Страница:
Он протянул руку Мире и помог ей подняться на стол, подняв ее столь легко, будто она весила не более чем шарик для пинг-понга. Женщина легла на спину. Он взял ее ноги и положил себе на плечи. После этого надолго застыл, спрятав лицо в густом жестком хохолке, так хорошо мне знакомом, прижавшись к горячей влажной щели, источающей терпкий возбуждающий медвяный запах.
Мира пыталась продемонстрировать, как ей приятно. Она извивалась всем телом, заламывала руки и громко стонала, но я не сомневался, что просто играет на публику. Мира должна была чувствовать себя слишком напряженной, чтобы у нес действительно все пошло как надо. Я знал только одну женщину, способную добиться оргазма в условиях подобного ритуала: это была графиня Клара. Финальный акт заставил бы ее страдать не менее, чем и всех остальных, но она умела жить настоящим моментом, на что способно не так уж много людей.
В конце ритуала Калибан укусил ее. Мира, напрягшись, как струна, вытянулась на столе, так сильно сжав кулаки, что ногти впились в ее ладони. (Когда она встала, я увидел, что пальцы ее рук окрашены кровью.) Ее ноги конвульсивно сжались, и она скрипнула зубами, чтобы сдержать готовый вырваться крик, хотя Девять никогда не запрещали кричать испытуемым.
Калибан отодвинулся и помог ей подняться. Его губы и подбородок были испачканы кровью, и он продолжал жевать откушенный клитор Миры. Глашатай, не моргнув глазом, смазал мазью рану своей жены. Мира, побледневшая до серо-пепельного оттенка кожи, неуклюже слезла со стола на негнущихся ногах и с явным трудом стала спускаться с трибуны.
Я впервые видел семейную пару, одновременно участвующую в ритуальной церемонии, и подумал о том, как несладко, должно быть, чувствовал себя человек, жена которого должна была изображать восторг от действий Калибана. Мне кажется, я не смог бы сдержать приступа ревности, увидя Клио за подобным занятием с ним или с кем-нибудь другим. Я все равно попытался бы убить его. Может быть. Я знал, что Клио такая же женщина, как и все остальные. Будь вы мужчиной или женщиной, все равно невозможно прожить бесконечную молодость, не испытав желания немного разнообразить свои сексуальные отношения. Поэтому я не рассчитывал, что она всю жизнь будет вести себя как святая. Однако я предпочел бы ничего не знать о том, что она делает с другими мужчинами, и не хотел бы, чтобы кто-нибудь даже словом заикнулся мне об этом и уж тем более присутствовать при сем.
Быть может, Девять таким образом наказали Глашатая за какую-то допущенную им ошибку или просто испытывали его. Кто знает мысли Девяти?!
Честь вкусить плоти следующей женщины, красавицы из Пенджаба, была предоставлена мне. Мне никогда еще не приходилось откусывать клитор зубами, но я легко справился с отсутствием опыта в подобном деле. Вкус его во многом напоминал вкус мужских тестикул, только с более тонким, восхитительным ароматом, который источает влагалище здоровой женщины.
Затем наступила очередь второго мужчины. Процедура была та же: мошонка взрезана, яичко выпущено, отрезано и разделено на части. В этот раз мы довольствовались тем, что лишь один проглотил кусочек, а остальное было брошено за спины на пол. Было очевидно, что мы не смогли бы попробовать плоти всех оставшихся сорока семи персон. Девять держали в своих личных покоях домашних животных, которые затем позаботятся об оставшейся части.
Следующей была Клара. Аи-не-на довела ее до оргазма, потом одним движением зубов вырвала ей клитор.
После этого ритм ритуала убыстрился. Женщинам пришлось обойтись без предшествующих любовных игр. Было слишком много народа, и процедура вскоре приняла характер конвейера.
