Восемь сидящих за столом подняли выточенные из камня кубки, стоящие перед ними, и поднесли к губам. Снова воцарилась тишина. По-видимому, им больше нечего было сказать о человеке, который прожил вместе с ними в пещерах по крайней мере 5 тысяч лет, а, может быть, и в три раза дольше. Быть может, Девять уже оплакали его во время другой церемонии, для более узкого круга, не знаю. Во всяком случае, здесь, перед нами, они, казалось, наспех выполняют скучную надоевшую формальность.
   Аи-не-на показалась мне еще более высохшей и сморщенной, чем всегда, но могущество ее влияния не убавилось от этого ни на йоту. Когда я говорил, что даже смерть в страхе обходит ее стороной, это не было пустой риторической фразой. Меня не так-то легко испугать, но в ее присутствии я всегда чувствовал себя крайне неуютно.
   После долгой паузы, продлившейся не меньше целой вечности, Аи-не-на вышла из своей неподвижности. Она взглянула направо, в направлении Инга, старика с маской медведя на голове, потом налево, на Ивалдира, старого гнома, носящего барсучью маску. Вместе с Ксоксазом эти трое были, я думаю, самыми старыми после Аи-не-ны. Я не знал их возраста. Но мне пришлось несколько раз слышать, как они говорили между собой, когда оставались одни. И я достаточно опытный лингвист как в африканских, так и в индоевропейских языках, чтобы мог на лету запомнить несколько слов из их языка. Слов, которых я раньше никогда не знал, кроме как в написанном виде, и то в плане гипотезы, как пример одного из утраченных, но теперь «восстановленных» языков. Но до этого я никогда не слышал, как их правильно произносить.
   Среди них было слово «weraz» и слово «taknwaz». Я думаю, что они означают соответственно «человек» и «драгоценный предмет» или «драгоценность». Инг, Ивалдир и Ксоксаз общались между собой на древнейшем из германских диалектов. На языке, который дал рождение современному норвежскому языку, английскому, немецкому и его южнонемецкому (баварскому) диалекту, а до них – староскандинавскому, норманнскому, англосаксонскому, старосаксонскому, нижнесаксонскому языкам и так далее.
   Другие внешне выглядели от пятидесяти до восьмидесяти лет. Я много узнал о каждом из них за то время, пока виделся с ними ежедневно в течение трех месяцев моей службы у них в качестве Глашатая. Один из них был евреем, родившимся в первый год нашей эры. Двое других, похоже, были монголами, но мне так и не удалось установить, к какой группе языков относился тот, на котором они говорили между собой. Четвертый был очень пожилой негр весьма импозантной внешности. Иногда он говорил сам с собой на языке, который, как я уверен, является прародителем всех диалектов банту в современной Африке. Пятый внешне был очень похож на американского индейца, но в его лице были выражены и характерные признаки монголоидов. Так что он вполне мог быть ольмеком из старой доколумбовой Мексики. Инг был вылитый портрет старого норвежца. Но, пожалуй, самым загадочным из всех для меня оставалось происхождение Ивалдира. Это был карлик с темной морщинистой кожей, с огромными широкими плечами, большой головой и выраженным эпикантусом < Эпикантус – рудиментарное третье веко, наиболее выражено у народов монголоидной расы (прим. перев.).>. Ноги у него были короткие и кривые, зато руки – длинные и невероятно мускулистые, с огромными корявыми ладонями, похожими на корни дуба. Длинные седые волосы спадали у него почти до пояса, а белая борода достигала колен. Он принадлежал к совершенно незнакомой для меня расе, но говорил на том же языке, что и Ксоксаз и Инг. Они, казалось, были очень близки друг другу, как люди, знакомые между собой целую вечность и перенявшие один от другого много общего.
   Аи-не-на сказала:
   – Итак, траур закончился. Но кресло все еще пусто. Кто займет место среди Великих?
   Колеблющийся свет факелов играл на голых телах мужчин и женщин, стоящих на наклонном гранитном полу пещеры. Свет был слабым, однако я заметил, что женщина, стоящая сбоку от меня, покрылась «гусиной кожей». Может быть, это было вызвано ледяным холодом, царящим в пещере, а, может, напряжением и страхом, с которыми она ждала начала церемонии. Общее нервное напряжение, уже заметное до появления Девяти, внезапно резко возросло после первых слов Аи-не-ны. Хоть она и не сказала этого прямо, все поняли, что один из нас сейчас будет вызван, чтобы занять место среди Девяти.
