Страница:
Силва открыл рот, и Джордан уже знал, что он скажет.
– Лица я не разглядел, он был в спортивном костюме под плюш, с надвинутым капюшоном. Ростом чуть выше среднего, немного прихрамывал на правую ногу.
– И что было дальше?
– Он вышел из машины, подошел к Алису со спины и напал на него. Вот так обхватил рукой за шею, как будто душит. Алис, видно, потерял сознание, потому что нападавший почти волоком потащил его к машине. Запихнул на заднее сиденье, сел за руль и уехал.
– Вы номер не заметили?
– Не успел. Свету здесь мало, а фар он не зажигал. Но машину я хорошо запомнил. «Додж-нова», разболтанный весь, дребезжит, цвета не пойми какого, а на кузове пятна замазки.
Конец рассказа Джордан, Морин и Буррони встретили молчанием, лишенным всякой надежды. Какие тут могли быть жесты и слова – ну разве что объявить по радио приметы «доджа».
Что они и сделали.
Спустя несколько минут поступил сигнал патруля из Уильямсберга, что Алистер Кэмпбелл найден…
…и мертв.
Джордан ухватился за держатель на дверце, когда машина сворачивала налево, на Кент-авеню, навстречу мигающим огням возле полицейского заграждения. Как положено по инструкции, улицу перегородили. Над головами жужжал винт вертолета – то ли полицейского, то ли телевизионного.
Во всех домах по Кент-авеню открылись окна; люди толпились у окон, привлеченные зрелищем смерти. Джордан про себя подумал, что уместнее говорить не «место», а «сцена преступления».
Когда они подъехали, по знаку одного из полицейских заграждение раздвинулось, чтобы пропустить их.
Буррони припарковался позади полицейской машины, вставшей посреди улицы. Перед ней, в нескольких метрах, на асфальте лежала белая простыня, под которой угадывались контуры человеческого тела.
Слепящие блики фар, голубоватый отсвет простыни напомнили Морин такую же сцену, виденную за тысячи километров и, казалось, всего за несколько минут до настоящей.
Ну как, плохо?
Да. Плохо. Ужасно видеть на земле человека, убитого другим человеком и прикрытого полотняной тряпкой – единственной оставшейся ему обителью милосердия.
Молодой, атлетически сложенный полицейский стоял рядом с машиной. Увидев подъехавших, он двинулся им навстречу.
– Агент Фёрст. Я был в патруле с агентом Хитчин. Это мы его обнаружили.
– Детектив Буррони. Я занимаюсь розыском.
Буррони не потрудился представить своих спутников – то ли не счел нужным, то ли не знал, как их отрекомендовать.
– Он был уже мертв?
Полицейский помотал головой, тряхнув светлым чубом.
– Нет. Он появился вон из-за той сетки и побежал нам навстречу. Совсем голый, от страха говорить не мог. Когда мы подошли, он упал на колени. По приметам мы поняли, что именно о нем говорилось в оповещении. Мы спросили, и он кивнул. А потом, думаю, у него случился сердечный припадок. Фибрилляция сердца.
Джордан отошел на несколько шагов от группы и оглядывался по сторонам, как будто происшедшее вовсе его не интересовало. Но Буррони уже хорошо изучил его и знал, что он не пропускает ни единого слова из сказанного агентом.
– Он ничего не сказал перед смертью?
– Не знаю. Когда он уже доходил, я был в машине, вызывал «скорую» по рации. В момент смерти с ним была моя напарница.
Джордан впервые подал голос:
– Где она сейчас?
Агент Фёрст показал рукой на металлическую сетку, за которой, подсвеченные фонарями и фарами, угадывались контуры промышленного объекта.
– Агент Хитчин на месте, где найдена машина похитителя.
Джордан подошел к лежащему на земле трупу. Присел и поднял край простыни. Агент Фёрст, Морин и Буррони тоже подошли и склонились над ним.
– Бедняга. Крепко ему досталось.
Морин опустилась на корточки рядом с Джорданом, вытянула руку и приоткрыла все тело.
– Представляю, какой ужас он пережил. Это и по запаху чувствуется.
Голос твердый, без тени дрожи, но все-таки понятно, как она жалеет покойника. Джордан отметил, что его восхищение этой девушкой с каждой минутой растет.
– Да. Недержание, сердечный приступ – это ужас в чистом виде. Пошли взглянем на машину.
Они оставили агента Фёрста сторожить труп до прибытия экспертов и патологоанатома, а сами погрузились в машину и, отвернувшись от «сцены преступления», от зрителей в окнах, от тщеславной премьерши-смерти, вечно ожидающей, что ее вызовут на «бис», проехали небольшой отрезок по давно не ремонтированному асфальту до ворот в железной ограде. По бокам от них торчали чахлые городские кусты, выросшие в неподходящем месте, несмотря на смог и кислотные дожди.
Раздвижная железная дверь мрачного строения на левом краю огромного пустыря была распахнута в темноту.
Перед ней стояли две полицейские машины, как бы конвоируя «додж», в точности соответствующий описанию портного Силвы. Багажник был открыт, и один из полицейских лучом фонарика обследовал его внутренности. Он посторонился, давая возможность Буррони, Морин и Джордану насладиться исходящей оттуда вонью.
– Есть что-нибудь интересное?
– Только тряпье, провонявшее блевотиной. Когда мы подъехали, багажник был открыт. В машину мы не заглядывали – ждали вас.
– Хорошо.
Буррони вытащил из кармана латексные перчатки и привычным жестом подал Джордану.
– Тебе и карты в руки.
Это была не столько капитуляция, сколько признание чужого превосходства. Джордан кивком поблагодарил его, надеясь, что темнота не поглотит этот жест.
Затем надел перчатки, попросил у полицейского фонарик и открыл заднюю дверцу «доджа». Луч заскользил по дерматиновым сиденьям, от времени покрытым частой паутиной трещин. В машине пахло сыростью и пылью.
Джордан сантиметр за сантиметром изучал нутро машины, пока не наткнулся на прозрачный пластиковый мешочек. Нагнувшись и опершись на потертое сиденье, Джордан ухватил его левой рукой, вынырнул наружу и протянул фонарик Буррони.
– Посвети мне, пожалуйста.
Двумя пальцами он вытащил из пакета красную тряпицу и развернул ее. В ней обнаружились очки странной формы, с резинкой вместо дужек и такой же древний кожаный шлемофон. Секунду он вглядывался в эти весточки из мира версий на красной тряпке, которая при ближайшем рассмотрении оказалась шерстяным шарфом.
