Страница:
В сентябре-октябре 1917 года Россия переживала новый тяжелый кризис. Политическая и социальная смута не могла не отразиться на экономическом положении страны. За 1917 год объем промышленного производства сократился на 36,4%. Примерно в такой же пропорции сократилось металлургическое производство; многие домны работали с недогрузкой, почти половина мартеновских печей бездействовала. Сократилось производство в легкой промышленности, и в стране ощущался недостаток тканей, одежды, обуви. Особенно тяжелое положение сложилось на железнодорожном транспорте.
В своей статье «Грозящая катастрофа и как с ней бороться», написанной 10—14 сентября 1917 года, В.И. Ленин говорил: «России грозит неминуемая катастрофа. Железнодорожный транспорт расстроен неимоверно и расстраивается все больше. Железные дороги встанут. Прекратится подвоз сырых материалов и угля на фабрики. Прекратится подвоз хлеба… Катастрофа невиданных размеров и голод грозят неминуемо».
К таким же выводам пришел и Сталин. В заметке «Голод на фабриках» Сталин писал: «Россия, вывозившая ежегодно хлеба до войны 400—500 миллионов пудов, теперь, во время войны, оказывается не в состоянии прокормить своих же рабочих. На фабриках работы останавливаются, рабочие бегут с работы из-за того, что нет хлеба, нет продовольствия в фабричных районах… Земледельческие районы жалуются на то, что от фабричных районов поступает к ним невероятно мало товаров. Ввиду того и хлеба отпускают они фабричным районам мало. Но недостаток хлеба в фабричных районах вызывает уход рабочих с фабрик, сокращение фабричных работ и значит, дальнейшее сокращение количества товаров, поступающих в деревню, что в свою очередь вызывает новое уменьшение количества хлеба, притекающего к фабрикам, новое усиление голода на фабриках и новое бегство рабочих».
Не лучше было и положение крестьян. В заметке «Голод в деревне» Сталин цитировал письмо крестьянина из Муромского уезда: «Наступает скоро зима, реки замерзнут, и тогда нам придется умереть с голоду. Станция железной дороги от нас далеко. Выйдем мы на улицы искать хлеба. Как нас не называйте, но голод заставляет нас это сделать».
Нехватка продовольствия ощущалась даже в фешенебельных гостиницах Петрограда. По воспоминаниям английского писателя Уильяма Сомерсета Моэма, прибывшего в августе 1917 года в столицу России, в них не было ни хлеба, ни масла, ни сахара, ни яиц, ни картошки. В одном из лучших ресторанов Петрограда могли предложить лишь рыбу и зелень. Временное правительство, которое с 8 июля возглавил А.Ф. Керенский, демонстрировало свою неспособность найти выход из отчаянного положения. Оценивая ситуацию в России осенью 1917 года, Моэм писал: «Керенский… был съедаем тщеславием и увольнял любого министра, который, как ему казалось, представлял угрозу для его положения. Он произносил бесконечные речи. Был момент, когда возникла опасность того, что немцы двинутся на Петроград. Керенский произносил речи. Нехватка продовольствия становилась все более угрожающей, приближалась зима и не было топлива. Керенский произносил речи. Ленин скрывался в Петрограде, говорили, что Керенский знает, где он находится, но не осмеливается его арестовать. Он произносил речи».
Кризис власти был очевиден, и Ленин решил воспользоваться им. Между 12 и 14 сентября Ленин, находившийся в это время в Гельсингфорсе, написал письма Центральному комитету: «Большевики должны взять власть» и «Марксизм и восстание». В них он утверждал, что в стране сложились объективные и субъективные условия для успешного вооруженного восстания. Ленин уверял, что «активное большинство революционных элементов народа обеих столиц достаточно, чтобы увлечь массы народа, победить сопротивление противника, разбить его, завоевать власть и удержать ее». Одновременно он полагал, что лозунги, которые выдвинет большевистское правительство, обеспечат ему поддержку всего населения и такое правительство «никто не свергнет».
Ленин торопил, так как считал, что Керенский, оттолкнув от себя кадетов и часть левых сил в эсеро-меньшевистской коалиции, готов пойти на сговор с немцами и сдать им Петроград. Ленин предупреждал: «Предстоящая отдача Питера сделает наши шансы в сто раз худшими. А отдаче Питера при армии с Керенским и К° во главе мы помешать не в силах». «Только наша партия… победив в восстании, может спасти Питер». Ленин допускал и вероятность заключения мира между Антантой и центральными державами с целью разгрома русской революции и «сепаратного раздела России империалистами обеих коалиций».
Будучи подлинным революционером, Ленин пренебрегал правовыми процедурами и конституционными органами для передачи власти: «Ждать «формального» большинства у большевиков наивно: ни одна революция этого не ждет. И Керенский с Ко не ждут, а готовят сдачу Питера… Нет аппарата? Аппарат есть: Советы и демократические организации». Поэтому он предлагал перейти от слов к делу: «Вопрос в том, чтобы задачу сделать ясной для партии: на очередь дня поставить вооруженное восстание в Питере и в Москве (с областью), завоевание власти, свержение правительства». Он был уверен в успехе: «Взяв власть сразу в Москве и в Питере (неважно, кто начнет; может быть, даже Москва может начать), мы победим безусловно и несомненно».
Ленин предлагал «не теряя ни минуты… организовать штаб повстанческих отрядов, распределить силы, двинуть верные полки на самые важные пункты, окружить Александринку (имелся в виду Александрийский театр, где заседало Демократическое совещание. – Прим. авт.), занять Петропавловку, арестовать генеральный штаб и правительство, послать к юнкерам и к дикой дивизии такие отряды, которые способны погибнуть, но не дать неприятелю двинуться к центрам города;…мобилизовать вооруженных рабочих, призвать их к отчаянному последнему бою, занять сразу телеграф и телефон, поместить наш штаб восстания у центральной телефонной станции, связать с ним по телефону все заводы, все полки, все пункты вооруженной борьбы и т. д.».