Наконец все сорок семь жертв вновь оказались стоящими на своих местах по другую сторону озера. Некоторые стонали. Многие теряли сознание, добравшись до своего берега, но быстро приходили в себя. И когда Глашатай приказал очистить пещеру, все ушли самостоятельно, не прибегая к помощи друг друга. Теперь они могли считать себя свободными и покинуть убежище Девяти. Большинство из них больше не услышат о Великих вплоть до того дня, пока вновь не будут призваны заплатить ежегодную дань частью своей свежей плоти, или для того, чтобы исполнять обязанности очередного Глашатая.
За исключением этого обязательного ежегодного ритуала и тех трех месяцев, когда я жил рядом с ними в качестве Глашатая, я имел дело с Девятью всего семь раз в течение последних сорока восьми лет. Это было вызвано необходимостью выполнить их поручения, которые забрасывали меня поочередно то в Таиланд, в Родезию или в Бразилию, то в Чехословакию, затем в США, в Иерусалим и, наконец, в Берлин. Выполнение одного из этих заданий заняло целый год, который мне пришлось провести вдали от моей дорогой Клио. За это время я раз двенадцать едва не был убит, но всегда с честью справлялся с порученным мне делом, к полному удовлетворению Девяти. Любая из моих миссий могла бы дать прекрасный материал моему биографу для нового ошеломляющего романа. Но он, естественно, ничего о них не слышал. В противном случае ему пришлось бы возложить на себя тяжелую обязанность цензора, ибо он пришел бы в ужас от некоторых действий, к которым я был вынужден прибегнуть, чтобы справиться с моими заданиями.
В пещере вновь установилась тишина, когда ее покинули все, кроме тех, кто сидел за столом на вершине конусоподобного сооружения. Тишину нарушало лишь легкое потрескивание огня в горящих факелах, да порой шуршащий звук сухого языка, слизывающего остатки крови с губ или подбородка. В пещере, несмотря на ее огромные размеры, стоял сильный смрадный запах, в котором смешалась вонь горящей смолы и чад факелов с запахом крови, слюны, пота, клиторов и тестикул. Калибан не сводил с меня ненавидящего взгляда. Я коротко взглянул на него и отвел глаза: у меня не было никакого желания играть в «кто-кого-пересмотрит».
Наконец Аи-не-на решила прервать молчание:
– Последнее время у вас обоих появилось ощущение, которое очень смущает вас и которое вы оба расцениваете как проявление патологии, не так ли?
– Да, – ответили мы хором.
– Калибан, – сказала она, – доктор Калибан, как бы вы объяснили появившиеся изменения?
Калибан слегка улыбнулся, давая понять, что заметил сарказм, явно прозвучавший в вопросе старухи.
– У меня еще не сложилось определенного мнения на этот счет. Если только это не…
– Продолжайте.
– Вполне возможно, что это побочное действие эликсира.
Док указал на кубки, которые Глашатай в это время наполнял напитком, черпая его из скульптурной каменной вазы. Этим жестом он хотел дать понять, что, по его мнению, эликсир входил в состав ингредиентов жидкости с приятным медовым привкусом, которую давали пить всем во время этой церемонии. Но он не был в этом абсолютно уверен. Никто из служителей не знал, каким способом ему назначался эликсир. У меня были такие же сомнения, что и у Дока, так как им больше не давали пить ничего необычного, за исключением этой жидкости. Девять никогда не говорили, в какой момент и в какой форме каждый из нас получал свою порцию эликсира.
– Я не знаю, каким образом подобный психологический механизм мог бы внезапно проявиться во мне, учитывая мой возраст, если только это не следствие длительного приема эликсира. Я понимаю, конечно, что данный необычный рефлекс был всегда интегрирован во мне, но так глубоко, что я даже не подозревал о его существовании. Судя по всему, Грандрит стал жертвой такой же альтерации, что и я. Он так же, как и я, регулярно принимал эликсир, и это единственное, что у нас есть общего с ним.
Должен признать, я не разобрался еще в сути данного механизма. Я использую термин «механизм», хотя с таким же успехом мог бы сказать «психологический травматизм» или «патологический рефлекс».
