Вепсаревич шагал по набережной и думал о хлебах и о пиве. Еще он думал о том, зачем он вообще здесь вышел, а не поехал к себе домой, где мама сделала бы ему завтрак, где книги, где письменный стол, заваленный неправлеными листами, где лампа под зеленым стеклом, где тихо и никто не мешает.
Семен Семенович качал головой, и в голове его неприлично булькало. Наверное, ночной алкоголь плескался между коробкой черепа и сморщенной оболочкой мозга.
Инквизиторский взгляд главврача сверлил остроязыким сверлом по очереди сначала заведующего, потом врачей, которые ни ухом ни рылом, потом сестер, собравшихся в кучу и таращащих непонимающие глаза.
- Проорали! - орал директор. - Такого пациента проорали. Домой звонили?
- Звонили. Дома его нет, домой он не приходил, - сказала врач-анестезиолог Туробова
- Кто дежурил?
- Ульянова.
- Какая еще, к черту, Ульянова? Она что, врач? Она простая сестра, и к тому же она в отпуске со вчерашнего дня. Как заменяла? Кого заменяла? Алимову? Эту алкоголичку? Уволю нынче же и ту и другую. А врач? Где был дежурный врач? Почему ночью на отделении дежурят одни только сестры?..
В дверях возник начальник институтской охраны, по-военному встал на вытяжку и четким голосом отрапортовал всем сразу:
- Старший вахтер Дронов по вызову явиться не смог... - Начальник охраны замялся, виновато отвел глаза и со вздохом развел руками. - Короче, нажрался Дроныч. Как вахту Оганесову сдал, сразу же и нажрался. Вы же знаете, ему много не надо - стакан выпьет и с катушек долой. Это мне супруга его сказала, в смысле то, что муж ее после смены выпивши и поднять его никак невозможно, я ей только что на квартиру звонил.
- А журнал? В вахтенном журнале есть запись?
- А как же, запись имеется. - В руках начальника образовался журнал, уже раскрытый на соответствующей странице. - Вот время, вот число, все по правилам.
Главврач сунул лицо в журнал, затем вынул и сказал зло и хрипло:
- То есть вы мне хотите сказать, что этот ваш караульщик Дронов нажрался, только когда сдал вахту? - Он ткнул пальцем в непонятные каракули на странице и в разводы цвета некачественного портвейна "Левобережный".
- Это почерк такой у Дроныча, ему ж правую руку пограничная собака погрызла, когда он в армии на финской границе служил. Кость у нее хотел стащить, вот его собачка и тяпнула.
- Значит, так. Дронова, когда протрезвеет, ко мне. - Брезгливым жестом главный указал вдаль, туда, где за десяток палат отсюда располагался пыточный, его, главного, кабинет. - Я ему не руку, я ему другое кое-что отгрызу, тогда узнает, как на рабочем месте водку по ночам жрать. Лично вам, - он выстрелил по начальнику охраны из обеих зрачков картечью, выговор с лишением ежеквартальной премии. Ну а вы, - он отыскал взглядом Чувырлова, который со своей африканской внешностью затаился в тени шкафа с какими-то резиновыми жгутами, - вас, как явного соучастника похищения, ждет визит в лабораторию номер тринадцать-бис.
Многие при последних словах вздрогнули и схватились за сердце. Чувырлов, тот ничего не понял, только тоненько, с прихлюпом зевнул. В голове же завотделения будто бы плотину прорвало - он, покачиваясь, вышел вперед, взял главного за отворот пиджака и сунул ему под нос кулак.
- Это видел? - Взгляд Семенова сделался осмысленным и веселым. - Ну так вот, ты, кочерыжка. Я тебя вызываю на дуэль. Сейчас. На Черную речку. Эй, как там тебя, Чувырлов?! Будешь у меня секундантом. А сейчас - спать. Спать, спать, и идите вы, товарищи, на хуй!
И Семен Семенович в абсолютном молчании вышел из больничной палаты.
Мысль о пиве в голове Ванечки победила мысль о еде. Случилось это на подходе к Аларчину, после Калинкина и Египетского любимому Ванечкиному мосту. Гастроном на углу Английского был Ванечке хорошо известен. Как раз на противоположном углу, на другой стороне канала, Ванечка и служил культуре в должности ответственного редактора в известнейшем в Петербурге издательстве. Ванечка заглянул в витрину и убедился, что в пивном закутке не наблюдается никого из знакомых, кроме девушки, сидящей за кассой, кажется - по имени Лизавета. Ванечка шмыгнул в магазин и направился прямиком к прилавку.
- Здравствуйте, - улыбнулся он Лизавете.
- А, приветик, - ответила та ему. - Что-то вы про нас позабыли. В отпуске?
- Нет, болею.
- То-то я смотрю, какой бледный. Думаю, с похмелья или больной? - Она смахнула с плеча пылинку. - Слабые вы, мужики, нестойкие. Мой тоже вон, как что, так - "болею". А нам, женщинам, за вас отдувайся. Как всегда? Лизавета показала на краник розливного устройства.
Вепсаревич хотел кивнуть, потом вспомнил, что денег у него ровно на то, чтобы бросить, проходя, нищему, да и то рискуя быть обласканным костылем за такое откровенное издевательство. Все-таки он кивнул. На то Ванечка, собственно, и рассчитывал, когда сворачивал в угловой магазин, - в долг попросить пивка, как делал это уже не раз.
- Только, - развел он руками, - я деньги на работе забыл. Можно в долг? Я скоро отдам.
Ванечка стоял у гранитной тумбы под тихими весенними тополями и смотрел, как в янтарной жидкости, заполнявшей пластиковый бокал, плещется весеннее солнце. От залива дул ветерок. По Аларчину шли прохожие, и Ванечка тихонько следил, не проскочит ли кто знакомый. К издательству он подойти не решался - во-первых, к чему быть узнанным? Официально он на больничной койке, лечится от своей заразы, и окунаться в перевернутый мир дурных подстрочников и перевранных сюжетов хотелось ему меньше всего. Тем более когда есть солнце и пиво.
Единственное, что его смущало, что спутывало его мысли в клубок и загоняло их, как дурной котенок, в темный угол подсознательных комплексов, - нет, не эта Ванечкина болезнь, за те месяцы, что они с ней жили, она сделалась не то что своей, просто некоторой досадной помехой, вещью муторной, но вполне выносимой, вроде стрижки или утреннего бритья ну, действительно, всего-то делов - раз в три дня счищать с себя паутину да внимательно следить за одеждой, чтобы где-нибудь нечаянно на штанину не налип паутинный ком. Смущало его другое - Машенька, их встреча в больнице. Он и в лица-то, мелькающие вокруг, вглядывался в основном потому, чтобы в промельке случайной фигуры разглядеть, не упустить Машеньку. Понимая, что такая случайность невозможна в городской толчее, понимая - и все равно надеясь.
- Вепсаревич!
Ванечка обернулся.
- Ты какого хера здесь делаешь?