   Я насчитал сорок девять человек, включая себя. Во всем братстве было, безусловно, гораздо больше людей. Но, вероятно, с точки зрения Девяти, здесь сейчас были собраны все сливки элиты, самые серьезные претенденты на освободившееся место. Доктор Калибан стоял в шести-семи метрах слева от меня и чуть-чуть ниже. Мне он был хорошо виден. Я воспользовался новой паузой, чтобы еще раз внимательно присмотреться к нему. Это был действительно великолепный образец мужчины. В неверном свете факелов он более, чем когда бы то ни было, походил на статую, вылитую из бронзы. И все же он был далек от эстетических критериев, которыми руководствовались древние греческие ваятели. Какой бы Фидий, скажите мне, взялся бы ваять атлета со столь божественными пропорциями, наградив его при этом таким чудовищным генитальным аппендиксом? Ко всему, по неизвестной мне причине, член его сейчас находился в состоянии полуэрекции.
   Статуя внезапно пошевелилась. Калибан перенес вес тела на левую ногу и, секунду спустя, слегка повернув голову в мою сторону, взглянул на меня краешком глаза. Я бы расценил такой взгляд как снисходительно-пренебрежительный. В углу рта затаилась едва заметная сардоническая улыбка, которая слегка приоткрыла его губы. Зрачки на мгновение полыхнули безумной огненной вспышкой, будто их изнутри осветило пламя взрыва. Но это была, скорее всего, чисто оптическая иллюзия, вызванная отражением пляшущего языка огня ближайшего факела. Я опустил глаза вниз и только тут заметил, что ненависть и немедленное желание убить Калибана привели мой пенис в возбужденное состояние. И еще я увидел, что в этом странном колеблющемся освещении, моя кожа приобрела тот же бронзовый оттенок, что и у Калибана.
   Глаза графини Клары были устремлены на мой напрягшийся член. Я читал ее мысли так же отчетливо, как если бы думал сам. Сейчас она с недоумением спрашивала себя, как могло случиться, что все ее усилия оказались бесплодными, и тщетно искала причину того, что могло быть столь возбуждающим для меня в той ситуации, в которой мы все находились.
   Глашатай вновь стукнул посохом об пол. Настолько резко и неожиданно раздался этот сильный звук, что почти все подпрыгнули на месте. Было впечатление, что сверху рухнул один из сталактитов. Я подпрыгнул тоже; я вообще очень быстро реагирую на все внешние раздражители, если только у меня нет какой-то особой причины сдерживать мои рефлексы. Калибан даже не вздрогнул. Он лишь злорадно улыбнулся, увидя мою реакцию. Затем Док отвернулся и перенес все свое внимание на центр пещеры.
   Призвав таким образом к вниманию, Глашатай затем коротко объяснил, что требовалось от нас. Исключительно ввиду смерти Ксоксаза нам предстояло пройти обряд в присутствии других служителей. Для всех церемония будет происходить как обычно, кроме тех двух, кто выбран кандидатами на наследование кресла и шапки Ксоксаза. Если оба кандидата не удовлетворят требованиям Девяти, если они не выдержат испытаний, из присутствующих будут выбраны два других претендента и так далее. Но это произойдет гораздо позднее, так как испытание, которому будут подвергнуты оба избранных претендента, будет довольно длительным.
   Снова нас обволокла тишина, будто мрак, притаившийся под сводом пещеры, набросил на нас свое удушающее покрывало. Девять, казалось, совсем забыли о нашем присутствии, унесясь мыслями в какую-то даль. Быть может, они вспоминали, когда в последний раз новичок занял место среди них.
   Громкий крик Глашатая всколыхнул окружающую тьму:
   – Лорд Грандрит! Доктор Калибан! Приблизьтесь! Пересеките Воды! Вскарабкайтесь по Дереву и предстаньте на Столе Богов!
   Медленными шагами мы спустились к темному озеру. Вода в нем обожгла мне ногу ледяным холодом. Кровь, казалось, мгновенно застыла в венах и ноги задеревенели, потеряв чувствительность. Парестезия < Парестезия – изменение чувствительности кожи, как в сторону ее увеличения, так и в сторону уменьшения (прим. перев.).> поднялась выше и захватила ягодицы. Когда вода закрыла мои гениталии, пенис судорожно сократился, приняв минимально возможные для него размеры, а тестикулы, казалось, прыгнули вверх, под защиту мышц живота. Кишки превратились в лед. Нижняя часть позвоночника стала деревом, окунувшим свои корни в воды арктического океана.
