Страница:
Все. Мне вдруг стало больше нечего делать. Оставшимися двумя занимался Калибан. Он держал в каждой руке по бандиту и, оторвав их от земли, стукал ими один о другого, пока те не перестали барахтаться.
Лишь теперь я заметил небольшие металлические приспособления, прикрепленные к среднему пальцу каждой из кистей. Заточенные, как стилеты, они рассекали кожу подобно бритве. Поэтому-то из под его пальцев так и брызгала кровь, лишь стоило ему коснуться противника.
В зале внезапно установилась тишина, нарушаемая лишь нашим бурным дыханием. Мы с Калибаном были полностью обнажены, за исключением башмаков на ногах, и с ног до головы перепачканы в крови. Не считая ссадин, шишек и глубоких порезов. В зале воняло человеческим потом, кровью, мочой и дерьмом. Однако этот запах был слабее запаха страха, который исходил от Ноли и его людей в момент, предшествующий их смерти, и который до сих пор еще не рассеялся.
Глава XL
Глава XLI
Глава XLII
Лишь теперь я заметил небольшие металлические приспособления, прикрепленные к среднему пальцу каждой из кистей. Заточенные, как стилеты, они рассекали кожу подобно бритве. Поэтому-то из под его пальцев так и брызгала кровь, лишь стоило ему коснуться противника.
В зале внезапно установилась тишина, нарушаемая лишь нашим бурным дыханием. Мы с Калибаном были полностью обнажены, за исключением башмаков на ногах, и с ног до головы перепачканы в крови. Не считая ссадин, шишек и глубоких порезов. В зале воняло человеческим потом, кровью, мочой и дерьмом. Однако этот запах был слабее запаха страха, который исходил от Ноли и его людей в момент, предшествующий их смерти, и который до сих пор еще не рассеялся.
Глава XL
Триш сделала шаг по направлению к Калибану, но тот движением руки остановил ее.
– Нет, Триш! Что бы ни случилось, ты не должна вмешиваться! Ты слышишь меня? Ты не должна вмешиваться, пока все не кончится!
Глаза женщины удивленно расширились, и она отступила на шаг, испуганно поднеся руку ко рту.
Я отошел от Дока, не выпуская его из поля зрения. Я хотел дать ему возможность передохнуть и успокоиться. Но он последовал за мной, этакий огромный бронзовый тигр.
– Калибан, – сказал я. – Вот ваша кузина. Вернее, НАША кузина. Живая и здоровая. Теперь она сама может сказать вам, что я абсолютно ни при чем в том, что с ней случилось. Я не насиловал ее. Я ее не крал. Даже наоборот, я спас ей жизнь. Порасспрашивайте ее! После этого вы поймёте, что стали жертвой ужасного недоразумения.
Мне стало вдруг наплевать, что Девять распорядились, чтобы один из нас принес голову и половые органы другого. Я только что решил для себя, что перестал быть служителем Девяти. Я объявлял им войну, даже если она будет стоить мне бессмертия. Я не хотел платить за него такую цену. Фауст вновь обретал свою душу.
Вместо Ответа Калибан подошел еще ближе. Потом остановился, освободил руки от привязанных к пальцам лезвий, снял носки и башмаки. Он хотел, чтобы мы дрались обнаженными, без оружия, как дерутся два антропоида, чтобы выяснить, кто из них станет вождем.
– Калибан, – вновь обратился к нему я. – Не заблуждайтесь: я никогда не стану вас умолять о пощаде. Но я хочу, чтобы вы вняли голосу разума. Неужели вы допустите, чтобы Девять и дальше потешались за ваш счет и продолжали манипулировать вами. Я не хочу этого больше для себя. Думаю, они и так уже причинили нам большой вред, заставляя служить их таинственным планам. Я уверен, что это они устроили все таким образом, чтобы Триш была похищена одним свихнувшимся типом, вздумавшим, что он – это я. Это они подбросили останки какой-то молодой белой женщины после кражи Триш. Скорее всего, они сами и убили ее для этой цели. А кенийцы? С какой это вдруг стати им пришло в голову изгонять меня, когда мы столько лет жили, если не дружно, то, по крайней мере, вполне терпимо по отношению друг к другу. Нет, в этом они тоже замешаны, я знаю. Не мне вам говорить, насколько могущественны они своими тайными, скрытыми связями, каким огромным влиянием они обладают на правительства и сильных мира сего. Послушайте меня! Я убежден, что мое рождение и те необычайные обстоятельства, которые окружали его с самого начала, были результатом махинаций Девяти. Дневник моего дяди содержит в себе несколько весьма странных обстоятельств этого дела. Теперь я нисколько не сомневаюсь, что это они устранили его, а меня подвергли эксперименту. Я уверен, что это они устроили все таким образом, чтобы я был взят и воспитан самкой антропоида, вырос в джунглях среди приматов, как юный дикарь. Я убежден, что их планы идут гораздо дальше. Кстати, безумие нашего отца тоже не обошлось без их какого-то участия.
Триш от неожиданности подпрыгнула и недоуменно спросила:
– Вашего отца? Как, ВАШЕГО отца?
Я отступил на шаг. Калибан сделал шаг вперед. Он протянул перед собой руки и под красно-коричневой кожей заиграли стальные канаты его мощных эластичных мышц. Кажется, сцена на мосту должна была повториться. Он сказал:
– Не будет ни дзю-до, ни каратэ, никаких финтов. Только сила и быстрота. Мы должны узнать, кто из нас двоих наиболее быстрый и сильный.
Я подумал, услышал ли он хоть одно слово из того, что я только что сказал. Отступать дальше я не мог. Поэтому я уперся ногами в пол и приготовился встретить его. Но прежде решил попытаться еще раз.
