И уверенными движениями профессионала, как ударник на конвейерном производстве, стал снимать с полки и передавать Ванечке одну за другой бутылки, а бедный Ванечка, урывками утирая пот, уставлял ими необъятный стол.
- Это на богородичной, - по ходу дела комментировал Шамбордай Лапшицкий, - а это на майоране. Видел, мой огород? Не видел, еще увидишь. Там чего у меня только нет - и чайот, и стахис, и хрен, и чеснок, и спаржа. Ну, естественно - фенхель, чабер, иссоп, козелец, батат... На всем настаиваю, любая овощь в дело идет, ни одной травки мимо не пропускаю. Ночую даже, бывает, на огороде, когда, к примеру, хрущак японский, или трещалка спаржевая, или другой вредитель на насаждения покушается.
Когда стол был заставлен полностью, Шамбордай удовлетворенно на него посмотрел и сказал, потирая руки:
- С чего начнем? - И, не дожидаясь Ванечкиного ответа, взял в руки бутылку легкого, празднично-морозного цвета и разлил из нее по рюмкам. Бухэ, - сказал он, когда разлил. - По-шамански, дословно - "сила".
Они выпили, и Лапшицкий сразу налил вторую.
- Бухэ бухэй, - поднял он вверх большой палец. Затем молча чокнулся с Ванечкой, не дождавшегося никаких комментариев и выглядевшего поэтому обалдело.
Когда выпили по третьей и по четвертой ("бухэли" и "бухэлхэни"), Шамбордай объяснил Ванечке, рыщущему глазами по сторонам в поисках чего-нибудь закусить:
- Пока есть силы терпеть - терпи, пей не закусывая. Демоны пуще всего на свете боятся анорексии. Булемия же для демонов - тот крючок, на который они и ловят нас, человеков.
- А существуют еще идропарастаты, то есть акварии, - рассказывал он Ванечке между четвертой и пятой, - сектанты, причащающиеся вместо вина водой. Эти - первые пособники демонов.
Ванечка его уже слушал плохо. Он глядел на странную фигуру в углу, вырезанную, быть может, из дерева, но скорее всего из кости. Кого-то ему эта фигура напоминала. Что-то было в ее лице знакомое, и если бы не шестая рюмка, которую, как и пять предыдущих, они выпили без всякой закуски, Ванечка бы вспомнил наверняка. В руке у костяного болвана был маленький граненый стакан. Лапшицкий заметил взгляд, с каким Ванечка разглядывает фигуру.
- Дмитрий Иванович Менделеев, - подсказал он, - очень почитаемый в здешних местах святой. Эта его фигура вырезана из бивня мамонта, который мне подарили тунгусы. Видишь, стакан в руке у Дмитрия Ивановича? Я его каждый вечер наполняю "Русской особой", а утром на рассвете смотрю: если водки в стакане остается меньше, чем треть, значит днем предстоят какие-нибудь непредвиденные расходы или погода будет сухая и огород придется поливать чаще. - Шамбордай Лапшицкий с благоговейной торжественностью снял с плеча Дмитрия Ивановича несуществующую пылинку, затем открыл у висящей рядом на стенке инкрустированной кустодии резную деревянную дверцу и вынул одну за другой две книги. - А вот, брат мой, две книги, почитаемые мною не менее Библии и сочинений Монгуша Бораховича Кенин-Лопсана.
"Д. И. Менделеев. Алкоометрия, или Определение достоинства спиртов", прочитал Ванечка название у первой.
"Винокурение", - прочитал он на второй, автором которой был также Д. И. Менделеев.
Шамбордай Михайлович одну книгу убрал в кустодию, другую же положил на невысокий пюпитр, установленный на деревянной треноге напротив его кумира. После вытащил из-за пояса медную лягушку-плевательницу, установил ее на пюпитре, обмакнул в плевательницу указательный палец и перелистал в книге несколько десятков страниц.
- Вот, послушай, - сказал он Ванечке, назидательно посмотрел на него и вознес вверх палец, требуя особенного внимания: - "Винокурение служит к превращению на месте производства продуктов земледелия (картофель, кукурузу, свеклу, хлебные зерна) в вещество (спирт) более ценное, менее, чем они, весящее и содержащее только (воду, углерод и водород) начала, получаемые растениями из воздуха, тогда как все почвенные начала (азотистые и зольные), определяющие плодородность почв, остаются в барде и могут служить для откармливания животных и удобрения почв. Отсюда ясно видно, что, продавая спирт вместо хлеба и других продуктов земледелия, сельские хозяева могут не только получить высший доход, не только предохранять землю от истощения, но и умножат количество разводимого скота..."
- Каково? - сказал он, прервавшись, чтобы наполнить очередную рюмку, по счету уже седьмую. - Такие люди, как Дмитрий Иванович, составили славу русской науки, русской истории и всего отечественного хозяйства. Сейчас таких людей мало. Я, ты, кто еще? Не Чубайс же. - Он поднял рюмку, посмотрел кумиру в костяные глаза и громко сказал: - За тебя, Дмитрий Иванович! - Выпил, выдохнул благовонный воздух и вернулся к раскрытой книге: - "Винокурение важно для России не только потому, что "веселие пити" считается свойственным русскому народу, но и вследствие того, что винокурение составляет отрасль промышленности, издавна известную у нас, а при должном развитии могущую покрыть весь западноевропейский спрос на спирт, ибо нет страны в Европе, которая могла бы столь дешево и легко производить ныне хлебный и картофельный спирт, как Россия..."
- Не могу дальше, - сказал он. захлопнув книгу. - За Россию больно, до чего се довели, сволочи. Скорей выпьем, не то расплачусь.
Они выпили по восьмой. Ванечка Вепсаревич всё ждал, когда же тот приступит к лечению, но Шамбордай упорно, как полжизни не ступавший на твердый берег капитан разбойничьей шхуны, накачивал себя алкоголем. Девятую они выпили молча. После десятой Шамбордай надел на себя странные какие-то ордена - Ванечка до этого таких никогда не видел, даже на Леониде Ильиче Брежневе.
- Это, - пояснил Шамбордай, - орден Синей Ленты, а это Интернациональный орден добрых храмовников. Мне как кавалеру и того и другого положено надевать их перед всяким рискованным предприятием. Лучше надеть заранее, пока ээрень-разведчик еще не вернулся, а то негоже встретить смерть без регалий - вдруг небесные тэнгэрины подумают, что я их пропил или потерял.
Ванечка - может, от выпитого, может, от пережитых волнений почувствовал вдруг тревогу - не за себя, за Машеньку, бывшую рядом с ним и одновременно далекую, как Китай, и кажущуюся беззащитной и уязвимой без его, Ванечкиной, защиты. Тревогу усугубили слова, сказанные Лапшицким о смерти.
