Страница:
– Я слышала, муж говорил по телефону, что у "дерьмократов", - он их только так называет, - нашли оружие и наркотики из-за границы, - сказала Лариса. - Вы знаете, он очень радовался, говорил, что это большая удача. Кого-то даже арестовали. Как хорошо, что это не вы.
"Рубашкин! Рубашкина арестовали!" - трезвея от страха, подумал Горлов. Только знакомством с Рубашкиным можно было объяснить то, что у него сделали обыск.
"Так, вот что искали. Но откуда у Пети оружие и наркотики, тем более - из-за границы? Разве мог он столько лет притворяться? А вдруг Рубашкин все-таки передал на Запад секретные данные о нашей системе наведения? Меня же предупреждали! Надо лететь домой, найти телефон этого, который ко мне приходил, надо объяснить. Ну, не посадят же меня, я же хотел, как лучше, я ни в чем не подозревал Петра", - думал Горлов, выпивая третью рюмку коньяка подряд и не чувствуя вкуса.
– Вам не плохо? Вы очень побледнели, не пейте пока, покушайте - все так вкусно, - она ласково коснулась его руки.
– Разве ваш муж работает в КГБ, а не в Обкоме? - невпопад спросил Горлов.
– Да, он работает в Обкоме… Вы столько обо мне знаете: телефон, и про мужа, и даже, что он ревнивый?
– Осенью я летел домой из Краснодара. Когда садился в самолет, думал опять вас встретить. Потом разговорился со стюардессой. Она вас хорошо знает - вместе учились на каких-то курсах.
– И что еще она обо мне рассказала?
– Скорее обо мне, что я влюблен…
– Влюблены в меня? Почему вдруг? - удивилась Лариса.
– Потому, что в вас все влюбляются, и все стюардессы Советского Союза вам завидуют, а вы на мужчин даже не смотрите, вам никто не нужен. Так во всяком случае она говорила.
– Господи! Какая чушь! - засмеялась Лариса, и, помолчав, тихо сказала: -Однажды мы взлетали на Челябинск и долго ждали высоту - диспетчер напутал, нужно было пропустить краснодарский. Я тогда вспомнила о вас. Вспомнила как-то мимолетно, не знаю, как объяснить…
– Мне очень легко с вами, - сказал Горлов и отпил вина потому, что стало сухо во рту и часто, с перебоями забилось сердце.
– Все совсем остыло, а вы даже не притронулись, - не глядя на него, сказала Лариса.
Луч прожектора неожиданно ударил им в глаза, динамик щелкнул и захрипел.
– Для нашего дорогого гостя, Бориса Петровича из Ленинграда и его не менее прекрасной спутницы исполняем старинное танго "Город над вольной Невой". Белый танец - дамы приглашают кавалеров! - на весь зал загремел искаженный акустикой мужской голос.
– Вы популярная личность, Борис Петрович! Придется вас пригласить, - вставая, сказала Лариса.
Свет метнулся к потолку, дробясь от вращающегося зеркального шара. В ресторане почти никого не осталось, они были одни на подсвеченной снизу танцевальной площадке.
– Вы забыли мое имя и сразу не спросили, а потом было неудобно, - догадался Горлов.
– Иногда кажется, что вы читаете мои мысли, - она откинула голову и посмотрела ему в глаза.
– Да, я владею сенсорикой двадцатого дэна, акапунктурным суперпрограммированием, методами трансцендентного сверхгипноза и знаю, что вам больше всего нужно, - ответил Горлов. От ее взгляда и близости у него закружилась голова.
– Я не очень поняла, чем вы владеете, но хотелось бы узнать…
– То же, что и всем - счастья, - тихо сказал Горлов.
– Теперь верю: вы настоящий экстрасенс, - засмеялась она.
Музыка кончилась, они вернулись. Пока их не было, со стола убрали.
– Есть мороженое. Вам кофе или чай? - спросил официант.
– Кофе! - сказал Горлов и передал официанту две десятки для оркестрантов.
Пока они ели мороженое и допивали кофе, со столиков начали снимать скатерти, и на голые столешницы ставили стулья вверх ножками.
– Помните, у Леонтьева есть такая песня: "Куда уехал цирк?" Или что-то в этом роде об уехавших артистах и празднике, который кончился? - спросила Лариса.
– Говорят, есть книжка с противоположным названием. Кажется: "Праздник, который всегда с тобой", - сказал Горлов.
– Говорят, кажется…, - передразнила его Лариса. - Неужели вы не читали Хемингуэя?
– "Старик и море" - конечно, читал. Потом про бой быков и это - "Снег в Африке" - что-то о жене, которая вместо тигра подстрелила мужа за то, что он ее разлюбил…
– Вы шутите? - изумилась она.
– Почему? Я читал Хемингуэя и все хорошо помню.
– Вы - как мой муж, который не видит разницы между сионизмом и супрематизмом! - смеясь, воскликнула Лариса.
Свет мигнул и погас, осталась только лампочка над входом в служебные помещения, и на их столе, мигая, догорала свеча.
– Жалко, но пора уходить, - вставая, сказал Горлов.
– Вы и здесь не будете расплачиваться? - спросила она.
– Живу в кредит, - пожал плечами Горлов. - Если разбогатею, то заплачу.
Они пошли в номер за ее пальто, и он все больше нервничал, стараясь говорить о мелочах.
Прежде, чем одеться и уйти, она позвонила по телефону.
– Диспетчер сказала, что погоды до полудня не будет. Слава Богу, можно спать спокойно, - рассеянно объяснила она, повесив трубку.
– Я не буду вас тревожить, но обещайте, что сами позвоните мне, - сказал Горлов, подавая ей пальто. - Не сердитесь, но ваша знакомая была права: я действительно в вас влюблен.
– Почему сердиться? Разве можно за это рассердиться? - повернувшись, она оказалась совсем близко, лицом к лицу и он обнял ее за плечи. В последний миг она отклонила голову и его губы коснулись ее щеки.
– Обещайте, что позвоните, - тихо сказал Горлов.
– Посмотрим, может быть… Наверное позвоню, - так же тихо ответила Лариса и, помолчав, неожиданно спросила: "Вы не боитесь, что я не смогу отказать себе в желании звонить вам каждый день?"
Он не подумал, скорее почувствовал, что если оставит ее сейчас, то будет всегда жалеть, а она, что бы ни говорила, никогда ему этого не простит.
– Не уходи, ты не можешь просто так попрощаться и уйти, - твердо, как о решенном, сказал он.
– Хорошо, я останусь, - спокойно и, как ему показалось, равнодушно, ответила она.
Она порывисто дышала, сквозь стиснутые зубы иногда прорывался стон. Потом с силой прижала его руку к своей груди, там где билось ее сердце. Он чувствовал нарастающую жажду освобождения, и ее тело отвечало радостной и взаимной готовностью.
