Густав Эмар
Вождь Сожженных лесов
Глава I. Сожженные леса
Читателю будет небезынтересно узнать обильную приключениями историю капитана Оливье; попросим читателя ознакомиться с этой личностью. Капитан Джон Оливье Грифитс был один из тех суровых людей, железный характер которых нелегко поддается силе обстоятельств. Бегство донны Долорес де Кастелар, так хорошо продуманное и не менее искусно выполненное, привело капитана в бешенство; но когда он узнал о безуспешном преследовании Маркотета и о результате его свидания с Черными Порогами, то ярость его не имела границ.
Теперь он ясно видел, что Искатель следов был против него, что он сам не мог открыть убежище донны Долорес де Кастелар и тем менее мог способствовать этому открытию, что похищение молодой девушки было совершено вождем индейцев Курумиллой, другом Валентина Гиллуа.
Последствия далеко не похвального поступка Джона Грифитса давали ему теперь себя чувствовать.
Ослепленный страстью, он совершил уголовное преступление, похитив молодую девушку, родители которой с таким радушием и гостеприимством приняли его в свой дом и окружили всевозможными попечениями.
Часто угрызения совести мучили его, и он, упрекая себя за недостойность поведения, давал слово загладить свою вину, но страсть часто бывает сильнее рассудка.
Увлечение капитана было так сильно, что осуществление своего доброго намерения он всегда откладывал на будущее время.
В настоящую минуту он горько раскаивался в этом колебании, так как оно было причиной крайне затруднительного положения, в котором он находился теперь.
Вот как это произошло.
Было невыносимо жарко, когда капитан Грифитс, отправляясь в Сопору, ехал вдоль берега Рио-Браво, направляясь к Пасо дель Порте.
Он был один.
Опустив поводья, он предоставил полную свободу лошади, которая шла медленным, ленивым шагом, с опущенной головой и дремля под влиянием зноя.
Направо развернулась широкой лентой желтоватая и мутная Рио-Браво; на левой стороне поднимались расположенные на вершине холма высокие, окаймленные зубцами стены великолепной асиенды; на горизонте, на левом берегу реки, кокетливо выглядывали выбеленные домики Пасо дель Порте; со стороны мексиканской виллы, на правом берегу, виднелся в густом тумане город Тексиен, недавно основанный Франклином, где капитан намеревался остаться ночевать.
Было около двух часов пополудни, когда он проезжал мимо довольно густых кустарников, часто встречаемых по дороге в Сопору, как вдруг лошадь его бросилась в сторону, и в ту же минуту из кустов выскочили четыре разбойника с свирепою наружностью и с яростью напали на него со всех сторон разом.
Странно, что капитан нисколько не испугался такого внезапного и зверского нападения, он быстро стал в оборонительную позицию и храбро начал защищаться.
К несчастью, он имел дело с настоящими мошенниками.
После долгого сопротивления ему удалось избавиться от двух противников, которые упали у ног его мертвыми, но зато другие два атаковали его с остервенением, и через несколько минут капитан, потеряв сознание, упал на землю.
Когда он очнулся, то с удивлением увидел себя лежащим на постели в роскошно меблированной комнате; его окружали несколько лиц, которые, казалось, с нетерпением ожидали его возвращения к жизни и смотрели на него с чувством глубокого сожаления.
Их было четверо: мужчина средних лет, по-видимому хозяин дома, монах, совершенно занятый попечениями о нем, и две дамы — как видно, мать и дочь.
Последняя была семнадцати или восемнадцати лет, замечательной красоты.
Ему рассказали, что слуги хозяина дома, в котором он находится в настоящую минуту, проезжая около кустарников, нашли его там в обмороке, лежащего рядом с трупами двух бандитов; они сжалились над ним и привезли в асиенду дона Сантьяго Леона де Кастелар.
Раны капитана хотя и были не опасны, однако заживали медленно и заставляли его оставаться довольно долго в асиенде, в кругу доброго, гостеприимного семейства, члены которого наперерыв старались оказать больному как можно более внимания.
Капитан с первого же дня страстно влюбился в донну Долорес, дочь дона Сантьяго де Кастелар.
Молодой девушке и в голову не приходила мысль, что она любима капитаном, но тем не менее она выказывала ему самое дружеское расположение, которое, впрочем, еще более усиливало страсть молодого человека; ее участие к гостю, как говорится, подливало масла в огонь.
Между тем капитан совершенно выздоровел; некоторые, довольно важные дела требовали его немедленного отъезда, но так как разбойники ограбили его совершенно, то он послал в город Франклина, откуда ему привезли платье, деньги, оружие, белье и лошадь.
Отъезд его был назначен на следующий день.
Дальнейшая нерешительность была немыслима, он должен был объясниться как можно скорее.
Гуляя по одной из аллей роскошного сада асиенды, капитан с донной Долорес и ее матерью вели самый обыкновенный разговор; в конце аллеи они свернули в тенистую рощу и сели на скамейке.
В это время к ним подошла горничная и просила сеньору де Кастелар в асиенду для некоторых необходимых распоряжений, требующих ее присутствия.
Капитан и молодая девушка остались одни.
Настала минута, которой следовало воспользоваться, и капитан открыл свою любовь прекрасной собеседнице.
Донна Долорес внимательно выслушала его, печально опустив голову на грудь.
Когда он кончил, она отвечала ему немного дрожащим голосом, но совершенно спокойно.
Молодая девушка откровенно сказала ему, что давно уже любит другого, с которым обручена, что ее свадьба, отложенная по некоторым домашним обстоятельствам, должна состояться через два месяца.
— Мой жених, — продолжала она, — дон Пабло Гидальго, которого я люблю и кроме которого никогда никого не буду любить. Что же касается вас, — прибавила она, протягивая к нему свою крошечную руку, — я буду любить вас как брата, потому что в моем сердце нет уже места для другого чувства.
Капитан стоял бледный, расстроенный; он не ожидал такого тяжелого удара.
Холодно поклонившись молодой девушке, он удалился.
— Она будет принадлежать мне или никому! — прошептал он, направляясь к асиенде, между тем как в голове его теснились один за другим самые разнохарактерные планы.
Вечером капитан простился с семейством де Кастелар.
