Род Карла Бонхёффера нисколько не уступает предкам Паулы. Он упоминается уже в 1403 году в анналах города Нимвегена на реке Ваал в Нидерландах, подле границы с Германией. В 1513 году Каспар ван ден Боэнхофф перебрался из Голландии в немецкий город Швабский Халл. Позднее фамилия изменилась на Бонхёффер и примерно до 1800 года писалась с умлаутом – Bonhöffer. Это слово означает «фермера, разводящего бобы». Действительно, на гербе Бонхёфферов, который и сейчас можно видеть на зданиях в Швабском Халле и его окрестностях[3], изображен лев с бобовым стеблем в лапах на голубом фоне. Эберхард Бетге сообщает, что Дитрих Бонхёффер порой надевал кольцо с печаткой, изображавшей этот семейный герб.
На протяжении трех столетий Бонхёфферы числились среди лучших семейств Швабского Халла. Первые поколения были ювелирами, затем появились врачи, священники, судьи, профессора и адвокаты. За несколько веков Бонхёфферы дали городу 78 членов совета и трех мэров3. О влиянии этой семьи свидетельствует и убранство церкви Святого Михаила (Michaelskirche), где Бонхёфферы увековечены в мраморе скульптур барокко и рококо, а также в эпитафиях. Последним представителем семьи, родившимся в этом городе, стал дед Карла Софониас, появившийся на свет в 1797 году. В 1806 году вторжение Наполеона лишило Швабский Халл статуса вольного города, и семья расселилась, хотя и следующие ее поколения, писавшие свою фамилию уже без умлаута, возвращались в этот город, словно к семейному очагу и святилищу. Отец Карла Бонхёффера много раз привозил сына в это средневековое поселение и посвящал его во все детали многовековой истории рода, вплоть до «знаменитой лестницы из черного дуба в доме Бонхёфферов на Херренгассе» и портрета «прекрасной дамы Бонхёффер», копия которого висела в доме Карла и в пору детства Дитриха4.
Точно так же наставлял, в свою очередь, и Карл своих сыновей. Его отец, Фридрих Эрнст Филипп Тобиас Бонхёффер (1828–1907), занимал высокий пост в судебной системе Вюртемберга и закончил карьеру президентом окружного суда Ульма. Выйдя в отставку, он получил от короля личное дворянство и переехал в Тюбинген. Отца Фридриха Эрнста помнили как «славного и доброго пастора, разъезжавшего по округе в собственном экипаже». Мать Карла Бонхёффера, Жюли Бонхёффер, урожденная Тафель (1842–1936), принадлежала к швабской семье, сыгравшей ведущую роль в демократическом движении XIX века, и отличалась либеральными взглядами. О своем деде по материнской линии Карл Бонхёффер писал: «Мой дед и его трое братьев были отнюдь не заурядными людьми. Каждый отличался собственными наклонностями, но всем им был присущ идеализм и бесстрашная готовность действовать в согласии со своими убеждениями»5. Двое из них подверглись временному изгнанию из Вюртемберга за демократическую пропаганду. Поразительное совпадение: двоюродный дед Карла Готтлоб Тафель угодил в заключение в крепость Хоэнасперг одновременно с прадедом Дитриха Карлом Августом фон Хазе, который перед тем, как полностью погрузиться в карьеру богослова, проходил период юношеского бунтарства. Так представители двух семейств, которые, объединившись, произведут на свет Дитриха Бонхёффера, познакомились в тюрьме. Мать Карла Бонхёффера дожила до 93 лет и была очень близка со своим внуком Дитрихом – на ее похоронах в 1936 году Дитрих произнес надгробную речь и всегда ценил ее как живую связь с тем замечательным поколением.
Семейное древо Карла и Паулы Бонхёффер успело дать столько выдающихся личностей, что можно было бы опасаться: новое поколение будет придавлено величием прошлого… Но нет, эта прекрасная родословная оказалась для очередных отпрысков не бременем, а скорее поплавками, придававшими им такую легкость, что юные Бонхёфферы не стояли – плясали на плечах гигантов.
Все дети появились на свет в Бреслау, где Карл Бонхёффер занимал университетскую кафедру психиатрии и неврологии и руководил клиникой для нервнобольных. В последний день того года, когда он стал отцом крошки Сюзанны, Карл записывал в дневнике: «Хотя по нынешним временам семья с восемью детьми считается огромной, нам вовсе не кажется, будто их слишком много! Дом просторный, дети развиваются нормально, мы, родители, еще не стары и стараемся не баловать детей, но сделать их юные годы приятными»6.
Дом номер 7 по Биркенвельдхен, возле клиники, и впрямь был очень велик – трехэтажная громада со сводчатыми крышами, множеством дымовых труб, крыльцом с навесом и с широким балконом над большим садом, основным местом игр для детей – там они рыли себе пещеры, карабкались на деревья, ставили палатки. Дедушка Хазе, живший за рекой – притоком Одера, – частенько наведывался к внукам. Его жена скончалась в 1903 году, и за отцом ухаживала незамужняя дочь Елизавета, которая тоже играла важную роль в жизни детей.
