Есаулов Максим. Потерявшие солнце

   – Комплектность будете проверять? По накладной? – съязвил Цыбин.
   – Ничем не могу…
   Он бросил трубку. Ребенок, напуганный его резким тоном, закривил губы.
   – Только заголоси, удавлю, – ласково прошептал ему Цыбин и подумал, как стремительно падает самоконтроль. До самолета оставалось семнадцать часов двадцать пять минут. Он прошел на кухню и начал методично и аккуратно резать овощи для салата. Сквозило. Оконные стекла жалобно содрогались под ударами ветра.

* * *

   Антон и Андронов уже пять минут не могли разобраться с окнами.
   – Вот эти.
   – Нет, крайнее – это соседняя квартира.
   – Какая, к черту, соседняя! Это кухня…
   – Кухни все на торец выходят!
   Знакомая фигура в шляпе прочавкала к ним по грязи.
   – Готовы?
   – Определиться не можем.
   – Андронов! Ты оборзел?! Не можешь в пяти окнах определиться – паси все. Пошли, Антон.
   Дождь лил как из шланга. Ноги скользили по грязи. Темнота разбавлялась лишь теплыми прямоугольниками окон. Ближайший фонарь конвульсивно дергался на ветру метрах в пятидесяти над проезжей частью. На лестнице тлела одинокая тусклая лампочка. В полумраке Антон разглядел размытые фигуры Гималаева и Полянского, застывшие у двери на втором этаже. Под ногой Максакова нервно скрипнула деревянная ступенька. Он вздрогнул и замер на мгновение. Было слышно, как бухает над головами прохудившаяся кровля. Гималаев оторвался от двери и кивнул им. Максаков наклонился к уху Антона.
   – Пистолетик не хочешь достать?
   Антон извлек «макаров» и встал рядом с Гималаевым, справа от двери. Голова ныла. Под языком стало сухо-сухо. Колени стали мягкими и податливыми. По спине побежали колючие булавочки. В подвале недовольно мяукнула кошка. Максаков еще раз обвел всех взглядом, по-ковбойски поправил шляпу стволом пистолета и нажал кнопку звонка.

* * *

   Цыбин почувствовал неладное, сервируя стол. Холодная змейка проскользнула глубоко в груди. Заныла нога. Он отставил миску с салатом и осторожно подошел к окну. Кромешная тьма, дождь, мечущиеся деревья. Тревога на отпускала. Он привык доверять интуиции. В комнате придурошный ребенок продолжал ковыряться с игрушками. Тихо наигрывал Пако де Люсия. Цыбин вышел в прихожую и прислушался. Музыка мешала, но он не торопился ее выключать. Внизу скрипнула ступенька. Кто-то за дверью прерывисто вздохнул. Цыбин бесшумно выпрямился и вытер со лба пот. За дверью ждали. Если менты, то позвонят. Не открывать нет смысла: свет, музыка. Сколько их может быть? Он дотянулся до вешалки и достал из ящика «альбацесту» – раскладной испанский нож. В конце концов у него есть отличный заложник, и можно… Колоколом ударил по барабанным перепонкам дверной звонок. Он решил не спрашивать, кто, и, сместившись от дверного проема, отомкнул «собачку» замка.

