Эмар Густав. Вождь Сожженных лесов

   — Всадники не могут идти так, как индейцы, — ответил он наконец, — они должны делать много поворотов, а потому мы придем в Воладеро только к заходу солнца.
   — Отлично, — сказал охотник, потирая руки, — вы также останетесь с нами, не правда ли, вождь?
   — Да, Курумилла останется со своими братьями бледнолицыми охотниками, — отвечал индеец с величественным жестом, — он обещал им быть проводником и сдержит свое слово.
   — Ну, тогда все пойдет отлично, я сейчас зажгу огни, — сказал весело охотник.
   — Курумилла поможет своему брату, — заметил индеец.
   И они принялись собирать сухие дрова, что вовсе было нетрудно, так как пустыня была наполнена ими.
   Менее чем в полчаса десять костров запылали, возвышаясь все более и более огненными языками к небу.
   Исполнив это, собеседники опять сели друг против друга перед костром, зажженным Курумиллой прежде, и снова принялись курить в ожидании прибытия каравана.
   Их ожидание было непродолжительно, так как через десять минут на прогалине показались первые всадники.
   Встреча с Курумиллой была большой и неожиданной радостью для дона Грегорио Перальта и Луиса.
   Все охотники давно уже знали вождя; встреча с ним была настоящим для них праздником.
   Ответив на все приветствия и пожав каждому из охотников руку, Курумилла приблизился к дону Грегорио Перальта и дону Луису, которые ожидали его с явным нетерпением.
   Дон Луис, увидев старого и верного товарища и друга своего отца, человека, которому он был обязан собственным и сестры своей спасением, так как он не знал хорошо, как это все произошло, бросился со слезами на глазах в объятия этого человека, которого он уважал, как члена своего семейства.
   На глазах Курумиллы, этого бесстрастного и вечно невозмутимого индейца, показались, быть может в первый и последний раз в его жизни, слезы, которые струились по его щекам и которых он не мог и не пробовал удержать.
   Он осыпал молодого человека ласками и дрожащим от волнения голосом проговорил:
   — О! Андский Гриф достойный сын Большого Орла! Его сердце доброе, он будет великий воин своей нации; у него львиное сердце и душа Колумба; он грозен и кроток в одно и то же время! Курумилла безгранично счастлив, что видит его; он любит его, как любил его отца и как любит Валентина.
   Когда первые порывы радости немного утихли, все трое сели в отдалении, вокруг огня Курумиллы.
   Дон Грегорио Перальта сгорал от нетерпения услышать от Курумиллы о том, что произошло в его отсутствие.
   Конечно, вождь не был так скрытен с друзьями своими, как с Павлетом, и тотчас же рассказал им о том, что сделал Валентин по прибытии своем в горы Рошез.
   Его рассказ, из которого не было упущено ни одной малейшей подробности, слушали дон Грегорио Перальта и дон Луис с большим наслаждением.
   — Я хочу скорее видеть сестру мою! — воскликнул дон Луис с увлечением, — я хочу узнать такого доброго и уважаемого человека, которому мой отец завещал меня и сестру мою и который успел уже сделать нам благодеяние, за которое заплатить ему не хватит всей нашей вечной признательности и безграничной преданности.
   — Валентин любил Большого Орла и Розовую Лилию; он любит их детей, как бы любил своих; не признательностью ему надо отплатить, а искренней сыновней любовью.
   — Да, вы правы, вождь, — с жаром воскликнул молодой человек, — только истинной сыновней любовью можно назвать мое чувство к Валентину Гиллуа, моему второму отцу!
   — Седая Голова не рассказал еще, как он успел отыскать и спасти молодого Андского Грифа, — сказал Курумилла.
   — Я вам расскажу все, вождь, и вы увидите, что как в освобождении донны Розарио, так и дона Луиса, само Провидение покровительствовало нам.
   — Бог всемогущ и добр, — отвечал Курумилла, возводя руки к небу. — Он любит добрые сердца и покровительствует им. Пусть Седая Голова говорит; уши вождя открыты.
   Дон Грегорио Перальта, в свою очередь, рассказал со всеми подробностями о своем путешествии из Миссури в Сен-Луи, о том, как он отыскал дона Луиса и как освободил его.
   Курумилла слушал этот рассказ с большим вниманием. Когда дон Грегорио дошел до возмущения черных на плантации Жозуа Левиса, лицо вождя просияло.