- За какую же такую я зашел гору, за которую нельзя заходить? спросил он заплетающимся языком.
- Метафора, - ответил ему Лапшицкий, наполняя одиннадцатую рюмку. - Я знаю, о чем ты думаешь. Ты думаешь: вот он пьет, а дело стоит на месте. Дело же между тем стремительно движется к своему финалу. Непонятно только какого рода этот финал - трагический или счастливый. Это мне предугадать не дано. А на алкоголь не греши. Про алкоголь, как про покойника, - или ничего, или одно хорошее. Ибо что есть алкоголь? Алкоголь по-арабски есть "аль-кохоль" - что значит "чистая сущность вещей". Спирт же есть латинское "spiro" - дышать, жить. Он та самая панацея, искомая алхимиками древности. Я про алкоголь больше всех знаю. Вот у меня, смотри. - Он подвел Ванечку к книжному шкафу с мутным стеклом на дверцах и показал его содержимое.
Ванечка сощурил глаза, расфокусировавшиеся после десятой рюмки, и вчитался в названия на кожаных корешках:
Вопросы алкоголизма. Вып. 1-13;
И. Сеченов. Материалы для будущей физиологии алкогольного опьянения;
К. Бриль-Крамер. О запое и лечении оного;
X. Я. Витт. О белой горячке или мозговой горячке от пьянства;
А. Л. Мендельсон. Учебник трезвости;
А. Л. Мендельсон. Итоги принудительной трезвости и новые формы пьянства;
Описание целительного декокта Рихарда Ловера;
Первушин С. А. Опыт теории массового алкоголизма.
Полкой ниже стояли книги медицинского и околомедицинского содержания, из которых Ванечка обратил внимание на следующие:
Гинтер, Давид и Шильдкнехт. Достоверный способ по ныне неиспытанным растениям исцелять всякого рода кровавый понос;
Д-р Циген. Душевная и половая жизнь юношества;
Иоганн Георг Модель. Описание бестужевских капель;
Обряды жидовские, производимые в каждом месяце у сяпвециециухов;
Писчеков Д. Я. Наставление в пользу поселян, болезнующих цынготною болезнию;
Людвиг Скардови фон Рингтон. Примечания на шифгаузенский пластырь и исследование притрав, в него входящих;
Способ к истреблению саранчи и ея зародышей и яиц, достоверными опытами изведанный и изъявленный в письме одного Германштадтского жителя, что в Трансильвании, или Седмиградской земле, к другу его, живущему в Вене, и переведенный Кириллом Быстрицким Азовской губернии пограничным комиссаром.
Также Ванечка обнаружил на верхней полке большую библиотеку литературы об арахнидах на латинском, немецком, русском и польском языках, где из знакомых книг нашел три тома Д. Харитонова "Пауки", изданных Академией наук, и книгу того же Д. Харитонова "Новые формы пауков в СССР", изданную Пермским университетом.
Отдельно от других поверх медицинских лежала тощая книжка "Первая помощь больному ребенку" 1913 года издания.
"Для меня, наверное, приготовил", - подумал Ванечка, взял книгу, полистал, прочитал главу про угри, из которой усвоил, что "при появлении на лице ребенка угрей тотчас же следует запретить употребление колбасы, свинины, раков, сыров, дичи, вина, чая, кофе и всяких кислых напитков".
Он улыбнулся и положил книгу на место.
- Зря улыбаешься, - сказал Шамбордай. - Знаешь, чем пустое отличается от порожнего?
- Ничем, вроде бы, - продолжая улыбаться, ответил Ванечка.
- Это только видимость, что ничем. На самом деле отличается многим. Порожнее - значит, было и уже нет, опорожнили. А в пустом, может быть, ничего и не было, и все еще впереди. Так вот, Ванька, скажи теперь, кто из нас пустое, а кто - порожнее? Только ты не подумай, я тебя не собираюсь обидеть. Я в философском смысле этот вопрос тебе задаю. Только я не такой философ, который ангелов на конце иголки считает, я - практик, я все примеряю к жизни. И эти книги мне нужны как балласт, который не дает мне подняться слишком уж высоко и обжечься о небесную сковородку. То же и алкоголь...
Шамбордай наполнил до краев рюмки и громко провозгласил, глядя в плавающие Ванечкины зрачки:
- Я оплот государственности! - Он качнулся, ухватился рукой за бутыль и так же громко, как и начал, продолжил: - А что было, есть и будет для государства главное? Для государства главное иметь мощную финансовую основу, постоянный стабильный доход. Питейная же статья есть фундамент всего бюджета, и, следовательно, бороться с пьянством - это значит не уменьшать, а увеличивать питейный доход. Важно - пить регулярно. Пьянство личное должно всемерно поддерживать пьянство общественное. И - это между нами, тс-с-с, никому ни слова! - Шамбордай Лапшицкий поводил перед Ванечкиным лицом кулаком, сложенным почему-то в фигу. - Пьяным народом управлять легче.
Ванечка согласно кивнул - чтобы не обидеть хозяина, уже выпившего двенадцатую рюмку и без промедления наполнившего тринадцатую.
- Я вот человек крещеный, православный, можно сказать, хотя в церкви практически не бываю. - Ванечка одним махом опорожнил рюмку и подставил пустой сосуд под ниагарскую струю из бутылки. - А здесь у вас какие-то демоны, какие-то ээрени, конь-бубен, Менделеев в роли святого. Мой ангел-хранитель вот сейчас смотрит на это сверху и удивляется: как это я, крещеный, во всю эту вашу демонологию могу верить?
- Я, думаешь, не крещеный? - покачал головой Лапшицкий. - Крещение это инициация, знак готовности к переходу из одного мира в другой. Крестить человека можно по-разному - можно водой, можно огнем, можно совокуплением с женщиной. Возьмем тебя, например. Ты - вепс, вепс-царевич, а у вас, вепсов, и крест не такой, как у всех, он по форме восьмиконечный, так что в какую тебя веру ни окрести, глаза твои всё равно в одну сторону смотрят - в лесную чащу. То же самое и с твоей болезнью: какое лекарство тебе Бог прописал - уколы в задницу или шаманский бубен - и какого лекаря тебе Бог назначил, тем и довольствуйся, тому и радуйся, за то и благодари Бога. Шамбордай лукаво подмигнул Ванечке, сунул руку под стол с бутылками и достал оттуда некий экзотический инструмент, отдаленно напоминающий финский кантэле: полый ящичек из светлого дерева в форме лодки, длиной около метра. Гриф у инструмента отсутствовал, струны, сделанные из сухожилий оленя, крепились прямо на корпусе, на колках, изготовленных из птичьих костей. Давно, однако, не брал я в руки свой шангальтоп. А то мы все о высоком да о высоком. Пора отвлечься, песенку спеть. Ты, брат, как насчет песенки?