При всей своей занятости успевал общаться с детьми и отец. «Зимой, – писал он, – мы залили водой старый теннисный корт с асфальтовым покрытием и двое старших впервые опробовали коньки. У нас имеется большая пристройка, предназначавшаяся для экипажа. Мы не держим лошадей, а потому это помещение отвели для всякого рода животных»7. И в доме тоже держали всевозможных питомцев, превратив одну комнату в зверинец, где обитали кролики, морские свинки, горлицы, белки, ящерицы и змеи. Тут же располагался естественно-исторический музей с коллекциями птичьих яиц, бабочек и жуков. Две старшие девочки получили в свое распоряжение отдельную комнату под кукольный дом, а на первом этаже старшие мальчики оборудовали мастерскую со столярным верстаком.
Фрау Бонхёффер правила хорошо налаженным хозяйством. Штат домашних служащих включал гувернантку, няню, горничную, служанку и повариху. В классной комнате наверху Паула занималась с детьми. В свое время Паула Бонхёффер несколько шокировала общество – незамужняя женщина сдает экзамен[4] и получает профессию! Но в браке она сумела с большой пользой применить полученные знания. Паула не скрывала недоверия к системе государственных школ, к прусской системе преподавания, основанной на муштре, и разделяла мнение, что немецким мальчикам дважды ломают хребет, прежде чем они вырастут: сперва в школе, а затем в армии. Мать не собиралась передавать своих детей в чужие, не столь заботливые руки, пока они не станут постарше. Когда дети подрастали, они поступали в местные государственные школы и все до единого блистали среди сверстников, но до семи-восьми лет единственным их наставником оставалась мать.
Паула Бонхёффер помнила наизусть большое количество стихотворений, псалмов, народных песен, и все эти сокровища передала своим детям, которые не забывали их и в старости. Маленькие Бонхёфферы охотно облачались в сценические костюмы и разыгрывали спектакли друг для друга и для старших родичей. У них имелся также кукольный театр, и каждый год 30 декабря, в день рождения Паулы, ставили «Красную Шапочку». Традиция сохранялась в более поздние годы, уже ради внуков и внучек, одна из которых, Рената Бетге, назвала бабушку «Душой и животворящим духом дома».
К этому периоду относятся наши первые сведения о Дитрихе – ему в ту пору около пяти. Источником служит его сестра-близнец Сабина:
«Я навсегда запомнила удивительную доброту брата, – писала впоследствии Сабина, – которая проявлялась, например, когда мы жарким летним днем собирали на склонах ягоды. Он то и дело пересыпал в мою корзинку малину, которую ему не так-то легко было собрать, но он хотел, чтобы у нас было поровну, и он также делился со мной питьем». При совместном чтении «он придвигал книгу ко мне… хотя из-за этого ему самому становилось неудобно читать, и всегда охотно откликался, помогал, о чем ни попросишь»11.
Рыцарственность Дитриха распространялась не только на сестер. Он с малолетства обожал гувернантку Бонхёфферов Кетэ ван Хорн, «по собственной инициативе принял на себя роль ее ангела-хранителя, покровительствовал ей и помогал, а когда на столе появлялось ее любимое блюдо, Дитрих восклицал: «Я уже наелся» – и отдавал свою порцию Кетэ. Он обещал ей: «Когда я вырасту, я на вас женюсь, чтобы вы всегда оставались с нами»12.
Сабина также припоминает, как в возрасте примерно шести лет ее брат изумился при виде стрекозы, зависшей над речкой, и, широко распахнув глаза, шепнул матери: «Смотри! Там какое-то чудище на воде! Но ты не бойся, я тебя защищу!»13.
Сестры Кетэ и Мария ван Хорн появились в доме Бонхёфферов спустя полгода после рождения близнецов и на два десятилетия прочно вошли в жизнь этой семьи. Кетэ главным образом возилась с тремя малышами. Обе сестры ван Хорн были набожными христианками, воспитанными в общине гернгутеров, в «Сторожевой башне Господа», и оказали заметное влияние на духовное развитие детей. Движение гернгутеров, основанное в XVIII веке графом Цинцендорфом, продолжало благочестивые традиции моравских братьев. В юности эту общину какое-то время посещала и Паула Бонхёффер.
Граф Цинцендорф отстаивал идею личных взаимоотношений с Богом в пику формальному лютеранству той эпохи, сводившемуся к посещению церкви, и противопоставлял скучной протестантской ортодоксии «живую веру». В его глазах вера была не столько интеллектуальным признанием тех или иных догм, сколько личной, преображающей встречей с Богом, поэтому гернгутеры всячески поощряли чтение Библии и семейную молитву. Идеи Цинцендорфа повлияли на Джона Уэсли, который наведался в Гернгут в 1738 году, в тот самый год, когда началась его реформаторская деятельность.
