Страница:
Как-то он заметил, что за ним следят. Поначалу взволновался, но, осторожно расспрашивая приятелей, узнал, что наружное наблюдение ведется за всеми: за некоторыми постоянно, а за большинством периодически, по три-четыре дня в месяц. Приходилось регулярно ходить на партсобрания. Они длились по несколько часов монотонно, как сезон дождей в Южной Азии. Сурков чувствовал постоянное напряжение, и его одолевало странное ощущение нереальности окружающего.
Пребывание в Москве продолжалось двух лет, пока один из начальников не намекнул, что дальнейшему продвижению мешает холостяцкое положение Суркова. Досадный пробел в своей биографии Алексей Анатольевич ликвидировал быстро и радикально посредством внимательного анализа личных дел студенток Института иностранных языков. В результате как бы случайного знакомства он женился на выпускнице английского отделения, дочери второго секретаря Тюменского Обкома, которая была счастлива получить московскую прописку без всяких хлопот с папиной стороны.
Не прошло и трех месяцев, как Сурков получил назначение, о каком и мечтать не смел: советником посольства в Лондоне. Место считалось одним из самых престижных, попасть в Англию стремились многие, но выпало - Суркову.
Был, правда, слушок, что не обошлось без вмешательства тестя, а заместитель начальника ПГУ Крючков, курировавший тогда европейское направление, так тот прямо сказал: "Партия - великая направляющая сила. Направит, куда надо, если состоишь с ней в близком родстве".
Перед отъездом Суркову пришлось два месяца отлежать в госпитале. Ему сделали несколько пластических операций, изменив черты лица, и приучили к новым двигательным стереотипам, чтобы никто из прежних знакомых не опознал его по походке или характерным жестам.
Но Лондон стоил таких жертв! Дипломатический паспорт, положение руководителя резидентуры - Сурков сравнительно быстро занял эту должность - вернули ему душевное равновесие и почти утраченный за время, проведенное в Москве, интерес к жизни.
Конечно, не бывает меда без ложки дегтя. Положение Суркова напрочь исключало возможность завести легкую интрижку на службе, тем более - за стенами посольства. Но это его не слишком тяготило. Постепенно Сурков открыл для себя множество способов доставлять себе удовольствия помимо женщин. Он научился распознавать и ценить хорошие вина, стал настоящим знатоком кулинарного искусства и навсегда отказался от сигарет, сменив их на легкие голландские сигары. Постепенно Сурков пристрастился к дорогим английским костюмам, тонкой итальянской обуви и шелковому белью, но заключительным аккордом, своеобразным апофеозом его самоусовершенствования стало умение наслаждаться каждой свободной минутой.
– Ничто не ценится так дешево, и не стоит так дорого, как время! - часто повторял Сурков, но мало кто понимал, что он имеет в виду.
За годы, проведенные в Лондоне, Сурков стал большим джентльменом, чем натуральные британские лорды, и законченным, убежденным сибаритом. Хотя если бы кто-нибудь осмелился назвать его так, то вызвал бы обиду и возмущение. Ведь в русском языке слово "сибарит" звучало так же оскорбительно, как "педераст"!
Ко всему прочему Сурков сумел значительно пополнить свой тайный банковский счет, поскольку единолично курировал особо деликатную линию загранразведки - финансирование братских и дружественных партий, а также всевозможные фирмы "друзей", несчетно расплодившиеся в 80-х годах.
Начало судьбоносных перемен он воспринял без особых эмоций. Горбачев ему нравился, и, - что немаловажно, - симпатия была взаимной. С будущим прорабом перестройки Сурков познакомился во время первой зарубежной поездки только что назначенного секретаря ЦК. Их деловая беседа длилась почти час, вдвое дольше намеченного и продолжилась за ужином в одном из ресторанов, куда Горбачев приехал поздно вечером, нарушив все мыслимые инструкции и нормы протокола.
Поэтому Сурков не слишком удивился, когда осенью 86-го года его вызвали в ЦК и предложили возглавить Ленинградское управление, второе по важности и значению после Московского.
Конечно, сниматься с насиженного места не хотелось, но делать было нечего. К тому же Сурков понимал, что на загранработе у него не было перспективы роста, и возраст уже не вполне соответствовал неписаным правилам их ведомства.
Вопреки некоторым опасениям в Ленинграде все устроилось, как нельзя лучше. Подобрав толковых заместителей, Сурков редко вмешивался в текущие дела, казавшиеся мелкими и не заслуживающими никакого внимания, а вопросы основного, пятого направления казались бессмысленными, вызывая порой ощущение брезгливости. Впрочем, многотрудная работа нескольких тысяч сотрудников его управления двигалась будто сама собой, по давно отлаженным схемам, как машина съезжающая с невысокой горки по наезженной колее, а Алексей Анатольевич все чаще ловил себя на мысли, что важнейшим побудительным мотивом его решений стал короткий тезис: "лишь бы меня не трогали!".
Да, вот таким человеком был начальник Управления КГБ по Ленинграду и Ленинградской области, в одночасье отвлекший многие беды от безвестных жителей города-героя Петра Андреевича Рубашкина и Бориса Петровича Горлова.
2.17. Один день генерала Суркова и всех других
2.17.1. Спозаранку
2.17.2 Полдень следователя Беркесова
2.17.3. Полдень подполковника Коршунова
Пребывание в Москве продолжалось двух лет, пока один из начальников не намекнул, что дальнейшему продвижению мешает холостяцкое положение Суркова. Досадный пробел в своей биографии Алексей Анатольевич ликвидировал быстро и радикально посредством внимательного анализа личных дел студенток Института иностранных языков. В результате как бы случайного знакомства он женился на выпускнице английского отделения, дочери второго секретаря Тюменского Обкома, которая была счастлива получить московскую прописку без всяких хлопот с папиной стороны.