Ванечка насчет песенки был не против, и Шамбордай запел, пощипывая оленьи струны и притопывая себе в такт ногой:
Ей, лотсман, касак!
Лотсман касак полиман,
Кайма та килме сол тупман,
Телейу, телейу...
пел Шамбордай, и у Ванечки почему-то выступили на глазах слезы, хотя о чем была песня, на каком она была языке - ничего этого Вепсаревич не знал, да, в общем-то, и знать не хотел, настолько она его взволновала.
Телейпеле, султтай йулттай
Раскаччай, раскаччай.
Инке те потопе теме пына
Пер ту тар, пер тутар.
Ей, Кормилай!
Шамбордай кончил петь и весело посмотрел на Ванечку:
- Что, прошибло? Эта песня всех прошибает, кому ее ни спою. Называется "Матруссен йурри" - это по-чувашски, а по-русски - "Матросская песня". Мне ее один чуваш подарил, давно уже, здесь, в Сибири. Она про то, как лоцман не мог стать казаком, не нашел дороги ни туда ни сюда. Вот он сидит и поет: телею, телею, султай-бултай, раскачай, раскачай! Дальше в ней не очень понятно - пришел к тетеньке какой-то татарин Кормилай, а она татарину: "Эй, Кормилай!" А чего "эй", хрен ее, тетеньку эту, знает.
- Любила его, наверное, вот и "эй", - грустно предположил Ванечка, думая о своей Машеньке, такой близкой и такой далекой одновременно. Хорошая песня, но очень печальная.
- Просто шангальтоп такой инструмент, что на нем только печальные песни хорошо получаются, остальные - плохо. Для веселых песен есть у меня другой инструмент - аполлоникон. Слышал про такой?
Ванечка про такой не слышал, и Шамбордай, большой любитель комментировать явления жизни, все ему про этот инструмент рассказал.
Оказалось, аполлоникон - это комнатный паровой орган, который хорош и звуком, и легкостью музицирования на нем, но единственная его беда - вечная проблема с дровами. Нужно, пока играешь, постоянно дрова подкладывать, чтобы больше было давление пара, иначе звук не держится и плывет. С самими дровами проблемы нет никакой - кругом тайга и дров, как говорится, хоть сплавляй на дирижаблях в Америку, - но никак невозможно совмещать игру и работу истопника при музыке, а помощника держать - тоже хлопотно, да и не всякий помощник сумеет правильно рассчитать зависимость количества пара от скорости сгорания дров.
- Я его в подвале держу, - рассказывал Шамбордай дальше, - ухаживаю, конечно, - вещь все-таки недешевая, мне за него один хрен в Москве квартиру давал у метро "Стадион "Динамо"", да только на фиг мне сдался этот вертеп московский - ни воздуха, ни простора, ни белочку с руки не покормишь, ни на бубне над тайгою не полетаешь
- Одиноко у вас, наверное, здесь, в Сибири? - Ванечка кивнул за окно, где плавали, тычась в стекло носами, сонные вечерние комары, сытые, довольные своей комариной жизнью, раскормленные, как летающие собаки Павлова.
- Одиноко? - удивился Лапшицкий. - Это в городе у вас одиноко, а здесь тайга, здесь некогда об одиночестве думать. И товарищи у меня есть Вот живет в лесу за сопкой Веселкой старец один по имени Ампелог, в миру Юрий Иосифович Брудастый, бывший колчаковский офицер, мы с ним музицируем вместе, я - на шангальтопе, он - на моей паровой гармонике, аполлониконе, как, бывает, начнем, так белки, рыси, тигры, медведи, дичь малая - все сбегаются слушать. Мирно сидят, друг друга не трогают, как у дедушки Мазая в раю. Сейчас, правда, редко старец ко мне заходит - старый совсем стал Ампелогушка, а раньше был хоть куда, медведя на спор заваливал, на дно Байкала нырял и нисколько при этом не простужался. Бывало, сядешь с ним выпивать - день пьешь, два пьешь, четыре, а у него ни в одном глазу. Ангельский человек, божий. Он устроил когда-то скит на незамерзающем озере Энзэхэн на ветвях дерева секвойядендрона, семечко которого сам же и вывез однажды за подкладкой своей папахи из Калифорнии, с западных склонов Сьерра-Невады. А устроил он скит на дереве по примеру древних подвижников отцов наших Симеона-столпника, Малафея Аляскинского, Гурия Выголесского и других их святых последователей. Рядом с деревом, где Ампелог подвизался, неподалеку был хуй болдог - неувядаемый бугор-пуповина, из которого росло бурятское материнское желтое дерево, на ветвях которого справа висели колчан и налучье - хулдэ, жизненная сила будущего мужчины, а на ветвях слева - иголки и наперсток - хулдэ будущей женщины. Под дерево раз в году приходили будущие молодые мужчины и приводили с собой будущих молодых женщин и устраивали праздник прощания с девственностью, становясь на глазах у всех настоящими мужчинами и женщинами. Поначалу мой Ампелог смотрел на это как на тяжкое испытание - искушение его, Ампелоговой, грешной плоти, которое ему послал Господь в наказание за то, что не уберег Россию от безбожников-коммунистов. Но однажды явились к нему под дерево трое человек-налим, человек-утка и человек-женьшень - и передали послание начальника канцелярии Всесибирского небесного региона Урянхая Унхуева о том, что Господь дарует Ампелогу свободу от однобоких воззрений на природу и существо веры, а также награждает нашего Ампелогушку даром терпимости к вере всех народов земли Сибирской, независимо от странностей ее проявления и внешней телесной грубости.
В этом месте Шамбордай Ванечке доверительно подмигнул:
- Ты, конечно, догадался, что послание сочинил я, подпись Господа тоже подделана лично мною - у Господа же подпись простая - тощий крестик с загогулиной на конце внизу.
Всё это Шамбордай рассказывал, не забывая наполнять рюмки и опрокидывать их внутрь себя, зорко следя при этом, чтобы Ванечка не отлынивал от процесса. Примерно, на шестнадцатой рюмке Ванечка вдруг заметил, что Шамбордай оставляет в каждой бутылке немного алкоголя на донышке.
"Наутро это он, что ли, для опохмелки?" - подумал Ванечка почему-то.
Лапшицкий подслушал мысль и отрицательно помотал головой:
- В остатках вина живет винный червь архиин хорхой, он-то и делает человека алкоголиком.
"Пиздит, как газета "Правда", - подумал Ванечка матерно, - но как красиво пиздит!"
Мгновенно Шамбордай стал серьезным.
