Страница:
Однако примирение было недолгим. В сентябре 1925 года Зиновьев и Каменев вместе с Крупской и Сокольниковым выдвинули «платформу четырех». Четверка осуждала игнорирование руководством партии опасности кулачества и «примиренческое» отношение к «правым» силам внутри партии, готовым пойти на сближение с «капиталистическими элементами» страны. В «платформе» говорилось о «кулацком уклоне» в партии. Четверка потребовала на октябрьском пленуме ЦК ВКП(б) открытой дискуссии на съезде, но пленум отверг это предложение.
Главной опорой Зиновьева стала ленинградская партийная организация. На Ленинградской партконференции, созванной перед съездом, сторонники Зиновьева Сафаров, Саркис, Шелавин и другие атаковали ЦК с позиций «платформы четырех». На конференции утверждалось, что московская партийная организация приняла резолюцию, осуждающую ленинградскую организацию. Делегация на съезд партии была составлена таким образом, что туда не попали сторонники руководства партии.
В обстановке, когда в политбюро разгорались конфликты между Зиновьевым и Каменевым, с одной стороны, и между Бухариным и Рыковым – с другой, Сталин мог играть роль примирявшего всех лидера. Очевидно это обстоятельство способствовало тому, что ему впервые после VI съезда партии было поручено сделать отчетный доклад ЦК на XIV съезде. Однако также очевидно, что Зиновьев и Каменев решили воспользоваться кризисом, чтобы вновь попытаться убрать Сталина с поста генсека. Предложение заменить Сталина Дзержинским было выдвинуто накануне съезда во время неформальной встречи ряда видных деятелей партии на квартире у старого большевика Петровского. Присутствовавший там Орджоникидзе так энергично выступил против этого предложения, что оно было снято.
Тем временем Сталин пытался сгладить разногласия. За 10 дней до начала съезда, 8 декабря, Сталин обратился с письмом в президиум XXII Ленинградской партийной конференции, в котором опровергал слухи об «антиленинградской» резолюции, якобы принятой Московской XIV партийной конференцией. Для этого Сталин предлагал «ленинградцам» ознакомиться не только с резолюцией Московской партконференции, но и с содержанием ее стенограммы. Сталин высказывал беспокойство по поводу выступлений «некоторых товарищей» на Ленинградской партконференции «с речами, призывающими к открытой борьбе на партийном съезде. В настоящих условиях единство ленинцев, – даже если между ними и имеются некоторые расхождения по отдельным вопросам, – является необходимым более, чем когда-либо».
Через неделю, 15 декабря, Сталин, Калинин, Дзержинский, Молотов направили письмо ленинградскому руководству, в котором предлагался компромисс. «В целях единства, мира внутри партии» Сталин и его сторонники предлагали «членам Политбюро… не выступать друг против друга на съезде» и не публиковать письмо Ленинградской конференции и ответ ЦК на это письмо. Они соглашались ввести в состав секретариата одного представителя из Ленинграда и, приняв за основу резолюцию Московской конференции, «смягчить отдельные формулировки». Авторы письма лишь настаивали на том, чтобы в речах на съезде были осуждены позиции ленинградцев Саркиса и Сафарова, был отправлен в отставку редактор «Ленинградской правды», а три сторонника ЦК были бы введены в состав ленинградской делегации на съезд. Настойчивые попытки большинства в политбюро предотвратить раскол в партии пользовались широкой поддержкой коммунистов, не желавших дестабилизации в партии и стране. По этой причине Зиновьев и «ленинградцы» оказались изолированными перед съездом партии.
В отчетном докладе ЦК Сталин постарался не обострять внутрипартийных противоречий. Он сразу же заявил, что у него нет глубоких разногласий ни с кем из руководителей партии: «За последние две недели вы имели возможность слышать доклады о деятельности ЦК от XIII до XIV съезда со стороны членов ЦК и членов Политбюро, пространные доклады, в основном правильные. Я полагаю, что повторять эти доклады едва ли есть смысл. Я думаю, что это обстоятельство облегчает мою работу в данный момент, и я бы считал целесообразным ввиду этого ограничиться постановкой вопросов о деятельности ЦК нашей партии от XIII до XIV съезда».
В то же время Сталин постарался ясно определить суть своей позиции. С трибуны съезда он заявил, что «генеральная линия» партии исходит «из того, что мы должны приложить все силы к тому, чтобы сделать нашу страну страной экономически самостоятельной, независимой, базирующейся на внутреннем рынке, страной, которая послужит очагом для притягивания к себе всех других стран, понемногу отпадающих от капитализма и вливающихся в русло социалистического хозяйства. Эта линия требует максимального развертывания нашей промышленности, однако в меру и в соответствии с теми ресурсами, которые у нас есть». Сталин противопоставил «генеральной линии партии» «другую генеральную линию»: «она исходит из того, что наша страна должна остаться еще долго страной аграрной, должна вывозить сельскохозяйственные продукты и привозить оборудование… Эта линия ведет к тому, что наша страна никогда, или почти никогда, не могла бы по-настоящему индустриализироваться, наша страна из экономически самостоятельной единицы, опирающейся на внутренний рынок, должна была бы объективно превратиться в придаток общей капиталистической системы». Правда, Сталин не сообщал, кто отстаивал такую «генеральную линию».
Сталин призвал «вести работу: а) по линии дальнейшего увеличения продукции народного хозяйства; б) по линии превращения нашей страны из аграрной в индустриальную; в) по линии обеспечения в народном хозяйстве решительного перевеса социалистических элементов над элементами капиталистическими; г) по линии обеспечения народному хозяйству Советского Союза необходимой независимости в обстановке капиталистического окружения».