Ванечка сперва покраснел, потом выдавил из себя улыбку. Перед ним стоял Валька Стайер в обнимку с батареей бутылок. Первобытная его борода клочьями торчала по сторонам. Очки на его взмокшем носу перекосились, как неотлаженные качели, причем правый, блестящий, глаз, как взошедшая невпопад луна. плавал высоко в поднебесье, а такой же блестящий левый приближался к пещере рта.
- Я тебя из-за витрины увидел, когда в винном водяру брал. Смотрю харя вроде знакомая - бледная, но вроде родная. Тачка за углом, водка - вот она. Все, старик, короче - поехали.
- Валя, ты откуда свалился-то? С Марса, что ли?
- Круче, Ванька. - с Америки. Сан-Франциско, Золотые ворота, слышал? Вроде как ваш мост Володарского, только выше и сделан не из говна Всё. Ванька, там счетчик щелкает. Наговоримся еще, поехали.
- К кому едем-то? - спросил Ванечка десять секунд спустя, уже впихиваясь в фыркающую мотором машину.
- Как это к кому! К Завельским вестимо!
Глава 4. У Завельских
По дороге к братьям Завельским останавливались еще три раза. Брали Верку, Аську и Аньку, Валькиных старинных знакомых. Еще брали на Загородном шампанское, которого захотели девушки, и зачем-то еще портвейн для кого-то из ностальгирующих приятелей. Водитель недовольно покряхтывал но требования компании выполнял.
Натан и Женька Завельские жили на Староневском. Окна их отдельной квартиры глядели на проходной двор и на пестрые скаты крыш, ощетинившиеся печными трубами. По крышам гуляли голуби и шуршали облупившейся краской.
Ванечка Завельских знал с юности, Вальку, примерно, так же. Стайер был гражданином мира, Завельские, наоборот, домоседами. Давнее желание Вальки сбежать от нашей долбаной совсистемы - осуществилось лет пятнадцать назад, когда ток в большевистских проводах еще тек, но уже медленно, с одышкой астматика.
Ванечке у Завельских нравилось. Здесь он чувствовал себя без напряга. Здесь же Ванечка познакомился и со Стайером. Было это в середине семидесятых
Когда Валька, Ванечка и благоухающий любовью букет из Верки, Аськи и говорливой хохлушки Аньки с хохотом ввалились в прихожую, у Завельских уже гуляли вовсю. Всех их сразу же впихнули за стол, раздвинутый по случаю многолюдства. Рядом с Ванечкой оказалась девица, рыжекудрая и с подрисованными бровями.
- Вы тот самый Вепсаревич, который у Юфита снимается? - спросила она у Ванечки, и он почувствовал, как ее худенькое колено робко жмется к его ноге.
- Не у Юфита, - ответил Ванечка. - Я вообще в кино не снимаюсь
- Извините, это я спутала. - Девица спешно отодвинула ногу. - У того актера фамилия на вашу похожа - такая же звериная, как у вас.
Ванечка улыбнулся, наполнил рюмки, и свою и своей соседки, и, продолжая улыбаться, спросил:
- А ваша на чью похожа?
Рыжая засмеялась:
- Моя фамилия Воробей.
Пришла очередь рассмеяться Ванечке. Рыжая не обиделась на это нисколько, а оглядев компанию за столом, шепотом ему объяснила:
- Я сюда с Сергеем пришла, он мой муж, он в соседней комнате отдыхает. А вон Татьяна, его жена, вон она, между Софроновичем и Рыдлевским.
- Не понял, - ответил Ванечка честно. - Если вы здесь с Сергеем и он ваш муж, то почему тогда Татьяна - его жена? Сергей, он что, двоеженец?
- Все просто, с Танькой они в гражданском браке, короче нерасписанные они с Татьяной. А мы числимся с ним муж и жена, официально. Но живет он с Танькой, уже три года как мы расстались. Ну, встречаемся иногда, когда они с Танькой ссорятся. Так, раз в месяц, нерегулярно.
- Давайте выпьем, - сказал ей Ванечка, у которого от этих раскладов уже начало свербить в голове.
- За любовь, - ответила рыжекудрая и прижалась к нему коленом. Валька Стайер отлепился от девушек и поднялся над пиршественным столом. Был он мудрый и бородатый, как демон. И едва уже стоял на ногах.
- Ёпт-ть, - прочистил он для разминки голос. Затем налил себе из бутылки в фужер и поднял его под самую люстру. - Предлагаю всем джентльменам встать и выпить за представительниц прекрасного пола, которые здесь пр-рисутствуют. Девушки, - чистосердечно признался Валька, когда джентльмены встали, - я вас всех люблю! - Он выпил одним махом фужер и полез целоваться с теми, до кого смогла дотянуться его лохматая борода пророка. Закончив ритуальное лобызание, Валька сдернул с себя очки и, размахивая ими, как Троцкий на заседании Петросовета, продолжил пьяную речь. - Завтра я уезжаю в свою долбаную Америку... - Он запнулся. - И правильно делаю... - Он запнулся опять. Затем хлебнул из чьей-то початой рюмки и с обидой в голосе произнес: - Я здесь кто? Я здесь никто! Меня вчера в Адмиралтейском саду ваши сраные менты повязали, когда я выпивши поцеловал в задницу долбаную лошадь Пржевальского. У меня баксов была чертова туча, так они, суки, обчистили меня до последних трусов. То есть если я у вас в России хожу поддавши, так выходит я уже не человек, а говно? Грабь меня, выходит, каждый кому не лень, а я должен поднять руки над головой и целовать сраную ментовскую задницу, как икону Христа Спасителя?
- Менты - суки, - поддержал его Вепсаревич.
- Мальчики, не будем о грустном, - позвенела вилкой о рюмку моя соседка. - Давайте выпьем, а после Женечка Софронович что-нибудь нам споет. Женечка, спой нам что-нибудь. Если женщина просит...
- Окуджаву! Окуджаву! - закричали хором Верка, Аська и Анька. - А потом - танцы. Женя, поставишь музыку? Что-нибудь в стиле диско.
Выпили, закусили, сунули Софроновичу в руки гитару, и пока Софронович ее настраивал, снова выпили, опять закусили, и часть народа потянулась курить
Ванечка, хоть сам не курил, отправился на кухню к курящим. Но явившийся на кухню Натан потянул Вепсаревича за рукав, и они, уйдя от дыма и разговоров, прошли в маленькую тихую комнату, где из мебели были только книжные стеллажи и диван, а из людей, кроме Ванечки и хозяина, только всхрапывающий на диване Сергей, муж застольной Ванечкиной соседки, жена которого сидела от них напротив.
- Ну что там у тебя было? - спросил Натан.
- О чем ты? - ответил вопросом Ванечка, хотя, в общем-то, примерно, догадывался, о чем спрашивает его хозяин квартиры.
- Слышал, тебя месяц не было ни дома, ни на работе.
- Я болел, был в больнице.