Со времени свиданья в роще он не обмолвился с молодой девушкой ни одним словом.
При прощании она подарила его взглядом, заставившим его вздрогнуть.
На следующий день утром капитан сам оседлал свою лошадь и уехал.
— О, я отомщу! — пробормотал он, бросая угрожающие взгляды в ту сторону, где находилась комната молодой девушки.
Прошло два месяца.
В среду, за три дня до свадьбы донны Долорес и дона Пабло Гидальго, которая была назначена в субботу, донна Долорес отправилась в Пасо дель Порте, чтобы сделать некоторые покупки для своего свадебного туалета.
К пяти часам вечера она возвращалась в асиенду в сопровождении горничной и двух слуг.
Когда они приблизились к тому месту, где некогда был атакован капитан Грифитс, их внезапно окружили несколько человек, лица которых были скрыты под масками из черной материи; все они были в костюмах индейцев.
Нападение было так быстро, что слуги не успели опомниться, как уже были опрокинуты и связаны; горничная подверглась той же участи.
Что касается донны Долорес, то на нее набросили плащ и, взвалив на плечи, отнесли в лодку, скрытую в кустах.
Дружным ударом весел лодка отчалила от берега и через минуту уже скользила по гладкой, зеркальной поверхности реки.
Четверть часа спустя они достигли противоположного берега и находились на территории Соединенных Штатов.
Там ожидали их несколько лошадей, на одну из которых посадили донну Долорес, и похитители поспешно удалились.
Слугам молодой девушки не было причинено ни малейшего зла и ничего не было у них снято.
Несколько часов спустя их нашли и освободили.
Известие об этом ужасном происшествии произвело страшный переполох в асиенде.
Дон Пабло поклялся отомстить за свою невесту и, отправившись тотчас же за похитителями, спасти молодую девушку, хотя бы это стоило ему жизни.
В восемь дней он успел собрать небольшой отряд из лесных охотников под начальством Кастора и, прибавив к ним несколько слуг своих, отправился во главе этого отряда, поклявшись возвратиться домой не иначе, как с невестой.
Дон Пабло был очень богат и не жалел денег для достижения своей цели, а потому через несколько дней ему удалось напасть на след похитителей молодой девушки.
Не теряя из виду раз найденного следа и с неутомимой энергией следуя по нему, он углубился в горы Рошез.
Остальное известно читателю.
Этот поступок капитана Грифитса был первым шагом к следующим за тем преступлениям.
Он упрекал себя в беспечности, которая была причиной того, что добыча ускользнула из его рук.
Капитан потерял всякую надежду на изменение обстоятельств к лучшему; напротив, он видел, что положение его становилось все хуже и хуже, так как, вооружив против себя в одно и то же время и белых охотников, и краснокожих, он не имел ни малейшего повода надеяться возобновить когда-нибудь дружественные с ними отношения.
Единственным оставшимся у него союзником, на содействие которого он имел право рассчитывать и с которым он смело встретил бы всевозможные опасности, был капитан Кильд.
Капитан Грифитс узнал через своих шпионов, что племена индейцев, собиравшиеся зимою для преследования бизонов и серых медведей на своей территории охоты, составили наступательный и оборонительный союз; что Валентин Гиллуа участвует со своими охотниками в этом союзе; что Искатель следов, хотя, по-видимому, и не принимает никакого участия в делах индейцев, в действительности же он главный начальник этого грозного союза, и что вожди краснокожих ничего не делают без его инициативы.
В то время как капитан с грустью вдумывался в свое неловкое положение и досадовал на себя, сознавая, что во всем этом много было его собственной вины, его ожидали две новости, последовавшие одна за другой, которые ставили его в высшей степени затруднительное, критическое положение.
Одно из этих известий привез ему задушевный друг его Джемс Форстер, который однажды утром возвратился в свой лагерь с двумястами пятьюдесятью всадников Сожженных лесов.
В первую минуту капитан был в восторге от встречи с Джемсом Форстером; помощь двухсот пятидесяти человек, храбрых, испытанных в военном деле и привыкших к опасностям, была для него драгоценна в настоящую минуту, когда он был окружен врагами и должен был каждую минуту ожидать нападения на свои траншеи.
Но его радость была непродолжительна, вскоре она заменилась сильной досадой.
Капитан Форстер привез ему несколько писем, содержание которых было для него далеко не утешительно; в подлинности этих сообщений нельзя было сомневаться, так как они исходили от главного начальника республики Красной реки.
Вот содержание этих писем вкратце:
«Генерал-губернатор Канады, глубоко оскорбленный приемом, которым встретили Сожженные леса посланного им губернатора, и особенно манерой, с которою они требовали от губернатора возвращения Канады, решился отомстить бунтовщикам, как он их называет, и заставить их повиноваться».
Далее говорилось, что он, не заявляя никому жалоб за нанесенное оскорбление, скрыл свой гнев, чтобы замаскировать свои действия и чтобы потом, застав неприятеля врасплох, нанести ему страшный удар; он потихоньку собрал значительные силы на нескольких пунктах канадской границы, и, когда, по его мнению, настала минута, чтобы уничтожить тех, которые осмелились сопротивляться британскому правительству, он сконцентрировал свои силы, собрав их в одну массу, и неожиданно передвинул их на территорию союза, с ожесточением нападая и разрушая все, что только попадалось на пути; офицер, командовавший этой грозной экспедицией, был личный враг Сожженных лесов; опираясь на некоторые обстоятельства, он утверждал, что имеет основательные причины относиться к ним враждебно.
Вследствие этой вражды он даже и не пробовал смягчать получаемые им бесчеловечные приказания, а, напротив, еще преувеличивал их, так что эту войну смело можно было сравнить с войною диких или пруссаков, и это сравнение нисколько не было бы преувеличено, потому что как у одних, так и у других был один и тот же девиз: грабеж, насилие и пожар.
К счастью Сожженных лесов, губернатору Канады не удалось обмануть их своим наружным спокойствием; они не доверяли англичанам и притом были слишком опытны, хитры и скрытны, чтобы не следить за тайными действиями неприятеля; как ни старались усыпить их бдительность, они всегда были настороже и с удвоенным вниманием наблюдали за всем, что происходило.