После она отворачивала голову, пряча слезы.
– Первый раз в жизни мне тоже хочется заплакать, - прошептал он, целуя ее ладонь, -… от счастья!
– Господи! Я так боялась, что ты скажешь что-нибудь не так.
Время и мир вокруг не изменились, но стали совсем другими, каждое прикосновение было неторопливым и упоительно прекрасным. Они больше не испытывали скованности и стеснения - их близость была естественной и необходимой, как воздух, которого не замечаешь, пока дышишь.
– Я люблю тебя, - сказал Горлов. Он хотел сказать другое, но не нашлось нужных слов - только эти, которые прежде говорил только жене. Вспомнив о ней, он удивился, что его совсем не мучит совесть.
Лариса еле слышно вздохнула и, повернувшись к нему, прошептала:
– Как странно! Я подумала о тебе, как о мужчине, которого давно знаю и который принадлежит только мне.
Он медленно, едва касаясь, гладил ее всюду, куда доставала рука, чувствуя, как пробуждаются ощущения любви и нового желания. Отзываясь на его прикосновения, она едва слышно застонала, и он вошел в нее сразу и сильно. Она вскрикнула, едва он начал двигаться и почувствовал, как сотряслось ее тело. Он замер, ощущая себя только в ней, будто весь он, вся его сила сосредоточилась там.
Они долго лежали, не разжимая объятий, словно боялись выпустить друг друга. Потом она поцеловала его, и он стал медленно двигаться, наращивая ритм, пока не настало освобождение.
– Я не знала, что возможно такое, - прошептала она.
– Это редкий дар, и, знаешь, я всегда верил, что любить можно только один раз в жизни, - помолчав, ответил Горлов.
– Ты так легко говоришь: "Люблю, любовь, один раз в жизни…" Мы даже не узнали толком друг друга. Всего одна ночь, я не могу объяснить…
– Я чувствую… - Горлов не договорил, и, не зная, что сказать дальше, поцеловал ее сильно и нежно.
– Тебя я за плечи возьму, сама не знаю, что к чему, - прошептала она, но он не расслышал последних слов и переспросил.
Лариса не ответила, и, прислушавшись к ее ровному дыханию, он понял, что она уснула, положив голову ему на грудь. Скоро у него онемело плечо, но он боялся пошевелиться и, в конце концов тоже уснул.
2.12. С земли до самых верхних нот
2.13. По обозначенному коридору.
"Рубашкин! Рубашкина арестовали!" - трезвея от страха, подумал Горлов. Только знакомством с Рубашкиным можно было объяснить то, что у него сделали обыск.
"Так, вот что искали. Но откуда у Пети оружие и наркотики, тем более - из-за границы? Разве мог он столько лет притворяться? А вдруг Рубашкин все-таки передал на Запад секретные данные о нашей системе наведения? Меня же предупреждали! Надо лететь домой, найти телефон этого, который ко мне приходил, надо объяснить. Ну, не посадят же меня, я же хотел, как лучше, я ни в чем не подозревал Петра", - думал Горлов, выпивая третью рюмку коньяка подряд и не чувствуя вкуса.
– Вам не плохо? Вы очень побледнели, не пейте пока, покушайте - все так вкусно, - она ласково коснулась его руки.
– Разве ваш муж работает в КГБ, а не в Обкоме? - невпопад спросил Горлов.
– Да, он работает в Обкоме… Вы столько обо мне знаете: телефон, и про мужа, и даже, что он ревнивый?
– Осенью я летел домой из Краснодара. Когда садился в самолет, думал опять вас встретить. Потом разговорился со стюардессой. Она вас хорошо знает - вместе учились на каких-то курсах.
– И что еще она обо мне рассказала?
– Скорее обо мне, что я влюблен…
– Влюблены в меня? Почему вдруг? - удивилась Лариса.
– Потому, что в вас все влюбляются, и все стюардессы Советского Союза вам завидуют, а вы на мужчин даже не смотрите, вам никто не нужен. Так во всяком случае она говорила.
– Господи! Какая чушь! - засмеялась Лариса, и, помолчав, тихо сказала: -Однажды мы взлетали на Челябинск и долго ждали высоту - диспетчер напутал, нужно было пропустить краснодарский. Я тогда вспомнила о вас. Вспомнила как-то мимолетно, не знаю, как объяснить…
– Мне очень легко с вами, - сказал Горлов и отпил вина потому, что стало сухо во рту и часто, с перебоями забилось сердце.
– Все совсем остыло, а вы даже не притронулись, - не глядя на него, сказала Лариса.
Луч прожектора неожиданно ударил им в глаза, динамик щелкнул и захрипел.
– Для нашего дорогого гостя, Бориса Петровича из Ленинграда и его не менее прекрасной спутницы исполняем старинное танго "Город над вольной Невой". Белый танец - дамы приглашают кавалеров! - на весь зал загремел искаженный акустикой мужской голос.
– Вы популярная личность, Борис Петрович! Придется вас пригласить, - вставая, сказала Лариса.
Свет метнулся к потолку, дробясь от вращающегося зеркального шара. В ресторане почти никого не осталось, они были одни на подсвеченной снизу танцевальной площадке.
– Вы забыли мое имя и сразу не спросили, а потом было неудобно, - догадался Горлов.
– Иногда кажется, что вы читаете мои мысли, - она откинула голову и посмотрела ему в глаза.
– Да, я владею сенсорикой двадцатого дэна, акапунктурным суперпрограммированием, методами трансцендентного сверхгипноза и знаю, что вам больше всего нужно, - ответил Горлов. От ее взгляда и близости у него закружилась голова.
– Я не очень поняла, чем вы владеете, но хотелось бы узнать…
– То же, что и всем - счастья, - тихо сказал Горлов.
– Теперь верю: вы настоящий экстрасенс, - засмеялась она.
Музыка кончилась, они вернулись. Пока их не было, со стола убрали.
– Есть мороженое. Вам кофе или чай? - спросил официант.
– Кофе! - сказал Горлов и передал официанту две десятки для оркестрантов.
Пока они ели мороженое и допивали кофе, со столиков начали снимать скатерти, и на голые столешницы ставили стулья вверх ножками.
– Помните, у Леонтьева есть такая песня: "Куда уехал цирк?" Или что-то в этом роде об уехавших артистах и празднике, который кончился? - спросила Лариса.
– Говорят, есть книжка с противоположным названием. Кажется: "Праздник, который всегда с тобой", - сказал Горлов.
– Говорят, кажется…, - передразнила его Лариса. - Неужели вы не читали Хемингуэя?
– "Старик и море" - конечно, читал. Потом про бой быков и это - "Снег в Африке" - что-то о жене, которая вместо тигра подстрелила мужа за то, что он ее разлюбил…
– Вы шутите? - изумилась она.