Этот план действий не вызвал единодушной поддержки в руководстве большевистской партии. Каменев и Зиновьев решительно выступили против предложений Ленина, считая, что восстание несвоевременно. Троцкий выдвинул альтернативный план действий, который увязывал выступление с поддержкой Советов. Сталин же предложил передать письма Ленина на рассмотрение наиболее крупных партийных организаций, исходя из того, что такое важное решение требует широкого и всестороннего обсуждения. Явно Сталин не был склонен безоглядно поддержать ленинский план восстания.
Свои сомнения в отношении ленинских писем Сталин изложил в феврале 1924 года, когда он говорил о тогдашнем положении в стране. «Что означало поднять восстание в такой момент? Поднять восстание в такой обстановке – это значит поставить все на карту». Усилиями Сталина и других руководителей партии число большевиков с начала августа к концу октября 1917 года увеличилось с 240 тысяч до 350 тысяч. Партийные организации были созданы более чем в 100 городах страны. На фронте большевиков было 50 тысяч. Даже в деревне, где позиции большевиков были слабы, за 1917 год были созданы 203 крестьянские партийные ячейки, объединявшие 4122 крестьянина. Ежедневный тираж большевистских газет составлял около 600 тысяч экземпляров. Очевидно, что Сталину, который с таким трудом сумел провести партию через водоворот июльских событий, было нелегко решиться на рискованный шаг, чреватый разгромом партии. Возможно, что такие же сомнения разделяли и другие члены ЦК, поскольку решения ЦК по предложению Ленина не было принято.
Особую неприязнь у членов ЦК вызвали предложения Ленина выступать немедленно в сентябре, не дожидаясь созыва съезда Советов, а членов Демократического совещания «разогнать и арестовать». Через два с половиной года, выступая по случая 50-летия Ленина, Сталин не скрывал сохранившегося у него отрицательного отношения к этому предложению, слегка иронизируя над Лениным: «Нам казалось, что дело обстоит не так просто, ибо мы знали, что Демократическое совещание состоит в половине или по крайней мере в третьей части из делегатов фронта, что арестом и разгоном мы можем только испортить дело и ухудшить отношения с фронтом. Нам казалось, что все овражки, ямы и ухабы на нашем пути нам, практикам, виднее. Но Ильич велик, он не боится ни ям, ни ухабов, ни оврагов на своем пути, он не боится опасностей и говорит: «Встань и иди прямо к цели». Мы же, практики, считали, что невыгодно тогда было так действовать, что надо было обойти эти преграды, чтобы взять быка за рога. И, несмотря на все требования Ильича, мы не послушались его, пошли дальше по пути укрепления Советов и довели дело до съезда Советов 25 октября, до успешного восстания. Ильич был уже тогда в Петрограде. Улыбаясь и хитро глядя на нас, он сказал: «Да, вы, пожалуй, были правы»… Товарищ Ленин не боялся признать свои ошибки».
Однако в сентябре 1917 года до этих признаний еще было далеко, и Ленин продолжал доказывать необходимость быстрейшего выступления. В статье «О героях подлога и об ошибках большевиков» (24 сентября) Ленин критиковал выступление Зиновьева (тот напоминал про судьбу Парижской коммуны, которая победила в Париже, но потерпела поражение во Франции). Ленин писал: «Победив в Питере, Коммуна победила бы в России». Он атаковал Каменева за его выступление на Демократическом совещании (14—22 сентября) «в чисто-конституционном духе». В «Дневнике публициста» Ленин объявил само участие в Демократическом совещании ошибочным. В письме председателю областного комитета армии, флота и рабочих Финляндии от 27 сентября Ленин утверждал: «События вполне подтвердили правильность моего предложения… что партия должна поставить на очередь вооруженное восстание… Теряем время, назначаем «сроки» (20 октября съезд Советов – не смешно ли так откладывать? Не смешно ли полагаться на это?)».
Стараясь убедить руководство партии в том, что в мире сложилась предреволюционная ситуация, и подтолкнуть его к решительным действиям, Ленин в статье «Кризис назрел» (29 сентября) писал: «массовые аресты вождей партии в свободной Италии и особенно начало военных восстаний в Германии – вот несомненные признаки великого перелома, признаки кануна революции в мировом масштабе». Хотя на самом деле никаких «военных восстаний» в Германии и волнений в Италии по поводу арестов социалистов не происходило, Ленин безапелляционно заявлял, что «большевики оказались бы жалкими изменниками пролетарскому делу… если бы они дали себя поймать в ловушку конституционных иллюзий, «веры» в съезд Советов и в созыв Учредительного собрания, «ожидания» съезда Советов и т. п.» Он настаивал: «Кризис назрел. Все будущее русской революции поставлено на карту. Вся честь партии большевиков стоит под вопросом. Все будущее международной рабочей революции за социализм поставлено на карту… Мое крайнее убеждение, что если мы будем „ждать“ съезда Советов и упустим момент теперь, мы губим революцию».
1 октября Ленин написал «Письмо в ЦК, МК, ПК и членам Советов Питера и Москвы большевикам». Он вновь безосновательно заверял, что «в Германии начало революции явное, особенно после расстрела матросов». Вопреки истинному положению вещей, он утверждал, что большевики пользуются полной поддержкой в стране («99 процентов голосов солдат за нас в Москве»), что правительство находится в состоянии политической изоляции («Финляндские войска против правительства… Железнодорожные и почтовые служащие в конфликте с правительством»). Он был все более категоричен в своих требованиях: «При таких условиях «ждать» – преступление. Большевики не вправе ждать съезда Советов, они должны взять власть тотчас. Этим они спасают и всемирную революцию… и русскую революцию… Медлить – преступление. Ждать съезда Советов – ребячья игра в формальность, позорная игра в формальность, предательство революции. Если нельзя взять власти без восстания, надо идти на восстание тотчас… Ждать – преступление перед революцией».
