Эмар Густав. Вождь Сожженных лесов

   — Черт побери! — заметил Маркотет, — ведь мы отправляемся на розыски, а следовательно, должны быть осторожны, тем более в эту ночь, когда в горах зорко следят за всем тем, что происходит. По моему мнению, чтобы скрыть следы, следует обвязать ноги наших лошадей бизоновой кожей.
   — Превосходная идея, товарищ! — отвечал капитан, дружески потрепав его по плечу.
   Это сильно польстило лейтенанту, которого привязанность к Грифитсу доходила до обожания.
   Два лагеря, так называемых эмигрантов и лагерь Сожженных лесов, находились один от другого не более как на расстоянии трех с половиной лье.
   Но дорога была очень неудобна, в особенности в темную ночь; Сожженные леса должны были прибегнуть к большим предосторожностям, чтобы не быть открытыми расставленными в горах пикетами краснокожих и охотников.
   Таким образом, они должны были употребить три часа, для того чтобы проехать расстояние в три с половиной лье, на которое днем потребовалось бы не более одной трети этого времени, но они прибыли в окрестности лагеря капитана Кильда только после двух часов утра.
   Вдруг Сожженные леса услышали залп, сопровождаемый страшным криком краснокожих, и почти тотчас же началась частая перестрелка.
   — Атака началась, — сказал Грифитс, обращаясь к лейтенанту, — теперь бесполезно идти далее, но так как в настоящую минуту всеобщее внимание обращено на лагерь и никто не вздумает наблюдать за нами, то десять человек из нашего отряда сойдут с лошадей и последуют за мною; после я скажу им, что делать. Вы же, лейтенант, с остальными нашими людьми останетесь здесь; будьте готовы каждую минуту — Если услышите крик орла — значит, я нуждаюсь в помощи, тогда вы поспешите ко мне. Хорошо ли вы поняли?
   — Да, капитан, будьте осторожны.
   — Хорошо, хорошо! — отвечал он, спрыгнув с лошади.
   Десять человек, которых капитан назвал по имени, передали своих лошадей товарищам и под предводительством капитана быстро скрылись в лесу.
   По мере того как они приближались к месту схватки, шум делался все яснее; эмигранты, казалось, мужественно сопротивлялись врагам.
   Сожженные леса тихо пробирались в темноте, скользя, как призраки, в чаще леса.
   Скоро они нашли тропинки и направились по ним прямо к лагерю; они уже видели мерцающий свет огня.
   Вдруг капитан остановился.
   Все последовали его примеру.
   В нескольких шагах от того места, где они находились, происходил оживленный спор.
   — Нет, — говорил тонкий, почти женский голос, — мы не пойдем за вами, Браун; лейтенант сказал нам, чтобы мы оставались здесь до его приезда.
   — Лейтенант ранен, он не придет сюда, — отвечал грубый голос.
   — Вы лжете, — возразил первый голос, — Блю-Девиль не ранен и непременно придет сюда, я в этом уверен.
   — Молчи, проклятый Пелон! — вскричал второй голос, — или…
   — Не боюсь я вас, — возразил Пелон, — попробуйте только до меня дотронуться, и я размозжу вам голову выстрелом из револьвера.
   — Молчи, дитя, — сказал нежный женский голос. — Ни угрозы ваши, Браун, ни просьбы не заставят нас последовать за вами.
   — Вы так думаете? — спросил насмешливый голос. — Лейтенант хочет опутать меня своими обещаниями, но я хитрее его! Я вам говорю, что вы тотчас же последуете за мною.
   — Попробуйте только дотронуться, — возразила молодая женщина.
   — Не долго вы будете ожидать этого, — сказал бандит.
   С этими словами он свистнул, и в ту же минуту семь или восемь человек выскочили из засады.
   — Ступайте по доброй воле, или я силой заставлю вас следовать за мною, — грубо сказал бандит, — капитан Кильд ожидает вас, моя милая; вы не избегнете его.