– Калибан, вам не пришлось прочесть семейные архивы нашего семейства, Грандритов. ВАШЕЙ семьи, Док. Поэтому вы не знаете о тайне, окружающей нашего деда с отцовской стороны, не так ли? Он выстрелил себе в голову в возрасте пятидесяти пяти лет, хотя все ему давали не больше тридцати. У него было три сына. Его жена, тяжело заболев и почувствовав приближение смерти, призналась одной из своих теток, что ее муж был стерилен. Тетка все записала в своем дневнике: она применила для этого свой собственный шифр, который впоследствии я без труда разгадал. Подозрения тетки упали на одного дворянина норвежского происхождения, очень высокого, сильного и красивого, который довольно часто наносил визиты в наш замок. Правда, он был весьма почтенного возраста. Тетка писала, что ее подозрения ей самой казались абсурдными, так как благообразный старик выглядел по крайней мере лет на девяносто. Но это была очень яркая личность, от которой исходило нечто вроде какого-то странного сияния, которое околдовывало и пугало одновременно. Именно «сияние», она прямо подчеркивала это слово. Я подозреваю, что под этим она имела в виду его необыкновенную силу внушения. Ей также было известно, что старичок был не прочь «пошалить»: одна из служанок призналась, что старик как-то застал ее в винном погребе, прижал в углу и «делал ей амуры». Этот старый джентльмен, некий мессир Билендж, носил длиннющую белую бороду до пояса и черную повязку на правом глазу. Тетя утверждала, что никогда еще не видела человека такого могучего телосложения.
Сдвинув брови, Калибан хмуро взглянул на меня и прервал вопросом:
– Что это еще за бредни, Грандрит?
– Это не бредни. Нашим дедом был этот норвежский великан, – ответил я. – Доказательства этому, признаю, у меня скорее умозрительные, ни один трибунал не принял бы их в расчет. И, однако, это правда. Нашим дедом был один из Девяти! Старик, которого мы знали под именем Ксоксаз! Что на старогерманском означает «Высокопоставленный»! Во время своих визитов в Грандрит он употреблял псевдоним «Билейдж». В переводе с древненорвежского это значит «тот-чей-глаз-обманывает», другими словами «кривой»!
– Ты уверен в этом?
Судя по всему, огромная эрудиция Калибана не включала в себя знаний древнегерманских языков и мифов.
– Этот человек, которого мы знали, как одного из Девяти, этот Ксоксаз, должен был родиться еще в палеолите, – продолжил я. – Я не знаю возраста, который он мог бы иметь. Тридцать тысяч лет. Или, быть может, двадцать тысяч. Кто мог знать его историю? Когда-то, в очень древние времена, он обосновался на юге современной Швеции вместе с двумя другими членами Девяти, которые, возможно, были его братьями. Они находились там в то время, когда уршпрах, язык-прародитель всей индоевропейской группы языков, стал видоизменяться в то, что теперь называется общегерманским наречием, которое, со своей стороны, стало основой всех современных языков германской группы: английского, верхне-и нижненемецкого и норвежского. По причине, которой я не знаю, братья стали воплощением живых богов. Быть может, в силу огромных знаний, накопленных ими за столь долгую жизнь, не знаю. Они не были, конечно, ИСТИННЫМИ богами, но древние германцы воспринимали их в этом качестве и оказывали соответствующие почести, вплоть до жертвоприношений. В чем я абсолютно уверен, так это в том, что Ксоксаз, Эбназ и Тритджаз – Высокопоставленный, Равновеликий и Третий – составляли мужской триумвират в древней германской религии. Позже их стали воспринимать вместе как трех братьев. Кстати говоря, Ивалдир, наш знаменитый гном, их современник. Вначале они правили народом троглодитов, живущих в пещерах или в глубоко вырытых норах. Общегерманский язык исчез, конечно, очень давно, но наша троица продолжала говорить на нем между собой вплоть до наших дней. В какой-то момент человеческой истории они перестали появляться на людях в качестве живых богов. Они сбросили с себя личину божеств, как бы добровольно отреклись от них, и решили выступить в новом качестве, создав в конце концов орден Девяти.
Калибан ошеломленно встряхнул несколько раз головой и посмотрел на меня, как обычно смотрят на сумасшедших. Я продолжал:
– Наш отец получал эликсир от Девяти. Он, как и мы, был их служителем. – Здесь я поправился. – Как и я был им до недавнего времени. Потом с ним случилась та же история, что и с нами. Побочным действием эликсира является то, что по истечении определенного времени человек, принимающий его, становится сумасшедшим. Пусть даже это помрачение разума и носит временный характер. Эффект действия этого эликсира носит характер как чисто физиологический, так и психический. В каждом из нас сидит какое-то извращение, с точки зрения современной морали и этики. Но оно сидит так глубоко, что очень часто человек проживает всю жизнь, даже не подозревая о его присутствии. Эликсир же заставляет его вынырнуть из самых потаенных глубин подсознания наружу и на какое-то время делает его доминирующим фактором на психику человека. Ты сам врач и знаешь, что это и есть психоз. Форма психоза каждый раз зависит, конечно, от особенностей личности отдельно взятого индивидуума. Разберем мой пример, Калибан. Слушай, ты не думаешь, что нам пора перейти на «ты». Ведь братья, что ни говори! Так вот, возьмем, к примеру, меня. Я всегда считал, что очень здраво отношусь к акту убийства. Так же, как, впрочем, и к сексу. Но где-то глубоко во мне имеется связь между ними обоими. Что-то во мне отождествляет убийство с коитусом. И в том и в другом случае я проникаю в чужое тело, непосредственно или опосредованно, ощущая при этом либо оргазм, либо то, что Ницше называл «наслаждением ножа».
А теперь, брат мой Док, разберем твой случай. Вплоть до самого недавнего времени ты всегда избегал убивать, за исключением случаев, когда это было совершенно уж необходимо.
Скажем, ты защищал свою жизнь. Ты щадил даже тех, кто заслуживал кары худшей, чем смерть. Но желание убивать сидело в тебе, Док. Где-то там, очень глубоко внутри. До поры, до времени сдерживаемое тем воспитанием, которое ты получил. И для тебя тоже смерть была эквивалентом коитуса.