Не прошло и трех месяцев, как Сурков получил назначение, о каком и мечтать не смел: советником посольства в Лондоне. Место считалось одним из самых престижных, попасть в Англию стремились многие, но выпало - Суркову.
Был, правда, слушок, что не обошлось без вмешательства тестя, а заместитель начальника ПГУ Крючков, курировавший тогда европейское направление, так тот прямо сказал: "Партия - великая направляющая сила. Направит, куда надо, если состоишь с ней в близком родстве".
Перед отъездом Суркову пришлось два месяца отлежать в госпитале. Ему сделали несколько пластических операций, изменив черты лица, и приучили к новым двигательным стереотипам, чтобы никто из прежних знакомых не опознал его по походке или характерным жестам.
Но Лондон стоил таких жертв! Дипломатический паспорт, положение руководителя резидентуры - Сурков сравнительно быстро занял эту должность - вернули ему душевное равновесие и почти утраченный за время, проведенное в Москве, интерес к жизни.
Конечно, не бывает меда без ложки дегтя. Положение Суркова напрочь исключало возможность завести легкую интрижку на службе, тем более - за стенами посольства. Но это его не слишком тяготило. Постепенно Сурков открыл для себя множество способов доставлять себе удовольствия помимо женщин. Он научился распознавать и ценить хорошие вина, стал настоящим знатоком кулинарного искусства и навсегда отказался от сигарет, сменив их на легкие голландские сигары. Постепенно Сурков пристрастился к дорогим английским костюмам, тонкой итальянской обуви и шелковому белью, но заключительным аккордом, своеобразным апофеозом его самоусовершенствования стало умение наслаждаться каждой свободной минутой.
– Ничто не ценится так дешево, и не стоит так дорого, как время! - часто повторял Сурков, но мало кто понимал, что он имеет в виду.
За годы, проведенные в Лондоне, Сурков стал большим джентльменом, чем натуральные британские лорды, и законченным, убежденным сибаритом. Хотя если бы кто-нибудь осмелился назвать его так, то вызвал бы обиду и возмущение. Ведь в русском языке слово "сибарит" звучало так же оскорбительно, как "педераст"!
Ко всему прочему Сурков сумел значительно пополнить свой тайный банковский счет, поскольку единолично курировал особо деликатную линию загранразведки - финансирование братских и дружественных партий, а также всевозможные фирмы "друзей", несчетно расплодившиеся в 80-х годах.
Начало судьбоносных перемен он воспринял без особых эмоций. Горбачев ему нравился, и, - что немаловажно, - симпатия была взаимной. С будущим прорабом перестройки Сурков познакомился во время первой зарубежной поездки только что назначенного секретаря ЦК. Их деловая беседа длилась почти час, вдвое дольше намеченного и продолжилась за ужином в одном из ресторанов, куда Горбачев приехал поздно вечером, нарушив все мыслимые инструкции и нормы протокола.
Поэтому Сурков не слишком удивился, когда осенью 86-го года его вызвали в ЦК и предложили возглавить Ленинградское управление, второе по важности и значению после Московского.
Конечно, сниматься с насиженного места не хотелось, но делать было нечего. К тому же Сурков понимал, что на загранработе у него не было перспективы роста, и возраст уже не вполне соответствовал неписаным правилам их ведомства.
Вопреки некоторым опасениям в Ленинграде все устроилось, как нельзя лучше. Подобрав толковых заместителей, Сурков редко вмешивался в текущие дела, казавшиеся мелкими и не заслуживающими никакого внимания, а вопросы основного, пятого направления казались бессмысленными, вызывая порой ощущение брезгливости. Впрочем, многотрудная работа нескольких тысяч сотрудников его управления двигалась будто сама собой, по давно отлаженным схемам, как машина съезжающая с невысокой горки по наезженной колее, а Алексей Анатольевич все чаще ловил себя на мысли, что важнейшим побудительным мотивом его решений стал короткий тезис: "лишь бы меня не трогали!".
Да, вот таким человеком был начальник Управления КГБ по Ленинграду и Ленинградской области, в одночасье отвлекший многие беды от безвестных жителей города-героя Петра Андреевича Рубашкина и Бориса Петровича Горлова.
2.17. Один день генерала Суркова и всех других
2.17.1. Спозаранку
Утро генерала Суркова началось как обычно - с крепкого кофе, с которым превосходно сочетались в меру разогретые тосты, черная икра и ломтики швейцарского сыра, закупленного в валютном магазине для иностранных дипломатов. Вкусив пищу земную, Алексей Анатольевич раскурил тонкую сигару любимого сорта "Сигарелла", и приступил к пище для ума. Последняя, к сожалению, была не первой и даже не второй свежести: английские издания "Таймс", "Гардиан" и "Файненшнл таймс" поступали с двухдневным опозданием, а американские "Вашингтон пост" или "Чикаго трибюн" задерживались на неделю и дольше. Ясно, что особый интерес у Суркова вызывали страницы с биржевыми курсами и финансовые новости.
Однако в этот день покойный распорядок был нарушен верещанием аппарата правительственной связи. По линии ЗАС[20] звонил первый заместитель председателя КГБ.
– Разобрался, что у тебя натворили? - не поздоровавшись, спросил он. Голос был искажен, каждое слово многократно повторялось, звуки набегали друг на друга, как в фантастических фильмах.
– Работа у нас творческая, каждый день что-нибудь творим, - осторожно пошутил Сурков.