- Что-то серьезное?
- А черт его знает. Неизвестная медицине болезнь. - Секретов Ванечка от Натана никогда не держал. Натан был человек свой, полагался на него Ванечка полностью, не было еще в жизни случая, чтобы мудрый Натан Завельский подвел кого-нибудь из своих знакомых. - Меня в ИНЕБОЛе больше месяца изучали, так ничего и не изучили. Погоди, сейчас покажу. - Ванечка расстегнул рубашку, задрал футболку и показал Натану покрытое паутиной тело.
Натан присвистнул, изумленно покачал головой, помял в руке густые шелковистые пряди.
- Больно? - осторожным движением пальцев он сорвал пяток сероватых нитей.
- Не больно, зудит немного. Да я уже привык к этой дряни.
- Ну а сам ты что думаешь? - спросил Натан, разминая пальцами паутину.
- Я о ней вообще стараюсь не думать, потому что, когда начинаю думать, всякий вздор в голову лезет, от которого дуреешь и все время тянет надраться. И хочется, как у грибоедовских тетушек, все книги взять да сжечь.
- Вот так все сразу и сжечь? - Натан кивнул на книжные полки, где теснились, торчали, грудились сотни и сотни книг.- И почему книги?
- Не понимаешь? - Ванечка протянул руку и снял с полки том "Литературной энциклопедии". - Открываем на букву "Г", листаем: Гоголь, Гончаров. - замечательно. А на каждого Гоголя с Гончаровым приходится девяносто девять Гондоновых. То же самое на любую букву. Из чего, спрашивается, Натан, состоит вся наша литература? На ком она держится? На Гондоновых, которых девяносто девять на сотню, или на той самой одной девяносто девятой, которая Гончаров и Гоголь? Вот когда я об этом думаю, все у меня начинает чесаться и, похоже, не только тело - мозги покрываются паутиной
- А ты не думай.
- Я не могу не думать. Чтобы об этом не думать, надо менять профессию. А я, кроме как книжки читать, больше ни на что не способен.
- Ты, Ванька, прямо какой-то весь идеальный стал. Да пойми ты, все эти Гондоновы - это гумус. Не было бы Гондоновых, не было бы и Гоголя с Гончаровым. Это не я сказал, это кто-то из литературоведов сказал. Лотман, Лихачев, я не помню. Так ты говоришь, исследовали тебя в ИНЕБОЛе? - Натан цокнул, потянулся за сигаретами, закурил и выдохнул дым. -ИНЕБОЛ - это серьезно, - сказал он, ломая спичку. - И что же? Ничего они у тебя не нашли и отпустили с миром? Так, что ли?
- Ну, можно сказать и так.
- Что-то ты, старичок, скрываешь. ИНЕБОЛ - это военное ведомство, оттуда так просто не выпускают. А может, ты оттуда сбежал?
- Выписали меня, Натан, ей-богу. Может быть, не совсем законно, но одежду во всяком случае отдали без мордобоя.
- Интересно. Не совсем законно - это как? Взятку, что ли, больничному начальству пообещал? Бесплатную подписку на собрание сочинений Феликса Суркиса? Или разделил ложе с любовницей директора клиники?
- Нет, - усмехнулся Ванечка, - ни то, ни другое. Просто наш заведующий запил - жена ему с главврачом изменила, вот он в отместку меня из ИНЕБОЛа и выписал, чтобы тому научная слава не обломилась.
- Да... - Натан восхищенно крякнул. - Прямо Шекспир какой-то, а не государственное лечебное заведение. Только, думаю, неизвестно теперь, кому что обломится после этого. В первую очередь, думаю, обломится тебе и этому мудаку - заву. Пиздюлей вам обломится и не просто пиздюлей, а пиздюлей в государственном масштабе. Потому что он - мудак, а ты мудак еще больше. ИНЕБОЛ - это же военные, гэрэушники, они шуток не понимают. Это тебе не менты, отбирающие у пьяных получку. У них, если какая беда, значит вражеские происки, не иначе. И ты, в любом случае, будешь крайний.
- Ерунда, не те сейчас времена.
- Времена у нас всегда те. Для них - всегда. Ты пойми, дурило, если ты к ним попал, значит они на тебя ставку делают, имеют в отношении тебя какие-то свои интересы. Про ИНЕБОЛ ведь уже много писали, и если даже девяносто пять процентов написанного вранье, то остальные пять наверняка правда. Вот, к примеру, люди-амфибии - у нас мужик один на заводе работал, так он когда-то водолазом служил и сам лично видел мертвого человека с жабрами, его винтом в Ладоге порубило - может, уснул в воде, может, сам под корабль сунулся - совесть парня замучила, вот и решил покончить самоубийством. Так люди с жабрами - это тоже инебольские разработки.
- То с жабрами, а здесь - паутина.
- Ну ты, Ваня, действительно святой человек. Война ж - это, в первую очередь, что? Деньги! И не просто деньги, а очень большие деньги. Ты знаешь, сколько на одной маскировочной одежде за счет этой вот твоей паутины можно сэкономить денежных средств? Не знаешь. Вот и я не знаю. А военные люди знают. В общем, долго ты от них не побегаешь. Подключат ФСБ, всех районных стукачей по тревоге поднимут, в крайнем случае объявят тебя в средствах массовой информации носителем сибирской чумы или азиатской холеры...
- Это что же, ты советуешь мне идти сдаваться?
- Нет. Но прятаться у тебя вряд ли долго получится.
- Да не собираюсь я прятаться.
- А что думаешь делать? Пойти домой?
- Ну, не знаю. Пару дней побуду в бегах, отдохну, мороженого поем... Кстати, ты деньгами не выручишь? Ну, полтинник там, сотню, отдам при встрече.
- Сотней выручу. - Натан полез за деньгами. - А то смотри, у нас пока поживи.
- Спасибо, Натан, не знаю. Может, и поживу. Но вообще-то мне домой хочется. Кстати, матери надо бы позвонить... - Ванечка вдруг задумался, смял в руках одолженную купюру, не глядя сунул ее в карман. - У вас есть телефонный справочник? - неожиданно спросил он.
- Погоди-ка, - удивился хозяин. - Ты же матери собрался звонить, зачем тебе телефонный справочник?
- Понадобился, - ответил Ванечка, и взгляд его сделался странным, будто был он уже не здесь, не в стесненном пространстве комнаты, а блуждал в небесных лугах, освещенных нездешним светом.
Натан хмыкнул, пожал плечами и пальцем показал на стеллаж:
- Вон, на полке над телефоном. Звони, я пойду к народу. Эй, Сережа, утро уже. вставай. Пойдем к столу, а то выпивки не останется.
Растолкав отбрыкивающегося Сережу, Натан увел его под ручку из комнаты.
Ванечка, оставшись один, раскрыл справочник на разделе "Лечебные заведения", отыскал телефон справочной ИНЕБОЛа, набрал номер и, волнуясь, спросил:
- Мне нужен телефон одной вашей сотрудницы... Почему не даете? Мне очень нужно! Понимаете, вопрос жизни и смерти... Я? Пьяный? Девушка... Ну, пожалуйста...