– Почему? Я читал Хемингуэя и все хорошо помню.
– Вы - как мой муж, который не видит разницы между сионизмом и супрематизмом! - смеясь, воскликнула Лариса.
Свет мигнул и погас, осталась только лампочка над входом в служебные помещения, и на их столе, мигая, догорала свеча.
– Жалко, но пора уходить, - вставая, сказал Горлов.
– Вы и здесь не будете расплачиваться? - спросила она.
– Живу в кредит, - пожал плечами Горлов. - Если разбогатею, то заплачу.
Они пошли в номер за ее пальто, и он все больше нервничал, стараясь говорить о мелочах.
Прежде, чем одеться и уйти, она позвонила по телефону.
– Диспетчер сказала, что погоды до полудня не будет. Слава Богу, можно спать спокойно, - рассеянно объяснила она, повесив трубку.
– Я не буду вас тревожить, но обещайте, что сами позвоните мне, - сказал Горлов, подавая ей пальто. - Не сердитесь, но ваша знакомая была права: я действительно в вас влюблен.
– Почему сердиться? Разве можно за это рассердиться? - повернувшись, она оказалась совсем близко, лицом к лицу и он обнял ее за плечи. В последний миг она отклонила голову и его губы коснулись ее щеки.
– Обещайте, что позвоните, - тихо сказал Горлов.
– Посмотрим, может быть… Наверное позвоню, - так же тихо ответила Лариса и, помолчав, неожиданно спросила: "Вы не боитесь, что я не смогу отказать себе в желании звонить вам каждый день?"
Он не подумал, скорее почувствовал, что если оставит ее сейчас, то будет всегда жалеть, а она, что бы ни говорила, никогда ему этого не простит.
– Не уходи, ты не можешь просто так попрощаться и уйти, - твердо, как о решенном, сказал он.
– Хорошо, я останусь, - спокойно и, как ему показалось, равнодушно, ответила она.
* * *
Горлов будто знал, что ее губы окажутся мягкими и теплыми, а поцелуй вызовет у него желание, такое сильное, что станет больно. Но когда они наконец оказались совсем вместе, он испытал потрясение, которое не мог объяснить и выразить. Ничего подобного не бывало с ним раньше, он не представлял, что такое вообще может быть, и вдруг подумал, что не будет никогда больше.Она порывисто дышала, сквозь стиснутые зубы иногда прорывался стон. Потом с силой прижала его руку к своей груди, там где билось ее сердце. Он чувствовал нарастающую жажду освобождения, и ее тело отвечало радостной и взаимной готовностью.
После она отворачивала голову, пряча слезы.
– Первый раз в жизни мне тоже хочется заплакать, - прошептал он, целуя ее ладонь, -… от счастья!
– Господи! Я так боялась, что ты скажешь что-нибудь не так.
Время и мир вокруг не изменились, но стали совсем другими, каждое прикосновение было неторопливым и упоительно прекрасным. Они больше не испытывали скованности и стеснения - их близость была естественной и необходимой, как воздух, которого не замечаешь, пока дышишь.
– Я люблю тебя, - сказал Горлов. Он хотел сказать другое, но не нашлось нужных слов - только эти, которые прежде говорил только жене. Вспомнив о ней, он удивился, что его совсем не мучит совесть.
Лариса еле слышно вздохнула и, повернувшись к нему, прошептала:
– Как странно! Я подумала о тебе, как о мужчине, которого давно знаю и который принадлежит только мне.
Он медленно, едва касаясь, гладил ее всюду, куда доставала рука, чувствуя, как пробуждаются ощущения любви и нового желания. Отзываясь на его прикосновения, она едва слышно застонала, и он вошел в нее сразу и сильно. Она вскрикнула, едва он начал двигаться и почувствовал, как сотряслось ее тело. Он замер, ощущая себя только в ней, будто весь он, вся его сила сосредоточилась там.
Они долго лежали, не разжимая объятий, словно боялись выпустить друг друга. Потом она поцеловала его, и он стал медленно двигаться, наращивая ритм, пока не настало освобождение.
– Я не знала, что возможно такое, - прошептала она.
– Это редкий дар, и, знаешь, я всегда верил, что любить можно только один раз в жизни, - помолчав, ответил Горлов.
– Ты так легко говоришь: "Люблю, любовь, один раз в жизни…" Мы даже не узнали толком друг друга. Всего одна ночь, я не могу объяснить…
– Я чувствую… - Горлов не договорил, и, не зная, что сказать дальше, поцеловал ее сильно и нежно.
– Тебя я за плечи возьму, сама не знаю, что к чему, - прошептала она, но он не расслышал последних слов и переспросил.
Лариса не ответила, и, прислушавшись к ее ровному дыханию, он понял, что она уснула, положив голову ему на грудь. Скоро у него онемело плечо, но он боялся пошевелиться и, в конце концов тоже уснул.
2.12. С земли до самых верхних нот
За окном уже брезжил предутренний свет. Было пасмурно, но туман рассеялся, тучи неслись в небе высоко и быстро.
"Почему? Почему она осталась? Как ей удалось сделать нечто такое, что я почувствовал себя абсолютно счастливым? И почему она так красива?" - думал Горлов, оставаясь в легкой и призрачной дремоте.
Никакая женщина не обнимала его с такой нежностью и самоотречением. Горлов чувствовал ее близость с такой глубиной и силой, что это не вмещалось в рамки его представлений, а подразумевало какую-то загадочную, - он подумал, что предначертанную, - духовную необходимость. Он не отдавал себе отчета и не понимал причину, почему обычное для него приключение обратилось всепоглощающим желанием.
Еще не совсем проснувшись, она провела рукой по его груди. Горлов чуть-чуть отстранился и, глядя ей в глаза, прошептал:
– Ты… Я не могу сказать… ты - волшебная!
Их близость была внезапной, бурной и сладостной. Потом они лежали, не двигаясь, и крепко обнимали друг друга. Наступил покой и отрешенность, и они, не сговариваясь, наслаждались абсолютной полнотой только что разделенной страсти.
– Милый! Ты не считаешь меня распутницей? Я очень хочу, чтобы ты улетел сегодня вместе со мной. Расставаться - невыносимо, - наконец сказала она.
Они одновременно посмотрели друга на друга и, еще не сказав ни слова, поняли, что должны быть вместе очень долго, может быть, всегда.
– Мы улетаем по расписанию, в четырнадцать - ноль десять. Так ты летишь со мной? - быстро одеваясь, спросила она.
Он знал, что мест на Ленинград в ближайшие дни не было. Ему, правда, достали билет, но только на рейс через два дня, и он не представлял, как обменять его на сегодня.
