Страница:
Что же делать ему, автору хроники, если, оканчивая её, он, в сущности, сам предаёт себя смерти? Предаёт, не получая взамен от свидетелей его смерти ни слезинки сочувствия, этого тщетно искомого им утешения? А прекратить писать до того, как наступит конец, это уже установлено, он не может? Внезапно осознав смысл этих роковых вопросов, хронист прибегает к единственному возможному ответу: он решает писать хронику бесконечно. То есть, называет её романом "Тристан, или Гамлет в Британии" и придаёт ей, и её двойнику - истории, форму и содержание "белого бычка". Удалось ли это, то и другое, их автору - теперь предстоит решать читателю.
Небольшое примечание... Рыская по закоулкам хроник, предлагаемых его конкурентами, Реверс часто наталкивается на вещи, оставленные ими в пренебрежении. Идущие генеральными путями искусств так поступают часто. Например, Шекспир выбрасывает Гамлета, как ненужный балласт, как абсолютно лишний для автора предмет, с идущего в Англию корабля. И Гамлет в Британию так и не попадает. Закоулок другой хроники свидетельствует: Гамлет прожил в Британии около года. Такие исторические аппендиксы распахнуты лишь для того, кто любит в них блуждать на четвереньках, в потёмках, иногда - в миазмах, но рискуя и радуясь. То есть, для народных целителей. А решительные генеральные хирурги из роскошных клиник такие аппендиксы, не колеблясь, отрезают. Чик - и всё.
А зря. В них и живёт богиня-банальность. Банальнее которой лишь сам Бог.
Переводчик.
***
Дорогой Фёдор Васильевич! Надеюсь, теперь я полностью удовлетворил Вас. И дело двинется. Напишите, есть ли у Вас претензии к послесловию, если угодно предисловию. Но я бы, будь на то моя полная воля, оставил всё, как вышло, а открыл бы роман предисловием авторским, кратким и смахивающим на эпиграф. Которое и привожу полностью:
"Саксон Грамматик в своей хронике утверждает, что высланный в Британию Гамлет добрался до неё и провёл там около года. Использовавший этот сюжет Шекспир удалил из него британскую страницу, и из жизни датского принца увлекательнейший эпизод. Драматург попросту выкинул Гамлета с корабля, идущего в Англию. И он прав, эта страница не для драмы, а для романа с комментариями, наилучшим образом возвращающими нас к чистому источнику всех повествований: к Событию, чьё бессмертное бытие немыслимо без хрониста и его хроники."
Что касается обострившейся теперь угрозы самоокупаемости деятельности Вашего издательства, то и эта книга, и другие, подобные ей, - вот ключ к решению этой проблемы, я уверен. Вы будете их распродавать скорее, чем печатать.
Всегда Ваш: О. Исаев.
12 августа Здоймы.
5. А. П. ДРУЖИНИНУ В МОСКВУ.
Здравствуй, друг!
Врут людишки: писать, оказывается, очень легко. Судя по твоим писулям. Но что ж ты в них такое придумываешь? Скажу тебе - вот так сдрасссьте! Сто раз тебе объяснялось, что всё, что я чирикаю из Закордобья, нельзя принимать всерьёз. Вся эта чушь предназначена не тебе, а третьим лицам, в чьи обязанности входит следить за моей нравственностью. И за тем, чтобы я свою нравственность не навязывал другим. В том числе и тебе. И вот, когда третьи лица читают гадости, написанные мною, они понимают: этот Исаев - понятный, свой, благонадёжный парень. С вывихами, конечно. Но кто из нас их не имеет? Бросим-ка эту тему, мой друг. Ведь может статься, что и на внутреннюю нашу эпистолу смотрят не менее серьёзно, чем на внешнюю.
Ты обмолвился, что боишься, как бы я в какую-нибудь свою поездку не подмыл на запад. Мол, боишься остаться совсем один. Да в своём ли ты уме, милый? С чего бы это я подмывал?.. Да и другие, которые из заграниц и без того не вылезают - с чего бы? Подмыть-то просто, а как назад? В этом корень: всяк бы подмыл, но хочется ведь оставить при себе возможность возвращаться, и не один раз. Да и эмигрантам нашим того же хочется. Сладость жизни в том и заключена, чтоб вернуться на Крещатик или Невский в итальянском костюмчике, подцепить парочку курв, да прокатить их на "Мерседесе" перед окнами своей прежней коммуналки, чтобы бывшие соседи видели... А без этого - что за заграница? Тьфу. Поэтому мой вариант, туда-сюда, куда лучше. Я думаю, если бы объявили поездки в рай, но безвозвратные, то нашлось бы немного охотников. И эти немногие - всё тот же контингент: мошенники, беспредельно отчаянные и евреи. Ты говоришь - у нас общество паралитиков... Возможность вернуться, точнее многократно возвращаться! Дай её обществу - и увидишь: куда только девался его паралич. Паралитик задрожит, вскочит с постели и забегает туда-сюда.
Но бежать в одну сторону! Это, милый, глупость. От себя - куда ж убежишь? Бежать надо не от себя, а в себя. В Здоймы, значит. Да и вообще, убежать от себя - то есть, себя потерять - это ведь потерять свою оригинальную жизнь, умереть моему Я, а я умирать не желаю. Я ломаю голову над совсем другим: как бы мне бессмертие выхлопотать. И главное: а сколько там, так сказать - по ту сторону канала, стоит дом, ты знаешь? Разве я смогу там купить себе такую усадьбу, как тут, в Полтавской губернии?
Нет уж, если и приходили мне такие мысли, то тут же и пропадали. Я знаю, откуда они, кто их мне поставляет... Скажем, иду я по улице где-нибудь в Париже. Глядь - полицейский участок. Бес тут как тут, и шепчет: зайди, сдайся, скажи им, что ты просишь убежища, что ты - беглый агент Безопасности... И так далее. Они же примут тебя с распростёртыми объятиями! И... А что - и? А ничего, в полном смысле: уже ни Крещатика, ни усадьбы, ни семьи, ни любовницы, ни друга. Капут. Слава Богу, что Он не оставляет меня одного наедине с этими мыслями! Скажем, только я их подумаю - а тут Он посылает какого-нибудь террориста, тот подбрасывает в привлекающий меня полицейский участок бомбу, затем трах-тарарах!.. И куда только деваются мои эти мысли...