- У нас в Сибири, - сказал он голосом совершенно трезвым, будто и не выпито было до этого полных шестнадцать рюмок, - слова крепче, чем "сволочь", в разговоре употреблять не принято. Матерных слов практически здесь вообще не знают, нам других слов хватает, чтобы понимать человека. Но, заметь, - стоит мне только переехать Урал, как весь этот разговорный мусор, вся эта словесная хня, все эти пдёж и пбень хлещут из меня как из дьявольского рога какого-нибудь. В Питере, в Москве, словом в вашей азиатской Европе когда бываю, рот обрастает изнутри, как стенка выгребной ямы или городского отстойника, всякой мохнатой дрянью. Поэтому такой мой тебе совет: когда захочется вдруг матерно выругаться, представь, что вокруг Сибирь, что тихо вокруг, красиво - так зачем такую красоту портить?
Шамбордай чуть-чуть помолчал - ровно столько, чтобы налить семнадцатую и выпить ее за чистоту языка.
- Матерные слова, как плохие книги, - продолжил он, наливая следующую, - высасывают из человека жизненную энергию. Они суть специальные хитроумные дьявольские устройства, которые опыляют нас изнутри специальным невидимым веществом, питательным для бактерий смерти. Кстати, и твоя паутина - следствие подобного же вторжения. Она что-то вроде перхоти, только если перхоть вылечивают обычно шампунем, то, чтобы справиться с паутинной болезнью, надо выиграть битву в пространстве духов, найти и победить того, кто эту болезнь наслал, чем я, собственно, и занимаюсь в настоящий момент времени. Конечно, жить можно и с паутиной, но недолго, и опять же - антисанитария, липнут мухи и прочие неприятные твари, и если ее часто не чистить и с тела не состригать, то от тела идет зловоние, трупный запах, который не заглушают ни одеколон, ни розовая вода. Да и жарко особенно летом.
- Летом, когда жарко, я в Музей Арктики и Антарктики хожу, - грустно пошутил Ванечка.
- Тихо! - оборвал его Шамбордай, прикладывая палец к губам. Начинается. Идут половиннотелые.
- Половиннотелые? - спросил Ванечка, водя глазами по сторонам, но никаких половиннотелых не замечая.
- Демоны, имеющие только правополовинное или левополовинное тело, то есть тело, расчлененное от головы до ног и состоящее из одного уха и глаза, половины носа и рта и из одной руки и ноги. И, конечно же, сам Япух Озык тэнгэри эту их компанию возглавляет. Чего, собственно, мы с Лелей и ожидали.
- А-а-а, - сказал Ванечка, не поняв из сказанного ни слова.
- Теперь, Ваня, козлиный хор умолкает и солирует главный тенор. От тебя требуется одно: срочно вспомнить классический сюжет про красавицу и чудовище и как можно долго держать его в голове. Особенно то место, где чудовище становится принцем. Это твой случай. Надеюсь, помнишь, что сделало его человеком?
- Но ведь это литература...
- Литература? И это мне говорит человек, который сделал литературу своим призванием! Так вот, дорогой мой Фома неверующий, запомни то, что я тебе сейчас расскажу, и передай этот разговор своим детям. Литература больше чем жизнь. Она никакой не слепок и никогда не отображение жизни. Наоборот. Жизнь - слепок с литературы. Вспомни евангелиста Иоанна. В начале было Слово. Ибо Слово есть Бог. Поэтому литература есть Бог, и всякий, кто утверждает обратное, слепоглухонемой дурак, и сидеть ему среди двоечников на задней парте. Теперь - все, приказываю молчать. Иначе - расстрел на месте.
- Да, - сказал Ванечка Вепсаревич и тут же получил пулю в лоб.
Глава 14. Выздоровление
Пуля была маленькая, сердитая, и когда Ванечка отлепил ее ото лба, оказалось, это никакая не пуля, а нервный, перепуганный паучок, к тому же матерящийся, как сапожник.
- Предательница! - орал арахнид (матерные выражения мы опускаем). Мама называется, так подставить! Как землю унавоживать, так без меня ей никак, а яблочки с яблоньки собирать, так "Карлуша, отойди в сторону"! Я тоже хочу быть первым! Тоже хочу власти и орденов! Паучиха! - ругался он. Такая же, как и все другие! Подумаешь, отрастила себе руки и ноги! А сама-то, сама-то... Мамочка! Ну, пожалуйста! Ну, возьмите меня! Я все сделаю, только бы к вам поближе...
Ванечка открыл было рот, чтобы как-нибудь несчастного успокоить, но яростный алкогольный дух, сдобренный бронебойной силой травы Helichrysum arenarium, специалистами называемой богородичной, вылетел оттуда, как джинн, завертел арахнида в вихре и унес навсегда со сцены.
- В укрытие! - услышал он голос, бомбой разорвавшийся в Ванечкином мозгу.
Ванечка суетливо заозирался, не понимая причины паники. И увидел к своему великому удивлению, что вокруг уже не стены избушки, а пустой, открытый ветру пригорок, кое-где поросший выгоревшими на солнце сосенками. Солнце стояло несколько влево и сзади Ванечки и ярко освещало сквозь чистый воздух огромную амфитеатром открывшуюся перед ним панораму. Желтели, увядая леса, и чем далее уходил взгляд, тем более желть темнела, скачками переходя в синь и растворяясь на фоне туч, облепивших линию горизонта. И по всей этой синей дали виднелись дымящиеся костры и неопределенные массы войск наших и неприятельских.
Ванечка вдруг четко представил, что здесь будет уже меньше чем через сутки. Представил и ужаснулся. И подумал: но почему здесь?
- В укрытие, - повторил Шамбордай. - Не дай бог еще под ядро попадешь. Вон окопчик, сиди в нем и не высовывайся.
Ванечка забрался в окоп, и только он успел это сделать, как гулкая волна звуков накатила, накрывая пригорок. У Ванечки заложило уши. Он внюхивался в дымы костров, различая, где свои, где чужие. От своих пахло больно, сладко. От чужих - уверенностью и наглостью. Долго так сидеть он не смог, выглянул, не выдержал, из окопа.
И увидел картину боя.
Картина оказалась печальной. Ровными уверенными рядами двигались по полю полки. Увы, не свои - вражеские. Свои, теснимые неприятелем, нервно пятились, отдавая за пядью пядь. Бухали вонючие пушки. Ядра, как ядовитые насекомые, прокладывали себе рваные просеки среди понурых, обреченных людей.
У Ванечки заболело сердце. Он поднялся над постылым окопчиком и погрозил кулаком врагу. И тотчас на лицах Гондоновых, облаченных в наполеоновские мундиры, зигзагом заходили оскалы. Неприятель изменил строй, и вот уже вражеский авангард движется в его сторону. Ванечка отчетливо видел их ровные, подстриженные усы, наклеенные над тощей губой, чувствовал их трезвые взгляды, острые, как нож вивисектора, слышал, как в черепных коробках скребутся их мышиные мысли.