Определив главные направления политического и хозяйственного развития страны, Сталин подробно рассказал об экономическом положении. Вместе с тем он, не называя никого персонально, достаточно определенно высказался по многим вопросам, которые активно обсуждались накануне съезда. Прежде всего он решительно отмел обвинения «платформы четырех» о «кулацком уклоне» в партии. Признав справедливым критику некоего Богушевского, который, по словам Сталина, допустил «уклон в сторону недооценки кулацкой опасности», Сталин в то же время не счел этот «уклон» серьезным. Однако тут же он решительно осудил «другой уклон – в сторону переоценки кулацкой опасности, в сторону растерянности перед кулацкой опасностью, в сторону паники: «кулак идет, караул!» «Вы спросите: какой уклон хуже? Нельзя так ставить вопрос. Оба они хуже, и первый и второй уклоны».
И все же Сталин делал вывод, что, поскольку почти никто не сомневается в «кулацкой опасности», первый «уклон» не оказывает серьезного влияния на партию. «А вот что касается того, чтобы не раскулачивать, а вести более сложную политику изоляции кулака через союз с середняком, то это дело не так легко переваривается. Вот почему я думаю, что в своей борьбе против обоих уклонов партия все же должна сосредоточить огонь на борьбе со вторым уклоном». Из этого следовало, что Сталин объявлял «платформу четырех» «опасным уклоном», против которого надо было «сосредоточить огонь».
Однако попытки Сталина ограничиться в полемике завуалированными намеками не были поддержаны Зиновьевым, Каменевым и их сторонниками, которых вскоре стали именовать «новой оппозицией». Выступая на съезде, Каменев выдвинул весь набор обвинений, которые были изложены в «платформе четырех». При этом он заявил, что Сталин «целиком попал в плен… неправильной политической линии, творцом и подлинным представителем которой является т. Бухарин». В завершение он сказал: «Именно потому, что я неоднократно говорил товарищу Сталину лично, именно потому, что я неоднократно говорил группе товарищей-ленинцев, я повторяю это на съезде: я пришел к убеждению, что товарищ Сталин не может выполнять роль объединителя большевистского штаба… Мы против единоличия, мы против того, чтобы создавать вождя».
Эти слова Каменева были встречены аплодисментами ленинградской делегации и бурей возмущения остальных. Раздавались крики осуждения («Неверно! Чепуха! Вот оно в чем дело! Раскрыли карты!») и возгласы в поддержку Сталина («Сталин! Сталин! Большевистский штаб должен объединиться!»). В защиту Зиновьева и Каменева трижды выступала Крупская. Однако ее усилия не помогли Зиновьеву и его сторонникам. Они были в явном меньшинстве.
После столь острой дискуссии Сталин в своем заключительном слове перешел к открытой полемике против Зиновьева, Каменева и других. Сталин обратил внимание на разнобой в их суждениях по разным вопросам, за исключением вопроса о личной власти: «Каменев говорил одно, тянул в одну сторону, Зиновьев говорил другое, тянул в другую сторону, Лашевич – третье, Сокольников – четвертое. Но несмотря на разнообразие, все они сходились на одном. На чем же они сошлись? В чем же состоит их платформа? Их платформа – реформа Секретариата ЦК. Единственное общее, что вполне объединяет их, – вопрос о Секретариате. Это странно и смешно, но это факт». Сталин верно определил основную цель Зиновьева и Каменева – добиться превращения секретариата в их послушный инструмент, а генерального секретаря – в вечно трудящегося на них исполнителя: «Что же, если превращение Секретариата в простой технический аппарат представляет действительное удобство для Каменева, может быть, следовало бы и согласиться с ним. Боюсь только, что партия с этим не согласится». (Голос: «Правильно!»).
Хотя Сталин заявил, что он «против отсечения», он тут же предупредил: «Партия хочет единства, и она добьется его вместе с Каменевым и Зиновьевым, если они этого захотят, без них – если они этого не захотят». На состоявшемся после съезда пленуме ЦК Г.Е. Зиновьев был вновь избран в политбюро. Не было произведено и «отсечение» Троцкого, который весь съезд промолчал, со злорадством наблюдая «избиение» своих недавних оппонентов. Однако статус других участников «новой оппозиции» был понижен. Л.Б. Каменев был переведен из членов политбюро в кандидаты, а Г.Я. Сокольников перестал быть кандидатом в члены политбюро. Новыми членами политбюро стали М.И. Калинин, К.Е. Ворошилов, В.М. Молотов. Новыми кандидатами в члены политбюро стали Г.И. Петровский и секретарь МКН.А. Угланов.
По оценке Троцкого, как и многих других, Калинин, Ворошилов, Петровский и Угланов были сторонниками Бухарина, а поскольку Бухарина считали лидером «правого, кулацкого уклона», то Троцкий назвал это победой «национально-деревенской ограниченности». Назначение же Ворошилова на пост председателя Реввоенсовета и наркомвоенмора вместо М.В. Фрунзе, скончавшегося 31 октября 1925 года во время хирургической операции, по мнению Троцкого, открывало «правым» те возможности, которыми обладал недавно он сам. Позже он считал, что по мере сдвига вправо Ворошилов или Буденный могли совершить военный переворот, который в конечном счете увенчался бы контрреволюцией. Троцкий считал Сталина лишь пешкой в руках Бухарина и не брал в расчет многолетнее знакомство Сталина с Ворошиловым и Буденным, Калининым и Петровским. Троцкий недооценивал и растущий авторитет Сталина в партии. Кажется, подобные ошибки допускал Бухарин и его сторонники. С. Коэн считал, что после XIV съезда положение Бухарина в партии не уступало положению Сталина, и писал о «дуумвирате Сталина – Бухарина», который сменил триумвират Зиновьева – Каменева – Сталина.