А Бог знает, конечно, что делает и с кем имеет дело. Смотрит Он - идёт мужичонко Исаев в итальянском костюмчике, ягодицами виляет, в ус не дует, значит, забыл он обо мне, Боге. Ага, думает Он, а напомню-ка я ему о Себе, пусть не забывается! И напоминает. Эти подсунутые мне бесами мысли и террористом бомба - то же самое, как если бы меня сначала бесплатно шампанским угостили, и сразу вслед за тем, чтобы напомнить о реальности, свели бы на конюшню и всыпали по тем же виляющим ягодицам простейших розог. И эффект был бы тот же: я б сразу вспомнил реальность. А не вспомнил бы сразу - розог добавить. Не находишь ли, друг, что между памятью и задницей есть несомненная связь? Так же между бесами и порядком: они его постоянно разрушают, а Бог его по-новой обустраивает с их же помощью.
Теперь же, когда явно затеваются и у нас разрушения и обустройства, то бишь перемены, говорить о подмывании и вовсе потешно. О переменах - я знаю, что говорю. Из первых уст, так сказать. Приоткрою тебе краешек мне известного... Ты, конечно, удивлялся уже происшествию в Луганске, где некий смелый журналист в смелой официальной газете ругал трусливую официальную Безопасность? Так вот, удивись ещё больше: когда я выезжал за границу на этот раз, со мной Безопасность беседовала и мягко настаивала, чтобы я более не отказывался давать интервью эмигрантским газетам, и всем враждебным радиостанциям, и прежде всего - станции Свобода. И чтобы в интервью я говорил всю правду, не стеснялся. Вот теперь - удивляйся, друг.
А когда я вернулся, то и у меня от удивления глаза на лоб полезли. Я уже ждал перемен, конечно, но не таких же резвых! Разница между тем, что я оставлял, и тем, что застал, вернувшись, как между... опять это слово на язык лезет... между бесами мелкими и бесами крупными. Между комаром и крокодилом, между мелкими и крупными неприятностями. Все они даны человеку для соответствующих дел: комары - чтоб человек не застоялся, крокодилы - чтобы сразу смерть, если всё-таки застоялся по тупости своей. И вот, если мне раньше, при комарах, приходилось маленько ёрзать на моих двух стульях отечественного производства и импортного, чтобы не провалиться между ними, то при теперешнем крокодиле мне следует ёрзать туда-сюда яростно, чтобы не помереть. То есть, чтобы эти стулья, столь близко придвинутые сегодня друг к другу, не прищемили мне мошонку. Надо не только ёрзать, но и вертеться, и подскакивать, чтобы спасти яйца и выжить.
Эх! Разведу я кур в своей усадьбе, да свинью раскормлю, да кроликов размножу... Объявлю усадьбу независимым графством, сам себе стану платить налоги, а потом и деньги печатать... А когда придёт время, все другие графства объявлю от меня зависимыми, от моих поставок и политически, а после - моим собственным соединённым королевством, затем вступлю в военный союз с королевством датским... Или наоборот: объявлю ему войну... Или мы вместе с ним объявим войну королевству на другой стороне аглицкой канавы, или Псла... не важно. Важно, что я смогу сидеть на таком соединённом троне спокойно, не ёрзать и вообще ни хрена больше не делать. Главное - больше никогда ничего не писать. Надоело.
Вижу - хмуришься ты. Да ведь я ВСЁ шучу, братец. Ты ведь знаешь: что бы я ни плёл, и кто бы что про меня ни плёл, я всегда с тобой. Предчувствую, скоро мы останемся в одиночестве вдвоём. Что может быть более волнующим? Разве что... одиночество в одиночку.
Олег. 15 августа Здоймы.
6. Т. Р. ИСАЕВОЙ В МОСКВУ.
Ну, Танька, твой муж провёл операцию поистине блестящую! Не дачку жалкую приобрёл, а полную усадьбу. Теперь - живём, и какие бы времена ни грянули выживем. Мы теперь помещики, рэнчмены, ежели по-новому. Но есть надежды, что сюда вообще никакие времена не докатятся, как и не докатывались никогда. Здесь царство вечности. Приедешь - увидишь сама.
Наконец-то я как следует осмотрелся, и докладываю... Итак, земли тут заливные, извилистой речкой сто раз пересечённые, для крупного землепашества не годящиеся. И в этом наше счастье: их не тронули, и нас не тронут. На усадебном участке два домика, жилой и кухня с верандой, плюс срубик. Последний приспособим под баньку. Расположен же участок на холмике, который мысиком выдаётся в луг. И его, холмик, обтекает кругом речечка Псёл. Таким образом мы оказываемся как бы на капитанском мостике. Фуфкины ножки окрепнут, когда она впоследствии побегает по трапу, то есть - по тропочке вверх-вниз: горизонтальных путей к дому нет.
С веранды, или с площадки перед домом, вид за речку - как с ведьминой Лысой Горы. Как с птичьего полёта: рощицы, луга, гряда холмов налево и направо, река петлями и ангельские небеса. И слабо дышит ветерок, и писк людской сюда не долетает. Вокруг участка идёт старая изгородь из жердей-варенков, внутри изгороди трава выше пояса, и алые мальвы - выше плечей. Над входом в жилой дом нависла шелковица, рядом - полуживая дряхлая груша, дальше чернослив. Урожай чернослива в этом году удивительный, все пять деревьев увешаны сиренево-синими плодами, и каждый из них покрыт защищающим от дождя серебряным слоем: как пылью. Когда такой плод кусаешь, словно сладкое мясо грызёшь, словно само средоточие жизни посасываешь. Говорят, такой урожай бывает нечасто. Это - Володичка наш говорит, он садится на землю удивительно быстро. Боюсь даже, как бы жопку не зашиб.
Из живности тут имеется: аисты, коршуны, дятлы, коровы и овцы, какие-то изумрудные пташки с хвостами навроде китайских вееров - в дырочках, а в речке и её затоке живут караси и устрицы. При купании следует быть настороже. Я уже успел наступить на раковинку и порезаться. Говорят также, что живёт в затоке даже одна щука. Это снова - Володичка говорит. Он уже знает.
Вся усадьба имеет вид вполне порядочный, ремонтировать придётся немного. Главное - крыша у жилого дома новая, металлическая. Правда, Володичка успел потрудиться и кое-что тут наворотил-таки... Приходится с ним спорить. Вид у него самого похуже, чем у усадьбы в целом. Далеко не тот, какой он имел, живя со своей Катериной. Ну и понятно, ведь его нынешняя пассия из туземцев, и за ним не следит, не умеет. Он чувствует, что сделал в своё время ошибку, я думаю... Хотя вслух утверждает, что достиг желаемой гавани и хочет бросить якорь в ней навсегда. Поэтому, наверное, он стал замкнутый, и ко всему подозрительный. Представь, он часто беседует с самим собой. Возможно, обсуждает свои подозрения с собою: выдвигает и задвигает себе "за" и "против".
Ну, да всё утрясётся, я уверен.
