- Это ты некрасивая? - всплеснула руками Леля. - Еще какая красивая. Она потянулась к торбе и достала из нее сумочку. - Это тебе, возьми. Лак для ногтей, французский. - Леля вынула граненый флакончик и протянула Машеньке.
Та взяла у нее флакон.
- Не знаю, какие у меня ногти, так, растет что-то, я и не думала о них никогда.
- Возьми-возьми, это хороший лак. Он мне ни копейки не стоил подарок.
- Подарок... - Машенька посмотрела на свои пальцы и удивилась - ногти были ровные и ухоженные, откуда вдруг у нее такие? Или не замечала? Спасибо. - Она вертела флакончик то так, то этак, не зная как подарком распорядиться. Поставила на угол стола, подумала, а если смахнёт, зажала между коленями, опять взяла на ладонь.
Леля вдруг потупила взгляд и спросила нетвердым голосом:
- У тебя с Иваном Васильевичем что-нибудь было?
- Нет, - ответила Маша просто.
- Влюбилась? - Леля подняла голову. - Как в романах: любовь с первого взгляда?
- Да, наверное. Я сама не понимаю, как это вышло. Я его ведь и не знаю почти совсем. Да и человек он не моего склада. Я же ведь и в театры мало ходила, и на выставки, и вообще. Но, я думаю, разве это важно? Понимаешь, Леля, есть в нем что-то такое... такое... ну, такое, чего у других нет. Ну, не знаю, может, мне только кажется. Может, это я сама его сочинила, чтобы не было очень уж одиноко. Только я решила, что должна с ним обязательно встретиться.
- И что тогда? Ну, когда ты с ним встретишься.
- Что тогда? Приведу его к себе и все ему расскажу.
- Про любовь?
- И про любовь тоже.
- Вот так сразу приведешь и расскажешь? Без ухаживаний?
- Почему без ухаживаний? Положу с собой в постель, в постели и расскажу.
Леля смотрела на Машеньку распахнутыми настежь глазами, и той вдруг стало неловко за все эти застольные откровения. Машенька улыбнулась Лёле и сказала, будто оправдываясь:
- Красивым просто, красивые мужика красотой берут. А у нас, у не красивых, один инструмент - пизда. Пока мужика в постель с собой не положишь, он от тебя нос воротит и всех баб, которых видит, глазами трахает.
- Значит, тебе нужен мужик? А как же любовь? Ты только что про любовь рассказывала.
- А разве любовь без этого самого бывает? Без постели? Без этого вкуса нет. А без вкуса и запаха только ангелы, наверное, живут. Слушай, - сказала Машенька, - у меня тут есть немного ликера. Хочешь, в чай его добавим, для запаха ?
- Лучше так: чай отдельно, ликер отдельно. Знаешь, как я первый раз мужчину узнала? Я в начале девяностых ходила пешком в Китай, работала челноком. Из Красноярска через Читу доезжала до Приаргунска, а там - ноги в руки и как получится. Ни виз не было, ни знакомых - как лазутчик, переходила границу сперва туда, потом, уже с товаром, обратно. Ходила часто, и всегда все удачно, но вот однажды... Короче, туда-то я перешла нормально - закупилась, упаковалась, иду обратно. Я ж не знала, что в это самое время с пограничной заставы сбежал солдат. С автоматом, застрелил сержанта и двух товарищей, с которыми выходил в наряд. И все думали, что он подастся в Китай, поэтому граница в тот раз охранялась особенно строго. Я иду, ни о чем не знаю - перешла речку, затем другую, прошла знакомый рыжеватый лесок, перешагнула через колючую проволоку - вот тут-то меня погранцы и взяли. Два молоденьких пограничника и собака Алый...
- Пограничные собаки, они же злые. Я б, наверно, со страху сдохла.
- Короче, потом ребята проводили меня до шоссе, остановили машину, товар мой помогли погрузить... Так я в первый раз имела мужчину, даже сразу двух, по очереди. Ничего, мне понравилось. Сначала было больно, а потом хорошо, привыкла. Собака только очень мешала, ревновала, наверное. - Леля бросила взгляд на часы, тикавшие тихо на подоконнике, затем лукаво посмотрела на Машеньку. - А хочешь я тебе расскажу, как я делала минет?
Рассказ Медсестры Лели
Я в Сибири на одном месте никогда не сижу. У нас, тувинцев, по всей Сибири сплошные родственники. И по Оби, и по Енисею, и на Байкале. Одним летом я ездила навещать родню в низовья реки Оби, неподалеку от Салехарда, на речку Мокрую. Там у них хорошо, спокойно - главное, такое свойство местной природы, что ни клопов, ни тараканов не водится, специально даже, говорят, завозили, а они соберутся в стаю и оттуда обратно, берегом, за Самаровскую яму, это от Березова километров еще двести пятьдесят. Правда, там у них и лягушек нет, одни ящерицы, так что вечером тихо-тихо, только рыба на плесе плещется. Они рыбой, в основном, и живут и на рыбу, в основном, промышляют.
А уж птиц там по озерам да по болотам - в глазах черно. Гуси, лебеди, казарки, чагвои, турпаны, сынги, чернеди, соксуны, полухи, гоголи, свищи, савки, чирки двух родов, селезни, крохали, лутки - это те, которых в пищу употребляют. А еще сукулены, гагары, турухтаны, стерки, журавли - всех названий-то не упомнишь, так их там много. Даже в Торгалыге, у нас в Туве, такого разнообразия я не видела.
Но это еще не самое удивительное. Самое удивительное, это когда мы на моторке на Обскую губу плавали. Вот где рай так уж рай, другого слова не подберешь. Представляешь, стоят на берегу друг от друга неподалеку островерхие ненецкие дома-чумики, а рядом такие же, но челдонские, юракские, хантыйские, нганасанские, и детки вокруг бегают вперемешку, играют в свои детские игры. И никто-то там на них не орет, никто никого не гонит, слов ругательных там вообще не знают, а подарки какие друг другу дарят - залюбуешься, такие красивые. Мне штаны ровдужные подарили, хорошие, без всякого затыкания, и платье из цветных лоскутков и со вставочками из неплюевой кожи. Там мужья приезжают с промысла, а жены их разденут, накормят, положат мужью голову себе на колени и ищут в голове насекомую да не глазами, не как везде, а ощупью, так ласково, мягонько так. И насекомую когда в голове найдут, сразу в рот ее без всякой брезгливости, потому как те нательные паразиты человека едят без милости, вот и их за это жестокосердие тож без милости кушать надо.
Я там даже запахи полюбила, не то что у нас, в Туве. В Сергек-Хеме, в рыболовецком совхозе, когда пыжьянов и кунжей промышляют, там воняет на всю тайгу А здесь запахи вроде те же, и все равно как-то сладко дышится, да и мухи не такие остервенелые. Правда, ветер такой бывает, что рыбу прямо из черной воды выхватывает и та рыба людям в окошки бьется.