Семья Бонхёфферов отнюдь не являлась пиетистской, но кое-какие обычаи гернгутеров прижились и здесь. Бонхёфферы редко посещали церковь, крещение и похороны проводили отец или брат Паулы. Нельзя назвать эту семью антиклерикальной – более того, дети часто играли в «крещение» – однако христианство их было преимущественно домашнего характера. Чтение Библии и пение псалмов – всегда под руководством фрау Бонхёффер – заполняло ежедневную жизнь. Писание она ставила так высоко, что сразу же читала детям Библию в полном варианте, а не в изложении для детей. Иногда она прибегала к иллюстрированной Библии, но лишь с тем, чтобы пояснить прочитанное[5].
Вера Паулы Бонхёффер наиболее сильно проявлялась в тех принципах, которые оба супруга прививали детям: в семье превыше всего ценились альтруизм, великодушие, готовность помочь. Фройляйн Кетэ вспоминала, как дети любили делать ей приятные сюрпризы: «К примеру, они опережали меня и накрывали стол к ужину. Не могу с уверенностью сказать, что это была затея Дитриха, но думаю, это было так»15. По словам сестер ван Хорн, все младшие Бонхёфферы были очень веселыми и активными, но никогда не проявляли «грубость или дурные манеры». Правда, хорошее поведение порой давалось им нелегко. Кетэ вспоминала:
Переезд в Берлин, 1912 год
На протяжении трех столетий Бонхёфферы числились среди лучших семейств Швабского Халла. Первые поколения были ювелирами, затем появились врачи, священники, судьи, профессора и адвокаты. За несколько веков Бонхёфферы дали городу 78 членов совета и трех мэров3. О влиянии этой семьи свидетельствует и убранство церкви Святого Михаила (Michaelskirche), где Бонхёфферы увековечены в мраморе скульптур барокко и рококо, а также в эпитафиях. Последним представителем семьи, родившимся в этом городе, стал дед Карла Софониас, появившийся на свет в 1797 году. В 1806 году вторжение Наполеона лишило Швабский Халл статуса вольного города, и семья расселилась, хотя и следующие ее поколения, писавшие свою фамилию уже без умлаута, возвращались в этот город, словно к семейному очагу и святилищу. Отец Карла Бонхёффера много раз привозил сына в это средневековое поселение и посвящал его во все детали многовековой истории рода, вплоть до «знаменитой лестницы из черного дуба в доме Бонхёфферов на Херренгассе» и портрета «прекрасной дамы Бонхёффер», копия которого висела в доме Карла и в пору детства Дитриха4.
Точно так же наставлял, в свою очередь, и Карл своих сыновей. Его отец, Фридрих Эрнст Филипп Тобиас Бонхёффер (1828–1907), занимал высокий пост в судебной системе Вюртемберга и закончил карьеру президентом окружного суда Ульма. Выйдя в отставку, он получил от короля личное дворянство и переехал в Тюбинген. Отца Фридриха Эрнста помнили как «славного и доброго пастора, разъезжавшего по округе в собственном экипаже». Мать Карла Бонхёффера, Жюли Бонхёффер, урожденная Тафель (1842–1936), принадлежала к швабской семье, сыгравшей ведущую роль в демократическом движении XIX века, и отличалась либеральными взглядами. О своем деде по материнской линии Карл Бонхёффер писал: «Мой дед и его трое братьев были отнюдь не заурядными людьми. Каждый отличался собственными наклонностями, но всем им был присущ идеализм и бесстрашная готовность действовать в согласии со своими убеждениями»5. Двое из них подверглись временному изгнанию из Вюртемберга за демократическую пропаганду. Поразительное совпадение: двоюродный дед Карла Готтлоб Тафель угодил в заключение в крепость Хоэнасперг одновременно с прадедом Дитриха Карлом Августом фон Хазе, который перед тем, как полностью погрузиться в карьеру богослова, проходил период юношеского бунтарства. Так представители двух семейств, которые, объединившись, произведут на свет Дитриха Бонхёффера, познакомились в тюрьме. Мать Карла Бонхёффера дожила до 93 лет и была очень близка со своим внуком Дитрихом – на ее похоронах в 1936 году Дитрих произнес надгробную речь и всегда ценил ее как живую связь с тем замечательным поколением.
Семейное древо Карла и Паулы Бонхёффер успело дать столько выдающихся личностей, что можно было бы опасаться: новое поколение будет придавлено величием прошлого… Но нет, эта прекрасная родословная оказалась для очередных отпрысков не бременем, а скорее поплавками, придававшими им такую легкость, что юные Бонхёфферы не стояли – плясали на плечах гигантов.