Теперь, чего у нас нет, а нужда в нём есть. На веранде нет наружной двери. Продавцы уверяют, что они тут не при чём. Я же полагаю - при чём. Ну, не они сами, может быть, а их предок, покойный хозяин дома дед Василий. Когда он переезжал к сыну в центр села, то и дверь с собой прихватил. Наверное, чтоб гроб себе загодя построить, ибо через месяц после переезда и помер. Хорошо, что крышу оставил. Хотя, какой из крыши гроб? Разве что неприличный: цинковый. Нет также у нас и главного, ставен на всех окнах. Не мыслю я себе крепкого дома без крепких ставен! Ставни должны быть тяжёлые, складывающиеся. Ими я и собираюсь заняться в ближайшее время. Володичка по моей просьбе ведёт на эту тему переговоры с местными умельцами, да что-то уж больно вяло.
О местных умельцах, и вообще о туземцах... Описать невозможно, что за чудо. Невиданный народ, словно он - пришелец из "стран далёких, неведомых", но отнюдь не из "благородных". Словно в нём смешались другие, совсем чуждые друг другу народы, и получился поразительный третий. Словом, как если бы кельты смешались не с поздними германцами, а с берберами. Может, так оно и тут было? Ну, да об этом в другой раз.
Итак, всё, что мы теперь имеем - это как раз то, что нам надо. Однако, с приездом не торопись. Я хочу сделать кое-что без тебя, ну, хотя бы те же ставни. Да с Володичкой-мажордомом отношения наладить... Да поработать хочу в одиночестве - без тебя.
Если получишь что от Реверса - перешли. То же от Ник. Ал.
Целую, Олег. 15 августа Здоймы.
7. Т. Р. ИСАЕВОЙ В МОСКВУ.
Отправил тебе давеча писулю, а сегодня решил добавить. О тутошних берберах. Тебе, когда ты сюда явишься при своём марафете, да в платьице от Кардена, да в шанельных облаках над головой, куда будут ударять молнии, испускаемые твоими бряцающими цацками - предрекаю грандиозный успех. Скандальный, конечно. Тебе станут рукоплескать не только скрюченные трудами своими земледельцы, расположившись на амфитеатре грядок и навозных куч, но и вольные пастухи, и сами их тучные стада: коровы, овцы, гуси. Тебе воспоют гимны и совсем свободные существа: слепни и навозные мухи. Может быть, кому-нибудь из публики и до главного берберского бога - Кондратия будет недалечко... Так что подумай хорошенько, вспомни о свойственном нашей семье милосердии и общем гуманизме, чтобы не записаться в убийцы: какой наряд и имидж тебе избрать для сельской жизни.
Уж на что я - зрелище более, чем ординарное! А и то, когда по приезду пробирался через привыкший к цивилизации центр села, из хат повываливало всё население, а ведь мы живём далеко не в центре, и даже не на хуторе, но за колхозной околицей, за границей их земли, можно сказать - вообще за пределами их части света! Что ж тут, за пределами света, произойдёт, когда явишься ты! Представь, пробираюсь это я через село, а вдоль тынов стоят берберы шпалерами, в позах, в которых их застиг столбняк: с отвалившейся общей челюстью, с выпученными глазами. Я б эту челюсть подпёр палкой, чтобы вывихи потом не вправлять. И вот, пока я не скрываюсь за горизонтом, они стоят и смотрят мне вслед. Я был даже раздосадован... Но призвал на помощь юмор, придумал название их оригинальной позе - "чур, чур меня!", и успокоился. Как оказалось, совершенно ошибочно. Ибо и их председатель был среди них, и в той же позе.
Ведь когда он очнулся и из позы "чур-чур" вышел, а это удалось ему, по всему, к утру следующего дня, так как именно этим утром он ко мне на двор явился, то приступил к действиям. Придя, как уже я сказал, к нам на двор, он расстелил там полотно анкеты такой величины, что сразу и занял добрую его половину. После чего вписал в анкету всё, что смог из меня вытащить. Особенно его интересовал адрес роддома, в коем я появился на свет. Не споря с ним, я выдал ему эту важную тайну, которую наполовину тут же и выдумал. Ибо - как же я могу точно помнить номер палаты, например? И сделал новую ошибку: он не смог совместить факт моего рождения в городе Полтава и проживания в совсем другом городе - в Москве. Он не смог понять, как это человек может родиться в одном месте, а жить - совсем в другом. Он не смог вместить этот противоречивый, двойственный факт в одну анкету, как если бы я родился сразу в двух местах. И он проникся недоверием ко всему, что я ему сообщил о себе ранее. А что я успел сообщить ранее? Да только то, что родился. То есть, председатель с недоверием отнёсся к самому факту моего рождения, хотя я во плоти стоял перед ним. Он заподозрил меня во лжи по этому вопросу, значит, в том, что я на самом деле никогда не рождался и, отсюда, не собираюсь, как нормальному гражданину полагается и анкетой предполагается, умирать. Значит, он заподозрил во мне Кощея Бессмертного. Расскажи это Фуфке, ей будет интересно иметь такого оригинального папу. Да и наследственность - штука не последняя в жизни.
Итак, председатель, заподозрив меня в несуществовании или бессмертии, что одно и то же, он - прав, стал ловить меня на других противоречиях, спрашивая адреса всех моих московских и полтавских родственников. И всё это гинекологическое древо стал зарисовывать в свою хронику. Когда же он добрался до родственников ТВОИХ - это уже был персонаж за номером шестнадцать, ибо я охотно придумывал ему и несуществующих родственников, и делал бы это до страшного суда охотно, и это была самая страшная моя ошибка, ведь я тем самым подтвердил своё собственное несуществование! Я ведь подтвердил мирской власти, что сам себя выдумал! Но... тут и власть всё же опомнилась, так как заметила, что в анкете для всего этого вовсе нет графы. То есть, челюсть председателя власти отвалилась и он сразу принял привычную позу "чур-чур". И молвил:
- А на кой мне ваши родичи, а?
- А вы не обижайте моих родственников! - запротестовал я.
- Ни, не выйде, - возразил он. - У меня на них граф немае.
- Графы можно подрисовать, - предложил я. - Мой приятель сделает это запросто, на то он и член МОСХа.
- Шуткуете... - предположил председатель.
- О, нет! - воскликнул я.
- А не... - тут он, наконец, приложил обратно нижнюю челюсть к верхней, так почнемо з началу.
Я и прикусил язык. Дело уже тянулось час с лишним. Между тем, это Володичке надлежало бы вести все переговоры с властями, как номинальному хозяину усадьбы. Но он, как я уже сообщал, зело углублён в себя, и ему не до событий во внешнем мире.
- Так, - разгладил свою простыню председатель берберов. - И де ж вы робите?
И мы снова, взлетев назад к левому верхнему углу анкеты, покатились вперёд, к правому нижнему.