Через неделю Ленин написал «Письмо к товарищам большевикам, участвующим на областном съезде Советов Северной области». Он вновь уверял, что «нарастание всемирной революции неоспоримо», ссылаясь на сей раз на «восстание в немецком флоте», «массовый взрыв в Турине», «взрыв возмущения чешских рабочих» (и опять эти утверждения были по меньшей мере сильно преувеличенными). Он утверждал, что Керенский намерен сдать Петроград немцам и готовит сепаратный мир для удушения русской революции. Ленин заявлял, что «лозунг «Вся власть Советам!» есть не что иное, как призыв к восстанию» и был готов обвинить большевиков в измене мировой революции, если восстание не начнется в ближайшее время. В этом небольшом письме он несколько раз повторял: «Промедление смерти подобно». По словам Н.К. Крупской, Ленин тогда жил «мыслью о восстании, только об этом и думал, заражал товарищей своей убежденностью».
В начале октября 1917 года Ленин тайно прибыл из Гельсингфорса в Петроград. 10 октября он принял участие в заседании ЦК, на котором выступил с докладом. Он осудил «равнодушие к вопросу о восстании» со стороны руководства партии и высказал мнение, что «по-видимому, время значительно упущено». Ленин уверял, что «большинство теперь за нами», что «политически дело совершенно созрело для перехода власти» и настаивал на том, что «надо говорить о технической стороне» восстания.
Против Ленина решительно выступили Каменев и Зиновьев. На другой день они изложили свои возражения в письме, обращенном к ПК, МК и ряду других комитетов большевистской партии. В нем они не без оснований подвергали сомнению основные аргументы Ленина: «Говорят: 1) за нас уже большинство народа России и 2) за нас большинство международного пролетариата. Увы! – ни то, ни другое неверно, и в этом все дело». Аргументы Ленина о поддержке большинством населения большевиков были опровергнуты в ноябре 1917 года итогами выборов в Учредительное собрание. Утверждения Ленина о начале мировой революции были развенчаны всей историей XX века. Выступления же осенью 1917 года, о которых говорил Ленин, не имели никаких существенных последствий для политической жизни западноевропейских стран. Поэтому его обвинения в адрес большевиков о том, что они могут предать мировую революцию, были абсолютно беспочвенными.
Зиновьев и Каменев могли бы также обратить внимание на бездоказательность утверждений Ленина о готовности Керенского сдать Петроград и его заявлений о возможности сепаратного мира между Антантой и центральными державами с целью подавить русскую революцию и разделить Россию. Последующая история доказала, что все эти заявления не имели под собой никаких оснований. Не соответствовали действительности и утверждения Ленина о том, что 99% солдат в Москве были готовы поддержать большевистскую революцию. Именно в Москве большевики встретили наибольшее вооруженное сопротивление; в отличие от Петрограда здесь бои носили затяжной и кровопролитный характер. Однако даже не использовав всех возможностей для критики ленинского плана, Зиновьев и Каменев считали, что в сложившихся условиях поражение восстания было бы неизбежным, а потому предлагали отказаться от него и ждать созыва Учредительного собрания.
Почему же Сталин, а также остальные восемь членов ЦК (не считая Ленина) согласились с руководителем партии? Оценивая теперь высказывания Ленина в пользу восстания, можно увидеть, что он использовал неверно аргументы для правильных практических выводов. Все, что теперь известно о ситуации, сложившейся осенью 1917 года в России, свидетельствует о том, что она не могла долго сохраняться и тем более не могла плавно эволюционировать в сторону конституционного развития демократического общественного порядка.
В своих мемуарах А.Ф. Керенский писал, что он узнал о закулисной стороне предоктябрьских событий, уже находясь в эмиграции, от генерала Эжена Пети, который был представителем Франции при Временном правительстве. В это время правые силы, потерпевшие поражение во время разгрома корниловского мятежа, выжидали удобный момент для нового контрреволюционного выступления. По словам Э. Пети, Милюков, Родзянко, генерал Алексеев и другие готовили заговор с целью захвата власти и установления правой диктатуры. В октябре 1917 года «Милюков и его друзья были убеждены… что большевизм не представляет слишком большой угрозы и что в России существуют лишь две партии: «партия порядка» во главе с Корниловым и «партия распада», возглавляемая Керенским. Поэтому заговорщиков «вообще не беспокоила перспектива захвата большевиками власти. Ленин сбросит Керенского, размышляли они, и тем самым, не подозревая об этом, расчистит путь к созданию «крепкого правительства», которое неизбежно придет к власти через три или четыре недели». Более того, по словам Керенского, правые заговорщики «распространяли компрометирующие слухи и сплетни» против Временного правительства. Керенский писал: «Именно такие «документы» дали в руки Ленина, Троцкого, Сталина и им подобным необходимые «свидетельства», чтобы изобразить меня сторонником Корнилова».
В отличие от правых заговорщиков западные державы всерьез опасались прихода к власти большевиков и выхода России из войны. Именно этим и объяснялся приезд Моэма в Петроград. Менее чем за три месяца своего пребывания в России этот выдающийся разведчик сумел организовать контрбольшевистский заговор с участием руководителей чехословацкого корпуса, видных генералов России и правых эсеров во главе с известным террористом Б. Савинковым. (Разрозненные части этой заговорщической организации выступали против Советской власти в различных частях России в течение 1918 года.) Позже Моэм описал, как он отправил зашифрованный план государственного переворота в Лондон. Он утверждал, что «план был принят, и ему были обещаны все необходимые средства». Однако великий разведчик попал в цейтнот. «Время поджимало. Росли слухи о растущей активности большевиков. Керенский носился взад и вперед как перепуганная курица». Очевидно, что сведения о тайной деятельности подданных Великобритании становились известны большевикам. Во всяком случае Сталин в своей статье «Иностранцы и заговор Корнилова» (14 сентября) обратил внимание на активное участие британских подданных в заговорах на территории России. Позже Моэм узнал, что его фамилия была в числе тех, кого должны были арестовать большевики после прихода к власти, а потому сразу же после штурма красногвардейскими отрядами Зимнего он спешно уничтожил весь свой шпионский реквизит и был эвакуирован британскими спецслужбами из Петрограда.