Потом резко вскинул голову.
– Что там, внутри строения?
Ему ответил другой полицейский, только что подошедший.
– Мы еще не входили. Выключатели не работают. Я послал агента Хитчин подключить свет.
В подтверждение оперативности агента Хитчин за раздвижной дверью одна за другой стали вспыхивать дрожащим светом неоновые трубки. Вся группа приблизилась к двери и застыла в изумлении.
Им предстало собрание старых самолетов, должно быть ожидающих реставрации. Два «Харрикейна», один «Спитфайр», один «Мессершмитт» с опознавательными знаками «Люфтваффе», один японский «Зеро» с эмблемой восходящего солнца. В глубине прятался совсем старый биплан – «Савойя Маркетти», определил Джордан.
С губ невольно сорвалось яростное шипение:
– Сволочь, сукин сын!
Он встряхнул на ладони вещественные доказательства своего бессилия перед таинственным противником. Буррони и Морин разом обернулись к нему.
Джордан указал на силуэт биплана.
– Старый летный шлемофон, очки и шарф. Он хотел посадить Алистера Кэмпбелла в самолет и замаскировать его под Снупи, который представляет себя асом Первой мировой.
Буррони почувствовал себя так, словно пропустил свой ход в карточной игре, причем уже не первый.
– А почему голого?
Губы Джордана скривила горькая и вместе с тем виноватая усмешка.
– Наш клиент – великий эстет, Джеймс. Снупи же пес, в комиксах он не носит одежды, только аксессуары.
Сзади послышался шорох шагов по гравийному покрытию. Из-за самолетов вышла красивая женщина в синей форме и, с любопытством приподняв бровь, направилась к ним.
– Вы агент Хитчин?
– Так точно, сэр.
– Алистер Кэмпбелл умер на ваших глазах?
– Да.
– Он говорил что-нибудь перед смертью?
– Да, пробормотал несколько слов.
В глазах Джордана мелькнул неяркий огонек надежды.
– Каких?
– Назвал имя – Джулиус Вонг.
– И все? Больше ничего?
Женщина смущенно покосилась на своих коллег, словно боясь стать объектом насмешек после того, что скажет.
– Быть может, я плохо разобрала, он прошептал какую-то бессмыслицу.
– Предоставьте нам об этом судить, агент Хитчин. Что он сказал?
– После того имени он добавил еще два слова.
Женщина помедлила, и ее тихий голос прозвучал в ушах ожидавших громом канонады.
– Перед самой смертью он произнес слова «Пиг Пен».
35
36
– Лица я не разглядел, он был в спортивном костюме под плюш, с надвинутым капюшоном. Ростом чуть выше среднего, немного прихрамывал на правую ногу.
– И что было дальше?
– Он вышел из машины, подошел к Алису со спины и напал на него. Вот так обхватил рукой за шею, как будто душит. Алис, видно, потерял сознание, потому что нападавший почти волоком потащил его к машине. Запихнул на заднее сиденье, сел за руль и уехал.
– Вы номер не заметили?
– Не успел. Свету здесь мало, а фар он не зажигал. Но машину я хорошо запомнил. «Додж-нова», разболтанный весь, дребезжит, цвета не пойми какого, а на кузове пятна замазки.
Конец рассказа Джордан, Морин и Буррони встретили молчанием, лишенным всякой надежды. Какие тут могли быть жесты и слова – ну разве что объявить по радио приметы «доджа».
Что они и сделали.
Спустя несколько минут поступил сигнал патруля из Уильямсберга, что Алистер Кэмпбелл найден…
…и мертв.
Джордан ухватился за держатель на дверце, когда машина сворачивала налево, на Кент-авеню, навстречу мигающим огням возле полицейского заграждения. Как положено по инструкции, улицу перегородили. Над головами жужжал винт вертолета – то ли полицейского, то ли телевизионного.
Во всех домах по Кент-авеню открылись окна; люди толпились у окон, привлеченные зрелищем смерти. Джордан про себя подумал, что уместнее говорить не «место», а «сцена преступления».
Когда они подъехали, по знаку одного из полицейских заграждение раздвинулось, чтобы пропустить их.
Буррони припарковался позади полицейской машины, вставшей посреди улицы. Перед ней, в нескольких метрах, на асфальте лежала белая простыня, под которой угадывались контуры человеческого тела.
Слепящие блики фар, голубоватый отсвет простыни напомнили Морин такую же сцену, виденную за тысячи километров и, казалось, всего за несколько минут до настоящей.
Ну как, плохо?
Да. Плохо. Ужасно видеть на земле человека, убитого другим человеком и прикрытого полотняной тряпкой – единственной оставшейся ему обителью милосердия.
Молодой, атлетически сложенный полицейский стоял рядом с машиной. Увидев подъехавших, он двинулся им навстречу.
– Агент Фёрст. Я был в патруле с агентом Хитчин. Это мы его обнаружили.
– Детектив Буррони. Я занимаюсь розыском.
Буррони не потрудился представить своих спутников – то ли не счел нужным, то ли не знал, как их отрекомендовать.
– Он был уже мертв?
Полицейский помотал головой, тряхнув светлым чубом.
– Нет. Он появился вон из-за той сетки и побежал нам навстречу. Совсем голый, от страха говорить не мог. Когда мы подошли, он упал на колени. По приметам мы поняли, что именно о нем говорилось в оповещении. Мы спросили, и он кивнул. А потом, думаю, у него случился сердечный припадок. Фибрилляция сердца.
Джордан отошел на несколько шагов от группы и оглядывался по сторонам, как будто происшедшее вовсе его не интересовало. Но Буррони уже хорошо изучил его и знал, что он не пропускает ни единого слова из сказанного агентом.
– Он ничего не сказал перед смертью?
– Не знаю. Когда он уже доходил, я был в машине, вызывал «скорую» по рации. В момент смерти с ним была моя напарница.
Джордан впервые подал голос:
– Где она сейчас?
Агент Фёрст показал рукой на металлическую сетку, за которой, подсвеченные фонарями и фарами, угадывались контуры промышленного объекта.
– Агент Хитчин на месте, где найдена машина похитителя.
Джордан подошел к лежащему на земле трупу. Присел и поднял край простыни. Агент Фёрст, Морин и Буррони тоже подошли и склонились над ним.
– Бедняга. Крепко ему досталось.
Морин опустилась на корточки рядом с Джорданом, вытянула руку и приоткрыла все тело.