Это недоверие спасло их.
Атака, так хорошо придуманная, была ужасна.
Но Сожженные леса ожидали ее и встретили мужественно.
Война внезапно приняла характер всеобщего ожесточения.
Сожженные леса хотя и были отбиты во многих стычках, но они также нанесли англичанам громадные потери и вынудили их вести партизанскую войну.
Все деревни были опустошены; испуганные жители, оставив дома свои, уничтожили съестные припасы и скот, которые они не могли взять с собою; остались обитаемы только два или три города, которые были в состоянии держаться в осадном положении; вся страна вооружилась.
Положение англичан было ужасно; всюду, где только они являлись, находили еще горящие развалины; жатвы были сожжены на пне; ни продовольствия для людей, ни фуража для лошадей они нигде не могли достать; доставка же провианта из Канады была сопряжена с большими затруднениями, так как большая часть обозов была отбиваема союзниками, отряды которых скрывались с этой целью в оврагах и лесах.
Положение Сожженных лесов также далеко не было блестяще и обещало сделаться критическим, если бы война продолжилась долгое время.
Колонна, состоящая из шестисот всадников, под начальством Джоржа Эллиота получила задание от английского правительства пробиться через горы Рошез до окрестностей реки Неас, где она должна была соединиться с корпусом в тысячу пятьсот человек, высланным из Ванкуве, или, вернее, из английской Колумбии.
Эти полторы тысячи человек, собранные в Книсбору (нынешний Ню-Вестминстер) и уже раз действовавшие с войсками сира Джоржа Эллиота, должны были отправиться на союзников Красной реки и поставить их таким образом между двух огней.
Начальник союзников, располагавший очень малым количеством войск, поспешил отправить к Джону Грифитсу капитана Джемса Форстера с двумястами пятьюдесятью человек — единственные силы, которые он мог предоставить распоряжениям Грифитса, — с приказанием препятствовать во что бы то ни стало соединению английского отряда, следовавшего из Книсбору, с армией сира Джоржа Эллиота; капитану Джемсу Форстеру велено было находиться под командой Джона Грифитса и повиноваться ему во всем беспрекословно.
Воспрепятствовать соединению двух корпусов — дело не легкое! Но капитан Грифитс очень хорошо понимал, что если ему это удастся, то дело союзников никогда не может быть проиграно.
Обо всем этом он сообщил в нескольких словах своему другу Джемсу Форстеру.
— Враги наши, — прибавил он, — без сомнения, выжидают только удобного случая, чтобы воспользоваться нашею оплошностью, а потому мы должны действовать как можно энергичнее, чтобы избегнуть грозящей нам опасности.
В это время в комнату вошел лейтенант Маркотет и сказал, что в их лагерь прибыл маленький отряд, состоящий из десяти всадников, что начальник отряда желает видеться с капитаном Грифитсом, чтобы лично вручить ему очень важное письмо.
— Что это за люди? — спросил Грифитс.
— Я их не знаю, — отвечал лейтенант, — но они, кажется, американцы.
— Гм! Откуда они прибыли?
— Их начальник сказал мне, что обо всем остальном сообщит только вам лично.
— Вот примерная скромность! Однако следует поскорее избавиться от этих людей, тем более что их известия, как мне кажется, должны быть не совсем приятные, иначе они не действовали бы с такою осторожностью. В нашем положении не следует ничем пренебрегать, чтобы знать, как держать себя. Как вы думаете, Форстер?
— Совершенно согласен с вами, мой дорогой Джон.
— Попросите, лейтенант, войти этого таинственного путешественника.
Маркотет вышел и тотчас вернулся в сопровождении человека лет сорока, с мрачным взглядом, с резкими и решительными манерами; он был весь в черном и вооружен с ног до головы.
— Я догадываюсь, с кем мне приходится иметь дело, — тихо проговорил Джон Грифитс, всматриваясь в эту мрачную личность, — это мормон.
Незнакомец молча поклонился двум офицерам и, опершись на ручку своей длинной сабли, ожидал, чтобы с ним заговорили.
Это должен быть большой плут! — пробормотал капитан Форстер.
— С кем имею честь говорить? — спросил капитан Грифитс.
— Мое имя Ионафан Моберт, — отвечал незнакомец сиплым голосом.
— Прошу вас садиться.
Незнакомец молча взял стул, который подал ему лейтенант Маркотет.
— Вы, как я слышал, имеете письмо ко мне? — снова спросил Грифитс.
— Да, капитан.
— От кого это письмо?
— Оно вручено мне в собственные руки начальником святых последних дней.
— Вас послал ко мне Бриггам Юнг?
— Я получил поручение из уст самого пророка.
— Значит, вы прибыли из Дезере?
— Прямо из Дезере, не останавливаясь ни днем ни ночью, с поспешностью беглеца, который чувствует за собой погоню.
— Но для того чтобы получить подобное поручение от самого пророка, вы должны занимать почетное место между святыми?
— Я смиренный данит, служитель алтаря, — отвечал посетитель, опустив глаза вниз.
Даниты — это самые задушевные советчики пророка мормонов; слепо повинуясь во всем его приказаниям, каковы бы они ни были, даниты часто делаются убийцами, словом, это люди, которых пророк, посвящая в свои тайны, употребляет для исполнения своих целей и которые выполняют все его приговоры в точности, не рассуждая о том, справедливы ли они или нет.
Оба офицера тотчас же поняли, что имеют дело с ханжою мормоном, и немного робко поглядывали на этого таинственного вестника, неподвижно и мрачно сидевшего перед ними.
— Поручение ваше должно быть очень важно и экстренно, что вы так спешили исполнить его? — продолжал Грифитс.
— Да, капитан, оно очень важно и не менее экстренно.
— Давайте же мне это письмо.
Данит вынул скрытый на груди его пакет, поднес его к губам своим и, почтительно поцеловав, отдал, наконец, капитану Грифитсу.
Капитан вскрыл печать и пробежал глазами это послание.
Оно было коротко и содержало следующие несколько строк::
«Именем Господа Всемогущего, молитвой и деянием пророка Святых последних дней нашему возлюбленному капитану Джону Оливье Грифитсу, прошу вас принять в свой лагерь нашего дорогого брата Ионафана Моберта и не отказать ему в помощи при исполнении им святого и важного поручения, мною на него возложенного.