На том конце положили трубку. Ванечка какое-то время вслушивался в отрывистые гудки, затем стукнул трубкой по рычажку и набрал номер заново. Он вспомнил вдруг ту пьяную ночь в палате, когда Чувырлов просил у Машеньки телефон.
- Девушка! - Он попробовал изменить голос. - Чувырлов Альберт Евгеньевич, он на третьем отделении у вас лежит. Можно с ним связаться?.. Очень важное дело. Кто звонит? Родственник его звонит, брат. На отделении нет телефона? Почему нет?! Есть, я же точно знаю. Девушка, да не я это, не звонил я вам перед этим... Правда, родственник, у него мать заболела... Сами передадите? Почему сами? Мне надо ему лично сказать... Девушка, извините, девушка...
Третий раз звонить он не стал, не было никакого смысла.
Ванечка вернулся к столу, место рядом с рыженькой было занято. Он налил себе рюмку водки, выпил залпом, налил еще. Скоро в синеватом тумане, вдруг окутавшем предметы и лица, не осталось ни воздуха, ничего - только слышались далекие разговоры да хрустело под ногами стекло. Потом были поцелуи на кухне, потом их разнимали с Серегой, жен которого, и первую и вторую, Ванечка обозвал блядьми, потом действие переместилось в прихожую, где из горлышка пили водку и искали чей-то потерявшийся дипломат. Потом выяснилось, что времени сильно за полночь и метро уже с полчаса как закрыто, а Ванечка все кричал вдогонку чьему-то скрывшемуся за поворотом такси, что если он доживет до завтра, то приглашает всех к себе на отвальную, потому что ложится на операцию по вживлению рыбьих жабр и неизвестно, чем дело кончится - то ли смертью, то ли командировкой на океан - на поиски исчезнувшей Атлантиды.
А потом... Потом было утро.
Глава 5. Охотники за человеческой желчью
Вообще-то Леля змей не боялась, и если эпитет "провинциальная" к ней еще каким-то образом подходил, то беззащитной самую способную ученицу сибирского шамана Шамбордая Лапшицкого назвать было никак невозможно. Единственное, что Лелю смущало, - это облепившая ее со всех сторон темнота. Темноту она не любила с детства, когда в юрте в бесконечные сибирские вечера свет гасили рано - из экономии, и из темных, помертвевших углов выползали ночные страхи. А еще старшие в темноте рассказывали про вшивый ад, когда тысячи мелких тварей въедаются человеку в тело, медленно пожирая сердце, почки, печень, селезенку и прочее, пока человек не умирает от страшной боли; или про тринадцать небожителей асаранги, покровителей черных шаманов, тех, что мажут лицо сажей и кровью и приходят по ночам за маленькими детьми; или про Араахан шудхэра, волосатого черта, враждующего с Хухэдэй-мэргэном, повелителем молний и владыкой задних небес, хотя сам Араахан не страшен, страшно то, что он прячется у человека в одежде, и огненная стрела владыки поражает насмерть того, в чьей одежде Араахан спрятался, или про ужасного Аду, который приходит то в облике маленького зверька с одним глазом на лбу и одним зубом во рту, то в образе косоглазой женщины. Этот Ада насылает на детей хворь, плюет на пищу и заражает ее чахоткой, а когда Аду кто-нибудь случайно убьет, прищемив между дверью и косяком, он превращается в лоскут старой кошмы, или в кусок обглоданной кости, или во что-то еще, такое же невзрачное и ненужное, чему место лишь среди рухляди в старом бабкином сундуке.
В липкой, влажной, удушливой темноте, которая окружала Лелю, жил не только змеиный шелест. Леля чутким природным слухом слышала за змеиным шелестом мягкие человеческие шаги. Мужские. Мужчин было трое. Все низкорослые, все - в китайских спортивных тапочках. От всех троих пахло странной смесью желчи и зеленого чая.
Леля левой рукой коснулась отпотевшей стены и нащупала кирпичную кладку. Кирпичи сидели плотно в стене, и щели между ними были тесны и мелковаты. Впрочем, глубины их вполне хватало, чтобы взобраться по стене к потолку и занять упреждающую позицию. Это от людей. И это на крайний случай. А от змей у нее было более могучее средство. Леля сделала губы трубочкой и тихонько через трубочку зашептала - чтобы слышали одни только змеи, а двуногие существа не слышали:
- Из куста шипуля, за ногу типуля...
И услышала, как с пола из темноты ей ответили змеиными голосами: "Увяк, увяк..."
"Жаль, что нету у меня кобыльих хохряшек. не то я бы вас, змейки, на этих трех ухорезов поворотила", - подумала Медсестра Леля, затем продолжила разговор со змеями:
- Зло во зле горело, зло по злу и вышло.
И только она это сказала, как - странное дело - стены, пол затряслись, заухали, заходили в трясучей пляске. Леля вздрогнула -- это еще что за напасть? - но согнулась в боевой стойке, ожидая удара из темноты. Но никакого нападения не последовало. Наоборот, вдруг зажегся свет, и на пространстве подвальной сцены перед ней предстали невидимые еще секунду назад актеры - трое жмущихся друг к другу мужчин в китайских спортивных тапочках и с острыми тесаками в руках. Мужчины были перепуганы до смерти, и причиной была явно не Леля. Прикрывая руками головы, они отмахивались от разнообразных предметов - выстреливающих из стен кирпичей, увесистых кусков штукатурки, кривых поленьев, летающих табуреток и прочих неприятных вещей, грозящих в случае столкновения с ними увечьем и бытовыми травмами.
Леля сразу же смекнула, в чем дело. Случай, подобный этому, произошел на ее глазах в таежном городе Балаганске, куда однажды во время школьных каникул она ездила к своей дальней родне. Родня жила в новом доме, переселившись туда за месяц до Лёлиного приезда, до этого они жили в тайге. Так вот, что ни ночь, так житья в доме никому не было - из печки летели кирпичи, из шкафов - посуда, из ведер проливалась вода. К тому же улюлюкало по углам и пропадали семейные сбережения. Родственники не знали, что делать. Денег на переезд не было, дом, кому из местных ни предлагали, покупать не желал никто, все знали про его недобрую славу, а возвращаться в тайгу уже не хотелось, понюхав-то городского воздуха, - и обидно, и денег жалко, если по-честному. И непонятно, чем бы все это кончилось, если бы не цыган, приезжавший по весне в город кастрировать балаганских быков. Он-то и помог делу, избавил хозяев дома от свалившейся им на голову беды.
- Я тебе всю холеру пообломаю! - сказала Леля, выступая вперед и грозя маленьким кулачком куда-то в дальний угол подвала. - Да чтоб тебя бес унес в неворотимую сторону! А вы что стоите, как остолопы? - обратилась она к пригнувшимся под артобстрелом мужчинам. - Ждете, чтобы вам мозги кирпичами поотшибало? Вон ты, у которого шрам на ухе, тебя как звать?