– Пустяки, у меня знакомый начальник смены, он все сделает, - рассеянно сказала Лариса.
На всякий случай Горлов собрал вещи и предупредил дежурную. Лариса позвонила после одиннадцати и сказала, что через сорок минут будет ждать у входа в аэропорт.
– Успеешь? - торопясь, спросила она, и Горлову показалось, что она волнуется.
В аэропорту она увидел его первой и побежала навстречу. Горлову показалось, что сейчас она бросится ему на шею - так стремительно было ее приближение. Но она остановилась в двух шагах.
– Господи! Я так боялась, что ты опоздаешь, а я бы всю жизнь мучилась, что ты специально не захотел придти, - она запыхалась и часто дышала, виновато и умоляюще глядя на Горлова, и он не нашел, что ответить.
– Все будет хорошо, - наконец сказал он.
Она провела его к стойке, регистрация еще не начиналась, и в толпе заволновались.
– Давай назад! Куда без очереди? - угрожающе кричали со всех сторон.
– Спецобслуживание! Вы что, не видите? - Лариса вроде бы не повысила голос, но все сразу притихли.
– Так бы и сказали, на лбу не написано! - буркнул стоявший у самой стойки толстяк в толстой, неповоротливой овчине.
– А вот я сейчас милиционера! Отведет, куда надо - там тебе и на лбу, и, где хочешь, напишут, - воскликнула дежурная и ласково обратилась к Ларисе: - Дайте билет и паспорт.
Горлов протянул паспорт, но Лариса перехватила и сама отдала его дежурной.
– Последнюю бронь отдаю, ты уж не забудь, Ларисочка, что я просила! - сказала та, отдавая паспорт с билетом и талонами на посадку.
Лариса провела Горлова через незаметную дверь в углу зала. За дверью обнаружилась уютная комната с глубокими кожаными креслами, большим телевизором и буфетом. Стоявший у входа милиционер вытянулся и отдал честь.
– Вот, пассажира привела, обслуживай! - сказала Лариса буфетчице.
– Тебе что взять? - спросил Горлов.
– Это же зал спецвылета, мне здесь нельзя и вообще пора. А ты успеешь позавтракать, на посадку тебя пригласят и проводят, - она посмотрела на него, будто хотела что-то сказать, но только улыбнулась, - едва заметно, и ему показалось, что улыбка была печальной. - Я тебя встречу у трапа, скоро увидимся.
Было тепло, и Горлов снял куртку, подумав, что правильно сделал, надев в дорогу рубашку и галстук.
Он заказал холодный ростбиф, два салата - картофельный и с помидорами, красное вино и кофе с молоком.
– С молоком нет, у нас только со сливками! - поправила его буфетчица и быстро пощелкала костяшками счетов. - С вас рубль восемьдесят две!
– Сколько? - изумился Горлов, прикинувший, что должен заплатить не меньше десятки.
– Рубль восемьдесят две! Вы, наверное, депутат. Раньше у нас не были?
– Нет, но я - член профсоюза! - с серьезным лицом ответил Горлов.
– Теперь и не поймешь, кто откуда. Недавно одного обслуживала: из себя тихоня тихоней, пиджак лет двадцать отношенный, брючишки - заплата на заплате, аж светятся! Замухрыга каких свет не видывал. А девчонки потом сказали, что знаменитый какой-то из новых, которые сидели. Да, нонече - не то, что преждючи!
Из той же маленькой дверцы появилась компания мужчин, шумных, с покрасневшими лицами. Милиционер так же как раньше Горлову отдал им честь, а буфетчица, зачем-то размахивая полотенцем, бросилась навстречу и засуетилась, усаживая их за столик у окна.
Покушав и выпив кофе, Горлов успел выкурить две сигареты и подумал, что хорошо бы позвонить домой, но телефона рядом не было, а уходить он побоялся - вдруг не пустят обратно.
Незаметно для себя он задремал, покойно устроившись в мягком кресле.
Потом вдруг услышал включенный на полную мощность телевизор.
– … в Смольном состоялся совместный пленум Ленинградских обкома и горкома КПСС, который осудил антипартийные действия отдельных членов партии, поддавшихся на антикоммунистическую и антисоветскую пропаганду. Пленум поддержал инициативу Петроградского райкома КПСС и ряда первичных партийных организаций о проведении общегородского митинга. Перед участниками пленума с развернутым докладом о программе действий по углублению перестройки выступил первый секретарь Лениградского обкома партии товарищ Борис Вениаминович Гидаспов… - говорил диктор.
– Молодец Гидаспов! Хватит церемониться, давно пора башки пооткручивать! Мы им углубим на два метра по санитарным нормам, а потом еще расширим, чтобы процесс пошел! А то этот, в головку меченый, совсем народ распустил: куда не глянь - одни жиды с армяшками, - воскликнули сзади.
– Они так о Горбачеве! И ничего не боятся, - ужаснулся Горлов.
– Товарищи пассажиры рейса восемьдесят четыре шестьдесят два! На Ленинград! Прошу на посадку, - громко объявила девушка, будто сошедшая с рекламы "Летайте самолетами "Аэрофлота"!"
По взлетному полю дул теплый ветерок, небо почти очистилось, и, пока Горлов шел к самолету, солнце мягко грело лицо. Лариса встретила его на полпути. Ничем не показав, что знает его, - только в глазах лучилась ласковая улыбка, - она провела его к носовому трапу, который отъехал, едва они ступили на борт "Ил-86".
– Я позже подойду, а это - чтобы ты не сбежал, - нагнувшись, она ловко пристегнула его ремнем. В салоне никого не было, он попытался обнять ее, но она увернулась. - Не скучай! Я девочкам сказала, чтобы присмотрели за тобой.
Он не долго был один. Через несколько минут появилась компания, которую Горлов видел раньше. Дойдя до переднего ряда, они стали возмущаться, что на их местах сидит посторонний. Тут же появилась невысокая блондинка в форме и стала уговаривать пройти в задний конец салона. Но шум не прекратился, мужчины сгрудились в проходе и уже не стеснялись в выражениях. Внезапно все смолкли, и Горлов услышал Ларисин голос, но не разобрал, что она говорила.
– Крутая баба, лучше не связываться! Она замужем за Волконицким из Ленинградского Обкома… Да, с тем самым! Помнишь, на ноябрьских мы их в театре встретили, ты еще жалел, что я вас не познакомил? - сказал кто-то за спиной Горлова.
Через несколько минут глухо взревели моторы, и после короткого разбега самолет взмыл над морем. Горлов успел разглядеть полоску пляжа и набегающие на берег белые гребни волн. Потом самолет прорезал легкую дымку и, накренившись, повернул на север. В иллюминаторе, сколько доставал взгляд, простиралось насыщенное темной синевой небо, а внизу едва заметно рябило зеркало морских вод. Прислонившись к холодному стеклу, Горлов пытался угадать размывшуюся где-то вдали линию горизонта, на короткий миг ему показалось, что он ощущает невесомую легкость голубой глубины, лишенной привычной черты между верхом и низом, и оглушительное, до замирания сердца, счастье полета.