Его великолепный глубокий голос обладал поистине гипнотическим воздействием, и я едва не поддался ему. На какое-то мгновение моя душа будто подверглась анестезии и освободилась от ненависти, переполнявшей меня.
Из ступора меня вывел голос Аи-не-ны, которая в этот раз обращалась ко мне.
– Грандрит. Доктор Грандрит! Каково ваше мнение по этому вопросу?
Глаза Калибана едва заметно расширились. Я думаю, он не знал, что я тоже являюсь доктором медицины.
– В противоположность Калибану, – сказал я, – я не являюсь лучшим врачом в мире. Я – даже не лучший врач в Кении. Но я способен думать и размышлять, и в этом вижу мое главное отличие от большинства врачей, с которыми мне приходилось сталкиваться. Я согласен с Калибаном в том смысле, что эликсир пробудил в нас патологические наклонности, которые уже были заключены в нас в патентном состоянии. Судя по всему, я потерял способность к обычной нормальной эрекции при сексуальном общении с женщиной, если только я не заставлю ее испытывать мучения. Не знаю, смогли ли вы заметить, но у меня началась эрекция, когда я откусил клитор у той женщины. Меня возбудила сама мысль доставить ей боль, а не сексуальный аспект этого действия. Если бы я подумал, что сейчас убью ее, думаю, вы увидели бы меня в состоянии полного оргазма.
Я действительно весьма встревожен. Но последнее время я настолько был вынужден защищать свою шкуру, что у меня почти не было времени подумать над этим вопросом. Если вы знаете ответ, умоляю вас сказать его мне.
Эта просьба, почти мольба, ясно давала понять всю степень моего отчаяния. У Девяти нельзя просить ничего, в особенности у Аи-не-ны, не подвергая свою жизнь серьезной опасности.
Она промолчала. Тогда я добавил:
– Может быть, действие эликсира тут ни при чем. Первое проявление этого извращения у меня совпало с шоком, вызванным близким взрывом снаряда. Калибан, быть может, тоже был жертвой какого-нибудь шока. Но, в общем-то, это довольно странно, что лишь мы двое пострадали, причем это выразилось у нас в одинаковой форме.
И я подумал о шоке, который он испытал при известии о смерти его кузины.
– Красавица Патриция Вайлд, – задумчиво протянула Аи-не-на. – Итак, мы больше не увидим ее в наших рядах. Как цветы, она… Нет, не обращайте внимания. Это очень старая история. Обычно нам нет дела до того, в каких взаимоотношениях находятся между собой наши служители, если это не касается их безоговорочного повиновения и не мешает осуществлению наших планов. Я говорю это, Калибан, поскольку вы только что подрядили одного человека выкрасть жену Грандрита и тем самым отомстить ему за якобы совершенное им насилие над вашей кузиной и за ее смерть. Это совсем не похоже на вас. Ведь вы всю вашу жизнь боролись со злом во всех его проявлениях, доблестный рыцарь Добра.
Сарказм ее слов был едва ощутим, и я скорее догадался, чем почувствовал его.
– Мне это показалось вполне справедливым, – ответил Калибан. – Грандрит должен заплатить за свое гнусное преступление.
– Разве за преступление платят преступлением?
– Я не считаю, что мои действия – это преступление, – воскликнул он. Я никогда не слышал столько горячности в его голосе.
– Итак, вы решили, что стали жертвой нарушения нервной корреляции.
– Это нарушение состоит только в одном и ни в чем больше: у меня не будет эрекции все время, пока я не заставлю кого-нибудь страдать или умереть. Или, по крайней мере, не представлю себе, как кто-то страдает или умирает от моей руки.
Очко в его пользу. Ах, если бы у меня «вставал» лишь от мысли о причинении страданий! Но в таком случае, чем бы я занимался? Настоящей любовью или только выглядел бы занимающимся ею? Я ласкал бы ее, но на самом деле мысленно был бы за тысячи миль от моей Клио. Голова моя была бы полна ужаса смерти и агонии, в то время как она думала бы, что я сливаюсь с ней в любовном экстазе.