Теперь слушай, расскажу про минет. Выхожу я как-то на обский берег, он зеленый, в купырях да ромашках, а вдоль берега коровы пасутся - с белыми медведями наравне. На Оби, на Енисее, вообще на Севере белый мишка, считай, как дворовый скот, он с коровой никогда не воюет Потому что есть ему запрещение от мощей святого Василия Мангазейского, чтоб медведи, значит, скот не губили. Я гуляю, слева вода дымится, а в воде на песчаной отмели, вижу, греются на солнце белухи. Знаешь, кто такие белухи? Это полузверь, полурыба, но скорее все же белуха зверь - рыбьего в нем менее чем зверёвого. Лежат такие большие, ласковые, а одна лежит ко мне ближе всех, на спину перевернулась и млеет. Я к ней ближе, она сопит, свои ласточки на груди сложила, как красна девица, будто стыд свой от меня прячет. Я ей: "Тихо, - говорю, - я не страшная", а сама ее по брюху всё глажу и мурлычу что-то из Валерия Ободзинского. Только, чувствую, в районе хвоста вылезает у нее что-то острое, что-то в венах, киноварных прожилках и похожее на бычачий уд...
- Уд? - услышав непонятное слово, удивленно спросила Машенька.
- Хуй, - мгновенно перевела Леля со старинного на современный язык. Затем продолжила свой рассказ.
...Вылезает и набухает все, набухает, и тянется ко мне, и подрагивает, а в маленьком белужьем глазке такая стоит любовь, что в сердце у меня, как в замочке, кто-то будто ключиком повернул, и я не удержалась и это сделала. А после губы платочком вытерла и поцеловала белуху в веко. Оно соленое у нее, ее веко-то, и нежное, как у маленького ребенка.
Чай остыл, настолько этот Лёлин рассказ увлек и заворожил Машеньку. Она сидела ни жива ни мертва и даже прослезилась, расчувствовавшись. Леля пригубила ликера.
- Давай, - вдруг сказала она, - ты будешь моей помощницей, когда я Ивана Васильевича от болезни лечить начну?
- Хорошо, - согласилась Машенька. - Ты не думай, я баба схватчивая. Это только в подвале я испугалась, потому что не люблю темноты. А так я ничего не боюсь - ни трупов, ни милиционеров, ни привидений. Я вот думаю, а вдруг его сглазили? Или, может, хомут надели?
- Хомуты, ворожба, заломы - все это болезни пустяшные и убираются за одну минуту. Вот когда сердечное потрясение - это уж действительно катастрофа.
- Ты думаешь, у Ивана сердце?
- Тут не думать, тут надо знать. Все, что нужно для его излечения, у нас имеется. Остается найти больного.
Леля сунула руку в торбу и вытащила план Петербурга. Разложила план на столе, затем из маленького лакированного пенальчика вынула ту самую паутинку, обретенную в букинистическом магазине. Подняла паутинку в воздух и выпустила над разложенным планом. Медлительная серебристая нить секунду висела, не опускаясь, затем стремительно спланировала на карту и ровнехонько, как стрелка магнита, легла вдоль линии Загибенного переулка
Леля кивнула Машеньке. На сборы ушла минута. Скоро они уже спешили по улице к ближайшей автобусной остановке.
Глава 12. Кадерия Карловна наносит удар
Ванечка шел по Загибенному переулку и думал о медсестре Машеньке. Как она выйдет ему навстречу - да хоть из этой вот затерханной подворотни с покосившейся чугунной залупой, торчащей из заасфальтированной мошны.
Машенька появилась внезапно, она вышла из подворотни с девушкой, которая была Ванечке незнакома. Остроскулое лицо спутницы и оленья простота ее глаз заставили Ванечку улыбнуться. Он сразу же погасил улыбку, потому что и Машенька, и вторая, оленеглазая, обе были сосредоточенны и серьезны.
Ванечка опустил глаза и сразу же с ужасом обнаружил, что ботинки его не чищены, на левом на носу трещина и шнурки на обоих рваные и в лохматых до неприличия узелках.
- Здравствуй, - сказала Машенька, сразу переходя на "ты". - Это Медсестра Леля, она будет тебя лечить.
- Здравствуйте, - сказала Медсестра Леля. - Вам привет от Шамбордая Михайловича. Я его ученица, он просил меня вас поцеловать. - Леля потянулась на цыпочках и поцеловала Вепсаревича в губы.
- Спасибо, - ответил Ванечка, смущенный от такого привета. - Как он сам? На здоровье не жалуется?
- Грех ему на здоровье жаловаться при его-то природной жизни. Зато у вас вон, Иван Васильевич, под глазами нехорошие тени.
- Это я позвонил в издательство, и там меня поздравили с увольнением. Стопоркова взяли на мое место.
- Разве стоит из-за этого волноваться?
- Нет, в общем-то, но за литературу обидно. Маша, - сказал он Машеньке, молчаливо слушавшей их беседу, - я пытался... тебя найти, позвонить, но почему-то все время не получалось.
- Я тоже тебя хотела найти. Вот, нашла.
- Это я нашел. Я только что загадал, что ты появишься из этой вот подворотни, и ты, действительно, появилась. Чудо какое-то.
- Не чудо, - сказала Медсестра Леля. - Мы знали, что вы здесь будете, поэтому сюда и пришли. Сейчас мы поедем к вам и сразу же приступим к лечению. Все, что нужно, там уже есть. Я на днях к вашей матушке заходила.
- Сейчас вы пойдете с нами, и если кто-нибудь будет вякать или лепить горбатого, то я за свои нервы не отвечаю. - Феликс Компотов-старший раскачивался на ногах-качелях и перекатывал над скулами желваки. Рядом стоял Глюкоза, вышедший на тропу войны. Глаза у него слезились от мутного табачного дыма поддельной сигареты "Пэл Мэл". Колька из 30-й квартиры крутил от дедова "Запорожца" ключ; саму машину покойный папа его папаши по пьяни утопил в проруби в одна тысяча лохматом году. Демонстративно наособицу от компотовских стоял Чувырлов Альберт Евгеньевич, бывший Ванечкин сопалатник. Стоял он с независимым видом, показывая всей своей позой, что не все в этой компании лохи, а есть люди очень даже авторитетные. Он, например, Доцент.
- Что, не поняли? - Феликс Компотов-старший выставил вперед пальцы и пошевелил ими, как осьминожьими щупальцами. - Руки в ноги и на счет раз в подворотню.
Переведем стрелку наших часов на некоторое время назад.
Покинув приемный пункт стеклотары, Калерия с Глюкозой и Феликсом Компотовым-старшим разделились на два отряда. Один возглавил Компотов, другой - Калерия. В состав отряда, возглавленного Калерией, вошла единолично она. Отряд Компотова составился из двух человек - самого Компотова и Глюкозы, находящегося у Компотова в подчинении. Им Калерия поручила срочно вытащить из домашних нор, во-первых, Кольку из 30-й квартиры, а во-вторых, Доцента. "Если будут сопротивляться, - сказала она для строгости, - вставьте в жопу обоим по бенгальской свече и запалите к едрене-фене" Сама Калерия собралась зайти домой, проверить своего ненаглядного арахнида Карла - как он там, не блядует ли, не водит ли в ее святая святых каких-нибудь подозрительных алкоголиков? А то он в последнее время что-то стал вести себя уж больно самостоятельно. Загордился, завел знакомых из якобы литературной богемы, выдули тут как-то с одним хмырем, якобы сценаристом с "Ленфильма", полграфина ее любимой настойки. Того гляди девок начнет водить или с пидорасами спутается.