- Это на богородичной, - по ходу дела комментировал Шамбордай Лапшицкий, - а это на майоране. Видел, мой огород? Не видел, еще увидишь. Там чего у меня только нет - и чайот, и стахис, и хрен, и чеснок, и спаржа. Ну, естественно - фенхель, чабер, иссоп, козелец, батат... На всем настаиваю, любая овощь в дело идет, ни одной травки мимо не пропускаю. Ночую даже, бывает, на огороде, когда, к примеру, хрущак японский, или трещалка спаржевая, или другой вредитель на насаждения покушается.
Когда стол был заставлен полностью, Шамбордай удовлетворенно на него посмотрел и сказал, потирая руки:
- С чего начнем? - И, не дожидаясь Ванечкиного ответа, взял в руки бутылку легкого, празднично-морозного цвета и разлил из нее по рюмкам. Бухэ, - сказал он, когда разлил. - По-шамански, дословно - "сила".
Они выпили, и Лапшицкий сразу налил вторую.
- Бухэ бухэй, - поднял он вверх большой палец. Затем молча чокнулся с Ванечкой, не дождавшегося никаких комментариев и выглядевшего поэтому обалдело.
Когда выпили по третьей и по четвертой ("бухэли" и "бухэлхэни"), Шамбордай объяснил Ванечке, рыщущему глазами по сторонам в поисках чего-нибудь закусить:
- Пока есть силы терпеть - терпи, пей не закусывая. Демоны пуще всего на свете боятся анорексии. Булемия же для демонов - тот крючок, на который они и ловят нас, человеков.
- А существуют еще идропарастаты, то есть акварии, - рассказывал он Ванечке между четвертой и пятой, - сектанты, причащающиеся вместо вина водой. Эти - первые пособники демонов.
Ванечка его уже слушал плохо. Он глядел на странную фигуру в углу, вырезанную, быть может, из дерева, но скорее всего из кости. Кого-то ему эта фигура напоминала. Что-то было в ее лице знакомое, и если бы не шестая рюмка, которую, как и пять предыдущих, они выпили без всякой закуски, Ванечка бы вспомнил наверняка. В руке у костяного болвана был маленький граненый стакан. Лапшицкий заметил взгляд, с каким Ванечка разглядывает фигуру.
- Дмитрий Иванович Менделеев, - подсказал он, - очень почитаемый в здешних местах святой. Эта его фигура вырезана из бивня мамонта, который мне подарили тунгусы. Видишь, стакан в руке у Дмитрия Ивановича? Я его каждый вечер наполняю "Русской особой", а утром на рассвете смотрю: если водки в стакане остается меньше, чем треть, значит днем предстоят какие-нибудь непредвиденные расходы или погода будет сухая и огород придется поливать чаще. - Шамбордай Лапшицкий с благоговейной торжественностью снял с плеча Дмитрия Ивановича несуществующую пылинку, затем открыл у висящей рядом на стенке инкрустированной кустодии резную деревянную дверцу и вынул одну за другой две книги. - А вот, брат мой, две книги, почитаемые мною не менее Библии и сочинений Монгуша Бораховича Кенин-Лопсана.
"Д. И. Менделеев. Алкоометрия, или Определение достоинства спиртов", прочитал Ванечка название у первой.
"Винокурение", - прочитал он на второй, автором которой был также Д. И. Менделеев.
Шамбордай Михайлович одну книгу убрал в кустодию, другую же положил на невысокий пюпитр, установленный на деревянной треноге напротив его кумира. После вытащил из-за пояса медную лягушку-плевательницу, установил ее на пюпитре, обмакнул в плевательницу указательный палец и перелистал в книге несколько десятков страниц.
- Вот, послушай, - сказал он Ванечке, назидательно посмотрел на него и вознес вверх палец, требуя особенного внимания: - "Винокурение служит к превращению на месте производства продуктов земледелия (картофель, кукурузу, свеклу, хлебные зерна) в вещество (спирт) более ценное, менее, чем они, весящее и содержащее только (воду, углерод и водород) начала, получаемые растениями из воздуха, тогда как все почвенные начала (азотистые и зольные), определяющие плодородность почв, остаются в барде и могут служить для откармливания животных и удобрения почв. Отсюда ясно видно, что, продавая спирт вместо хлеба и других продуктов земледелия, сельские хозяева могут не только получить высший доход, не только предохранять землю от истощения, но и умножат количество разводимого скота..."
- Каково? - сказал он, прервавшись, чтобы наполнить очередную рюмку, по счету уже седьмую. - Такие люди, как Дмитрий Иванович, составили славу русской науки, русской истории и всего отечественного хозяйства. Сейчас таких людей мало. Я, ты, кто еще? Не Чубайс же. - Он поднял рюмку, посмотрел кумиру в костяные глаза и громко сказал: - За тебя, Дмитрий Иванович! - Выпил, выдохнул благовонный воздух и вернулся к раскрытой книге: - "Винокурение важно для России не только потому, что "веселие пити" считается свойственным русскому народу, но и вследствие того, что винокурение составляет отрасль промышленности, издавна известную у нас, а при должном развитии могущую покрыть весь западноевропейский спрос на спирт, ибо нет страны в Европе, которая могла бы столь дешево и легко производить ныне хлебный и картофельный спирт, как Россия..."
- Не могу дальше, - сказал он. захлопнув книгу. - За Россию больно, до чего се довели, сволочи. Скорей выпьем, не то расплачусь.
Они выпили по восьмой. Ванечка Вепсаревич всё ждал, когда же тот приступит к лечению, но Шамбордай упорно, как полжизни не ступавший на твердый берег капитан разбойничьей шхуны, накачивал себя алкоголем. Девятую они выпили молча. После десятой Шамбордай надел на себя странные какие-то ордена - Ванечка до этого таких никогда не видел, даже на Леониде Ильиче Брежневе.
- Это, - пояснил Шамбордай, - орден Синей Ленты, а это Интернациональный орден добрых храмовников. Мне как кавалеру и того и другого положено надевать их перед всяким рискованным предприятием. Лучше надеть заранее, пока ээрень-разведчик еще не вернулся, а то негоже встретить смерть без регалий - вдруг небесные тэнгэрины подумают, что я их пропил или потерял.
Ванечка - может, от выпитого, может, от пережитых волнений почувствовал вдруг тревогу - не за себя, за Машеньку, бывшую рядом с ним и одновременно далекую, как Китай, и кажущуюся беззащитной и уязвимой без его, Ванечкиной, защиты. Тревогу усугубили слова, сказанные Лапшицким о смерти.
- За какую же такую я зашел гору, за которую нельзя заходить? спросил он заплетающимся языком.