Семен Семенович качал головой, и в голове его неприлично булькало. Наверное, ночной алкоголь плескался между коробкой черепа и сморщенной оболочкой мозга.
Инквизиторский взгляд главврача сверлил остроязыким сверлом по очереди сначала заведующего, потом врачей, которые ни ухом ни рылом, потом сестер, собравшихся в кучу и таращащих непонимающие глаза.
- Проорали! - орал директор. - Такого пациента проорали. Домой звонили?
- Звонили. Дома его нет, домой он не приходил, - сказала врач-анестезиолог Туробова
- Кто дежурил?
- Ульянова.
- Какая еще, к черту, Ульянова? Она что, врач? Она простая сестра, и к тому же она в отпуске со вчерашнего дня. Как заменяла? Кого заменяла? Алимову? Эту алкоголичку? Уволю нынче же и ту и другую. А врач? Где был дежурный врач? Почему ночью на отделении дежурят одни только сестры?..
В дверях возник начальник институтской охраны, по-военному встал на вытяжку и четким голосом отрапортовал всем сразу:
- Старший вахтер Дронов по вызову явиться не смог... - Начальник охраны замялся, виновато отвел глаза и со вздохом развел руками. - Короче, нажрался Дроныч. Как вахту Оганесову сдал, сразу же и нажрался. Вы же знаете, ему много не надо - стакан выпьет и с катушек долой. Это мне супруга его сказала, в смысле то, что муж ее после смены выпивши и поднять его никак невозможно, я ей только что на квартиру звонил.
- А журнал? В вахтенном журнале есть запись?
- А как же, запись имеется. - В руках начальника образовался журнал, уже раскрытый на соответствующей странице. - Вот время, вот число, все по правилам.
Главврач сунул лицо в журнал, затем вынул и сказал зло и хрипло:
- То есть вы мне хотите сказать, что этот ваш караульщик Дронов нажрался, только когда сдал вахту? - Он ткнул пальцем в непонятные каракули на странице и в разводы цвета некачественного портвейна "Левобережный".
- Это почерк такой у Дроныча, ему ж правую руку пограничная собака погрызла, когда он в армии на финской границе служил. Кость у нее хотел стащить, вот его собачка и тяпнула.
- Значит, так. Дронова, когда протрезвеет, ко мне. - Брезгливым жестом главный указал вдаль, туда, где за десяток палат отсюда располагался пыточный, его, главного, кабинет. - Я ему не руку, я ему другое кое-что отгрызу, тогда узнает, как на рабочем месте водку по ночам жрать. Лично вам, - он выстрелил по начальнику охраны из обеих зрачков картечью, выговор с лишением ежеквартальной премии. Ну а вы, - он отыскал взглядом Чувырлова, который со своей африканской внешностью затаился в тени шкафа с какими-то резиновыми жгутами, - вас, как явного соучастника похищения, ждет визит в лабораторию номер тринадцать-бис.
Многие при последних словах вздрогнули и схватились за сердце. Чувырлов, тот ничего не понял, только тоненько, с прихлюпом зевнул. В голове же завотделения будто бы плотину прорвало - он, покачиваясь, вышел вперед, взял главного за отворот пиджака и сунул ему под нос кулак.
- Это видел? - Взгляд Семенова сделался осмысленным и веселым. - Ну так вот, ты, кочерыжка. Я тебя вызываю на дуэль. Сейчас. На Черную речку. Эй, как там тебя, Чувырлов?! Будешь у меня секундантом. А сейчас - спать. Спать, спать, и идите вы, товарищи, на хуй!
И Семен Семенович в абсолютном молчании вышел из больничной палаты.
Мысль о пиве в голове Ванечки победила мысль о еде. Случилось это на подходе к Аларчину, после Калинкина и Египетского любимому Ванечкиному мосту. Гастроном на углу Английского был Ванечке хорошо известен. Как раз на противоположном углу, на другой стороне канала, Ванечка и служил культуре в должности ответственного редактора в известнейшем в Петербурге издательстве. Ванечка заглянул в витрину и убедился, что в пивном закутке не наблюдается никого из знакомых, кроме девушки, сидящей за кассой, кажется - по имени Лизавета. Ванечка шмыгнул в магазин и направился прямиком к прилавку.
- Здравствуйте, - улыбнулся он Лизавете.
- А, приветик, - ответила та ему. - Что-то вы про нас позабыли. В отпуске?
- Нет, болею.
- То-то я смотрю, какой бледный. Думаю, с похмелья или больной? - Она смахнула с плеча пылинку. - Слабые вы, мужики, нестойкие. Мой тоже вон, как что, так - "болею". А нам, женщинам, за вас отдувайся. Как всегда? Лизавета показала на краник розливного устройства.
Вепсаревич хотел кивнуть, потом вспомнил, что денег у него ровно на то, чтобы бросить, проходя, нищему, да и то рискуя быть обласканным костылем за такое откровенное издевательство. Все-таки он кивнул. На то Ванечка, собственно, и рассчитывал, когда сворачивал в угловой магазин, - в долг попросить пивка, как делал это уже не раз.
- Только, - развел он руками, - я деньги на работе забыл. Можно в долг? Я скоро отдам.
Ванечка стоял у гранитной тумбы под тихими весенними тополями и смотрел, как в янтарной жидкости, заполнявшей пластиковый бокал, плещется весеннее солнце. От залива дул ветерок. По Аларчину шли прохожие, и Ванечка тихонько следил, не проскочит ли кто знакомый. К издательству он подойти не решался - во-первых, к чему быть узнанным? Официально он на больничной койке, лечится от своей заразы, и окунаться в перевернутый мир дурных подстрочников и перевранных сюжетов хотелось ему меньше всего. Тем более когда есть солнце и пиво.
Единственное, что его смущало, что спутывало его мысли в клубок и загоняло их, как дурной котенок, в темный угол подсознательных комплексов, - нет, не эта Ванечкина болезнь, за те месяцы, что они с ней жили, она сделалась не то что своей, просто некоторой досадной помехой, вещью муторной, но вполне выносимой, вроде стрижки или утреннего бритья ну, действительно, всего-то делов - раз в три дня счищать с себя паутину да внимательно следить за одеждой, чтобы где-нибудь нечаянно на штанину не налип паутинный ком. Смущало его другое - Машенька, их встреча в больнице. Он и в лица-то, мелькающие вокруг, вглядывался в основном потому, чтобы в промельке случайной фигуры разглядеть, не упустить Машеньку. Понимая, что такая случайность невозможна в городской толчее, понимая - и все равно надеясь.
- Вепсаревич!
Ванечка обернулся.
- Ты какого хера здесь делаешь?