Впечатление о победе Бухарина подкрепляла и активная деятельность группы видных пропагандистов из так называемой школы Бухарина (А. Слепков, Д. Марецкий, В. Астров, А. Стецкий, П. Петровский, А. Айхенвальд, Д. Розит, Е. Гольденберг, Е. Цейтлин, А. Зайцев и другие). Как писал С. Коэн, эта группа помогла «Бухарину посадить своих людей как раз в тех учреждениях, где формировалась политика и идеология, готовились будущие кадры; они с большой эффективностью популяризировали и отстаивали его политику… В сотнях книг, брошюр, газетных статей и публичных выступлений – в учебных заведениях, на партийных собраниях и других общественных форумах – они пропагандировали и защищали (а иногда развивали и дополняли) политику и идеи Бухарина. Они рецензировали его книги, написали его биографию и шумно прославляли его». «Школа Бухарина» превозносила своего учителя как виднейшего теоретика партии и Коминтерна, готовясь провозгласить Бухарина главным руководителем партии и страны.
В то же время съезд несомненно упрочил позиции Сталина. Съезд подтвердил курс на построение социализма в одной стране, который отстаивал Сталин. В резолюции, принятой съездом, говорилось, что СССР «имеет все необходимое для построения полного социалистического общества», что налицо «экономическое наступление пролетариата на базе новой экономической политики и продвижение СССР в сторону социализма». На основе отчетного доклада Сталина съезд дал директиву «держать курс на индустриализацию страны, развитие производства средств производства и образование резервов для экономического маневрирования». Съезд вновь избрал Сталина в ЦК, а 1 января 1926 года пленум ЦК опять избрал Сталина в политбюро и оргбюро. Кроме того, пленум постановил продлить Сталину полномочия делегата в Исполнительном комитете Коммунистического интернационала.
Глава 36.
Главной опорой Зиновьева стала ленинградская партийная организация. На Ленинградской партконференции, созванной перед съездом, сторонники Зиновьева Сафаров, Саркис, Шелавин и другие атаковали ЦК с позиций «платформы четырех». На конференции утверждалось, что московская партийная организация приняла резолюцию, осуждающую ленинградскую организацию. Делегация на съезд партии была составлена таким образом, что туда не попали сторонники руководства партии.
В обстановке, когда в политбюро разгорались конфликты между Зиновьевым и Каменевым, с одной стороны, и между Бухариным и Рыковым – с другой, Сталин мог играть роль примирявшего всех лидера. Очевидно это обстоятельство способствовало тому, что ему впервые после VI съезда партии было поручено сделать отчетный доклад ЦК на XIV съезде. Однако также очевидно, что Зиновьев и Каменев решили воспользоваться кризисом, чтобы вновь попытаться убрать Сталина с поста генсека. Предложение заменить Сталина Дзержинским было выдвинуто накануне съезда во время неформальной встречи ряда видных деятелей партии на квартире у старого большевика Петровского. Присутствовавший там Орджоникидзе так энергично выступил против этого предложения, что оно было снято.
Тем временем Сталин пытался сгладить разногласия. За 10 дней до начала съезда, 8 декабря, Сталин обратился с письмом в президиум XXII Ленинградской партийной конференции, в котором опровергал слухи об «антиленинградской» резолюции, якобы принятой Московской XIV партийной конференцией. Для этого Сталин предлагал «ленинградцам» ознакомиться не только с резолюцией Московской партконференции, но и с содержанием ее стенограммы. Сталин высказывал беспокойство по поводу выступлений «некоторых товарищей» на Ленинградской партконференции «с речами, призывающими к открытой борьбе на партийном съезде. В настоящих условиях единство ленинцев, – даже если между ними и имеются некоторые расхождения по отдельным вопросам, – является необходимым более, чем когда-либо».
Через неделю, 15 декабря, Сталин, Калинин, Дзержинский, Молотов направили письмо ленинградскому руководству, в котором предлагался компромисс. «В целях единства, мира внутри партии» Сталин и его сторонники предлагали «членам Политбюро… не выступать друг против друга на съезде» и не публиковать письмо Ленинградской конференции и ответ ЦК на это письмо. Они соглашались ввести в состав секретариата одного представителя из Ленинграда и, приняв за основу резолюцию Московской конференции, «смягчить отдельные формулировки». Авторы письма лишь настаивали на том, чтобы в речах на съезде были осуждены позиции ленинградцев Саркиса и Сафарова, был отправлен в отставку редактор «Ленинградской правды», а три сторонника ЦК были бы введены в состав ленинградской делегации на съезд. Настойчивые попытки большинства в политбюро предотвратить раскол в партии пользовались широкой поддержкой коммунистов, не желавших дестабилизации в партии и стране. По этой причине Зиновьев и «ленинградцы» оказались изолированными перед съездом партии.
В отчетном докладе ЦК Сталин постарался не обострять внутрипартийных противоречий. Он сразу же заявил, что у него нет глубоких разногласий ни с кем из руководителей партии: «За последние две недели вы имели возможность слышать доклады о деятельности ЦК от XIII до XIV съезда со стороны членов ЦК и членов Политбюро, пространные доклады, в основном правильные. Я полагаю, что повторять эти доклады едва ли есть смысл. Я думаю, что это обстоятельство облегчает мою работу в данный момент, и я бы считал целесообразным ввиду этого ограничиться постановкой вопросов о деятельности ЦК нашей партии от XIII до XIV съезда».
В то же время Сталин постарался ясно определить суть своей позиции. С трибуны съезда он заявил, что «генеральная линия» партии исходит «из того, что мы должны приложить все силы к тому, чтобы сделать нашу страну страной экономически самостоятельной, независимой, базирующейся на внутреннем рынке, страной, которая послужит очагом для притягивания к себе всех других стран, понемногу отпадающих от капитализма и вливающихся в русло социалистического хозяйства. Эта линия требует максимального развертывания нашей промышленности, однако в меру и в соответствии с теми ресурсами, которые у нас есть». Сталин противопоставил «генеральной линии партии» «другую генеральную линию»: «она исходит из того, что наша страна должна остаться еще долго страной аграрной, должна вывозить сельскохозяйственные продукты и привозить оборудование… Эта линия ведет к тому, что наша страна никогда, или почти никогда, не могла бы по-настоящему индустриализироваться, наша страна из экономически самостоятельной единицы, опирающейся на внутренний рынок, должна была бы объективно превратиться в придаток общей капиталистической системы». Правда, Сталин не сообщал, кто отстаивал такую «генеральную линию».
