Есаулов Максим. Потерявшие солнце

   – Серж, чем занят?
   – Да так, бумажки…
   – Кража поднимается. Пособишь?
   – Конечно…
   Антон сунул ему объяснение Гореловой:
   – Допроси ее по поручению Павленко. Слово в слово перепиши. Потом пройдись с ней до ее дома.
   Это рядом, на Восстания. Там ее мужик с ребенком сидит. Его заберешь, а ее оставишь. Его по той же схеме. Лады?
   Полянский кивнул:
   – Дай закурить. Спасибо. А не на корзину «пашем»? Павленко, как ты помнишь…
   – Все будет хорошо, Серега. Потом объясню. Там клиент созрел для разговора. Зоя! Зайди сюда, красавица.
   Горелова вздохнула и безропотно перешагнула порог…
   – Все-таки баба с псом? – не выдержал поднимающийся впереди Антона по лестнице Иваныпин и обернулся: – Да?
   – Иди-иди! – Антон слегка подтолкнул его в спину. – Ты обещал рассказывать, а не спрашивать.
   В кабинете было холодно. Затянутое серой пленкой небо за окном сливалось с серыми глыбами домов и черными мокрыми деревьями. Несмотря на середину дня, казалось, что уже наступили глубокие сумерки. Антон зажег свет и воткнул в сеть заботливо положенный женой в пакет кипятильник:
   – Чай будешь?
   Иваныпин кивнул:
   – И папиросочку, если можно.
   – И листы бумаги в придачу.
   Антон положил перед Лешей несколько белых прямоугольников и ручку:
   – Подробно и правдиво.
   Иваныпин несколько секунд помедлил, глядя перед собой, затем вздохнул и потянулся за ручкой.
   Горячий чай приятно распространялся по телу. По ногам елозило сквозняком. Под монотонное шуршание пера по бумаге Антон завороженно глядел в окно. Дождь продолжал уныло моросить по облезлому железу крыш. Бредущая по карнизу кошка брезгливо высоко поднимала лапы. В угловом окне, возле форточки курил молодой парень с лицом нерадивого студента. Чуть полноватая, темноволосая девушка выплыла из глубины комнаты и прильнула к его плечу. Он выбросил сигарету, задергивая шторы. Антон вздохнул. Его снова охватила усталость. Появилось непреодолимое желание дома, теплого пледа, телевизора, запаха Олькиных волос и Пашкиной болтовни. Он подумал, что…
   – Готово! – Иваныпин отложил ручку и шумно выдохнул, словно ныряя в ледяную воду.
   – Быстро что-то. – Антон взял листы с явкой. – Ну и почерк у тебя! А грамотность! Просто класс!
   – Могу не писать! – огрызнулся Иваныпин.
   – Не можешь, брат, не можешь, – бормотал Антон, силясь разобрать зашифрованные кривыми каракулями слова русского языка. – Постой! Ничего не понимаю. «В воскресенье, поздно вечером, точного времени указать не могу, я шел к Наде Рулевой, которая проживает Литейный, сорок пять, третий этаж, налево, дверь обита…» Так, это я сам знаю. «У бара „Лабиринт” встретил Раджа, фамилии его не знаю. Он проживает…» Не свисти, Леха, он там уже полгода не живет. А фамилия его Мухарбеков, что за год общения ты мог бы уже и знать. Понимаю, что на хрен тебе его фамилия, ну для нас хотя бы. Так, «встретили подвыпившего мужчину…», так, «неожиданно назвал нас педерастами…», так, «несколько ударов кулаком…», так: «взяли бумажник, часы, кольцо обручальное, перчатки», так, «натолкнулись на женщину с собакой», так, «продали, пропили, раскаиваюсь, не повторится». Не понял?! Это все, что ли?
   Память у Антона всегда была отменной, а происшествия на своей территории он знал наизусть.
   То, что такого грабежа не было, он помнил абсолютно точно. Видимо, протрезвевший потерпевший решил, что сумма ущерба не настолько велика, чтобы тратить драгоценное время, тем более злодеев вряд ли найдут. Иваныпин «кололся» совсем не на то, на что нужно.