- Метафора, - ответил ему Лапшицкий, наполняя одиннадцатую рюмку. - Я знаю, о чем ты думаешь. Ты думаешь: вот он пьет, а дело стоит на месте. Дело же между тем стремительно движется к своему финалу. Непонятно только какого рода этот финал - трагический или счастливый. Это мне предугадать не дано. А на алкоголь не греши. Про алкоголь, как про покойника, - или ничего, или одно хорошее. Ибо что есть алкоголь? Алкоголь по-арабски есть "аль-кохоль" - что значит "чистая сущность вещей". Спирт же есть латинское "spiro" - дышать, жить. Он та самая панацея, искомая алхимиками древности. Я про алкоголь больше всех знаю. Вот у меня, смотри. - Он подвел Ванечку к книжному шкафу с мутным стеклом на дверцах и показал его содержимое.
Ванечка сощурил глаза, расфокусировавшиеся после десятой рюмки, и вчитался в названия на кожаных корешках:
Вопросы алкоголизма. Вып. 1-13;
И. Сеченов. Материалы для будущей физиологии алкогольного опьянения;
К. Бриль-Крамер. О запое и лечении оного;
X. Я. Витт. О белой горячке или мозговой горячке от пьянства;
А. Л. Мендельсон. Учебник трезвости;
А. Л. Мендельсон. Итоги принудительной трезвости и новые формы пьянства;
Описание целительного декокта Рихарда Ловера;
Первушин С. А. Опыт теории массового алкоголизма.
Полкой ниже стояли книги медицинского и околомедицинского содержания, из которых Ванечка обратил внимание на следующие:
Гинтер, Давид и Шильдкнехт. Достоверный способ по ныне неиспытанным растениям исцелять всякого рода кровавый понос;
Д-р Циген. Душевная и половая жизнь юношества;
Иоганн Георг Модель. Описание бестужевских капель;
Обряды жидовские, производимые в каждом месяце у сяпвециециухов;
Писчеков Д. Я. Наставление в пользу поселян, болезнующих цынготною болезнию;
Людвиг Скардови фон Рингтон. Примечания на шифгаузенский пластырь и исследование притрав, в него входящих;
Способ к истреблению саранчи и ея зародышей и яиц, достоверными опытами изведанный и изъявленный в письме одного Германштадтского жителя, что в Трансильвании, или Седмиградской земле, к другу его, живущему в Вене, и переведенный Кириллом Быстрицким Азовской губернии пограничным комиссаром.
Также Ванечка обнаружил на верхней полке большую библиотеку литературы об арахнидах на латинском, немецком, русском и польском языках, где из знакомых книг нашел три тома Д. Харитонова "Пауки", изданных Академией наук, и книгу того же Д. Харитонова "Новые формы пауков в СССР", изданную Пермским университетом.
Отдельно от других поверх медицинских лежала тощая книжка "Первая помощь больному ребенку" 1913 года издания.
"Для меня, наверное, приготовил", - подумал Ванечка, взял книгу, полистал, прочитал главу про угри, из которой усвоил, что "при появлении на лице ребенка угрей тотчас же следует запретить употребление колбасы, свинины, раков, сыров, дичи, вина, чая, кофе и всяких кислых напитков".
Он улыбнулся и положил книгу на место.
- Зря улыбаешься, - сказал Шамбордай. - Знаешь, чем пустое отличается от порожнего?
- Ничем, вроде бы, - продолжая улыбаться, ответил Ванечка.
- Это только видимость, что ничем. На самом деле отличается многим. Порожнее - значит, было и уже нет, опорожнили. А в пустом, может быть, ничего и не было, и все еще впереди. Так вот, Ванька, скажи теперь, кто из нас пустое, а кто - порожнее? Только ты не подумай, я тебя не собираюсь обидеть. Я в философском смысле этот вопрос тебе задаю. Только я не такой философ, который ангелов на конце иголки считает, я - практик, я все примеряю к жизни. И эти книги мне нужны как балласт, который не дает мне подняться слишком уж высоко и обжечься о небесную сковородку. То же и алкоголь...
Шамбордай наполнил до краев рюмки и громко провозгласил, глядя в плавающие Ванечкины зрачки:
- Я оплот государственности! - Он качнулся, ухватился рукой за бутыль и так же громко, как и начал, продолжил: - А что было, есть и будет для государства главное? Для государства главное иметь мощную финансовую основу, постоянный стабильный доход. Питейная же статья есть фундамент всего бюджета, и, следовательно, бороться с пьянством - это значит не уменьшать, а увеличивать питейный доход. Важно - пить регулярно. Пьянство личное должно всемерно поддерживать пьянство общественное. И - это между нами, тс-с-с, никому ни слова! - Шамбордай Лапшицкий поводил перед Ванечкиным лицом кулаком, сложенным почему-то в фигу. - Пьяным народом управлять легче.
Ванечка согласно кивнул - чтобы не обидеть хозяина, уже выпившего двенадцатую рюмку и без промедления наполнившего тринадцатую.
- Я вот человек крещеный, православный, можно сказать, хотя в церкви практически не бываю. - Ванечка одним махом опорожнил рюмку и подставил пустой сосуд под ниагарскую струю из бутылки. - А здесь у вас какие-то демоны, какие-то ээрени, конь-бубен, Менделеев в роли святого. Мой ангел-хранитель вот сейчас смотрит на это сверху и удивляется: как это я, крещеный, во всю эту вашу демонологию могу верить?
- Я, думаешь, не крещеный? - покачал головой Лапшицкий. - Крещение это инициация, знак готовности к переходу из одного мира в другой. Крестить человека можно по-разному - можно водой, можно огнем, можно совокуплением с женщиной. Возьмем тебя, например. Ты - вепс, вепс-царевич, а у вас, вепсов, и крест не такой, как у всех, он по форме восьмиконечный, так что в какую тебя веру ни окрести, глаза твои всё равно в одну сторону смотрят - в лесную чащу. То же самое и с твоей болезнью: какое лекарство тебе Бог прописал - уколы в задницу или шаманский бубен - и какого лекаря тебе Бог назначил, тем и довольствуйся, тому и радуйся, за то и благодари Бога. Шамбордай лукаво подмигнул Ванечке, сунул руку под стол с бутылками и достал оттуда некий экзотический инструмент, отдаленно напоминающий финский кантэле: полый ящичек из светлого дерева в форме лодки, длиной около метра. Гриф у инструмента отсутствовал, струны, сделанные из сухожилий оленя, крепились прямо на корпусе, на колках, изготовленных из птичьих костей. Давно, однако, не брал я в руки свой шангальтоп. А то мы все о высоком да о высоком. Пора отвлечься, песенку спеть. Ты, брат, как насчет песенки?