   Я вскарабкался по решетке из могучих дубовых балок до самого верха сооружения, но усилия нисколько не согрели меня. Подъем не отличался изяществом движений, так как после ледяной купели я чувствовал себя наполовину парализованным, и к тому же дерево от постоянной сырости покрылось густой пленкой скользкой слизи. Не знаю, какая участь ждала бы тех, кто, сорвавшись, упал бы в воду и не смог из нее выбраться.
   Калибан достиг вершины в то же время, что и я. Мы встали, как тихо приказал нам Глашатай, бок о бок, напротив Аи-не-ны, сидящей по ту сторону стола. Ее лицо стало еще более морщинистым, чем то, которое я хранил в воспоминаниях о ней. Будто время сжало кожу ее лица в комок, как старый использованный бумажный мешок, который собрались выбросить, но потом вдруг передумало, встряхнуло, расправило и разрешило попользоваться им еще. Но в самом центре маленького, сморщенного, будто печеная картошка, лица неожиданно молодо и ясно сверкнули ее не потерявшие глубокого голубого цвета глаза. И как же они были глубоки! Глядя в них, казалось, будто тысячелетия прошли мимо нее, не коснувшись, утонув в бездонной синеве этих магических глаз. Было в ней. что-то от загадочного сфинкса. И еще другое, чего не выразишь словами, нечто неуловимое, а потому еще более пугающее, отличие. Аи-не-на и трое других из Девяти были единственными человеческими существами, в присутствии которых я испытывал страх. Впрочем, может быть, они не были настоящими людьми. Человек, который прожил более тысячи лет, быть может, становится больше – или меньше – чем человек.
   Послышался голос Аи-не-ны, тихий хриплый шепот. Она говорила на английском, в котором слышалось далекое эхо языка, угасшего задолго до бронзового века.
   – В чем причина вашей распри, Грандрит?
   Я был удивлен, что она не знает. Она должна была бы быть осведомлена об этом гораздо лучше меня, так как наверняка прекрасно знала все, что касалось Калибана. И вдруг у меня возникла мысль, не были ли случаем Девять ответственны, хотя бы частично, за то извращение, которое проявилось у Дока и меня.
   Глашатай громогласно повторил вопрос Аи-не-ны, и слова его отразились от далеких стен грота и вернулись назад, будто невидимые летучие мыши.
   – Калибан напал на меня без какого-либо повода с моей стороны, – ответил я.
   Углом глаза я заметил, как бронзовый силуэт сбоку от меня слегка вздрогнул.
   – Это правда, Калибан?
   Глашатай выкрикнул эти слова во всю мощь своих легких.
   – Нет. Он лжет.
   Глашатай, будто гигантский мегафон, повторил:
   – НЕТ! ОН ЛЖЕТ!
   Эта крикливая разновидность речитатива и эхо, постоянно возвращающееся незримыми летучими мышами, начинали серьезно действовать мне на нервы. Я чувствовал, что сейчас взорвусь и потеряю над собой всякий контроль. В обычное время такие вещи не произвели бы на меня ни малейшего впечатления. Но все объединилось, чтобы сделать меня ненормально восприимчивым: необычный ход церемонии, обещающий иметь неожиданное продолжение, и не исключено, что весьма неприятное для меня; иррациональная ненависть Калибана; мое нетерпеливое желание убить его и устранить с моего пути, а затем как можно быстрее вернуться в Англию и поспешить на помощь Клио.
   Аи-не-на спросила:
   – Почему вы напали на него, Калибан?
   – Он изнасиловал и затем убил мою кузину, Триш Вайлд.
   – Вы знаете это из верных источников?
   – Триш была в окрестностях границы между Кенией и Угандой, в составе ботанической экспедиции. Однажды ночью какой-то голый человек вторгся в их лагерь, оглушил Триш и унес ее. Некоторые из местных жителей узнали в нем лорда Грандрита. Члены экспедиции бросились в погоню, но быстро потеряли его следы. Но вскоре они натолкнулись еще на двух местных аборигенов, которые сказали, что присутствовали при насилии Грандрита над моей кузиной.
   Его голос едва вздрогнул при последних словах, и после некоторого молчания послышался звук, похожий на сдерживаемое рыдание.