   – Ты мне чего несешь? – Антон смял явку и бросил в корзину. Правда, аккуратно, стараясь не порвать. На худой конец могла пригодиться и эта писанина. – Кому на хрен твой жалкий гоп-стоп нужен? Ты про хату расскажи, про Восстания.
   – Про Зойкиных соседей, что ли? – Иваныпин выглядел озадаченным. – А чего там рассказывать: бухали, «бабки» кончились, Зойка предложила подломить соседей. Я стекло выдавил, было, врать не буду. Радж ее подсадил, она комнату прошерстила. Потом мы втроем пошли в «Ящик», ну рюмочную на «Жуках». Она все бабе Люде сдала, и они пошли продолжать.
   – А ты что? Побрезговал?
   – Не, я Ленку Тряпкину встретил, с Ковенского. У нее муж за грибами подался… – Иваныпин улыбнулся. – Ну мы и пошли покувыркаться. А что, все из-за этой комнаты? Я-то думал… – Леха заметно повеселел.
   – Индюк тоже думал! – Антона охватила злость.
   На Горелову, на себя, на всю свою работу, не позволяющую ни на секунду никому верить на слово. Он снова посмотрел в окно. Неумолимый дождь продолжал поливать город.
   – А сожитель Гореловой был?
   – Серега? – Иваныпин совсем успокоился. – Можно еще папиросочку? Спасибо. Он в комнате сидел. Он какой-то «звезданутый». С Зойкой из-за этого пересрался. Он вообще ее все уговаривает «подшиться», с ребенком носится, словно это его…
   Они в бане познакомились. Зойка там уборщицей работала, а он в «Армаде» рядом служил.
   Дверь скрипнула и приоткрылась. У Полянского было озадаченное выражение лица:
   – Антон Владимирович, можно вас на секунду!
   Называть друг друга на «вы» в присутствии посторонних они привыкли еще со времен старого начальника розыска. Он требовал этого неукоснительно.
   Антон сунул Иваныпину чистые листы:
   – В коридор. Подробно и правдиво.
   Иваныпин поднялся, разминая спину:
   – А рвать больше не будете? А то писать – не мешки ворочать. В смысле, что лучше мешки.
   – Ничего, тебе полезно.
   Полянский прикрыл за Лехой дверь.
   – Слушай, Антон, я допросил Голбана, но он говорит совершенно другое, чем…
   – Горелова? – Антон чиркнул спичкой и затянулся. Голова слегка поплыла.
   – Ну, – Полянский опустился на стул. – Я уже до «Ящика» смотался. Баба Люда все подтверждает. Даже шторы готова выдать.
   – Вот сучка! – Злость у Антона прошла. Осталась только усталость. – Это я про Горелову. Дай почитаю.
   Они секунду помолчали. Дождь негромко постукивал по стеклам.
   – Серж, не в службу, а в дружбу: приведи Горелову. Лучше будет, если я за ней сам не пойду.
   – Будешь должен.
   Оставшись один, Антон прикрыл глаза, слушая дождь. Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук.
   «Господи! Как меня все достало!» Зоя пришла в том же виде, в котором уходила два часа назад, только в глазах прибавился блеск, объясняемый восхитительно свежим запахом спиртного.
   – Расслабляешься? – Антон поднялся.
   – Чуть-чуть. Нервы успокоить. – Она кокетливо улыбнулась. – Напугали девушку, а на самом деле не такой вы и страшный, даже…
   – Зоя! – Антон подошел вплотную. – Так кто лазил в соседскую комнату?
   – В каком смысле? – В ее глазах на секунду мелькнул испуг. – Я же все рассказала. Это эти…
   Он ударил ее тыльной стороной ладони по щеке. Несильно, но хлестко.
   – Не врать! Сука!
   Голова ее дернулась, она сделала шаг назад. «Второй раз в жизни я ударил подозреваемого, – подумал он. – Интервал в семь лет. Но тогда это был насильник собственного ребенка, и я был желторотым… Нервы рвутся. Совсем ни к черту…»
   – Не надо, Антон Владимирович! – Горелова завыла, опускаясь на пол. – Не бейте! Простите! Испугалась я! Мне в тюрьму нельзя! У меня ребенок.