Итак, если ты не желаешь пережить такое же, а то и худшее - подумай о милосердии и гуманизме. Нам ничего иного и не остаётся. Похоже, другая сторона этого делать не собирается: ни сам предводитель, ни кто-нибудь из его берберов. Посредник, наш хозяин и мажордом по форме, а по содержанию скорее всего - перебежчик на другую сторону, а то и её лазутчик в нашем доме, Володичка также за нас заступаться не намерен. А гуманизм и милосердие должны жить дальше, вечно, по моему убеждению... Так что проявлять их придётся нам. По меньшей мере до той поры, когда обстоятельства позволят переписать поместье на наше имя. Надеюсь, это время себя не заставит теперь долго ждать, есть уже признаки его наступления.
А пока - надо терпеть. И отвечать на вопрос "де вы робите" без промедления. Хотя и это, как и ответ на "де вы родилися", чревато осложнениями.
Во-первых: а вдруг я, имея разные места рождения, и работаю в разных местах? Что, кстати, соответствует действительности. И что же, значит, я один в разных местах должен буду выйти на пенсию и умереть? А как это сделать технически, при помощи каких-таких хирургических инструментов? То есть, как это: на меня одного надо две анкеты, две церковные и ЖЭКовские книги, два ЗАГСовских дела заводить, а то и больше? Что ж такое получается: нас двое, а то и больше, этих Исаевых? И сколько Исаевых, столько у Исаева, допустим, жён и дочерей? Один, стало быть, Исаев уважаемый, другой - дорогой, а третий и вовсе презренный! Голова кругом пойдёт, действительно.
А тут ещё и во-вторых: надо сказать, что вопрос "де ж ви робите" задаётся в Берберии первым, ещё до "как вас зовут". И если вы, мадам, кого-нибудь встретите на тропинке в лесной глуши - то и там вы его не избежите. Я имею в виду местного лесника. Это - представитель оппозиции, эдакий Робин Гуд Полтавской губернии. Но и он обязательно спросит: "ну, и де ж вы..." Теперь представьте, дама, я на него отвечаю: в двух институтах, в трёх академиях, в четырёх городах, но в основном - ДОМА РАБОТАЮ! После того, скажем, как меня определили от рождения разделённым надвое, а то и натрое, такой ответ значительно усложняет загадку. А как прикажешь отвечать, если я действительно в упомянутых местах имею часы, но нигде - полную штатную ставку? А если совру, да проверят - что же, по-новой писать анкету? Уж лучше бы ответить сразу: писатель, и сразу пускаться по-новой, не дожидаясь и не провоцируя проверок. Ибо за "писатель" без всякого промедления и проверок последует: "Так... И ДЕ ж вы, письменник, робите?" И запахнет милицией. А в милиции, может быть, уже и не берберы, а что-нибудь поближе нам, породнее... В общем, на таможне, и то проще.
Я предположил бы, что у берберов совершенно иные представления о профессии как таковой. Точнее, что труд у них ещё не разделён на профессии. Эпоха разделения труда тут ещё не наступила. И потому "работа" значит для них не что делать, а - где делать. Работа у них - понятие географическое. Хоть печь топи, хоть трактор ремонтируй, это всё одно. Где ты это делаешь! Что и должно соответствовать месту жительства в той или иной мере, в той мере, которую способна зафиксировать анкета. И чем ближе место работы к месту рождения, тем она легче и непротиворечивей это может зафиксировать, стало быть - тем яснее лицо, портрет фиксируемого человека. С моими же ответами выходит, что у меня вовсе нет лица, или что я один в трёх лицах, во множестве лиц! Плюс моя проклятая бородёнка! То есть, выходит, что я - так называемый "летун". Анкетной терминологией же: бродяга, бич. Как же иначе меня зафиксировать? Конечно, председатели анкеты сразу и докладывают в Гадяч, в уголовку. Ну, а в Гадяче ко всему прибавляется Чернобыль... И им ясно: откуда именно я такой летун. Но это всё я только предположил БЫ, то есть, так бы я объяснил дело, если бы его можно было объяснить, применив логику и кое-какое знание коридоров мироздания!
Ведь, поправ всю логику и минуя все коридоры, наш Володичка отвечает на вопрос "де вы робите" одним словом "МОСХ" и умолкает, не давая никаких объяснений. То есть, на мой интеллигентный взгляд - отвечает до крайности нагло. А разве объективно это не наглость, отвечать письменно в анкете: "Я юноша благородный из стран далёких", и всё? Однако, его ответ вполне удовлетворяет берберов и самого их председателя. И гадячскую уголовку тоже. Разбираться теперь в этом я предоставляю тем, кто столь же нагл в отношении Бога и Его мироздания. А я умолкаю.
Конечно, кое-кто скажет, что МОСХ принимают за организацию совершенно секретную и безопасности не лишённую, но я скажу: оставьте это. Не тревожьте сокровенных тайн Творения Божиего. Это вам выйдет боком. А мне - дайте этими тайнами насладиться в тишине... Скажу так, и умолкну снова.
После же моих разумных ответов, я стал для берберов чем-то вроде телевизора. Я тут травку начал косить за оградкой... И пока кошу - вокруг оградки стоят берберы шпалерами в позе "чурчур" и молча смотрят. Отнюдь не украдкой, в упор. С отвалившимися челюстями. Есть опасность, что кто-нибудь из них позабудет всё на свете, впавши в транс, и тогда я получу бесплатно пугало у оградки, и таким образом решится проблема птичек, покушающихся на мой урожай чернослива. Я подозреваю, что душа истинного бербера, стоящего в позе "чурчур", сама собою отлетает от тела. Чего жалкие индийские факиры добиваются путём лишь усиленных тренировок, и то - не всегда. Ну, а вдруг она не вернётся, отлетит навеки?
Но пока на лугу за оградой, если уж говорить о "навеки", стоит холодильник "Донбасс", который я подкупил у одного полтавского барыги по пути сюда. И который, может быть, будет там стоять вечно. Поскольку мы не знаем, как его внести в дом: и двери, и окна слишком узки.
Вот... Однако, в целом, как видишь, жёнушка, это то, что нам было нужно.
Крепко целую тебя и Фуфку. 17 августа Здоймы.
8. ДЖ. Т. РЕВЕРСУ В МАДРИД.
Дорогой Джон!
Всё необходимое для заключения тобой договора с издательством я проделал. По-видимому, сейчас оно занято подготовкой своих предложений. Уверен, всё будет в порядке. Запасись терпением, у нас дела делаются хоть и быстрее вашего, но и не быстрее самого времени. Оно сейчас мчится вскачь. Не здесь, конечно, не в деревне, слава Богу. В столице, в Москве.