Ванечка сперва покраснел, потом выдавил из себя улыбку. Перед ним стоял Валька Стайер в обнимку с батареей бутылок. Первобытная его борода клочьями торчала по сторонам. Очки на его взмокшем носу перекосились, как неотлаженные качели, причем правый, блестящий, глаз, как взошедшая невпопад луна. плавал высоко в поднебесье, а такой же блестящий левый приближался к пещере рта.
- Я тебя из-за витрины увидел, когда в винном водяру брал. Смотрю харя вроде знакомая - бледная, но вроде родная. Тачка за углом, водка - вот она. Все, старик, короче - поехали.
- Валя, ты откуда свалился-то? С Марса, что ли?
- Круче, Ванька. - с Америки. Сан-Франциско, Золотые ворота, слышал? Вроде как ваш мост Володарского, только выше и сделан не из говна Всё. Ванька, там счетчик щелкает. Наговоримся еще, поехали.
- К кому едем-то? - спросил Ванечка десять секунд спустя, уже впихиваясь в фыркающую мотором машину.
- Как это к кому! К Завельским вестимо!
Глава 4. У Завельских
По дороге к братьям Завельским останавливались еще три раза. Брали Верку, Аську и Аньку, Валькиных старинных знакомых. Еще брали на Загородном шампанское, которого захотели девушки, и зачем-то еще портвейн для кого-то из ностальгирующих приятелей. Водитель недовольно покряхтывал но требования компании выполнял.
Натан и Женька Завельские жили на Староневском. Окна их отдельной квартиры глядели на проходной двор и на пестрые скаты крыш, ощетинившиеся печными трубами. По крышам гуляли голуби и шуршали облупившейся краской.
Ванечка Завельских знал с юности, Вальку, примерно, так же. Стайер был гражданином мира, Завельские, наоборот, домоседами. Давнее желание Вальки сбежать от нашей долбаной совсистемы - осуществилось лет пятнадцать назад, когда ток в большевистских проводах еще тек, но уже медленно, с одышкой астматика.
Ванечке у Завельских нравилось. Здесь он чувствовал себя без напряга. Здесь же Ванечка познакомился и со Стайером. Было это в середине семидесятых
Когда Валька, Ванечка и благоухающий любовью букет из Верки, Аськи и говорливой хохлушки Аньки с хохотом ввалились в прихожую, у Завельских уже гуляли вовсю. Всех их сразу же впихнули за стол, раздвинутый по случаю многолюдства. Рядом с Ванечкой оказалась девица, рыжекудрая и с подрисованными бровями.
- Вы тот самый Вепсаревич, который у Юфита снимается? - спросила она у Ванечки, и он почувствовал, как ее худенькое колено робко жмется к его ноге.
- Не у Юфита, - ответил Ванечка. - Я вообще в кино не снимаюсь
- Извините, это я спутала. - Девица спешно отодвинула ногу. - У того актера фамилия на вашу похожа - такая же звериная, как у вас.
Ванечка улыбнулся, наполнил рюмки, и свою и своей соседки, и, продолжая улыбаться, спросил:
- А ваша на чью похожа?
Рыжая засмеялась:
- Моя фамилия Воробей.
Пришла очередь рассмеяться Ванечке. Рыжая не обиделась на это нисколько, а оглядев компанию за столом, шепотом ему объяснила:
- Я сюда с Сергеем пришла, он мой муж, он в соседней комнате отдыхает. А вон Татьяна, его жена, вон она, между Софроновичем и Рыдлевским.
- Не понял, - ответил Ванечка честно. - Если вы здесь с Сергеем и он ваш муж, то почему тогда Татьяна - его жена? Сергей, он что, двоеженец?
- Все просто, с Танькой они в гражданском браке, короче нерасписанные они с Татьяной. А мы числимся с ним муж и жена, официально. Но живет он с Танькой, уже три года как мы расстались. Ну, встречаемся иногда, когда они с Танькой ссорятся. Так, раз в месяц, нерегулярно.
- Давайте выпьем, - сказал ей Ванечка, у которого от этих раскладов уже начало свербить в голове.
- За любовь, - ответила рыжекудрая и прижалась к нему коленом. Валька Стайер отлепился от девушек и поднялся над пиршественным столом. Был он мудрый и бородатый, как демон. И едва уже стоял на ногах.
- Ёпт-ть, - прочистил он для разминки голос. Затем налил себе из бутылки в фужер и поднял его под самую люстру. - Предлагаю всем джентльменам встать и выпить за представительниц прекрасного пола, которые здесь пр-рисутствуют. Девушки, - чистосердечно признался Валька, когда джентльмены встали, - я вас всех люблю! - Он выпил одним махом фужер и полез целоваться с теми, до кого смогла дотянуться его лохматая борода пророка. Закончив ритуальное лобызание, Валька сдернул с себя очки и, размахивая ими, как Троцкий на заседании Петросовета, продолжил пьяную речь. - Завтра я уезжаю в свою долбаную Америку... - Он запнулся. - И правильно делаю... - Он запнулся опять. Затем хлебнул из чьей-то початой рюмки и с обидой в голосе произнес: - Я здесь кто? Я здесь никто! Меня вчера в Адмиралтейском саду ваши сраные менты повязали, когда я выпивши поцеловал в задницу долбаную лошадь Пржевальского. У меня баксов была чертова туча, так они, суки, обчистили меня до последних трусов. То есть если я у вас в России хожу поддавши, так выходит я уже не человек, а говно? Грабь меня, выходит, каждый кому не лень, а я должен поднять руки над головой и целовать сраную ментовскую задницу, как икону Христа Спасителя?
- Менты - суки, - поддержал его Вепсаревич.
- Мальчики, не будем о грустном, - позвенела вилкой о рюмку моя соседка. - Давайте выпьем, а после Женечка Софронович что-нибудь нам споет. Женечка, спой нам что-нибудь. Если женщина просит...
- Окуджаву! Окуджаву! - закричали хором Верка, Аська и Анька. - А потом - танцы. Женя, поставишь музыку? Что-нибудь в стиле диско.
Выпили, закусили, сунули Софроновичу в руки гитару, и пока Софронович ее настраивал, снова выпили, опять закусили, и часть народа потянулась курить
Ванечка, хоть сам не курил, отправился на кухню к курящим. Но явившийся на кухню Натан потянул Вепсаревича за рукав, и они, уйдя от дыма и разговоров, прошли в маленькую тихую комнату, где из мебели были только книжные стеллажи и диван, а из людей, кроме Ванечки и хозяина, только всхрапывающий на диване Сергей, муж застольной Ванечкиной соседки, жена которого сидела от них напротив.
- Ну что там у тебя было? - спросил Натан.
- О чем ты? - ответил вопросом Ванечка, хотя, в общем-то, примерно, догадывался, о чем спрашивает его хозяин квартиры.
- Слышал, тебя месяц не было ни дома, ни на работе.
- Я болел, был в больнице.
- Что-то серьезное?