Но это длилось недолго; почувствовав кого-то рядом, он вздрогнул и повернулся.
– Ты так увлекся, а я уже минут пять сижу рядом, - глядя на него, сказала Лариса. - Что ты там увидел?
– Мне на секунду показалось, - не знаю, как сказать, - будто я лечу сам по себе, отдельно от самолета, - ответил Горлов и заметил в ее лице внезапное изумление: глаза расширились, казалось она смотрит сквозь него, не видя.
– Ты - второй человек, который почувствовал, что такое полет!
– А ты, конечно, первая?
– Нет, не я. Первым был один моряк с Дальнего Востока. Он показал мне поразительную вещь. Если плывешь на корабле, надо забраться на самый нос и смотреть прямо вперед, чтобы ничего не видеть кроме неба и моря. Там не слышно никаких звуков, только шумит ветер. Стоит взмахнуть руками, и взлетишь до самой-самой вышины. Так бывает только во сне.
– А наяву? - тихо спросил Горлов.
– Очень редко! Ночью при полной луне, когда пассажиры угомонятся, я гашу свет и сажусь на то место, где сейчас сидишь ты. Несколько часов летишь над Сибирью, и внизу - ни огонька. Если все черное - значит, тайга. А в Казахстане снег в степях искрится голубым и зеленым. Летом они плоские и мрачные, как стол, который сожгли утюгом. Сотни километров - все покрыто буро-коричневым, ни одного светлого пятнышка.
Они долго молчали, и Горлов не решался заговорить. Потом она поднесла к лицу его руку и, прижавшись губами к ладони, глухо проговорила:
– Я боялась сказать… Сегодня ночью… Там, с тобой мне показалось, что я взлетаю в какую-то темную высоту, и вдруг все взрывается ярко, разноцветным и радостным. А потом я не падаю, а медленно-медленно опускаюсь, будто в парении, и вместе с тобой. Помнишь, ты сказал, что знаешь, что мне больше всего нужно?
– Да, помню… Того же, что и всем: счастья! - ответил Горлов и почувствовал на ладони влажную теплоту и мягкость ее губ.
"Почему? Почему она осталась? Как ей удалось сделать нечто такое, что я почувствовал себя абсолютно счастливым? И почему она так красива?" - думал Горлов, оставаясь в легкой и призрачной дремоте.
Никакая женщина не обнимала его с такой нежностью и самоотречением. Горлов чувствовал ее близость с такой глубиной и силой, что это не вмещалось в рамки его представлений, а подразумевало какую-то загадочную, - он подумал, что предначертанную, - духовную необходимость. Он не отдавал себе отчета и не понимал причину, почему обычное для него приключение обратилось всепоглощающим желанием.
Еще не совсем проснувшись, она провела рукой по его груди. Горлов чуть-чуть отстранился и, глядя ей в глаза, прошептал:
– Ты… Я не могу сказать… ты - волшебная!
Их близость была внезапной, бурной и сладостной. Потом они лежали, не двигаясь, и крепко обнимали друг друга. Наступил покой и отрешенность, и они, не сговариваясь, наслаждались абсолютной полнотой только что разделенной страсти.
– Милый! Ты не считаешь меня распутницей? Я очень хочу, чтобы ты улетел сегодня вместе со мной. Расставаться - невыносимо, - наконец сказала она.
Они одновременно посмотрели друга на друга и, еще не сказав ни слова, поняли, что должны быть вместе очень долго, может быть, всегда.
* * *
Взглянув в окно, Лариса испуганно вскрикнула и вскочила к телефону.– Мы улетаем по расписанию, в четырнадцать - ноль десять. Так ты летишь со мной? - быстро одеваясь, спросила она.
Он знал, что мест на Ленинград в ближайшие дни не было. Ему, правда, достали билет, но только на рейс через два дня, и он не представлял, как обменять его на сегодня.
– Пустяки, у меня знакомый начальник смены, он все сделает, - рассеянно сказала Лариса.
На всякий случай Горлов собрал вещи и предупредил дежурную. Лариса позвонила после одиннадцати и сказала, что через сорок минут будет ждать у входа в аэропорт.
– Успеешь? - торопясь, спросила она, и Горлову показалось, что она волнуется.
В аэропорту она увидел его первой и побежала навстречу. Горлову показалось, что сейчас она бросится ему на шею - так стремительно было ее приближение. Но она остановилась в двух шагах.
– Господи! Я так боялась, что ты опоздаешь, а я бы всю жизнь мучилась, что ты специально не захотел придти, - она запыхалась и часто дышала, виновато и умоляюще глядя на Горлова, и он не нашел, что ответить.
– Все будет хорошо, - наконец сказал он.
Она провела его к стойке, регистрация еще не начиналась, и в толпе заволновались.
– Давай назад! Куда без очереди? - угрожающе кричали со всех сторон.
– Спецобслуживание! Вы что, не видите? - Лариса вроде бы не повысила голос, но все сразу притихли.
– Так бы и сказали, на лбу не написано! - буркнул стоявший у самой стойки толстяк в толстой, неповоротливой овчине.
– А вот я сейчас милиционера! Отведет, куда надо - там тебе и на лбу, и, где хочешь, напишут, - воскликнула дежурная и ласково обратилась к Ларисе: - Дайте билет и паспорт.
Горлов протянул паспорт, но Лариса перехватила и сама отдала его дежурной.
– Последнюю бронь отдаю, ты уж не забудь, Ларисочка, что я просила! - сказала та, отдавая паспорт с билетом и талонами на посадку.
Лариса провела Горлова через незаметную дверь в углу зала. За дверью обнаружилась уютная комната с глубокими кожаными креслами, большим телевизором и буфетом. Стоявший у входа милиционер вытянулся и отдал честь.
– Вот, пассажира привела, обслуживай! - сказала Лариса буфетчице.
– Тебе что взять? - спросил Горлов.
– Это же зал спецвылета, мне здесь нельзя и вообще пора. А ты успеешь позавтракать, на посадку тебя пригласят и проводят, - она посмотрела на него, будто хотела что-то сказать, но только улыбнулась, - едва заметно, и ему показалось, что улыбка была печальной. - Я тебя встречу у трапа, скоро увидимся.
Было тепло, и Горлов снял куртку, подумав, что правильно сделал, надев в дорогу рубашку и галстук.
Он заказал холодный ростбиф, два салата - картофельный и с помидорами, красное вино и кофе с молоком.