Через пару дней я отпишу тебе подробней, у меня появились новые мысли по поводу твоей последней вещи... Но я должен их ещё покрутить маленько. Кстати, занимаясь интенсивно твоей прозой, я оказался на краю опасной пропасти. Инерция этого гнусного дела, оказывается, так велика, что я, кажется, и сам вот-вот запишу прозою. Как ты, как твои герои, как, наконец, - известный герой Мольера. Я уже ловлю себя за руку...
Небольшое примечание... Рыская по закоулкам хроник, предлагаемых его конкурентами, Реверс часто наталкивается на вещи, оставленные ими в пренебрежении. Идущие генеральными путями искусств так поступают часто. Например, Шекспир выбрасывает Гамлета, как ненужный балласт, как абсолютно лишний для автора предмет, с идущего в Англию корабля. И Гамлет в Британию так и не попадает. Закоулок другой хроники свидетельствует: Гамлет прожил в Британии около года. Такие исторические аппендиксы распахнуты лишь для того, кто любит в них блуждать на четвереньках, в потёмках, иногда - в миазмах, но рискуя и радуясь. То есть, для народных целителей. А решительные генеральные хирурги из роскошных клиник такие аппендиксы, не колеблясь, отрезают. Чик - и всё.
А зря. В них и живёт богиня-банальность. Банальнее которой лишь сам Бог.
Переводчик.
***
Дорогой Фёдор Васильевич! Надеюсь, теперь я полностью удовлетворил Вас. И дело двинется. Напишите, есть ли у Вас претензии к послесловию, если угодно предисловию. Но я бы, будь на то моя полная воля, оставил всё, как вышло, а открыл бы роман предисловием авторским, кратким и смахивающим на эпиграф. Которое и привожу полностью:
"Саксон Грамматик в своей хронике утверждает, что высланный в Британию Гамлет добрался до неё и провёл там около года. Использовавший этот сюжет Шекспир удалил из него британскую страницу, и из жизни датского принца увлекательнейший эпизод. Драматург попросту выкинул Гамлета с корабля, идущего в Англию. И он прав, эта страница не для драмы, а для романа с комментариями, наилучшим образом возвращающими нас к чистому источнику всех повествований: к Событию, чьё бессмертное бытие немыслимо без хрониста и его хроники."
Что касается обострившейся теперь угрозы самоокупаемости деятельности Вашего издательства, то и эта книга, и другие, подобные ей, - вот ключ к решению этой проблемы, я уверен. Вы будете их распродавать скорее, чем печатать.
Всегда Ваш: О. Исаев.
12 августа Здоймы.
5. А. П. ДРУЖИНИНУ В МОСКВУ.
Здравствуй, друг!
Врут людишки: писать, оказывается, очень легко. Судя по твоим писулям. Но что ж ты в них такое придумываешь? Скажу тебе - вот так сдрасссьте! Сто раз тебе объяснялось, что всё, что я чирикаю из Закордобья, нельзя принимать всерьёз. Вся эта чушь предназначена не тебе, а третьим лицам, в чьи обязанности входит следить за моей нравственностью. И за тем, чтобы я свою нравственность не навязывал другим. В том числе и тебе. И вот, когда третьи лица читают гадости, написанные мною, они понимают: этот Исаев - понятный, свой, благонадёжный парень. С вывихами, конечно. Но кто из нас их не имеет? Бросим-ка эту тему, мой друг. Ведь может статься, что и на внутреннюю нашу эпистолу смотрят не менее серьёзно, чем на внешнюю.
Ты обмолвился, что боишься, как бы я в какую-нибудь свою поездку не подмыл на запад. Мол, боишься остаться совсем один. Да в своём ли ты уме, милый? С чего бы это я подмывал?.. Да и другие, которые из заграниц и без того не вылезают - с чего бы? Подмыть-то просто, а как назад? В этом корень: всяк бы подмыл, но хочется ведь оставить при себе возможность возвращаться, и не один раз. Да и эмигрантам нашим того же хочется. Сладость жизни в том и заключена, чтоб вернуться на Крещатик или Невский в итальянском костюмчике, подцепить парочку курв, да прокатить их на "Мерседесе" перед окнами своей прежней коммуналки, чтобы бывшие соседи видели... А без этого - что за заграница? Тьфу. Поэтому мой вариант, туда-сюда, куда лучше. Я думаю, если бы объявили поездки в рай, но безвозвратные, то нашлось бы немного охотников. И эти немногие - всё тот же контингент: мошенники, беспредельно отчаянные и евреи. Ты говоришь - у нас общество паралитиков... Возможность вернуться, точнее многократно возвращаться! Дай её обществу - и увидишь: куда только девался его паралич. Паралитик задрожит, вскочит с постели и забегает туда-сюда.
Но бежать в одну сторону! Это, милый, глупость. От себя - куда ж убежишь? Бежать надо не от себя, а в себя. В Здоймы, значит. Да и вообще, убежать от себя - то есть, себя потерять - это ведь потерять свою оригинальную жизнь, умереть моему Я, а я умирать не желаю. Я ломаю голову над совсем другим: как бы мне бессмертие выхлопотать. И главное: а сколько там, так сказать - по ту сторону канала, стоит дом, ты знаешь? Разве я смогу там купить себе такую усадьбу, как тут, в Полтавской губернии?
Нет уж, если и приходили мне такие мысли, то тут же и пропадали. Я знаю, откуда они, кто их мне поставляет... Скажем, иду я по улице где-нибудь в Париже. Глядь - полицейский участок. Бес тут как тут, и шепчет: зайди, сдайся, скажи им, что ты просишь убежища, что ты - беглый агент Безопасности... И так далее. Они же примут тебя с распростёртыми объятиями! И... А что - и? А ничего, в полном смысле: уже ни Крещатика, ни усадьбы, ни семьи, ни любовницы, ни друга. Капут. Слава Богу, что Он не оставляет меня одного наедине с этими мыслями! Скажем, только я их подумаю - а тут Он посылает какого-нибудь террориста, тот подбрасывает в привлекающий меня полицейский участок бомбу, затем трах-тарарах!.. И куда только деваются мои эти мысли...
А Бог знает, конечно, что делает и с кем имеет дело. Смотрит Он - идёт мужичонко Исаев в итальянском костюмчике, ягодицами виляет, в ус не дует, значит, забыл он обо мне, Боге. Ага, думает Он, а напомню-ка я ему о Себе, пусть не забывается! И напоминает. Эти подсунутые мне бесами мысли и террористом бомба - то же самое, как если бы меня сначала бесплатно шампанским угостили, и сразу вслед за тем, чтобы напомнить о реальности, свели бы на конюшню и всыпали по тем же виляющим ягодицам простейших розог. И эффект был бы тот же: я б сразу вспомнил реальность. А не вспомнил бы сразу - розог добавить. Не находишь ли, друг, что между памятью и задницей есть несомненная связь? Так же между бесами и порядком: они его постоянно разрушают, а Бог его по-новой обустраивает с их же помощью.