   Антон за воротник куртки поднял ее с пола и бросил на стул:
   – Хватит выть! Бери ручку и бумагу.
   Она послушно умолкла и выполнила команду.
   – Подробно, правдиво и без соплей о том, что воровала ребенку на хлеб. Ясно, хронь подзаборная?
   Она кивнула.
   – Я же тебе поверил, тварь! Решил, что жизнь у тебя такая тяжелая. Судьба несчастливая! Я же… А впрочем, чего я это тебе, шалаве, объясняю.

* * *

   Горелова быстро писала, испуганно оглядываясь на него. На улице стремительно темнело. На душе было грустно и слякотно.
   Гореловой и Иваныпину Павленко избрал подписку о невыезде. Задержал на трое суток Голбана, роль которого, по его словам, следовало еще выяснять, а прописки в городе у Сергея не было. Голбан – высокий тихий парень с серыми невозмутимыми глазами и чисто выбритым лицом воспринял все на удивление спокойно.
   – Сам виноват, – сказал он Антону, – надо было остановить их. – И, помолчав, добавил: – Вы заходите к Зое, а то, когда у нее друзья, она про дочку вообще забыть может. Ей пить нельзя, а так она нормальная.
   Антон пожал плечами, не понимая, как может быть нормальной мать, забывающая про ребенка, и что связывает этого неплохого вроде парня с Гореловой.
   – Не дергайся, через трое суток выйдешь, – сказал он Голбану, передавая его конвою. – И уезжай лучше к себе в Вологду.
   Совсем стемнело. Отдел потихоньку наполнялся людьми – подтянулась вечерняя смена.
   – Антон, – заглянул Вышегородский, – ты сводку написал на раскрытие?
   – Напиши сам, Артур. – Антон смотрел в окно. – Я домой поеду.
   – Я же фактуры не знаю.
   – Полянский расскажет.
   – Ладно.
   Дверь захлопнулась, но ненадолго.
   – Антон, на «сходку» идешь? – спросил Полянский.
   – Нет.
   – Чего грустный? Раскрыли кражу.
   – Кому это надо.
   – Что?
   – Все. Раскрытия наши. Горелову отпустили. Парня «забили» в камеру. Потерпевшие сказали, что на опознание штор приезжать у них нет времени, а сами шторы им не нужны. Можно выбросить. Иваныпин уже, наверное, пьет водку и трахает Горелову. И на все это ушел день моей жизни. Восемь часов, которые я мог бы провести с женой и ребенком или хотя бы зарабатывая для них деньги. Кстати, о зарплате слышно что?
   – Завтра обещают. – Полянский прислонился к косяку двери. – У тебя просто хандра. Вспомни убийство на Соляном. Это что? Тоже зря потраченное время?
   Антон наконец оторвал взгляд от черного, в водяных подтеках стекла.
   – Это исключение, подтверждающее правило.
   – Ты просто не можешь забыть крутых руоповских дел, – Полянский усмехнулся, – вот тебе гопники и кажутся…
   – Да РУОП здесь ни при чем. – Антон чувствовал, что начинает раздражаться. – Там тоже сейчас херней страдают. Бумажки с места на место перекладывают да спорят о правильных названиях группировок. Просто мне иногда кажется, что лучшие годы жизни уходят ни на что. На борьбу с ветряными мельницами.
   Полянский посмотрел на часы:
   – Пора на «сходняк». У тебя просто хандра, Антон.
   В коридоре он оглянулся:
   – Все пройдет когда-нибудь.
   Антон кивнул, глядя в окно:
   – Когда-нибудь пройдет все…
   Дождь и ветер подхватили его на выходе из отдела и втолкнули в хоровод бредущих к метро людей. Ядовито-желтыми пятнами плыли в сырой темноте уличные фонари. Город вздыхал и ежился под холодными струями воды.