– Готовь развернутую справку. Пришлешь с курьером, а лучше сам приезжай, если хочешь, чтобы голова на плечах осталась! Докладываем в ЦК: судя по всему, "Самый первый"[21] уже в курсе. Такого позора наша Контора отродясь не видывала!
Сурков не понимал, что случилось, пока не услышал, что-то о "Литературной газете", но переспрашивать поостерегся. Повесив трубку, он вызвал помощника и велел срочно принести.
– Так вот же она, в докладной папке. Дежурный ночью поднес, как только из Москвы привезли, - оправдываясь, сказал тот.
Сурков отложил "Гардиан" и, брезгливо поморщившись, взялся за "Литературку". Дойдя до четырнадцатой страницы, он вслух обматерил белый свет, но тут же взял себя в руки.
– Товарищ генерал, разрешите идти? - напомнил о себе стоявший навытяжку помощник.
– Надо принимать меры, - буркнул Сурков. - Жди!
Не прочтя и половины, Алексей Анатольевич вник в главное: утвержденный им план засвечен со всех сторон. Полугодовая работа десятков сотрудников перечеркнута одной газетной страницей. Он чувствовал, что автор, - этот, как его, Щекочихин? - знает гораздо больше, а написанное - хитрый намек: дескать, стойте, ребята, не то хуже будет!" Прочитав последние строчки с благодарностью какому-то Рубашкину, Сурков понял, что именно с этого, так называемого "ленинградского журналиста", следует распутывать клубок, чтобы выйти на источник утечки.
Фамилия была знакомой, сосредоточившись, генерал вспомнил неприятный инцидент в Смольном и, что он недавно санкционировал спецмероприятие в отношение Рубашкина.
– Почему этот тип не в больнице?
– Не могу знать, товарищ генерал! - тут же воскликнул помощник.
– А должен! Должен знать, - бросив на стол очки, сказал Сурков. - Через пятнадцать минут принеси на подпись распоряжение!
– Есть! - помощник открыл блокнот и приготовился стенографировать.
– Первое: убрать все это, - Сурков показал на столик с остатками завтрака и замолчал, пытаясь вспомнить конкретных исполнителей и кодовые названия мероприятий.
– Второе: все активные действия по операциям "Дымок" и эту, как ее… "Волкоебы"…
– …"Волкодавы", товарищ генерал!
– … да, "Волкодавы". Щенки сопливые, а не волкодавы! Срать научились, а подтираться - дядя? - раздраженно воскликнул Сурков и, глубоко вздохнув, продолжил ровным, намеренно тихим голосом. - Повторяю: активность по "Дымку" и "Волкодавам" приостановить. Соответствующие шифрограммы - в адрес всех райотделов по городу и области. Начальников направлений и служб Управления ознакомить под расписку. Немедленно!
– Третье: эту пакость, - Сурков двумя пальцами приподнял над столом газету и сразу выпустил, - размножить, и в пятую службу, чтобы знали засранцы, о чем писать объяснительные.
– Понедельные сводки по операциям - немедленно на стол! К шестнадцати ноль-ноль от всех героев собрать рапорты, - Сурков сделал ударение на втором слоге, и прозвучало громко, как хлопок: "Рапорты!".
– И последнее. Совещание в девятнадцать - подготовь список. Участвуют мои заместители, начальники отделов и секторов, вплоть до ведущих по линиям, а также все причастные. Начальника инспекции по личному составу - ко мне. Какой же разбор полетов без Особой инспекции? Я им покажу волкодавов. Все!
– Десять ноль восемь! Разрешите выполнять? - прежде, чем вытянуть руки по швам, помощник демонстративно посмотрел на часы. Из отведенных пятнадцати минут генерал занял почти десять. Времени оставалось очень мало.
– Печку за тебя, мудилу, кто будет включать? - прикрикнул Неверхов на водителя.
– Включена на всю катушку, товарищ капитан!
– На всю, говоришь, Катюшку? - передразнил Неверхов. - Хреновая у твоей Катюшки печка, хреновая! У настоящей бабы хуй в пизде теплее, чем в варежке - вот это печка. Да, как в валенке, только в мокром.
Услышав, как заржал водитель, он довольно усмехнулся: шутка - она и в Африке шутка! - Неверхов достал из кармана плоскую бутылку дагестанского коньяка и, отвинтив крышку, глотнул в полную душу. Вмиг согрело и потянуло в сон, но прежде, чем задремать, - специально сел сзади, - Неверхов мысленно перебрал все действия и остался доволен: тайник для закладки соорудили с умом. Место глухое, но трасса на Финляндию рядом. Тут же, и километра не будет, валютный кемпинг, где ночует зарубежная шоферня. И дураку ясно, откуда и как попали в лес возле села Красномайское израильские автоматы.
А дембелей, которых выдернули из саперной части копать и слаживать, уже везут в Пулково и по одному посадят в разные самолеты. Сегодня же разлетятся в свои чуркменистаны, а если и сболтнут… Что ж, пусть болтают! Подумаешь, яма под блиндаж - что тут такого? У армейских дури по самую маковку, и не такое придумают, чтобы у солдата минуты лишней не было, тем более перед отправкой!
Осталась самая малость: загрузиться на базе израильскими "Узи", довезти до места и забросать землей, а сверху снегом. Не забыть зашить ящики в мешки из-под картошки: якобы для маскировки!
Остальное сделают товарищи. Найдут какого-нибудь слабонервного, лучше в очках и с бородой, чтобы признался и указал место, а раскрыть закладку - вообще плевое дело! Глядишь, внеочередная звезда засветит. "Плох тот капитан, который не хочет стать майором!" - сам с собой пошутил Неверхов.
Загудел зуммер рации.
– Вас! - обернулся с переднего сиденья молоденький лейтенант, только что вылупившийся из Минской "вышки"[22].