* * *
За десять лет с 1898 года, когда два прославленных семейства объединилось браком Карла и Паулы, на свет появилось восемь детей. Первые двое сыновей родилось в один год: 13 января 1899 года Карл-Фридрих, а 10 декабря семимесячный Вальтер. Третий сын, Клаус, 1901 года рождения, за ним две сестры – Урсула в 1902 году и Кристина в 1903 году. 4 февраля 1906 года родился четвертый, – самый младший, – сын Дитрих, на десять минут опередив сестру-близнеца Сабину. Потом он всю жизнь дразнил ее этим своим преимуществом. Близнецов окрестил бывший капеллан императора, их родной дед Карл Альфред фон Хазе – он жил в пяти минутах ходьбы от дома Бонхёфферов. Младшенькая, Сюзанна, родилась в 1909 году.Все дети появились на свет в Бреслау, где Карл Бонхёффер занимал университетскую кафедру психиатрии и неврологии и руководил клиникой для нервнобольных. В последний день того года, когда он стал отцом крошки Сюзанны, Карл записывал в дневнике: «Хотя по нынешним временам семья с восемью детьми считается огромной, нам вовсе не кажется, будто их слишком много! Дом просторный, дети развиваются нормально, мы, родители, еще не стары и стараемся не баловать детей, но сделать их юные годы приятными»6.
Дом номер 7 по Биркенвельдхен, возле клиники, и впрямь был очень велик – трехэтажная громада со сводчатыми крышами, множеством дымовых труб, крыльцом с навесом и с широким балконом над большим садом, основным местом игр для детей – там они рыли себе пещеры, карабкались на деревья, ставили палатки. Дедушка Хазе, живший за рекой – притоком Одера, – частенько наведывался к внукам. Его жена скончалась в 1903 году, и за отцом ухаживала незамужняя дочь Елизавета, которая тоже играла важную роль в жизни детей.
При всей своей занятости успевал общаться с детьми и отец. «Зимой, – писал он, – мы залили водой старый теннисный корт с асфальтовым покрытием и двое старших впервые опробовали коньки. У нас имеется большая пристройка, предназначавшаяся для экипажа. Мы не держим лошадей, а потому это помещение отвели для всякого рода животных»7. И в доме тоже держали всевозможных питомцев, превратив одну комнату в зверинец, где обитали кролики, морские свинки, горлицы, белки, ящерицы и змеи. Тут же располагался естественно-исторический музей с коллекциями птичьих яиц, бабочек и жуков. Две старшие девочки получили в свое распоряжение отдельную комнату под кукольный дом, а на первом этаже старшие мальчики оборудовали мастерскую со столярным верстаком.
Фрау Бонхёффер правила хорошо налаженным хозяйством. Штат домашних служащих включал гувернантку, няню, горничную, служанку и повариху. В классной комнате наверху Паула занималась с детьми. В свое время Паула Бонхёффер несколько шокировала общество – незамужняя женщина сдает экзамен[4] и получает профессию! Но в браке она сумела с большой пользой применить полученные знания. Паула не скрывала недоверия к системе государственных школ, к прусской системе преподавания, основанной на муштре, и разделяла мнение, что немецким мальчикам дважды ломают хребет, прежде чем они вырастут: сперва в школе, а затем в армии. Мать не собиралась передавать своих детей в чужие, не столь заботливые руки, пока они не станут постарше. Когда дети подрастали, они поступали в местные государственные школы и все до единого блистали среди сверстников, но до семи-восьми лет единственным их наставником оставалась мать.
Паула Бонхёффер помнила наизусть большое количество стихотворений, псалмов, народных песен, и все эти сокровища передала своим детям, которые не забывали их и в старости. Маленькие Бонхёфферы охотно облачались в сценические костюмы и разыгрывали спектакли друг для друга и для старших родичей. У них имелся также кукольный театр, и каждый год 30 декабря, в день рождения Паулы, ставили «Красную Шапочку». Традиция сохранялась в более поздние годы, уже ради внуков и внучек, одна из которых, Рената Бетге, назвала бабушку «Душой и животворящим духом дома».
* * *
В 1910 году Бонхёфферы решили подыскать себе местечко для отпуска и выбрали идиллический, далекий от цивилизации пейзаж в горном лесу Глаца возле границы с Богемией, в двух часах езды на поезде от Бреслау. По словам Карла Бонхёффера, дача находилась «в маленькой долине у подножия горы Урниц, прямо на краю леса, при ней – лужайка, небольшой ручей, старый сарай и дерево, в раскидистых ветвях которого для детишек устроили сиденье и небольшую скамеечку»8. Этот сельский парадиз звался Вольфесгрюнд и находился так далеко от проезжих дорог, что на глаза не попадалось ни единой живой души, кроме одного чудака, «фанатично преданного своему делу егеря», который порой проходил мимо. Позднее Бонхёффер увековечил его в художественном повествовании под именем Gelbstiefel («Желтый сапог»).К этому периоду относятся наши первые сведения о Дитрихе – ему в ту пору около пяти. Источником служит его сестра-близнец Сабина:
Мои первые воспоминания относятся к 1910 году. Я вижу Дитриха нарядно одетым, маленькой ладошкой он поглаживает голубую шелковую подкладку. Потом я вижу его рядом с дедом – тот сидит у окна и держит на руках нашу младшую сестричку Сюзанну, полуденное солнце льет золотой свет. Тут очертания этой сцены расплываются, и дальше я вижу наши игры в саду уже в 1911 году, Дитриха с копной светло-пепельных волос, рассыпавшихся вокруг загорелого лица: он раскраснелся от беготни, отмахивается от надоедливых мух и высматривает уголок в тени, но лишь с величайшей неохотой откликается на призыв няни вернуться в дом, ведь шумная и увлекательная игра еще далеко не закончена, и в разгаре событий он позабыл о жаре и жажде9.Из восьми детей только Дитрих унаследовал светлый цвет кожи и льняные волосы матери. Трое старших братьев удались темноволосыми, в отца, и даже самый младший из них, Клаус, опережал Дитриха на пять лет, так что эти трое и две старшие сестры составляли собственный квинтет, а Дитрих возглавлял трио, в которое входили Сабина и Сюзи – «трое малышей». В этой маленькой компании Дитрих с готовностью брал на себя роль сильного и великодушного покровителя10.