А теперь возьми нашего отца, Док. Он стал сумасшедшим, и наш дядя запер его в башне замка. Он убегает и начинает бродить по самому дну Лондона. И вот здесь он дал волю овладевшему им помрачению, которое толкнуло его к столь многочисленным кровавым убийствам в основном в среде проституток, что его прозвище стало с тех пор нарицательным и живет в народе до сих пор. Кто не знает Джека Потрошителя? Но что его толкало на это, мы вряд ли когда-нибудь узнаем. Можно лишь предполагать. Он силой взял мою мать, и вот он я, результат этого насилия. Затем он эмигрировал в Америку. И наваждение кончилось. Вновь что-то произошло в таинственной глубине его сознания и помрачение исчезло, будто сдунутое ветром, как-то разом, почти мгновенно. Он взял себе новую фамилию, ту, что ты носишь сейчас, Калибан, и посвятил свою жизнь борьбе с преступностью. Конечно, здесь сыграли свою роль угрызения его совести. Он хоть чем-то хотел искупить то зло, которое он совершил в Англии, Ты никогда не задумывался о своем имени, Док? Нет? Оно ничто тебе не напоминает? Это же имя еще одного дикаря. Чудовища из «Бури» Шекспира, этого литературного архитипа дикаря. Калибан – это анаграмма «Каннибала». Выбирая это имя, наш отец хотел, чтобы оно постоянно напоминало ему о том, кем он был когда-то. Поэтому он столько времени посвятил твоему воспитанию. Его заветным желанием стало выковать из тебя закаленного бойца за Добро. И он сделал из тебя сверхчеловека, обуянного добродетелями. Он научил тебя ненавидеть Зло и бороться с ним. Но, при этом, он еще научил тебя и любить преступников, вместо того, чтобы наказывать их или мстить им. Ненавидеть грех, но не грешника. Что, в общем-то, весьма трудная задача, а может быть, и вообще невозможная. Подобное отношение к преступности чревато самыми разнообразными конфликтами. Ты поклялся быть супербойскаутом. Твой отец хотел сделать из тебя сверхчеловека и физически, и психологически. Но ему не удалось бы это, не будь в тебе с самого начала генетически заложенного превосходства над обычным, средним человеком. У тебя скелет и мускулатура человека каменного века, благодаря тому, что твой дед был ИСТИННЫМ представителем палеолита. У меня такое впечатление, что в нашей семье всегда преобладало это начало. Вернее, нет, не так. В ее кровь часто делали инъекции палеолитической добавки в виде периодически появляющихся незаконных отцов и матерей. Так что история с нашим дедом должна быть не единственной на протяжении веков. Откуда мы можем знать, сколько раз Ксоксаз или его братья под тем или иным видом появлялись в Грандрите, чтобы добавить своих ген в генофонд нашей семьи? Замок Грандрит им служил своеобразной естественной генетической лабораторией, чем-то вроде конезавода. Центр Воспроизводства Трех Братьев! Звучит?! Пришло время, и Девять нашли тебя, Док. Как и меня и многих других. И ты продал им свою душу, как мы все, в обмен на бессмертие.
– Мою душу? Какую душу? – спросил Калибан. Тон был его саркастичен, но лицо как всегда непроницаемо. Однако в самой глубине его зеленых глаз прыгали и метались золотистые искорки. Только я не знал, чему приписать их появление: сомнению, которое в нем вызвали мои слова, или желанию убить.
– Это метафора, – объяснил я. – Ты знаешь, что я имел в виду.
– Так ты что, действительно думаешь, что наш дед, который мог бы быть нашим же архипредком и много раз просто нашим предком, был не кто иной, как тот богочеловек, которого древние германцы знали под именем Вотен, потом Ватан, затем Один и так далее?
– Да, – сказал я. – Я думаю, что Девять хотят, чтобы кресло нашего деда навсегда осталось в семье. Поэтому они сделали все, чтобы мы стали тем, кто мы есть. Я их кандидат типа «человек из джунглей», ты – типа «человек из города». Должно быть, это их забавляет. А может быть, в каменном веке существовал обычай, что два брата должны были сражаться насмерть, чтобы один из них стал вождем. Кто знает? В любом случае, им совершенно все равно, кто из нас будет убит.
– Мне кажется, ты пытаешься подсластить пилюлю, – сказал Калибан.
Тут даже Триш не выдержала и воскликнула:
– О, Док! Прислушайся к его словам! Я верю, что он говорит правду!
– А я не верю, – глухо отозвался Док. – И даже если он прав, один из нас все равно должен умереть.
– Я не буду с тобой драться ради сомнительного удовольствия заседать за столом Девяти.
Он слегка улыбнулся:
– Так ты отказываешься?
– Я и так достаточно наглотался их дерьма, – ответил я. – Я верю, что наш отец тоже пришел к такому решению. За что они с ним и расквитались.
– Я разыскал его убийц, – сказал Калибан. (Его странные глаза, казалось, принялись пульсировать каким-то внутренним светом.) – Я не стал их убивать, но обернул против них их собственную ловушку, в которую они собирались поймать меня. Так они в ней и сдохли. Случись это теперь, я убил бы их своими руками.
– Что тебя заставляет думать, что они действовали не по приказу Девяти? – спросил я.
В этот момент он начал приближаться ко мне, медленно и осторожно. Мой вопрос заставил его вздрогнуть. Он замер на месте. Бронзовое лицо, хмурое от гнева, потемнело еще больше, напряглось и стало чеканным, будто только что вышло из-под монетного пресса.
– Ты лжешь! – яростно выкрикнул он.
Его член напрягся и взмыл вверх, плотно прижавшись к животу, так стремительно, будто его дернули за невидимую веревочку. Он набухал на глазах, как капюшон разъяренной кобры. Толстые голубые вены в палец толщиной опутывали его, словно клубок змей. Громадная красная головка зловеще поблескивала.
Я понял, что надежды вразумить его больше не осталось. Схватки было не избежать. Где-то глубоко внутри себя я подозревал, что все так и кончится, и, может, даже надеялся на это. Как бы там ни было, мой член поднялся тоже, но более медленно. Но даже напрягшись в полную величину, он выглядел бледным подобием рядом с таким чудовищем.
Док взглянул, как набухает мой орган, и сказал:
– Сейчас я оторву тебе их, и член, и яйца, мой большой брат!
Он прыгнул, как тигр, и бросился на меня. Одна его рука была протянута вниз, к моей мошонке, другая – вверх, чтобы блокировать ею мою руку, которой я попытался бы защититься.
– Нет, Триш! Что бы ни случилось, ты не должна вмешиваться! Ты слышишь меня? Ты не должна вмешиваться, пока все не кончится!
Глаза женщины удивленно расширились, и она отступила на шаг, испуганно поднеся руку ко рту.
Я отошел от Дока, не выпуская его из поля зрения. Я хотел дать ему возможность передохнуть и успокоиться. Но он последовал за мной, этакий огромный бронзовый тигр.
– Калибан, – сказал я. – Вот ваша кузина. Вернее, НАША кузина. Живая и здоровая. Теперь она сама может сказать вам, что я абсолютно ни при чем в том, что с ней случилось. Я не насиловал ее. Я ее не крал. Даже наоборот, я спас ей жизнь. Порасспрашивайте ее! После этого вы поймёте, что стали жертвой ужасного недоразумения.