– Неверхов слушает! - взяв трубку, представился капитан. - Понял, товарищ полковник, отставить! Да, понял, что все отставить. Через час будем! Есть, сразу же к вам!
– Пожар у них, что ли? - огорченно вздохнул Неверхов, рассчитавший взять отгул и завалиться спать после суток без горячей еды, да на крепком морозе.
– Все хорошо, я по дороге сказку про Русалочку рассказывал, вечером, на обратном пути обещал досказать.
– Говорят, новый садик открывается. Здесь, на Пушкарской, совсем рядом. Может переведем его туда?
– Решай, - Горлов пожал плечами и пошел на кухню завтракать.
– Чуть не забыла! Минут пять назад Лахарев звонил, что-то срочное. Я сказала, как ты велел: снежные заносы, выбраться не можешь, приедешь рано утром прямо на работу, не заезжая домой.
– Правильно! - проглотив кашу, одобрил Горлов, подумав, что Слава звонил неспроста. Видимо, его ищут и вовсе не с работы. Ему вдруг показалось, что он в последний раз сидит у себя на теплой кухне, уплетая овсянку, сваренную, как он любил: на воде, без соли, сахара и масла. Горлов представил, как в проходной вахтер отберет у него пропуск, а рядом появятся эти, в штатском. Или остановят на улице: "Пройдемте, гражданин Горлов, вы арестованы!" Нет - "Задержаны!" - и втиснут в черную "Волгу". Он думал об этом грустно, как о неизбежном.
– Почему ты не ешь колбасу? Из кооперативного ларька - жутко дорогая.
– Гадость! - сморщился Горлов. - Лучше на рынке взять кусок мяса, чем тратить деньги на эту дрянь.
– Боренька, тебе не приходило в голову, что этот обыск связан с твоими краснодарскими кооперативщиками? Цветков какой-то скользкий. Все время смеется, а сам, между прочим, себе на уме. Ты хоть сосчитал, сколько денег от него получил? За полгода тысяч сорок - не меньше. Нам их и тратить некуда, нигде ничего не достать.
– Машину купим! - буркнул Горлов.
– Это тысяч десять, ну, - пятнадцать, если с переплатой. А остальные?
– Остальные пусть лежат.
– И еще звонил Рубашкин, просил перезвонить. Он знает, что ты уже дома - невпопад добавила Нина.
– Чай совсем никакой, - заметил Горлов.
– Свежий, к твоему приходу заварила. Этот турецкий, сколько ни сыпь - бес толку. Индийский, который ты в заказе принес, давно кончился. А другого нигде нет, даже грузинский исчез, все магазины обегала, - Нина оправдывалась, будто чувствуя вину. Она еще что-то говорила, когда Горлов потянул ее со стула и крепко обнял.
– Подожди, я еще постель не убрала, - отстраняясь, сказала она.
– Ты мудрая жена. Зачем дважды делать одно и тоже? - приглушенно спросил Горлов, языком приоткрывая ее губы. - Ну, пойдем же!
– Ты - как с цепи сорвался, - притворившись недовольной, сказала Нина. Под халатом у нее ничего не было, и ему показалось, что от подушки пахнет сладким с ванилью, будто пекли сдобу.
– Ох, больно - вскрикнула Нина, но не отодвинулась, а еще теснее прижалась, до основания вбирая его отвердевшую плоть. Чувство слияния было таким острым и нежным, что он испугался, когда на миг сбилось сердце.
Они долго лежали, не размыкая объятий. Горлову не хотелось шевелиться, он чувствовал, что засыпает.
– Господи, у меня же тесто пропадет, пора пирог ставить! - словно очнувшись, спохватилась Нина.
– С корицей и ванилью? - сонно спросил Горлов, но она не расслышала. Неожиданно он вспомнил Ларису и будто услышал ее голос: "Доброе утро, мой миленький!".
– Какой же я маленький? - пробовал возражать он, пока не понял, что уже спит. И в последние, зыбкие секунды между сном и явью жуткая тоска невозвратной потери пронзила, отдаваясь почти физической болью.
"Почему мне так худо? Так не бывает, так не может быть! Ничего не надо, только бы снова ее увидеть!" - успел подумать Горлов. Шелест и перестук больших настенных часов утихли, и он ощутил покойную, обволакивающую тяжесть перед темным, абсолютным нечувствием.
Однако в этот день покойный распорядок был нарушен верещанием аппарата правительственной связи. По линии ЗАС[20] звонил первый заместитель председателя КГБ.
– Разобрался, что у тебя натворили? - не поздоровавшись, спросил он. Голос был искажен, каждое слово многократно повторялось, звуки набегали друг на друга, как в фантастических фильмах.
– Работа у нас творческая, каждый день что-нибудь творим, - осторожно пошутил Сурков.
– Готовь развернутую справку. Пришлешь с курьером, а лучше сам приезжай, если хочешь, чтобы голова на плечах осталась! Докладываем в ЦК: судя по всему, "Самый первый"[21] уже в курсе. Такого позора наша Контора отродясь не видывала!
Сурков не понимал, что случилось, пока не услышал, что-то о "Литературной газете", но переспрашивать поостерегся. Повесив трубку, он вызвал помощника и велел срочно принести.
– Так вот же она, в докладной папке. Дежурный ночью поднес, как только из Москвы привезли, - оправдываясь, сказал тот.
Сурков отложил "Гардиан" и, брезгливо поморщившись, взялся за "Литературку". Дойдя до четырнадцатой страницы, он вслух обматерил белый свет, но тут же взял себя в руки.
– Товарищ генерал, разрешите идти? - напомнил о себе стоявший навытяжку помощник.