Теперь же, когда явно затеваются и у нас разрушения и обустройства, то бишь перемены, говорить о подмывании и вовсе потешно. О переменах - я знаю, что говорю. Из первых уст, так сказать. Приоткрою тебе краешек мне известного... Ты, конечно, удивлялся уже происшествию в Луганске, где некий смелый журналист в смелой официальной газете ругал трусливую официальную Безопасность? Так вот, удивись ещё больше: когда я выезжал за границу на этот раз, со мной Безопасность беседовала и мягко настаивала, чтобы я более не отказывался давать интервью эмигрантским газетам, и всем враждебным радиостанциям, и прежде всего - станции Свобода. И чтобы в интервью я говорил всю правду, не стеснялся. Вот теперь - удивляйся, друг.
А когда я вернулся, то и у меня от удивления глаза на лоб полезли. Я уже ждал перемен, конечно, но не таких же резвых! Разница между тем, что я оставлял, и тем, что застал, вернувшись, как между... опять это слово на язык лезет... между бесами мелкими и бесами крупными. Между комаром и крокодилом, между мелкими и крупными неприятностями. Все они даны человеку для соответствующих дел: комары - чтоб человек не застоялся, крокодилы - чтобы сразу смерть, если всё-таки застоялся по тупости своей. И вот, если мне раньше, при комарах, приходилось маленько ёрзать на моих двух стульях отечественного производства и импортного, чтобы не провалиться между ними, то при теперешнем крокодиле мне следует ёрзать туда-сюда яростно, чтобы не помереть. То есть, чтобы эти стулья, столь близко придвинутые сегодня друг к другу, не прищемили мне мошонку. Надо не только ёрзать, но и вертеться, и подскакивать, чтобы спасти яйца и выжить.
Эх! Разведу я кур в своей усадьбе, да свинью раскормлю, да кроликов размножу... Объявлю усадьбу независимым графством, сам себе стану платить налоги, а потом и деньги печатать... А когда придёт время, все другие графства объявлю от меня зависимыми, от моих поставок и политически, а после - моим собственным соединённым королевством, затем вступлю в военный союз с королевством датским... Или наоборот: объявлю ему войну... Или мы вместе с ним объявим войну королевству на другой стороне аглицкой канавы, или Псла... не важно. Важно, что я смогу сидеть на таком соединённом троне спокойно, не ёрзать и вообще ни хрена больше не делать. Главное - больше никогда ничего не писать. Надоело.
Вижу - хмуришься ты. Да ведь я ВСЁ шучу, братец. Ты ведь знаешь: что бы я ни плёл, и кто бы что про меня ни плёл, я всегда с тобой. Предчувствую, скоро мы останемся в одиночестве вдвоём. Что может быть более волнующим? Разве что... одиночество в одиночку.
Олег. 15 августа Здоймы.
6. Т. Р. ИСАЕВОЙ В МОСКВУ.
Ну, Танька, твой муж провёл операцию поистине блестящую! Не дачку жалкую приобрёл, а полную усадьбу. Теперь - живём, и какие бы времена ни грянули выживем. Мы теперь помещики, рэнчмены, ежели по-новому. Но есть надежды, что сюда вообще никакие времена не докатятся, как и не докатывались никогда. Здесь царство вечности. Приедешь - увидишь сама.
Наконец-то я как следует осмотрелся, и докладываю... Итак, земли тут заливные, извилистой речкой сто раз пересечённые, для крупного землепашества не годящиеся. И в этом наше счастье: их не тронули, и нас не тронут. На усадебном участке два домика, жилой и кухня с верандой, плюс срубик. Последний приспособим под баньку. Расположен же участок на холмике, который мысиком выдаётся в луг. И его, холмик, обтекает кругом речечка Псёл. Таким образом мы оказываемся как бы на капитанском мостике. Фуфкины ножки окрепнут, когда она впоследствии побегает по трапу, то есть - по тропочке вверх-вниз: горизонтальных путей к дому нет.
С веранды, или с площадки перед домом, вид за речку - как с ведьминой Лысой Горы. Как с птичьего полёта: рощицы, луга, гряда холмов налево и направо, река петлями и ангельские небеса. И слабо дышит ветерок, и писк людской сюда не долетает. Вокруг участка идёт старая изгородь из жердей-варенков, внутри изгороди трава выше пояса, и алые мальвы - выше плечей. Над входом в жилой дом нависла шелковица, рядом - полуживая дряхлая груша, дальше чернослив. Урожай чернослива в этом году удивительный, все пять деревьев увешаны сиренево-синими плодами, и каждый из них покрыт защищающим от дождя серебряным слоем: как пылью. Когда такой плод кусаешь, словно сладкое мясо грызёшь, словно само средоточие жизни посасываешь. Говорят, такой урожай бывает нечасто. Это - Володичка наш говорит, он садится на землю удивительно быстро. Боюсь даже, как бы жопку не зашиб.
Из живности тут имеется: аисты, коршуны, дятлы, коровы и овцы, какие-то изумрудные пташки с хвостами навроде китайских вееров - в дырочках, а в речке и её затоке живут караси и устрицы. При купании следует быть настороже. Я уже успел наступить на раковинку и порезаться. Говорят также, что живёт в затоке даже одна щука. Это снова - Володичка говорит. Он уже знает.
Вся усадьба имеет вид вполне порядочный, ремонтировать придётся немного. Главное - крыша у жилого дома новая, металлическая. Правда, Володичка успел потрудиться и кое-что тут наворотил-таки... Приходится с ним спорить. Вид у него самого похуже, чем у усадьбы в целом. Далеко не тот, какой он имел, живя со своей Катериной. Ну и понятно, ведь его нынешняя пассия из туземцев, и за ним не следит, не умеет. Он чувствует, что сделал в своё время ошибку, я думаю... Хотя вслух утверждает, что достиг желаемой гавани и хочет бросить якорь в ней навсегда. Поэтому, наверное, он стал замкнутый, и ко всему подозрительный. Представь, он часто беседует с самим собой. Возможно, обсуждает свои подозрения с собою: выдвигает и задвигает себе "за" и "против".
Ну, да всё утрясётся, я уверен.
Теперь, чего у нас нет, а нужда в нём есть. На веранде нет наружной двери. Продавцы уверяют, что они тут не при чём. Я же полагаю - при чём. Ну, не они сами, может быть, а их предок, покойный хозяин дома дед Василий. Когда он переезжал к сыну в центр села, то и дверь с собой прихватил. Наверное, чтоб гроб себе загодя построить, ибо через месяц после переезда и помер. Хорошо, что крышу оставил. Хотя, какой из крыши гроб? Разве что неприличный: цинковый. Нет также у нас и главного, ставен на всех окнах. Не мыслю я себе крепкого дома без крепких ставен! Ставни должны быть тяжёлые, складывающиеся. Ими я и собираюсь заняться в ближайшее время. Володичка по моей просьбе ведёт на эту тему переговоры с местными умельцами, да что-то уж больно вяло.