   — О! — сказал он, сжав руку молодого человека с каким-то лихорадочным волнением, — молодая голова большое сердце! Андский Гриф не может жить иначе, как только на свободе, рабство не для него.
   Но когда дон Грегорио рассказал сцену славной мести, которой молодой человек прежде всего подверг своего палача, энтузиазму не было пределов; он дрожал всем телом, в глазах его сверкала молния.
   Он встал, заключил молодого человека в свои объятия и чуть не задушил от восторга.
   — Хорошо! — восклицал он, — молодой орел похож на своего отца еще более сердцем, чем лицом; он ужасен для негодяев и настолько же кроток для добрых и несчастных; Валентин Гиллуа будет гордиться таким сыном, Курумилла также будет ему отцом.
   Вождь снова присел к огню и, закрыв лицо руками, плакал, как ребенок, в продолжение нескольких минут.
   Оба собеседника смотрели на него с искренним участием, затем их начало беспокоить это необыкновенное волнение у такого твердого человека, как Курумилла.
   Но через несколько минут вождь поднял голову; его лицо было по-прежнему холодно и выражало обыкновенное невозмутимое бесстрастие индейца.
   — Гм! — проговорил он совершенно спокойно, — пусть Седая Голова извинит меня; Курумилла слишком состарился; его сердце делается нежно, как у ребенка, когда говорят о таких геройских поступках, но теперь все кончено, пусть мой брат продолжает.
   Дон Грегорио снова принялся за свой рассказ, и вождь не прерывал его более ни одного раза.
   — Я думаю, — сказал дон Грегорио в заключение, — что теперь, когда наши дети освобождены, собранные мною охотники будут для нас бесполезны.
   — Быть может, — отвечал Курумилла, поднимая голову.
   — Что вы хотите этим сказать, вождь?
   — Ничего, — отвечал он.
   — Но вы, кажется, не разделяете моего мнения?
   — Курумилла вождь, он не говорит того, что не следует, разве Седая Голова не знает его?
   — Я знаю, что вы очень скромны, вождь, и что если не отвечаете мне, значит, не находите это уместным.
   — Прекрасно!
   — Из этого следует, что прежде, чем предпринять какое-нибудь намерение, я должен поговорить с Валентином Гиллуа.
   — О! Седая Голова говорит превосходно; Курумилла — вождь своего племени; Валентин — единственный вождь бледнолицых охотников, он должен изъявить свое согласие.
   — Я понимаю вас, вождь, и последую вашему совету.
   — Седая Голова — большой мудрец.
   Разговор в этом роде продолжался еще некоторое время.
   Курумилла рассказал о том, как он, оставив пещеру Воладеро, напал на след, как он с помощью этого следа открыл двух бандитов, из которых одного убил, а другого связал и положил в безопасное место, чтобы взять его на обратном пути.
   Дон Луис с благоговением слушал Курумиллу, к которому он чувствовал теперь большое расположение и подвиги которого достойны были в его глазах удивления.
   Вождь был первый индеец, которого он видел.
   До сих пор молодой человек представлял себе индейцев похожими наружным видом на негров, — существами, занимавшими самую низкую ступень в лестнице рода человеческого.
   Он был убежден, что это дикие хищники, без всякого понятия о добре и зле, обладающие инстинктом зверей, среди которых они живут; что, имея наружное сходство с человеком, они в грубой, необлагороженной душе своей далеко не способны чувствовать и быть великодушными.
   При виде вождя — человека такого доброго, любящего, искреннего и с таким здравым умом, все предположения дона Луиса разрушились до основания; он не знал теперь, чему верить — чему не верить; но он заключил, что Курумилла представляет собою исключение из общего правила и что другие индейцы были действительно такие, какими он представлял их себе прежде.
   Впрочем, ему суждено было скоро переменить и это мнение.
   Из разговора дона Грегорио с Курумиллой он понял, наконец, что индейцы ничем более не отличаются от белых, как только цветом кожи; но что в действительности они имеют те же страсти, те же добродетели и те же пороки, как и у остальных членов обширного рода человеческого.
   Наконец, настал час выступления, стоянка была оставлена.
   Курумилла дал направление колонне, которой он был проводником, с замечательным искусством и знанием своего дела.
   После трехчасового похода охотники находились не более как в полулье от Воладеро, которого темная масса, окруженная остроконечными утесами, резко выделялась на небе.
   — Я думаю, мой старый друг, — сказал дон Луис, — что мы не слишком поздно достигнем Воладеро.
   — Через час, не более, — отвечал спокойно Курумилла.