* * *

   Дверь отворилась без слов. Щелкнул замок, и появилась тоненькая щель.
   – Милиция! – Максаков изо всех сил врезался в филенку плечом. Антон проскользнул мимо него и, не оборачиваясь, кинулся влево, чувствуя спиной, как разбегаются по комнатам Полянский и Гималаев. Кухня. Ошалевшая бабка с куском колбасы во рту. Ванная? Никого. Сортир? Тоже. Он вернулся в прихожую. На полу сидел мелко трясущийся мужик в «динамовском» спортивном костюме. Стоя перед ним, Максаков листал потрепанный паспорт. Лицо у него было хмурое. Где-то в глубине комнат захныкал ребенок. Появился Полянский и отрицательно покачал головой. Вслед за ним выскочила полная тетка в футболке и трениках.
   – Кто ваше начальство? Я этого так не оставлю! Где это позволено ночью к людям вламываться да детей пугать. Я вам обещаю…
   За ее спиной показалась такая же полная девица с заспанным лицом. Антон взял из рук Максакова паспорт и наклонился к «динамовцу».
   – Евгений Сергеевич, вы Цыбина знаете? Он здесь прописан?
   – Иваныча? – Мужика еще трясло. – Конечно, мы же его комнату снимаем. Он-то здесь не живет. Чего пыль-то копить и…
   – А связь у вас с ним есть?
   – Не отвечай им, Женя! Они не имеют права…
   – Молчать!!! – заревел Максаков.
   Все вздрогнули. В комнате заплакал окончательно проснувшийся ребенок.
   – Связь? – Мужик наконец поднялся с пола и протиснулся мимо Антона на кухню. – Да он в соседнем доме квартиру снимает. Такую же – номер восемь. Только отдельную. Вон его окна горят.

* * *

   Дверь пошла внутрь. С лестницы пахнуло гнилью и мочой. Цыбин напрягся. Рукоятка ножа в ладони стала скользкой.
   – Иваныч! Ты дома? – Сосед – вахтер с Карбюраторного, пьяница и дебошир – просунул в проем лохматую голову. Тепло покатилось по телу.
   – Заходи, Серега. – Цыбин быстро оглядел лестницу и притворил дверь.
   – Выручай, Иваныч! – Серега был почти трезвым, по его шкале, разумеется. – Менты меня ищут. Обложили.
   Снова неприятно закололо под ребрами.
   – Так прямо и обложили? За что?
   – А! – Серега махнул рукой. – Вчера в общаге на Бухарестской гульнул, раздухарился, и понесло. Вальке, из седьмого цеха, нос сломал. Будку вахты, стеклянную, разбил. А сейчас иду и вижу: подкатывают, родные! Я их номера ментярские наизусть знаю. С пистолетами все. Дом обложили. Сейчас в твою бывшую хату пошли. Видать, какая-то тварь стуканула, что у Зинки девчонка-то от меня. Я вот думаю…
   Цыбин уже не слышал. Ледяная волна окатила с ног до головы. Он все понял. Паспорт. Билет. Ребенка в одеяло.
   – Ты чего, Иваныч?
   Может, оставить его здесь? Нет, сейчас он может понадобиться как никогда. Заложник – это всегда шанс.
   – Иваныч…
   – Тихо, Серега, не перебивай. «Гаситься» можешь у меня. Я срочно уезжаю. Буду в пансионате, в Комарово. Дверь не открывай, к телефону не подходи. Жратва в холодильнике. Выпивка в секретере, в баре. Все, удачи!
   – Спасибо, Иваныч! Ты кореш! – Серега едва не полез обниматься.
   Перед дверью подъезда Цыбин вдохнул глубоко и успокоил сердцебиение. Ночь продолжала биться о землю потоками воды. Ветер раздавал направо и налево ледяные пощечины. Возле соседнего дома угадывались очертания «уазика». Цыбин свернул налево и быстро пошел по тропинке между домами. Пройдя метров пятнадцать, услышал сзади шаги и хлопанье дверей. Спина взмокла. Он дошел до дороги. Его никто не окликнул. Третья машина остановилась.
   – В центр! Ребенку плохо! – Он продемонстрировал малыша.
   Волковка растворилась за спиной, утонув в потоках дождя. Хотелось верить, что навсегда.