Расставшись с Компотовым и Глюкозой и договорившись об общем сборе в садике на углу Малого и 14-й линии ровно через двадцать минут, Калерия поспешила домой.
В квартире ее ожидал сюрприз. Как она и догадывалась. Карл принимал гостей. Под торшером за низким столиком сидел некто в черно-белой футболке с извивающимся драконом у сердца. Этот некто с сигареты в руке тряс пепел на персидский ковер, доставшийся Калерии по великому блату еще в былинные советские времена, и нес при этом какую-то околесицу. Ее Карл сидел перед ним, фигурально развеся уши. И, конечно же, между ними стоял Калерин заветный графин, уже почти что ополовиненный.
- ...Все это евфуизмы, - говорила незнакомая личность. - Литература чужда дидактики. Как только поэт начинает говорить: "Не спи, не спи, художник" и все такое, поэзия из стихотворной вещи уходит. Приходит Саванарола, в лучшем случае - Макаренко...
- Здрасьте посравши, а это еще что за чудовище? - вмешалась Калерия Карловна в их мирный литературный спор.
- Стопорков Дмитрий Леонидович, - представился человек в футболке, элегантно приподнимаясь в кресле.
- А-а, Стопарьков. Ну и кто же ты, Стопарьков, такой будешь?
- Мамочка, не груби, - вступился за своего гостя арахнид Карл. - Это переводчик и главный редактор издательства "Фанта Мортале".
- Ну, пока не главный, а ответственный всего-навсего, - ответил, улыбнувшись, сидевший. - Я для Карла тимотизан принес - дефицитное лекарство от дерматофитоза. Нога, знаете ли, корень здоровья, а он и лечит и плесень с ноги снимает, так на упаковке написано.
- А куришь зачем? Пепел зачем на ковер роняешь?
- Мамочка, - снова вмешался Карл, - чем ругаться, лучше бы вон закусочку сгоношила. Я голодный, как сто китайцев, и Дмитрий тоже.
- "Сгоношила"... Сгоношу сейчас мешок чугунных орехов, враз подавитесь. Значит, говоришь, переводчик? И с каких-таких языков ты есть переводчик?
- С французского, английского, немного с японского, если с подстрочником.
- Да уж, с японского - это тебе не в пешки на мраморной пешельнице играть. Было в мое время такое представление - "Египетские ночи". Вход стоил недорого - десять копеек. Перед тем как войти в зал, хозяин требовал, чтобы зрители мыли руки из рукомойника. Затем в зале гасили свет и объявляли: "Самая темная тьма, какая была в Египте при фараоне". Через минуту свет включали опять и говорили: "Представление окончено. Выход напротив". И народ шел, люди очередь выстаивали огромную...
- Мамочка, ты это к чему? - не понял поворота мысли своей хозяйки арахнид Карл.
- К тому, что вся ваша литература эти самые "Египетские ночи" и есть. Снаружи густо, а внутри пусто.
- Мысль хорошая, - сказал Стопорков. - Но я ведь про это и говорю: литература чужда дидактики. Она ничему не учит. Литература должна развлекать и доставлять удовольствие...
- Я однажды зимой иду, - остановила его Калерия, - а на снегу лежит рукавичка. Хорошая рукавичка, новая. Чего, думаю, не поднять - подняла. Тут девочка откуда-то выбегает. "Ой, тетенька, - говорит, - отдайте, это моя рукавичка". Я девочке ее отдаю. А она мне: "Тетенька, а в ней денежка была зелененькая, сто баксов. Я ее бабушке несла, на лекарство". Я: "Какая-такая денежка, не было никакой денежки. Ты, наверное, девочка, охренела?" Девочка как заплачет: "Была, была! Сама ты, тетенька, наверное, охренела". Тут два ухаря каких-то ко мне подходят и говорят: "Нехорошо, гражданочка, обижать маленького ребенка. Поэтому срочно гоните баксы, а за тот моральный урон, который вы ребенку доставили, гоните уже не стольник, а минимум полторы тонны. А если бабок, гражданка, нету, расплатитесь имеющейся недвижимостью. Иначе вам, гражданка, кранты".
- Мамуленька, ты это о чем? - опять не понял непонятливый арахнид.
- Это я про любовь к ближнему. Люди все изначально сволочи, такая их человеческая природа. И все эти их сказки про честность, про красоту, которая спасет мир, про тощую слезинку младенца, говняными чернилами писаны.
- Так отдали? - ерзая по обивке кресла, заинтересованно спросил Стопорков. - Баксами или квадратными метрами?
- Коньими говнами! - хмыкнула в ответ Калерия Карловна. - Сами потом бабки платили и на коленях передо мной ползали. У меня с этим делом не забалуешь! И хватит тут на халяву чужую настойку жрать! - Она зыркнула хищным глазом и сграбастала со стола графин. - Ишь, губастые, присосались! - Калерия просеменила к буфету, спрятала туда заветный напиток и тщательно заперла на ключ. После этого вернулась к столу. - Карл, выйдем-ка на минутку. - И не дожидаясь, пока арахнид ответит, Калерия схватила его за шкирку и выволокла в прихожую. - А теперь, Карлуша, ответь своей мамочке, только честно, - спросила Калерия громким шепотом, чтобы слышно было во всей квартире, - на какой помойке ты этого загнётыша откопал?
- Мамуля, ты не понимаешь, - занервничал арахнид. - Наш это человек, наш. Ты его переводы почитай, сразу поймешь, что наш. От таких переводов, как у этого Стопоркова, люди превратятся в окончательных идиотов уже послезавтра. И никаких надписей, скрытых под паутиной, разгадывать не надо. Ты посмотри, какие у его книг тиражи - атомные. Лично я в победе над человечеством сделал ставку на литературу и на кино.
- Смотри, как бы эта ставка не обернулась для тебя сраной подошвой, еще одной. Ладно, ладно, - увидев его гримасу, Калерия заговорила чуть мягче. - Я сейчас ухожу, у меня дела. Ты в квартире остаешься за главного. Со Стопарькова своего глаз не спускай и вообще гони его отсюда в три шеи. Знаем мы этих редакторов из этих издательств. Выйдешь на секунду в сортир, а после ложек в доме половины недосчитаешься.
- Пора выпить, - сказал Глюкоза, когда Калерия, подозрительно озираясь, исчезла за ближайшим углом. - Пока не выпьешь, никакое дело не склеится. Мы в Чернобыле, когда на АЭС бабахнуло, на КамАЗах на лобовом стекле надпись вешали: "Осторожно, водитель пьяный". Потому что "Каберне" выдавалось до хера сколько.