   – Поскольку они появились в самый неподходящий момент, – продолжил Док, – он прервал свое занятие, забросил Триш на плечи и исчез в джунглях. Триш – высокого роста, сильная женщина и весит не менее семидесяти пяти килограммов. Кто другой мог еще так легко справиться с ней и носить на себе? Затем, двумя днями позже, коллеги Триш нашли… ее останки… гиены и стервятники…
   Раздался глубокий вздох, хотя его лицо оставалось спокойным и бесстрастным, как у статуи.
   – Можно ли было по этим останкам уверенно установить, кому они принадлежали?
   – Коллеги Триш нашли только скелет. Череп исчез. Скелет принадлежал белой женщине в возрасте Триш, то есть ей было: лет двадцать пять – тридцать. Ее реальный возраст равнялся шестидесяти годам.
   – Череп был найден?
   – Нет, скорее всего, его унесла какая-нибудь гиена или леопард.
   – Что вы знаете о Грандрите? – спросила Аи-не-на.
   – Вплоть до 1948 года я думал, что это всего лишь персонаж, полностью придуманный писателем, герой приключенческих романов, выдумка чистой воды. Но в том году, чисто случайно, я узнал, что в большинстве своем действия этих романов основывались на действительных событиях. Я заинтересовался и поручил своим людям провести тщательное расследование. В результате чего получил много данных, неопровержимо доказывающих, что Грандрит был одним из нас.
   Здесь я был вынужден прервать свое дальнейшее расследование, так как другие, более важные дела потребовали всего моего внимания.
   – Ну да, ваши опыты по трансплантации мозга… – прошептала Аи-не-на.
   Она неприятно улыбнулась и выпрямила два пальца левой руки, давая знак Глашатаю, чтобы тот не повторял за ней то, что она собиралась сказать дальше.
   – За последнее время мы много чего узнали на ваш счет, Калибан. Мы подозреваем, что вы пытаетесь сами воссоздать эликсир. Ваши усилия пока не увенчались успехом. И у нас есть все основания подозревать, что ваши исследования в этой области не приведут вас ни к какому результату. Но это все равно нам не нравится. Мы никогда не запрещали нашим служителям пытаться создать их собственный эликсир. Скажу больше, мы были бы разочарованы в вас, если бы вы не попытались этого сделать. Но главное не это. Ваше расследование показало вам и, я уверена, вы не забыли этого, что Грандрит во многом очень похож на вас. Вы наверняка два самых великих атлета, которые когда-либо рождались в этом мире в течение нескольких последних тысячелетий. Кто из вас сильнее, лучше, достойнее? Это нам еще предстоит узнать. Даже ваши лица похожи, хотя различная окраска вашей кожи уменьшает ваше подобие.
   Редко случается, чтобы кто-либо из Девяти говорил публично так долго. Я подумал о том, куда она хотела привести нас в своих рассуждениях, но поостерегся раньше времени открыть рот.
   Аи-не-на наклонилась вперед, протянула к нам свои высохшие руки, покрытые густой сетью набухших вен, и приказала: «Приблизьтесь!»
   Зная, что от нас требуется, мы сделали несколько шагов, пока не коснулись края стола бедрами. Мошонка и все остальное легли на поверхность стола. К тому времени я уже согрелся, но когда Аи-не-на взяла мои тестикулы в свою ладонь, я почувствовал, как внутри меня все вновь заледенело. Ее кровь текла так медленно, что невольно наводила на мысль, что ей не так уж долго осталось жить.
   Я не шевельнулся, хотя прекрасно знал, что за этим последует.
   Потом я понял, что в этот раз все идет совершенно отлично от обычной процедуры. Так как было совершенно ясно, что она не может воспользоваться своим кремневым ножом, потому что ее вторая рука была занята мошонкой Калибана.
   Она приподняла руками обе наши мошонки, сравнивая их вес, будто какие-нибудь овощи на рынке, и сказала:
   – Как они благородны. Живые и горячие. Сколько…
   Ее голос затух. Аи-не-на подняла на нас глаза и улыбнулась. Рот ее был полон темных, почти черных от старости зубов. Кроме того, она, вероятно, продолжала жевать или табак, или еще какую-нибудь траву. Что это был не бетель, я был уверен, но не мог точно определить запах, исходящий от нее. Я подозревал, что она сохранила обычай своего народа, который когда-то жевал растение, давно исчезнувшее с лица земли, за исключением нескольких тайных садов, очень секретных и хорошо охраняемых.