– Представляю, какой ужас он пережил. Это и по запаху чувствуется.
Голос твердый, без тени дрожи, но все-таки понятно, как она жалеет покойника. Джордан отметил, что его восхищение этой девушкой с каждой минутой растет.
– Да. Недержание, сердечный приступ – это ужас в чистом виде. Пошли взглянем на машину.
Они оставили агента Фёрста сторожить труп до прибытия экспертов и патологоанатома, а сами погрузились в машину и, отвернувшись от «сцены преступления», от зрителей в окнах, от тщеславной премьерши-смерти, вечно ожидающей, что ее вызовут на «бис», проехали небольшой отрезок по давно не ремонтированному асфальту до ворот в железной ограде. По бокам от них торчали чахлые городские кусты, выросшие в неподходящем месте, несмотря на смог и кислотные дожди.
Раздвижная железная дверь мрачного строения на левом краю огромного пустыря была распахнута в темноту.
Перед ней стояли две полицейские машины, как бы конвоируя «додж», в точности соответствующий описанию портного Силвы. Багажник был открыт, и один из полицейских лучом фонарика обследовал его внутренности. Он посторонился, давая возможность Буррони, Морин и Джордану насладиться исходящей оттуда вонью.
– Есть что-нибудь интересное?
– Только тряпье, провонявшее блевотиной. Когда мы подъехали, багажник был открыт. В машину мы не заглядывали – ждали вас.
– Хорошо.
Буррони вытащил из кармана латексные перчатки и привычным жестом подал Джордану.
– Тебе и карты в руки.
Это была не столько капитуляция, сколько признание чужого превосходства. Джордан кивком поблагодарил его, надеясь, что темнота не поглотит этот жест.
Затем надел перчатки, попросил у полицейского фонарик и открыл заднюю дверцу «доджа». Луч заскользил по дерматиновым сиденьям, от времени покрытым частой паутиной трещин. В машине пахло сыростью и пылью.
Джордан сантиметр за сантиметром изучал нутро машины, пока не наткнулся на прозрачный пластиковый мешочек. Нагнувшись и опершись на потертое сиденье, Джордан ухватил его левой рукой, вынырнул наружу и протянул фонарик Буррони.
– Посвети мне, пожалуйста.
Двумя пальцами он вытащил из пакета красную тряпицу и развернул ее. В ней обнаружились очки странной формы, с резинкой вместо дужек и такой же древний кожаный шлемофон. Секунду он вглядывался в эти весточки из мира версий на красной тряпке, которая при ближайшем рассмотрении оказалась шерстяным шарфом.
Потом резко вскинул голову.
– Что там, внутри строения?
Ему ответил другой полицейский, только что подошедший.
– Мы еще не входили. Выключатели не работают. Я послал агента Хитчин подключить свет.
В подтверждение оперативности агента Хитчин за раздвижной дверью одна за другой стали вспыхивать дрожащим светом неоновые трубки. Вся группа приблизилась к двери и застыла в изумлении.
Им предстало собрание старых самолетов, должно быть ожидающих реставрации. Два «Харрикейна», один «Спитфайр», один «Мессершмитт» с опознавательными знаками «Люфтваффе», один японский «Зеро» с эмблемой восходящего солнца. В глубине прятался совсем старый биплан – «Савойя Маркетти», определил Джордан.
С губ невольно сорвалось яростное шипение:
– Сволочь, сукин сын!
Он встряхнул на ладони вещественные доказательства своего бессилия перед таинственным противником. Буррони и Морин разом обернулись к нему.
Джордан указал на силуэт биплана.
– Старый летный шлемофон, очки и шарф. Он хотел посадить Алистера Кэмпбелла в самолет и замаскировать его под Снупи, который представляет себя асом Первой мировой.
Буррони почувствовал себя так, словно пропустил свой ход в карточной игре, причем уже не первый.
– А почему голого?
Губы Джордана скривила горькая и вместе с тем виноватая усмешка.
– Наш клиент – великий эстет, Джеймс. Снупи же пес, в комиксах он не носит одежды, только аксессуары.
Сзади послышался шорох шагов по гравийному покрытию. Из-за самолетов вышла красивая женщина в синей форме и, с любопытством приподняв бровь, направилась к ним.
– Вы агент Хитчин?
– Так точно, сэр.
– Алистер Кэмпбелл умер на ваших глазах?
– Да.
– Он говорил что-нибудь перед смертью?
– Да, пробормотал несколько слов.
В глазах Джордана мелькнул неяркий огонек надежды.
– Каких?
– Назвал имя – Джулиус Вонг.
– И все? Больше ничего?
Женщина смущенно покосилась на своих коллег, словно боясь стать объектом насмешек после того, что скажет.
– Быть может, я плохо разобрала, он прошептал какую-то бессмыслицу.
– Предоставьте нам об этом судить, агент Хитчин. Что он сказал?
– После того имени он добавил еще два слова.
Женщина помедлила, и ее тихий голос прозвучал в ушах ожидавших громом канонады.
– Перед самой смертью он произнес слова «Пиг Пен».
35
Противник все тот же – время.
В который раз машина Буррони проносится сигналом тревоги по дорожной карте Нью-Йорка. Все, что им осталось, – мчаться и надеяться вставить свое тихое слово в оглушительный грохот хаоса. Рассказ агента Хитчин словно распахнул перед ними дверь, казалось бы захлопнутую наглухо. Им уже было известно, кто такой Джулиус Вонг, они не знали только, почему Джулиус Вонг – это Пиг Пен.
Не знали и ехали к нему домой, чтобы узнать.
В диком вое сирен Джордан чудом расслышал писк своего сотового.
Он нажал кнопку, и ему почудилось, что голос брата донесся до него раньше.
– Джо, это я, Крис. Какие новости?
– Плохие. Алистер Кэмпбелл мертв.
Сквозь мертвую тишину в трубке прорвалось сдавленное ругательство.
– Та же рука?
– Видимо, да, только на сей раз он не сумел до конца выполнить свой план. Кэмпбеллу непонятно как удалось бежать. Но он был сердечник и вскоре скончался от сердечного приступа. Правда, перед смертью успел дать нам наводку.
– То есть?
– Судя по его последним словам, следующей жертвой будет Джулиус Вонг. Мы сейчас едем к нему.
– Джулиус Вонг? Господи Боже, Джордан, ты знаешь, кто его отец?
– Конечно, знаю. И кто он сам – знаю.
Кристофер взял короткую паузу на размышление.
Затем мэру Нью-Йорка пришлось смириться с ситуацией.