– С молоком нет, у нас только со сливками! - поправила его буфетчица и быстро пощелкала костяшками счетов. - С вас рубль восемьдесят две!
– Сколько? - изумился Горлов, прикинувший, что должен заплатить не меньше десятки.
– Рубль восемьдесят две! Вы, наверное, депутат. Раньше у нас не были?
– Нет, но я - член профсоюза! - с серьезным лицом ответил Горлов.
– Теперь и не поймешь, кто откуда. Недавно одного обслуживала: из себя тихоня тихоней, пиджак лет двадцать отношенный, брючишки - заплата на заплате, аж светятся! Замухрыга каких свет не видывал. А девчонки потом сказали, что знаменитый какой-то из новых, которые сидели. Да, нонече - не то, что преждючи!
Из той же маленькой дверцы появилась компания мужчин, шумных, с покрасневшими лицами. Милиционер так же как раньше Горлову отдал им честь, а буфетчица, зачем-то размахивая полотенцем, бросилась навстречу и засуетилась, усаживая их за столик у окна.
Покушав и выпив кофе, Горлов успел выкурить две сигареты и подумал, что хорошо бы позвонить домой, но телефона рядом не было, а уходить он побоялся - вдруг не пустят обратно.
Незаметно для себя он задремал, покойно устроившись в мягком кресле.
Потом вдруг услышал включенный на полную мощность телевизор.
– … в Смольном состоялся совместный пленум Ленинградских обкома и горкома КПСС, который осудил антипартийные действия отдельных членов партии, поддавшихся на антикоммунистическую и антисоветскую пропаганду. Пленум поддержал инициативу Петроградского райкома КПСС и ряда первичных партийных организаций о проведении общегородского митинга. Перед участниками пленума с развернутым докладом о программе действий по углублению перестройки выступил первый секретарь Лениградского обкома партии товарищ Борис Вениаминович Гидаспов… - говорил диктор.
– Молодец Гидаспов! Хватит церемониться, давно пора башки пооткручивать! Мы им углубим на два метра по санитарным нормам, а потом еще расширим, чтобы процесс пошел! А то этот, в головку меченый, совсем народ распустил: куда не глянь - одни жиды с армяшками, - воскликнули сзади.
– Они так о Горбачеве! И ничего не боятся, - ужаснулся Горлов.
– Товарищи пассажиры рейса восемьдесят четыре шестьдесят два! На Ленинград! Прошу на посадку, - громко объявила девушка, будто сошедшая с рекламы "Летайте самолетами "Аэрофлота"!"
По взлетному полю дул теплый ветерок, небо почти очистилось, и, пока Горлов шел к самолету, солнце мягко грело лицо. Лариса встретила его на полпути. Ничем не показав, что знает его, - только в глазах лучилась ласковая улыбка, - она провела его к носовому трапу, который отъехал, едва они ступили на борт "Ил-86".
– Я позже подойду, а это - чтобы ты не сбежал, - нагнувшись, она ловко пристегнула его ремнем. В салоне никого не было, он попытался обнять ее, но она увернулась. - Не скучай! Я девочкам сказала, чтобы присмотрели за тобой.
Он не долго был один. Через несколько минут появилась компания, которую Горлов видел раньше. Дойдя до переднего ряда, они стали возмущаться, что на их местах сидит посторонний. Тут же появилась невысокая блондинка в форме и стала уговаривать пройти в задний конец салона. Но шум не прекратился, мужчины сгрудились в проходе и уже не стеснялись в выражениях. Внезапно все смолкли, и Горлов услышал Ларисин голос, но не разобрал, что она говорила.
– Крутая баба, лучше не связываться! Она замужем за Волконицким из Ленинградского Обкома… Да, с тем самым! Помнишь, на ноябрьских мы их в театре встретили, ты еще жалел, что я вас не познакомил? - сказал кто-то за спиной Горлова.
Через несколько минут глухо взревели моторы, и после короткого разбега самолет взмыл над морем. Горлов успел разглядеть полоску пляжа и набегающие на берег белые гребни волн. Потом самолет прорезал легкую дымку и, накренившись, повернул на север. В иллюминаторе, сколько доставал взгляд, простиралось насыщенное темной синевой небо, а внизу едва заметно рябило зеркало морских вод. Прислонившись к холодному стеклу, Горлов пытался угадать размывшуюся где-то вдали линию горизонта, на короткий миг ему показалось, что он ощущает невесомую легкость голубой глубины, лишенной привычной черты между верхом и низом, и оглушительное, до замирания сердца, счастье полета.
Но это длилось недолго; почувствовав кого-то рядом, он вздрогнул и повернулся.
– Ты так увлекся, а я уже минут пять сижу рядом, - глядя на него, сказала Лариса. - Что ты там увидел?
– Мне на секунду показалось, - не знаю, как сказать, - будто я лечу сам по себе, отдельно от самолета, - ответил Горлов и заметил в ее лице внезапное изумление: глаза расширились, казалось она смотрит сквозь него, не видя.
– Ты - второй человек, который почувствовал, что такое полет!
– А ты, конечно, первая?
– Нет, не я. Первым был один моряк с Дальнего Востока. Он показал мне поразительную вещь. Если плывешь на корабле, надо забраться на самый нос и смотреть прямо вперед, чтобы ничего не видеть кроме неба и моря. Там не слышно никаких звуков, только шумит ветер. Стоит взмахнуть руками, и взлетишь до самой-самой вышины. Так бывает только во сне.
– А наяву? - тихо спросил Горлов.
– Очень редко! Ночью при полной луне, когда пассажиры угомонятся, я гашу свет и сажусь на то место, где сейчас сидишь ты. Несколько часов летишь над Сибирью, и внизу - ни огонька. Если все черное - значит, тайга. А в Казахстане снег в степях искрится голубым и зеленым. Летом они плоские и мрачные, как стол, который сожгли утюгом. Сотни километров - все покрыто буро-коричневым, ни одного светлого пятнышка.
Они долго молчали, и Горлов не решался заговорить. Потом она поднесла к лицу его руку и, прижавшись губами к ладони, глухо проговорила:
– Я боялась сказать… Сегодня ночью… Там, с тобой мне показалось, что я взлетаю в какую-то темную высоту, и вдруг все взрывается ярко, разноцветным и радостным. А потом я не падаю, а медленно-медленно опускаюсь, будто в парении, и вместе с тобой. Помнишь, ты сказал, что знаешь, что мне больше всего нужно?
– Да, помню… Того же, что и всем: счастья! - ответил Горлов и почувствовал на ладони влажную теплоту и мягкость ее губ.
2.13. По обозначенному коридору.
В Ленинграде шел мокрый снег с дождем, такой же, как в Сочи. Но воздух был другой - с пронизывающим ветром и нудной моросью. Пахло бензином, гарью и еще чем-то, похожим на запах пыли от проржавевшего железа.