- А черт его знает. Неизвестная медицине болезнь. - Секретов Ванечка от Натана никогда не держал. Натан был человек свой, полагался на него Ванечка полностью, не было еще в жизни случая, чтобы мудрый Натан Завельский подвел кого-нибудь из своих знакомых. - Меня в ИНЕБОЛе больше месяца изучали, так ничего и не изучили. Погоди, сейчас покажу. - Ванечка расстегнул рубашку, задрал футболку и показал Натану покрытое паутиной тело.
Натан присвистнул, изумленно покачал головой, помял в руке густые шелковистые пряди.
- Больно? - осторожным движением пальцев он сорвал пяток сероватых нитей.
- Не больно, зудит немного. Да я уже привык к этой дряни.
- Ну а сам ты что думаешь? - спросил Натан, разминая пальцами паутину.
- Я о ней вообще стараюсь не думать, потому что, когда начинаю думать, всякий вздор в голову лезет, от которого дуреешь и все время тянет надраться. И хочется, как у грибоедовских тетушек, все книги взять да сжечь.
- Вот так все сразу и сжечь? - Натан кивнул на книжные полки, где теснились, торчали, грудились сотни и сотни книг.- И почему книги?
- Не понимаешь? - Ванечка протянул руку и снял с полки том "Литературной энциклопедии". - Открываем на букву "Г", листаем: Гоголь, Гончаров. - замечательно. А на каждого Гоголя с Гончаровым приходится девяносто девять Гондоновых. То же самое на любую букву. Из чего, спрашивается, Натан, состоит вся наша литература? На ком она держится? На Гондоновых, которых девяносто девять на сотню, или на той самой одной девяносто девятой, которая Гончаров и Гоголь? Вот когда я об этом думаю, все у меня начинает чесаться и, похоже, не только тело - мозги покрываются паутиной
- А ты не думай.
- Я не могу не думать. Чтобы об этом не думать, надо менять профессию. А я, кроме как книжки читать, больше ни на что не способен.
- Ты, Ванька, прямо какой-то весь идеальный стал. Да пойми ты, все эти Гондоновы - это гумус. Не было бы Гондоновых, не было бы и Гоголя с Гончаровым. Это не я сказал, это кто-то из литературоведов сказал. Лотман, Лихачев, я не помню. Так ты говоришь, исследовали тебя в ИНЕБОЛе? - Натан цокнул, потянулся за сигаретами, закурил и выдохнул дым. -ИНЕБОЛ - это серьезно, - сказал он, ломая спичку. - И что же? Ничего они у тебя не нашли и отпустили с миром? Так, что ли?
- Ну, можно сказать и так.
- Что-то ты, старичок, скрываешь. ИНЕБОЛ - это военное ведомство, оттуда так просто не выпускают. А может, ты оттуда сбежал?
- Выписали меня, Натан, ей-богу. Может быть, не совсем законно, но одежду во всяком случае отдали без мордобоя.
- Интересно. Не совсем законно - это как? Взятку, что ли, больничному начальству пообещал? Бесплатную подписку на собрание сочинений Феликса Суркиса? Или разделил ложе с любовницей директора клиники?
- Нет, - усмехнулся Ванечка, - ни то, ни другое. Просто наш заведующий запил - жена ему с главврачом изменила, вот он в отместку меня из ИНЕБОЛа и выписал, чтобы тому научная слава не обломилась.
- Да... - Натан восхищенно крякнул. - Прямо Шекспир какой-то, а не государственное лечебное заведение. Только, думаю, неизвестно теперь, кому что обломится после этого. В первую очередь, думаю, обломится тебе и этому мудаку - заву. Пиздюлей вам обломится и не просто пиздюлей, а пиздюлей в государственном масштабе. Потому что он - мудак, а ты мудак еще больше. ИНЕБОЛ - это же военные, гэрэушники, они шуток не понимают. Это тебе не менты, отбирающие у пьяных получку. У них, если какая беда, значит вражеские происки, не иначе. И ты, в любом случае, будешь крайний.
- Ерунда, не те сейчас времена.
- Времена у нас всегда те. Для них - всегда. Ты пойми, дурило, если ты к ним попал, значит они на тебя ставку делают, имеют в отношении тебя какие-то свои интересы. Про ИНЕБОЛ ведь уже много писали, и если даже девяносто пять процентов написанного вранье, то остальные пять наверняка правда. Вот, к примеру, люди-амфибии - у нас мужик один на заводе работал, так он когда-то водолазом служил и сам лично видел мертвого человека с жабрами, его винтом в Ладоге порубило - может, уснул в воде, может, сам под корабль сунулся - совесть парня замучила, вот и решил покончить самоубийством. Так люди с жабрами - это тоже инебольские разработки.
- То с жабрами, а здесь - паутина.
- Ну ты, Ваня, действительно святой человек. Война ж - это, в первую очередь, что? Деньги! И не просто деньги, а очень большие деньги. Ты знаешь, сколько на одной маскировочной одежде за счет этой вот твоей паутины можно сэкономить денежных средств? Не знаешь. Вот и я не знаю. А военные люди знают. В общем, долго ты от них не побегаешь. Подключат ФСБ, всех районных стукачей по тревоге поднимут, в крайнем случае объявят тебя в средствах массовой информации носителем сибирской чумы или азиатской холеры...
- Это что же, ты советуешь мне идти сдаваться?
- Нет. Но прятаться у тебя вряд ли долго получится.
- Да не собираюсь я прятаться.
- А что думаешь делать? Пойти домой?
- Ну, не знаю. Пару дней побуду в бегах, отдохну, мороженого поем... Кстати, ты деньгами не выручишь? Ну, полтинник там, сотню, отдам при встрече.
- Сотней выручу. - Натан полез за деньгами. - А то смотри, у нас пока поживи.
- Спасибо, Натан, не знаю. Может, и поживу. Но вообще-то мне домой хочется. Кстати, матери надо бы позвонить... - Ванечка вдруг задумался, смял в руках одолженную купюру, не глядя сунул ее в карман. - У вас есть телефонный справочник? - неожиданно спросил он.
- Погоди-ка, - удивился хозяин. - Ты же матери собрался звонить, зачем тебе телефонный справочник?
- Понадобился, - ответил Ванечка, и взгляд его сделался странным, будто был он уже не здесь, не в стесненном пространстве комнаты, а блуждал в небесных лугах, освещенных нездешним светом.
Натан хмыкнул, пожал плечами и пальцем показал на стеллаж:
- Вон, на полке над телефоном. Звони, я пойду к народу. Эй, Сережа, утро уже. вставай. Пойдем к столу, а то выпивки не останется.
Растолкав отбрыкивающегося Сережу, Натан увел его под ручку из комнаты.
Ванечка, оставшись один, раскрыл справочник на разделе "Лечебные заведения", отыскал телефон справочной ИНЕБОЛа, набрал номер и, волнуясь, спросил:
- Мне нужен телефон одной вашей сотрудницы... Почему не даете? Мне очень нужно! Понимаете, вопрос жизни и смерти... Я? Пьяный? Девушка... Ну, пожалуйста...