Мне стало вдруг наплевать, что Девять распорядились, чтобы один из нас принес голову и половые органы другого. Я только что решил для себя, что перестал быть служителем Девяти. Я объявлял им войну, даже если она будет стоить мне бессмертия. Я не хотел платить за него такую цену. Фауст вновь обретал свою душу.
Вместо Ответа Калибан подошел еще ближе. Потом остановился, освободил руки от привязанных к пальцам лезвий, снял носки и башмаки. Он хотел, чтобы мы дрались обнаженными, без оружия, как дерутся два антропоида, чтобы выяснить, кто из них станет вождем.
– Калибан, – вновь обратился к нему я. – Не заблуждайтесь: я никогда не стану вас умолять о пощаде. Но я хочу, чтобы вы вняли голосу разума. Неужели вы допустите, чтобы Девять и дальше потешались за ваш счет и продолжали манипулировать вами. Я не хочу этого больше для себя. Думаю, они и так уже причинили нам большой вред, заставляя служить их таинственным планам. Я уверен, что это они устроили все таким образом, чтобы Триш была похищена одним свихнувшимся типом, вздумавшим, что он – это я. Это они подбросили останки какой-то молодой белой женщины после кражи Триш. Скорее всего, они сами и убили ее для этой цели. А кенийцы? С какой это вдруг стати им пришло в голову изгонять меня, когда мы столько лет жили, если не дружно, то, по крайней мере, вполне терпимо по отношению друг к другу. Нет, в этом они тоже замешаны, я знаю. Не мне вам говорить, насколько могущественны они своими тайными, скрытыми связями, каким огромным влиянием они обладают на правительства и сильных мира сего. Послушайте меня! Я убежден, что мое рождение и те необычайные обстоятельства, которые окружали его с самого начала, были результатом махинаций Девяти. Дневник моего дяди содержит в себе несколько весьма странных обстоятельств этого дела. Теперь я нисколько не сомневаюсь, что это они устранили его, а меня подвергли эксперименту. Я уверен, что это они устроили все таким образом, чтобы я был взят и воспитан самкой антропоида, вырос в джунглях среди приматов, как юный дикарь. Я убежден, что их планы идут гораздо дальше. Кстати, безумие нашего отца тоже не обошлось без их какого-то участия.
Триш от неожиданности подпрыгнула и недоуменно спросила:
– Вашего отца? Как, ВАШЕГО отца?
Я отступил на шаг. Калибан сделал шаг вперед. Он протянул перед собой руки и под красно-коричневой кожей заиграли стальные канаты его мощных эластичных мышц. Кажется, сцена на мосту должна была повториться. Он сказал:
– Не будет ни дзю-до, ни каратэ, никаких финтов. Только сила и быстрота. Мы должны узнать, кто из нас двоих наиболее быстрый и сильный.
Я подумал, услышал ли он хоть одно слово из того, что я только что сказал. Отступать дальше я не мог. Поэтому я уперся ногами в пол и приготовился встретить его. Но прежде решил попытаться еще раз.
– Калибан, вам не пришлось прочесть семейные архивы нашего семейства, Грандритов. ВАШЕЙ семьи, Док. Поэтому вы не знаете о тайне, окружающей нашего деда с отцовской стороны, не так ли? Он выстрелил себе в голову в возрасте пятидесяти пяти лет, хотя все ему давали не больше тридцати. У него было три сына. Его жена, тяжело заболев и почувствовав приближение смерти, призналась одной из своих теток, что ее муж был стерилен. Тетка все записала в своем дневнике: она применила для этого свой собственный шифр, который впоследствии я без труда разгадал. Подозрения тетки упали на одного дворянина норвежского происхождения, очень высокого, сильного и красивого, который довольно часто наносил визиты в наш замок. Правда, он был весьма почтенного возраста. Тетка писала, что ее подозрения ей самой казались абсурдными, так как благообразный старик выглядел по крайней мере лет на девяносто. Но это была очень яркая личность, от которой исходило нечто вроде какого-то странного сияния, которое околдовывало и пугало одновременно. Именно «сияние», она прямо подчеркивала это слово. Я подозреваю, что под этим она имела в виду его необыкновенную силу внушения. Ей также было известно, что старичок был не прочь «пошалить»: одна из служанок призналась, что старик как-то застал ее в винном погребе, прижал в углу и «делал ей амуры». Этот старый джентльмен, некий мессир Билендж, носил длиннющую белую бороду до пояса и черную повязку на правом глазу. Тетя утверждала, что никогда еще не видела человека такого могучего телосложения.
Сдвинув брови, Калибан хмуро взглянул на меня и прервал вопросом:
– Что это еще за бредни, Грандрит?
– Это не бредни. Нашим дедом был этот норвежский великан, – ответил я. – Доказательства этому, признаю, у меня скорее умозрительные, ни один трибунал не принял бы их в расчет. И, однако, это правда. Нашим дедом был один из Девяти! Старик, которого мы знали под именем Ксоксаз! Что на старогерманском означает «Высокопоставленный»! Во время своих визитов в Грандрит он употреблял псевдоним «Билейдж». В переводе с древненорвежского это значит «тот-чей-глаз-обманывает», другими словами «кривой»!
– Ты уверен в этом?
Судя по всему, огромная эрудиция Калибана не включала в себя знаний древнегерманских языков и мифов.
– Этот человек, которого мы знали, как одного из Девяти, этот Ксоксаз, должен был родиться еще в палеолите, – продолжил я. – Я не знаю возраста, который он мог бы иметь. Тридцать тысяч лет. Или, быть может, двадцать тысяч. Кто мог знать его историю? Когда-то, в очень древние времена, он обосновался на юге современной Швеции вместе с двумя другими членами Девяти, которые, возможно, были его братьями. Они находились там в то время, когда уршпрах, язык-прародитель всей индоевропейской группы языков, стал видоизменяться в то, что теперь называется общегерманским наречием, которое, со своей стороны, стало основой всех современных языков германской группы: английского, верхне-и нижненемецкого и норвежского. По причине, которой я не знаю, братья стали воплощением живых богов. Быть может, в силу огромных знаний, накопленных ими за столь долгую жизнь, не знаю. Они не были, конечно, ИСТИННЫМИ богами, но древние германцы воспринимали их в этом качестве и оказывали соответствующие почести, вплоть до жертвоприношений. В чем я абсолютно уверен, так это в том, что Ксоксаз, Эбназ и Тритджаз – Высокопоставленный, Равновеликий и Третий – составляли мужской триумвират в древней германской религии. Позже их стали воспринимать вместе как трех братьев. Кстати говоря, Ивалдир, наш знаменитый гном, их современник. Вначале они правили народом троглодитов, живущих в пещерах или в глубоко вырытых норах. Общегерманский язык исчез, конечно, очень давно, но наша троица продолжала говорить на нем между собой вплоть до наших дней. В какой-то момент человеческой истории они перестали появляться на людях в качестве живых богов. Они сбросили с себя личину божеств, как бы добровольно отреклись от них, и решили выступить в новом качестве, создав в конце концов орден Девяти.