Помимо заговоров, которые плели генерал Алексеев, Милюков, Родзянко, а также британские и французские спецслужбы, в Петрограде и Других городах страны создавались всевозможные заговорщические центры, которые готовили выступление для разгрома революции и большевистской партии. Но пока эти силы были разрознены, а многие из них были в оппозиции к Керенскому или даже поджидали выступления большевиков, для того чтобы их руками свергнуть Временное правительство и лишь затем уничтожить их самих, у большевистской партии была возможность для политического маневра. С одной стороны, у большевиков был редкий шанс взять власть в свои руки, но он мог быть упущен в случае промедления.
С другой стороны, промедление могло быть чревато разгромом революции. При этом первыми жертвами явились бы большевики. Хотя не большевики были зачинщиками Февральской революции 1917 года для значительной части российского общества, уставшего от революционного хаоса, именно они олицетворяли смуту. К тому же большевиков еще в июле обвиняли в пособничестве немцам. Если в июле большевики смогли сойти с политической авансцены с минимальными потерями, то после совершения государственного переворота различными заговорщиками, большевиков ждала бы такая же судьба, какую пришлось пережить коммунистам и социалистам Германии, Испании, Индонезии, Чили, в 1933, 1936—1939, 1965 и 1973 годах: большевиков либо поголовно пересажали бы, либо физически уничтожили. Ленин и другие руководители партии не без оснований считали, что выбора у них не было: либо идти к революционному восстанию, либо ждать своей гибели и ликвидации всех революционных завоеваний. Другим следствием подобных событий было неизбежное установление на долгие годы жестокой диктатуры, вроде тех, что устанавливались в XX веке после кровавых расправ с коммунистами и социалистами в Германии, Италии, Испании, Греции, Чили и других странах. Чтобы избежать полного разгрома и сохранить Партию, большевикам надо было захватить власть.
Очевидно, что сведения о готовящихся заговорах, а также политическая интуиция помогли Ленину и большинству членов ЦК сделать верный вывод о необходимости выступать как можно скорее. Не исключено, что Ленин понимал колебания своих сторонников и сознательно использовал сомнительные аргументы о начавшейся мировой революции и всеобщей поддержке большевиков в России для того, чтобы придать своим соратникам уверенности в успехе.
На заседании ЦК 10 октября 10 голосами против 2 (Каменев и Зиновьев) была принята ленинская резолюция: «Признавая таким образом, что вооруженное восстание неизбежно и вполне назрело, ЦК предлагает всем организациям партии руководиться этим и с этой точки зрения обсуждать и решать все практические вопросы». На этом же заседании ЦК принял решение создать Политическое бюро в составе: В.И. Ленин, А.С. Бубнов, Г.Е. Зиновьев, Л.Б. Каменев, Г.Я. Сокольников, ИВ. Сталин, Л.Д. Троцкий.
ЦК стал готовить партийные организации к вооруженному выступлению под лозунгами защиты революции от контрреволюционного заговора. В своей статье «Власть Советов» (13 октября) Сталин, не произнося слово «восстание», фактически призывал к смене власти: «События внутренней и внешней политики, затяжная война и жажда мира, поражения на фронте и вопрос о защите столицы, гнилость Временного правительства и голод, безработица и истощение, – все это неудержимо влечет революционные классы России к власти. Это значит, что страна созрела для диктатуры пролетариата и революционного крестьянства. Настал момент, когда революционный лозунг «Вся власть Советам!» должен быть наконец осуществлен».
16 октября состоялось расширенное заседание ЦК, на котором с двухчасовым докладом выступил Ленин. Как свидетельствует краткая протокольная запись его выступления, Ленин вновь говорил о невозможности ориентироваться на настроение масс («оно изменчиво и не поддается учету»), вновь уверял, что «выступая теперь, мы будем иметь на своей стороне всю пролетарскую Европу». В то же время Ленин четко указал на альтернативу, которая встала перед большевиками: «либо диктатура корниловская, либо диктатура пролетариата и беднейших слоев крестьянства».
В этой речи проявился его ораторский талант. Участник совещания А.В. Шотман позже писал: «Когда он кончил, все были как бы под влиянием гипноза. Много я слышал в течение 20-летнего моего знакомства с Владимиром Ильичем его докладов и речей, но из всех этот доклад самый лучший. Это тогда же подтвердили присутствовавшие на этом собрании, много лет знавшие Владимира Ильича». Все же некоторые участники (Г.И. Бокий, М.М. Володарский, В.П. Милютин и другие) говорили о равнодушии масс к большевистским лозунгам, а Л.Б. Каменев и Г.Е. Зиновьев вновь возражали против курса на восстание.
Из содержания речи Сталина на заседании ЦК 16 октября следует, что он не подвергал сомнению принятое ранее решение о восстании. Сталин исходил из того, что восстание является результатом объективных политических процессов. Фактически, считал Сталин, восстание уже началось, потому что «флот восстал, поскольку пошел против Керенского. Стало быть, мы должны стать прочно и бесповоротно на путь восстания». Задача партии состоит в том, чтобы удерживать инициативу в своих руках и «обеспечить себе возможности выбора дня восстания и условий, чтобы не давать организоваться контрреволюции». С этой точки зрения он критиковал Каменева и Зиновьева: «То, что предлагают Каменев и Зиновьев, объективно приводит к возможности для контрреволюции подготовиться и сорганизоваться. Мы без конца будем отступать и проиграем революцию». Он считал, что не следует ждать провокации со стороны противной стороны и рассматривать уже происшедшие события («повышение цен на хлеб, посылка казаков в Донецкий район») как достаточные поводы для восстания. Он говорил, что выступать надо с верой в успех. Воздержавшись от заявлений о том, сложилась или нет в Европе революционная ситуация, он сказал, что надежда на поддержку европейского пролетариата поможет поднять дух участникам революционного восстания («теперь больше веры должно быть»).