* * *

   По их лицам все было ясно. Полянский перешагнул через останки входной двери и опустился на пуфик у гардероба. Струйки воды сбегали с его плаща и скапливались на линолеуме. Гималаев и Андронов прошли в комнату и синхронно присели на диван.
   – Опоздали. Наверное, тачку поймал.
   Максаков снял с Сереги наручники и помог ему принять сидячее положение.
   – На платок. Кровь уйми. Нос цел, а значит, все пройдет.
   Серега кивнул.
   – Куда теперь? Комарово прочесывать?
   Антон покачал головой.
   – Нет. Это «залепуха». Специально для нас.
   Никто не спорил.
   – Квартиру смотреть будем? – спросил Андронов.
   – Это мы всегда успеем. – Антон поднял резинового ежика. – Миша, говоришь, у Ловчих была детская без ребенка?
   Максаков кивнул и полез за сигаретами.
   – Думаешь, он переквалифицировался на киднеппинг?
   – Не знаю. – Антон кружил по комнате. Он не знал, что ищет, но очень хотел найти. Он так долго искал Худого, а теперь, оказавшись в его жилище, не испытывал ничего, кроме раздражения и усталости. Порыв ветра распахнул окно и ворвался в комнату, кружа подхваченные со стола кусочки бумаги. Один остался на месте, придавленный телефонным аппаратом. Антон вытащил его. Многократно повторяемая запись: 11.00. Как будто кто-то машинально черкал, разговаривая по телефону. Подошел Максаков.
   – Хотелось бы еще знать, где в одиннадцать.
   Окно никто не закрывал. Комнату заполнили шумы дождя и ветра. Антон снял трубку «Панасоника».
   – Стас, ты в технике самый продвинутый, где здесь повтор?
   – Решеточка. – Андронов изобразил пальцами тюрьму.
   Несколько секунд все, замерев, слушали звук автонабора. Соединилось, пошли длинные гудки. Трубку сняли на седьмом.
   – Алло, «Благотворительный приют „Святая Мария”».
   Антон помедлил секунду:
   – Здравствуйте, я звонил вам сегодня…
   – Господи! Сколько вам говорить! Приедете к одиннадцати и сдадите своего ребенка, только не понимаю, зачем вам вообще…
   Он прикрыл глаза, пытаясь остановить боль над левым виском:
   – Простите, где вы находитесь?
   Казалось, что дождь заполз в окно и лижет ему щеки.

* * *

   Цыбин попросил водителя остановить на Гончарной. Московский вокзал жил своей обыденной ночной жизнью. Уезжающие, приезжающие, провожающие, встречающие, носильщики, бомжи, проститутки, кавказцы, менты. Ругань, крики, гудки, свистки, запахи, музыка. Дождь, ветер, мрак, прорезаемый неистово пляшущими фонарями. Цыбин обошел здание и остановился у края платформы, где топтались старушки с табличками: «Сдается квартира». Выбрав одиноко стоящую в коричневом пальто и синем платке, подошел.
   – Сто пятьдесят в сутки, сынок, – бабуля схватила его за рукав, – рядом, здесь на Пушкинской, чисто, но без телевизора.
   Он достал две пятисотрублевки.
   – Держи, мать, мне на сутки, но помоги ребенка покормить. Жена от поезда отстала, только завтра будет, а он уже голодный.
   В подтверждение сказанных слов малыш тихо заскулил. Он вообще был какой-то странный: не орал, не вопил, а или улыбался, или тихо скулил.
   – Конечно, сынок, идем. Придумаю что-нибудь. – Старушка проворно засеменила вперед. – Надо же, какая девка-то у тебя бестолковая: от ребенка с мужиком потеряться…