- Значит, так. - Феликс Компотов-старший задумчиво повел головой. Кольку и Доцента забрать - это пять минут. В запасе остается пятнадцать. Нажраться, конечно, не нажрешься, но выпить можно. Засекай время. - И Феликс Компотов-старший вынул из широких штанин две новенькие бутылки "Охотничьей", которые прихватил с праздника. Одну протянул Глюкозе, с другой сковырнул пробку и выпил самостоятельно. - Пивка бы, - сказал он, выпив.
- Так вот же оно, пивко. - Глюкоза подошел к мужичку, дремавшему у стенки на солнышке с бутылкой "Бочкарева" в руке. Ловким движением фокусника он выхватил у него бутылку и сунул ему в руки пустую, из-под "Охотничьей". Дремавший ничего не заметил.
Выпили пиво. Долго целились бутылкой по воробью, выхватывая ее один у другого. Не попали. Компотов пальцем ткнул себя в грудь и сказал с застарелой обидой в голосе:
- Даже раб в Древней Греции получал каждый день по шестьсот граммов вина.
- Суки, - согласился Глюкоза. - Того, типа, это самое - говноеды.
- Если сейчас Доцент сходу мне стакан не нальет, я его через штаны отпендюрю, - сказал Компотов. - Сколько там на твоем балдометре? Успеем еще по двести?
Успели. Зашли к Доценту. Чувырлов им стакан не налил, он был уже прозрачней стакана, зато когда они позвонили к Кольке, тот вышел в одних трусах на лестничную площадку, зевнул и сказал:
- Пожрать я вас накормлю, а вот выпить нечего.
Все трое, включая вытащенного из дома Доцента, посмотрели на Кольку из 30-й квартиры, как на врага народа, и Глюкоза сказал за всех:
- Я с такой сволочью, как ты, в одну могилу не лягу. - Посверлил Кольку долгим взглядом, затем голосом прокурора Вышинского пошутил строго: - Одевайся и с вещами на выход. Воронок стоит внизу, у подъезда.
- Братцы, баба у меня, не могу я, - завертелся Колька на одном месте, попытался уйти за дверь, но Доцент схватил его за трусы.
- Баба у него, - сказал он. - Нет, вы слышали? У него баба! На Калерию тут пашешь, как экскаватор, а он с бабой, как Кобзон, развлекается.
- Потерпит твоя баба, не околеет. В другой раз со своей бабой перепихнешься, - сказал Глюкоза.
- А вдруг не встанет у меня в другой раз? У меня ведь с этим делом проблемы. То стоит неделю не опускаясь, а то висит не поднимаясь полтора месяца. Может, вспышки там какие на Солнце или, типа, радиация действует.
- Пить надо меньше, вот и будет стоять, - послышался из-за двери голос. Дверь приотворилась нешироко, и сначала оттуда вылезла титька, за ней женская голова в кудрях. Титька была синяя и большая, как баклажан на симферопольском рынке. Голова была, наоборот, маленькая, с мелким носом и оттопыренными губами.
- Здорово, мужики, закурить есть? А то у моего хахеля в его сральнике хабарика - повесишься - не найдешь.
- Нет, вы слыхали гниду? - возмущенно возразил Колька. - Две данхилины на нее извел! А она еще кочевряжилась два часа, давать не хотела.
- Может, от тебя перегаром сильно воняло, любовник хренов.
Компотов-старший вытащил сигарету и любезно протянул даме.
- Мерси, - поблагодарила его прекрасная незнакомка и лукаво повела плечиком. - Мальчики, а может, групповичок?
Мальчики неловко переглянулись. Видно было, что в их нестройных рядах наблюдается некоторое шатание. И если бы не топот по лестнице, перешедший в свирепый рык и свирепую обсценную лексику, неизвестно чем закончилась э быта сцена на площадке у двери.
- Пизда солёная! - бросила, подбежав, Калерия Колькиной Венере Милосской. - Кочергу сейчас между ног вставлю, враз тогда узнаешь, как чужих мужиков сгуливать.
- Люблю свою Наташу, как Демон свою Отеллу, - пропела в ответ Калерии Колькина дама сердца. Затем щелкнула синей титькой и удалилась во тьму прихожей.
- Я их жду, как договаривались, на положенном месте, а они тут, значит, блядки решили себе устроить? А ну, быстро вытряхивайтесь на улицу! - Калерия ткнула Кольку в волосатую грудь. - На сборы тебе дается ровно одна минута. Если через минуту тебя не будет на остановке у двадцать девятой школы, хрен тогда получишь свои сраные денежки.
Скоро Колька, уже одетый, вместе с прочими участниками похода с боем брал битком набитый автобус, чтобы ехать на Петроградскую сторону.
- Руки в ноги и - ать-два - в подворотню! - повторил свой приказ Компотов. Но ни Ванечка, ни Леля, ни Машенька слушаться приказа не стали Кто он был такой, этот дядечка, чтобы слушать его наглые речи и нюхать его термоядерный перегар.
Способов расправы с разбойниками у Лели имелось много Напустить, например, мороку и замороченных водить хороводом вокруг этого, например, столба. Эти гады будут убеждены, что гоняются за ними по городу, и продолжаться это будет так долго, сколько хватит у бандюганов сил. Или накрыть их маленьким кучевым облаком, вон тем хотя бы, что зацепилось за крышу дома с тощими кариатидами под балконом.
Но чтобы не переводить понапрасну энергию челээш ээрень на каких-то уличных хулиганов, Леля выбрала способ простой, но действенный и всегда эффектный. Способ этот в балетной практике официально называется фуэте, попросту же люди балета называют этот прием фуетой - так привычней и языку, и слуху. В кругах, не связанных с искусством балета, - среди бойцов, спортсменов, рэкетиров и вообще криминальной публики - называют этот прием иначе - "козел на вертеле". Медсестра Леля, по натуре будучи самоучкой, разработала этот прием сама, впервые увидев нечто подобное в балете "Лебединое озеро" в Красноярске, когда туда приезжал с гастролями Мариинский театр: носком пуанта упираясь в дощатое покрытие сцены, балерина сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее кружится и продолжает кружиться, пока не превращается на глазах у зрителей в стремительно вращающееся веретено.
- У-ю-ю, - стал стращать Компотов, тыча пальцами то в Лелю, то в Машеньку. В Вепсаревича тыкать он не решался - во-первых, тот был мужчина, во-вторых, никаких указаний по поводу Вепсаревича Калерия своим помощникам не дала.
Чтоб побольше напустить страху, Глюкоза вынул из кармана заветный ключ и принялся им звенеть - дзю-дзю, - как чертовым фуганком по нервам.
Этот-то тошнотворный звук и явился тем последним сигналом, запустившим механизм фуэте. Леля принялась кружиться на месте, а удивленная компотовская бригада, вытаращив на Лелю моргалы, наблюдала, как ее маленькая фигурка превращается в размытый волчок.