   Он сделал движение, чтобы схватить молодую женщину.
   — О Боже! — вскрикнула она, с отчаянием озираясь вокруг, — никто не придет к нам на помощь!
   — Mordieu! — закричал Грифитс, бросаясь вперед, — я спасу вас, кто бы вы ни были! Вперед!
   Его люди бросились на бандитов, но последние, не ожидая их нападения, отскочив в сторону, в мгновение исчезли в горах.
   Остался в плену только один Браун, которого Грифитс крепко схватил за горло; негодяй тотчас же был связан по рукам и по ногам.
   — Мадам, — сказал молодой человек, почтительно кланяясь, — я капитан Джон Оливье Грифитс, командую отрядом Сожженных лесов. Оставаться здесь вам невозможно, а потому я решаюсь предложить вам убежище в своем лагере. Я честный человек и ручаюсь вам, что там вы будете в совершенной безопасности; завтра же, если вы захотите возвратиться к своему покровителю или уведомить его о случившемся, я доставлю вам к этому все средства.
   — Я вполне полагаюсь на ваше слово, милостивый государь, — отвечала донна Розарио. — Самопожертвование, с которым вы оказали нам услугу, слишком велико, чтобы не доверять вам. Я и спутники мои готовы следовать за вами; укажите нам дорогу.
   — Да, — заметил Пелон, — капитан Грифитс честный человек и вполне заслуживает доверия; я часто слышал о нем.
   Усадив обеих дам на лошадей и отдав приказание взвалить пленника на мула и привязать его покрепче, капитан Грифитс отправился вперед.
   «Само небо покровительствует мне сегодня, — сказал он про себя, — теперь только надо суметь воспользоваться этим неожиданным случаем».
   По прибытии в свой лагерь капитан отвел донне Розарио и ее спутникам самое комфортабельное помещение своей квартиры и, вежливо простившись с обеими женщинами, возвратился в свою комнату.
   Приказав лейтенанту Маркотету строго следить за пленником, окружив его надежным конвоем, капитан Грифитс бросился в постель, устроенную из мехов, и заснул крепким сном.
   Он был сильно утомлен, но эта ночь не прошла для него даром.

Глава III. Железная рука

   Джон Грифитс проспал не более трех часов, в половине девятого утра он уже проснулся.
   Солнце ярко светило на безоблачном небе, и день обещал быть превосходным.
   Трех часов отдыха было для капитана совершенно достаточно, и он встал в самом веселом настроении духа.
   Быстро осмотрев лагерь для того, чтобы удостовериться, все ли было в своем обычном порядке, Грифитс, оставшись вдвоем с Джемсом Форстером, сообщил ему со всеми подробностями о результатах своего ночного путешествия.
   — Что вы думаете обо всем этом? — спросил он своего друга.
   — Я думаю, — отвечал Форстер, — что это ничего более, как дело такого случая, который редко может представиться, и что положение наше со вчерашнего дня много улучшилось.
   — Я сам так думаю, — отвечал капитан. — Теперь нам нужно только действовать, не увлекаясь и с величайшим благоразумием. Человек, которого я арестовал, находится, без сомнения, под строжайшим присмотром?
   — Будьте покойны в этом отношении, я сам позаботился об этом.
   — Важнее всего, чтобы этот негодяй не убежал, так как он нам скоро понадобится. Я так сильно был утомлен ночной поездкой, что забыл отправить с восходом солнца разъезды по нескольким направлениям, чтобы получить сведения о происшествиях этой ночи, подробности о которых, конечно, мы не имели времени узнать.
   — Но ведь я вовсе не был утомлен, — сказал Форстер с улыбкой, — и так как вы вверили мне власть в лагере, то я час тому назад послал нарочных по четырем различным направлениям; я думаю, что они скоро возвратятся и привезут нам какие-нибудь новые известия.