   — Как же это так?
   — Да, с заходом солнца.
   — Но посмотрите, ведь мы уж совсем близко от Воладеро.
   — Мой сын так думает?
   — Но ведь я же вижу, вождь.
   — Мой сын ошибается.
   — Я разделяю мнение вождя, — вмешался дон Грегорио.
   — Бледнолицые — большие мудрецы, но малоопытны.
   — Что вы хотите сказать, вождь, я вас не понимаю?
   — Вождь хочет сказать, мой дорогой Луис, — сказал дон Грегорио с улыбкой, — что мы, белые, превосходно знаем теорию, но в практике большие невежды, и я вполне разделяю это мнение.
   — Это очень лестно для нас! — сказал молодой человек со смехом.
   — Хотите ли вы иметь доказательство?
   — Конечно.
   — Хорошо, попросите вождя объяснить вам, отчего мы находимся гораздо дальше от Воладеро, чем нам кажется.
   — Вы слышите, вождь, не можете ли вы сделать мне это удовольствие?
   — Молодой Орел шутит, он сам так же хорошо знает, как и Курумилла.
   — Уверяю вас, что нет.
   — Объясните, объясните, вождь, — попросил его дон Грегорио. — Луис говорит правду, мы должны учить молодых людей.
   — Пусть мой сын слушает, — сказал Курумилла, — мой сын молод, его взгляд еще не привык к горам, он дурно видит; в горах большие массы, резко выделяясь, поглощают своею величиною малые, которые почти совершенно теряются для глаза, а так как пространство, отделяющее нас от цели нашего путешествия, покрыто возвышениями незначительными сравнительно с Воладеро, то и расстояние это теряется перед грандиозностью последнего.
   — Действительно, вождь, я это совсем и не рассчитал, теперь я понимаю. Как я до сих пор об этом не подумал, между тем как это так просто?
   — Потому, что мой сын еще молод, — отвечал, смеясь, Курумилла, — он еще не привык к пустыне; его глаза не видят хорошо, они слишком привыкли к узкому горизонту городов; только один опыт может научить их хорошо видеть.
   — Совершенно справедливо, — сказал молодой человек с улыбкой. — Мне недостает опыта, но я думаю, что скоро приобрету его, если Валентин Гиллуа и вы согласитесь учить меня и сделать человеком.
   — Но для чего это моему сыну? Молодой Орел богат; он привык к городу, а потому ему будет тяжел наш суровый образ жизни.
   — Быть может, но эта бродячая жизнь должна иметь свои прелести; жить здесь, в горах, в местности, отдаленной от света, где просвещение так тесно связывает членов своей громадной ассоциации, пользоваться полнейшей свободой действий, жить вдали от людей, от их коварства и злобы, пустого тщеславия и низкого двуличия… О! — воскликнул молодой человек с энтузиазмом, — это значит быть вполне счастливым!
   — Тише, тише, ребенок! — прервал его дон Грегорио. — К счастью вашему и тех, которые вас любят, вы никогда не испытаете ничего подобного.
   — Кто знает! — весело воскликнул молодой человек, — кто знает!
   Курумилла украдкой окинул его своим проницательным взглядом с ног до головы.
   Между тремя собеседниками воцарилось довольно продолжительное молчание.
   Колонна подвигалась скорым шагом, но Курумилла шел пешком так же скоро, как и всадники; дон Грегорио предлагал ему лошадь, но вождь отказался, — он предпочитал идти пешком.
   Солнце быстро опускалось к горизонту; на низменные равнины ложились длинные тени всадников.
   — С каким удовольствием я обниму Валентина! — сказал дон Грегорио.
   — И я тоже! — воскликнул дон Луис.
   — Валентина, вероятно, нет еще в Воладеро, — заметил Курумилла.
   — Как, он в отсутствии? — воскликнули почти в одно время оба его спутника.
   — Еще препятствие! — прибавил печально дон Луис.
   — Куда же он отправился?
   — Он возвратится сегодня вечером; мои братья увидят его, — сказал Курумилла, не отвечая на вопрос дона Грегорио.
   — В самом деле, вождь? — спросил молодой человек.
   — Курумилла никогда не лжет; Валентин возвратится в пещеру сегодня вечером, надо иметь терпение. Пусть мои братья продолжают свой поход, Курумилла скоро присоединится к ним.
   — Куда же вы?
   — Отыскать пленника.
   Он исчез в середине утесов, но через десять минут возвратился с пленником, которого нес на своих плечах.