Первым пришел в себя Феликс Компотов-старший; он медленно почесал за ухом и пригладил сбившуюся от ветра челку. Затем пальцем показал на волчок, а голосом попросил Глюкозу:
Та взяла у нее флакон.
- Не знаю, какие у меня ногти, так, растет что-то, я и не думала о них никогда.
- Возьми-возьми, это хороший лак. Он мне ни копейки не стоил подарок.
- Подарок... - Машенька посмотрела на свои пальцы и удивилась - ногти были ровные и ухоженные, откуда вдруг у нее такие? Или не замечала? Спасибо. - Она вертела флакончик то так, то этак, не зная как подарком распорядиться. Поставила на угол стола, подумала, а если смахнёт, зажала между коленями, опять взяла на ладонь.
Леля вдруг потупила взгляд и спросила нетвердым голосом:
- У тебя с Иваном Васильевичем что-нибудь было?
- Нет, - ответила Маша просто.
- Влюбилась? - Леля подняла голову. - Как в романах: любовь с первого взгляда?
- Да, наверное. Я сама не понимаю, как это вышло. Я его ведь и не знаю почти совсем. Да и человек он не моего склада. Я же ведь и в театры мало ходила, и на выставки, и вообще. Но, я думаю, разве это важно? Понимаешь, Леля, есть в нем что-то такое... такое... ну, такое, чего у других нет. Ну, не знаю, может, мне только кажется. Может, это я сама его сочинила, чтобы не было очень уж одиноко. Только я решила, что должна с ним обязательно встретиться.
- И что тогда? Ну, когда ты с ним встретишься.
- Что тогда? Приведу его к себе и все ему расскажу.
- Про любовь?
- И про любовь тоже.
- Вот так сразу приведешь и расскажешь? Без ухаживаний?
- Почему без ухаживаний? Положу с собой в постель, в постели и расскажу.
Леля смотрела на Машеньку распахнутыми настежь глазами, и той вдруг стало неловко за все эти застольные откровения. Машенька улыбнулась Лёле и сказала, будто оправдываясь:
- Красивым просто, красивые мужика красотой берут. А у нас, у не красивых, один инструмент - пизда. Пока мужика в постель с собой не положишь, он от тебя нос воротит и всех баб, которых видит, глазами трахает.
- Значит, тебе нужен мужик? А как же любовь? Ты только что про любовь рассказывала.
- А разве любовь без этого самого бывает? Без постели? Без этого вкуса нет. А без вкуса и запаха только ангелы, наверное, живут. Слушай, - сказала Машенька, - у меня тут есть немного ликера. Хочешь, в чай его добавим, для запаха ?
- Лучше так: чай отдельно, ликер отдельно. Знаешь, как я первый раз мужчину узнала? Я в начале девяностых ходила пешком в Китай, работала челноком. Из Красноярска через Читу доезжала до Приаргунска, а там - ноги в руки и как получится. Ни виз не было, ни знакомых - как лазутчик, переходила границу сперва туда, потом, уже с товаром, обратно. Ходила часто, и всегда все удачно, но вот однажды... Короче, туда-то я перешла нормально - закупилась, упаковалась, иду обратно. Я ж не знала, что в это самое время с пограничной заставы сбежал солдат. С автоматом, застрелил сержанта и двух товарищей, с которыми выходил в наряд. И все думали, что он подастся в Китай, поэтому граница в тот раз охранялась особенно строго. Я иду, ни о чем не знаю - перешла речку, затем другую, прошла знакомый рыжеватый лесок, перешагнула через колючую проволоку - вот тут-то меня погранцы и взяли. Два молоденьких пограничника и собака Алый...
- Пограничные собаки, они же злые. Я б, наверно, со страху сдохла.
- Короче, потом ребята проводили меня до шоссе, остановили машину, товар мой помогли погрузить... Так я в первый раз имела мужчину, даже сразу двух, по очереди. Ничего, мне понравилось. Сначала было больно, а потом хорошо, привыкла. Собака только очень мешала, ревновала, наверное. - Леля бросила взгляд на часы, тикавшие тихо на подоконнике, затем лукаво посмотрела на Машеньку. - А хочешь я тебе расскажу, как я делала минет?
Рассказ Медсестры Лели
Я в Сибири на одном месте никогда не сижу. У нас, тувинцев, по всей Сибири сплошные родственники. И по Оби, и по Енисею, и на Байкале. Одним летом я ездила навещать родню в низовья реки Оби, неподалеку от Салехарда, на речку Мокрую. Там у них хорошо, спокойно - главное, такое свойство местной природы, что ни клопов, ни тараканов не водится, специально даже, говорят, завозили, а они соберутся в стаю и оттуда обратно, берегом, за Самаровскую яму, это от Березова километров еще двести пятьдесят. Правда, там у них и лягушек нет, одни ящерицы, так что вечером тихо-тихо, только рыба на плесе плещется. Они рыбой, в основном, и живут и на рыбу, в основном, промышляют.
А уж птиц там по озерам да по болотам - в глазах черно. Гуси, лебеди, казарки, чагвои, турпаны, сынги, чернеди, соксуны, полухи, гоголи, свищи, савки, чирки двух родов, селезни, крохали, лутки - это те, которых в пищу употребляют. А еще сукулены, гагары, турухтаны, стерки, журавли - всех названий-то не упомнишь, так их там много. Даже в Торгалыге, у нас в Туве, такого разнообразия я не видела.
Но это еще не самое удивительное. Самое удивительное, это когда мы на моторке на Обскую губу плавали. Вот где рай так уж рай, другого слова не подберешь. Представляешь, стоят на берегу друг от друга неподалеку островерхие ненецкие дома-чумики, а рядом такие же, но челдонские, юракские, хантыйские, нганасанские, и детки вокруг бегают вперемешку, играют в свои детские игры. И никто-то там на них не орет, никто никого не гонит, слов ругательных там вообще не знают, а подарки какие друг другу дарят - залюбуешься, такие красивые. Мне штаны ровдужные подарили, хорошие, без всякого затыкания, и платье из цветных лоскутков и со вставочками из неплюевой кожи. Там мужья приезжают с промысла, а жены их разденут, накормят, положат мужью голову себе на колени и ищут в голове насекомую да не глазами, не как везде, а ощупью, так ласково, мягонько так. И насекомую когда в голове найдут, сразу в рот ее без всякой брезгливости, потому как те нательные паразиты человека едят без милости, вот и их за это жестокосердие тож без милости кушать надо.
Я там даже запахи полюбила, не то что у нас, в Туве. В Сергек-Хеме, в рыболовецком совхозе, когда пыжьянов и кунжей промышляют, там воняет на всю тайгу А здесь запахи вроде те же, и все равно как-то сладко дышится, да и мухи не такие остервенелые. Правда, ветер такой бывает, что рыбу прямо из черной воды выхватывает и та рыба людям в окошки бьется.