Ванечка насчет песенки был не против, и Шамбордай запел, пощипывая оленьи струны и притопывая себе в такт ногой:
Ей, лотсман, касак!
Лотсман касак полиман,
Кайма та килме сол тупман,
Телейу, телейу...
пел Шамбордай, и у Ванечки почему-то выступили на глазах слезы, хотя о чем была песня, на каком она была языке - ничего этого Вепсаревич не знал, да, в общем-то, и знать не хотел, настолько она его взволновала.
Телейпеле, султтай йулттай
Раскаччай, раскаччай.
Инке те потопе теме пына
Пер ту тар, пер тутар.
Ей, Кормилай!
Шамбордай кончил петь и весело посмотрел на Ванечку:
- Что, прошибло? Эта песня всех прошибает, кому ее ни спою. Называется "Матруссен йурри" - это по-чувашски, а по-русски - "Матросская песня". Мне ее один чуваш подарил, давно уже, здесь, в Сибири. Она про то, как лоцман не мог стать казаком, не нашел дороги ни туда ни сюда. Вот он сидит и поет: телею, телею, султай-бултай, раскачай, раскачай! Дальше в ней не очень понятно - пришел к тетеньке какой-то татарин Кормилай, а она татарину: "Эй, Кормилай!" А чего "эй", хрен ее, тетеньку эту, знает.
- Любила его, наверное, вот и "эй", - грустно предположил Ванечка, думая о своей Машеньке, такой близкой и такой далекой одновременно. Хорошая песня, но очень печальная.
- Просто шангальтоп такой инструмент, что на нем только печальные песни хорошо получаются, остальные - плохо. Для веселых песен есть у меня другой инструмент - аполлоникон. Слышал про такой?
Ванечка про такой не слышал, и Шамбордай, большой любитель комментировать явления жизни, все ему про этот инструмент рассказал.
Оказалось, аполлоникон - это комнатный паровой орган, который хорош и звуком, и легкостью музицирования на нем, но единственная его беда - вечная проблема с дровами. Нужно, пока играешь, постоянно дрова подкладывать, чтобы больше было давление пара, иначе звук не держится и плывет. С самими дровами проблемы нет никакой - кругом тайга и дров, как говорится, хоть сплавляй на дирижаблях в Америку, - но никак невозможно совмещать игру и работу истопника при музыке, а помощника держать - тоже хлопотно, да и не всякий помощник сумеет правильно рассчитать зависимость количества пара от скорости сгорания дров.
- Я его в подвале держу, - рассказывал Шамбордай дальше, - ухаживаю, конечно, - вещь все-таки недешевая, мне за него один хрен в Москве квартиру давал у метро "Стадион "Динамо"", да только на фиг мне сдался этот вертеп московский - ни воздуха, ни простора, ни белочку с руки не покормишь, ни на бубне над тайгою не полетаешь
- Одиноко у вас, наверное, здесь, в Сибири? - Ванечка кивнул за окно, где плавали, тычась в стекло носами, сонные вечерние комары, сытые, довольные своей комариной жизнью, раскормленные, как летающие собаки Павлова.
- Одиноко? - удивился Лапшицкий. - Это в городе у вас одиноко, а здесь тайга, здесь некогда об одиночестве думать. И товарищи у меня есть Вот живет в лесу за сопкой Веселкой старец один по имени Ампелог, в миру Юрий Иосифович Брудастый, бывший колчаковский офицер, мы с ним музицируем вместе, я - на шангальтопе, он - на моей паровой гармонике, аполлониконе, как, бывает, начнем, так белки, рыси, тигры, медведи, дичь малая - все сбегаются слушать. Мирно сидят, друг друга не трогают, как у дедушки Мазая в раю. Сейчас, правда, редко старец ко мне заходит - старый совсем стал Ампелогушка, а раньше был хоть куда, медведя на спор заваливал, на дно Байкала нырял и нисколько при этом не простужался. Бывало, сядешь с ним выпивать - день пьешь, два пьешь, четыре, а у него ни в одном глазу. Ангельский человек, божий. Он устроил когда-то скит на незамерзающем озере Энзэхэн на ветвях дерева секвойядендрона, семечко которого сам же и вывез однажды за подкладкой своей папахи из Калифорнии, с западных склонов Сьерра-Невады. А устроил он скит на дереве по примеру древних подвижников отцов наших Симеона-столпника, Малафея Аляскинского, Гурия Выголесского и других их святых последователей. Рядом с деревом, где Ампелог подвизался, неподалеку был хуй болдог - неувядаемый бугор-пуповина, из которого росло бурятское материнское желтое дерево, на ветвях которого справа висели колчан и налучье - хулдэ, жизненная сила будущего мужчины, а на ветвях слева - иголки и наперсток - хулдэ будущей женщины. Под дерево раз в году приходили будущие молодые мужчины и приводили с собой будущих молодых женщин и устраивали праздник прощания с девственностью, становясь на глазах у всех настоящими мужчинами и женщинами. Поначалу мой Ампелог смотрел на это как на тяжкое испытание - искушение его, Ампелоговой, грешной плоти, которое ему послал Господь в наказание за то, что не уберег Россию от безбожников-коммунистов. Но однажды явились к нему под дерево трое человек-налим, человек-утка и человек-женьшень - и передали послание начальника канцелярии Всесибирского небесного региона Урянхая Унхуева о том, что Господь дарует Ампелогу свободу от однобоких воззрений на природу и существо веры, а также награждает нашего Ампелогушку даром терпимости к вере всех народов земли Сибирской, независимо от странностей ее проявления и внешней телесной грубости.
В этом месте Шамбордай Ванечке доверительно подмигнул:
- Ты, конечно, догадался, что послание сочинил я, подпись Господа тоже подделана лично мною - у Господа же подпись простая - тощий крестик с загогулиной на конце внизу.
Всё это Шамбордай рассказывал, не забывая наполнять рюмки и опрокидывать их внутрь себя, зорко следя при этом, чтобы Ванечка не отлынивал от процесса. Примерно, на шестнадцатой рюмке Ванечка вдруг заметил, что Шамбордай оставляет в каждой бутылке немного алкоголя на донышке.
"Наутро это он, что ли, для опохмелки?" - подумал Ванечка почему-то.
Лапшицкий подслушал мысль и отрицательно помотал головой:
- В остатках вина живет винный червь архиин хорхой, он-то и делает человека алкоголиком.
"Пиздит, как газета "Правда", - подумал Ванечка матерно, - но как красиво пиздит!"
Мгновенно Шамбордай стал серьезным.