   — Благодарю вас, мой дорогой Джемс; этим вы сделали мне большое одолжение. А что поделывают наши мормоны?
   — Их совсем не слышно; они почти не выходят из своих хижин и, так как вы вчера им советовали, переменили платья, в которых нисколько не отличаются от наших охотников.
   — Тем лучше. Для нас очень полезно, чтобы их присутствие не было пока никем замечено.
   — Что вы думаете о Кильде, или о Брауне, как вы его называете? Кажется, его положение очень плохо в настоящую минуту?
   — Да, я тоже так думаю, но это тонкий плут! Не успеют его схватить, как уж он успеет найти средства освободиться; этот человек живуч, как кошка, которая всегда падает на лапы, как бы вы ее ни бросали. Теперь его шайка, наверно, находится в совершенном беспорядке после страшного ночного поражения, но если дать ей время оправиться, то через несколько дней она снова соберется и сделается еще многочисленнее против прежнего, приняв к себе новых бандитов, в которых нет недостатка в пустыне и которые с удовольствием примут участие в разбоях и грабежах, получая при этом жалованье.
   — Что же вы намерены теперь делать?
   — Действовать как можно решительнее и начать с того, что постараться немедленно открыть их сборное место, тем более что главное дело сделано. Приобретенная нынешней ночью добыча откроет нам путь к давно желанному результату. Задержание этого человека я считаю единственным средством доказать честным людям, что мы никогда не были соучастниками этих мерзавцев, и восстановить прежнее о себе мнение в их глазах.
   — Берегитесь, мой друг! Этот человек не задумается открыть, что вы покупали у него невольников, имея в виду если не оправдаться этим, то по крайней мере запутать дело.
   — Так что же? Разве вы не слышали вчера моего разговора с Ионафаном Мобертом? Эта продажа, или, скорее, покупка, была ничего более как ловушка, которую я ему приготовил. Я принял все предосторожности, чтобы не было возможности заподозрить меня в подобной мерзости.
   — Как так?
   — Да разве вы забыли о том, что я написал обо всем этом Бриггаму Юнгу и что письмо это уже вручено ему?
   — В самом деле вы отправили нарочного к Бриггаму Юнгу?
   — Конечно, разве вы сомневаетесь в этом?
   — Признаться, да.
   — Значит, вы находите меня способным решиться на эту отвратительную покупку? От души благодарю вас за подобное обо мне мнение; однако вы, как видно, очень хорошо знаете меня.
   — Конечно, я знаю и люблю вас, мой друг; но тем не менее я не мог не подумать, что вы не совсем со мною откровенны.
   — Но как же мог я иначе поступить?
   — Я думал, что вы просто забыли отправить нарочного, что было бы для нас великим несчастьем.
   — Конечно, но успокойтесь, нарочный отправлен. Скажу вам откровенно, что, вмешиваясь в это дело, я знал, что мне предстоит иметь дело с тонким мошенником, а потому я принял всевозможные предосторожности; понятно, что на будущее время я буду поступать не менее благоразумно. Не скрою от вас, что я намерен употребить маленькую хитрость: через три дня отряд мормонов засядет в Прыжке Лоси, и затем я выполню в точности все то, о чем говорил вчера Ионафану Моберту.
   — Слава Богу! Какое-то бремя свалилось с груди моей. Я знаю, что вы страшно беспечны, мой друг, в делах, касающихся вас лично, вследствие чего я и заподозрил вас в подобной оплошности.
   — Это правда, я несколько беспечен, если речь идет о моей личности, но в то же время я отношусь совершенно серьезно к делу, касающемуся моей чести, которая, благодаря Бога, осталась до сих пор неприкосновенною.
   — Никому это так не известно, как мне, мой друг, — сказал Джемс Форстер, протягивая Грифитсу руку, которую тот пожал с чувством.
   В это время дверь, или, скорее, плетенка хижины, приподнялась, и вошел лейтенант Маркотет.