Калибан ошеломленно встряхнул несколько раз головой и посмотрел на меня, как обычно смотрят на сумасшедших. Я продолжал:
– Наш отец получал эликсир от Девяти. Он, как и мы, был их служителем. – Здесь я поправился. – Как и я был им до недавнего времени. Потом с ним случилась та же история, что и с нами. Побочным действием эликсира является то, что по истечении определенного времени человек, принимающий его, становится сумасшедшим. Пусть даже это помрачение разума и носит временный характер. Эффект действия этого эликсира носит характер как чисто физиологический, так и психический. В каждом из нас сидит какое-то извращение, с точки зрения современной морали и этики. Но оно сидит так глубоко, что очень часто человек проживает всю жизнь, даже не подозревая о его присутствии. Эликсир же заставляет его вынырнуть из самых потаенных глубин подсознания наружу и на какое-то время делает его доминирующим фактором на психику человека. Ты сам врач и знаешь, что это и есть психоз. Форма психоза каждый раз зависит, конечно, от особенностей личности отдельно взятого индивидуума. Разберем мой пример, Калибан. Слушай, ты не думаешь, что нам пора перейти на «ты». Ведь братья, что ни говори! Так вот, возьмем, к примеру, меня. Я всегда считал, что очень здраво отношусь к акту убийства. Так же, как, впрочем, и к сексу. Но где-то глубоко во мне имеется связь между ними обоими. Что-то во мне отождествляет убийство с коитусом. И в том и в другом случае я проникаю в чужое тело, непосредственно или опосредованно, ощущая при этом либо оргазм, либо то, что Ницше называл «наслаждением ножа».
А теперь, брат мой Док, разберем твой случай. Вплоть до самого недавнего времени ты всегда избегал убивать, за исключением случаев, когда это было совершенно уж необходимо.
Скажем, ты защищал свою жизнь. Ты щадил даже тех, кто заслуживал кары худшей, чем смерть. Но желание убивать сидело в тебе, Док. Где-то там, очень глубоко внутри. До поры, до времени сдерживаемое тем воспитанием, которое ты получил. И для тебя тоже смерть была эквивалентом коитуса.
А теперь возьми нашего отца, Док. Он стал сумасшедшим, и наш дядя запер его в башне замка. Он убегает и начинает бродить по самому дну Лондона. И вот здесь он дал волю овладевшему им помрачению, которое толкнуло его к столь многочисленным кровавым убийствам в основном в среде проституток, что его прозвище стало с тех пор нарицательным и живет в народе до сих пор. Кто не знает Джека Потрошителя? Но что его толкало на это, мы вряд ли когда-нибудь узнаем. Можно лишь предполагать. Он силой взял мою мать, и вот он я, результат этого насилия. Затем он эмигрировал в Америку. И наваждение кончилось. Вновь что-то произошло в таинственной глубине его сознания и помрачение исчезло, будто сдунутое ветром, как-то разом, почти мгновенно. Он взял себе новую фамилию, ту, что ты носишь сейчас, Калибан, и посвятил свою жизнь борьбе с преступностью. Конечно, здесь сыграли свою роль угрызения его совести. Он хоть чем-то хотел искупить то зло, которое он совершил в Англии, Ты никогда не задумывался о своем имени, Док? Нет? Оно ничто тебе не напоминает? Это же имя еще одного дикаря. Чудовища из «Бури» Шекспира, этого литературного архитипа дикаря. Калибан – это анаграмма «Каннибала». Выбирая это имя, наш отец хотел, чтобы оно постоянно напоминало ему о том, кем он был когда-то. Поэтому он столько времени посвятил твоему воспитанию. Его заветным желанием стало выковать из тебя закаленного бойца за Добро. И он сделал из тебя сверхчеловека, обуянного добродетелями. Он научил тебя ненавидеть Зло и бороться с ним. Но, при этом, он еще научил тебя и любить преступников, вместо того, чтобы наказывать их или мстить им. Ненавидеть грех, но не грешника. Что, в общем-то, весьма трудная задача, а может быть, и вообще невозможная. Подобное отношение к преступности чревато самыми разнообразными конфликтами. Ты поклялся быть супербойскаутом. Твой отец хотел сделать из тебя сверхчеловека и физически, и психологически. Но ему не удалось бы это, не будь в тебе с самого начала генетически заложенного превосходства над обычным, средним человеком. У тебя скелет и мускулатура человека каменного века, благодаря тому, что твой дед был ИСТИННЫМ представителем палеолита. У меня такое впечатление, что в нашей семье всегда преобладало это начало. Вернее, нет, не так. В ее кровь часто делали инъекции палеолитической добавки в виде периодически появляющихся незаконных отцов и матерей. Так что история с нашим дедом должна быть не единственной на протяжении веков. Откуда мы можем знать, сколько раз Ксоксаз или его братья под тем или иным видом появлялись в Грандрите, чтобы добавить своих ген в генофонд нашей семьи? Замок Грандрит им служил своеобразной естественной генетической лабораторией, чем-то вроде конезавода. Центр Воспроизводства Трех Братьев! Звучит?! Пришло время, и Девять нашли тебя, Док. Как и меня и многих других. И ты продал им свою душу, как мы все, в обмен на бессмертие.
– Мою душу? Какую душу? – спросил Калибан. Тон был его саркастичен, но лицо как всегда непроницаемо. Однако в самой глубине его зеленых глаз прыгали и метались золотистые искорки. Только я не знал, чему приписать их появление: сомнению, которое в нем вызвали мои слова, или желанию убить.
– Это метафора, – объяснил я. – Ты знаешь, что я имел в виду.