- У нас в Сибири, - сказал он голосом совершенно трезвым, будто и не выпито было до этого полных шестнадцать рюмок, - слова крепче, чем "сволочь", в разговоре употреблять не принято. Матерных слов практически здесь вообще не знают, нам других слов хватает, чтобы понимать человека. Но, заметь, - стоит мне только переехать Урал, как весь этот разговорный мусор, вся эта словесная хня, все эти пдёж и пбень хлещут из меня как из дьявольского рога какого-нибудь. В Питере, в Москве, словом в вашей азиатской Европе когда бываю, рот обрастает изнутри, как стенка выгребной ямы или городского отстойника, всякой мохнатой дрянью. Поэтому такой мой тебе совет: когда захочется вдруг матерно выругаться, представь, что вокруг Сибирь, что тихо вокруг, красиво - так зачем такую красоту портить?
Шамбордай чуть-чуть помолчал - ровно столько, чтобы налить семнадцатую и выпить ее за чистоту языка.
- Матерные слова, как плохие книги, - продолжил он, наливая следующую, - высасывают из человека жизненную энергию. Они суть специальные хитроумные дьявольские устройства, которые опыляют нас изнутри специальным невидимым веществом, питательным для бактерий смерти. Кстати, и твоя паутина - следствие подобного же вторжения. Она что-то вроде перхоти, только если перхоть вылечивают обычно шампунем, то, чтобы справиться с паутинной болезнью, надо выиграть битву в пространстве духов, найти и победить того, кто эту болезнь наслал, чем я, собственно, и занимаюсь в настоящий момент времени. Конечно, жить можно и с паутиной, но недолго, и опять же - антисанитария, липнут мухи и прочие неприятные твари, и если ее часто не чистить и с тела не состригать, то от тела идет зловоние, трупный запах, который не заглушают ни одеколон, ни розовая вода. Да и жарко особенно летом.
- Летом, когда жарко, я в Музей Арктики и Антарктики хожу, - грустно пошутил Ванечка.
- Тихо! - оборвал его Шамбордай, прикладывая палец к губам. Начинается. Идут половиннотелые.
- Половиннотелые? - спросил Ванечка, водя глазами по сторонам, но никаких половиннотелых не замечая.
- Демоны, имеющие только правополовинное или левополовинное тело, то есть тело, расчлененное от головы до ног и состоящее из одного уха и глаза, половины носа и рта и из одной руки и ноги. И, конечно же, сам Япух Озык тэнгэри эту их компанию возглавляет. Чего, собственно, мы с Лелей и ожидали.
- А-а-а, - сказал Ванечка, не поняв из сказанного ни слова.
- Теперь, Ваня, козлиный хор умолкает и солирует главный тенор. От тебя требуется одно: срочно вспомнить классический сюжет про красавицу и чудовище и как можно долго держать его в голове. Особенно то место, где чудовище становится принцем. Это твой случай. Надеюсь, помнишь, что сделало его человеком?
- Но ведь это литература...
- Литература? И это мне говорит человек, который сделал литературу своим призванием! Так вот, дорогой мой Фома неверующий, запомни то, что я тебе сейчас расскажу, и передай этот разговор своим детям. Литература больше чем жизнь. Она никакой не слепок и никогда не отображение жизни. Наоборот. Жизнь - слепок с литературы. Вспомни евангелиста Иоанна. В начале было Слово. Ибо Слово есть Бог. Поэтому литература есть Бог, и всякий, кто утверждает обратное, слепоглухонемой дурак, и сидеть ему среди двоечников на задней парте. Теперь - все, приказываю молчать. Иначе - расстрел на месте.
- Да, - сказал Ванечка Вепсаревич и тут же получил пулю в лоб.
Глава 14. Выздоровление
Пуля была маленькая, сердитая, и когда Ванечка отлепил ее ото лба, оказалось, это никакая не пуля, а нервный, перепуганный паучок, к тому же матерящийся, как сапожник.
- Предательница! - орал арахнид (матерные выражения мы опускаем). Мама называется, так подставить! Как землю унавоживать, так без меня ей никак, а яблочки с яблоньки собирать, так "Карлуша, отойди в сторону"! Я тоже хочу быть первым! Тоже хочу власти и орденов! Паучиха! - ругался он. Такая же, как и все другие! Подумаешь, отрастила себе руки и ноги! А сама-то, сама-то... Мамочка! Ну, пожалуйста! Ну, возьмите меня! Я все сделаю, только бы к вам поближе...
Ванечка открыл было рот, чтобы как-нибудь несчастного успокоить, но яростный алкогольный дух, сдобренный бронебойной силой травы Helichrysum arenarium, специалистами называемой богородичной, вылетел оттуда, как джинн, завертел арахнида в вихре и унес навсегда со сцены.
- В укрытие! - услышал он голос, бомбой разорвавшийся в Ванечкином мозгу.
Ванечка суетливо заозирался, не понимая причины паники. И увидел к своему великому удивлению, что вокруг уже не стены избушки, а пустой, открытый ветру пригорок, кое-где поросший выгоревшими на солнце сосенками. Солнце стояло несколько влево и сзади Ванечки и ярко освещало сквозь чистый воздух огромную амфитеатром открывшуюся перед ним панораму. Желтели, увядая леса, и чем далее уходил взгляд, тем более желть темнела, скачками переходя в синь и растворяясь на фоне туч, облепивших линию горизонта. И по всей этой синей дали виднелись дымящиеся костры и неопределенные массы войск наших и неприятельских.
Ванечка вдруг четко представил, что здесь будет уже меньше чем через сутки. Представил и ужаснулся. И подумал: но почему здесь?
- В укрытие, - повторил Шамбордай. - Не дай бог еще под ядро попадешь. Вон окопчик, сиди в нем и не высовывайся.
Ванечка забрался в окоп, и только он успел это сделать, как гулкая волна звуков накатила, накрывая пригорок. У Ванечки заложило уши. Он внюхивался в дымы костров, различая, где свои, где чужие. От своих пахло больно, сладко. От чужих - уверенностью и наглостью. Долго так сидеть он не смог, выглянул, не выдержал, из окопа.
И увидел картину боя.
Картина оказалась печальной. Ровными уверенными рядами двигались по полю полки. Увы, не свои - вражеские. Свои, теснимые неприятелем, нервно пятились, отдавая за пядью пядь. Бухали вонючие пушки. Ядра, как ядовитые насекомые, прокладывали себе рваные просеки среди понурых, обреченных людей.
У Ванечки заболело сердце. Он поднялся над постылым окопчиком и погрозил кулаком врагу. И тотчас на лицах Гондоновых, облаченных в наполеоновские мундиры, зигзагом заходили оскалы. Неприятель изменил строй, и вот уже вражеский авангард движется в его сторону. Ванечка отчетливо видел их ровные, подстриженные усы, наклеенные над тощей губой, чувствовал их трезвые взгляды, острые, как нож вивисектора, слышал, как в черепных коробках скребутся их мышиные мысли.