   – Сегодня, – сказала она, – вы не принесете в жертву моему ножу часть вашей плоти. Вы разделите с нами еду, что прибавит вам сил перед вашим соревнованием. Но в следующий раз, когда мы соберемся для обеда, лишь один из вас будет сидеть с нами за этим столом… или за другим.
   Судя по всему, разбор жалоб и причин нашей ссоры был закончен. Девять обычно мало беспокоило, кто был не прав и кто был пострадавшим. Вполне вероятно, что для них понятие правоты или не правоты было совершенно абстрактным и существующим лишь в человеческом сознании. Я говорю это, поскольку уверен, что они не считают себя частью человечества. Они, вероятнее всего, давно уже отождествляют себя с богами, пусть и смертными. Но какой человек, прожив так долго и будучи наделен столь огромной властью, не стал бы думать о себе, в конце концов, как о боге?
   А я, если буду принят в число Девяти, неужели и я приду к тому, что начну думать так же?
   Я мало участвую в обычной жизни людей или, если и принимаю участие, то издалека, стараясь делать это незаметно. Но все же у меня остаются общие с ними интересы. Сверхчеловеческая часть моего "я" не подавляет полностью мою истинно человеческую суть. Я испытываю к людям, по крайней мере, к нескольким из них, некоторую симпатию. У меня не было никакого желания стать еще дальше от них, потому что я знал, что значит видеть, как на твоих глазах исчезает еще один вид, с которым ты чувствуешь самое близкое сродство: насколько мне было известно, в мире сейчас остался всего лишь один антропоид. Правда, они никогда и не были слишком многочисленными.
   – Две тысячи лет прошло с тех пор, когда мы в последний раз проводили подобную церемонию, – снова заговорила Аи-не-на.
   Она подала знак человеку с маской барана на голове. Он казался худым до истощения, с черной бородой на лице и изогнутым, подобно кривой турецкой сабле, носом. Во времена моего глашатайства я слышал от него анекдоты по поводу Цезаря Августа, Тиберия и Ирода Антипы.
   – В те времена, Грандрит, остров ваших предков был заселен пиктами и бретонцами. Англы, ваши предки, еще жили в стране, которую сейчас называют Дания. А что касается Америки, доктор Калибан, то никто еще не знал о ее существовании, кроме нас, Девяти, и наших служителей. Мы предотвратили намерения финикийцев, римлян и сарацин отправиться в плавание в просторы Атлантики, где они могли открыть этот материк. Мы сделали все, чтобы провалить экспедицию викингов к ее берегам, создав условия, чтобы их первые поселения на побережье зачахли сами по себе. В то время мы думали над проектом создания могущественной Чероки – Ирокезской империи. Тогда европейские первооткрыватели столкнулись бы лицом к лицу с великой нацией, уже знакомой с огнестрельным оружием и лошадьми. Но, подумав, мы решили все же не вмешиваться в естественный ход истории.
   Я все это говорю вам потому, что в то время, когда в последний раз за столом освободилось вакантное место после смерти Тритджаза…
   Мне показалось, что я узнаю слово, которое должно было означать «третий» на древнегерманском.
   – …еще не существовали ни англичане, ни американцы в виде тех народов, которыми мы их знаем теперь. Но времена меняются, даже для нас. А мы-то уж видели рождение и смерть стольких языков и стольких наций!
   Она подняла палец к Глашатаю. Тот приказал мне встать справа, рядом с морщинистым, коренастым негром с маской гиены, а Калибану отвел место слева, рядом с человеком, носящим маску барана. После этого Глашатай вновь стукнул посохом об пол и приступил к выкрикиванию имен по списку.
   Далее церемония потекла, как обычно, как все, в которых я участвовал в качестве очередного «блюда», или как те, которыми я сам руководил, исполняя обязанности Глашатая. За исключением нескольких деталей: в прошлом Аи-не-на всегда первой приносила себя в жертву в качестве «блюда»; и в этот раз мы с Калибаном участвовали в обеде в качестве почетных гостей.
   Аи-не-на взяла в руку мошонку высокого усатого мужчины, явившегося по вызову Глашатая, и сделала сбоку ее глубокий надрез своим кремниевым ножом с длинным узким лезвием. Мужчина смотрел, что она делает, и не отвел глаз даже тогда, когда розоватый шарик, похожий на небольшое яйцо, выкатился из мошонки на стол. Его смуглая кожа побледнела, затем стала серого цвета. Все тело покрылось обильным потом. Мужчина изо всех сил вцепился в край стола, будто желая, чтобы столешница стола навсегда запечатлела отпечатки его пальцев.