– Так ты что, действительно думаешь, что наш дед, который мог бы быть нашим же архипредком и много раз просто нашим предком, был не кто иной, как тот богочеловек, которого древние германцы знали под именем Вотен, потом Ватан, затем Один и так далее?
– Да, – сказал я. – Я думаю, что Девять хотят, чтобы кресло нашего деда навсегда осталось в семье. Поэтому они сделали все, чтобы мы стали тем, кто мы есть. Я их кандидат типа «человек из джунглей», ты – типа «человек из города». Должно быть, это их забавляет. А может быть, в каменном веке существовал обычай, что два брата должны были сражаться насмерть, чтобы один из них стал вождем. Кто знает? В любом случае, им совершенно все равно, кто из нас будет убит.
– Мне кажется, ты пытаешься подсластить пилюлю, – сказал Калибан.
Тут даже Триш не выдержала и воскликнула:
– О, Док! Прислушайся к его словам! Я верю, что он говорит правду!
– А я не верю, – глухо отозвался Док. – И даже если он прав, один из нас все равно должен умереть.
– Я не буду с тобой драться ради сомнительного удовольствия заседать за столом Девяти.
Он слегка улыбнулся:
– Так ты отказываешься?
– Я и так достаточно наглотался их дерьма, – ответил я. – Я верю, что наш отец тоже пришел к такому решению. За что они с ним и расквитались.
– Я разыскал его убийц, – сказал Калибан. (Его странные глаза, казалось, принялись пульсировать каким-то внутренним светом.) – Я не стал их убивать, но обернул против них их собственную ловушку, в которую они собирались поймать меня. Так они в ней и сдохли. Случись это теперь, я убил бы их своими руками.
– Что тебя заставляет думать, что они действовали не по приказу Девяти? – спросил я.
В этот момент он начал приближаться ко мне, медленно и осторожно. Мой вопрос заставил его вздрогнуть. Он замер на месте. Бронзовое лицо, хмурое от гнева, потемнело еще больше, напряглось и стало чеканным, будто только что вышло из-под монетного пресса.
– Ты лжешь! – яростно выкрикнул он.
Его член напрягся и взмыл вверх, плотно прижавшись к животу, так стремительно, будто его дернули за невидимую веревочку. Он набухал на глазах, как капюшон разъяренной кобры. Толстые голубые вены в палец толщиной опутывали его, словно клубок змей. Громадная красная головка зловеще поблескивала.
Я понял, что надежды вразумить его больше не осталось. Схватки было не избежать. Где-то глубоко внутри себя я подозревал, что все так и кончится, и, может, даже надеялся на это. Как бы там ни было, мой член поднялся тоже, но более медленно. Но даже напрягшись в полную величину, он выглядел бледным подобием рядом с таким чудовищем.
Док взглянул, как набухает мой орган, и сказал:
– Сейчас я оторву тебе их, и член, и яйца, мой большой брат!
Он прыгнул, как тигр, и бросился на меня. Одна его рука была протянута вниз, к моей мошонке, другая – вверх, чтобы блокировать ею мою руку, которой я попытался бы защититься.
Глава XLI
И все же мне удалось перехватить его руку. При этом я даже не потерял равновесия, на что он, безусловно, рассчитывал.
Мы оказались точно в такой же позиции, как и при стычке на мосту. Он превосходил меня в росте (два метра ровно против моих метр девяносто) и в весе (сто пятьдесят килограммов против ста двадцати). Как я уже говорил, у меня широкий и очень крепкий костяк, как у истинного кромальонца, и очень развитая мускулатура. Но это не значит, что я похож на тяжеловеса, занимающегося штангой или гирями. Один, без другого человека рядом со мной, я похож фигурой скорее на Аполлона Бельведерского. У меня те же пропорции, хотя плечи и грудь на самую чуточку шире, чем у него.
То же самое и у Калибана: его фигура настолько гармонична и пропорциональна, что совершенно не кажется массивной, а стройной и изящной, если рядом нет обычного человека для сравнения. Но, по сравнению с моими, его мускулы были еще более впечатляющими. Я уверен, что Триш, глядя на нас, могла бы вообразить себе схватку между взрослым африканским львом и американской пумой.
В течение показавшихся мне нескончаемыми долгих минут мы стояли, слегка покачиваясь, давя друг на друга, напрягая мышцы всего тела. У обоих продолжали кровоточить ссадины и раны, некоторые из которых были довольно глубокими. Мы оба сильно ослабли за счет потери крови и усталости после столь ожесточенной схватки. Дыхание, едва восстановившись, вновь стало бурным и прерывистым.
Так мы качались из стороны в сторону некоторое время, напоминая собой некую скульптурную группу. Затем, медленно, ох как медленно, руки Калибана стали уступать моему нажиму и отклоняться все дальше назад, за спину. Глаза удивленно расширились, и дыхание еще более участилось. От ужасного напряжения мышц кожа его затылка, плеч, груди и рук покрылась сетью мельчайших морщинок. На висках под бронзовой кожей, покрытой крупными каплями пота, вздулись синие пульсирующие вены.
Я слишком склонил голову вперед, и он воспользовался этим, чтобы укусить меня за нос. Резким движением головы мне удалось вырвать его из-под зубов Дока, но это стоило мне дикой боли в носу, тотчас же ударившей в мозг и распространившейся оттуда по всему телу. Но, частично, он все же отхватил мне кусок кожи. Кровь потекла по губам и закапала с подбородка.
Неуловимо быстрым движением Калибану удалось освободить одну руку и схватить мои тестикулы. Движение было быстрее, чем удар лапы тигра. Боль дикой вспышкой прошила мое тело. Я громко взвыл и почти потерял сознание. Мои последующие действия были чисто рефлекторными и полуосознанными. Сознание прояснилось в тот момент, когда мы, задыхаясь, стояли друг против друга, каждый сжимая в руке тестикулы своего противника.
Кровь толчками выплескивалась наружу через разорванные вены и артерии тканей его промежности. Я тоже чувствовал, как теплая жидкость струится по моим ногам, но не стал смотреть, что там и как, опасаясь, как бы последствия шока не стали для меня фатальными: я знал, что у меня осталось мало времени, прежде чем силы полностью покинут меня.