Сталин призвал «вести работу: а) по линии дальнейшего увеличения продукции народного хозяйства; б) по линии превращения нашей страны из аграрной в индустриальную; в) по линии обеспечения в народном хозяйстве решительного перевеса социалистических элементов над элементами капиталистическими; г) по линии обеспечения народному хозяйству Советского Союза необходимой независимости в обстановке капиталистического окружения».
Определив главные направления политического и хозяйственного развития страны, Сталин подробно рассказал об экономическом положении. Вместе с тем он, не называя никого персонально, достаточно определенно высказался по многим вопросам, которые активно обсуждались накануне съезда. Прежде всего он решительно отмел обвинения «платформы четырех» о «кулацком уклоне» в партии. Признав справедливым критику некоего Богушевского, который, по словам Сталина, допустил «уклон в сторону недооценки кулацкой опасности», Сталин в то же время не счел этот «уклон» серьезным. Однако тут же он решительно осудил «другой уклон – в сторону переоценки кулацкой опасности, в сторону растерянности перед кулацкой опасностью, в сторону паники: «кулак идет, караул!» «Вы спросите: какой уклон хуже? Нельзя так ставить вопрос. Оба они хуже, и первый и второй уклоны».
И все же Сталин делал вывод, что, поскольку почти никто не сомневается в «кулацкой опасности», первый «уклон» не оказывает серьезного влияния на партию. «А вот что касается того, чтобы не раскулачивать, а вести более сложную политику изоляции кулака через союз с середняком, то это дело не так легко переваривается. Вот почему я думаю, что в своей борьбе против обоих уклонов партия все же должна сосредоточить огонь на борьбе со вторым уклоном». Из этого следовало, что Сталин объявлял «платформу четырех» «опасным уклоном», против которого надо было «сосредоточить огонь».
Однако попытки Сталина ограничиться в полемике завуалированными намеками не были поддержаны Зиновьевым, Каменевым и их сторонниками, которых вскоре стали именовать «новой оппозицией». Выступая на съезде, Каменев выдвинул весь набор обвинений, которые были изложены в «платформе четырех». При этом он заявил, что Сталин «целиком попал в плен… неправильной политической линии, творцом и подлинным представителем которой является т. Бухарин». В завершение он сказал: «Именно потому, что я неоднократно говорил товарищу Сталину лично, именно потому, что я неоднократно говорил группе товарищей-ленинцев, я повторяю это на съезде: я пришел к убеждению, что товарищ Сталин не может выполнять роль объединителя большевистского штаба… Мы против единоличия, мы против того, чтобы создавать вождя».
Эти слова Каменева были встречены аплодисментами ленинградской делегации и бурей возмущения остальных. Раздавались крики осуждения («Неверно! Чепуха! Вот оно в чем дело! Раскрыли карты!») и возгласы в поддержку Сталина («Сталин! Сталин! Большевистский штаб должен объединиться!»). В защиту Зиновьева и Каменева трижды выступала Крупская. Однако ее усилия не помогли Зиновьеву и его сторонникам. Они были в явном меньшинстве.
После столь острой дискуссии Сталин в своем заключительном слове перешел к открытой полемике против Зиновьева, Каменева и других. Сталин обратил внимание на разнобой в их суждениях по разным вопросам, за исключением вопроса о личной власти: «Каменев говорил одно, тянул в одну сторону, Зиновьев говорил другое, тянул в другую сторону, Лашевич – третье, Сокольников – четвертое. Но несмотря на разнообразие, все они сходились на одном. На чем же они сошлись? В чем же состоит их платформа? Их платформа – реформа Секретариата ЦК. Единственное общее, что вполне объединяет их, – вопрос о Секретариате. Это странно и смешно, но это факт». Сталин верно определил основную цель Зиновьева и Каменева – добиться превращения секретариата в их послушный инструмент, а генерального секретаря – в вечно трудящегося на них исполнителя: «Что же, если превращение Секретариата в простой технический аппарат представляет действительное удобство для Каменева, может быть, следовало бы и согласиться с ним. Боюсь только, что партия с этим не согласится». (Голос: «Правильно!»).
Хотя Сталин заявил, что он «против отсечения», он тут же предупредил: «Партия хочет единства, и она добьется его вместе с Каменевым и Зиновьевым, если они этого захотят, без них – если они этого не захотят». На состоявшемся после съезда пленуме ЦК Г.Е. Зиновьев был вновь избран в политбюро. Не было произведено и «отсечение» Троцкого, который весь съезд промолчал, со злорадством наблюдая «избиение» своих недавних оппонентов. Однако статус других участников «новой оппозиции» был понижен. Л.Б. Каменев был переведен из членов политбюро в кандидаты, а Г.Я. Сокольников перестал быть кандидатом в члены политбюро. Новыми членами политбюро стали М.И. Калинин, К.Е. Ворошилов, В.М. Молотов. Новыми кандидатами в члены политбюро стали Г.И. Петровский и секретарь МКН.А. Угланов.
По оценке Троцкого, как и многих других, Калинин, Ворошилов, Петровский и Угланов были сторонниками Бухарина, а поскольку Бухарина считали лидером «правого, кулацкого уклона», то Троцкий назвал это победой «национально-деревенской ограниченности». Назначение же Ворошилова на пост председателя Реввоенсовета и наркомвоенмора вместо М.В. Фрунзе, скончавшегося 31 октября 1925 года во время хирургической операции, по мнению Троцкого, открывало «правым» те возможности, которыми обладал недавно он сам. Позже он считал, что по мере сдвига вправо Ворошилов или Буденный могли совершить военный переворот, который в конечном счете увенчался бы контрреволюцией. Троцкий считал Сталина лишь пешкой в руках Бухарина и не брал в расчет многолетнее знакомство Сталина с Ворошиловым и Буденным, Калининым и Петровским. Троцкий недооценивал и растущий авторитет Сталина в партии. Кажется, подобные ошибки допускал Бухарин и его сторонники. С. Коэн считал, что после XIV съезда положение Бухарина в партии не уступало положению Сталина, и писал о «дуумвирате Сталина – Бухарина», который сменил триумвират Зиновьева – Каменева – Сталина.