В своей статье «Грозящая катастрофа и как с ней бороться», написанной 10—14 сентября 1917 года, В.И. Ленин говорил: «России грозит неминуемая катастрофа. Железнодорожный транспорт расстроен неимоверно и расстраивается все больше. Железные дороги встанут. Прекратится подвоз сырых материалов и угля на фабрики. Прекратится подвоз хлеба… Катастрофа невиданных размеров и голод грозят неминуемо».
К таким же выводам пришел и Сталин. В заметке «Голод на фабриках» Сталин писал: «Россия, вывозившая ежегодно хлеба до войны 400—500 миллионов пудов, теперь, во время войны, оказывается не в состоянии прокормить своих же рабочих. На фабриках работы останавливаются, рабочие бегут с работы из-за того, что нет хлеба, нет продовольствия в фабричных районах… Земледельческие районы жалуются на то, что от фабричных районов поступает к ним невероятно мало товаров. Ввиду того и хлеба отпускают они фабричным районам мало. Но недостаток хлеба в фабричных районах вызывает уход рабочих с фабрик, сокращение фабричных работ и значит, дальнейшее сокращение количества товаров, поступающих в деревню, что в свою очередь вызывает новое уменьшение количества хлеба, притекающего к фабрикам, новое усиление голода на фабриках и новое бегство рабочих».
Не лучше было и положение крестьян. В заметке «Голод в деревне» Сталин цитировал письмо крестьянина из Муромского уезда: «Наступает скоро зима, реки замерзнут, и тогда нам придется умереть с голоду. Станция железной дороги от нас далеко. Выйдем мы на улицы искать хлеба. Как нас не называйте, но голод заставляет нас это сделать».
Нехватка продовольствия ощущалась даже в фешенебельных гостиницах Петрограда. По воспоминаниям английского писателя Уильяма Сомерсета Моэма, прибывшего в августе 1917 года в столицу России, в них не было ни хлеба, ни масла, ни сахара, ни яиц, ни картошки. В одном из лучших ресторанов Петрограда могли предложить лишь рыбу и зелень. Временное правительство, которое с 8 июля возглавил А.Ф. Керенский, демонстрировало свою неспособность найти выход из отчаянного положения. Оценивая ситуацию в России осенью 1917 года, Моэм писал: «Керенский… был съедаем тщеславием и увольнял любого министра, который, как ему казалось, представлял угрозу для его положения. Он произносил бесконечные речи. Был момент, когда возникла опасность того, что немцы двинутся на Петроград. Керенский произносил речи. Нехватка продовольствия становилась все более угрожающей, приближалась зима и не было топлива. Керенский произносил речи. Ленин скрывался в Петрограде, говорили, что Керенский знает, где он находится, но не осмеливается его арестовать. Он произносил речи».
Кризис власти был очевиден, и Ленин решил воспользоваться им. Между 12 и 14 сентября Ленин, находившийся в это время в Гельсингфорсе, написал письма Центральному комитету: «Большевики должны взять власть» и «Марксизм и восстание». В них он утверждал, что в стране сложились объективные и субъективные условия для успешного вооруженного восстания. Ленин уверял, что «активное большинство революционных элементов народа обеих столиц достаточно, чтобы увлечь массы народа, победить сопротивление противника, разбить его, завоевать власть и удержать ее». Одновременно он полагал, что лозунги, которые выдвинет большевистское правительство, обеспечат ему поддержку всего населения и такое правительство «никто не свергнет».
Ленин торопил, так как считал, что Керенский, оттолкнув от себя кадетов и часть левых сил в эсеро-меньшевистской коалиции, готов пойти на сговор с немцами и сдать им Петроград. Ленин предупреждал: «Предстоящая отдача Питера сделает наши шансы в сто раз худшими. А отдаче Питера при армии с Керенским и К° во главе мы помешать не в силах». «Только наша партия… победив в восстании, может спасти Питер». Ленин допускал и вероятность заключения мира между Антантой и центральными державами с целью разгрома русской революции и «сепаратного раздела России империалистами обеих коалиций».
Будучи подлинным революционером, Ленин пренебрегал правовыми процедурами и конституционными органами для передачи власти: «Ждать «формального» большинства у большевиков наивно: ни одна революция этого не ждет. И Керенский с Ко не ждут, а готовят сдачу Питера… Нет аппарата? Аппарат есть: Советы и демократические организации». Поэтому он предлагал перейти от слов к делу: «Вопрос в том, чтобы задачу сделать ясной для партии: на очередь дня поставить вооруженное восстание в Питере и в Москве (с областью), завоевание власти, свержение правительства». Он был уверен в успехе: «Взяв власть сразу в Москве и в Питере (неважно, кто начнет; может быть, даже Москва может начать), мы победим безусловно и несомненно».
Ленин предлагал «не теряя ни минуты… организовать штаб повстанческих отрядов, распределить силы, двинуть верные полки на самые важные пункты, окружить Александринку (имелся в виду Александрийский театр, где заседало Демократическое совещание. – Прим. авт.), занять Петропавловку, арестовать генеральный штаб и правительство, послать к юнкерам и к дикой дивизии такие отряды, которые способны погибнуть, но не дать неприятелю двинуться к центрам города;…мобилизовать вооруженных рабочих, призвать их к отчаянному последнему бою, занять сразу телеграф и телефон, поместить наш штаб восстания у центральной телефонной станции, связать с ним по телефону все заводы, все полки, все пункты вооруженной борьбы и т. д.».