   — А, это ты, Маркотет! — сказал Грифитс. — Ну что? Какие новости?
   — Все идет хорошо, капитан. Молодой человек, слуга двух дам, которых мы вчера привезли, желает говорить с вами.
   — А! Хорошо, пусть войдет.
   — Войдите, — сказал Маркотет, подымая плетенку, — капитан желает вас видеть.
   Пелон вошел и вежливо поклонился трем офицерам.
   — Это вы, дитя мое! — сказал капитан с улыбкой. — Что вам угодно? Вы, без сомнения, пришли ко мне с поручением от вашей госпожи?
   — Да, капитан, — отвечал Пелон.
   — Как она себя чувствует после происшествий ночи?
   — Моя госпожа чувствует себя очень хорошо, капитан.
   — Очень рад. Что же ей угодно?
   — Она желает говорить с вами, капитан.
   — Я весь к ее услугам.
   — Значит, она может прийти?
   — О нет! Если ваша госпожа желает что-нибудь сообщить мне, то я буду иметь честь сам прийти к ней.
   — Итак, капитан, я могу сказать…
   — Что через десять минут, — перебил его капитан с улыбкой, — я буду иметь честь сделать ей визит.
   — Благодарю, капитан, я передам моей госпоже ваши слова.
   — Ступайте, мой милый, я следую за вами.
   Пелон поклонился и вышел.
   — О! — воскликнул капитан, радостно потирая руки, — сама судьба сближает меня с Валентином Гиллуа.
   — Что вы говорите о Валентине Гиллуа?
   — Теперь я понимаю, — продолжал капитан задумчиво, — я сильно ошибался, думая, что присутствие в наших горах отряда мнимого Кильда не есть одна из важных причин, побудивших Искателя следов прибыть в эту местность; ни один раз он не бывал здесь без какой-нибудь серьезной цели. Быть может, от моей прекрасной посетительницы я узнаю многое.
   — Это правда, — заметил Форстер, — вы непременно выясните себе из разговора с ней некоторые темные стороны дела. Идите, мой друг, идите! Желаю вам успеха!
   — Все зависит от счастья!
   Капитан Грифитс вышел и направился к хижине, занимаемой донной Розарио и ее верной мисс Гарриэтой Дюмбар.
   Стоявший на пороге Пелон, увидев капитана, предупредил об этом свою госпожу и потом ввел посетителя.
   Молодая женщина сидела, облокотившись на спинку кровати; все стены избушки были завешаны мехами, а толстый ковер скрывал земляной пол.
   Огонь горел в камине и распространял приятную теплоту в избушке, сплетенной из сучьев и ветвей дерев.
   Гарриэта Дюмбар сидела на табурете около своей госпожи.
   Донна Розарио встретила капитана с очаровательной улыбкой и протянула ему руку.
   Грифитс почтительно наклонился к этой маленькой, изящной ручке, слегка коснувшись ее своими губами.
   — Благодарю вас, — сказала она с некоторым смущением, — благодарю за услугу, которую вы мне оказали, капитан.
   — Прошу вас, сеньора, — отвечал Грифитс, — считать меня одним из самых покорных и преданнейших слуг ваших; я ожидаю от вас новых приказаний.
   — Прежде чем просить вас о новой услуге, капитан, — отвечала она, — я считаю своим долгом сказать вам, кто я такая, и познакомить вас с личностью, которой вы спасли жизнь. Милая Гарриэта, подайте стул капитану.
   Молодая девушка поспешила исполнить ее просьбу, но Пелон предупредил ее, схватив табурет и подавая его капитану.
   — Увы! — сказал Грифитс с печальной улыбкой, — я знаю вашу историю, она походит на историю многих несчастных, преследуемых судьбою, как вы, мадам; поведение капитана Кильда давно уж обратило на себя всеобщее внимание; всем в этой местности известно отвратительное ремесло его. Он вас, вероятно, похитил из вашего семейства, насильно принудил следовать за ним с целью продать мормонам, но, слава Богу, его низкий замысел не удался! Теперь вы свободны и находитесь в безопасности от ваших преследователей.