– Хорошо, только действуй осмотрительно, не лезь вперед Буррони.
– Понял. Буду держать тебя в курсе.
Тревога Кристофера была более чем оправданна. И не случайно он дал брату указание держаться на шаг позади Буррони. Ведь если Джордан вылезет не к месту, он только испортит все дело.
Джулиус Вонг был единственным сыном Сесара Вонга и тем самым автоматически становился представителем нью-йоркской элиты. А на самом деле парень был злостным психопатом, которого лишь деньги и власть отца, а также целый штат адвокатов не раз избавляли от тюремного срока. Несколько девиц подавали на него жалобы по поводу избиения и насилия, но до суда ни разу не дошло, поскольку в действие вступали неопознанные, но явно исходящие от Вонга-старшего аргументы.
Деньги, угрозы и прочее.
Сесар Вонг весьма преуспевал в разных отраслях экономики, но особенно в строительстве. А вдобавок – хотя никому пока не удалось этого доказать – умудрился замарать руки и в менее конструктивных сферах: торговле наркотиками и оружием. Еще в юности, будучи парнем предприимчивым и не слишком разборчивым в средствах, он заложил фундамент своего гигантского состояния, разработав блестящий план отмывания денег через китайские лавчонки Канал-стрит. Ту же операцию он потом поставил на более широкую ногу, пока наконец не снискал себе неограниченную власть. Во всех делах ему было обеспечено безотказное прикрытие; поговаривали, что немало сенаторов ест у него из рук. Но все это оставалось на уровне догадок. Определенность же была только одна: Сесару Вонгу лучше на мозоль не наступать. А случись что с его сыном, виновные будут сурово наказаны.
Вот что имел в виду Кристофер, напутствуя брата.
Буррони резко затормозил у трехэтажного дома на Четырнадцатой улице, в районе Мясного рынка. Машина Лукаса Фёрста и Серены Хитчин остановилась за ними, а следом подъехали еще двое агентов, что были вместе с ними в Уильямсберге.
«Мясным рынком» квартал назывался потому, что еще недавно здесь был большой оптовый рынок, снабжавший мясом весь город. Теперь же весь район перестраивался и обновлялся. Прямо у них за спиной, на противоположном краю Джексон-сквер, возводились два здания, над которыми парил журавль башенного крана, освещая черное небо тревожными сполохами.
Мегаполис расползался, как масляное пятно; неимущих все активнее переселяли на городские окраины. Бедность, вечную противницу накопительства, медленно, но верно выпихивали на задворки.
В этом квартале контраст между «быть» и «казаться» прямо-таки бил в глаза. С одной стороны разевали свои ворота мясные склады. В этот ночной час многотонные грузовики задом подъезжали к складским помещениям, вываливая из своего чрева огромные воловьи четверти, уже нацепленные на железные крюки.
Было в этом зрелище некое каннибальское очарование. Перед глазами в отблесках огня словно бы вершился кровавый обряд жертвоприношения Вулкану и его подручным, которые в земных недрах ковали Ахиллу мечи, предназначенные для нового кровопролития.
А напротив, в нескольких десятках метров, на нижних этажах отреставрированных зданий красовались имена Стеллы Маккартни, Хьюго Босса и других знаменитых дизайнеров, чьи витрины сейчас были темны и задернуты, как будто закрыли глаза от брезгливого отвращения к этой бойне, чтобы утром распахнуть их в мир, где реальность та же самая, а видимость иная.
Но Морин, Джордану и Буррони было сейчас не до размышлений об окружающих контрастах. Все трое так поспешно выскочили из машины, точно она вдруг заполнилась нервно-паралитическим газом.
Дом Джулиуса Вонга – легкую изящную конструкцию из анодированного алюминия и небьющегося стекла – опознать было легко. В небольшом, свежевыкрашенном холле сквозь стекла просматривались двери лифта и гигантская декоративная драцена.
Сбоку на стене была укреплена панель видеодомофона. Окинув ее взглядом, Джордан нажал кнопку с буквой «джей».
Никто не отозвался.
Джордан позвонил снова, но видеодомофон был слеп и глух к его призывам. Тогда Джордан вдавил кнопку в панель и не отпускал, пока не послышалось негромкое шуршание микрофона, а вслед за ним грубый голос:
– Кто там?
Буррони поднес жетон к телекамере, и сам встал так, чтобы его было хорошо видно в объектив.
– Полиция. Детектив Буррони. Вы Джулиус Вонг?
– Да. Чего надо?
– Откройте, пожалуйста, мы вам все объясним.
– Ордер есть?
– Нет.
– Ну так идите в задницу.
На щеках Буррони заходили желваки. Джордан понял, с каким удовольствием детектив заткнул бы кулаком эту наглую пасть. Однако Буррони удалось удержать в голосе спокойствие, которого он совсем не чувствовал.
– Мистер Вонг, нам не нужен ордер. Мы здесь не для того, чтобы производить арест или обыск.
– Тогда повторяю вопрос, если у вас в ушах бананы: какого хрена вам надо?
Джордан слегка подвинул Буррони, поместившись перед бесстрастным глазом видеокамеры.
– Мистер Вонг, мы подозреваем, что на вас готовится покушение. Вы не хотите обсудить это с нами, прежде чем задавать ваш вопрос убийце, который наставит на вас пистолет?
Шуршание микрофона оборвалось, и на миг наступила тишина. Джордан от души понадеялся, что в силу высшей справедливости Джулиус Вонг сейчас наложит в штаны, как бедняга Алистер Кэмпбелл.
Затем послышался щелчок замка, и Буррони распахнул дверь подъезда. Но Джордан придержал его за рукав.
– Джеймс, быть может, нам с Морин лучше подождать тебя здесь?
Буррони хотя и не слышал предупреждения Кристофера, но сумел мгновенно оценить обстановку.
– Да, пожалуй, так будет лучше.
Он обернулся к столпившимся за его спиной полицейским и кивнул Лукасу Фёрсту и Серене Хитчин.
– Вы двое пойдете со мной. А вы пока оглядитесь тут и будьте начеку.
Двое полицейских послушно вошли следом за Буррони. Двое других отправились совершать обход.
Джордан и Морин остались одни посреди улицы. Какое-то время на них с любопытством поглядывали грузчики мясного склада, но, не увидев развития событий, которое сулил приезд полиции, занялись своим делом.
По другую сторону улицы, ближе к перекрестку с Одиннадцатой авеню, застыли две одетые в серое фигуры вышибал из «Хай-Нун» – известной дискотеки, где можно встретить фотомоделей высшего разряда и прочих представителей модельного бизнеса.