Перед посадкой они условились встретиться у служебного выхода в южном крыле аэропорта, и Горлов без дела слонялся по залам, пока не вспомнил, что надо позвонить домой.
– Слава Богу! Наконец-то, - услышав его, с облегчением вздохнула Нина, и по ее голосу он понял, как она рада. - У нас все в порядке, только Маша простужена, сегодня в школу не пошла. Тебе никто не звонил, кроме Лахарева, и еще кто-то с работы - я записала. Да, чуть не забыла! Рубашкин - несколько раз. Отчаянно добивался, куда ты уехал…
– Когда? Когда Рубашкин звонил? - закричал Горлов.
– Через день после твоего отъезда и совсем недавно, чуть ли не вчера.
– Он ничего не просил передать?
– Нет, было плохо слышно, мне показалось, он звонил издалека, по междугородней. Ты скоро приедешь?
– Я сумку сдал сдуру, теперь придется ждать, пока багаж разгрузят и привезут. Час ждать - не меньше. Порядки в "Аэрофлоте" еще те! - соврал Горлов.
– Можешь не торопиться, я сейчас пирог поставлю. Никитка услышал и закапризничал, просит с капустой.
Горлов вспомнил, что в Адлере проходил мимо лотка с мандаринами и спелой айвой, но почему-то в голову не пришло купить.
"Может быть, успею на рынок, скажу, что с юга", - решил он, нащупав в кармане толстую пачку десятирублевок.
Спустившись из переполненного людьми зала вылета, Горлов вышел к стоянке такси. Очередь за машинами скопилась часа на два, в толпе ожесточенно ругались.
Он поднялся на верхний пандус и подошел к только что освободившейся "Волге" - водитель еще не успел зажечь зеленый огонек.
– Выручай, командир! Надо!
– Посадка только на стоянке. Здесь не могу, диспетчер увидит - хана, - равнодушно ответил шофер и щелчком выбросил недокуренную сигарету.
Горлов просунул в приоткрытое окошко сложенные трубочкой двадцать рублей.
– Отъезжай, я внизу сяду, где темно, - сказал Горлов и, почувствовав, как выскальзывают из пальцев десятки, быстро пошел вниз. Машина фыркнула мотором и медленно поехала вслед.
– Куда ехать? - спросил таксист, едва Горлов захлопнул дверцу.
– Из конца в конец, - пожалев, что не догадался заранее спросить у Ларисы, ответил Горлов.
– Из этого конца в тот - полтинник, а с того в этот - весь стольник! - рассудительно сказал шофер. - А что прежде дал - уже списано согласно договоренности!
– Да, где же такие цены? Гадство! - возмутился Горлов.
– Так говорят, что скоро у нас рыночная, понимаешь ли, экономика. Куда ж деваться? Слесарне дай, на мойке отстегни, мастера не забудь, а под гаишника влететь - совсем беда. А ведь еще и план - как закон. Из собственного кармана вынь, но на план положь!
Они объехали вокруг темной привокзальной площади и вернулись к зданию аэропорта. Когда проезжали мимо стоянки, почти под колеса бросилось несколько человек. Мужчина со зло перекошенным лицом что-то кричал, пытаясь на ходу открыть дверцу, предусмотрительно запертую шофером. Горлов испугался, что разобьют стекла или перевернут машину, но они, благополучно проехали мимо и остановились напротив калитки служебного входа.
Ждать пришлось недолго. Лариса успела переодеться. На ней было длинное пальто из мягкой, облегающей кожи, непокрытые волосы блестели от капелек дождя.
– Обычно я езжу на работу в форме, а в этот раз будто знала, что встречу тебя, - заметив Горлова, она едва заметно улыбнулась.
"Какая разница?" - подумал Горлов, но спросил, куда ехать.
– Сперва довезем тебя! - неожиданно резко ответила Лариса и заметив, что он собрался возразить, добавила: "Очень прошу - не спорь. Мне так легче".
Перед тем, как сесть в машину, она обернулась назад.
– Подожди, пока самолет взлетит. Есть такая примета: пожелать благополучной посадки, когда машина отрывается от полосы.
Рев реактивных двигателей разодрал тишину и шелест дождя по асфальту.
– Это - "Ту-134" по прозвищу "свисток". Прислушайся: он на взлете свистит, - сказала она, глядя, как исчезают во влажной темноте мигающие бортовые огни.
– Я так тебя люблю, ты просто не представляешь, что со мной сделал, - сказала она и откинулась на спинку сиденья. - А теперь поедем.
– После того, как встретил тебя в Москве, я уже не надеялся снова увидеть. Ты была такой…, такой недосягаемой и красивой, как Полярная Звезда в летнем небе, - говорил он, обнимая ее за плечи.
– Я вообще о тебе не думала. Было что-то неосязаемое, какое-то ощущение - женщины это чувствуют. Но это было не о тебе - как девичьи грезы, непонятно о ком.
– Я знаю, о чем ты говоришь, - сказал Горлов.
– Нет! Мужчины иначе все воспринимают, ты не можешь понять…
– Ты не права, - Горлов выбросил сигарету и, притянув ее к себе, поцеловал, едва касаясь.
Ее губы остались неподвижными; в них не было теплоты и мягкости - они не открылись навстречу, но все же, - он это чувствовал, - отвечали на его поцелуй.
Отодвинувшись, Лариса смотрела на него широко раскрытыми глазами - в них вспыхивали, отражаясь, огоньки встречных машин.
– У нас в эскадрилье все просто с ума сошли на сексе. На всех ночевках кто-то с кем-то спит, иногда меняются партнерами, а в полете девчонки перемывают мужикам косточки. А я не могу, мне от этого противно до тошноты.
– Ты часто изменяла мужу? - спросил Горлов.
– Это нечестный вопрос! Я ведь не спрашиваю, как ты относишься к своей жене.
– Но я спрашиваю, - настаивал Горлов. Ему вдруг показалось это очень важным.
– Ты хочешь сказать, что тебе небезразлично?
– Точно не знаю. В ресторане ты очень хорошо сказала… вспомнил, именно так: "Тебя я за плечи возьму, я сам не знаю - что к чему!" Хотя, нет. Сейчас я точно знаю одно - я хочу тебя! Боюсь, ты смутишься, если рассказывать подробно. Но теперь вижу, что это случилось, как только тебя увидел - тогда, в первый раз!
– Боренька! - прошептала она. - Боренька! Никогда не говори мне ничего пошлого и ненужного. Я цепенею от лжи и гадости. И ни о чем сейчас не спрашивай. Я сама тебя найду, когда буду готова, когда переживу… Если бы ты знал, как тяжело тебя отпускать!
Он почувствовал, что она вот-вот заплачет, и погладил ее по волосам.