Швырнув тестикулы ему в лицо, я прыгнул, как пантера. Он выронил мои и вновь попытался перехватить мои руки. Это ему удалось, но частично. Несмотря на потерю крови его пенис оставался таким же огромным и твердым, что, по крайней мере, было удивительно. Свободной рукой я схватил его и рванул на себя, резко скрутив по оси. Док взвыл не своим голосом. Я дернул его еще раз, вложив в рывок всю оставшуюся силу, и огромный член, плюясь кровью с одной, и спермой – с другой стороны, оказался у меня в руках. Я сунул его Доку под нос и швырнул на землю.
Калибан с застывшим в изумлении лицом сделал шаг вперед, будто собираясь поднять его. Я прыгнул ему на спину и обхватил шею двойным нельсоном. Док упал вперед, ударившись лицом об пол.
И все же у него еще оставались силы, чтобы сопротивляться нажиму моих рук. Мышцы его шеи были тверды, как камень. Я чувствовал, что силы, подобно большой летучей мыши, отчаянно бьющей крыльями в темноте ночи, оставляют меня.
Однако мой пенис все еще оставался напряженным и пульсирующим. Он был прижат моим телом к ягодицам Дока, чьи напрягшиеся мускулы были такими твердыми, будто я лежал на статуе, вырезанной из крепкого дуба.
Я продолжал давить на его затылок изо всех сил, которые еще у меня оставались. Я знал, что если он выдержит, у меня больше не будет шанса одержать верх, так как уже был на грани потери сознания.
Кожа Калибана постепенно теряла бронзовый оттенок, затем быстро побледнела и стала серой. Послышался легкий хрустящий звук, будто ломалась мачта парусного корабля, попавшего в бурю.
Где-то далеко раздался протестующий крик Триш. Калибан зарычал сквозь зубы в последнем неимоверном усилий вырваться из моего захвата. Затем его голова резко подалась к груди, раздался отчетливый хруст позвонков, он дернулся в последний раз и затих.
У меня тут же произошло семяизвержение, прямо на него, но все это ощущалось уже очень смутно. По мере того, как кровь и остатки спермы истекали из меня, на меня сверху спускалась ночь. И через несколько секунд, вслед за Калибаном, мне стали безразличны все тревоги и заботы этого суетного мира.
Мы оказались точно в такой же позиции, как и при стычке на мосту. Он превосходил меня в росте (два метра ровно против моих метр девяносто) и в весе (сто пятьдесят килограммов против ста двадцати). Как я уже говорил, у меня широкий и очень крепкий костяк, как у истинного кромальонца, и очень развитая мускулатура. Но это не значит, что я похож на тяжеловеса, занимающегося штангой или гирями. Один, без другого человека рядом со мной, я похож фигурой скорее на Аполлона Бельведерского. У меня те же пропорции, хотя плечи и грудь на самую чуточку шире, чем у него.
То же самое и у Калибана: его фигура настолько гармонична и пропорциональна, что совершенно не кажется массивной, а стройной и изящной, если рядом нет обычного человека для сравнения. Но, по сравнению с моими, его мускулы были еще более впечатляющими. Я уверен, что Триш, глядя на нас, могла бы вообразить себе схватку между взрослым африканским львом и американской пумой.
В течение показавшихся мне нескончаемыми долгих минут мы стояли, слегка покачиваясь, давя друг на друга, напрягая мышцы всего тела. У обоих продолжали кровоточить ссадины и раны, некоторые из которых были довольно глубокими. Мы оба сильно ослабли за счет потери крови и усталости после столь ожесточенной схватки. Дыхание, едва восстановившись, вновь стало бурным и прерывистым.
Так мы качались из стороны в сторону некоторое время, напоминая собой некую скульптурную группу. Затем, медленно, ох как медленно, руки Калибана стали уступать моему нажиму и отклоняться все дальше назад, за спину. Глаза удивленно расширились, и дыхание еще более участилось. От ужасного напряжения мышц кожа его затылка, плеч, груди и рук покрылась сетью мельчайших морщинок. На висках под бронзовой кожей, покрытой крупными каплями пота, вздулись синие пульсирующие вены.
Я слишком склонил голову вперед, и он воспользовался этим, чтобы укусить меня за нос. Резким движением головы мне удалось вырвать его из-под зубов Дока, но это стоило мне дикой боли в носу, тотчас же ударившей в мозг и распространившейся оттуда по всему телу. Но, частично, он все же отхватил мне кусок кожи. Кровь потекла по губам и закапала с подбородка.
Неуловимо быстрым движением Калибану удалось освободить одну руку и схватить мои тестикулы. Движение было быстрее, чем удар лапы тигра. Боль дикой вспышкой прошила мое тело. Я громко взвыл и почти потерял сознание. Мои последующие действия были чисто рефлекторными и полуосознанными. Сознание прояснилось в тот момент, когда мы, задыхаясь, стояли друг против друга, каждый сжимая в руке тестикулы своего противника.
Кровь толчками выплескивалась наружу через разорванные вены и артерии тканей его промежности. Я тоже чувствовал, как теплая жидкость струится по моим ногам, но не стал смотреть, что там и как, опасаясь, как бы последствия шока не стали для меня фатальными: я знал, что у меня осталось мало времени, прежде чем силы полностью покинут меня.
Швырнув тестикулы ему в лицо, я прыгнул, как пантера. Он выронил мои и вновь попытался перехватить мои руки. Это ему удалось, но частично. Несмотря на потерю крови его пенис оставался таким же огромным и твердым, что, по крайней мере, было удивительно. Свободной рукой я схватил его и рванул на себя, резко скрутив по оси. Док взвыл не своим голосом. Я дернул его еще раз, вложив в рывок всю оставшуюся силу, и огромный член, плюясь кровью с одной, и спермой – с другой стороны, оказался у меня в руках. Я сунул его Доку под нос и швырнул на землю.
Калибан с застывшим в изумлении лицом сделал шаг вперед, будто собираясь поднять его. Я прыгнул ему на спину и обхватил шею двойным нельсоном. Док упал вперед, ударившись лицом об пол.
И все же у него еще оставались силы, чтобы сопротивляться нажиму моих рук. Мышцы его шеи были тверды, как камень. Я чувствовал, что силы, подобно большой летучей мыши, отчаянно бьющей крыльями в темноте ночи, оставляют меня.
Однако мой пенис все еще оставался напряженным и пульсирующим. Он был прижат моим телом к ягодицам Дока, чьи напрягшиеся мускулы были такими твердыми, будто я лежал на статуе, вырезанной из крепкого дуба.
Я продолжал давить на его затылок изо всех сил, которые еще у меня оставались. Я знал, что если он выдержит, у меня больше не будет шанса одержать верх, так как уже был на грани потери сознания.