* * *

   «…город, где убийство банкира стало такой же обыденностью… энтузиаст и поэт своего дела… криминальная столица… человек новой формации… плевок в лицо закона…»
   Цыбин выключил телевизор и сделал маленький глоточек обжигающего черного чая. Дождь неровно барабанил по стеклам, как работающий с перебоями двигатель. Анна спала, как всегда укрывшись одеялом с головой. Цыбин подумал, что вчерашний день – верх непрофессионализма и идиотизма, но через тройку дней это не будет иметь для него никакого значения. Горячий чай согревающим шариком скользнул по пищеводу. Капельная дробь убаюкивала и подталкивала обратно в постель. Он поставил чашку и, поднявшись, энергично покрутил головой, отгоняя сонливость. Анна заворочалась под одеялом, что-то недовольно ворча. Цыбин прошел в прихожую и отодвинул от стены фанерный гардероб. Два венесуэльских паспорта в щели под плинтусом густо пахли типографской краской. Он секунду подумал и сунул их в карман. Анна снова зачмокала и застонала во сне. Цыбин подумал, что утром все кажется совсем иначе, чем вечером. Мысли утрачивают категоричность и жесткость. Испания снова представлялась бедной на женскую красоту страной.
   – На работу не опоздай. – Он поцеловал Анну в ухо.
   Она недовольно пискнула и замахала рукой.
   На улице дождь старательно прижимал к асфальту сизый дым автомобильных выхлопных труб. Замызганное желто-коричневое такси остановилось сразу по мановению поднятой руки.
   – Пулково-два.
   – Сколько?
   – Не расстроишься.

* * *

   Самолеты на летном поле мокли так же кучно и уныло, как машины на стоянке перед полупустым зданием аэропорта. Группа смуглых индусов забивалась в автобус, с ужасом глядя на безнадежно-серое мокрое небо. У девушки в кассе был испуганно-жалобный вид. Трогательно вздернутая верхняя губа нервно подрагивала, как у попавшего в капкан кролика.
   – Компьютеры «зависли». Мы приносим извинения…
   Цыбин улыбнулся широко и поощрительно:
   – Когда же вы сумеете опустить их на землю?
   – Кого? – Она вконец растерялась.
   – Компьютеры. Вы сказали, что они «зависли».
   Розоватый язычок непроизвольно слизнул капельку, бегущую от виска до уголка рта.
   – Я… Я… Думаю…
   – К сожалению не ранее, чем часа через четыре.
   Брюнетке было около сорока. Прищуренно-оценивающие темные глаза. Высокая гладкая шея. Грудь, стремящаяся порвать синюю ткань форменной рубашки. Опытно выставленная в разрез юбки, обтянутая черной лайкрой безукоризненная нога.
   – Вы можете подождать в ресторане. У нас прекрасная кухня.
   Цыбин вдруг ощутил себя школьником, совращаемым учительницей, и подумал, как от многого отказывался последние годы.
   – Если только вы скрасите мое одиночество.
   Острые хищные глаза мгновенно пробежали его римский профиль, прямую спину, плащ от «Армани» и туфли за двести североамериканских рублей.
   – Вообще-то я на работе. Но для сохранения репутации фирмы…
   Она представила себе восхитительный обед в «Айриш-баре» и холодный «Мартини» перед…
   Он представил себе закушенную накрашенную губу, подрагивающие теплые колени и грудной прерывистый стон во время…
   Никто не думал о блуждающих взглядах, торопливом шуршании одежды и неловком безразличии после…
   «Клин выбивают клином…»
   Девочка в кассе перевела дух и вытерла влажный лоб рукавом форменной рубашки.
   «Какая молодец все-таки Эльвира Романовна. Приняла на себя весь удар улаживания ситуации с ранним клиентом. Выручила. Надо будет коробку конфет ей подарить…»
   Дождь продолжал поливать обреченные ждать солнца самолеты.

* * *

   На «сходке» его место было за сейфом. Серая металлическая махина надежно укрывала от глаз Вышегородского, да и всех остальных. Стиснутый между стальным бортом и гудящим от ветра окном Антон вспоминал запах Ольгиных волос и тепло ее губ. По спине бежали волнующие мурашки. Так хорошо, как минувшей ночью, не было уже давно. Он даже не чувствовал усталости после стольких часов без сна. Раздраженный голос Вышегородского фактически не пробивался в его сознание. Что-то рьяно возражал Ледогоров, объяснял Полянский, оправдывался Бенереску. Все было не важным и мелким.