Перед посадкой они условились встретиться у служебного выхода в южном крыле аэропорта, и Горлов без дела слонялся по залам, пока не вспомнил, что надо позвонить домой.
– Слава Богу! Наконец-то, - услышав его, с облегчением вздохнула Нина, и по ее голосу он понял, как она рада. - У нас все в порядке, только Маша простужена, сегодня в школу не пошла. Тебе никто не звонил, кроме Лахарева, и еще кто-то с работы - я записала. Да, чуть не забыла! Рубашкин - несколько раз. Отчаянно добивался, куда ты уехал…
– Когда? Когда Рубашкин звонил? - закричал Горлов.
– Через день после твоего отъезда и совсем недавно, чуть ли не вчера.
– Он ничего не просил передать?
– Нет, было плохо слышно, мне показалось, он звонил издалека, по междугородней. Ты скоро приедешь?
– Я сумку сдал сдуру, теперь придется ждать, пока багаж разгрузят и привезут. Час ждать - не меньше. Порядки в "Аэрофлоте" еще те! - соврал Горлов.
– Можешь не торопиться, я сейчас пирог поставлю. Никитка услышал и закапризничал, просит с капустой.
Горлов вспомнил, что в Адлере проходил мимо лотка с мандаринами и спелой айвой, но почему-то в голову не пришло купить.
"Может быть, успею на рынок, скажу, что с юга", - решил он, нащупав в кармане толстую пачку десятирублевок.
Спустившись из переполненного людьми зала вылета, Горлов вышел к стоянке такси. Очередь за машинами скопилась часа на два, в толпе ожесточенно ругались.
Он поднялся на верхний пандус и подошел к только что освободившейся "Волге" - водитель еще не успел зажечь зеленый огонек.
– Выручай, командир! Надо!
– Посадка только на стоянке. Здесь не могу, диспетчер увидит - хана, - равнодушно ответил шофер и щелчком выбросил недокуренную сигарету.
Горлов просунул в приоткрытое окошко сложенные трубочкой двадцать рублей.
– Отъезжай, я внизу сяду, где темно, - сказал Горлов и, почувствовав, как выскальзывают из пальцев десятки, быстро пошел вниз. Машина фыркнула мотором и медленно поехала вслед.
– Куда ехать? - спросил таксист, едва Горлов захлопнул дверцу.
– Из конца в конец, - пожалев, что не догадался заранее спросить у Ларисы, ответил Горлов.
– Из этого конца в тот - полтинник, а с того в этот - весь стольник! - рассудительно сказал шофер. - А что прежде дал - уже списано согласно договоренности!
– Да, где же такие цены? Гадство! - возмутился Горлов.
– Так говорят, что скоро у нас рыночная, понимаешь ли, экономика. Куда ж деваться? Слесарне дай, на мойке отстегни, мастера не забудь, а под гаишника влететь - совсем беда. А ведь еще и план - как закон. Из собственного кармана вынь, но на план положь!
Они объехали вокруг темной привокзальной площади и вернулись к зданию аэропорта. Когда проезжали мимо стоянки, почти под колеса бросилось несколько человек. Мужчина со зло перекошенным лицом что-то кричал, пытаясь на ходу открыть дверцу, предусмотрительно запертую шофером. Горлов испугался, что разобьют стекла или перевернут машину, но они, благополучно проехали мимо и остановились напротив калитки служебного входа.
Ждать пришлось недолго. Лариса успела переодеться. На ней было длинное пальто из мягкой, облегающей кожи, непокрытые волосы блестели от капелек дождя.
– Обычно я езжу на работу в форме, а в этот раз будто знала, что встречу тебя, - заметив Горлова, она едва заметно улыбнулась.
"Какая разница?" - подумал Горлов, но спросил, куда ехать.
– Сперва довезем тебя! - неожиданно резко ответила Лариса и заметив, что он собрался возразить, добавила: "Очень прошу - не спорь. Мне так легче".
Перед тем, как сесть в машину, она обернулась назад.
– Подожди, пока самолет взлетит. Есть такая примета: пожелать благополучной посадки, когда машина отрывается от полосы.
Рев реактивных двигателей разодрал тишину и шелест дождя по асфальту.
– Это - "Ту-134" по прозвищу "свисток". Прислушайся: он на взлете свистит, - сказала она, глядя, как исчезают во влажной темноте мигающие бортовые огни.
– Я так тебя люблю, ты просто не представляешь, что со мной сделал, - сказала она и откинулась на спинку сиденья. - А теперь поедем.
– После того, как встретил тебя в Москве, я уже не надеялся снова увидеть. Ты была такой…, такой недосягаемой и красивой, как Полярная Звезда в летнем небе, - говорил он, обнимая ее за плечи.
– Я вообще о тебе не думала. Было что-то неосязаемое, какое-то ощущение - женщины это чувствуют. Но это было не о тебе - как девичьи грезы, непонятно о ком.
– Я знаю, о чем ты говоришь, - сказал Горлов.
– Нет! Мужчины иначе все воспринимают, ты не можешь понять…
– Ты не права, - Горлов выбросил сигарету и, притянув ее к себе, поцеловал, едва касаясь.
Ее губы остались неподвижными; в них не было теплоты и мягкости - они не открылись навстречу, но все же, - он это чувствовал, - отвечали на его поцелуй.
Отодвинувшись, Лариса смотрела на него широко раскрытыми глазами - в них вспыхивали, отражаясь, огоньки встречных машин.
– У нас в эскадрилье все просто с ума сошли на сексе. На всех ночевках кто-то с кем-то спит, иногда меняются партнерами, а в полете девчонки перемывают мужикам косточки. А я не могу, мне от этого противно до тошноты.
– Ты часто изменяла мужу? - спросил Горлов.
– Это нечестный вопрос! Я ведь не спрашиваю, как ты относишься к своей жене.
– Но я спрашиваю, - настаивал Горлов. Ему вдруг показалось это очень важным.
– Ты хочешь сказать, что тебе небезразлично?
– Точно не знаю. В ресторане ты очень хорошо сказала… вспомнил, именно так: "Тебя я за плечи возьму, я сам не знаю - что к чему!" Хотя, нет. Сейчас я точно знаю одно - я хочу тебя! Боюсь, ты смутишься, если рассказывать подробно. Но теперь вижу, что это случилось, как только тебя увидел - тогда, в первый раз!
– Боренька! - прошептала она. - Боренька! Никогда не говори мне ничего пошлого и ненужного. Я цепенею от лжи и гадости. И ни о чем сейчас не спрашивай. Я сама тебя найду, когда буду готова, когда переживу… Если бы ты знал, как тяжело тебя отпускать!
Он почувствовал, что она вот-вот заплачет, и погладил ее по волосам.