Кожа Калибана постепенно теряла бронзовый оттенок, затем быстро побледнела и стала серой. Послышался легкий хрустящий звук, будто ломалась мачта парусного корабля, попавшего в бурю.
Где-то далеко раздался протестующий крик Триш. Калибан зарычал сквозь зубы в последнем неимоверном усилий вырваться из моего захвата. Затем его голова резко подалась к груди, раздался отчетливый хруст позвонков, он дернулся в последний раз и затих.
У меня тут же произошло семяизвержение, прямо на него, но все это ощущалось уже очень смутно. По мере того, как кровь и остатки спермы истекали из меня, на меня сверху спускалась ночь. И через несколько секунд, вслед за Калибаном, мне стали безразличны все тревоги и заботы этого суетного мира.
Глава XLII
Мое первое пробуждение было смутным и неотчетливым. Перед глазами плыл туман и все тело, казалось, было насквозь пропитано болью, но далекой и какой-то расплывчатой. Позже я понял, что в те дни меня днем и ночью накачивали анальгетиками, боясь развития шока. Где-то высоко надо мной виднелось размытое пятно света. Мало-помалу я осознал свои ощущения и понял, что нахожусь в постели, внутри противоатомного убежища.
– Клио! – попытался позвать я, но не услышал собственного голоса.
Лампу над головой затемнила чья-то голова в ореоле рыжих волос. Лицо плыло и дрожало, и я не сразу узнал ее.
– Триш, – спросил я плачущую и смеющуюся одновременно женщину, – а где Клио?
Рядом с первой возникла вторая голова, окруженная облаком золотистых волос, подсвеченных сзади светом лампы. Она наклонилась и поцеловала меня в губы.
– Тебе еще нужно поспать, дорогой.
Я послушался и вновь провалился в темноту.
Когда я проснулся во второй раз, я все еще находился под действием обезболивающих и наркотиков, но в этот раз боль чувствовалась сильнее. Она пылала в промежности, как костер, рассылая по всему телу свои волны, пронзая ими каждый нерв, каждую клеточку организма.
Я оглядел помещение. Мое первое впечатление не было обманчивым, я действительно находился в убежище. Помещение было довольно просторным: пол двадцать пять на двадцать метров, и десять метров в высоту. Все пространство делилось на отдельные помещения с помощью передвижных створок. В отдельном помещении за толстыми бетонными стенами прятались резервуары для жидкого топлива и источник автономного электропитания. Вентиляционная система была сделана по подобию той, которая употреблялась при строительстве космических обитаемых станций. Питья и продовольствия было запасено, чтобы выдержать минимум шесть месяцев. Вначале я проявлял не слишком большой интерес к сооружению подобного убежища, поскольку мы посещали Грандрит не так часто и на непродолжительный период времени, но Клио настояла на его сооружении. И вот теперь я был только рад, что она оказалась такой упрямой.
У меня было много вопросов к ней, но первым я задал ей тот, который касался ее самой. Она ответила, чтобы я не волновался ни о чем и лучше поел бы, и сразу принялась за дело, кормя меня с ложечки. Поев, я почувствовал себя достаточно сильным, чтобы задать ей несколько вопросов. Она приступила к длинному рассказу со множеством подробностей, в середине которого я заснул, несмотря на мой неподдельный интерес ко всем обстоятельствам дела.
Проснувшись в третий раз, я увидел Триш, сменившую на посту Клио. Она поведала мне, что моя жена занята беседой с подрядчиками, которых она пригласила для реконструкции усадьбы.
– Я действительно очень сожалею, Триш, – сказал я. – Я сделал все, что мог, чтобы образумить его. Ты ведь слышала.
– Да, я слышала, – вздохнув, подтвердила она. – Надеюсь, мне больше никогда не придется пережить подобный ужас, даже если я проживу десять тысяч лет.
– Клио! – попытался позвать я, но не услышал собственного голоса.
Лампу над головой затемнила чья-то голова в ореоле рыжих волос. Лицо плыло и дрожало, и я не сразу узнал ее.
– Триш, – спросил я плачущую и смеющуюся одновременно женщину, – а где Клио?
Рядом с первой возникла вторая голова, окруженная облаком золотистых волос, подсвеченных сзади светом лампы. Она наклонилась и поцеловала меня в губы.
– Тебе еще нужно поспать, дорогой.
Я послушался и вновь провалился в темноту.
Когда я проснулся во второй раз, я все еще находился под действием обезболивающих и наркотиков, но в этот раз боль чувствовалась сильнее. Она пылала в промежности, как костер, рассылая по всему телу свои волны, пронзая ими каждый нерв, каждую клеточку организма.
Я оглядел помещение. Мое первое впечатление не было обманчивым, я действительно находился в убежище. Помещение было довольно просторным: пол двадцать пять на двадцать метров, и десять метров в высоту. Все пространство делилось на отдельные помещения с помощью передвижных створок. В отдельном помещении за толстыми бетонными стенами прятались резервуары для жидкого топлива и источник автономного электропитания. Вентиляционная система была сделана по подобию той, которая употреблялась при строительстве космических обитаемых станций. Питья и продовольствия было запасено, чтобы выдержать минимум шесть месяцев. Вначале я проявлял не слишком большой интерес к сооружению подобного убежища, поскольку мы посещали Грандрит не так часто и на непродолжительный период времени, но Клио настояла на его сооружении. И вот теперь я был только рад, что она оказалась такой упрямой.
У меня было много вопросов к ней, но первым я задал ей тот, который касался ее самой. Она ответила, чтобы я не волновался ни о чем и лучше поел бы, и сразу принялась за дело, кормя меня с ложечки. Поев, я почувствовал себя достаточно сильным, чтобы задать ей несколько вопросов. Она приступила к длинному рассказу со множеством подробностей, в середине которого я заснул, несмотря на мой неподдельный интерес ко всем обстоятельствам дела.
Проснувшись в третий раз, я увидел Триш, сменившую на посту Клио. Она поведала мне, что моя жена занята беседой с подрядчиками, которых она пригласила для реконструкции усадьбы.
– Я действительно очень сожалею, Триш, – сказал я. – Я сделал все, что мог, чтобы образумить его. Ты ведь слышала.
– Да, я слышала, – вздохнув, подтвердила она. – Надеюсь, мне больше никогда не придется пережить подобный ужас, даже если я проживу десять тысяч лет.