Призываю благословение Всевышнего на сына моего Джона Оливье Грифитса.
Пророк Святых последних дней
Бриггам Юнг.
Дезере, 27 октября 1859 года».
Прочитав это странное послание, капитан Грифитс на минуту задумался, потом он сложил его и спрятал в карман.
— Я не откажу вам в гостеприимстве, о котором просит меня пророк, — сказал он, обращаясь к своему собеседнику, который сидел по-прежнему молча и неподвижно.
— Благодарю! Пророк был уверен, что вы не поступите со мною иначе, — отвечал данит и снова замолчал.
— Пророк пишет мне, что, возложив на вас очень важное поручение, он просит меня содействовать вам в исполнении его; но прежде чем оказать вам помощь, я должен узнать, в чем состоит это поручение, так как я вовсе не хочу быть слепым орудием личной мести или чего-нибудь в этом роде.
— Святые последних дней не мстят, они только наказывают виновных, — холодно отвечал данит. — Их правосудие непогрешимо, но оно также и неумолимо к заблудшим людям; оно преследует их на край света, и никто не может избегнуть исполнения приговора, произнесенного над ним пророком, даже если бы виновному удалось скрыться в недра земли…
— Это ко мне вовсе не относится, — перебил его капитан Грифитс, — и я не имею ни малейшего желания вмешиваться в ваши дела, но так как вы нуждаетесь в моем содействии, то я решусь на это не иначе как с условием, что от меня не потребуют ничего такого, что бы не согласовалось с долгом моей чести.
— Если вы так преданы долгу своей чести, то почему же вы не доверяете нам? Возможно ли сравнивать честь благородного человека с честью святых, которых приговор есть не что иное, как выражение воли Всевышнего?
— Все это громкие фразы и фокусничество! Считаю не лишним предупредить вас, что я вовсе не расположен ни слушать, ни соглашаться как с одним, так и с другим. Я говорю с вами как человек, прошу вас отвечать мне тем же.
— Спрашивайте меня.
— Предоставлено ли вам право посвятить меня в тайну возложенного на вас поручения? Заранее предупреждаю вас, что только это откровение может ручаться вам в моем согласии содействовать вам, но в таком только случае, если намерение пророка, в исполнении которого он предлагает мне быть соучастником, будет вполне согласоваться с долгом чести и законами справедливости. Теперь говорите и будьте откровенны, если имеете на это право; но только, пожалуйста, без всяких разглагольствований, иначе я заставлю вас замолчать! Говорите, я вас слушаю!
— Как эти люди нетерпеливы и недоверчивы! — сказал данит свысока. — Пророк приказал мне сообщить вам все, тем более что вы некоторым образом заинтересованы в этом деле.
— Вот так бы давно следовало вам начать разговаривать со мною. Но все-таки я не понимаю, чем я могу быть заинтересован в этом деле.
— Вы можете думать, как вам угодно, но я прошу вас выслушать меня с большим терпением.
— Хорошо, говорите, я вас слушаю!
— Прежде чем я буду говорить, прикажите подать мне стакан воды, потому что я чувствую такую сильную жажду, что язык прилипает к гортани.
— Извините, пожалуйста, что я до сих пор не предложил закусить ни вам, ни вашим товарищам, — сказал Грифитс и подал лейтенанту знак, который был понят последним.
Маркотет вышел, и через пять минут два лакея внесли и поставили на стол огромный поднос, уставленный всевозможных сортов закусками и винами.
— Пейте и ешьте, брат мой, — сказал капитан, — и еще раз простите мне, что забыл правила гостеприимства.
— Мы так спешили, что со вчерашнего дня ни люди, ни лошади ничего не ели, — сказал данит, набросившись с волчьим аппетитом на поданные закуски.
— Но отчего же вы так спешили? — спросил капитан. — Ведь вы же знали, что меня всегда можно застать дома.
— Я имел в виду не только вас, — отвечал данит, усердно опустошая поднос.
— Кого же еще?
Данит слегка поднял голову и посмотрел искоса на капитана.
— Того, кого мы преследуем, — сказал он глухим голосом и снова принялся набивать себе рот.
— Кого же вы преследуете?
— Вы скоро узнаете.
— Опасен он?
— Вы увидите.
Капитан Грифитс убедился, что ничего не добьется от голодного данита, кроме неясных и отрывистых ответов, перестал его спрашивать и, предоставив мормону полную свободу пожирать поставленные перед ним блюда, начал вполголоса разговаривать с другом своим, капитаном Джемсом Форстером.
Между тем лейтенант Маркотет, приказав накормить товарищей данита и лошадей их, возвратился в комнату.
Данит продолжал бесстрастно свою трапезу, не обращая, по-видимому, ровно никакого внимания на все, что происходило и говорилось вокруг него.
Наконец настала-таки минута, когда, при всем своем желании, он не мог проглотить более ни одного куска.
Налив себе стакан вина, данит выпил его залпом, отодвинул от себя поднос с тарелками, тщательно вытер рот и потом, вынув из кармана красивый портсигар, педантично, спокойно и с большим знанием выбрал себе сигару и принялся курить ее методично и не теряя своего достоинства.
Окончив все это, он самодовольно крякнул.
— Ну, — спросил капитан, — как вы теперь себя чувствуете?
— Гораздо лучше, благодарю, капитан; я был в страшном изнеможении, а теперь чувствую возобновление своих сил.
— Расположены ли вы теперь рассказать мне о цели вашего посещения?
— С удовольствием, капитан, если вы только будете согласны терпеливо выслушать меня хоть несколько минут.
— Ну, говорите же скорее.
— Вот в чем дело, капитан. Месяца два тому назад, побывав в одной из моих ферм, находящейся в пяти лье от Дезере, я возвращался в святой город; я ехал с одной из своих жен, француженкой, которую я очень люблю Когда мы поравнялись с глубоким оврагом, находящимся немного в стороне от дороги и который называется Волчьей Долиной, жена моя, указав на хищных птиц, которые с криком кружились над этим оврагом, спросила меня, что привлекает их к этому месту. Я взглянул, и действительно, большие вороны, серые орлы и другие хищные птицы кружились над Волчьей Долиной.