   Несколько минут спустя они достигли пещеры.
   Валентина Гиллуа еще не было.
   Читателю известно, куда и с каким намерением он отправился.

Глава VII. Мормоны

   Встреча друзей была очень трогательна.
   Валентин Гиллуа, увидев сына своего друга таким красивым, сильным и мужественным, не мог удержаться, чтобы не выразить своего удивления.
   В первую же минуту он почувствовал к молодому человеку не только расположение, но безграничную любовь и дружбу.
   Сжимая в своих объятиях двух детей своего молочного брата, охотник в первый раз после стольких лет был действительно счастлив.
   Когда утихли первые порывы его радости, Валентин представил своим друзьям капитана Джона Грифитса, сообщив им о важной услуге, оказанной ему вождем Сожженных лесов, которого охотники очень ласково приветствовали.
   Перед пещерой был устроен лагерь для охотников, приведенных доном Грегорио, и для людей капитана Грифитса.
   Двух пленников отвели в безопасное место и заперли отдельно.
   Мы говорим — двух пленников, потому что, кроме бандита, пойманного Курумиллой, капитан Грифитс по просьбе Валентина Гиллуа отдал ему Брауна, которого привели сюда крепко привязанного к одному из мулов, навьюченных багажом донны Розарио.
   За ужином все были очень веселы, исключая одного только Бенито Рамиреса, или, скорее, дона Октавио Варгаса, который все время был скучен и задумчив.
   Донна Розарио едва замечала его присутствие и только один раз обменялась с ним взглядом при первой встрече, но этого было слишком мало для молодого человека, так искренне любившего ее.
   Октавио Варгас был не из числа людей, умеющих тщательно скрывать от других свое внутреннее волнение; но вместе с тем он сознавал, что такое поведение молодой девушки могло быть извиняемо волновавшими ее чувствами глубокой признательности и уважения к людям, которым она была так много обязана, и потому молодой человек был уверен, что дойдет очередь и до него и что тогда донна Розарио вполне вознаградит его за свою наружную к нему холодность.
   Но тотчас же после ужина Валентин Гиллуа проводил молодую девушку в отдельную пещеру, исключительно для нее приготовленную, и, поцеловав ее в голову, вышел, оставив молодую девушку в компании с преданной ей камеристкой Гарриэтой Дюмбар.
   Пелон, сын гамбусино, разостлал волчью кожу у запертой решетки, заменяющей дверь в гроте, где помещалась донна Розарио, лег на ней спать и таким образом добровольно посвятил себя охранять сон молодой девушки и быть готовым исполнить ее приказания.
   — Ну, друзья мои, — весело сказал Валентин, обращаясь к дону Грегорио и дону Луису, — не взыщите, что не могу предложить вам другой постели, как только состоящую из сухих листьев, покрытых мехами зверей. Ложитесь, потому что ночь скоро пройдет, между тем как вам необходим отдых после долгого путешествия; поговорить же мы успеем и завтра.
   Курумилла исчез тотчас же после ужина в сопровождении Павлета и Кастора, которые были в восторге от подарков, переданных им товарищем от дона Пабло Гидальго.
   Вождь индейцев, который, несмотря ни на какое радостное событие, никогда не забывал о серьезных делах, вероятно, успел уже обдумать новый план, к осуществлению которого он пригласил Павлета и Кастора.
   Но прежде чем оставить пещеру, они предложили присоединиться к ним Октавио Варгаса, который в грустной задумчивости ходил взад и вперед у входа в пещеру, чтобы рассеять свои печальные мысли.
   Молодой человек с радостью принял предложение Курумиллы, которое он считал самым лучшим средством излечиться от своей меланхолии.
   После минутного совещания эти четыре человека внимательно осмотрелись вокруг и исчезли в темноте ночи.
   Но мы их оставим на некоторое время и возвратимся в пещеру.
   Все охотники уже спали, исключая Бальюмера, Навая и Блю-Девиля, которые молча сидели у огня и курили.
   Немного дальше Валентин Гиллуа разговаривал с Джоном Грифитсом тихо, но с некоторым воодушевлением.
   Этот таинственный разговор между двумя вождями продолжался за полночь; был час утра, когда Валентин Гиллуа, собираясь проститься, сказал капитану Грифитсу:
   — Да, дорогой мой капитан, долг чести, как и долг игры, должен быть уплачен не далее как в двадцать четыре часа. Времени терять невозможно после всего того, что вы мне сказали.