Этот план действий не вызвал единодушной поддержки в руководстве большевистской партии. Каменев и Зиновьев решительно выступили против предложений Ленина, считая, что восстание несвоевременно. Троцкий выдвинул альтернативный план действий, который увязывал выступление с поддержкой Советов. Сталин же предложил передать письма Ленина на рассмотрение наиболее крупных партийных организаций, исходя из того, что такое важное решение требует широкого и всестороннего обсуждения. Явно Сталин не был склонен безоглядно поддержать ленинский план восстания.
Свои сомнения в отношении ленинских писем Сталин изложил в феврале 1924 года, когда он говорил о тогдашнем положении в стране. «Что означало поднять восстание в такой момент? Поднять восстание в такой обстановке – это значит поставить все на карту». Усилиями Сталина и других руководителей партии число большевиков с начала августа к концу октября 1917 года увеличилось с 240 тысяч до 350 тысяч. Партийные организации были созданы более чем в 100 городах страны. На фронте большевиков было 50 тысяч. Даже в деревне, где позиции большевиков были слабы, за 1917 год были созданы 203 крестьянские партийные ячейки, объединявшие 4122 крестьянина. Ежедневный тираж большевистских газет составлял около 600 тысяч экземпляров. Очевидно, что Сталину, который с таким трудом сумел провести партию через водоворот июльских событий, было нелегко решиться на рискованный шаг, чреватый разгромом партии. Возможно, что такие же сомнения разделяли и другие члены ЦК, поскольку решения ЦК по предложению Ленина не было принято.
Особую неприязнь у членов ЦК вызвали предложения Ленина выступать немедленно в сентябре, не дожидаясь созыва съезда Советов, а членов Демократического совещания «разогнать и арестовать». Через два с половиной года, выступая по случая 50-летия Ленина, Сталин не скрывал сохранившегося у него отрицательного отношения к этому предложению, слегка иронизируя над Лениным: «Нам казалось, что дело обстоит не так просто, ибо мы знали, что Демократическое совещание состоит в половине или по крайней мере в третьей части из делегатов фронта, что арестом и разгоном мы можем только испортить дело и ухудшить отношения с фронтом. Нам казалось, что все овражки, ямы и ухабы на нашем пути нам, практикам, виднее. Но Ильич велик, он не боится ни ям, ни ухабов, ни оврагов на своем пути, он не боится опасностей и говорит: «Встань и иди прямо к цели». Мы же, практики, считали, что невыгодно тогда было так действовать, что надо было обойти эти преграды, чтобы взять быка за рога. И, несмотря на все требования Ильича, мы не послушались его, пошли дальше по пути укрепления Советов и довели дело до съезда Советов 25 октября, до успешного восстания. Ильич был уже тогда в Петрограде. Улыбаясь и хитро глядя на нас, он сказал: «Да, вы, пожалуй, были правы»… Товарищ Ленин не боялся признать свои ошибки».
Однако в сентябре 1917 года до этих признаний еще было далеко, и Ленин продолжал доказывать необходимость быстрейшего выступления. В статье «О героях подлога и об ошибках большевиков» (24 сентября) Ленин критиковал выступление Зиновьева (тот напоминал про судьбу Парижской коммуны, которая победила в Париже, но потерпела поражение во Франции). Ленин писал: «Победив в Питере, Коммуна победила бы в России». Он атаковал Каменева за его выступление на Демократическом совещании (14—22 сентября) «в чисто-конституционном духе». В «Дневнике публициста» Ленин объявил само участие в Демократическом совещании ошибочным. В письме председателю областного комитета армии, флота и рабочих Финляндии от 27 сентября Ленин утверждал: «События вполне подтвердили правильность моего предложения… что партия должна поставить на очередь вооруженное восстание… Теряем время, назначаем «сроки» (20 октября съезд Советов – не смешно ли так откладывать? Не смешно ли полагаться на это?)».
Стараясь убедить руководство партии в том, что в мире сложилась предреволюционная ситуация, и подтолкнуть его к решительным действиям, Ленин в статье «Кризис назрел» (29 сентября) писал: «массовые аресты вождей партии в свободной Италии и особенно начало военных восстаний в Германии – вот несомненные признаки великого перелома, признаки кануна революции в мировом масштабе». Хотя на самом деле никаких «военных восстаний» в Германии и волнений в Италии по поводу арестов социалистов не происходило, Ленин безапелляционно заявлял, что «большевики оказались бы жалкими изменниками пролетарскому делу… если бы они дали себя поймать в ловушку конституционных иллюзий, «веры» в съезд Советов и в созыв Учредительного собрания, «ожидания» съезда Советов и т. п.» Он настаивал: «Кризис назрел. Все будущее русской революции поставлено на карту. Вся честь партии большевиков стоит под вопросом. Все будущее международной рабочей революции за социализм поставлено на карту… Мое крайнее убеждение, что если мы будем „ждать“ съезда Советов и упустим момент теперь, мы губим революцию».
1 октября Ленин написал «Письмо в ЦК, МК, ПК и членам Советов Питера и Москвы большевикам». Он вновь безосновательно заверял, что «в Германии начало революции явное, особенно после расстрела матросов». Вопреки истинному положению вещей, он утверждал, что большевики пользуются полной поддержкой в стране («99 процентов голосов солдат за нас в Москве»), что правительство находится в состоянии политической изоляции («Финляндские войска против правительства… Железнодорожные и почтовые служащие в конфликте с правительством»). Он был все более категоричен в своих требованиях: «При таких условиях «ждать» – преступление. Большевики не вправе ждать съезда Советов, они должны взять власть тотчас. Этим они спасают и всемирную революцию… и русскую революцию… Медлить – преступление. Ждать съезда Советов – ребячья игра в формальность, позорная игра в формальность, предательство революции. Если нельзя взять власти без восстания, надо идти на восстание тотчас… Ждать – преступление перед революцией».