Впечатление о победе Бухарина подкрепляла и активная деятельность группы видных пропагандистов из так называемой школы Бухарина (А. Слепков, Д. Марецкий, В. Астров, А. Стецкий, П. Петровский, А. Айхенвальд, Д. Розит, Е. Гольденберг, Е. Цейтлин, А. Зайцев и другие). Как писал С. Коэн, эта группа помогла «Бухарину посадить своих людей как раз в тех учреждениях, где формировалась политика и идеология, готовились будущие кадры; они с большой эффективностью популяризировали и отстаивали его политику… В сотнях книг, брошюр, газетных статей и публичных выступлений – в учебных заведениях, на партийных собраниях и других общественных форумах – они пропагандировали и защищали (а иногда развивали и дополняли) политику и идеи Бухарина. Они рецензировали его книги, написали его биографию и шумно прославляли его». «Школа Бухарина» превозносила своего учителя как виднейшего теоретика партии и Коминтерна, готовясь провозгласить Бухарина главным руководителем партии и страны.
В то же время съезд несомненно упрочил позиции Сталина. Съезд подтвердил курс на построение социализма в одной стране, который отстаивал Сталин. В резолюции, принятой съездом, говорилось, что СССР «имеет все необходимое для построения полного социалистического общества», что налицо «экономическое наступление пролетариата на базе новой экономической политики и продвижение СССР в сторону социализма». На основе отчетного доклада Сталина съезд дал директиву «держать курс на индустриализацию страны, развитие производства средств производства и образование резервов для экономического маневрирования». Съезд вновь избрал Сталина в ЦК, а 1 января 1926 года пленум ЦК опять избрал Сталина в политбюро и оргбюро. Кроме того, пленум постановил продлить Сталину полномочия делегата в Исполнительном комитете Коммунистического интернационала.
Глава 36.
ПРОТИВ ДВУХ ЛЬВОВ И ГРИГОРИЯ
В первые же дни нового 1926 года Сталин активно включился в работу высших органов партии, которая по решению XIV съезда стала именоваться Всесоюзной коммунистической партией (большевиков), или ВКП(б), и Коминтерна. Одним из первых решений, принятых в 1926 году, было постановление ЦК ВКП(б) «о фракционной деятельности Ленинградского губкома». Суть этого постановления Сталин изложил по телефону группе ЦК ВКП(б), прибывшей в Ленинград для того, чтобы разгромить сторонников «новой оппозиции». (В группу входили члены президиума съезда Г.К. Орджоникидзе, С.М. Киров, А.И. Микоян, Н.А. Кубяк.) В январе Сталин не раз выступал в Исполкоме Коминтерна с осуждением «правого» и «ультралевого» уклонов в коммунистическом движении.
Одновременно Сталин дал теоретическое обоснование противоборства с «новой оппозицией» в брошюре «К вопросам ленинизма». Развивая ряд положений, которые были изложены в лекциях «Об основах ленинизма», Сталин придал этой теоретической работе острую политическую направленность, написав на первой же странице: «Ленинградской организации ВКП(б) посвящаю.
И. Сталин».
Каждому теоретическому положению, которое он выдвигал, Сталин противопоставлял высказывания Зиновьева, Каменева или Троцкого, которые он старался опровергнуть ссылками на Ленина. Критика Сталиным лидеров «новой оппозиции» и троцкизма сводилась к тому, чтобы показать их неверие в возможности Советской страны. Критикуя определение ленинизма, предложенного Зиновьевым («Ленинизм есть марксизм эпохи империалистических войн и мировой революции, непосредственно начавшейся в стране, где преобладает крестьянство»), Сталин утверждал, что таким образом Зиновьев принижал международное значение Советской власти, давал «национально-ограниченное определение ленинизма».
Кроме того, Сталин осуждал Зиновьева и его сторонников за подмену понятия «диктатура пролетариата» понятием «диктатура партии». Сталин писал: «Формула «диктатура партии»… может создать целый ряд опасностей и политических минусов в нашей практической работе. Этой формулой, взятой без оговорок, как бы подсказывают: а) беспартийным массам: не смейте противоречить, не смейте рассуждать, ибо партия все может, ибо у нас диктатура партии; б) партийным кадрам: действуйте посмелее, нажимайте покрепче, можно и не прислушиваться к голосу беспартийных масс, – у нас диктатура партии; в) партийным верхам: можно позволить роскошь некоторого самодовольства, пожалуй, можно даже зазнаться, ибо у нас диктатура партии, а «значит», и диктатура вождей».
Осуждая игнорирование мнения масс под лозунгом «диктатуры партии», Сталин писал: «Нельзя не вспомнить золотых слов Ленина, сказанных им на XI съезде нашей партии: «В народной массе мы (коммунисты. – И. Ст.) все же капля в море, и мы можем управлять только тогда, когда правильно выражаем то, что народ сознает. Без этого коммунистическая партия не будет вести пролетариата, а пролетариат не будет вести за собою масс, и вся машина развалится». Сталин заявлял: «Правильно выражать то, что народ сознает», – это именно и есть то необходимое условие, которое обеспечивает за партией почетную роль основной руководящей силы в системе диктатуры пролетариата».