   — Это правда, — отвечал капитан, — время нам очень дорого.
   — Предоставьте мне действовать, — сказал Валентин, пожав ему руку, — укройтесь вашим плащом и спите спокойно; ваше пробуждение будет веселее.
   — Что вы хотите сделать?
   — Положитесь на меня, мой друг; до скорого и приятного свиданья! — Валентин подошел к огню; Бальюмер и гамбусино уже спали, между тем как Блю-Девиль все еще сидел в прежнем положении. — Где вождь? — спросил Валентин.
   — Не знаю, — отвечал Блю-Девиль, — тотчас же после ужина он ушел в сопровождении Павлета и Кастора.
   — Вероятно, он обдумал какой-нибудь новый план, — сказал Валентин, — но предоставим ему действовать по своему усмотрению: он слишком умен, чтобы поступить необдуманно. Отчего вы не ложитесь?
   — Я хочу кое-что сообщить вам.
   — Важное?
   — Очень важное; вы увидите сами.
   — Подождите немного, я сию же минуту возвращусь к вам. Бальюмер, Навая, вставайте вы, лентяи!
   — Славно! Лентяи, потому что спим ночью! — отвечал Бальюмер, смеясь и протирая глаза.
   — Я готов! — воскликнул гамбусино, вскочив на ноги.
   — Послушайте, товарищи, прошу вас сию же минуту оседлать трех лучших лошадей, и мы отправимся.
   Оба охотника поспешили оставить пещеру.
   — Теперь я вас слушаю, — сказал Валентин, снова подойдя к Блю-Девилю.
   — Курумилла привел сегодня пленника, — сказал бывший лейтенант капитана Кильда.
   — Да, он мне говорил.
   — Знаете ли вы, кто этот пленник?
   — Как же я могу это знать, мой друг? Я даже не видел его.
   — Это правда; притом вы бы, наверно, не узнали его, но я его тотчас же узнал.
   — Кто же это такой?
   — Ваш смертельный враг.
   — Вы в этом уверены?
   — Вполне.
   — Итак, вы думаете, что это…
   — Дон Мигуэль Тадео де Кастель-Леон.
   — Может ли это быть? О, это большое счастье! Смотрите, чтобы он не убежал! Удвойте над ним стражу!
   — Положитесь на меня, вы знаете, как я осторожен.
   В эту минуту вошел Бальюмер и сообщил, что лошади готовы.
   — Хорошо, — сказал Валентин. — Берегите же его во время моего отсутствия, — продолжал он, обращаясь к Блю-Девилю.
   — Я уже принял свои меры; будьте покойны, я отвечаю вам за пленника.
   Валентин бросил еще последний взгляд на капитана Грифитса, который, плотно завернувшись в свой плащ, лежал, опершись спиной о стену пещеры, и вышел.
   Проходя через лагерь охотников дона Грегорио, Валентин увидел Тома Трика и Джонсона, которые горячо спорили между собою.
   — А! — воскликнул Том Трик, — вот господин Валентин, он нас рассудит.
   — Что у вас такое? — спросил Валентин.
   — Не очень важная вещь, — отвечал Джонсон, — и я думаю, что Том Трик напрасно беспокоит вас.
   — Да как же быть иначе? — воскликнул Том Трик сердито.
   — Я стою на своем, что ничего нельзя делать без разрешения своих вождей; что же вышло бы, если бы каждый делал то, что ему вздумается!
   Том Трик чувствовал себя побежденным логикой своего противника и не знал, что отвечать, но скоро он снова нашелся.
   — Правда, — сказал он, — Валентин Гиллуа наш вождь, но ведь и Курумилла вождь; Валентин часто говорил нам, когда мы были с ним в нескольких экспедициях: слушайте Курумиллу так же, как и меня! Ну, что же ты еще скажешь?
   — Мне кажется, друзья мои, — сказал Валентин, — что было бы гораздо лучше, если бы один из вас объяснил мне в двух словах, о чем тут у вас речь.
   — Это правда, господин Валентин, — сказал Том Трик. — Около восьми часов вечера вождь оставил лагерь вместе с Павлетом, Кастором и еще одним, которого я не знаю; немного погодя прибежал к нам испуганный Павлет и сказал: друзья мои, сорок человек из вас по приказанию Курумиллы тотчас же должны последовать за мной; поспешите: это очень важно.
   — Вы дали им этих людей? — быстро спросил Валентин.
   — В ту же минуту; но хорошо ли мы сделали?