* * *

   Свет вспыхнул так ярко, что Антон на секунду зажмурился. Коридор «убойного» был пуст. Из-за двери одного из кабинетов высунулся Толик Исаков.
   – Дежурство спокойное. Город под контролем. Поймали супостата?
   Максаков не ответил и начал отпирать свою дверь.
   – Жаль, – грустно вздохнул Исаков, – думал, ОПД по Фонтанке спишу.
   – Ледогорыча не видел? – Голова у Антона гудела, как барабан.
   – Спит в четыреста третьем.
   – Ну и слава богу.
   Максаков распахнул свою дверь.
   – Ну чего? По койкам?
   – А ужин? – Андронов вскинул брови. – Руководство должно кормить личный состав.
   – Кормись сам. Я умираю – спать хочу. Завтра вставать рано. Антон, могу предложить полдивана. Приставать не буду.
   – А я только обрадовался! Спасибо, приюти Сержа. Мне Гималаев ключ оставил. Он-то живет напротив.
   Кушетка была жесткой, но широкой. Антон укрылся найденной в шкафу шинелью и слушал жестяную чечетку дождя. Голова плыла. Он ждал теплого оранжевого солнца. Веселого и могучего, разорвавшего цепи и пробившего панцирь сине-серых крыш. Не дождавшись, провалился в сырое холодное забытье.

* * *

   Ребенок спал, блаженно улыбаясь, сжимая в руке какую-то машинку. Цыбин лежал на кровати и курил, выпуская кольца дыма в потолок. Он заставил себя не искать причин случившегося. Какая разница, за что его ищут, если через тринадцать часов это не будет иметь никакого значения. Надо сосредоточиться на оставшемся времени. Через тринадцать часов Цыбин исчезнет, а никому не известный гражданин Венесуэлы взойдет на борт самолета. Все должно быть нормально. Хотя… Ноющей червоточиной сверлила мозг мысль, что ребенка лучше бросить здесь, в пустой квартире, или подбросить куда-нибудь. Это было разумно. Это было правильно. Это было безопасно. Цыбин точно знал, что он так не сделает. Он знал, что отвезет его завтра в приют. Он знал, что несмотря ни на что, он не рискнет жизнью этого маленького уродца. Какое бы отторжение он у него ни вызывал. Наверное, было просто пора. Наверное, было просто хватит. На переходе между жизнями нужно сделать что-то символичное. Он подумал, что сказал бы священник. Он подумал, что никому в голову не придет ждать его в приюте. Он подумал, что пора прекращать думать и начинать спать. Дождь молотил и молотил, унося мысли куда-то вверх. Сигарета кончилась.
   «Никакого снега», – подумал он и уснул.

* * *

   Антон проснулся в тишине. Ветер стих. Дождь мелко и бесшумно моросил. Повсюду виднелись огромные лужи. Антон добрался до туалета и долго и тщательно мыл лицо. Заглянул Максаков:
   – Одеколончику дать? Пошли, чайник вскипел.
   Все уже собрались в его кабинете. Ледогоров дернул Антона:
   – Я с вами. Без опохмела. Жестко.
   Максаков извлек из сейфа несколько радиостанций:
   – В «дежурке» стрельнул, пригодятся.
   – Не рано едем?
   – Нормально, еще к местным заскочим. Насчет маскировки договоримся. Потом осмотреться надо.
   – Согласен.
   – Все, двигаемся, только напишу заму, чтобы сходку провел.
   На улице было полное безветрие. Дождь сыпал вертикально. Не верилось, что вчера свирепствовал ветер. Владимиров крутанул ручку, «уазик» рыкнул и затрясся. Скопившаяся за ночь на брезентовой крыше вода капельками поползла вниз по стеклам.
   – С Богом, – сказал Максаков. Машина тронулась.

* * *

   Цыбин пил чай и смотрел, как накормленный остатками вчерашнего ребенок возит по столу машинку. Необъяснимая тревога посасывала внутри. Очень хотелось просидеть здесь полдня и махнуть потом в аэропорт. Он отогнал эту мысль, оделся, завернул малыша в одеяло, не став одевать ему даже подмоченные ночью штаны, и вышел во двор. Обыкновенный питерский колодец. Ободранные стены. Скворечники чьих-то жизней. Квадрат тоскливого, плюющегося неба. Шаги гулко отдавались где-то вверху. Чтобы поймать машину в нужную сторону, пришлось перейти Невский. Толпы людей шли куда-то решать свои маленькие и большие проблемы, работать, спать, пить водку, читать книги, колоть наркотики, сочинять музыку, совокупляться, рожать и умирать. Он на секунду представил, что сделали бы они, узнай, кто он такой. Скорее всего, ничего. Еще быстрее побежали бы по своим делам. Оставалось шесть с половиной часов. Желтая «шестерка» затормозила, шипя протекторами на мокром асфальте.
   – Угол Введенской и Кронверкского, пожалуйста.