— Вероятно, — отвечал я, — они чуют в этом овраге добычу. Без сомнения, труп какого-нибудь волка или мула.
— А если это труп человека? — спросила жена.
Теперь он ясно видел, что Искатель следов был против него, что он сам не мог открыть убежище донны Долорес де Кастелар и тем менее мог способствовать этому открытию, что похищение молодой девушки было совершено вождем индейцев Курумиллой, другом Валентина Гиллуа.
Последствия далеко не похвального поступка Джона Грифитса давали ему теперь себя чувствовать.
Ослепленный страстью, он совершил уголовное преступление, похитив молодую девушку, родители которой с таким радушием и гостеприимством приняли его в свой дом и окружили всевозможными попечениями.
Часто угрызения совести мучили его, и он, упрекая себя за недостойность поведения, давал слово загладить свою вину, но страсть часто бывает сильнее рассудка.
Увлечение капитана было так сильно, что осуществление своего доброго намерения он всегда откладывал на будущее время.
В настоящую минуту он горько раскаивался в этом колебании, так как оно было причиной крайне затруднительного положения, в котором он находился теперь.
Вот как это произошло.
Было невыносимо жарко, когда капитан Грифитс, отправляясь в Сопору, ехал вдоль берега Рио-Браво, направляясь к Пасо дель Порте.
Он был один.
Опустив поводья, он предоставил полную свободу лошади, которая шла медленным, ленивым шагом, с опущенной головой и дремля под влиянием зноя.
Направо развернулась широкой лентой желтоватая и мутная Рио-Браво; на левой стороне поднимались расположенные на вершине холма высокие, окаймленные зубцами стены великолепной асиенды; на горизонте, на левом берегу реки, кокетливо выглядывали выбеленные домики Пасо дель Порте; со стороны мексиканской виллы, на правом берегу, виднелся в густом тумане город Тексиен, недавно основанный Франклином, где капитан намеревался остаться ночевать.
Было около двух часов пополудни, когда он проезжал мимо довольно густых кустарников, часто встречаемых по дороге в Сопору, как вдруг лошадь его бросилась в сторону, и в ту же минуту из кустов выскочили четыре разбойника с свирепою наружностью и с яростью напали на него со всех сторон разом.
Странно, что капитан нисколько не испугался такого внезапного и зверского нападения, он быстро стал в оборонительную позицию и храбро начал защищаться.
К несчастью, он имел дело с настоящими мошенниками.
После долгого сопротивления ему удалось избавиться от двух противников, которые упали у ног его мертвыми, но зато другие два атаковали его с остервенением, и через несколько минут капитан, потеряв сознание, упал на землю.
Когда он очнулся, то с удивлением увидел себя лежащим на постели в роскошно меблированной комнате; его окружали несколько лиц, которые, казалось, с нетерпением ожидали его возвращения к жизни и смотрели на него с чувством глубокого сожаления.
Их было четверо: мужчина средних лет, по-видимому хозяин дома, монах, совершенно занятый попечениями о нем, и две дамы — как видно, мать и дочь.
Последняя была семнадцати или восемнадцати лет, замечательной красоты.
Ему рассказали, что слуги хозяина дома, в котором он находится в настоящую минуту, проезжая около кустарников, нашли его там в обмороке, лежащего рядом с трупами двух бандитов; они сжалились над ним и привезли в асиенду дона Сантьяго Леона де Кастелар.
Раны капитана хотя и были не опасны, однако заживали медленно и заставляли его оставаться довольно долго в асиенде, в кругу доброго, гостеприимного семейства, члены которого наперерыв старались оказать больному как можно более внимания.
Капитан с первого же дня страстно влюбился в донну Долорес, дочь дона Сантьяго де Кастелар.
Молодой девушке и в голову не приходила мысль, что она любима капитаном, но тем не менее она выказывала ему самое дружеское расположение, которое, впрочем, еще более усиливало страсть молодого человека; ее участие к гостю, как говорится, подливало масла в огонь.
Между тем капитан совершенно выздоровел; некоторые, довольно важные дела требовали его немедленного отъезда, но так как разбойники ограбили его совершенно, то он послал в город Франклина, откуда ему привезли платье, деньги, оружие, белье и лошадь.
Отъезд его был назначен на следующий день.
Дальнейшая нерешительность была немыслима, он должен был объясниться как можно скорее.
Гуляя по одной из аллей роскошного сада асиенды, капитан с донной Долорес и ее матерью вели самый обыкновенный разговор; в конце аллеи они свернули в тенистую рощу и сели на скамейке.
В это время к ним подошла горничная и просила сеньору де Кастелар в асиенду для некоторых необходимых распоряжений, требующих ее присутствия.
Капитан и молодая девушка остались одни.
Настала минута, которой следовало воспользоваться, и капитан открыл свою любовь прекрасной собеседнице.
Донна Долорес внимательно выслушала его, печально опустив голову на грудь.
Когда он кончил, она отвечала ему немного дрожащим голосом, но совершенно спокойно.
Молодая девушка откровенно сказала ему, что давно уже любит другого, с которым обручена, что ее свадьба, отложенная по некоторым домашним обстоятельствам, должна состояться через два месяца.
— Мой жених, — продолжала она, — дон Пабло Гидальго, которого я люблю и кроме которого никогда никого не буду любить. Что же касается вас, — прибавила она, протягивая к нему свою крошечную руку, — я буду любить вас как брата, потому что в моем сердце нет уже места для другого чувства.
Капитан стоял бледный, расстроенный; он не ожидал такого тяжелого удара.
Холодно поклонившись молодой девушке, он удалился.
— Она будет принадлежать мне или никому! — прошептал он, направляясь к асиенде, между тем как в голове его теснились один за другим самые разнохарактерные планы.
Вечером капитан простился с семейством де Кастелар.
Со времени свиданья в роще он не обмолвился с молодой девушкой ни одним словом.
При прощании она подарила его взглядом, заставившим его вздрогнуть.
На следующий день утром капитан сам оседлал свою лошадь и уехал.