   — Да, если Курумилла просил помощи, значит, он имел в ней крайнюю необходимость.
   — Это правда, он не такой человек, который беспокоил бы людей из-за какого-нибудь вздора, зная, что они так сильно утомлены.
   — Совершенно справедливо. Давно ли вы послали им помощь?
   — Около часу тому назад; они пошли пешком, и даже не пошли, а побежали, как стадо испуганных бизонов.
   — Хорошо, друзья мои, вы оба правы: вы, Том Трик, благоразумно поступили, повинуясь приказанию Курумиллы, которому вы обязаны подчиняться так же, как и мне; а вы, Джонсон, хорошо делаете, что, как настоящий охотник, защищаете дисциплину и не берете на себя ответственности. Итак, друзья мои, надеюсь, что вам не о чем более спорить?.. да? Ну и прекрасно! До свиданья!
   Он удалился, направляясь к тому месту, где находились лошади.
   Десять минут спустя Валентин Гиллуа оставил лагерь со своими компаньонами.
   Ночь скоро прошла.
   С восходом солнца охотники встали и прилежно занялись своими обыкновенными утренними работами.
   Дон Грегорио и дон Луис очень были удивлены отсутствием Валентина.
   Блю-Девиль, которого они спросили, отвечал им, что Искатель следов оставил лагерь в час ночи в сопровождении двух охотников и что он, по всей вероятности, скоро возвратится.
   Впрочем, эти сведения мало удовлетворили дона Грегорио и дона Луиса, которые отправились в лагерь, чтобы осмотреть, все ли находилось в порядке, и в надежде узнать там о причине отъезда Валентина.
   Там они нашли капитана Грифитса, наблюдавшего за утренними работами своих людей.
   Вдруг невдалеке послышался сильный шум и вслед за тем показался многочисленный отряд краснокожих, которые мчались прямо к лагерю; во главе этого отряда ехали Валентин Гиллуа, Бальюмер и Навая.
   Большая часть всадников остановилась на пистолетный выстрел от лагеря.
   Валентин Гиллуа, Бальюмер, Навая и десять индейских вождей въехали в лагерь.
   Охотники открыли вход в лагерь и выстроились в два ряда, чтобы принять прибывших с надлежащими почестями.
   Когда Валентин Гиллуа и вожди индейцев въехали в лагерь, Искатель следов вежливо пригласил их сойти с лошадей.
   — Братья мои, — сказал он, — хорошо сделали, что прибыли в мой лагерь; теперь они находятся у своего друга.
   Представив им главнейших охотников: дона Грегорио, дона Луиса и прочих, Валентин взял за руку капитана Грифитса и сказал, обращаясь к индейцам:
   — Вот великий вождь Сожженных лесов; мы ошибались на его счет: он подтвердит моим братьям все то, что я уже говорил им от его имени; я же представляю вам его как истинного друга краснокожих.
   — Иначе и быть не может, — сказал капитан, — Сожженные леса не забыли, что краснокожие некогда покровительствовали их отцам.
   Индейцы поклонились вежливо, но отчасти холодно.
   — Сахемы, — сказал Красный Нож от имени всех прочих индейских вождей, — братья и друзья великого бледнолицего охотника; они верят его слову и прибыли для того, чтобы выслушать вождя Сожженных лесов; они готовы похоронить всякие распри, существующие между ними и бледнолицым охотником, если это только от них зависит; они вовсе не считают белых хищниками, готовыми отнять у них их владения; мир для них лучше, чем война.
   Дон Грифитс поклонился и отступил на шаг назад.
   Он сказал достаточно для первого свидания, тем более что такой серьезный вопрос должен обсуждаться не иначе как в совете.
   — Между тем как мои молодые люди приготовят хижину, в которой соберется наш великий совет, прошу начальников сесть к огню и закурить калюме; надеюсь также, что братья мои разделят с нами дичь и огненную воду.
   Сахемы поклонились и присели к огню около Валентина, дона Луиса, дона Грегорио, Блю-Девиля и нескольких главнейших охотников.
   Бальюмер по знаку Валентина удалился для исполнения кое-каких его приказаний, которые состояли в устранении малейшего повода для краснокожих подозревать существование пещеры и подземных ходов — это было очень важно для Валентина.
   Все без исключения охотники собрались в лагере, и одни только женщины оставались в пещере, но им строго приказали не показываться оттуда, причем им сообщили, что в лагере находятся краснокожие, а этого было достаточно, чтобы они постарались ничем не заявить о своем присутствии.