Свою критику «новой оппозиции» Сталин венчал осуждением высказываний Зиновьева относительно перспектив построения социализма в одной стране. Сталин приводил слова Зиновьева: «Под окончательной победой социализма следует понимать, по крайней мере: 1) уничтожение классов и, стало быть, 2) упразднение диктатуры одного класса, в данном случае диктатуры пролетариата»… Чтобы еще точнее уяснить себе, – говорит дальше Зиновьев, – как стоит вопрос у нас в СССР в 1925 году, надо различать две вещи: 1) обеспеченная возможность строить социализм, – такая возможность строить социализм вполне, разумеется, может мыслиться и в рамках одной страны и 2) окончательное построение и упрочение социализма, т. е. осуществление социалистического строя, социалистического общества».
Комментируя это заявление Зиновьева, Сталин писал: «Что все это может означать? А то, что под окончательной победой социализма в одной стране Зиновьев понимает не гарантию от интервенции и реставрации, а возможность построения социалистического общества. Под победой же социализма в одной стране Зиновьев понимает такое строительство социализма, которое не может и не должно привести к построению социализма. Строительство на авось, без перспективы, строительство социализма при невозможности построить социалистическое общество – такова позиция Зиновьева. Строить социализм без возможности построить его, строить, зная, что не построишь, – вот до каких несообразностей договорился Зиновьев».
Хотя критикуя неверие в возможность победы социализма в одной стране, Сталин на сей раз не упомянул имени Троцкого, он посвятил специальную главу критике теории перманентной революции в ее интерпретации Троцким и тем самым дал понять, что позиция троцкистов совпадала с позицией Зиновьева – Каменева и их сторонников. Стараясь доказать антиленинский характер «новой оппозиции», Сталин допускал очевидные логические натяжки, а его обвинения Зиновьева и Каменева в капитулянстве перед «капиталистическими элементами», основанные на их высказываниях о перспективах социалистического строительства, были сильно преувеличенными. В то же время очевидно, что стремление Сталина доказать чуждость взглядов «новой оппозиции» политике партии и принципам ленинизма было вызвано не только политической борьбой, но и тем обстоятельством, что в позициях Зиновьева, Каменева, Троцкого Сталин усматривал сходство с позициями тех своих политических противников, с которыми он боролся большую часть свой революционной жизни.
Еще в 1907 году в статье «Лондонский съезд РСДРП» Сталин упрекал меньшевиков в недооценке революционной роли крестьянства, готовности уступать буржуазии лидерство в революции. Неудивительно, что, против «новой оппозиции» он выдвинул те же обвинения в мелкобуржуазном уклоне, что и против меньшевиков".
А в 1909 году в статье «Партийный кризис» он осуждал руководство РСДРП за отрыв от рабочих масс России, их нужд и чаяний. Теперь же, критикуя Зиновьева за тезис о «диктатуре партии», Сталин обвинял его в отрыве от масс и одновременно в политике, ведущей к расколу партии. Как и меньшевиков и иных противников большевизма, Сталин осуждал «новую оппозицию» за «идейные шатания» и «колебания» ее лидеров.
В определенной степени использование схожих обвинений было следствием того, что в 1926 году против Сталина выступали многие из тех, чью позицию он осуждал в 1907—1909 годы. Еще в 1907 году после Лондонского съезда он писал о чуждой большевикам позиции Троцкого. Известно, что, когда в 1909 году он критиковал позицию руководства РСДРП в своих статьях и проектах резолюций Бакинского комитета, Зиновьев и Каменев были в ближайшем эмигрантском окружении Ленина и несли ответственность за политику ЦК РСДРП.
Хотя на сей раз Сталин, в отличие от 1907 года, не указывал на преобладание в рядах оппозиции представителей национальных меньшинств, а в рядах сторонников большинства – представителей русского народа, это обстоятельство бросалось многим в глаза. Например И. Дейчер, находившийся тогда в СССР, замечал, что «евреи были очень заметны среди оппозиции… В то же время мало евреев было среди сталинцев и еще меньше среди бухаринцев». Пока Сталин искал идейно-политическую природу позиций Зиновьева, Каменева, Троцкого и других в истории партии, некоторые коммунисты, особенно молодые, не обремененные опытом дореволюционной борьбы, видели сходство между позицией Зиновьева-Каменева и платформой троцкистов и старались разоблачить классовую чужеродность и тех и других. В то время широкую известность получил протокол заседания кандидатской группы ВКП(б) поселка Сохондо Читинского округа. В нем было запечатлено мнение одного из членов группы Ивана Русака: «Троцкий давно начал вести раскольническую линию. Троцкий не может быть коммунистом, сама его национальность указывает, что ему нужна спекуляция. Зиновьев одно время, я помню, Троцкого осаживал на пленуме, но, видно, Зиновьев с Троцким покумились. Они ошиблись в русском духе, за этими нэпачами русский рабочий и крестьянин не пойдет».
Утверждая, что национальные предрассудки помогали борьбе против оппозиции, израильский ученый И. Недава писал о том, что «член ЦК Юрий Ларин (Михаил Залманович Лурье) руководил в Москве семинаром по антисемитизму и оставил любопытный отчет о нем… Вот какие вопросы задавали ему пытливые представители пролетариата: «Почему оппозиция на 76 процентов состоит из евреев? Как евреям удается занимать все хорошие должности? Почему евреи не хотят выполнять тяжелую работу? Почему так много евреев в университетах? Не подделывают ли они свои документы? Не станут ли евреи предателями в случае войны? Не избегают ли они военной службы? Не кроется ли причина антисемитизма в самих евреях, в их психологии, этике, традициях?»
Несмотря на наличие таких вопросов, вряд ли в партии, в которой интернационализм был основой мировоззрения, национальные предрассудки могли сыграть решающую роль. Кроме того, надо учесть, что многие видные сторонники курса Сталина были евреями (например Ярославский, Каганович, Землячка). В «школе Бухарина» было также немало лиц еврейской национальности. Однако сторонники оппозиции стали активно использовать тему антисемитизма для самообороны.