Джордан заглянул в лицо Морин и заметил, что под глазами у нее легли черные тени усталости. В душе он пожелал, чтобы с течением лет все пережитое стерлось у нее в памяти, а если это невозможно, чтоб она, хотя бы для собственного спокойствия, смогла расставить все точки над «i».
– Честно говоря, Джордан, у меня все это не укладывается в голове. За один день столько всего случилось. А если еще честнее – мне страшно. Дико страшно.
Последнюю фразу она произнесла внезапно ослабевшим голосом и опустила голову, словно устыдившись своей слабости.
Джордан шагнул к ней и осторожно, двумя пальцами взявшись за подбородок, приподнял ее лицо.
– Мне бы на твоем месте тоже было страшно.
– Ты хоть понимаешь, как попал в этот круговорот. А я ничего уже не понимаю.
Джордан улыбнулся ей, будто поставил печать под договором о дружбе.
– Морин, я тоже не слишком понимаю. Иногда мы попадаем в тот или иной круговорот помимо нашей воли. Теперь вот попала в него и ты. Но я тобой восхищаюсь. Уверен, ты была и еще будешь классным полицейским.
Морин молча глянула в бездонную голубизну его глаз.
Она знает этого человека всего несколько часов, но уже доверяет ему, как самой себе. Она почему-то уверена, что, находясь вдали от нее, Джордан пережил нечто похожее, и это на подсознательном уровне сплотило их.
Повинуясь внезапному порыву, она приподнялась на цыпочках, и в ее непролитых слезах отразилась ночь снаружи и внутри ее новых глаз. Джордан ощутил тепло ее губ на щеке и ни на миг не усомнился в природе этого поцелуя. В нем нет ни грана чувственности, это просто способ сказать ему без слов: ты меня понимаешь, и я тебя понимаю.
– Все будет хорошо, Морин, – ответил он.
Он крепко прижал к груди хрупкое девичье тело, давая возможность ее слезам начать свою многотрудную восстановительную работу, и повторил:
– Все будет хорошо.
Они застыли на фоне ярко освещенной двери подъезда, передавая друг другу безмолвное послание солидарности.
А когда Джордан случайно поднял глаза и посмотрел на другую сторону улицы, то увидел, что рядом с припаркованным там лимузином «БМВ» стоит Лиза и смотрит на него.
Таких глаз я еще ни у кого не видел…
После их путешествия в Покипси и разговора в ресторане над рекой Джордан перевез свои немногие пожитки в гостиницу на Тридцать восьмой улице, и больше они не перезванивались и не встречались. Заметив, что Джордан ее увидел, Лиза демонстративно отвернулась к компании, выходившей в тот момент из дискотеки. Смеясь и переговариваясь, все стали садиться в машины – кто в «БМВ», кто в «порше-кайенн», стоявший сзади. Лиза уселась рядом с водителем лимузина.
Машина тронулась и растворилась в ночи; перед глазами Джордана остались ее профиль, плотно сжатые губы, глаза, устремленные в одну точку.
Но он не успел поразмыслить об этом, потому что почти одновременно раздвинулись двери лифта в вестибюле, и в озаренной неоновым светом кабине он увидел троих.
Первым был агент Лукас Фёрст.
Вторым – Буррони.
Третьим – мужчина лет тридцати, ростом почти с детектива, с безупречно правильными чертами лица, которым что-то отдаленно азиатское, затерянное в двух поколениях американцев, придавало еще большее очарование. Только жесткий разрез тонкогубого рта портил совершенство этого лица. Гладкие и блестящие черные волосы, типичные для уроженцев Востока, открывали мраморный лоб.
Белая рубашка и темные джинсы подчеркивали стройную фигуру; руки были скованы впереди наручниками.
Буррони, взяв его за локоть, чуть подтолкнул вперед из лифта. Джулиус Вонг шарахнулся от него, как от зачумленного.
– Отвали, пес легавый! Сам пойду.
– Ну так иди, кто тебе мешает?
Под неусыпным контролем Буррони Джулиус распахнул дверь и проследовал туда, куда указывал ему детектив. Он оглянулся, окинув мир вокруг себя презрительным взглядом, как будто получил и принял вызов.
Несмотря на гнев, глаза его были неподвижны и подернуты пеленой порока.
Детектив скривился, глядя на недоуменные лица Джордана и Морин, и неуловимым жестом велел им не вмешиваться.
И лишь когда Буррони с конвоируемым подходили к машине, Джордан заметил, что Джулиус Вонг характерно припадает на правую ногу.
В который раз машина Буррони проносится сигналом тревоги по дорожной карте Нью-Йорка. Все, что им осталось, – мчаться и надеяться вставить свое тихое слово в оглушительный грохот хаоса. Рассказ агента Хитчин словно распахнул перед ними дверь, казалось бы захлопнутую наглухо. Им уже было известно, кто такой Джулиус Вонг, они не знали только, почему Джулиус Вонг – это Пиг Пен.
Не знали и ехали к нему домой, чтобы узнать.
В диком вое сирен Джордан чудом расслышал писк своего сотового.
Он нажал кнопку, и ему почудилось, что голос брата донесся до него раньше.
– Джо, это я, Крис. Какие новости?
– Плохие. Алистер Кэмпбелл мертв.
Сквозь мертвую тишину в трубке прорвалось сдавленное ругательство.
– Та же рука?
– Видимо, да, только на сей раз он не сумел до конца выполнить свой план. Кэмпбеллу непонятно как удалось бежать. Но он был сердечник и вскоре скончался от сердечного приступа. Правда, перед смертью успел дать нам наводку.
– То есть?
– Судя по его последним словам, следующей жертвой будет Джулиус Вонг. Мы сейчас едем к нему.
– Джулиус Вонг? Господи Боже, Джордан, ты знаешь, кто его отец?
– Конечно, знаю. И кто он сам – знаю.
Кристофер взял короткую паузу на размышление.
Затем мэру Нью-Йорка пришлось смириться с ситуацией.
– Хорошо, только действуй осмотрительно, не лезь вперед Буррони.
– Понял. Буду держать тебя в курсе.
Тревога Кристофера была более чем оправданна. И не случайно он дал брату указание держаться на шаг позади Буррони. Ведь если Джордан вылезет не к месту, он только испортит все дело.