«Я навсегда запомнила удивительную доброту брата, – писала впоследствии Сабина, – которая проявлялась, например, когда мы жарким летним днем собирали на склонах ягоды. Он то и дело пересыпал в мою корзинку малину, которую ему не так-то легко было собрать, но он хотел, чтобы у нас было поровну, и он также делился со мной питьем». При совместном чтении «он придвигал книгу ко мне… хотя из-за этого ему самому становилось неудобно читать, и всегда охотно откликался, помогал, о чем ни попросишь»11.
Рыцарственность Дитриха распространялась не только на сестер. Он с малолетства обожал гувернантку Бонхёфферов Кетэ ван Хорн, «по собственной инициативе принял на себя роль ее ангела-хранителя, покровительствовал ей и помогал, а когда на столе появлялось ее любимое блюдо, Дитрих восклицал: «Я уже наелся» – и отдавал свою порцию Кетэ. Он обещал ей: «Когда я вырасту, я на вас женюсь, чтобы вы всегда оставались с нами»12.
Сабина также припоминает, как в возрасте примерно шести лет ее брат изумился при виде стрекозы, зависшей над речкой, и, широко распахнув глаза, шепнул матери: «Смотри! Там какое-то чудище на воде! Но ты не бойся, я тебя защищу!»13.
* * *
Когда Дитрих и Сабина подросли и могли приступить к занятиям, Паула вверила их попечению фройляйн Кетэ, оставив за собой религиозное наставление детей. Первые задокументированные проявления богословского интереса Дитриха относятся к возрасту четырех лет. Он спрашивал мать, любит ли добрый Боженька трубочистов и «обедает ли Бог, как мы?»14.Сестры Кетэ и Мария ван Хорн появились в доме Бонхёфферов спустя полгода после рождения близнецов и на два десятилетия прочно вошли в жизнь этой семьи. Кетэ главным образом возилась с тремя малышами. Обе сестры ван Хорн были набожными христианками, воспитанными в общине гернгутеров, в «Сторожевой башне Господа», и оказали заметное влияние на духовное развитие детей. Движение гернгутеров, основанное в XVIII веке графом Цинцендорфом, продолжало благочестивые традиции моравских братьев. В юности эту общину какое-то время посещала и Паула Бонхёффер.
Граф Цинцендорф отстаивал идею личных взаимоотношений с Богом в пику формальному лютеранству той эпохи, сводившемуся к посещению церкви, и противопоставлял скучной протестантской ортодоксии «живую веру». В его глазах вера была не столько интеллектуальным признанием тех или иных догм, сколько личной, преображающей встречей с Богом, поэтому гернгутеры всячески поощряли чтение Библии и семейную молитву. Идеи Цинцендорфа повлияли на Джона Уэсли, который наведался в Гернгут в 1738 году, в тот самый год, когда началась его реформаторская деятельность.
Семья Бонхёфферов отнюдь не являлась пиетистской, но кое-какие обычаи гернгутеров прижились и здесь. Бонхёфферы редко посещали церковь, крещение и похороны проводили отец или брат Паулы. Нельзя назвать эту семью антиклерикальной – более того, дети часто играли в «крещение» – однако христианство их было преимущественно домашнего характера. Чтение Библии и пение псалмов – всегда под руководством фрау Бонхёффер – заполняло ежедневную жизнь. Писание она ставила так высоко, что сразу же читала детям Библию в полном варианте, а не в изложении для детей. Иногда она прибегала к иллюстрированной Библии, но лишь с тем, чтобы пояснить прочитанное[5].