   – Челышев! Антон! Заснул, что ли?!
   Сидящий ближе всех Юра Громов заглянул за сейф:
   – Тоха! Ты чего?
   Возврат в действительность неприятно царапнул грудь.
   – Здесь я, здесь.
   Артур картинно кривил губы:
   – Ты что сегодня делаешь?
   Антон мысленно пробежался по планам на день и вдруг неожиданно для самого себя разозлился:
   – Я, Артур Эдуардович, выберу какое-нибудь преступление, раскрою его и к восемнадцати ноль-ноль доложу.
   Вышегородский открыл было рот, но передумал и махнул рукой:
   – Не юродствуй. Доработай хоть Горелову и Иваныпина.
   – Слушаюсь, господин комиссар!
   Ледогоров захохотал. Остальные прыснули. Вышегородский снова сделал жест рукой:
   – Зарплата после пятнадцати. Все, работать. Челышев, задержись.
   Народ повалил к выходу.
   – Антон, догоняй. – Ледогоров имел в виду традиционное утреннее кофепитие в «Василисе».
   – Можешь курить. – Вышегородский достал пачку «Винстона». – Ты не думал поменять место работы?
   Антон пересел напротив стола:
   – Нет. А что, надоел?
   – По-моему, у нас вместе не получается.
   – По мне все нормально.
   – А по мне – нет.
   – Может, тебе поменять место работы?
   Вышегородский крутил незажженную сигарету между пальцев.
   – Антон, за что ты меня так ненавидишь?
   – Ненавидеть – слишком сильное слово. Просто мы разные.
   – Это не повод. Я, конечно, не суперсыщик, как ты или Полянский, но тоже не месяц работаю. Просто отношусь ко всему проще. Тебя раздражает, что меня назначили начальником, так каждый должен стремиться сделать карьеру. Да, у меня хорошие отношения с руководством…
   Антон встал:
   – Артур, меня раздражаешь не ты, а система, которая всегда предпочитает тех, кто относится ко всему проще. Я не собираюсь менять место работы. Меня все устраивает. Даже ты в качестве начальника.
   В коридоре он обернулся. Вышегородский продолжал глядеть в стол, вертя в пальцах незажженный «Винстон».
   На улице ветер почти стих. Дождь шел почти отвесно, медленно бомбардируя асфальт крупными каплями. Весело пузырились лужи.
   В «Василисе» было пусто. Полянский и Громов пили кофе. Ледогоров уже опустошил полстакана водки, запивая ее лимонадом. Бенереску ковырял вилкой остывшую яичницу.
   – Забыл сказать, чтобы без лука сделали, – пожаловался он.
   Антон взял кофе. Валя – сменщица Ксении – аккуратно записала сумму в толстую зеленую тетрадь.
   – Сегодня рассчитаюсь.
   Она кивнула. В противоположность Ксении она была угрюма, неразговорчива и все делала словно через силу.
   – Чего Артур? Воспитывал? – Ледогоров отхлебнул из стакана и, не запивая, закурил.
   – Место предложил поискать.
   – Вот урод. А ты?
   – Перебьется. Сам пусть ищет.
   – Правильно.
   Дождь колотил по жестяным козырькам за окном. Утробно булькала кофеварка. Все молчали.
   – Вторник, – констатировал Полянский, – до выходных еще далеко.
   Антон хлебнул кофе:
   – До отпуска еще дальше.
   – Ты когда?
   – По графику в июне.
   – А меня на март запихали. Ни то ни се.
   Помолчали. Бенереску доел яичницу.
   – А меня, мужики, чуть с выслугой на год не кинули, – сообщил он, ковыряя спичкой в зубах, – льготы за работу в зоне забыли. Хорошо, сам хватился.
   – И сколько до дембеля?
   – Год и пять.
   – Это можно дожить.
   – А то.