Теперь слушай, расскажу про минет. Выхожу я как-то на обский берег, он зеленый, в купырях да ромашках, а вдоль берега коровы пасутся - с белыми медведями наравне. На Оби, на Енисее, вообще на Севере белый мишка, считай, как дворовый скот, он с коровой никогда не воюет Потому что есть ему запрещение от мощей святого Василия Мангазейского, чтоб медведи, значит, скот не губили. Я гуляю, слева вода дымится, а в воде на песчаной отмели, вижу, греются на солнце белухи. Знаешь, кто такие белухи? Это полузверь, полурыба, но скорее все же белуха зверь - рыбьего в нем менее чем зверёвого. Лежат такие большие, ласковые, а одна лежит ко мне ближе всех, на спину перевернулась и млеет. Я к ней ближе, она сопит, свои ласточки на груди сложила, как красна девица, будто стыд свой от меня прячет. Я ей: "Тихо, - говорю, - я не страшная", а сама ее по брюху всё глажу и мурлычу что-то из Валерия Ободзинского. Только, чувствую, в районе хвоста вылезает у нее что-то острое, что-то в венах, киноварных прожилках и похожее на бычачий уд...
- Уд? - услышав непонятное слово, удивленно спросила Машенька.
- Хуй, - мгновенно перевела Леля со старинного на современный язык. Затем продолжила свой рассказ.
...Вылезает и набухает все, набухает, и тянется ко мне, и подрагивает, а в маленьком белужьем глазке такая стоит любовь, что в сердце у меня, как в замочке, кто-то будто ключиком повернул, и я не удержалась и это сделала. А после губы платочком вытерла и поцеловала белуху в веко. Оно соленое у нее, ее веко-то, и нежное, как у маленького ребенка.
Чай остыл, настолько этот Лёлин рассказ увлек и заворожил Машеньку. Она сидела ни жива ни мертва и даже прослезилась, расчувствовавшись. Леля пригубила ликера.
- Давай, - вдруг сказала она, - ты будешь моей помощницей, когда я Ивана Васильевича от болезни лечить начну?
- Хорошо, - согласилась Машенька. - Ты не думай, я баба схватчивая. Это только в подвале я испугалась, потому что не люблю темноты. А так я ничего не боюсь - ни трупов, ни милиционеров, ни привидений. Я вот думаю, а вдруг его сглазили? Или, может, хомут надели?
- Хомуты, ворожба, заломы - все это болезни пустяшные и убираются за одну минуту. Вот когда сердечное потрясение - это уж действительно катастрофа.
- Ты думаешь, у Ивана сердце?
- Тут не думать, тут надо знать. Все, что нужно для его излечения, у нас имеется. Остается найти больного.
Леля сунула руку в торбу и вытащила план Петербурга. Разложила план на столе, затем из маленького лакированного пенальчика вынула ту самую паутинку, обретенную в букинистическом магазине. Подняла паутинку в воздух и выпустила над разложенным планом. Медлительная серебристая нить секунду висела, не опускаясь, затем стремительно спланировала на карту и ровнехонько, как стрелка магнита, легла вдоль линии Загибенного переулка
Леля кивнула Машеньке. На сборы ушла минута. Скоро они уже спешили по улице к ближайшей автобусной остановке.
Глава 12. Кадерия Карловна наносит удар
Ванечка шел по Загибенному переулку и думал о медсестре Машеньке. Как она выйдет ему навстречу - да хоть из этой вот затерханной подворотни с покосившейся чугунной залупой, торчащей из заасфальтированной мошны.
Машенька появилась внезапно, она вышла из подворотни с девушкой, которая была Ванечке незнакома. Остроскулое лицо спутницы и оленья простота ее глаз заставили Ванечку улыбнуться. Он сразу же погасил улыбку, потому что и Машенька, и вторая, оленеглазая, обе были сосредоточенны и серьезны.
Ванечка опустил глаза и сразу же с ужасом обнаружил, что ботинки его не чищены, на левом на носу трещина и шнурки на обоих рваные и в лохматых до неприличия узелках.
- Здравствуй, - сказала Машенька, сразу переходя на "ты". - Это Медсестра Леля, она будет тебя лечить.
- Здравствуйте, - сказала Медсестра Леля. - Вам привет от Шамбордая Михайловича. Я его ученица, он просил меня вас поцеловать. - Леля потянулась на цыпочках и поцеловала Вепсаревича в губы.
- Спасибо, - ответил Ванечка, смущенный от такого привета. - Как он сам? На здоровье не жалуется?
- Грех ему на здоровье жаловаться при его-то природной жизни. Зато у вас вон, Иван Васильевич, под глазами нехорошие тени.
- Это я позвонил в издательство, и там меня поздравили с увольнением. Стопоркова взяли на мое место.
- Разве стоит из-за этого волноваться?
- Нет, в общем-то, но за литературу обидно. Маша, - сказал он Машеньке, молчаливо слушавшей их беседу, - я пытался... тебя найти, позвонить, но почему-то все время не получалось.
- Я тоже тебя хотела найти. Вот, нашла.
- Это я нашел. Я только что загадал, что ты появишься из этой вот подворотни, и ты, действительно, появилась. Чудо какое-то.
- Не чудо, - сказала Медсестра Леля. - Мы знали, что вы здесь будете, поэтому сюда и пришли. Сейчас мы поедем к вам и сразу же приступим к лечению. Все, что нужно, там уже есть. Я на днях к вашей матушке заходила.
- Сейчас вы пойдете с нами, и если кто-нибудь будет вякать или лепить горбатого, то я за свои нервы не отвечаю. - Феликс Компотов-старший раскачивался на ногах-качелях и перекатывал над скулами желваки. Рядом стоял Глюкоза, вышедший на тропу войны. Глаза у него слезились от мутного табачного дыма поддельной сигареты "Пэл Мэл". Колька из 30-й квартиры крутил от дедова "Запорожца" ключ; саму машину покойный папа его папаши по пьяни утопил в проруби в одна тысяча лохматом году. Демонстративно наособицу от компотовских стоял Чувырлов Альберт Евгеньевич, бывший Ванечкин сопалатник. Стоял он с независимым видом, показывая всей своей позой, что не все в этой компании лохи, а есть люди очень даже авторитетные. Он, например, Доцент.
- Что, не поняли? - Феликс Компотов-старший выставил вперед пальцы и пошевелил ими, как осьминожьими щупальцами. - Руки в ноги и на счет раз в подворотню.
Переведем стрелку наших часов на некоторое время назад.
Покинув приемный пункт стеклотары, Калерия с Глюкозой и Феликсом Компотовым-старшим разделились на два отряда. Один возглавил Компотов, другой - Калерия. В состав отряда, возглавленного Калерией, вошла единолично она. Отряд Компотова составился из двух человек - самого Компотова и Глюкозы, находящегося у Компотова в подчинении. Им Калерия поручила срочно вытащить из домашних нор, во-первых, Кольку из 30-й квартиры, а во-вторых, Доцента. "Если будут сопротивляться, - сказала она для строгости, - вставьте в жопу обоим по бенгальской свече и запалите к едрене-фене" Сама Калерия собралась зайти домой, проверить своего ненаглядного арахнида Карла - как он там, не блядует ли, не водит ли в ее святая святых каких-нибудь подозрительных алкоголиков? А то он в последнее время что-то стал вести себя уж больно самостоятельно. Загордился, завел знакомых из якобы литературной богемы, выдули тут как-то с одним хмырем, якобы сценаристом с "Ленфильма", полграфина ее любимой настойки. Того гляди девок начнет водить или с пидорасами спутается.