– Надо принимать меры, - буркнул Сурков. - Жди!
Не прочтя и половины, Алексей Анатольевич вник в главное: утвержденный им план засвечен со всех сторон. Полугодовая работа десятков сотрудников перечеркнута одной газетной страницей. Он чувствовал, что автор, - этот, как его, Щекочихин? - знает гораздо больше, а написанное - хитрый намек: дескать, стойте, ребята, не то хуже будет!" Прочитав последние строчки с благодарностью какому-то Рубашкину, Сурков понял, что именно с этого, так называемого "ленинградского журналиста", следует распутывать клубок, чтобы выйти на источник утечки.
Фамилия была знакомой, сосредоточившись, генерал вспомнил неприятный инцидент в Смольном и, что он недавно санкционировал спецмероприятие в отношение Рубашкина.
– Почему этот тип не в больнице?
– Не могу знать, товарищ генерал! - тут же воскликнул помощник.
– А должен! Должен знать, - бросив на стол очки, сказал Сурков. - Через пятнадцать минут принеси на подпись распоряжение!
– Есть! - помощник открыл блокнот и приготовился стенографировать.
– Первое: убрать все это, - Сурков показал на столик с остатками завтрака и замолчал, пытаясь вспомнить конкретных исполнителей и кодовые названия мероприятий.
– Второе: все активные действия по операциям "Дымок" и эту, как ее… "Волкоебы"…
– …"Волкодавы", товарищ генерал!
– … да, "Волкодавы". Щенки сопливые, а не волкодавы! Срать научились, а подтираться - дядя? - раздраженно воскликнул Сурков и, глубоко вздохнув, продолжил ровным, намеренно тихим голосом. - Повторяю: активность по "Дымку" и "Волкодавам" приостановить. Соответствующие шифрограммы - в адрес всех райотделов по городу и области. Начальников направлений и служб Управления ознакомить под расписку. Немедленно!
– Третье: эту пакость, - Сурков двумя пальцами приподнял над столом газету и сразу выпустил, - размножить, и в пятую службу, чтобы знали засранцы, о чем писать объяснительные.
– Понедельные сводки по операциям - немедленно на стол! К шестнадцати ноль-ноль от всех героев собрать рапорты, - Сурков сделал ударение на втором слоге, и прозвучало громко, как хлопок: "Рапорты!".
– И последнее. Совещание в девятнадцать - подготовь список. Участвуют мои заместители, начальники отделов и секторов, вплоть до ведущих по линиям, а также все причастные. Начальника инспекции по личному составу - ко мне. Какой же разбор полетов без Особой инспекции? Я им покажу волкодавов. Все!
– Десять ноль восемь! Разрешите выполнять? - прежде, чем вытянуть руки по швам, помощник демонстративно посмотрел на часы. Из отведенных пятнадцати минут генерал занял почти десять. Времени оставалось очень мало.
* * *
Пробуксовав на выезде, "Волга" зацепилась за выскобленное до асфальта шоссе и сразу набрала скорость.– Печку за тебя, мудилу, кто будет включать? - прикрикнул Неверхов на водителя.
– Включена на всю катушку, товарищ капитан!
– На всю, говоришь, Катюшку? - передразнил Неверхов. - Хреновая у твоей Катюшки печка, хреновая! У настоящей бабы хуй в пизде теплее, чем в варежке - вот это печка. Да, как в валенке, только в мокром.
Услышав, как заржал водитель, он довольно усмехнулся: шутка - она и в Африке шутка! - Неверхов достал из кармана плоскую бутылку дагестанского коньяка и, отвинтив крышку, глотнул в полную душу. Вмиг согрело и потянуло в сон, но прежде, чем задремать, - специально сел сзади, - Неверхов мысленно перебрал все действия и остался доволен: тайник для закладки соорудили с умом. Место глухое, но трасса на Финляндию рядом. Тут же, и километра не будет, валютный кемпинг, где ночует зарубежная шоферня. И дураку ясно, откуда и как попали в лес возле села Красномайское израильские автоматы.
А дембелей, которых выдернули из саперной части копать и слаживать, уже везут в Пулково и по одному посадят в разные самолеты. Сегодня же разлетятся в свои чуркменистаны, а если и сболтнут… Что ж, пусть болтают! Подумаешь, яма под блиндаж - что тут такого? У армейских дури по самую маковку, и не такое придумают, чтобы у солдата минуты лишней не было, тем более перед отправкой!
Осталась самая малость: загрузиться на базе израильскими "Узи", довезти до места и забросать землей, а сверху снегом. Не забыть зашить ящики в мешки из-под картошки: якобы для маскировки!
Остальное сделают товарищи. Найдут какого-нибудь слабонервного, лучше в очках и с бородой, чтобы признался и указал место, а раскрыть закладку - вообще плевое дело! Глядишь, внеочередная звезда засветит. "Плох тот капитан, который не хочет стать майором!" - сам с собой пошутил Неверхов.
Загудел зуммер рации.
– Вас! - обернулся с переднего сиденья молоденький лейтенант, только что вылупившийся из Минской "вышки"[22].
– Неверхов слушает! - взяв трубку, представился капитан. - Понял, товарищ полковник, отставить! Да, понял, что все отставить. Через час будем! Есть, сразу же к вам!
– Пожар у них, что ли? - огорченно вздохнул Неверхов, рассчитавший взять отгул и завалиться спать после суток без горячей еды, да на крепком морозе.
* * *
– Никитка не капризничал? - спросила Нина, едва Горлов вошел в квартиру.– Все хорошо, я по дороге сказку про Русалочку рассказывал, вечером, на обратном пути обещал досказать.