Джулиус Вонг был единственным сыном Сесара Вонга и тем самым автоматически становился представителем нью-йоркской элиты. А на самом деле парень был злостным психопатом, которого лишь деньги и власть отца, а также целый штат адвокатов не раз избавляли от тюремного срока. Несколько девиц подавали на него жалобы по поводу избиения и насилия, но до суда ни разу не дошло, поскольку в действие вступали неопознанные, но явно исходящие от Вонга-старшего аргументы.
Деньги, угрозы и прочее.
Сесар Вонг весьма преуспевал в разных отраслях экономики, но особенно в строительстве. А вдобавок – хотя никому пока не удалось этого доказать – умудрился замарать руки и в менее конструктивных сферах: торговле наркотиками и оружием. Еще в юности, будучи парнем предприимчивым и не слишком разборчивым в средствах, он заложил фундамент своего гигантского состояния, разработав блестящий план отмывания денег через китайские лавчонки Канал-стрит. Ту же операцию он потом поставил на более широкую ногу, пока наконец не снискал себе неограниченную власть. Во всех делах ему было обеспечено безотказное прикрытие; поговаривали, что немало сенаторов ест у него из рук. Но все это оставалось на уровне догадок. Определенность же была только одна: Сесару Вонгу лучше на мозоль не наступать. А случись что с его сыном, виновные будут сурово наказаны.
Вот что имел в виду Кристофер, напутствуя брата.
Буррони резко затормозил у трехэтажного дома на Четырнадцатой улице, в районе Мясного рынка. Машина Лукаса Фёрста и Серены Хитчин остановилась за ними, а следом подъехали еще двое агентов, что были вместе с ними в Уильямсберге.
«Мясным рынком» квартал назывался потому, что еще недавно здесь был большой оптовый рынок, снабжавший мясом весь город. Теперь же весь район перестраивался и обновлялся. Прямо у них за спиной, на противоположном краю Джексон-сквер, возводились два здания, над которыми парил журавль башенного крана, освещая черное небо тревожными сполохами.
Мегаполис расползался, как масляное пятно; неимущих все активнее переселяли на городские окраины. Бедность, вечную противницу накопительства, медленно, но верно выпихивали на задворки.
В этом квартале контраст между «быть» и «казаться» прямо-таки бил в глаза. С одной стороны разевали свои ворота мясные склады. В этот ночной час многотонные грузовики задом подъезжали к складским помещениям, вываливая из своего чрева огромные воловьи четверти, уже нацепленные на железные крюки.
Было в этом зрелище некое каннибальское очарование. Перед глазами в отблесках огня словно бы вершился кровавый обряд жертвоприношения Вулкану и его подручным, которые в земных недрах ковали Ахиллу мечи, предназначенные для нового кровопролития.
А напротив, в нескольких десятках метров, на нижних этажах отреставрированных зданий красовались имена Стеллы Маккартни, Хьюго Босса и других знаменитых дизайнеров, чьи витрины сейчас были темны и задернуты, как будто закрыли глаза от брезгливого отвращения к этой бойне, чтобы утром распахнуть их в мир, где реальность та же самая, а видимость иная.
Но Морин, Джордану и Буррони было сейчас не до размышлений об окружающих контрастах. Все трое так поспешно выскочили из машины, точно она вдруг заполнилась нервно-паралитическим газом.
Дом Джулиуса Вонга – легкую изящную конструкцию из анодированного алюминия и небьющегося стекла – опознать было легко. В небольшом, свежевыкрашенном холле сквозь стекла просматривались двери лифта и гигантская декоративная драцена.
Сбоку на стене была укреплена панель видеодомофона. Окинув ее взглядом, Джордан нажал кнопку с буквой «джей».
Никто не отозвался.
Джордан позвонил снова, но видеодомофон был слеп и глух к его призывам. Тогда Джордан вдавил кнопку в панель и не отпускал, пока не послышалось негромкое шуршание микрофона, а вслед за ним грубый голос:
– Кто там?
Буррони поднес жетон к телекамере, и сам встал так, чтобы его было хорошо видно в объектив.
– Полиция. Детектив Буррони. Вы Джулиус Вонг?
– Да. Чего надо?
– Откройте, пожалуйста, мы вам все объясним.
– Ордер есть?
– Нет.
– Ну так идите в задницу.
На щеках Буррони заходили желваки. Джордан понял, с каким удовольствием детектив заткнул бы кулаком эту наглую пасть. Однако Буррони удалось удержать в голосе спокойствие, которого он совсем не чувствовал.
– Мистер Вонг, нам не нужен ордер. Мы здесь не для того, чтобы производить арест или обыск.
– Тогда повторяю вопрос, если у вас в ушах бананы: какого хрена вам надо?
Джордан слегка подвинул Буррони, поместившись перед бесстрастным глазом видеокамеры.
– Мистер Вонг, мы подозреваем, что на вас готовится покушение. Вы не хотите обсудить это с нами, прежде чем задавать ваш вопрос убийце, который наставит на вас пистолет?
Шуршание микрофона оборвалось, и на миг наступила тишина. Джордан от души понадеялся, что в силу высшей справедливости Джулиус Вонг сейчас наложит в штаны, как бедняга Алистер Кэмпбелл.
Затем послышался щелчок замка, и Буррони распахнул дверь подъезда. Но Джордан придержал его за рукав.
– Джеймс, быть может, нам с Морин лучше подождать тебя здесь?
Буррони хотя и не слышал предупреждения Кристофера, но сумел мгновенно оценить обстановку.
– Да, пожалуй, так будет лучше.
Он обернулся к столпившимся за его спиной полицейским и кивнул Лукасу Фёрсту и Серене Хитчин.
– Вы двое пойдете со мной. А вы пока оглядитесь тут и будьте начеку.
Двое полицейских послушно вошли следом за Буррони. Двое других отправились совершать обход.
Джордан и Морин остались одни посреди улицы. Какое-то время на них с любопытством поглядывали грузчики мясного склада, но, не увидев развития событий, которое сулил приезд полиции, занялись своим делом.
По другую сторону улицы, ближе к перекрестку с Одиннадцатой авеню, застыли две одетые в серое фигуры вышибал из «Хай-Нун» – известной дискотеки, где можно встретить фотомоделей высшего разряда и прочих представителей модельного бизнеса.
Джордан заглянул в лицо Морин и заметил, что под глазами у нее легли черные тени усталости. В душе он пожелал, чтобы с течением лет все пережитое стерлось у нее в памяти, а если это невозможно, чтоб она, хотя бы для собственного спокойствия, смогла расставить все точки над «i».