Расставшись с Компотовым и Глюкозой и договорившись об общем сборе в садике на углу Малого и 14-й линии ровно через двадцать минут, Калерия поспешила домой.
В квартире ее ожидал сюрприз. Как она и догадывалась. Карл принимал гостей. Под торшером за низким столиком сидел некто в черно-белой футболке с извивающимся драконом у сердца. Этот некто с сигареты в руке тряс пепел на персидский ковер, доставшийся Калерии по великому блату еще в былинные советские времена, и нес при этом какую-то околесицу. Ее Карл сидел перед ним, фигурально развеся уши. И, конечно же, между ними стоял Калерин заветный графин, уже почти что ополовиненный.
- ...Все это евфуизмы, - говорила незнакомая личность. - Литература чужда дидактики. Как только поэт начинает говорить: "Не спи, не спи, художник" и все такое, поэзия из стихотворной вещи уходит. Приходит Саванарола, в лучшем случае - Макаренко...
- Здрасьте посравши, а это еще что за чудовище? - вмешалась Калерия Карловна в их мирный литературный спор.
- Стопорков Дмитрий Леонидович, - представился человек в футболке, элегантно приподнимаясь в кресле.
- А-а, Стопарьков. Ну и кто же ты, Стопарьков, такой будешь?
- Мамочка, не груби, - вступился за своего гостя арахнид Карл. - Это переводчик и главный редактор издательства "Фанта Мортале".
- Ну, пока не главный, а ответственный всего-навсего, - ответил, улыбнувшись, сидевший. - Я для Карла тимотизан принес - дефицитное лекарство от дерматофитоза. Нога, знаете ли, корень здоровья, а он и лечит и плесень с ноги снимает, так на упаковке написано.
- А куришь зачем? Пепел зачем на ковер роняешь?
- Мамочка, - снова вмешался Карл, - чем ругаться, лучше бы вон закусочку сгоношила. Я голодный, как сто китайцев, и Дмитрий тоже.
- "Сгоношила"... Сгоношу сейчас мешок чугунных орехов, враз подавитесь. Значит, говоришь, переводчик? И с каких-таких языков ты есть переводчик?
- С французского, английского, немного с японского, если с подстрочником.
- Да уж, с японского - это тебе не в пешки на мраморной пешельнице играть. Было в мое время такое представление - "Египетские ночи". Вход стоил недорого - десять копеек. Перед тем как войти в зал, хозяин требовал, чтобы зрители мыли руки из рукомойника. Затем в зале гасили свет и объявляли: "Самая темная тьма, какая была в Египте при фараоне". Через минуту свет включали опять и говорили: "Представление окончено. Выход напротив". И народ шел, люди очередь выстаивали огромную...
- Мамочка, ты это к чему? - не понял поворота мысли своей хозяйки арахнид Карл.
- К тому, что вся ваша литература эти самые "Египетские ночи" и есть. Снаружи густо, а внутри пусто.
- Мысль хорошая, - сказал Стопорков. - Но я ведь про это и говорю: литература чужда дидактики. Она ничему не учит. Литература должна развлекать и доставлять удовольствие...
- Я однажды зимой иду, - остановила его Калерия, - а на снегу лежит рукавичка. Хорошая рукавичка, новая. Чего, думаю, не поднять - подняла. Тут девочка откуда-то выбегает. "Ой, тетенька, - говорит, - отдайте, это моя рукавичка". Я девочке ее отдаю. А она мне: "Тетенька, а в ней денежка была зелененькая, сто баксов. Я ее бабушке несла, на лекарство". Я: "Какая-такая денежка, не было никакой денежки. Ты, наверное, девочка, охренела?" Девочка как заплачет: "Была, была! Сама ты, тетенька, наверное, охренела". Тут два ухаря каких-то ко мне подходят и говорят: "Нехорошо, гражданочка, обижать маленького ребенка. Поэтому срочно гоните баксы, а за тот моральный урон, который вы ребенку доставили, гоните уже не стольник, а минимум полторы тонны. А если бабок, гражданка, нету, расплатитесь имеющейся недвижимостью. Иначе вам, гражданка, кранты".
- Мамуленька, ты это о чем? - опять не понял непонятливый арахнид.
- Это я про любовь к ближнему. Люди все изначально сволочи, такая их человеческая природа. И все эти их сказки про честность, про красоту, которая спасет мир, про тощую слезинку младенца, говняными чернилами писаны.
- Так отдали? - ерзая по обивке кресла, заинтересованно спросил Стопорков. - Баксами или квадратными метрами?
- Коньими говнами! - хмыкнула в ответ Калерия Карловна. - Сами потом бабки платили и на коленях передо мной ползали. У меня с этим делом не забалуешь! И хватит тут на халяву чужую настойку жрать! - Она зыркнула хищным глазом и сграбастала со стола графин. - Ишь, губастые, присосались! - Калерия просеменила к буфету, спрятала туда заветный напиток и тщательно заперла на ключ. После этого вернулась к столу. - Карл, выйдем-ка на минутку. - И не дожидаясь, пока арахнид ответит, Калерия схватила его за шкирку и выволокла в прихожую. - А теперь, Карлуша, ответь своей мамочке, только честно, - спросила Калерия громким шепотом, чтобы слышно было во всей квартире, - на какой помойке ты этого загнётыша откопал?
- Мамуля, ты не понимаешь, - занервничал арахнид. - Наш это человек, наш. Ты его переводы почитай, сразу поймешь, что наш. От таких переводов, как у этого Стопоркова, люди превратятся в окончательных идиотов уже послезавтра. И никаких надписей, скрытых под паутиной, разгадывать не надо. Ты посмотри, какие у его книг тиражи - атомные. Лично я в победе над человечеством сделал ставку на литературу и на кино.
- Смотри, как бы эта ставка не обернулась для тебя сраной подошвой, еще одной. Ладно, ладно, - увидев его гримасу, Калерия заговорила чуть мягче. - Я сейчас ухожу, у меня дела. Ты в квартире остаешься за главного. Со Стопарькова своего глаз не спускай и вообще гони его отсюда в три шеи. Знаем мы этих редакторов из этих издательств. Выйдешь на секунду в сортир, а после ложек в доме половины недосчитаешься.
- Пора выпить, - сказал Глюкоза, когда Калерия, подозрительно озираясь, исчезла за ближайшим углом. - Пока не выпьешь, никакое дело не склеится. Мы в Чернобыле, когда на АЭС бабахнуло, на КамАЗах на лобовом стекле надпись вешали: "Осторожно, водитель пьяный". Потому что "Каберне" выдавалось до хера сколько.