– Говорят, новый садик открывается. Здесь, на Пушкарской, совсем рядом. Может переведем его туда?
– Решай, - Горлов пожал плечами и пошел на кухню завтракать.
– Чуть не забыла! Минут пять назад Лахарев звонил, что-то срочное. Я сказала, как ты велел: снежные заносы, выбраться не можешь, приедешь рано утром прямо на работу, не заезжая домой.
– Правильно! - проглотив кашу, одобрил Горлов, подумав, что Слава звонил неспроста. Видимо, его ищут и вовсе не с работы. Ему вдруг показалось, что он в последний раз сидит у себя на теплой кухне, уплетая овсянку, сваренную, как он любил: на воде, без соли, сахара и масла. Горлов представил, как в проходной вахтер отберет у него пропуск, а рядом появятся эти, в штатском. Или остановят на улице: "Пройдемте, гражданин Горлов, вы арестованы!" Нет - "Задержаны!" - и втиснут в черную "Волгу". Он думал об этом грустно, как о неизбежном.
– Почему ты не ешь колбасу? Из кооперативного ларька - жутко дорогая.
– Гадость! - сморщился Горлов. - Лучше на рынке взять кусок мяса, чем тратить деньги на эту дрянь.
– Боренька, тебе не приходило в голову, что этот обыск связан с твоими краснодарскими кооперативщиками? Цветков какой-то скользкий. Все время смеется, а сам, между прочим, себе на уме. Ты хоть сосчитал, сколько денег от него получил? За полгода тысяч сорок - не меньше. Нам их и тратить некуда, нигде ничего не достать.
– Машину купим! - буркнул Горлов.
– Это тысяч десять, ну, - пятнадцать, если с переплатой. А остальные?
– Остальные пусть лежат.
– И еще звонил Рубашкин, просил перезвонить. Он знает, что ты уже дома - невпопад добавила Нина.
– Чай совсем никакой, - заметил Горлов.
– Свежий, к твоему приходу заварила. Этот турецкий, сколько ни сыпь - бес толку. Индийский, который ты в заказе принес, давно кончился. А другого нигде нет, даже грузинский исчез, все магазины обегала, - Нина оправдывалась, будто чувствуя вину. Она еще что-то говорила, когда Горлов потянул ее со стула и крепко обнял.
– Подожди, я еще постель не убрала, - отстраняясь, сказала она.
– Ты мудрая жена. Зачем дважды делать одно и тоже? - приглушенно спросил Горлов, языком приоткрывая ее губы. - Ну, пойдем же!
– Ты - как с цепи сорвался, - притворившись недовольной, сказала Нина. Под халатом у нее ничего не было, и ему показалось, что от подушки пахнет сладким с ванилью, будто пекли сдобу.
– Ох, больно - вскрикнула Нина, но не отодвинулась, а еще теснее прижалась, до основания вбирая его отвердевшую плоть. Чувство слияния было таким острым и нежным, что он испугался, когда на миг сбилось сердце.
Они долго лежали, не размыкая объятий. Горлову не хотелось шевелиться, он чувствовал, что засыпает.
– Господи, у меня же тесто пропадет, пора пирог ставить! - словно очнувшись, спохватилась Нина.
– С корицей и ванилью? - сонно спросил Горлов, но она не расслышала. Неожиданно он вспомнил Ларису и будто услышал ее голос: "Доброе утро, мой миленький!".
– Какой же я маленький? - пробовал возражать он, пока не понял, что уже спит. И в последние, зыбкие секунды между сном и явью жуткая тоска невозвратной потери пронзила, отдаваясь почти физической болью.
"Почему мне так худо? Так не бывает, так не может быть! Ничего не надо, только бы снова ее увидеть!" - успел подумать Горлов. Шелест и перестук больших настенных часов утихли, и он ощутил покойную, обволакивающую тяжесть перед темным, абсолютным нечувствием.
2.17.2 Полдень следователя Беркесова
– Вы меня утомили, Брусницын! - потеряв терпение, воскликнул подполковник Беркесов. - Я, старший следователь по особо важным делам, вместо допроса вынужден третий час читать вам лекцию по элементарным основам уголовного права. Поймите, наконец, никому неинтересно слушать о ваших литературных пристрастиях и ваших, как вы выражаетесь, мировоззрениях. У нас за мировоззрения не сажают! Сажают за противоправные деяния! В вашем деле таковых несколько. С наркотиками мы уже закончили в прошлый раз. Сегодняшний допрос касается антисоветских материалов, изъятых при обыске. Не перебивайте, пожалуйста! Я все ваши объяснения уже наизусть выучил, они гроша ломаного не стоят, поскольку есть заключение экспертизы. Так и быть, дам прочитать, надеюсь, вы его не съедите!
– У меня очков нет, - щурясь на слабо пропечатанный текст, напомнил Брусницын, и Беркесов тут же протянул ему вынутые из стола очки: "Извините, запамятовал!"
– Не повышайте голоса, - прервал его объяснения Беркесов. - Вы - арестованный и подозреваемый. Вот отсидите, выйдете на свободу - тогда и кричите. А пока ведите себя, как положено. Никаких к вам претензий не возникло, если бы этот альбом был советским. В советских изданиях непристойностей нет и быть не может - любуйтесь, сколько влезет!
– Это ты доченька? - устало спросил он. - Ну, не расстраивайся, с кем не бывает. К тому же тройка - не двойка, а четверть только началась, успеешь исправить. Что делаю? А что еще папа может делать на работе? Правильно, кошечка, - допрашиваю! Не бойся, вовсе не страшный, он тоже хочет исправиться. Вот поговорим, обсудим, он и исправится… Лет через пять обязательно исправится.