Вера Паулы Бонхёффер наиболее сильно проявлялась в тех принципах, которые оба супруга прививали детям: в семье превыше всего ценились альтруизм, великодушие, готовность помочь. Фройляйн Кетэ вспоминала, как дети любили делать ей приятные сюрпризы: «К примеру, они опережали меня и накрывали стол к ужину. Не могу с уверенностью сказать, что это была затея Дитриха, но думаю, это было так»15. По словам сестер ван Хорн, все младшие Бонхёфферы были очень веселыми и активными, но никогда не проявляли «грубость или дурные манеры». Правда, хорошее поведение порой давалось им нелегко. Кетэ вспоминала:
Дитрих часто озорничал, порой в неподходящий момент. Помнится, он особенно любил проказничать, когда детям следовало быстро умыться и одеться, чтобы идти в гости. Как-то раз он скакал по комнате, напевая и мешая всем собираться. Вдруг дверь распахнулась, мать набросилась на Дитриха, дала ему две затрещины, справа и слева, и вышла. Безобразие тут же закончилось. Не пролив ни слезы, Дитрих сделал все, как надо16.
Переезд в Берлин, 1912 год
В 1912 году отец Дитриха получил кафедру психиатрии и неврологии в Берлине. Таким образом он оказался во главе своей отрасли науки в Германии и занимал этот пост до своей смерти в 1948 году. Трудно переоценить значение Карла Бонхёффера. Бетге говорил, что одного его присутствия в Берлине было достаточно, чтобы «превратить город в бастион против натиска психоанализа Фрейда и Юнга. При этом он вовсе не отрицал новые теории с порога и не отвергал из принципа любые усилия проникнуть в еще не исследованные области сознания»17. Карл Бонхёффер никогда публично не критиковал Фрейда, Юнга, Адлера и их теории, но относился к ним с изрядной долей скептицизма, обусловленного его приверженностью к эмпирической науке. Будучи врачом и ученым, Карл Бонхёффер с недоверием воспринимал избыточное теоретизирование по поводу неведомого царства так называемой псюхе. В подтверждение своих слов Бетге ссылается на друга Бонхёффера, Роберта Гауппа, психиатра из Гейдельберга:
В доме Бонхёфферов с глубоким предубеждением относились ко всякой расплывчатости в мыслях, в том числе и к некоторым видам религиозности, однако между отцовским и материнским подходом конфликта не возникало – согласно всем мемуаристам, эти двое прекрасно дополняли друг друга. Их взаимная любовь и уважение бросались в глаза. Эберхард Бетге описывал этот брак как «счастливый союз, в котором каждый партнер удачно дополнял сильные стороны другого. На их золотой свадьбе говорили, что за пятьдесят лет супружества они в сумме не провели и тридцати дней в разлуке»19.
Хотя Карл Бонхёффер не назвал бы себя христианином, он был вполне доволен тем, как жена воспитывает детей в вере, и поддерживал ее молчаливым одобрением, пусть только в роли наблюдателя20. Он не принадлежал к тому роду ученых, которые напрочь исключают существование иных миров, за пределами материального, и, по-видимому, искренне признавал ограниченность разума. Кроме того, он от всей души одобрял те принципы, в которых жена наставляла детей. К числу главных ценностей относилось уважение к мнениям и чувствам других людей, и Карл уважал чувства своей жены. Ее дед, отец и брат посвятили свою жизнь богословию; Карл знал, что веру Паула воспринимает всерьез и подбирает детям гувернанток со столь же серьезным отношением к вере. Он присутствовал на семейных религиозных собраниях и на праздничных службах, которые вела его жена, – псалмы исполнялись в обязательном порядке, столь же обязательными были чтение Библии и молитва. «Во всем, что касалось нашего образования, – вспоминала Сабина, – родители выступали единым фронтом. Немыслимо было, чтобы один сказал одно, а другой – другое». Идеальная среда для воспитания будущего теолога.
Вера Паулы Бонхёффер говорила сама за себя, проявлялась в том, как она в первую очередь заботилась о других, а не о себе, и к этому же приучала детей. «В нашем доме не было места лицемерной набожности или какой-либо фальшивой религиозности, – утверждала Сабина. – Мама ждала от нас последовательности и решительности»21. Посещение церкви как таковое ценилось невысоко; концепция «дешевой благодати», которую Дитрих впоследствии сделает столь популярной, вполне могла быть заимствована у Паулы – не сам термин, но стоящая за ним идея: вера без дел вовсе не вера, но ослушание перед Господом. В пору восхождения нацистов мать со всем уважением, но и с твердостью побуждала сына поступать так, чтобы Церковь жила в соответствии с прокламируемой ею верой, то есть публично выступать против Гитлера и предпринимать акции против нацизма.
Эта семья соединяла в себе все лучшее от того, что мы ныне назвали бы консервативными и либеральными или же традиционными и прогрессивными ценностями. Эмми Бонхёффер, знавшая семью много лет до того, как вышла замуж за Клауса, брата Дитриха, вспоминала: «Без сомнения, домом правила мать, она определяла и дух, и дела, но никогда не затевала ничего такого, чего бы не одобрил отец, что не пришлось бы ему по вкусу. Кьеркегор относит людей либо к этическому, либо к эстетическому типу. Ему бы увидеть эту семью, где гармонично сливались оба начала»22.