О местных умельцах, и вообще о туземцах... Описать невозможно, что за чудо. Невиданный народ, словно он - пришелец из "стран далёких, неведомых", но отнюдь не из "благородных". Словно в нём смешались другие, совсем чуждые друг другу народы, и получился поразительный третий. Словом, как если бы кельты смешались не с поздними германцами, а с берберами. Может, так оно и тут было? Ну, да об этом в другой раз.
Итак, всё, что мы теперь имеем - это как раз то, что нам надо. Однако, с приездом не торопись. Я хочу сделать кое-что без тебя, ну, хотя бы те же ставни. Да с Володичкой-мажордомом отношения наладить... Да поработать хочу в одиночестве - без тебя.
Если получишь что от Реверса - перешли. То же от Ник. Ал.
Целую, Олег. 15 августа Здоймы.
7. Т. Р. ИСАЕВОЙ В МОСКВУ.
Отправил тебе давеча писулю, а сегодня решил добавить. О тутошних берберах. Тебе, когда ты сюда явишься при своём марафете, да в платьице от Кардена, да в шанельных облаках над головой, куда будут ударять молнии, испускаемые твоими бряцающими цацками - предрекаю грандиозный успех. Скандальный, конечно. Тебе станут рукоплескать не только скрюченные трудами своими земледельцы, расположившись на амфитеатре грядок и навозных куч, но и вольные пастухи, и сами их тучные стада: коровы, овцы, гуси. Тебе воспоют гимны и совсем свободные существа: слепни и навозные мухи. Может быть, кому-нибудь из публики и до главного берберского бога - Кондратия будет недалечко... Так что подумай хорошенько, вспомни о свойственном нашей семье милосердии и общем гуманизме, чтобы не записаться в убийцы: какой наряд и имидж тебе избрать для сельской жизни.
Уж на что я - зрелище более, чем ординарное! А и то, когда по приезду пробирался через привыкший к цивилизации центр села, из хат повываливало всё население, а ведь мы живём далеко не в центре, и даже не на хуторе, но за колхозной околицей, за границей их земли, можно сказать - вообще за пределами их части света! Что ж тут, за пределами света, произойдёт, когда явишься ты! Представь, пробираюсь это я через село, а вдоль тынов стоят берберы шпалерами, в позах, в которых их застиг столбняк: с отвалившейся общей челюстью, с выпученными глазами. Я б эту челюсть подпёр палкой, чтобы вывихи потом не вправлять. И вот, пока я не скрываюсь за горизонтом, они стоят и смотрят мне вслед. Я был даже раздосадован... Но призвал на помощь юмор, придумал название их оригинальной позе - "чур, чур меня!", и успокоился. Как оказалось, совершенно ошибочно. Ибо и их председатель был среди них, и в той же позе.
Ведь когда он очнулся и из позы "чур-чур" вышел, а это удалось ему, по всему, к утру следующего дня, так как именно этим утром он ко мне на двор явился, то приступил к действиям. Придя, как уже я сказал, к нам на двор, он расстелил там полотно анкеты такой величины, что сразу и занял добрую его половину. После чего вписал в анкету всё, что смог из меня вытащить. Особенно его интересовал адрес роддома, в коем я появился на свет. Не споря с ним, я выдал ему эту важную тайну, которую наполовину тут же и выдумал. Ибо - как же я могу точно помнить номер палаты, например? И сделал новую ошибку: он не смог совместить факт моего рождения в городе Полтава и проживания в совсем другом городе - в Москве. Он не смог понять, как это человек может родиться в одном месте, а жить - совсем в другом. Он не смог вместить этот противоречивый, двойственный факт в одну анкету, как если бы я родился сразу в двух местах. И он проникся недоверием ко всему, что я ему сообщил о себе ранее. А что я успел сообщить ранее? Да только то, что родился. То есть, председатель с недоверием отнёсся к самому факту моего рождения, хотя я во плоти стоял перед ним. Он заподозрил меня во лжи по этому вопросу, значит, в том, что я на самом деле никогда не рождался и, отсюда, не собираюсь, как нормальному гражданину полагается и анкетой предполагается, умирать. Значит, он заподозрил во мне Кощея Бессмертного. Расскажи это Фуфке, ей будет интересно иметь такого оригинального папу. Да и наследственность - штука не последняя в жизни.
Итак, председатель, заподозрив меня в несуществовании или бессмертии, что одно и то же, он - прав, стал ловить меня на других противоречиях, спрашивая адреса всех моих московских и полтавских родственников. И всё это гинекологическое древо стал зарисовывать в свою хронику. Когда же он добрался до родственников ТВОИХ - это уже был персонаж за номером шестнадцать, ибо я охотно придумывал ему и несуществующих родственников, и делал бы это до страшного суда охотно, и это была самая страшная моя ошибка, ведь я тем самым подтвердил своё собственное несуществование! Я ведь подтвердил мирской власти, что сам себя выдумал! Но... тут и власть всё же опомнилась, так как заметила, что в анкете для всего этого вовсе нет графы. То есть, челюсть председателя власти отвалилась и он сразу принял привычную позу "чур-чур". И молвил:
- А на кой мне ваши родичи, а?
- А вы не обижайте моих родственников! - запротестовал я.
- Ни, не выйде, - возразил он. - У меня на них граф немае.
- Графы можно подрисовать, - предложил я. - Мой приятель сделает это запросто, на то он и член МОСХа.
- Шуткуете... - предположил председатель.
- О, нет! - воскликнул я.
- А не... - тут он, наконец, приложил обратно нижнюю челюсть к верхней, так почнемо з началу.
Я и прикусил язык. Дело уже тянулось час с лишним. Между тем, это Володичке надлежало бы вести все переговоры с властями, как номинальному хозяину усадьбы. Но он, как я уже сообщал, зело углублён в себя, и ему не до событий во внешнем мире.
- Так, - разгладил свою простыню председатель берберов. - И де ж вы робите?
И мы снова, взлетев назад к левому верхнему углу анкеты, покатились вперёд, к правому нижнему.
Итак, если ты не желаешь пережить такое же, а то и худшее - подумай о милосердии и гуманизме. Нам ничего иного и не остаётся. Похоже, другая сторона этого делать не собирается: ни сам предводитель, ни кто-нибудь из его берберов. Посредник, наш хозяин и мажордом по форме, а по содержанию скорее всего - перебежчик на другую сторону, а то и её лазутчик в нашем доме, Володичка также за нас заступаться не намерен. А гуманизм и милосердие должны жить дальше, вечно, по моему убеждению... Так что проявлять их придётся нам. По меньшей мере до той поры, когда обстоятельства позволят переписать поместье на наше имя. Надеюсь, это время себя не заставит теперь долго ждать, есть уже признаки его наступления.