   — Увы! — отвечала донна Розарио с печальной улыбкой, — капитан Кильд не так виноват, как вы думаете, потому что я была ему продана.
   — Что вы хотите этим сказать, мадам?
   — Вот в нескольких словах моя грустная история, капитан. Я родилась далеко отсюда, в самом конце Южной Америки, в Чили. Мой отец был французский дворянин и принадлежал к одному из самых древних родов своей страны. Мать моя была американка и происходила от одного из лучших семейств в Чили. Я и брат мой жили в доме наших родителей, которых мы боготворили. Один из наших родственников, смертельный враг отца моего, напал однажды на нашу асиенду вместе с индейцами Ароканами. Дикие сожгли асиенду и убили моего отца и мать. Бесчеловечный наш родственник взял меня и брата с собою и отвез нас в Новый Орлеан. Итак, мы расстались с Чили, с нашей милой родиной! Спустя некоторое время он снова посадил нас на корабль и перевез в Бразилию. Не знаю, вследствие каких причин наш родственник скоро взял нас из Бразилии и возвратил в Новый Орлеан. По возвращении нашем туда этот бесчувственный человек разлучил меня с братом. Я не знаю, где теперь брат мой!.. бедный брат! он был так прекрасен, такой искренний и так любил меня!
   — Он умер?
   — Увы! Я ничего не знаю, я не видела его более никогда, после нашей разлуки я не получала никаких о нем известий.
   — Он, без сомнения, почти одних лет с вами, сеньорита?
   — Да, почти, но он немного старше меня; если он еще жив, на что в глубине моего сердца сохранилась еще надежда, то ему должно быть около двадцати одного года; он был красив, высокого роста, хорошо образован и бесконечно добр!.. бедный Луи!
   Донна Розарио замолкла и тихо плакала, закрыв лицо руками.
   — Не унывайте, сеньорита, — сказал капитан после некоторого молчания, — ваш брат, наверно, жив еще и возвратится к вам. Бог милостив, надейтесь на Него!
   — Благодарю вас, сеньор, за ваши утешения, — отвечала она, поднимая голову и вытирая слезы, медленно катившиеся по ее бледным щекам. — Мы остались одни, круглыми сиротами, без всякой опоры; но у нас была святая любовь друг к другу, которую Бог вселил в наши страждущие сердца для того, чтобы мы могли утешать один другого и мужественно, без ропота переносить несправедливые удары судьбы.
   Увы! Теперь я одна! Нет уж более моего друга, моей опоры! Слух мой не лелеет более его нежный, сладкий голос, который беспрестанно повторял мне: «Не унывай, бедная сестра моя! Настанет наконец минута, когда судьба утомится преследовать нас, справедливость восторжествует, и мы будем счастливы!» Теперь я одна, совершенно одна! Но нет, у меня есть еще два друга, которые преданы мне, не оставляли и не оставят ни за что и никогда!
   — Что же с вами случилось, сеньорита, после того как вас разлучили с вашим братом? — спросил капитан.
   — Недостойный наш родственник, который не переставал быть нашим палачом, желая воспользоваться нашим громадным состоянием, поместил меня в Новом Орлеане в девичий пансион, где я пробыла несколько месяцев. Это короткое время было для меня отдыхом после долгих и беспрерывных страданий. Я была любима своими подругами; лица же, которым был вверен присмотр за мною, окружили меня всевозможным вниманием, так что если бы я могла забыть свое горе, то была бы совершенно счастлива. Но увы! это было невозможно. Между тем, скрывая свою скорбь в глубине сердца, я невольно стала сосредоточиваться в самой себе, предаваясь часто в уединении мечтаниям. Но ненавистный мой родственник не упускал меня из виду. Однажды, гуляя со своими подругами в окрестностях города, я с умыслом отстала от них, чтобы несколько отдалиться от их беззаботного смеха и веселых игр, и погрузилась в свои думы. Вдруг я неожиданно была схвачена, в то же время покрывало упало мне на лицо, меня грубо взвалили на плечи, и я потеряла сознание. Когда я очнулась, то увидела себя в повозке, запряженной одною лошадью, которая везла нас полной рысью через густой лес. Я была во власти капитана Кильда.