– Честно говоря, Джордан, у меня все это не укладывается в голове. За один день столько всего случилось. А если еще честнее – мне страшно. Дико страшно.
Последнюю фразу она произнесла внезапно ослабевшим голосом и опустила голову, словно устыдившись своей слабости.
Джордан шагнул к ней и осторожно, двумя пальцами взявшись за подбородок, приподнял ее лицо.
– Мне бы на твоем месте тоже было страшно.
– Ты хоть понимаешь, как попал в этот круговорот. А я ничего уже не понимаю.
Джордан улыбнулся ей, будто поставил печать под договором о дружбе.
– Морин, я тоже не слишком понимаю. Иногда мы попадаем в тот или иной круговорот помимо нашей воли. Теперь вот попала в него и ты. Но я тобой восхищаюсь. Уверен, ты была и еще будешь классным полицейским.
Морин молча глянула в бездонную голубизну его глаз.
Она знает этого человека всего несколько часов, но уже доверяет ему, как самой себе. Она почему-то уверена, что, находясь вдали от нее, Джордан пережил нечто похожее, и это на подсознательном уровне сплотило их.
Повинуясь внезапному порыву, она приподнялась на цыпочках, и в ее непролитых слезах отразилась ночь снаружи и внутри ее новых глаз. Джордан ощутил тепло ее губ на щеке и ни на миг не усомнился в природе этого поцелуя. В нем нет ни грана чувственности, это просто способ сказать ему без слов: ты меня понимаешь, и я тебя понимаю.
– Все будет хорошо, Морин, – ответил он.
Он крепко прижал к груди хрупкое девичье тело, давая возможность ее слезам начать свою многотрудную восстановительную работу, и повторил:
– Все будет хорошо.
Они застыли на фоне ярко освещенной двери подъезда, передавая друг другу безмолвное послание солидарности.
А когда Джордан случайно поднял глаза и посмотрел на другую сторону улицы, то увидел, что рядом с припаркованным там лимузином «БМВ» стоит Лиза и смотрит на него.
Таких глаз я еще ни у кого не видел…
После их путешествия в Покипси и разговора в ресторане над рекой Джордан перевез свои немногие пожитки в гостиницу на Тридцать восьмой улице, и больше они не перезванивались и не встречались. Заметив, что Джордан ее увидел, Лиза демонстративно отвернулась к компании, выходившей в тот момент из дискотеки. Смеясь и переговариваясь, все стали садиться в машины – кто в «БМВ», кто в «порше-кайенн», стоявший сзади. Лиза уселась рядом с водителем лимузина.
Машина тронулась и растворилась в ночи; перед глазами Джордана остались ее профиль, плотно сжатые губы, глаза, устремленные в одну точку.
Но он не успел поразмыслить об этом, потому что почти одновременно раздвинулись двери лифта в вестибюле, и в озаренной неоновым светом кабине он увидел троих.
Первым был агент Лукас Фёрст.
Вторым – Буррони.
Третьим – мужчина лет тридцати, ростом почти с детектива, с безупречно правильными чертами лица, которым что-то отдаленно азиатское, затерянное в двух поколениях американцев, придавало еще большее очарование. Только жесткий разрез тонкогубого рта портил совершенство этого лица. Гладкие и блестящие черные волосы, типичные для уроженцев Востока, открывали мраморный лоб.
Белая рубашка и темные джинсы подчеркивали стройную фигуру; руки были скованы впереди наручниками.
Буррони, взяв его за локоть, чуть подтолкнул вперед из лифта. Джулиус Вонг шарахнулся от него, как от зачумленного.
– Отвали, пес легавый! Сам пойду.
– Ну так иди, кто тебе мешает?
Под неусыпным контролем Буррони Джулиус распахнул дверь и проследовал туда, куда указывал ему детектив. Он оглянулся, окинув мир вокруг себя презрительным взглядом, как будто получил и принял вызов.
Несмотря на гнев, глаза его были неподвижны и подернуты пеленой порока.
Детектив скривился, глядя на недоуменные лица Джордана и Морин, и неуловимым жестом велел им не вмешиваться.
И лишь когда Буррони с конвоируемым подходили к машине, Джордан заметил, что Джулиус Вонг характерно припадает на правую ногу.
36
Лиза Герреро сняла длинную футболку, что заменяла ей ночную рубашку, и осталась обнаженной перед зеркалом ванной. Блестящая серебристая поверхность возвратила ей собственный портрет, перерезанный у талии мраморной столешницей шкафчика. Белый мрамор красиво и чувственно оттенял оливковую кожу латиноамериканки. Лиза небрежным жестом приподняла кверху длинные темные волосы, затем пальцы ее скользнули к коричневым соскам высокой, упругой груди, как раз такого размера, который удобно помещается в мужской ладони. От ее вздоха запотел маленький кружок зеркала. Будь она по натуре мечтательницей, подумала бы, что с минуты на минуту откроется дверь и Джордан Марсалис в окровавленной рубашке окаменеет на пороге. И все начнется сначала.
Но она не мечтательница, и нечего об этом думать. Лиза Герреро давно не позволяла себе такую роскошь, как мечты; ее тревожили порой лишь смутные желания, да и те все больше повисали в воздухе.
Она подвинулась поближе к зеркалу и стала рассматривать свои глаза, потухшие, с покрасневшими веками после мучительной, почти бессонной ночи.
Накануне вечером она пришла, разделась, легла в постель, как будто погрузившись во мрак обступавшей ее реальности. Долго лежала в темноте с открытыми глазами, под ненадежным прикрытием простыни, охваченная горечью и страхом. Сквозь открытое окно с нижнего этажа доносились звуки песни, которую все время ставил неизвестный фанат Коннора Слейва и которая теперь постоянно преследовала ее.
Она вышла с дискотеки в компании людей, абсолютно ничего для нее не значивших, чтобы ехать с ними куда-то в другое место, абсолютно ее не интересовавшее, но упорно внушала себе, что мир улыбается ей и если еще не лежит у ее ног, то скоро будет лежать.
Но тут она увидела их и раз и навсегда определила для себя понятие «норма».
Вот она, норма.
Мужчина, рожденный таковым, обнимает женщину, рожденную таковой.
И нет иных путей к норме, кроме тех, о которых и думать не хочется. У животных все просто: самец выбирает себе самку не задумываясь, им движет инстинкт. А люди, скованные рассудком, то и дело воздвигают меж собой стены, причем иной раз, как бы в насмешку, – из стекла. Жизнь похожа на долгий путь под палящим солнцем, все ищут себе уголок благословенной тени, но для тех, кто вынужден вечно хорониться в тени, укромный уголок хуже приговора.