— О, я отомщу! — пробормотал он, бросая угрожающие взгляды в ту сторону, где находилась комната молодой девушки.
Прошло два месяца.
В среду, за три дня до свадьбы донны Долорес и дона Пабло Гидальго, которая была назначена в субботу, донна Долорес отправилась в Пасо дель Порте, чтобы сделать некоторые покупки для своего свадебного туалета.
К пяти часам вечера она возвращалась в асиенду в сопровождении горничной и двух слуг.
Когда они приблизились к тому месту, где некогда был атакован капитан Грифитс, их внезапно окружили несколько человек, лица которых были скрыты под масками из черной материи; все они были в костюмах индейцев.
Нападение было так быстро, что слуги не успели опомниться, как уже были опрокинуты и связаны; горничная подверглась той же участи.
Что касается донны Долорес, то на нее набросили плащ и, взвалив на плечи, отнесли в лодку, скрытую в кустах.
Дружным ударом весел лодка отчалила от берега и через минуту уже скользила по гладкой, зеркальной поверхности реки.
Четверть часа спустя они достигли противоположного берега и находились на территории Соединенных Штатов.
Там ожидали их несколько лошадей, на одну из которых посадили донну Долорес, и похитители поспешно удалились.
Слугам молодой девушки не было причинено ни малейшего зла и ничего не было у них снято.
Несколько часов спустя их нашли и освободили.
Известие об этом ужасном происшествии произвело страшный переполох в асиенде.
Дон Пабло поклялся отомстить за свою невесту и, отправившись тотчас же за похитителями, спасти молодую девушку, хотя бы это стоило ему жизни.
В восемь дней он успел собрать небольшой отряд из лесных охотников под начальством Кастора и, прибавив к ним несколько слуг своих, отправился во главе этого отряда, поклявшись возвратиться домой не иначе, как с невестой.
Дон Пабло был очень богат и не жалел денег для достижения своей цели, а потому через несколько дней ему удалось напасть на след похитителей молодой девушки.
Не теряя из виду раз найденного следа и с неутомимой энергией следуя по нему, он углубился в горы Рошез.
Остальное известно читателю.
Этот поступок капитана Грифитса был первым шагом к следующим за тем преступлениям.
Он упрекал себя в беспечности, которая была причиной того, что добыча ускользнула из его рук.
Капитан потерял всякую надежду на изменение обстоятельств к лучшему; напротив, он видел, что положение его становилось все хуже и хуже, так как, вооружив против себя в одно и то же время и белых охотников, и краснокожих, он не имел ни малейшего повода надеяться возобновить когда-нибудь дружественные с ними отношения.
Единственным оставшимся у него союзником, на содействие которого он имел право рассчитывать и с которым он смело встретил бы всевозможные опасности, был капитан Кильд.
Капитан Грифитс узнал через своих шпионов, что племена индейцев, собиравшиеся зимою для преследования бизонов и серых медведей на своей территории охоты, составили наступательный и оборонительный союз; что Валентин Гиллуа участвует со своими охотниками в этом союзе; что Искатель следов, хотя, по-видимому, и не принимает никакого участия в делах индейцев, в действительности же он главный начальник этого грозного союза, и что вожди краснокожих ничего не делают без его инициативы.
В то время как капитан с грустью вдумывался в свое неловкое положение и досадовал на себя, сознавая, что во всем этом много было его собственной вины, его ожидали две новости, последовавшие одна за другой, которые ставили его в высшей степени затруднительное, критическое положение.
Одно из этих известий привез ему задушевный друг его Джемс Форстер, который однажды утром возвратился в свой лагерь с двумястами пятьюдесятью всадников Сожженных лесов.
В первую минуту капитан был в восторге от встречи с Джемсом Форстером; помощь двухсот пятидесяти человек, храбрых, испытанных в военном деле и привыкших к опасностям, была для него драгоценна в настоящую минуту, когда он был окружен врагами и должен был каждую минуту ожидать нападения на свои траншеи.
Но его радость была непродолжительна, вскоре она заменилась сильной досадой.
Капитан Форстер привез ему несколько писем, содержание которых было для него далеко не утешительно; в подлинности этих сообщений нельзя было сомневаться, так как они исходили от главного начальника республики Красной реки.
Вот содержание этих писем вкратце:
«Генерал-губернатор Канады, глубоко оскорбленный приемом, которым встретили Сожженные леса посланного им губернатора, и особенно манерой, с которою они требовали от губернатора возвращения Канады, решился отомстить бунтовщикам, как он их называет, и заставить их повиноваться».
Далее говорилось, что он, не заявляя никому жалоб за нанесенное оскорбление, скрыл свой гнев, чтобы замаскировать свои действия и чтобы потом, застав неприятеля врасплох, нанести ему страшный удар; он потихоньку собрал значительные силы на нескольких пунктах канадской границы, и, когда, по его мнению, настала минута, чтобы уничтожить тех, которые осмелились сопротивляться британскому правительству, он сконцентрировал свои силы, собрав их в одну массу, и неожиданно передвинул их на территорию союза, с ожесточением нападая и разрушая все, что только попадалось на пути; офицер, командовавший этой грозной экспедицией, был личный враг Сожженных лесов; опираясь на некоторые обстоятельства, он утверждал, что имеет основательные причины относиться к ним враждебно.
Вследствие этой вражды он даже и не пробовал смягчать получаемые им бесчеловечные приказания, а, напротив, еще преувеличивал их, так что эту войну смело можно было сравнить с войною диких или пруссаков, и это сравнение нисколько не было бы преувеличено, потому что как у одних, так и у других был один и тот же девиз: грабеж, насилие и пожар.
К счастью Сожженных лесов, губернатору Канады не удалось обмануть их своим наружным спокойствием; они не доверяли англичанам и притом были слишком опытны, хитры и скрытны, чтобы не следить за тайными действиями неприятеля; как ни старались усыпить их бдительность, они всегда были настороже и с удвоенным вниманием наблюдали за всем, что происходило.
Это недоверие спасло их.
Атака, так хорошо придуманная, была ужасна.
Но Сожженные леса ожидали ее и встретили мужественно.
Война внезапно приняла характер всеобщего ожесточения.