- Значит, так. - Феликс Компотов-старший задумчиво повел головой. Кольку и Доцента забрать - это пять минут. В запасе остается пятнадцать. Нажраться, конечно, не нажрешься, но выпить можно. Засекай время. - И Феликс Компотов-старший вынул из широких штанин две новенькие бутылки "Охотничьей", которые прихватил с праздника. Одну протянул Глюкозе, с другой сковырнул пробку и выпил самостоятельно. - Пивка бы, - сказал он, выпив.
- Так вот же оно, пивко. - Глюкоза подошел к мужичку, дремавшему у стенки на солнышке с бутылкой "Бочкарева" в руке. Ловким движением фокусника он выхватил у него бутылку и сунул ему в руки пустую, из-под "Охотничьей". Дремавший ничего не заметил.
Выпили пиво. Долго целились бутылкой по воробью, выхватывая ее один у другого. Не попали. Компотов пальцем ткнул себя в грудь и сказал с застарелой обидой в голосе:
- Даже раб в Древней Греции получал каждый день по шестьсот граммов вина.
- Суки, - согласился Глюкоза. - Того, типа, это самое - говноеды.
- Если сейчас Доцент сходу мне стакан не нальет, я его через штаны отпендюрю, - сказал Компотов. - Сколько там на твоем балдометре? Успеем еще по двести?
Успели. Зашли к Доценту. Чувырлов им стакан не налил, он был уже прозрачней стакана, зато когда они позвонили к Кольке, тот вышел в одних трусах на лестничную площадку, зевнул и сказал:
- Пожрать я вас накормлю, а вот выпить нечего.
Все трое, включая вытащенного из дома Доцента, посмотрели на Кольку из 30-й квартиры, как на врага народа, и Глюкоза сказал за всех:
- Я с такой сволочью, как ты, в одну могилу не лягу. - Посверлил Кольку долгим взглядом, затем голосом прокурора Вышинского пошутил строго: - Одевайся и с вещами на выход. Воронок стоит внизу, у подъезда.
- Братцы, баба у меня, не могу я, - завертелся Колька на одном месте, попытался уйти за дверь, но Доцент схватил его за трусы.
- Баба у него, - сказал он. - Нет, вы слышали? У него баба! На Калерию тут пашешь, как экскаватор, а он с бабой, как Кобзон, развлекается.
- Потерпит твоя баба, не околеет. В другой раз со своей бабой перепихнешься, - сказал Глюкоза.
- А вдруг не встанет у меня в другой раз? У меня ведь с этим делом проблемы. То стоит неделю не опускаясь, а то висит не поднимаясь полтора месяца. Может, вспышки там какие на Солнце или, типа, радиация действует.
- Пить надо меньше, вот и будет стоять, - послышался из-за двери голос. Дверь приотворилась нешироко, и сначала оттуда вылезла титька, за ней женская голова в кудрях. Титька была синяя и большая, как баклажан на симферопольском рынке. Голова была, наоборот, маленькая, с мелким носом и оттопыренными губами.
- Здорово, мужики, закурить есть? А то у моего хахеля в его сральнике хабарика - повесишься - не найдешь.
- Нет, вы слыхали гниду? - возмущенно возразил Колька. - Две данхилины на нее извел! А она еще кочевряжилась два часа, давать не хотела.
- Может, от тебя перегаром сильно воняло, любовник хренов.
Компотов-старший вытащил сигарету и любезно протянул даме.
- Мерси, - поблагодарила его прекрасная незнакомка и лукаво повела плечиком. - Мальчики, а может, групповичок?
Мальчики неловко переглянулись. Видно было, что в их нестройных рядах наблюдается некоторое шатание. И если бы не топот по лестнице, перешедший в свирепый рык и свирепую обсценную лексику, неизвестно чем закончилась э быта сцена на площадке у двери.
- Пизда солёная! - бросила, подбежав, Калерия Колькиной Венере Милосской. - Кочергу сейчас между ног вставлю, враз тогда узнаешь, как чужих мужиков сгуливать.
- Люблю свою Наташу, как Демон свою Отеллу, - пропела в ответ Калерии Колькина дама сердца. Затем щелкнула синей титькой и удалилась во тьму прихожей.
- Я их жду, как договаривались, на положенном месте, а они тут, значит, блядки решили себе устроить? А ну, быстро вытряхивайтесь на улицу! - Калерия ткнула Кольку в волосатую грудь. - На сборы тебе дается ровно одна минута. Если через минуту тебя не будет на остановке у двадцать девятой школы, хрен тогда получишь свои сраные денежки.
Скоро Колька, уже одетый, вместе с прочими участниками похода с боем брал битком набитый автобус, чтобы ехать на Петроградскую сторону.
- Руки в ноги и - ать-два - в подворотню! - повторил свой приказ Компотов. Но ни Ванечка, ни Леля, ни Машенька слушаться приказа не стали Кто он был такой, этот дядечка, чтобы слушать его наглые речи и нюхать его термоядерный перегар.
Способов расправы с разбойниками у Лели имелось много Напустить, например, мороку и замороченных водить хороводом вокруг этого, например, столба. Эти гады будут убеждены, что гоняются за ними по городу, и продолжаться это будет так долго, сколько хватит у бандюганов сил. Или накрыть их маленьким кучевым облаком, вон тем хотя бы, что зацепилось за крышу дома с тощими кариатидами под балконом.
Но чтобы не переводить понапрасну энергию челээш ээрень на каких-то уличных хулиганов, Леля выбрала способ простой, но действенный и всегда эффектный. Способ этот в балетной практике официально называется фуэте, попросту же люди балета называют этот прием фуетой - так привычней и языку, и слуху. В кругах, не связанных с искусством балета, - среди бойцов, спортсменов, рэкетиров и вообще криминальной публики - называют этот прием иначе - "козел на вертеле". Медсестра Леля, по натуре будучи самоучкой, разработала этот прием сама, впервые увидев нечто подобное в балете "Лебединое озеро" в Красноярске, когда туда приезжал с гастролями Мариинский театр: носком пуанта упираясь в дощатое покрытие сцены, балерина сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее кружится и продолжает кружиться, пока не превращается на глазах у зрителей в стремительно вращающееся веретено.
- У-ю-ю, - стал стращать Компотов, тыча пальцами то в Лелю, то в Машеньку. В Вепсаревича тыкать он не решался - во-первых, тот был мужчина, во-вторых, никаких указаний по поводу Вепсаревича Калерия своим помощникам не дала.
Чтоб побольше напустить страху, Глюкоза вынул из кармана заветный ключ и принялся им звенеть - дзю-дзю, - как чертовым фуганком по нервам.
Этот-то тошнотворный звук и явился тем последним сигналом, запустившим механизм фуэте. Леля принялась кружиться на месте, а удивленная компотовская бригада, вытаращив на Лелю моргалы, наблюдала, как ее маленькая фигурка превращается в размытый волчок.
Первым пришел в себя Феликс Компотов-старший; он медленно почесал за ухом и пригладил сбившуюся от ветра челку. Затем пальцем показал на волчок, а голосом попросил Глюкозу: