Но ему не суждено было далеко уйти со своей драгоценной ношей.
   Не успел он сделать нескольких шагов, как в погоню за ним бросились Пелон и Курумилла, внезапно появившиеся на месте этого происшествия.
   Пелон скоро настиг разбойника и мужественно напал на него, но последний схватил одной рукой ружье и замахнулся прикладом на своего противника. Пелон быстро отскочил в сторону, но не успел избегнуть сильного удара, повергнувшего его на землю.
   Падая, молодой человек метнул в бандита свой нож с такою силою, что клинок его совершенно исчез в груди последнего.
   Разбойник, который был не кто иной, как презренный Линго, зарычал, как дикий зверь.
   — Я задушу тебя, червяк! — вскричал он с яростью.
   И, замахнувшись снова, ударил прикладом молодого человека в голову.
   Пелон опрокинулся навзничь и лишился чувств.
   Вдруг Линго почувствовал, что кто-то схватил его за волосы так сильно, что голова его совсем откинулась назад.
   Он невольно выпустил из рук донну Розарио и, стараясь вырваться, упал на колени.
   — Я погиб! — прошептал бандит с испугом, увидев перед собой Курумиллу.
   Вождь, продолжая держать левой рукой разбойника за волосы, вытащил правой рукой свой острый нож и, придушив коленями своего противника, скальпировал его голову.
   — Умри, собака! — сказал он с презрением.
   Сильно потянув бандита за волосы, вождь сорвал их с головы последнего вместе со скальпированным телом.
   Обезумевший от боли Линго, по лицу которого струились целые потоки крови, сделал над собой сверхъестественные усилия, чтобы подняться, и, пошатываясь, направился к деревьям, где некогда были повешены охотниками его товарищи.
   — Ты будешь так же повешен, как и твои товарищи, — сказал неумолимый вождь голосом, от которого бандит невольно вздрогнул.
   Затем он протянул веревку под руки Линго, и через несколько секунд бандит висел на значительной высоте, покачиваясь в воздухе.
   — Сжалься надо мною! Убей меня! — умолял Линго хриплым голосом.
   — Нет, — твердо отвечал Курумилла, — ты не щадил никого, не ожидай же состраданья! Ты будешь висеть, пока смерть прекратит твои мучения.
   Скоро вождь присоединился к путешественникам, которые, прибыв на место ночлега, расположились на отдых.
   Спустя три дня охотники достигли без дальнейших приключений Прыжка Лося, где их ожидал Валентин Гиллуа уже несколько дней.
   Благодаря вниманию Джона Грифитса, которое он старался оказать Валентину Гиллуа, для донны Розарио была приготовлена со всевозможными удобствами та самая хижина, в которой некогда пробыла несколько дней донна Долорес де Кастелар.
   Теперь эта хижина была обставлена такой роскошью, какую не всегда можно встретить даже и в населенных городах Нью-Йорке и Новом Орлеане.
   Оставив молодую девушку на попечение преданных ей Гарриэты Дюмбар и Пелона, Валентин вошел в хижину, где поместились Кастор и Курумилла.
   Кастор рассказал ему со всевозможными подробностями обо всем случившемся с той минуты, когда он оставил долину, названную Английской долиной в честь блистательного поражения англичан.
   — Отчего же вы возложили на Бенито Рамиреса обязанность проводить невольниц в Форт-Снеллинг?
   — Я вовсе не возлагал на него этой обязанности, тем более что не считал себя вправе сделать это, но он сам предложил заменить меня и настаивал на этом.
   — Странно! — заметил Валентин, взглянув вопросительно на Курумиллу.
   Вождь молча улыбнулся.
   — Бенито Рамирес показался мне очень печальным и озабоченным, — продолжал Кастор.
   — Печален и озабочен? Бенито Рамирес? — спросил Валентин с изумлением.
   — Да, — отвечал Кастор.
   Когда охотник рассказал о внезапном нападении Линго, Валентин несколько успокоился.
   — Ну, теперь для меня совершенно понятно дурное настроение моей названой дочери, которое она, очевидно, старалась скрыть от меня; такой сцены совершенно достаточно, чтобы расстроить молодую девушку.
   Курумилла снова улыбнулся, но на этот раз в его улыбке проглядывала некоторая ирония, обеспокоившая Валентина.
   — Храбрый друг мой, — сказал Валентин, когда Кастор окончил свой рассказ, — вы мне оказали так много услуг, что я не знаю, буду ли иметь когда-нибудь случай отплатить вам за всю вашу ко мне преданность.
   — Напротив, я считаю себя должником вашим, а потому и желал бы, чтобы наш счет был отложен на неопределенное время.
   Он поклонился и вышел.
   — Вы, кажется, хотите мне что-то сказать? — спросил Валентин Курумиллу после некоторого молчания.
   — Да, — отвечал вождь. — Курумилла знает все.
   — В таком случае скажите мне, отчего Бенито Рамирес взял на себя это поручение?
   — Бледнолицый охотник любит Розовую Лилию.
   — Я знаю. Уж не поссорились ли влюбленные?
   — Нет, Седая Голова был причиной всему этому.
   — Как, дон Грегорио, который так любит донну Розарио и который мне так предан? Вы ошибаетесь, вождь.
   — Курумилла не ошибается.
   И он рассказал Искателю следов обо всем происшедшем.
   — О, дон Грегорио должен разъяснить мне эту загадку! — воскликнул Валентин, вскочив со своего места. — Я сейчас же отправлюсь к нему…
   — Нет, пусть мой брат подождет до приезда Рамиреса.
   В это время в хижину вошел Бальюмер.
   — Мормоны желают говорить с вами, друг мой.
   — Попросите их войти.
   Бальюмер вышел и через минуту возвратился с тремя мормонами.
   Валентин вежливо приветствовал посетителей и попросил их садиться.
   — С кем имею честь говорить и что вам угодно? — спросил он.
   — Мы смиренные даниты, — отвечал один из мормонов, — посланные пророком Бриггамом Юнгом к капитану Грифитсу, чтобы просить его содействия в аресте данита преступника Гарри Брауна, который убил одного из наших собратьев. Капитан Грифитс сказал нам, что презренный изменник находится в ваших руках.
   — Это правда.
   — Мы пришли теперь просить вас, чтобы вы предали нам этого преступника.
   — Нет, господа, этот человек сделал несколько других преступлений, в которых он должен отдать мне отчет, и потому я не могу предать его вам; но сегодня этот преступник, а также и один из его соучастников будут судимы импровизированным судом, состоящим из трех Сожженных лесов, трех охотников и трех мормонов. Приговор суда будет немедленно исполнен здесь, в моем лагере.
   Мормоны молча поклонились и вышли.
   Через час суд, состоящий из Валентина Гиллуа, Бальюмера, Курумиллы, Ионафана Моберта, двух мормонов, Джона Грифитса, лейтенанта Маркотета и капитана Джемса Форстера, собрался под деревом, находящимся в центре лагеря.
   Перед ними стоял, охраняемый стражей, один из пленников.
   Это был мнимый капитан Кильд.
   Он окинул судей самонадеянным взглядом, поклонился им и сел на приготовленную для подсудимых скамейку.
   — Как ваше имя? — спросил Валентин.
   — Гедеон Кильд, — отвечал обвиняемый.
   — Откуда вы?
   — Из Массачусетса.
   — Сколько вам лет?
   — Пятьдесят три.
   — Чем занимаетесь?
   — Покупаю женщин и детей и доставляю их мормонам.
   — Вы обвиняетесь в насильственном похищении нескольких женщин и детей с целью продать их мормонам.
   — Это неправда.
   — Вас также обвиняют в похищении одной молодой девушки, испанки.
   — Это ложь, я купил ее у ее родителей. В моих бумагах вы найдете акт, свидетельствующий об этой покупке.
   — Вы обвиняетесь в нескольких убийствах и, между прочим, в убийстве Гедеона Кильда.
   — Это тем менее вероятно, что я сам Гедеон Кильд.
   — Итак, вы не желаете признаться ни в одном из ваших преступлений?
   — У меня нет преступлений.
   — Хорошо, мы даем вам полчаса для размышлений. Уведите обвиняемого и приведите его товарища.
   Ко второму пленнику Валентин обратился с теми же вопросами.
   Обвиняемый отвечал, что его имя Давид Стилдер, что он уроженец столицы Перу, что ему сорок семь лет, что он приглашен был в Сен-Луи Миссури на службу к капитану Кильду и что более ничего не имеет сказать.
   Пленник добавил, что он положительно не понимает, каким образом он подвергнут военному суду, тогда как он не только не виновен, но даже не участвует ни в каком преступлении.
   — По всей вероятности, вы забыли, что пойманы на месте преступления, что вас схватили в ту самую минуту, когда вы, в качестве шпиона капитана Кильда, старались подсмотреть, что происходит в нашем лагере. Вас обвиняют в присвоении чужого имени и в соучастии в нескольких похищениях молодых девушек и убийстве капитана Кильда.
   — Это чистейшая ложь.
   — Так вы тоже ни в чем не хотите признаться?
   Пленник на минуту задумался.
   — Нет, — отвечал он потом, — я не чувствую за собою ни одного преступления.
   Валентин приказал привести другого пленника.
   — Подумали ли вы? — спросил он его.
   — Мне не о чем было думать, — отвечал мнимый Кильд коротко,
   — Но ведь вам докажут, что вы виновны во всех перечисленных мною преступлениях.
   — Для меня было бы очень интересно слышать эти доказательства.
   По знаку Валентина Бальюмер вышел и через минуту возвратился в сопровождении Блю-Девиля, который вместо охотничьего костюма был одет с ног до головы в черное.
   Увидев его, капитан Кильд вскочил со своего места и хотел подойти к пришедшему, но охотники остановили его, и он снова опустился на скамейку.
   — Знаете ли вы этого господина? — спросил его Валентин.
   — Да, это мой бывший лейтенант.
   — А вы? — обратился Валентин ко второму обвиняемому.
   — Я его тоже знаю. Это бывший лейтенант капитана, пользовавшийся полнейшим его доверием, который потом подло изменил капитану и обокрал его, — отвечал бандит, между тем как нервная дрожь охватила все тело его. — Я не понимаю, — продолжал он, — как можно принимать во внимание свидетельское показание такого мерзавца.
   — Вы оба лжете бессовестно! — вскрикнул Блю-Девиль с жаром. — Довольно уж и так мы разыгрывали комедию. Долой маски! Я начинаю, берите с меня пример.
   Одним быстрым движением он сорвал свой парик, сбросил фальшивую бороду и вытер свое лицо платком.
   В одну минуту он так преобразился, что никто не признал бы в нем прежнего Блю-Девиля.
   — Теперь вы узнаете меня, подлецы? — вскричал он, поднимая голову.
   — Джон Естор! Вождь тайного луизианского общества! — вскрикнули почти в одно время оба бандита с невыразимым ужасом.
   — Я погиб, — прошептал капитан глухим голосом.
   Его товарищ дрожал всем телом и не мог произнести ни слова.
   — Да, Джон Естор, вождь тайного луизианского общества, — продолжал Блю-Девиль. — Вот уж пять месяцев, как я вас подстерегаю, разбойники! Пять месяцев, как я следую за вами шаг за шагом, не упуская из виду ни одного из ваших движений. Павлет, мой друг, будьте так добры, прикажите привести в порядок туалет этих господ.
   По знаку Павлета несколько охотников схватили мошенников и таким образом поставили их в невозможность пошевелиться.
   Тогда Павлет приблизился к бандитам, сорвал с них парики и фальшивые бороды и, смочив губку, вытер их лица, чтобы стереть следы краски, употребляемой ими для изменения цвета лица.
   Превращение было еще блистательнее первого.
   Мнимый капитан Кильд оказался молодым человеком не более тридцати лет, с красивой, надменной и дерзкой физиономией, в которой между тем проглядывала самая утонченная хитрость.
   Называвший себя Давидом Стилдером был человек дет пятидесяти с типичной испанской физиономией.
   В одной из предшествующих глав мы описывали подробно лица их обоих, а потому ограничиваемся теперь только этими их общими чертами.
   — Ну, finita la comedia! Я сознаюсь, что я Гарри Браун, — сказал капитан Кильд.
   — Но ведь вы также и Корнелио Бустаментэ, проворовавшийся кассир?
   — Какой дьявол доставляет вам все эти сведения? — воскликнул бандит с отчаянием.
   Джон Естор, не отвечая ему, обратился к заседавшим в суде.
   — Господа, — сказал он, — этот Корнелио Бустаментэ, называвший себя Гарри Брауном, капитаном Кильдом и многими другими именами, был присужден семью штатами, пять раз он присутствовал на суде, а два раза не явился. Тождество всех присвоенных им имен доказано теперь самым законным образом; правосудие должно сделать наконец свое дело. Вот вам доказательство всего мною сказанного, — добавил он, бросая на стол бумагу.
   — Хорошо, — сказал спокойно бандит, — я погиб, но почтенный мой родственник, дон Мигуэль де Кастель-Леон, совершивший множество убийств, продавший мне свою племянницу, не задумавшийся убить своего отца и свою мать, — также должен быть наказан; если суд не обратит внимания на все мною перечисленные преступления и оправдает его, то это будет несправедливо.
   Суд приговорил обоих бандитов к смерти с тем, чтобы приговор его над Корнелио Бустаментэ был исполнен мормонами.
   Преступник громко протестовал против последнего приговора, заявляя, что он не заслуживает мучений, которым, по всей вероятности, подвергнут его мормоны, но охотники заставили его замолчать и передали мормонам, которые, подвергнув бандита страшным мучениям, повесили на одном из деревьев.
   После захода солнца был также исполнен приговор над Мигуэлем Тадео де Кастель-Леон: он был повешен без предварительных мучений.

Глава XI. Бандит в опасности и торговец женщинами

   На следующий день с восходом солнца исчезли все следы этой ужасной трагедии.
   Погода была превосходная.
   Валентин Гиллуа перед отъездом велел приготовить великолепный завтрак, на который пригласил вождей мормонов и Сожженных лесов.
   Во время завтрака Ионафан Моберт передал Валентину письмо от Бриггама Юнга, в котором последний, выражая свою искреннюю благодарность Искателю следов за оказанные им услуги, приглашал его к себе в Дезере и сообщал Валентину, что он может беспрепятственно проходить со своими охотниками во всякое время по территории мормонов.
   Джон Грифитс, со своей стороны, вручил Валентину письмо, в котором союзники Красной реки старались выразить ему глубокую признательность за помощь, оказанную Искателем следов их союзникам, Сожженным лесам.
   Полчаса спустя мормоны и Сожженные леса разошлись по двум различным направлениям.
   Отдав распоряжение сделать необходимые приготовления к отъезду, Валентин зашел в хижину, где находились: Курумилла, дон Грегорио Перальта, Октавио Варгас, Луис и Джон Естор.
   — Попросите сюда, дитя мое, сестру вашу, — сказал он, обращаясь к своему названому сыну.
   — Теперь, дорогой мой дон Грегорио, — продолжал он, когда молодой человек вышел, — я попрошу вас передать мне письмо моего дорогого брата Луиса де Пребуа-Крансе; мне кажется, что теперь наконец настала минута, когда я могу прочесть его.
   Дон Грегорио молча передал письмо Искателю следов.
   — Вам, без сомнения, известно содержание этого письма, — сказал Валентин, рассматривая печать, которая была неприкосновенна.
   — Я вам говорил уж об этом, мой друг, в Новом Орлеане, — отвечал дон Грегорио и продолжал слегка дрожащим голосом: — Я только выполнил буквально последнее желание вашего брата…
   — Я и не думаю в чем-нибудь упрекать вас, мой друг, — перебил его тихо Искатель следов. — Я знаю, какой тесной дружбой вы были связаны с Луисом и какое живое участие вы принимаете в его детях.
   В эту минуту вошли дон Луис и его сестра.
   Донна Розарио была бледная и взволнованная.
   — Дорогие дети мои, — сказал Валентин, — ваши родители должны быть очень счастливы, если могут с высоты неба видеть нас в настоящую минуту, когда нам удалось, наконец, побороть все препятствия и оградить по возможности от опасностей ваше будущее. Но я считал бы свой долг невыполненным, если бы не позаботился о вашем будущем счастье. Вот письмо вашего отца; я не знаю еще его содержания, потому что хотел узнать его волю в вашем присутствии. Теперь же, когда мы все трое можем услышать его последнее желание, я приступлю к чтению этого письма.
   — Я знаю волю отца моего, — отвечала донна Розарио дрожащим от волнения голосом, — дон Грегорио передал мне содержание этого письма, и я готова повиноваться вам, мой друг…
   — Дорогая моя Розарио, — перебил ее Валентин, — ваш отец завещал мне вас, вы теперь моя дочь. Отчего же вы не хотите называть меня именем, которое вы еще недавно произносили с такою радостью?
   — Мой… отец! — сказала молодая девушка с глазами полными слез.
   — Да, ваш отец, дорогое дитя мое; мой брат завещал мне вас, и я свято выполню мой долг…
   Говоря это, Валентин дрожащей рукой сломал печать, вынул письмо и приступил к чтению.
   Содержание письма было следующее:
   «Дорогой друг мой и брат Валентин.
   Пишу тебе эти строки под впечатлением тяжелого предчувствия. Враги мои окружают меня все теснее и теснее своими сетями. Я чувствую, что мне угрожает большое несчастье. К сожалению, тебя здесь нет, чтобы защитить меня, — тебя, которому я обязан жизнью жены моей и счастьем, которым я наслаждался в течение двадцати пяти лет.
   Со дня твоего отъезда за мной постоянно следят. Я знал, где ты находился, что ты делал, и это было для меня единственным утешением. Часто я намеревался отыскать тебя, чтобы обнять, но меня всегда удерживала боязнь растравить рану твоего сердца. Сегодня, ввиду грозящей мне опасности, я решился писать тебе; письмо это — мое духовное завещание. Когда ты его получишь, Розарио, моя дорогая Розарио и я, мы не будем уже существовать, и двое детей моих останутся сиротами, одними, слабыми, беззащитными, среди неумолимых врагов наших.
   Единственный мой друг, на которого я могу вполне положиться, передавая тебе это письмо, сообщит тебе, без сомнения, все подробности ужасной катастрофы, которая прекратит мою жизнь и осиротит моих детей. Я не прошу тебя мстить моим врагам, а только заменить меня детям моим, которых я завещаю тебе; теперь они твои; от тебя одного зависит их счастье или несчастье. Ты не чужой им, потому что с тех пор как они начали понимать, мы много говорили им о тебе и старались внушить им любовь к тебе такую же сильную, как они чувствуют к нам. Луис, мой сын, — это честный и добрый мальчик, которого ты, наверно, полюбишь с первой минуты. Моя дочь Розарио — скромная, грациозная и прекрасная, как ее мать, она тебя любит. Расставаясь с жизнью, мы утешаем себя надеждой, что ты не откажешься исполнить наше последнее желание — женившись на ней.
   Прощай, дорогой брат мой. Молю небо, чтобы заветная мечта моя осуществилась, и повторяю, что счастье детей моих в твоих руках.

27 августа 1856 года.

   Луис, граф де Пребуа-Крансе».
   Окончив это длинное послание, Валентин обнял детей своих и крепко прижал их к своему сердцу.
   Все присутствующие казались сильно взволнованными.
   — О отец, отец! — воскликнула донна Розарио, поднимая к небу глаза полные слез, — я исполню волю твою!
   — Тише, дитя мое! — остановил ее Валентин. — Вы не поняли воли отца вашего: он завещал мне вас, как другу, как брату своему; он возложил на меня священный долг, который я выполню. Пойдите сюда, Октавио. Дорогие дети мои, — продолжал он, взяв за руку донну Розарио и Октавио Варгаса, — вы любите друг друга святой и чистой любовью. Исполняя последнюю волю брата моего, который вверил мне счастье детей своих, благословляю союз ваш.
   Молодые люди бросились в его объятия.
   Два часа спустя охотники оставили Прыжок Лося.
   Прошло два месяца.
   Охотники прибыли в Санта-Розу, асиенду дона Октавио Варгаса, которая считалась одним из самых обширных и самых богатых поместий в Мексике.
   Однажды вечером, через несколько дней после свадьбы донны Розарио и дона Октавио, Валентин объявил, что на следующий день намерен оставить их.
   — Как, вы хотите уехать от нас! — воскликнули почти в одно время молодые люди.
   — Да, дети мои, вы любите друг друга, вы счастливы, теперь я не нужен вам; пора мне заняться своими делами. Кроме того, я так привык к скитальческой жизни, что не могу оставаться долго на одном месте.
   — О! Неужели у вас, отец мой, достает духу оставить нас, которые вас так любят и которых единственное теперь желание — не расставаться с вами ни на минуту? — сказала донна Розарио.
   — Я знаю, дети мои, что вы очень добры и любите меня, но не удерживайте меня, потому что это бесполезно. Мне будет тесно у вас, потому что я привык к простору, сроднился с жизнью, исполненной тревог и всевозможных приключений, словом — с жизнью пустыни.
   — Но могу ли я быть счастлива, зная, что никогда более не увижу вас!..
   — Вы ошибаетесь, дитя мое: я слишком люблю вас, чтобы решиться оставить вас навсегда. Напротив, я даю вам слово часто приезжать к вам.
   — Но вы были бы гораздо счастливее, оставаясь с нами; мы посвятили бы себя всецело попечениям о вас…
   — Все это я знаю, дитя мое, но решение мое непоколебимо.
   — Не настаивайте, донна Розарио, — сказал дон Грегорио, — потому что это бесполезно; отец ваш старался удержать его в продолжение двадцати пяти лет и не успел в этом. Он может быть счастлив только при полной свободе. Свобода — это его жизнь. Притом же он дает слово часто навещать вас и, конечно, исполнит его.
   — Вы правы, мой друг: свобода — это жизнь моя, — отвечал Валентин, пожав ему руку. — Надеюсь, что вы теперь не станете удерживать меня, дети мои. Итак, прощайте, друзья мои!
   — Я вижу, что необходимо повиноваться вам, отец мой, — сказала донна Розарио со слезами на глазах.
   Она едва могла сдерживать рыдания.
   Прощанье было довольно продолжительно; наконец Валентин удалился в свою комнату.
   На следующий день с восходом солнца Искатель следов и Курумилла оставили асиенду.
   Тишина царствовала вокруг; казалось, все еще спали; между тем, когда они оглянулись назад еще в последний раз, две прекрасные женские головки показались в одном из окон асиенды и печально следили глазами за их удалением.
   Искатель следов был печален и задумчив; он никак не мог объяснить себе поведения Луиса, который, присутствуя при прощанье, оставался к нему совершенно холоден; молодой человек ни одним словом не постарался выразить ему свое расположение или удержать его; он обнял своего названого отца так же равнодушно, как и каждый вечер, и утром, в минуту отъезда, он даже не вышел проводить его.
   Холодность молодого человека глубоко оскорбила Валентина.
   — Боже! Неужели я заслужил такую неблагодарность!
   И он снова предавался размышлениям.
   Около одиннадцати часов сделалось довольно жарко и пора было остановиться на несколько часов, чтобы дать отдохнуть лошадям и переждать жару.
   — Избрали ли вы место для отдыха? — спросил Валентин, который в продолжение всей дороги не сказал ни одного слова.
   — Да, — лаконически отвечал Курумилла.
   — Далеко ли отсюда?
   — Мы уже приехали.
   Валентин поднял голову и радостно вскрикнул.
   Перед разложенным огнем сидел Луис и усердно был занят приготовлением завтрака.
   Молодой человек быстро вскочил на ноги и бросился к своему названому отцу.
   — Вы здесь, в лесу, и так далеко от асиенды?
   — Да, отец мой, — весело отвечал молодой человек. — Неужели вы думали, что я мог бы быть так спокоен вчера при прощании, если бы не имел твердого намерения последовать за вами?
   — Хорошо, дитя мое, я очень рад вас видеть, а еще более рад, что ошибся в своем заключении… признаюсь, я считал вас неблагодарным.
   — Неблагодарным… меня — который вас так любит! О, как вы могли допустить эту мысль!
   Между тем Валентин встал с лошади и сел под тенистым деревом.
   — Дитя мое, — сказал он, обращаясь к молодому человеку, — ваше внезапное отсутствие очень обеспокоит сестру вашу, а потому вам необходимо тотчас же возвратиться в асиенду. Для меня достаточно, что я вас видел; теперь я знаю, что вы меня любите. Обнимите меня и поезжайте.
   — Я вас обниму, но не поеду.
   — Отчего?
   — Выслушайте меня, отец мой: я один, ничем не занят; моя сестра, которую я очень люблю, слишком счастлива теперь, чтобы долго горевать о моем отсутствии. В продолжение трех месяцев, проведенных мною вместе с вами, я чувствовал, что был счастлив и что другая жизнь была бы мне в тягость. Вы, конечно, заметили, с каким вниманием я слушал ваши уроки. Отец мой завещал вам заботиться о моем счастье, и вы обещали исполнить его волю; если вы не переменили этого намерения, то вы не оставите меня и постараетесь сделать из меня человека; мое место возле вас, и вы сделаете меня несчастным, если не возьмете с собой.
   — Но ваша сестра, дитя мое? — возразил Валентин с волнением.
   — Благодаря вам моя сестра теперь счастлива и не нуждается во мне; кроме того, она знает мой план и одобряет его; согласны ли вы теперь взять меня с собой?
   Валентин на минуту задумался, потом он обнял молодого человека и сказал взволнованным голосом:
   — Пусть будет так; оставайтесь, дитя мое.
   Луис, вне себя от восторга, бросился к нему на шею.
   — Ну, теперь будем завтракать, — сказал Валентин.
   — Хорошо, будем завтракать, — отвечал молодой человек, — я все уж приготовил. Куда мы теперь отправимся, отец мой?
   — В пустыню, — отвечал Валентин.
   — Наконец-то осуществилась моя заветная мечта! — воскликнул Луис с восторгом.