   — Вы говорили мне, сеньорита, о двух друзьях ваших, которые так преданы вам; неужели они не могли ничего сделать для вас?
   — О, капитан, они слишком много сделали для меня. После моего похищения они беспрестанно искали меня и успели подослать в лагерь капитана Кильда людей своих, которым я вполне могла довериться. Один из этих людей лейтенант самого капитана.
   — Блю-Девиль! — воскликнул Грифитс с величайшим изумлением.
   — Да, — отвечала донна Розарио с обворожительной улыбкой, — а другой — мексиканский охотник, который служит путеводителем каравана, Бенито Рамирес.
   — Знаменитый лесной скороход?
   — Да, сеньор.
   — Странно! А эти два друга, о которых вы говорите, сеньорита, очень могущественны?
   — Не знаю, сеньор; мне известно только то, что эти люди безгранично мне преданы.
   — Можете ли вы мне сказать имена этих людей, сеньорита?
   — Конечно, капитан; один из них близкий родственник моей матери, который видел нас с братом еще в детстве; он очень богат и не задумается посвятить себя нашему спасению; его имя дон Грегорио Перальта.
   — Я не знаю этого имени, сеньорита, — отвечал Грифитс в задумчивости, — а другой?
   — Другой — француз, молочный брат моего отца, его старый друг, который был безгранично предан ему и который теперь дорожит его памятью, — это скиталец лесов; его зовут Валентином Гиллуа.
   — Валентин Гиллуа? — вскричал капитан, невольно вспыхнув от такой неожиданности.
   — Вы его знаете? — спросила донна Розарио, внезапно выпрямляясь на своей кровати.
   — Только понаслышке, сеньорита; я никогда не имел чести с ним встретиться. О! Если у вас такой друг, как знаменитый Искатель следов, то вам, сеньорита, совершенно нечего бояться капитана Кильда.
   — Я еще вчера так думала; желание освободить меня было единственной причиной того, что Валентин Гиллуа со своими охотниками и индейцами напал на лагерь. Все уж было приготовлено к моему бегству.
   — Но подоспел этот мерзавец Браун?
   — Да, сеньор; без вас я бы погибла.
   — О! Теперь вам совершенно нечего бояться.
   — Я это знаю и благодарю вас. Но смотрите, капитан, ведь я неблагодарна.
   — Вы, сеньорита?
   — Да, я говорила вам только о двух моих друзьях, между тем как забыла о третьем, быть может, более всех преданном мне, — это вождь индейцев.
   — Друг и названный брат Валентина Гиллуа? — перебил ее капитан, — Курумилла, не так ли, сеньорита?
   — Да, капитан; я уверена, что этот человек более двух остальных заботился о моем освобождении, и я забыла его. Это дурно с моей стороны!
   — Что же вы намерены теперь делать, сеньорита?
   — Я хотела бы уведомить моих друзей, которые, без сомнения, в страшном отчаянии от моего внезапного исчезновения. Я хотела бы уведомить их обо всем происшедшем и, сообщив им об услуге, которую вы мне оказали, дать им знать, где и под чьим покровительством я нахожусь в настоящую минуту. Я приготовила утром, когда встала, письмо, которое желала бы отправить к Валентину Гиллуа как можно скорее.