Сабина отмечала, что отцу была присуща величайшая терпимость, не допускавшая узости мышления и
Коллега, профессор Шеллер, как-то заметил: «Он не одобрял неумеренности, преувеличений, несдержанности и в самом себе все держал под неукоснительным контролем»24. Детей также приучали сдерживать эмоции; распускаться и давать волю чувствам считалось потаканием самому себе – как, впрочем, и неумение четко выражать свои мысли. После смерти своего отца Карл Бонхёффер писал: «Из всех его качеств я хотел бы, чтобы наши дети унаследовали простоту и правдивость. Я никогда не слышал от него пустых банальностей, он говорил мало и был убежденным врагом всякой моды и неестественности»25.
Новый дом на Брюкеналлее, возле северо-восточной окраины Тиргартена, уступал размерами особняку в Бреслау, и участок при нем был меньше. Зато он граничил с парком Бельвью, где гуляли члены королевской фамилии. Одна из гувернанток Бонхёфферов, – вероятно, фройляйн Ленхен, – будучи пламенной роялисткой, опрометью бросалась со своими питомцами поглазеть на проезжавшего мимо кайзера или кронпринца. Сами Бонхёфферы высоко ценили простоту и смирение, и им бы в голову не пришло таращиться на коронованных особ. Однажды, когда Сабина вздумала хвастаться тем, что малолетний принц подошел к ней и пытался ткнуть в нее палкой, ее рассказ был встречен неодобрительным молчанием.
В Берлине старших детей уже не учили дома – их отдали в школу по соседству. Завтракали на веранде, ели ржаной хлеб с маслом и вареньем, запивали молоком, реже какао. Занятия начинались в восемь утра, с собой ребята брали бутерброды с сосисками или с сыром, завернутые в непромокаемую бумагу. В Германии тогда никто не говорил «ланч» – это был «второй завтрак».
В 1913 году ряды школьников пополнил и семилетний Дитрих. Шесть лет он ходил в гимназию имени Фридриха Вердера. По словам Сабины,
В интуитивистской психологии и скрупулезном наблюдении за пациентами Бонхёфферу не было равных, но он принадлежал к школе Вернике, которая занималась исключительно мозгом и не допускала никаких отступлений: все решалось в терминах церебральной патологии… Он не чувствовал ни малейшего желания вступить в царство смутных, недоказуемых, дерзких и фантастических толкований, где столь многое предполагалось и столь малое удавалось подтвердить… Он оставался в границах эмпирического, доступного мира18.Карл Бонхёффер остерегался всего за пределами чувственного восприятия или прямых выводов из таких наблюдений. По отношению к психоанализу, как и по отношению к религии, его можно считать агностиком.
В доме Бонхёфферов с глубоким предубеждением относились ко всякой расплывчатости в мыслях, в том числе и к некоторым видам религиозности, однако между отцовским и материнским подходом конфликта не возникало – согласно всем мемуаристам, эти двое прекрасно дополняли друг друга. Их взаимная любовь и уважение бросались в глаза. Эберхард Бетге описывал этот брак как «счастливый союз, в котором каждый партнер удачно дополнял сильные стороны другого. На их золотой свадьбе говорили, что за пятьдесят лет супружества они в сумме не провели и тридцати дней в разлуке»19.
Хотя Карл Бонхёффер не назвал бы себя христианином, он был вполне доволен тем, как жена воспитывает детей в вере, и поддерживал ее молчаливым одобрением, пусть только в роли наблюдателя20. Он не принадлежал к тому роду ученых, которые напрочь исключают существование иных миров, за пределами материального, и, по-видимому, искренне признавал ограниченность разума. Кроме того, он от всей души одобрял те принципы, в которых жена наставляла детей. К числу главных ценностей относилось уважение к мнениям и чувствам других людей, и Карл уважал чувства своей жены. Ее дед, отец и брат посвятили свою жизнь богословию; Карл знал, что веру Паула воспринимает всерьез и подбирает детям гувернанток со столь же серьезным отношением к вере. Он присутствовал на семейных религиозных собраниях и на праздничных службах, которые вела его жена, – псалмы исполнялись в обязательном порядке, столь же обязательными были чтение Библии и молитва. «Во всем, что касалось нашего образования, – вспоминала Сабина, – родители выступали единым фронтом. Немыслимо было, чтобы один сказал одно, а другой – другое». Идеальная среда для воспитания будущего теолога.
Вера Паулы Бонхёффер говорила сама за себя, проявлялась в том, как она в первую очередь заботилась о других, а не о себе, и к этому же приучала детей. «В нашем доме не было места лицемерной набожности или какой-либо фальшивой религиозности, – утверждала Сабина. – Мама ждала от нас последовательности и решительности»21. Посещение церкви как таковое ценилось невысоко; концепция «дешевой благодати», которую Дитрих впоследствии сделает столь популярной, вполне могла быть заимствована у Паулы – не сам термин, но стоящая за ним идея: вера без дел вовсе не вера, но ослушание перед Господом. В пору восхождения нацистов мать со всем уважением, но и с твердостью побуждала сына поступать так, чтобы Церковь жила в соответствии с прокламируемой ею верой, то есть публично выступать против Гитлера и предпринимать акции против нацизма.