В марте 1926 года Троцкий написал Бухарину: «Мыслимое ли это дело, чтобы в нашей партии, в Москве, в рабочих коллективах, безнаказанно велась злостная антисемитская и одновременно клеветническая пропаганда?…» Вскоре Троцкий поставил вопрос об антисемитизме на политбюро, обвинив руководство в пассивности по отношению к антисемитским настроениям. Поскольку революционеры в течение многих лет повторяли, что антисемитизм присущ «черносотенной» реакции, Троцкий мог теперь утверждать, что «национал-крестьянское» «перерождение» партии приняло крайние формы и торжество контрреволюции не за горами. В то же время жупел антисемитизма мог заставить большинство политбюро проявлять сдержанность в выпадах как против него, так и против вождей «новой оппозиции».
С целью нейтрализовать провокационные утверждения о том, что в основе критики оппозиционеров лежит антисемитизм, Сталин выпустил специальное заявление о том, что ЦК борется с Троцким, Зиновьевым и Каменевым не потому, что они евреи, а потому, что они оппозиционеры. Однако это заявление было также истолковано как часть антисемитской пропаганды. В своей работе «Термидор и антисемитизм» Троцкий писал: «Каждому политически мыслящему человеку была совершенно ясна намеренная двусмысленность этого заявления, по видимости, направленная против крайностей антисемитизма, фактически же питающая их. «Не забывайте, что руководители оппозиции – евреи», – вот настоящий смысл слов Сталина, опубликованных во всех советских газетах». Получалось, что Троцкий был готов критиковать Сталина и его сторонников и за их пассивность, и за их активность в борьбе против антисемитизма.
Одновременно Сталин дал теоретическое обоснование противоборства с «новой оппозицией» в брошюре «К вопросам ленинизма». Развивая ряд положений, которые были изложены в лекциях «Об основах ленинизма», Сталин придал этой теоретической работе острую политическую направленность, написав на первой же странице: «Ленинградской организации ВКП(б) посвящаю.
И. Сталин».
Каждому теоретическому положению, которое он выдвигал, Сталин противопоставлял высказывания Зиновьева, Каменева или Троцкого, которые он старался опровергнуть ссылками на Ленина. Критика Сталиным лидеров «новой оппозиции» и троцкизма сводилась к тому, чтобы показать их неверие в возможности Советской страны. Критикуя определение ленинизма, предложенного Зиновьевым («Ленинизм есть марксизм эпохи империалистических войн и мировой революции, непосредственно начавшейся в стране, где преобладает крестьянство»), Сталин утверждал, что таким образом Зиновьев принижал международное значение Советской власти, давал «национально-ограниченное определение ленинизма».
Кроме того, Сталин осуждал Зиновьева и его сторонников за подмену понятия «диктатура пролетариата» понятием «диктатура партии». Сталин писал: «Формула «диктатура партии»… может создать целый ряд опасностей и политических минусов в нашей практической работе. Этой формулой, взятой без оговорок, как бы подсказывают: а) беспартийным массам: не смейте противоречить, не смейте рассуждать, ибо партия все может, ибо у нас диктатура партии; б) партийным кадрам: действуйте посмелее, нажимайте покрепче, можно и не прислушиваться к голосу беспартийных масс, – у нас диктатура партии; в) партийным верхам: можно позволить роскошь некоторого самодовольства, пожалуй, можно даже зазнаться, ибо у нас диктатура партии, а «значит», и диктатура вождей».
Осуждая игнорирование мнения масс под лозунгом «диктатуры партии», Сталин писал: «Нельзя не вспомнить золотых слов Ленина, сказанных им на XI съезде нашей партии: «В народной массе мы (коммунисты. – И. Ст.) все же капля в море, и мы можем управлять только тогда, когда правильно выражаем то, что народ сознает. Без этого коммунистическая партия не будет вести пролетариата, а пролетариат не будет вести за собою масс, и вся машина развалится». Сталин заявлял: «Правильно выражать то, что народ сознает», – это именно и есть то необходимое условие, которое обеспечивает за партией почетную роль основной руководящей силы в системе диктатуры пролетариата».
Свою критику «новой оппозиции» Сталин венчал осуждением высказываний Зиновьева относительно перспектив построения социализма в одной стране. Сталин приводил слова Зиновьева: «Под окончательной победой социализма следует понимать, по крайней мере: 1) уничтожение классов и, стало быть, 2) упразднение диктатуры одного класса, в данном случае диктатуры пролетариата»… Чтобы еще точнее уяснить себе, – говорит дальше Зиновьев, – как стоит вопрос у нас в СССР в 1925 году, надо различать две вещи: 1) обеспеченная возможность строить социализм, – такая возможность строить социализм вполне, разумеется, может мыслиться и в рамках одной страны и 2) окончательное построение и упрочение социализма, т. е. осуществление социалистического строя, социалистического общества».
Комментируя это заявление Зиновьева, Сталин писал: «Что все это может означать? А то, что под окончательной победой социализма в одной стране Зиновьев понимает не гарантию от интервенции и реставрации, а возможность построения социалистического общества. Под победой же социализма в одной стране Зиновьев понимает такое строительство социализма, которое не может и не должно привести к построению социализма. Строительство на авось, без перспективы, строительство социализма при невозможности построить социалистическое общество – такова позиция Зиновьева. Строить социализм без возможности построить его, строить, зная, что не построишь, – вот до каких несообразностей договорился Зиновьев».