   — Ничего нет легче, сеньорита; я не знаю, в скольких лье отсюда находится знаменитый скиталец лесов, но в моем отряде есть один охотник, которому известны все тропинки пустыни и который обладает замечательной способностью отыскивать тех, кого ему надо; напасть же на след Валентина Гиллуа будет тем удобнее, что он, наверно, оставил людей в окрестностях каждого лагеря, чтобы отыскать вас.
   — Могу ли я просить вас об одном одолжении, кабальеро? — прервала его донна Розарио с улыбкой.
   — Говорите, сеньорита, вы не знаете еще, какое участие я принимаю в вашем деле?
   — Я не сомневаюсь в этом, а потому и решаюсь обратиться к вам с следующей просьбой: я желала бы, чтобы этот молодой человек, который меня сопровождает, сам отвез мое письмо и вручил по адресу; он рассудителен, очень предан мне и хорошо знаком с местностью; кроме того, он знает многих из людей Валентина Гиллуа, и если встретит кого-нибудь из них на дороге, то тогда, конечно, можно быть уверенным, что письмо скоро дойдет по назначению.
   — Пусть будет по-вашему, сеньорита! Предоставляю вам действовать, как вам будет угодно; если вы находите нужным послать этого молодого человека, то я исполню ваше желание; я же довольствуюсь тем, что имею честь быть вам полезным. Я также пошлю охотника, чтобы узнать о событиях ночи.
   — Я думаю, сеньор, что так будет лучше, тем более что вы, конечно, не написали бы того, что я написала, — сказала она с очаровательной улыбкой.
   — Когда вы хотите, чтобы отправился этот мальчик, сеньорита?
   — Как можно скорее.
   — Чтобы скорее возвратиться?
   Молодая девушка молча кивнула головой.
   — Хорошо, сеньорита, он отправится сейчас же.
   Капитан отворил дверь и знаком подозвал к себе лейтенанта Маркотета, который чинно прохаживался в нескольких шагах с сигарой во рту.
   — Лейтенант, прикажите сейчас же оседлать лучшую лошадь, — сказал капитан. — Умеешь ли ты управлять лошадью, мальчик? — продолжал он, обращаясь к Пелону.
   — Я сын гамбусино! — гордо отвечал мальчик.
   — О! в таком случае я совершенно спокоен, — заметил капитан с улыбкой. — Есть ли у тебя оружие?
   — Да, капитан, у меня есть ружье, револьвер и нож.
   — Хорошо, теперь недостает только сумки с съестными припасами, но тебе принесут ее, пока ты соберешься. Когда лошадь будет оседлана, приведите ее сюда, лейтенант, а также прикажите приготовить сумку. Ступайте и распорядитесь, чтобы все было готово как можно скорее.
   Через пять минут великолепная вороная лошадь прыгала перед хижиной и рвалась из рук лейтенанта, который крепко держал ее под уздцы.
   — Вот тебе письмо, Пелон, — сказала донна Розарио, обращаясь к молодому человеку, лицо которого сияло от восторга при сознании, что ему доверяют такое серьезное поручение. — Ты должен вручить его Валентину Гиллуа в собственные руки.
   — Положитесь на меня, сеньора, я доставлю его или умру.
   — Поезжай, Пелон, поезжай, мой друг, мой брат, поезжай, и да хранит тебя Бог!
   Молодой человек вежливо поклонился и вскочил в седло с ловкостью и проворством, которые ручались в успехе возложенного на него поручения.
   Если бы капитан Кильд увидел теперь этого прекрасного молодого человека, с сверкающим взглядом, грациозными манерами и твердой посадкой на лошади, он, без сомнения, не узнал бы в нем бедного Пелона, с которым он привык обходиться с таким презрением.
   Но тогда он был жалкий невольник, между тем как теперь он был свободен и чувствовал, что он также человек.
   Почтительно раскланявшись с донной Розарио и капитаном, он пустил лошадь охотничьим галопом и выехал из лагеря, ворота которого были для него отворены. Пять минут спустя он исчез с горизонта.