Эта семья соединяла в себе все лучшее от того, что мы ныне назвали бы консервативными и либеральными или же традиционными и прогрессивными ценностями. Эмми Бонхёффер, знавшая семью много лет до того, как вышла замуж за Клауса, брата Дитриха, вспоминала: «Без сомнения, домом правила мать, она определяла и дух, и дела, но никогда не затевала ничего такого, чего бы не одобрил отец, что не пришлось бы ему по вкусу. Кьеркегор относит людей либо к этическому, либо к эстетическому типу. Ему бы увидеть эту семью, где гармонично сливались оба начала»22.
Сабина отмечала, что отцу была присуща величайшая терпимость, не допускавшая узости мышления и
существенно расширявшая наши горизонты. Он считал само собой разумеющимся, что мы будем поступать как должно, и многого ожидал от нас, однако мы всегда могли положиться на его доброту и справедливость суждения. Он обладал острым чувством юмора и порой помогал раскрепоститься с помощью своевременной шутки. Собственные эмоции он строго держал под контролем, и в жизни у него не вырвалось ни одного опрометчивого слова. Его неприязнь к штампам порой вынуждала кого-то из детей запнуться, лишала уверенности, зато уже будучи взрослыми никто из нас не приобрел вкуса к расхожим фразам, пустой болтовне, банальностям. Сам он никогда бы себе не позволил пустить в ход шаблонную или модную фразочку23.Карл Бонхёффер приучал детей говорить лишь в том случае, когда им есть что сказать, не выносил расплывчатости в выражениях, как не терпел жалости к себе, эгоизма и хвастовства. Дети любили и почитали отца, а потому стремились заслужить его одобрение. Ему редко приходилось выражать неудовольствие словами – достаточно было приподнять бровь.
Коллега, профессор Шеллер, как-то заметил: «Он не одобрял неумеренности, преувеличений, несдержанности и в самом себе все держал под неукоснительным контролем»24. Детей также приучали сдерживать эмоции; распускаться и давать волю чувствам считалось потаканием самому себе – как, впрочем, и неумение четко выражать свои мысли. После смерти своего отца Карл Бонхёффер писал: «Из всех его качеств я хотел бы, чтобы наши дети унаследовали простоту и правдивость. Я никогда не слышал от него пустых банальностей, он говорил мало и был убежденным врагом всякой моды и неестественности»25.
* * *
Переезд из Бреслау в Берлин ощущался как великое событие. Для многих немцев Берлин был столицей вселенной. Здешний университет и вправду принадлежал к числу лучших в мире, столица империи была в то же время интеллектуальным и культурным центром.Новый дом на Брюкеналлее, возле северо-восточной окраины Тиргартена, уступал размерами особняку в Бреслау, и участок при нем был меньше. Зато он граничил с парком Бельвью, где гуляли члены королевской фамилии. Одна из гувернанток Бонхёфферов, – вероятно, фройляйн Ленхен, – будучи пламенной роялисткой, опрометью бросалась со своими питомцами поглазеть на проезжавшего мимо кайзера или кронпринца. Сами Бонхёфферы высоко ценили простоту и смирение, и им бы в голову не пришло таращиться на коронованных особ. Однажды, когда Сабина вздумала хвастаться тем, что малолетний принц подошел к ней и пытался ткнуть в нее палкой, ее рассказ был встречен неодобрительным молчанием.
В Берлине старших детей уже не учили дома – их отдали в школу по соседству. Завтракали на веранде, ели ржаной хлеб с маслом и вареньем, запивали молоком, реже какао. Занятия начинались в восемь утра, с собой ребята брали бутерброды с сосисками или с сыром, завернутые в непромокаемую бумагу. В Германии тогда никто не говорил «ланч» – это был «второй завтрак».
В 1913 году ряды школьников пополнил и семилетний Дитрих. Шесть лет он ходил в гимназию имени Фридриха Вердера. По словам Сабины,
ученики должны были добираться в школу самостоятельно, но Дитриха пугал одинокий переход по длинному мосту, и поначалу его сопровождал кто-то из взрослых, однако шел по другой стороне улицы, чтобы не срамить мальчика перед приятелями. Со временем этот страх прошел… Он также боялся Санта-Клауса и сильно испугался воды, когда нас с ним начали учить плавать. На первых занятиях он отчаянно вопил… но в итоге сделался отличным пловцом26.Дитрих неплохо учился в школе, но ему требовалась дисциплина, и в этом со стороны родителей отказа не было. Когда сыну исполнилось восемь, отец записал в дневнике: «Дитрих выполняет задания разумно и аккуратно. Он любит драться и часто нарывается на драку»27. Однажды он подрался с парнем, чья мать заподозрила, что у Бонхёфферов в чести антисемитизм. Паула Бонхёффер пришла в ужас от одного намека на это и сделала все, чтобы та женщина узнала: в ее доме антисемитизм абсолютно неприемлем.