   Я уже однажды видел, как он проходил подобное испытание, когда я был Глашатаем, поэтому не думал, что он ослабнет и рухнет с высоты трибуны в ледяную воду озера. Я видел людей, теряющих в этой ситуации сознание. Никто не имел права прийти к ним на помощь. Обычно вода приводила их в чувство, и они вновь поднимались вверх, несмотря на всю боль и слабость, которые испытывали в тот момент. Лишь несколько человек не смогли или не захотели вновь подняться к столу. Их уводили стражники, и после этого я больше никогда не слышал о них.
   Истоки этого варварского ритуала восходили к временам палеолита, за триста тысяч лет до нашей эры. Он был древним уже в то время, когда Аи-не-на только родилась.
   Старуха подобрала яичко, понюхала его и положила перед собой на столе. Глашатай приблизился к жертве и смазал свежую рану мазью, которую зачерпнул из небольшого бокала. Аи-нс-на протянула каменный кубок Глашатаю. Тот передал его мужчине, который большим глотком выпил жидкость, содержащуюся в нем. Своим вкусом эта жидкость мне всегда сильно напоминала крепкий медовый напиток, хотя это был совсем не мед. Через несколько минут боль должна была полностью исчезнуть. А через месяц, при условии, что жертводаритель будет хорошо отдыхать и питаться, недостающее яичко вновь восстановится. Так как эликсир дарил не только продленную молодость, не только защищал от всевозможных болезней, но и наделял клетки организма способностью к быстрой регенерации.
   Аи-не-на разделила шарик на двенадцать равных долек. Глашатай взял и поднес нам с Калибаном по одной такой дольке. Одна из них была брошена в воду, другую положили на стол перед пустым креслом. Каждый из Девяти взял по кусочку и проглотил. Я пожевал свой и проглотил его с наслаждением, достойным деликатеса, так как тестикулы являются одной из немногих частей человеческого тела, которые стоит есть.
   Когда Глашатай подал знак, усатый мужчина повернулся и, подойдя к краю платформы, стал медленно спускаться вниз. Было видно, что боль еще не полностью отпустила его. Следующая жертва появилась перед столом еще раньше, чем он успел пересечь воды ледяного озера.

Глава XXVI

 
   Мне достаточно было чуть-чуть повернуть голову, чтобы видеть Калибана, стоящего на противоположном конце воображаемого диаметра стола, почти напротив меня. Его лицо в данный момент было спокойно и невозмутимо, лишенное всякого выражения. Я не смог прочесть на нем ни единого признака, говорящего об отвращении, которое вполне естественно было ожидать со стороны столь цивилизованного человека. Или он настолько хорошо научился контролировать свои эмоции, что вполне совпадало с тем, что оба его старых приятеля и Клара говорили о нем, или ему действительно было все до фени. Я думаю, может быть, он, как и я, наслаждался вкусом этого лакомого кусочка.
   Я чувствовал себя несколько разочарованным. Я бы предпочел увидеть его смущенным, а, может, даже уронившим себя в глазах Девяти тошнотой и рвотой, или другими аналогичными проявлениями отвращения.
   Второй жертвой была очень красивая мулатка. У нее были черные курчавые волосы, постриженные по африканской моде, кожа того же теплого шоколадного оттенка, как глаза антилопы. Ее же собственные глаза удивительно контрастировали с цветом ее кожи своим бледно-голубым, почти прозрачным оттенком. Это была жена Глашатая, которая исчезла одновременно с ним во время взрыва их яхты. Я хорошо знал ее, так как мы часто встречались с ней во время предшествующих церемоний. Она много раз спала со мной и мой язык помнил малейшие изгибы ее великолепного тела.
   Думаю, что Аи-не-на знала об этом. Создавалось впечатление, что она знает о нас все, как Бог, которому все известно о его созданиях. Таким образом, Аи-не-на вправе была предполагать, что у меня не возникнет никакого внутреннего протеста против исполнения ритуала с этой женщиной. Другое дело Калибан. Он был американец, белый, родившийся в состоятельной семье в 1903 году. Поэтому было вполне возможно ожидать с его стороны реакций, обычных для людей его круга по отношению к цветным. Может быть, именно поэтому Аи-не-на сделала знак Мире направиться к Доку. Но если Калибан и испытывал что-то, он оставил это в себе, не позволив дрогнуть ни единой черточке своего бесстрастного лица.