Сожженные леса хотя и были отбиты во многих стычках, но они также нанесли англичанам громадные потери и вынудили их вести партизанскую войну.
Все деревни были опустошены; испуганные жители, оставив дома свои, уничтожили съестные припасы и скот, которые они не могли взять с собою; остались обитаемы только два или три города, которые были в состоянии держаться в осадном положении; вся страна вооружилась.
Положение англичан было ужасно; всюду, где только они являлись, находили еще горящие развалины; жатвы были сожжены на пне; ни продовольствия для людей, ни фуража для лошадей они нигде не могли достать; доставка же провианта из Канады была сопряжена с большими затруднениями, так как большая часть обозов была отбиваема союзниками, отряды которых скрывались с этой целью в оврагах и лесах.
Положение Сожженных лесов также далеко не было блестяще и обещало сделаться критическим, если бы война продолжилась долгое время.
Колонна, состоящая из шестисот всадников, под начальством Джоржа Эллиота получила задание от английского правительства пробиться через горы Рошез до окрестностей реки Неас, где она должна была соединиться с корпусом в тысячу пятьсот человек, высланным из Ванкуве, или, вернее, из английской Колумбии.
Эти полторы тысячи человек, собранные в Книсбору (нынешний Ню-Вестминстер) и уже раз действовавшие с войсками сира Джоржа Эллиота, должны были отправиться на союзников Красной реки и поставить их таким образом между двух огней.
Начальник союзников, располагавший очень малым количеством войск, поспешил отправить к Джону Грифитсу капитана Джемса Форстера с двумястами пятьюдесятью человек — единственные силы, которые он мог предоставить распоряжениям Грифитса, — с приказанием препятствовать во что бы то ни стало соединению английского отряда, следовавшего из Книсбору, с армией сира Джоржа Эллиота; капитану Джемсу Форстеру велено было находиться под командой Джона Грифитса и повиноваться ему во всем беспрекословно.
Воспрепятствовать соединению двух корпусов — дело не легкое! Но капитан Грифитс очень хорошо понимал, что если ему это удастся, то дело союзников никогда не может быть проиграно.
Обо всем этом он сообщил в нескольких словах своему другу Джемсу Форстеру.
— Враги наши, — прибавил он, — без сомнения, выжидают только удобного случая, чтобы воспользоваться нашею оплошностью, а потому мы должны действовать как можно энергичнее, чтобы избегнуть грозящей нам опасности.
В это время в комнату вошел лейтенант Маркотет и сказал, что в их лагерь прибыл маленький отряд, состоящий из десяти всадников, что начальник отряда желает видеться с капитаном Грифитсом, чтобы лично вручить ему очень важное письмо.
— Что это за люди? — спросил Грифитс.
— Я их не знаю, — отвечал лейтенант, — но они, кажется, американцы.
— Гм! Откуда они прибыли?
— Их начальник сказал мне, что обо всем остальном сообщит только вам лично.
— Вот примерная скромность! Однако следует поскорее избавиться от этих людей, тем более что их известия, как мне кажется, должны быть не совсем приятные, иначе они не действовали бы с такою осторожностью. В нашем положении не следует ничем пренебрегать, чтобы знать, как держать себя. Как вы думаете, Форстер?
— Совершенно согласен с вами, мой дорогой Джон.
— Попросите, лейтенант, войти этого таинственного путешественника.
Маркотет вышел и тотчас вернулся в сопровождении человека лет сорока, с мрачным взглядом, с резкими и решительными манерами; он был весь в черном и вооружен с ног до головы.
— Я догадываюсь, с кем мне приходится иметь дело, — тихо проговорил Джон Грифитс, всматриваясь в эту мрачную личность, — это мормон.
Незнакомец молча поклонился двум офицерам и, опершись на ручку своей длинной сабли, ожидал, чтобы с ним заговорили.
Это должен быть большой плут! — пробормотал капитан Форстер.
— С кем имею честь говорить? — спросил капитан Грифитс.
— Мое имя Ионафан Моберт, — отвечал незнакомец сиплым голосом.
— Прошу вас садиться.
Незнакомец молча взял стул, который подал ему лейтенант Маркотет.
— Вы, как я слышал, имеете письмо ко мне? — снова спросил Грифитс.
— Да, капитан.
— От кого это письмо?
— Оно вручено мне в собственные руки начальником святых последних дней.
— Вас послал ко мне Бриггам Юнг?
— Я получил поручение из уст самого пророка.
— Значит, вы прибыли из Дезере?
— Прямо из Дезере, не останавливаясь ни днем ни ночью, с поспешностью беглеца, который чувствует за собой погоню.
— Но для того чтобы получить подобное поручение от самого пророка, вы должны занимать почетное место между святыми?
— Я смиренный данит, служитель алтаря, — отвечал посетитель, опустив глаза вниз.
Даниты — это самые задушевные советчики пророка мормонов; слепо повинуясь во всем его приказаниям, каковы бы они ни были, даниты часто делаются убийцами, словом, это люди, которых пророк, посвящая в свои тайны, употребляет для исполнения своих целей и которые выполняют все его приговоры в точности, не рассуждая о том, справедливы ли они или нет.
Оба офицера тотчас же поняли, что имеют дело с ханжою мормоном, и немного робко поглядывали на этого таинственного вестника, неподвижно и мрачно сидевшего перед ними.
— Поручение ваше должно быть очень важно и экстренно, что вы так спешили исполнить его? — продолжал Грифитс.
— Да, капитан, оно очень важно и не менее экстренно.
— Давайте же мне это письмо.
Данит вынул скрытый на груди его пакет, поднес его к губам своим и, почтительно поцеловав, отдал, наконец, капитану Грифитсу.
Капитан вскрыл печать и пробежал глазами это послание.
Оно было коротко и содержало следующие несколько строк::
«Именем Господа Всемогущего, молитвой и деянием пророка Святых последних дней нашему возлюбленному капитану Джону Оливье Грифитсу, прошу вас принять в свой лагерь нашего дорогого брата Ионафана Моберта и не отказать ему в помощи при исполнении им святого и важного поручения, мною на него возложенного.
Призываю благословение Всевышнего на сына моего Джона Оливье Грифитса.
Пророк Святых последних дней
Бриггам Юнг.