А пока - надо терпеть. И отвечать на вопрос "де вы робите" без промедления. Хотя и это, как и ответ на "де вы родилися", чревато осложнениями.
Во-первых: а вдруг я, имея разные места рождения, и работаю в разных местах? Что, кстати, соответствует действительности. И что же, значит, я один в разных местах должен буду выйти на пенсию и умереть? А как это сделать технически, при помощи каких-таких хирургических инструментов? То есть, как это: на меня одного надо две анкеты, две церковные и ЖЭКовские книги, два ЗАГСовских дела заводить, а то и больше? Что ж такое получается: нас двое, а то и больше, этих Исаевых? И сколько Исаевых, столько у Исаева, допустим, жён и дочерей? Один, стало быть, Исаев уважаемый, другой - дорогой, а третий и вовсе презренный! Голова кругом пойдёт, действительно.
А тут ещё и во-вторых: надо сказать, что вопрос "де ж ви робите" задаётся в Берберии первым, ещё до "как вас зовут". И если вы, мадам, кого-нибудь встретите на тропинке в лесной глуши - то и там вы его не избежите. Я имею в виду местного лесника. Это - представитель оппозиции, эдакий Робин Гуд Полтавской губернии. Но и он обязательно спросит: "ну, и де ж вы..." Теперь представьте, дама, я на него отвечаю: в двух институтах, в трёх академиях, в четырёх городах, но в основном - ДОМА РАБОТАЮ! После того, скажем, как меня определили от рождения разделённым надвое, а то и натрое, такой ответ значительно усложняет загадку. А как прикажешь отвечать, если я действительно в упомянутых местах имею часы, но нигде - полную штатную ставку? А если совру, да проверят - что же, по-новой писать анкету? Уж лучше бы ответить сразу: писатель, и сразу пускаться по-новой, не дожидаясь и не провоцируя проверок. Ибо за "писатель" без всякого промедления и проверок последует: "Так... И ДЕ ж вы, письменник, робите?" И запахнет милицией. А в милиции, может быть, уже и не берберы, а что-нибудь поближе нам, породнее... В общем, на таможне, и то проще.
Я предположил бы, что у берберов совершенно иные представления о профессии как таковой. Точнее, что труд у них ещё не разделён на профессии. Эпоха разделения труда тут ещё не наступила. И потому "работа" значит для них не что делать, а - где делать. Работа у них - понятие географическое. Хоть печь топи, хоть трактор ремонтируй, это всё одно. Где ты это делаешь! Что и должно соответствовать месту жительства в той или иной мере, в той мере, которую способна зафиксировать анкета. И чем ближе место работы к месту рождения, тем она легче и непротиворечивей это может зафиксировать, стало быть - тем яснее лицо, портрет фиксируемого человека. С моими же ответами выходит, что у меня вовсе нет лица, или что я один в трёх лицах, во множестве лиц! Плюс моя проклятая бородёнка! То есть, выходит, что я - так называемый "летун". Анкетной терминологией же: бродяга, бич. Как же иначе меня зафиксировать? Конечно, председатели анкеты сразу и докладывают в Гадяч, в уголовку. Ну, а в Гадяче ко всему прибавляется Чернобыль... И им ясно: откуда именно я такой летун. Но это всё я только предположил БЫ, то есть, так бы я объяснил дело, если бы его можно было объяснить, применив логику и кое-какое знание коридоров мироздания!
Ведь, поправ всю логику и минуя все коридоры, наш Володичка отвечает на вопрос "де вы робите" одним словом "МОСХ" и умолкает, не давая никаких объяснений. То есть, на мой интеллигентный взгляд - отвечает до крайности нагло. А разве объективно это не наглость, отвечать письменно в анкете: "Я юноша благородный из стран далёких", и всё? Однако, его ответ вполне удовлетворяет берберов и самого их председателя. И гадячскую уголовку тоже. Разбираться теперь в этом я предоставляю тем, кто столь же нагл в отношении Бога и Его мироздания. А я умолкаю.
Конечно, кое-кто скажет, что МОСХ принимают за организацию совершенно секретную и безопасности не лишённую, но я скажу: оставьте это. Не тревожьте сокровенных тайн Творения Божиего. Это вам выйдет боком. А мне - дайте этими тайнами насладиться в тишине... Скажу так, и умолкну снова.
После же моих разумных ответов, я стал для берберов чем-то вроде телевизора. Я тут травку начал косить за оградкой... И пока кошу - вокруг оградки стоят берберы шпалерами в позе "чурчур" и молча смотрят. Отнюдь не украдкой, в упор. С отвалившимися челюстями. Есть опасность, что кто-нибудь из них позабудет всё на свете, впавши в транс, и тогда я получу бесплатно пугало у оградки, и таким образом решится проблема птичек, покушающихся на мой урожай чернослива. Я подозреваю, что душа истинного бербера, стоящего в позе "чурчур", сама собою отлетает от тела. Чего жалкие индийские факиры добиваются путём лишь усиленных тренировок, и то - не всегда. Ну, а вдруг она не вернётся, отлетит навеки?
Но пока на лугу за оградой, если уж говорить о "навеки", стоит холодильник "Донбасс", который я подкупил у одного полтавского барыги по пути сюда. И который, может быть, будет там стоять вечно. Поскольку мы не знаем, как его внести в дом: и двери, и окна слишком узки.
Вот... Однако, в целом, как видишь, жёнушка, это то, что нам было нужно.
Крепко целую тебя и Фуфку. 17 августа Здоймы.
8. ДЖ. Т. РЕВЕРСУ В МАДРИД.
Дорогой Джон!
Всё необходимое для заключения тобой договора с издательством я проделал. По-видимому, сейчас оно занято подготовкой своих предложений. Уверен, всё будет в порядке. Запасись терпением, у нас дела делаются хоть и быстрее вашего, но и не быстрее самого времени. Оно сейчас мчится вскачь. Не здесь, конечно, не в деревне, слава Богу. В столице, в Москве.
Через пару дней я отпишу тебе подробней, у меня появились новые мысли по поводу твоей последней вещи... Но я должен их ещё покрутить маленько. Кстати, занимаясь интенсивно твоей прозой, я оказался на краю опасной пропасти. Инерция этого гнусного дела, оказывается, так велика, что я, кажется, и сам вот-вот запишу прозою. Как ты, как твои герои, как, наконец, - известный герой Мольера. Я уже ловлю себя за руку...