Через неделю Ленин написал «Письмо к товарищам большевикам, участвующим на областном съезде Советов Северной области». Он вновь уверял, что «нарастание всемирной революции неоспоримо», ссылаясь на сей раз на «восстание в немецком флоте», «массовый взрыв в Турине», «взрыв возмущения чешских рабочих» (и опять эти утверждения были по меньшей мере сильно преувеличенными). Он утверждал, что Керенский намерен сдать Петроград немцам и готовит сепаратный мир для удушения русской революции. Ленин заявлял, что «лозунг «Вся власть Советам!» есть не что иное, как призыв к восстанию» и был готов обвинить большевиков в измене мировой революции, если восстание не начнется в ближайшее время. В этом небольшом письме он несколько раз повторял: «Промедление смерти подобно». По словам Н.К. Крупской, Ленин тогда жил «мыслью о восстании, только об этом и думал, заражал товарищей своей убежденностью».
В начале октября 1917 года Ленин тайно прибыл из Гельсингфорса в Петроград. 10 октября он принял участие в заседании ЦК, на котором выступил с докладом. Он осудил «равнодушие к вопросу о восстании» со стороны руководства партии и высказал мнение, что «по-видимому, время значительно упущено». Ленин уверял, что «большинство теперь за нами», что «политически дело совершенно созрело для перехода власти» и настаивал на том, что «надо говорить о технической стороне» восстания.
Против Ленина решительно выступили Каменев и Зиновьев. На другой день они изложили свои возражения в письме, обращенном к ПК, МК и ряду других комитетов большевистской партии. В нем они не без оснований подвергали сомнению основные аргументы Ленина: «Говорят: 1) за нас уже большинство народа России и 2) за нас большинство международного пролетариата. Увы! – ни то, ни другое неверно, и в этом все дело». Аргументы Ленина о поддержке большинством населения большевиков были опровергнуты в ноябре 1917 года итогами выборов в Учредительное собрание. Утверждения Ленина о начале мировой революции были развенчаны всей историей XX века. Выступления же осенью 1917 года, о которых говорил Ленин, не имели никаких существенных последствий для политической жизни западноевропейских стран. Поэтому его обвинения в адрес большевиков о том, что они могут предать мировую революцию, были абсолютно беспочвенными.
Зиновьев и Каменев могли бы также обратить внимание на бездоказательность утверждений Ленина о готовности Керенского сдать Петроград и его заявлений о возможности сепаратного мира между Антантой и центральными державами с целью подавить русскую революцию и разделить Россию. Последующая история доказала, что все эти заявления не имели под собой никаких оснований. Не соответствовали действительности и утверждения Ленина о том, что 99% солдат в Москве были готовы поддержать большевистскую революцию. Именно в Москве большевики встретили наибольшее вооруженное сопротивление; в отличие от Петрограда здесь бои носили затяжной и кровопролитный характер. Однако даже не использовав всех возможностей для критики ленинского плана, Зиновьев и Каменев считали, что в сложившихся условиях поражение восстания было бы неизбежным, а потому предлагали отказаться от него и ждать созыва Учредительного собрания.
Почему же Сталин, а также остальные восемь членов ЦК (не считая Ленина) согласились с руководителем партии? Оценивая теперь высказывания Ленина в пользу восстания, можно увидеть, что он использовал неверно аргументы для правильных практических выводов. Все, что теперь известно о ситуации, сложившейся осенью 1917 года в России, свидетельствует о том, что она не могла долго сохраняться и тем более не могла плавно эволюционировать в сторону конституционного развития демократического общественного порядка.
В своих мемуарах А.Ф. Керенский писал, что он узнал о закулисной стороне предоктябрьских событий, уже находясь в эмиграции, от генерала Эжена Пети, который был представителем Франции при Временном правительстве. В это время правые силы, потерпевшие поражение во время разгрома корниловского мятежа, выжидали удобный момент для нового контрреволюционного выступления. По словам Э. Пети, Милюков, Родзянко, генерал Алексеев и другие готовили заговор с целью захвата власти и установления правой диктатуры. В октябре 1917 года «Милюков и его друзья были убеждены… что большевизм не представляет слишком большой угрозы и что в России существуют лишь две партии: «партия порядка» во главе с Корниловым и «партия распада», возглавляемая Керенским. Поэтому заговорщиков «вообще не беспокоила перспектива захвата большевиками власти. Ленин сбросит Керенского, размышляли они, и тем самым, не подозревая об этом, расчистит путь к созданию «крепкого правительства», которое неизбежно придет к власти через три или четыре недели». Более того, по словам Керенского, правые заговорщики «распространяли компрометирующие слухи и сплетни» против Временного правительства. Керенский писал: «Именно такие «документы» дали в руки Ленина, Троцкого, Сталина и им подобным необходимые «свидетельства», чтобы изобразить меня сторонником Корнилова».
В отличие от правых заговорщиков западные державы всерьез опасались прихода к власти большевиков и выхода России из войны. Именно этим и объяснялся приезд Моэма в Петроград. Менее чем за три месяца своего пребывания в России этот выдающийся разведчик сумел организовать контрбольшевистский заговор с участием руководителей чехословацкого корпуса, видных генералов России и правых эсеров во главе с известным террористом Б. Савинковым. (Разрозненные части этой заговорщической организации выступали против Советской власти в различных частях России в течение 1918 года.) Позже Моэм описал, как он отправил зашифрованный план государственного переворота в Лондон. Он утверждал, что «план был принят, и ему были обещаны все необходимые средства». Однако великий разведчик попал в цейтнот. «Время поджимало. Росли слухи о растущей активности большевиков. Керенский носился взад и вперед как перепуганная курица». Очевидно, что сведения о тайной деятельности подданных Великобритании становились известны большевикам. Во всяком случае Сталин в своей статье «Иностранцы и заговор Корнилова» (14 сентября) обратил внимание на активное участие британских подданных в заговорах на территории России. Позже Моэм узнал, что его фамилия была в числе тех, кого должны были арестовать большевики после прихода к власти, а потому сразу же после штурма красногвардейскими отрядами Зимнего он спешно уничтожил весь свой шпионский реквизит и был эвакуирован британскими спецслужбами из Петрограда.