   Снова повисла тишина. Валя включила радио.
   «Бедственное положение секретарей, референтов и других технических сотрудников аппарата правительства обратило на себя внимание Президента России…»
   – А мы жируем! Б…и! – Полянский встал. – Пойду, материалов до дури.
   – Может, посидим, – Ледогоров щелкнул пальцем по стакану, – день зарплаты приравнивается к выходному. Я договорюсь в долг до вечера.
   – Не, не хочу. – Полянский покачал головой.
   Антон поднялся:
   – Я тоже не буду. После утреннего разговора не хочу подставляться.
   Бенереску выплюнул спичку:
   – А мне один хрен. Я кого вызывал на сегодня – все позвонили, перенесли. Давай, только хлеба хотя бы…
   Когда Антон шел за Полянским к выходу, ему показалось, что за столиками кафе прочно обосновалась беспросветная тоска.
   Павленко на месте не было. В дверях белела записка: «Убыл в прокуратуру». Антон поднялся в кабинет. Хоха куда-то испарился. Радио не работало. Стол завален бумагами. С потолка продолжало капать. Он набрал телефонный номер Свистунова:
   – Привет, есть новости?
   – Пока нет.
   – Понял. До связи.
   От окна ощутимо сквозило. Антон укутался в куртку, закинул ноги на стол и закрыл глаза.
   «К черту все. Запереться и подремать пару часов».
   В дверь постучали.
   «Не успел, мать вашу…»
   Особо опасный рецидивист с крамольной фамилией Бухарин осторожно оглядел кабинет.
   – Не занят, Владимирыч?
   Антон скинул ноги со стола.
   – Проходите, Алексей Васильевич.
   Называть седого, семидесятилетнего ООРа на «ты» он не мог.
   – Проблема, Владимирыч. – Бухарин присел на стул и задумчиво покачал головой. – Посоветоваться надо.
   Антон вспомнил их первое знакомство. Принимая «землю», он получил в наследство несколько наблюдательных дел на проживающих на ней «особо опасных». Инструкция требовала личного знакомства с каждым и еженедельных проверок образа жизни. Выбрав первого – Бухарина Алексея Васильевича, 1927 года выпуска, коренного ленинградца, имеющего в активе шесть судимостей (причем четыре за убийство и две за побег), Антон попытался вызвать его по телефону. Недовольный женский голос истерически сообщил, что «старый козел пьян» и «идти звать его к телефону дураков нет». Антон преодолел расстояние до гигантского дома на углу Восстания и Ковенского и битых полчаса разбирался в пятнадцати звонках на двери квартиры номер пять. Найдя нужный, добрых десять минут звонил, прежде чем услышал за дверью нетрезвый голос:
   – Кого надо?
   – Электрик я, – решил схитрить Антон, – счетчик надо проверить.
   Пауза за дверью продолжалась еще минут пять.
   – Па-а-шел на хрен, мент вонючий! – неожиданно взревел тот же голос. – А счетчик, козел, у тебя за спиной.
   Антон оглянулся. Счетчики всех квартир были выведены на лестничную клетку…
   Спустя два дня круглый седой старичок постучался к нему в кабинет и долго извинялся за «учинимые им третьего дня безобразия», так как пьяный он «имени своего не разумеет». Усадив Бухарина перед собой, Антон достал справку о судимости.
   – Алексей Васильевич, а как вы первую судимость получили?
   – О-о! – Старичок покачал головой. – Молодой был, горячий. С Пашкой, соседом, девчонку не поделили, почтальоншу. Слово за слово, ну я его на пику и посадил.
   – А вторая? Тоже «мокруха»?
   – Да. Через три месяца после освобождения иду я по Чернышевского, смотрю, мужик курит. Я ему: «Угости папироской!» А он: «Пошел ты, козел!» После зоны. Меня «козлом»? Ну я его на пику и посадил.
   – Потом, я смотрю, побеги у вас? – Антон с трудом сдерживал улыбку.
   – Да, – кивнул Бухарин, – не любил я сидеть. Кругом одни воры. Подонки. Я чужого никогда в жизни не брал. Воспитание. Я вообще не любил весь этот преступный мир.