* * *

   – Внимание нарядам, я «Дунай»! – фыркнула рация в машине. – Только что от дома двадцать три по проспекту Динамо угнан автомобиль «БМВ» зеленого цвета, госномер…
   – Во дают! – покачал головой усатый гаишник. – Я тот дом знаю. Там охрана, видеокамеры. А один хрен!
   Антон не ответил. Он старался не сводить глаз с парадной, в которой располагался «Приют “Святая Мария”». Выклянченная по знакомству в Петроградском РУВД гаишная машина с усатым капитаном позволила им с Максаковым, нацепив бляхи и взяв жезлы, занять наиболее выгодную позицию. Немного мешала обзору начинающаяся на месте скопления торговых павильонов стройка. Все так же моросило. Александровский парк стоял залитый водой и растопыривший голые пальцы деревьев. Капитан чувствовал себя не в своей тарелке. Старался никого не тормозить и часто спрашивал, надолго ли мероприятие?
   – …преступник двигается в сторону Троицкого моста. Всем нарядам…
   Антон бросил взгляд на трамвайную остановку, где пили пиво Андронов с Ледогоровым. Полянский и Гималаев сидели в кафе прямо возле входа в приют. Было одиннадцать десять.
   – Надо было внутрь идти, – буркнул подошедший Максаков.
   – Нельзя. Вдруг у него там связи. К тому же дети…
   – А так пропустим. Вот, блин, видишь?
   Длинный красный трамвай, подойдя к остановке, перекрыл им видимость. Черноглазая девушка в красной шапочке скользнула по ним безразличным взглядом.
   – Первый, я третий. Подъехал мужчина с ребенком. Желтая «шестера». Ты бы посмотрел…
   Антон выругался. Андронов справедливо предлагал ему опознать Худого, но дурацкий трамвай продолжал перегораживать улицу. Он дернулся обойти его спереди, но в этот момент тот наконец пополз. Пришлось ждать. Улица была пуста. Андронов показал жестами: «А я чего мог?!» – и кивнул на дверь приюта. Антону казалось, что стук его сердца слышен на другом конце города. Выступила испарина.
   – Подтянемся поближе?
   Максаков мотнул головой.
   – Как выйдет – определишься. Если он, то Поляк и Игорь из кафе сзади, а мы с мужиками отсюда.
   Антон не сводил взгляд с двери. Подъехала «Газель». Внутрь начали заносить столы и стулья.
   – Плохо видно. – Он, не глядя, достал папиросу.
   – Внимание всем постам, принять меры к розыску и задержанию автомашины «БМВ»…
   – Долго нам еще? Мне на обеспечение…
   Дым унял легкую дрожь. Взгляд скользнул в сторону и уперся в Худого. Даже теперь, зная, кто он, Антон не мог называть его по-другому. Худой шел по Кронверкскому прямо на них. Он уже был далеко от кафе и от ребят на остановке. Он подходил к перекрестку с Введенской. Их разделяло пятнадцать метров дороги. Антон не успел подумать, что он не выходил из дверей, что он совсем не изменился за эти годы. Не успел ничего сказать Максакову и капитану. Не успел, потому что Худой посмотрел ему в глаза и узнал. Его лицо никак не изменилось, но Антон почувствовал, что узнал. И тогда он неожиданно улыбнулся ему и сошел с тротуара.