Хотя критикуя неверие в возможность победы социализма в одной стране, Сталин на сей раз не упомянул имени Троцкого, он посвятил специальную главу критике теории перманентной революции в ее интерпретации Троцким и тем самым дал понять, что позиция троцкистов совпадала с позицией Зиновьева – Каменева и их сторонников. Стараясь доказать антиленинский характер «новой оппозиции», Сталин допускал очевидные логические натяжки, а его обвинения Зиновьева и Каменева в капитулянстве перед «капиталистическими элементами», основанные на их высказываниях о перспективах социалистического строительства, были сильно преувеличенными. В то же время очевидно, что стремление Сталина доказать чуждость взглядов «новой оппозиции» политике партии и принципам ленинизма было вызвано не только политической борьбой, но и тем обстоятельством, что в позициях Зиновьева, Каменева, Троцкого Сталин усматривал сходство с позициями тех своих политических противников, с которыми он боролся большую часть свой революционной жизни.
Еще в 1907 году в статье «Лондонский съезд РСДРП» Сталин упрекал меньшевиков в недооценке революционной роли крестьянства, готовности уступать буржуазии лидерство в революции. Неудивительно, что, против «новой оппозиции» он выдвинул те же обвинения в мелкобуржуазном уклоне, что и против меньшевиков".
А в 1909 году в статье «Партийный кризис» он осуждал руководство РСДРП за отрыв от рабочих масс России, их нужд и чаяний. Теперь же, критикуя Зиновьева за тезис о «диктатуре партии», Сталин обвинял его в отрыве от масс и одновременно в политике, ведущей к расколу партии. Как и меньшевиков и иных противников большевизма, Сталин осуждал «новую оппозицию» за «идейные шатания» и «колебания» ее лидеров.
В определенной степени использование схожих обвинений было следствием того, что в 1926 году против Сталина выступали многие из тех, чью позицию он осуждал в 1907—1909 годы. Еще в 1907 году после Лондонского съезда он писал о чуждой большевикам позиции Троцкого. Известно, что, когда в 1909 году он критиковал позицию руководства РСДРП в своих статьях и проектах резолюций Бакинского комитета, Зиновьев и Каменев были в ближайшем эмигрантском окружении Ленина и несли ответственность за политику ЦК РСДРП.
Хотя на сей раз Сталин, в отличие от 1907 года, не указывал на преобладание в рядах оппозиции представителей национальных меньшинств, а в рядах сторонников большинства – представителей русского народа, это обстоятельство бросалось многим в глаза. Например И. Дейчер, находившийся тогда в СССР, замечал, что «евреи были очень заметны среди оппозиции… В то же время мало евреев было среди сталинцев и еще меньше среди бухаринцев». Пока Сталин искал идейно-политическую природу позиций Зиновьева, Каменева, Троцкого и других в истории партии, некоторые коммунисты, особенно молодые, не обремененные опытом дореволюционной борьбы, видели сходство между позицией Зиновьева-Каменева и платформой троцкистов и старались разоблачить классовую чужеродность и тех и других. В то время широкую известность получил протокол заседания кандидатской группы ВКП(б) поселка Сохондо Читинского округа. В нем было запечатлено мнение одного из членов группы Ивана Русака: «Троцкий давно начал вести раскольническую линию. Троцкий не может быть коммунистом, сама его национальность указывает, что ему нужна спекуляция. Зиновьев одно время, я помню, Троцкого осаживал на пленуме, но, видно, Зиновьев с Троцким покумились. Они ошиблись в русском духе, за этими нэпачами русский рабочий и крестьянин не пойдет».
Утверждая, что национальные предрассудки помогали борьбе против оппозиции, израильский ученый И. Недава писал о том, что «член ЦК Юрий Ларин (Михаил Залманович Лурье) руководил в Москве семинаром по антисемитизму и оставил любопытный отчет о нем… Вот какие вопросы задавали ему пытливые представители пролетариата: «Почему оппозиция на 76 процентов состоит из евреев? Как евреям удается занимать все хорошие должности? Почему евреи не хотят выполнять тяжелую работу? Почему так много евреев в университетах? Не подделывают ли они свои документы? Не станут ли евреи предателями в случае войны? Не избегают ли они военной службы? Не кроется ли причина антисемитизма в самих евреях, в их психологии, этике, традициях?»
Несмотря на наличие таких вопросов, вряд ли в партии, в которой интернационализм был основой мировоззрения, национальные предрассудки могли сыграть решающую роль. Кроме того, надо учесть, что многие видные сторонники курса Сталина были евреями (например Ярославский, Каганович, Землячка). В «школе Бухарина» было также немало лиц еврейской национальности. Однако сторонники оппозиции стали активно использовать тему антисемитизма для самообороны.
В марте 1926 года Троцкий написал Бухарину: «Мыслимое ли это дело, чтобы в нашей партии, в Москве, в рабочих коллективах, безнаказанно велась злостная антисемитская и одновременно клеветническая пропаганда?…» Вскоре Троцкий поставил вопрос об антисемитизме на политбюро, обвинив руководство в пассивности по отношению к антисемитским настроениям. Поскольку революционеры в течение многих лет повторяли, что антисемитизм присущ «черносотенной» реакции, Троцкий мог теперь утверждать, что «национал-крестьянское» «перерождение» партии приняло крайние формы и торжество контрреволюции не за горами. В то же время жупел антисемитизма мог заставить большинство политбюро проявлять сдержанность в выпадах как против него, так и против вождей «новой оппозиции».
С целью нейтрализовать провокационные утверждения о том, что в основе критики оппозиционеров лежит антисемитизм, Сталин выпустил специальное заявление о том, что ЦК борется с Троцким, Зиновьевым и Каменевым не потому, что они евреи, а потому, что они оппозиционеры. Однако это заявление было также истолковано как часть антисемитской пропаганды. В своей работе «Термидор и антисемитизм» Троцкий писал: «Каждому политически мыслящему человеку была совершенно ясна намеренная двусмысленность этого заявления, по видимости, направленная против крайностей антисемитизма, фактически же питающая их. «Не забывайте, что руководители оппозиции – евреи», – вот настоящий смысл слов Сталина, опубликованных во всех советских газетах». Получалось, что Троцкий был готов критиковать Сталина и его сторонников и за их пассивность, и за их активность в борьбе против антисемитизма.