   – А потом?
   – Потом освободился. Сидел в пивной у Московского с женщиной… – Лицо Бухарина вдруг стало каким-то мечтательным. – …В общем, завелся какой-то охламон. Ее непристойно назвал… Ну я его на пику…
   Про четвертое убийство Антон спрашивать не стал.
   Сейчас Бухарин был подавлен и озабочен. Он не знал, куда деть свои грубые руки со стола.
   – Что случилось, Алексей Васильевич? – Антон подвинул ему папиросы и украдкой зевнул. Спать хотелось неимоверно.
   – Беда, Владимирыч, – Бухарин достал «беломорину», бережно размял ее своими корявыми пальцами и продул. – Думать что-то надо…
   Он наконец решился.
   – В общем, так! Вчера я выпил немного. Ну не прав был. Грубил на кухне. Сосед мой, лимитчик хренов, ну который на хлебозаводе работает… В общем, в морду мне дал. Ну это ладно! Но он при всей квартире меня «пидором» назвал. Представляешь? Придется его, Владимирыч, завалить!
   Сон сняло как рукой. История свидетельствовала о том, что старик зря слов на ветер не бросает.
   – Может, не стоит, Алексей Васильевич? – осторожно осведомился Антон.
   – Сам не хочу, – сокрушенно покачал головой Бухарин, – хотелось на свободе умереть. Но придется. Делать нечего. – Он снова расстроенно вздохнул.
   – Надо подумать хорошенько, Алексей Васильевич. – Антон подумал, что со стороны их разговор сильно отдает шизофренией, но как никто другой он понимал, на каком тонком волоске висит жизнь бухаринского соседа.
   – Думай, Владимирович, думай, – горячо согласился Бухарин, – а то всем проблемы: писать, оформлять, следствие. Я ж понимаю: вам эти головняки тоже не нужны.
   Его желание уберечь сотрудников милиции от лишних проблем было абсолютно искренним.
   – Он же, бычье деревенское, не понимает в жизни ничего. Цену словечка не знает. Думает – молодой, здоровый. А его – хыч пикой в брюхо, и делай с ним что хошь.
   Бухарин достаточно доходчиво показал жестами, что можно делать с соседом после «пики в брюхо».
   – А может, он извинится? – безнадежно предложил Антон.
   Бухарин в сомнении хмурил брови.
   – Может, конечно, – уверенности в его голосе не было, – но если только тоже при всех. Хотя он не станет. «Крутой» больно.
   – Я попробую с ним поговорить. – Антон почувствовал выход из ситуации. – Он дома сейчас?
   – Был, ему вроде в ночную сегодня.
   – Значит, так, Алексей Васильевич, я через полчаса зайду и с ним переговорю, а пока – никаких «разборок».
   – Нет, нет, – замахал руками Бухарин, – я и из комнаты-то выходить не буду. От соблазна…
   Оставшись один, Антон подошел к окну. Вода просачивалась сквозь щели рамы и грязной лужицей скапливалась на подоконнике. «Интересно, в каком учебнике ОРД учат выходить из таких ситуаций».
   Павленко был на месте, важно восседая за пишущей машинкой.
   – Опять ты, Челышев, не стучишь!
   – Извини, стучат обычно мне! Как успехи?
   – Нормально, – Павленко откинулся на стуле, – прекращаем дело.
   – Как? – Антон опешил. – Почему?
   – За смертью обвиняемого, по статье пять, пункт восемь, – важно пояснил Павленко.
   Антону показалось, что он второй раз за утро сходит с ума.
   – Ты можешь толком объяснить? – взорвался он.
   – Прекрати на меня орать, Челышев! Я тебе не гопник какой-нибудь! – взвизгнул Павленко. – Сегодня Иваныпин и Горелова дали показания, что кражу совершила покойная ныне мать Гореловой Зои – Татьяна Петровна Горелова, а они оговорили себя под угрозами сотрудников уголовного розыска. Кстати, это мы еще будем проверять. Я готовлю материал в прокуратуру. – Павленко радостно блеснул глазами. – Так что дело на прекращение.