* * *

   Цыбин сделал у приюта три круга, объяснив водителю неточным знанием нужного адреса. Ничего. Серое питерское утро на перекрестке. Голодные гаишники шинкуют «капусту». Мокнущие пассажиры неподошедших трамваев. Осталось меньше пяти часов. Он выберется.
   Старший воспитатель смотрела на него, как на нерадивого ученика. На ней был строгий полосатый костюм и очень дорогие очки. Видимо, воспитание сирот оказалось делом прибыльным.
   – Почему Юрий Арнович не приехал?
   – Он умер.
   Она даже сняла очки.
   – Что?!
   – Несчастный случай. Вместе с Людмилой Борисовной.
   – Какой ужас! Давайте ребенка.
   Она уже явно начала подсчитывать неполученные дивиденды. На прощание малыш улыбнулся ему.
   Дверь оказалась перегороженной. Грузчики никак не могли пропихнуть в нее широкий письменный стол. Их мат вперемешку с хриплым дыханием разносился по вестибюлю.
   – Выйдите через запасной выход, на Лизы Чайкиной, – предложил охранник.
   На улице Цыбин плотнее запахнул плащ и подумал, в какую сторону идти? Хотелось есть и коньяка. Решив пойти в «Моцарт», он зашагал в сторону «Горьковской». Гаишники топтались на прежнем месте. Капитан и два стажера. Один уставился на Цыбина немигающим взглядом. Знакомые чуть раскосые глаза. Цыбин полез за сигаретами и вдруг вспомнил. Сразу все вспомнил: залитую солнцем квартиру на «Кораблях», боль в ноге, запах крови, запах своей крови, грохот «пээма», треск «смит-вессона», холодную набережную Фонтанки и этот взгляд. Парень улыбнулся весело и радостно, как старому другу. Цыбин понял – никаких случайностей. Он пришел за ним. Он не один. Самолет взмыл в воздух и полетел к солнцу без одного пассажира. Где-то завыла милицейская сирена. Машинально он кинул в рот сигарету. Пальцы наткнулись на рукоятку ножа. Еще есть шанс. Сзади наверняка поджимают. Справа парк, залитый водой. Значит, остается только пройти через них. Тех, кто впереди. Вперед и влево в арку. Нож мягко раскрылся в кармане. Самолет не улетит без него.
   Улыбнувшись в ответ, он шагнул с тротуара.
   «Бомба» вылетела справа, со стороны одностороннего движения. Сидевший за рулем двадцатилетний угонщик, оглушенный воем милицейских сирен за спиной, слишком резко переложил руль. На скользком асфальте машину развернуло, и она пошла юзом. В последнюю секунду Цыбин боковым зрением увидел летящую массу, заметил, как расширились глаза мента, но прыгнуть не успел. Удар выбросил его на середину дороги. Боли не было. Мокро и холодно. Свет медленно гас. На лицо падали капли дождя. Он считал их. Кто-то приподнял его голову. Кого-то настойчиво звали по имени:
   – Иван! Иван! Иван! «А ведь это меня так зовут. Это я!» – подумал Цыбин и умер.

* * *

   – Все, – сказал Максаков. – Оставь его. Он мертв.
   Антон выпрямился. Цыбин лежал на спине. В его лице застыла решительность.
   – Соскочил все-таки, – у Антона нестерпимо раскалывалась голова, – соскочил.
   Он отошел к тротуару и никак не мог прикурить. Папиросы ломались в руках.
   – Соскочил! – Антон швырнул пачку на землю и неожиданно ударил ногой по стоящей рядом телефонной будке.
   С грохотом рухнуло стекло. Он ударил еще и еще. Стекла осыпались одно за другим. Какая-то женщина шарахнулась в сторону.
   – Соскочил!!!
   Рядом невозмутимо курил Максаков. Лил дождь.
 
    Санкт-Петербург, 1998–2001