– Нет, сейчас отпустить не получится. Как же отпускать без наказания? Нельзя! Целую, кисонька, - еще сохранив теплую улыбку, Беркесов повернулся к Брусницыну: - Дочитывайте, Константин Владимирович. На следующей неделе мы с вами должны провести очные ставки со свидетелями и выйти на обвинительное заключение. Времени мало, можно сказать, его на такой объем эпизодов вообще нет.
– У вас есть дочь? - недоуменно спросил Брусницын.
– Есть. Что в этом удивительного?
– Конечно ничего! Но вы так ласково с ней говорили, будто очень добрый человек.
– Я действительно очень добрый, добрый ко всем, в том числе к вам. Но доброта только тогда чего-нибудь стоит, когда может себя защитить. Как говорил Ленин, добро должно быть с кулаками…
– Зачем же кулаки?
– Чтобы защищать себя и тех, кто дорог - родных, друзей, наконец, - Родину!
– Защищать от меня?
– Вы, уважаемый Константин Владимирович, совершили преступления, но вы - наш советский человек, и, уверен, искупите свою вину, поймете свои ошибки. Не от вас надо защищаться, а вас самого надо защищать…
– От кого? От Пастернака и Солженицына, которых вы даже не читали?
– Врут наши недруги, хотят представить Комитет сборищем недоумков. Из Пастернака я многое наизусть помню. Например: "…гул затих, я вышел на подмостки…". Или вот это: "Мне к людям хочется в колхоз, их утро гулом оживленно, я мир готов снести в щепу и всех построить поколонно…"
– Немножко не так. В оригинале: "Мне к людям хочется в толпу… Я все готов разнесть в щепу и всех поставить на колени…" - Брусницын оживился, его голос прогудел в полупустой комнате для допросов.
– Совершенно чуждая идеология! Не мог советский поэт так писать. В Советском Союзе люди - это не толпа, это - коллектив, и никому в голову не придет ставить их на колени. Вообще, Пастернак не мой писатель, так же как и ваш Солженицын. Я его, кстати, всего прочитал - от корки до корки. Скукотища, а пресловутый "Архипелаг" - гнусная клевета на Советский строй и Коммунистическую партию. Хорошо, что у вас Солженицына не было. Если бы нашли, я бы вам спуску не дал. Однако не будем спорить. Помните у Ленина: "Сосредоточимся не на том, что нас разъединяет, а на том, что объединяет", - дружелюбно согласился Беркесов.
Вновь заверещал телефон, на этот раз внутренний, с глухой крышкой вместо наборного диска.
– Я, товарищ генерал! - Беркесов вскочил со стула и вытянулся. - Нет, еще не закончил. Есть, отставить… Прошу десять минут, чтобы вывести подозреваемого и собрать документы. Понял, товарищ генерал! Есть, доложить все материалы в моем производстве!
– Ничего не поделаешь, Константин Владимирович, - осторожно положив трубку, улыбнулся Беркесов. - Придется прерваться. Вами на самом верху интересуются, но, поверьте: я, как следователь, как лицо процессуально независимое сделаю все, чтобы вас наказали, как можно мягче. Может быть, даже условно? Ведь вы уже многое поняли…
– Вывести арестованного! - заметив вызванного сигнальной кнопкой конвоира, неожиданно резко закончил Беркесов.
– У меня очков нет, - щурясь на слабо пропечатанный текст, напомнил Брусницын, и Беркесов тут же протянул ему вынутые из стола очки: "Извините, запамятовал!"
Для служебного пользования Экз. № 1– Почему непристойное содержание? Это же картины всемирно известных художников! Они в Эрмитаже висят, у нас печатались! В СССР! - размахивая очками, вскричал Брусницын.
Управление по охране государственных тайн в печати при Леноблгорисполкомах (Леноблгорлит)
Исх. № 196/дсп от 27.01.90 г.
Экспертное заключение
"…"
1. Фотография с неизвестной картины политически вредного содержания, на которой изображены главари фашизма, диссидент-антисоветчик Солженицын и другие одиозные личности негативной направленности. Изданию и распространению в СССР не подлежит[23].
2. Альбом на итальянском языке "Capolavoro dell'arte" содержит эскизы и рисунки непристойного содержания. Ввозу и распространению в СССР не подлежит[24].
– Не повышайте голоса, - прервал его объяснения Беркесов. - Вы - арестованный и подозреваемый. Вот отсидите, выйдете на свободу - тогда и кричите. А пока ведите себя, как положено. Никаких к вам претензий не возникло, если бы этот альбом был советским. В советских изданиях непристойностей нет и быть не может - любуйтесь, сколько влезет!
3. Альбом-фотобиография "Цветаева". Напечатано антисоветским зарубежным издательством "Ардис" (США). Содержит фотографии Гумилева, казненного за участие в белогвардейском мятеже и эмигранта Ходасевича, занимавшегося антисоветской деятельностью за рубежом.Соскучившись, Беркесов хотел было отобрать заключение, но тут зазвонил телефон.
Предисловие к альбому наполнено клеветническими измышлениями по поводу судьбы М. Цветаевой и обстоятельствах ее смерти после возвращения в СССР.
Фотографии сопровождаются комментариями злобных антисоветчиков В. Набокова и Н. Мандельштам, жены осужденного за антисоветскую деятельность литератора-декадента О. Мандельштама.
В Советском Союзе изданию и распространению не подлежит.
4. Книга М. Зощенко "Перед восходом солнца". Издание антисоветского издательства "Международное литературное содружество" (США-ФРГ). Книга печаталась в сокращенном виде в журнале "Октябрь", 1948 г., была осуждена ЦК КПСС, как политически вредная, несущая антисоветский заряд. Впоследствии в СССР не переиздавалась.