Помимо заговоров, которые плели генерал Алексеев, Милюков, Родзянко, а также британские и французские спецслужбы, в Петрограде и Других городах страны создавались всевозможные заговорщические центры, которые готовили выступление для разгрома революции и большевистской партии. Но пока эти силы были разрознены, а многие из них были в оппозиции к Керенскому или даже поджидали выступления большевиков, для того чтобы их руками свергнуть Временное правительство и лишь затем уничтожить их самих, у большевистской партии была возможность для политического маневра. С одной стороны, у большевиков был редкий шанс взять власть в свои руки, но он мог быть упущен в случае промедления.
С другой стороны, промедление могло быть чревато разгромом революции. При этом первыми жертвами явились бы большевики. Хотя не большевики были зачинщиками Февральской революции 1917 года для значительной части российского общества, уставшего от революционного хаоса, именно они олицетворяли смуту. К тому же большевиков еще в июле обвиняли в пособничестве немцам. Если в июле большевики смогли сойти с политической авансцены с минимальными потерями, то после совершения государственного переворота различными заговорщиками, большевиков ждала бы такая же судьба, какую пришлось пережить коммунистам и социалистам Германии, Испании, Индонезии, Чили, в 1933, 1936—1939, 1965 и 1973 годах: большевиков либо поголовно пересажали бы, либо физически уничтожили. Ленин и другие руководители партии не без оснований считали, что выбора у них не было: либо идти к революционному восстанию, либо ждать своей гибели и ликвидации всех революционных завоеваний. Другим следствием подобных событий было неизбежное установление на долгие годы жестокой диктатуры, вроде тех, что устанавливались в XX веке после кровавых расправ с коммунистами и социалистами в Германии, Италии, Испании, Греции, Чили и других странах. Чтобы избежать полного разгрома и сохранить Партию, большевикам надо было захватить власть.
Очевидно, что сведения о готовящихся заговорах, а также политическая интуиция помогли Ленину и большинству членов ЦК сделать верный вывод о необходимости выступать как можно скорее. Не исключено, что Ленин понимал колебания своих сторонников и сознательно использовал сомнительные аргументы о начавшейся мировой революции и всеобщей поддержке большевиков в России для того, чтобы придать своим соратникам уверенности в успехе.
На заседании ЦК 10 октября 10 голосами против 2 (Каменев и Зиновьев) была принята ленинская резолюция: «Признавая таким образом, что вооруженное восстание неизбежно и вполне назрело, ЦК предлагает всем организациям партии руководиться этим и с этой точки зрения обсуждать и решать все практические вопросы». На этом же заседании ЦК принял решение создать Политическое бюро в составе: В.И. Ленин, А.С. Бубнов, Г.Е. Зиновьев, Л.Б. Каменев, Г.Я. Сокольников, ИВ. Сталин, Л.Д. Троцкий.
ЦК стал готовить партийные организации к вооруженному выступлению под лозунгами защиты революции от контрреволюционного заговора. В своей статье «Власть Советов» (13 октября) Сталин, не произнося слово «восстание», фактически призывал к смене власти: «События внутренней и внешней политики, затяжная война и жажда мира, поражения на фронте и вопрос о защите столицы, гнилость Временного правительства и голод, безработица и истощение, – все это неудержимо влечет революционные классы России к власти. Это значит, что страна созрела для диктатуры пролетариата и революционного крестьянства. Настал момент, когда революционный лозунг «Вся власть Советам!» должен быть наконец осуществлен».
16 октября состоялось расширенное заседание ЦК, на котором с двухчасовым докладом выступил Ленин. Как свидетельствует краткая протокольная запись его выступления, Ленин вновь говорил о невозможности ориентироваться на настроение масс («оно изменчиво и не поддается учету»), вновь уверял, что «выступая теперь, мы будем иметь на своей стороне всю пролетарскую Европу». В то же время Ленин четко указал на альтернативу, которая встала перед большевиками: «либо диктатура корниловская, либо диктатура пролетариата и беднейших слоев крестьянства».
В этой речи проявился его ораторский талант. Участник совещания А.В. Шотман позже писал: «Когда он кончил, все были как бы под влиянием гипноза. Много я слышал в течение 20-летнего моего знакомства с Владимиром Ильичем его докладов и речей, но из всех этот доклад самый лучший. Это тогда же подтвердили присутствовавшие на этом собрании, много лет знавшие Владимира Ильича». Все же некоторые участники (Г.И. Бокий, М.М. Володарский, В.П. Милютин и другие) говорили о равнодушии масс к большевистским лозунгам, а Л.Б. Каменев и Г.Е. Зиновьев вновь возражали против курса на восстание.
Из содержания речи Сталина на заседании ЦК 16 октября следует, что он не подвергал сомнению принятое ранее решение о восстании. Сталин исходил из того, что восстание является результатом объективных политических процессов. Фактически, считал Сталин, восстание уже началось, потому что «флот восстал, поскольку пошел против Керенского. Стало быть, мы должны стать прочно и бесповоротно на путь восстания». Задача партии состоит в том, чтобы удерживать инициативу в своих руках и «обеспечить себе возможности выбора дня восстания и условий, чтобы не давать организоваться контрреволюции». С этой точки зрения он критиковал Каменева и Зиновьева: «То, что предлагают Каменев и Зиновьев, объективно приводит к возможности для контрреволюции подготовиться и сорганизоваться. Мы без конца будем отступать и проиграем революцию». Он считал, что не следует ждать провокации со стороны противной стороны и рассматривать уже происшедшие события («повышение цен на хлеб, посылка казаков в Донецкий район») как достаточные поводы для восстания. Он говорил, что выступать надо с верой в успех. Воздержавшись от заявлений о том, сложилась или нет в Европе революционная ситуация, он сказал, что надежда на поддержку европейского пролетариата поможет поднять дух участникам революционного восстания («теперь больше веры должно быть»).