Дезере, 27 октября 1859 года».
Прочитав это странное послание, капитан Грифитс на минуту задумался, потом он сложил его и спрятал в карман.
— Я не откажу вам в гостеприимстве, о котором просит меня пророк, — сказал он, обращаясь к своему собеседнику, который сидел по-прежнему молча и неподвижно.
— Благодарю! Пророк был уверен, что вы не поступите со мною иначе, — отвечал данит и снова замолчал.
— Пророк пишет мне, что, возложив на вас очень важное поручение, он просит меня содействовать вам в исполнении его; но прежде чем оказать вам помощь, я должен узнать, в чем состоит это поручение, так как я вовсе не хочу быть слепым орудием личной мести или чего-нибудь в этом роде.
— Святые последних дней не мстят, они только наказывают виновных, — холодно отвечал данит. — Их правосудие непогрешимо, но оно также и неумолимо к заблудшим людям; оно преследует их на край света, и никто не может избегнуть исполнения приговора, произнесенного над ним пророком, даже если бы виновному удалось скрыться в недра земли…
— Это ко мне вовсе не относится, — перебил его капитан Грифитс, — и я не имею ни малейшего желания вмешиваться в ваши дела, но так как вы нуждаетесь в моем содействии, то я решусь на это не иначе как с условием, что от меня не потребуют ничего такого, что бы не согласовалось с долгом моей чести.
— Если вы так преданы долгу своей чести, то почему же вы не доверяете нам? Возможно ли сравнивать честь благородного человека с честью святых, которых приговор есть не что иное, как выражение воли Всевышнего?
— Все это громкие фразы и фокусничество! Считаю не лишним предупредить вас, что я вовсе не расположен ни слушать, ни соглашаться как с одним, так и с другим. Я говорю с вами как человек, прошу вас отвечать мне тем же.
— Спрашивайте меня.
— Предоставлено ли вам право посвятить меня в тайну возложенного на вас поручения? Заранее предупреждаю вас, что только это откровение может ручаться вам в моем согласии содействовать вам, но в таком только случае, если намерение пророка, в исполнении которого он предлагает мне быть соучастником, будет вполне согласоваться с долгом чести и законами справедливости. Теперь говорите и будьте откровенны, если имеете на это право; но только, пожалуйста, без всяких разглагольствований, иначе я заставлю вас замолчать! Говорите, я вас слушаю!
— Как эти люди нетерпеливы и недоверчивы! — сказал данит свысока. — Пророк приказал мне сообщить вам все, тем более что вы некоторым образом заинтересованы в этом деле.
— Вот так бы давно следовало вам начать разговаривать со мною. Но все-таки я не понимаю, чем я могу быть заинтересован в этом деле.
— Вы можете думать, как вам угодно, но я прошу вас выслушать меня с большим терпением.
— Хорошо, говорите, я вас слушаю!
— Прежде чем я буду говорить, прикажите подать мне стакан воды, потому что я чувствую такую сильную жажду, что язык прилипает к гортани.
— Извините, пожалуйста, что я до сих пор не предложил закусить ни вам, ни вашим товарищам, — сказал Грифитс и подал лейтенанту знак, который был понят последним.
Маркотет вышел, и через пять минут два лакея внесли и поставили на стол огромный поднос, уставленный всевозможных сортов закусками и винами.
— Пейте и ешьте, брат мой, — сказал капитан, — и еще раз простите мне, что забыл правила гостеприимства.
— Мы так спешили, что со вчерашнего дня ни люди, ни лошади ничего не ели, — сказал данит, набросившись с волчьим аппетитом на поданные закуски.
— Но отчего же вы так спешили? — спросил капитан. — Ведь вы же знали, что меня всегда можно застать дома.
— Я имел в виду не только вас, — отвечал данит, усердно опустошая поднос.
— Кого же еще?
Данит слегка поднял голову и посмотрел искоса на капитана.
— Того, кого мы преследуем, — сказал он глухим голосом и снова принялся набивать себе рот.
— Кого же вы преследуете?
— Вы скоро узнаете.
— Опасен он?
— Вы увидите.
Капитан Грифитс убедился, что ничего не добьется от голодного данита, кроме неясных и отрывистых ответов, перестал его спрашивать и, предоставив мормону полную свободу пожирать поставленные перед ним блюда, начал вполголоса разговаривать с другом своим, капитаном Джемсом Форстером.
Между тем лейтенант Маркотет, приказав накормить товарищей данита и лошадей их, возвратился в комнату.
Данит продолжал бесстрастно свою трапезу, не обращая, по-видимому, ровно никакого внимания на все, что происходило и говорилось вокруг него.
Наконец настала-таки минута, когда, при всем своем желании, он не мог проглотить более ни одного куска.
Налив себе стакан вина, данит выпил его залпом, отодвинул от себя поднос с тарелками, тщательно вытер рот и потом, вынув из кармана красивый портсигар, педантично, спокойно и с большим знанием выбрал себе сигару и принялся курить ее методично и не теряя своего достоинства.
Окончив все это, он самодовольно крякнул.
— Ну, — спросил капитан, — как вы теперь себя чувствуете?
— Гораздо лучше, благодарю, капитан; я был в страшном изнеможении, а теперь чувствую возобновление своих сил.
— Расположены ли вы теперь рассказать мне о цели вашего посещения?
— С удовольствием, капитан, если вы только будете согласны терпеливо выслушать меня хоть несколько минут.
— Ну, говорите же скорее.
— Вот в чем дело, капитан. Месяца два тому назад, побывав в одной из моих ферм, находящейся в пяти лье от Дезере, я возвращался в святой город; я ехал с одной из своих жен, француженкой, которую я очень люблю Когда мы поравнялись с глубоким оврагом, находящимся немного в стороне от дороги и который называется Волчьей Долиной, жена моя, указав на хищных птиц, которые с криком кружились над этим оврагом, спросила меня, что привлекает их к этому месту. Я взглянул, и действительно, большие вороны, серые орлы и другие хищные птицы кружились над Волчьей Долиной.
— Вероятно, — отвечал я, — они чуют в этом овраге добычу. Без сомнения, труп какого-нибудь волка или мула.
— А если это труп человека? — спросила жена.