Кроме того, издание содержит рекламу книг злобных антисоветчиков А. Авторханова, И. Бродского, Н. Бердяева, Г. Струве и других…
В поданном на экспертизу виде изданию и распространению не подлежит[25].
"…"
Начальник Управления Б.А. Марков
– Это ты доченька? - устало спросил он. - Ну, не расстраивайся, с кем не бывает. К тому же тройка - не двойка, а четверть только началась, успеешь исправить. Что делаю? А что еще папа может делать на работе? Правильно, кошечка, - допрашиваю! Не бойся, вовсе не страшный, он тоже хочет исправиться. Вот поговорим, обсудим, он и исправится… Лет через пять обязательно исправится.
– Нет, сейчас отпустить не получится. Как же отпускать без наказания? Нельзя! Целую, кисонька, - еще сохранив теплую улыбку, Беркесов повернулся к Брусницыну: - Дочитывайте, Константин Владимирович. На следующей неделе мы с вами должны провести очные ставки со свидетелями и выйти на обвинительное заключение. Времени мало, можно сказать, его на такой объем эпизодов вообще нет.
– У вас есть дочь? - недоуменно спросил Брусницын.
– Есть. Что в этом удивительного?
– Конечно ничего! Но вы так ласково с ней говорили, будто очень добрый человек.
– Я действительно очень добрый, добрый ко всем, в том числе к вам. Но доброта только тогда чего-нибудь стоит, когда может себя защитить. Как говорил Ленин, добро должно быть с кулаками…
– Зачем же кулаки?
– Чтобы защищать себя и тех, кто дорог - родных, друзей, наконец, - Родину!
– Защищать от меня?
– Вы, уважаемый Константин Владимирович, совершили преступления, но вы - наш советский человек, и, уверен, искупите свою вину, поймете свои ошибки. Не от вас надо защищаться, а вас самого надо защищать…
– От кого? От Пастернака и Солженицына, которых вы даже не читали?
– Врут наши недруги, хотят представить Комитет сборищем недоумков. Из Пастернака я многое наизусть помню. Например: "…гул затих, я вышел на подмостки…". Или вот это: "Мне к людям хочется в колхоз, их утро гулом оживленно, я мир готов снести в щепу и всех построить поколонно…"
– Немножко не так. В оригинале: "Мне к людям хочется в толпу… Я все готов разнесть в щепу и всех поставить на колени…" - Брусницын оживился, его голос прогудел в полупустой комнате для допросов.
– Совершенно чуждая идеология! Не мог советский поэт так писать. В Советском Союзе люди - это не толпа, это - коллектив, и никому в голову не придет ставить их на колени. Вообще, Пастернак не мой писатель, так же как и ваш Солженицын. Я его, кстати, всего прочитал - от корки до корки. Скукотища, а пресловутый "Архипелаг" - гнусная клевета на Советский строй и Коммунистическую партию. Хорошо, что у вас Солженицына не было. Если бы нашли, я бы вам спуску не дал. Однако не будем спорить. Помните у Ленина: "Сосредоточимся не на том, что нас разъединяет, а на том, что объединяет", - дружелюбно согласился Беркесов.
Вновь заверещал телефон, на этот раз внутренний, с глухой крышкой вместо наборного диска.
– Я, товарищ генерал! - Беркесов вскочил со стула и вытянулся. - Нет, еще не закончил. Есть, отставить… Прошу десять минут, чтобы вывести подозреваемого и собрать документы. Понял, товарищ генерал! Есть, доложить все материалы в моем производстве!
– Ничего не поделаешь, Константин Владимирович, - осторожно положив трубку, улыбнулся Беркесов. - Придется прерваться. Вами на самом верху интересуются, но, поверьте: я, как следователь, как лицо процессуально независимое сделаю все, чтобы вас наказали, как можно мягче. Может быть, даже условно? Ведь вы уже многое поняли…
– Вывести арестованного! - заметив вызванного сигнальной кнопкой конвоира, неожиданно резко закончил Беркесов.
2.17.3. Полдень подполковника Коршунова
Милиция располагалась в соседнем доме, через дорогу, но ходить туда самому не подобало, а вызывать нового начальника районного УВД к себе было бесполезно. Подполковник милиции Микин был человеком недипломатичным и к тому же временным - всего-навсего исполнял обязанности вместо ушедшего в отставку прежнего начальника. Поэтому Коршунов общался с Микиным исключительно по телефону спецсвязи.
– Здравствуйте, милейший Александр Вадимович, - сказал Коршунов, услышав голос Микина. - У меня к вам вопрос…
– Да, есть вопрос, - помолчав, повторил Коршунов. - Мне сообщили, что ваш милиционер, некто Гаруздов обнаружил на здании райсовета антисоветскую листовку непристойного содержания. Спрашиваете, что за непристойное содержание? Извольте, зачту: "Знают все, партаппарату увеличили зарплату. Дорожает с каждым днем аппарат и все, кто в нем. Клуб "Перестройка". Надпись выполнена синим фломастером иностранного производства на чертежном ватмане.
– Здравствуйте, милейший Александр Вадимович, - сказал Коршунов, услышав голос Микина. - У меня к вам вопрос…
– Да, есть вопрос, - помолчав, повторил Коршунов. - Мне сообщили, что ваш милиционер, некто Гаруздов обнаружил на здании райсовета антисоветскую листовку непристойного содержания. Спрашиваете, что за непристойное содержание? Извольте, зачту: "Знают все, партаппарату увеличили зарплату. Дорожает с каждым днем аппарат и все, кто в нем. Клуб "Перестройка". Надпись выполнена синим фломастером иностранного производства на чертежном ватмане.