На том конце положили трубку. Ванечка какое-то время вслушивался в отрывистые гудки, затем стукнул трубкой по рычажку и набрал номер заново. Он вспомнил вдруг ту пьяную ночь в палате, когда Чувырлов просил у Машеньки телефон.
- Девушка! - Он попробовал изменить голос. - Чувырлов Альберт Евгеньевич, он на третьем отделении у вас лежит. Можно с ним связаться?.. Очень важное дело. Кто звонит? Родственник его звонит, брат. На отделении нет телефона? Почему нет?! Есть, я же точно знаю. Девушка, да не я это, не звонил я вам перед этим... Правда, родственник, у него мать заболела... Сами передадите? Почему сами? Мне надо ему лично сказать... Девушка, извините, девушка...
Третий раз звонить он не стал, не было никакого смысла.
Ванечка вернулся к столу, место рядом с рыженькой было занято. Он налил себе рюмку водки, выпил залпом, налил еще. Скоро в синеватом тумане, вдруг окутавшем предметы и лица, не осталось ни воздуха, ничего - только слышались далекие разговоры да хрустело под ногами стекло. Потом были поцелуи на кухне, потом их разнимали с Серегой, жен которого, и первую и вторую, Ванечка обозвал блядьми, потом действие переместилось в прихожую, где из горлышка пили водку и искали чей-то потерявшийся дипломат. Потом выяснилось, что времени сильно за полночь и метро уже с полчаса как закрыто, а Ванечка все кричал вдогонку чьему-то скрывшемуся за поворотом такси, что если он доживет до завтра, то приглашает всех к себе на отвальную, потому что ложится на операцию по вживлению рыбьих жабр и неизвестно, чем дело кончится - то ли смертью, то ли командировкой на океан - на поиски исчезнувшей Атлантиды.
А потом... Потом было утро.
Глава 5. Охотники за человеческой желчью
Вообще-то Леля змей не боялась, и если эпитет "провинциальная" к ней еще каким-то образом подходил, то беззащитной самую способную ученицу сибирского шамана Шамбордая Лапшицкого назвать было никак невозможно. Единственное, что Лелю смущало, - это облепившая ее со всех сторон темнота. Темноту она не любила с детства, когда в юрте в бесконечные сибирские вечера свет гасили рано - из экономии, и из темных, помертвевших углов выползали ночные страхи. А еще старшие в темноте рассказывали про вшивый ад, когда тысячи мелких тварей въедаются человеку в тело, медленно пожирая сердце, почки, печень, селезенку и прочее, пока человек не умирает от страшной боли; или про тринадцать небожителей асаранги, покровителей черных шаманов, тех, что мажут лицо сажей и кровью и приходят по ночам за маленькими детьми; или про Араахан шудхэра, волосатого черта, враждующего с Хухэдэй-мэргэном, повелителем молний и владыкой задних небес, хотя сам Араахан не страшен, страшно то, что он прячется у человека в одежде, и огненная стрела владыки поражает насмерть того, в чьей одежде Араахан спрятался, или про ужасного Аду, который приходит то в облике маленького зверька с одним глазом на лбу и одним зубом во рту, то в образе косоглазой женщины. Этот Ада насылает на детей хворь, плюет на пищу и заражает ее чахоткой, а когда Аду кто-нибудь случайно убьет, прищемив между дверью и косяком, он превращается в лоскут старой кошмы, или в кусок обглоданной кости, или во что-то еще, такое же невзрачное и ненужное, чему место лишь среди рухляди в старом бабкином сундуке.
В липкой, влажной, удушливой темноте, которая окружала Лелю, жил не только змеиный шелест. Леля чутким природным слухом слышала за змеиным шелестом мягкие человеческие шаги. Мужские. Мужчин было трое. Все низкорослые, все - в китайских спортивных тапочках. От всех троих пахло странной смесью желчи и зеленого чая.
Леля левой рукой коснулась отпотевшей стены и нащупала кирпичную кладку. Кирпичи сидели плотно в стене, и щели между ними были тесны и мелковаты. Впрочем, глубины их вполне хватало, чтобы взобраться по стене к потолку и занять упреждающую позицию. Это от людей. И это на крайний случай. А от змей у нее было более могучее средство. Леля сделала губы трубочкой и тихонько через трубочку зашептала - чтобы слышали одни только змеи, а двуногие существа не слышали:
- Из куста шипуля, за ногу типуля...
И услышала, как с пола из темноты ей ответили змеиными голосами: "Увяк, увяк..."
"Жаль, что нету у меня кобыльих хохряшек. не то я бы вас, змейки, на этих трех ухорезов поворотила", - подумала Медсестра Леля, затем продолжила разговор со змеями:
- Зло во зле горело, зло по злу и вышло.
И только она это сказала, как - странное дело - стены, пол затряслись, заухали, заходили в трясучей пляске. Леля вздрогнула -- это еще что за напасть? - но согнулась в боевой стойке, ожидая удара из темноты. Но никакого нападения не последовало. Наоборот, вдруг зажегся свет, и на пространстве подвальной сцены перед ней предстали невидимые еще секунду назад актеры - трое жмущихся друг к другу мужчин в китайских спортивных тапочках и с острыми тесаками в руках. Мужчины были перепуганы до смерти, и причиной была явно не Леля. Прикрывая руками головы, они отмахивались от разнообразных предметов - выстреливающих из стен кирпичей, увесистых кусков штукатурки, кривых поленьев, летающих табуреток и прочих неприятных вещей, грозящих в случае столкновения с ними увечьем и бытовыми травмами.
Леля сразу же смекнула, в чем дело. Случай, подобный этому, произошел на ее глазах в таежном городе Балаганске, куда однажды во время школьных каникул она ездила к своей дальней родне. Родня жила в новом доме, переселившись туда за месяц до Лёлиного приезда, до этого они жили в тайге. Так вот, что ни ночь, так житья в доме никому не было - из печки летели кирпичи, из шкафов - посуда, из ведер проливалась вода. К тому же улюлюкало по углам и пропадали семейные сбережения. Родственники не знали, что делать. Денег на переезд не было, дом, кому из местных ни предлагали, покупать не желал никто, все знали про его недобрую славу, а возвращаться в тайгу уже не хотелось, понюхав-то городского воздуха, - и обидно, и денег жалко, если по-честному. И непонятно, чем бы все это кончилось, если бы не цыган, приезжавший по весне в город кастрировать балаганских быков. Он-то и помог делу, избавил хозяев дома от свалившейся им на голову беды.
- Я тебе всю холеру пообломаю! - сказала Леля, выступая вперед и грозя маленьким кулачком куда-то в дальний угол подвала. - Да чтоб тебя бес унес в неворотимую сторону! А вы что стоите, как остолопы? - обратилась она к пригнувшимся под артобстрелом мужчинам. - Ждете, чтобы вам мозги кирпичами поотшибало? Вон ты, у которого шрам на ухе, тебя как звать?