Лиза отошла от зеркала. Лучше не видеть своего лица, чтоб не заглядывать себе в душу. Она открыла душ и тут же, не дожидаясь, пока вода нагреется, встала под струю, чтобы спрятать слезы среди миллионов холодных одинаковых капель.
На сей раз не мир ее отверг, она сама его отвергла.
Она влюбилась в Джордана с первого мгновения, как только он появился – с синяком под глазом и разбитым носом – на пороге ванной и распахнул невероятной голубизны глаза, увидев ее нагой.
Нагим, зло поправила она, чтобы не забывать себя и свое место в жизни простых смертных. Изящная шутка природы, которой нет дела до того, какой ценой нам достаются ее выдумки. Она лишь смотрит и забавляется замешательством своего творения, не знающего, в какой туалет идти – в мужской или в женский.
Лиза предложила Джордану остаться в его доме. Не подумав предложила, из одного лишь желания быть с ним рядом, заранее зная, что это ошибка. Вдобавок она совершила еще одну непоправимую ошибку, сколько оправданий себе ни подыскивай.
Она вспомнила свое желание по приезде в Нью-Йорк устроить себе праздник с устрицами и шампанским, когда ее некстати застиг болван по имени Гарри, с которым она обошлась так, как решила впредь обходиться всегда и со всеми. Отправляясь сюда, она видела впереди простор для великих завоеваний, но, приехав, пришла к горькому выводу: завоевывать-то здесь и нечего, а то, что есть, не стоит трудов. Это случилось несколько дней назад, но ей уже казалось событием далекого прошлого.
Всю жизнь она только пряталась и молилась, чтобы ее не нашли, вжималась в стену и даже помыслить не могла выйти на середину улицы. И втайне думала: а вдруг все-таки найдется хороший человек и примет ее такой, какая она есть. Конечно, ей хотелось быть как все, иметь в жизни хоть какую-то определенность, тешить себя нехитрыми иллюзиями.
Но, как видно, этого ей не дано.
Из-за ее внешности все мужчины наперебой бросались ухаживать за ней, но стоило им узнать, кто и что она есть, улыбки, летящие ей навстречу, сменялись затылками, бегущими прочь.
Но она не мечтательница, и нечего об этом думать. Лиза Герреро давно не позволяла себе такую роскошь, как мечты; ее тревожили порой лишь смутные желания, да и те все больше повисали в воздухе.
Она подвинулась поближе к зеркалу и стала рассматривать свои глаза, потухшие, с покрасневшими веками после мучительной, почти бессонной ночи.
Накануне вечером она пришла, разделась, легла в постель, как будто погрузившись во мрак обступавшей ее реальности. Долго лежала в темноте с открытыми глазами, под ненадежным прикрытием простыни, охваченная горечью и страхом. Сквозь открытое окно с нижнего этажа доносились звуки песни, которую все время ставил неизвестный фанат Коннора Слейва и которая теперь постоянно преследовала ее.
Под эту нежную музыку и в такт словам перед глазами предстал Джордан, обнимающий другую и застывший в тот редчайший миг, когда двое становятся единым целым. И по злой иронии судьбы, которая играет человеком, это случилось как раз перед тем домом…
…Мне душу сжигает пламень,
В оковах томится плоть,
На сердце тяжелый камень,
И нечем его расколоть…
Она вышла с дискотеки в компании людей, абсолютно ничего для нее не значивших, чтобы ехать с ними куда-то в другое место, абсолютно ее не интересовавшее, но упорно внушала себе, что мир улыбается ей и если еще не лежит у ее ног, то скоро будет лежать.
Но тут она увидела их и раз и навсегда определила для себя понятие «норма».
Вот она, норма.
Мужчина, рожденный таковым, обнимает женщину, рожденную таковой.
И нет иных путей к норме, кроме тех, о которых и думать не хочется. У животных все просто: самец выбирает себе самку не задумываясь, им движет инстинкт. А люди, скованные рассудком, то и дело воздвигают меж собой стены, причем иной раз, как бы в насмешку, – из стекла. Жизнь похожа на долгий путь под палящим солнцем, все ищут себе уголок благословенной тени, но для тех, кто вынужден вечно хорониться в тени, укромный уголок хуже приговора.
Лиза отошла от зеркала. Лучше не видеть своего лица, чтоб не заглядывать себе в душу. Она открыла душ и тут же, не дожидаясь, пока вода нагреется, встала под струю, чтобы спрятать слезы среди миллионов холодных одинаковых капель.
На сей раз не мир ее отверг, она сама его отвергла.
Она влюбилась в Джордана с первого мгновения, как только он появился – с синяком под глазом и разбитым носом – на пороге ванной и распахнул невероятной голубизны глаза, увидев ее нагой.
Нагим, зло поправила она, чтобы не забывать себя и свое место в жизни простых смертных. Изящная шутка природы, которой нет дела до того, какой ценой нам достаются ее выдумки. Она лишь смотрит и забавляется замешательством своего творения, не знающего, в какой туалет идти – в мужской или в женский.
Лиза предложила Джордану остаться в его доме. Не подумав предложила, из одного лишь желания быть с ним рядом, заранее зная, что это ошибка. Вдобавок она совершила еще одну непоправимую ошибку, сколько оправданий себе ни подыскивай.
Она вспомнила свое желание по приезде в Нью-Йорк устроить себе праздник с устрицами и шампанским, когда ее некстати застиг болван по имени Гарри, с которым она обошлась так, как решила впредь обходиться всегда и со всеми. Отправляясь сюда, она видела впереди простор для великих завоеваний, но, приехав, пришла к горькому выводу: завоевывать-то здесь и нечего, а то, что есть, не стоит трудов. Это случилось несколько дней назад, но ей уже казалось событием далекого прошлого.
Всю жизнь она только пряталась и молилась, чтобы ее не нашли, вжималась в стену и даже помыслить не могла выйти на середину улицы. И втайне думала: а вдруг все-таки найдется хороший человек и примет ее такой, какая она есть. Конечно, ей хотелось быть как все, иметь в жизни хоть какую-то определенность, тешить себя нехитрыми иллюзиями.
Но, как видно, этого ей не дано.
Из-за ее внешности все мужчины наперебой бросались ухаживать за ней, но стоило им узнать, кто и что она есть, улыбки, летящие ей навстречу, сменялись затылками, бегущими прочь.