Аи-не-на немного помолчала. Остальные члены Девятки сидели столь неподвижно, что можно было бы подумать, что все они спят. Факелы прогорели почти до конца. И по мере того, как слабело их пламя, мрак, затаившийся под сводом пещеры, стал спускаться все ниже и ниже. Темнота сгущалась и плотнела, становясь почти осязаемой. Воздух тоже изменился, стал густым и тягучим. Его почти можно было пить. Став более плотной, окружающая нас атмосфера, вместо того, чтобы нагреться, стала потихоньку становиться все более и более холодной.
Аи-не-на прочистила горло и сказала:
– Грандрит, у вас было два дяди. Один, как вы знаете, умер в Африке. Другой был вынужден эмигрировать в Америку в юношеском возрасте, после того как он, находясь в состоянии приступа бешенства, набросился на одного из своих учителей и едва не убил его. Ваша семья вскоре потеряла все его следы и никогда больше не слышала о нем. Тем не менее, он стал врачом и взял себе другую фамилию… Вайлд.
Этого не смогло выдержать даже хваленое самообладание Калибана. Он подпрыгнул, как ужаленный, и круглыми от изумления глазами уставился на Аи-не-ну.
– Вы знаете, Грандрит, кто был вашим отцом, – меж тем невозмутимо продолжала та. – Ваш дядя так и умер, ничего не зная о его дальнейшей судьбе. Последний раз, когда он слышал о нем, ваш отец бродил где-то в окрестностях Уайтчепела. В обществе ходило множество слухов о его делах, но никто так и не узнал его настоящего имени. Никому не известно, что сталось с ним после того, как прекратились преступления, связывавшиеся с именем Джека Потрошителя. Никому, кроме нас. Мы знаем это, потому что он был одним из наших. Он тоже эмигрировал, но в Соединенные Штаты, где так же выбрал профессию врача. В то время сумасшествие полностью покинуло его. Итак, он стал медиком, как и его младший брат, с которым он совершенно случайно встретился многие годы спустя. У младшего была дочь, у старшего – сын, родившиеся и одна, и другой на американской земле.
Аи-не-на сделала очередную паузу. Со сжавшимся от неясной тревоги сердцем я нетерпеливо ждал продолжения. Меня слегка подташнивало, потому что я догадывался, что именно она сейчас скажет.
– Все – мужчины с необычайной физической силой, со склонностью к сумасшествию и убийствам. Все – врачи, будто нож был вашей эмблемой, вашим тотемом, вашим желанием, вашим удовольствием. Все – охваченные страстью к насилию.
И вновь замолчала старуха. Упавшая тишина была подобна той, что разделяет два последних удара сердца умирающего.
Калибан странно захрипел, глухо и протяжно, и на фоне этого хрипения тихо, но явственно прозвучало его: «Невероятно!»
– ВЫ ОБА – СЫНОВЬЯ ОДНОГО И ТОГО ЖЕ ОТЦА.
Глава XXVII
Менее чем через минуту после потрясающего заявления Аи-не-ны нам с Калибаном завязали глаза и вывели через люк в центре трибуны. Подкожная инъекция какой-то жидкости тут же отправила меня в страну грез. Очнулся я уже на борту небольшого самолета, который вскоре приземлился. Кто-то помог мне спуститься на землю и только тогда снял повязку с моих глаз. Самолет приземлился на дне глубокой долины, со всех сторон окруженной горами, покрытыми пышной тропической растительностью.
Торопливо передав мне инструкции, полученные от Девяти, пилот сел в кабину самолета и тут же взлетел. Я как был, так и остался голым, вооруженный лишь моим старым верным ножом, теперь с покореженным лезвием.
Как мне сказал пилот, Калибана увезли таким же способом, что и меня. Он был оставлен в месте, расположенном неподалеку от моей долины Офир. Ему были даны те же самые инструкции, что и мне: через месяц, не позже, один из нас должен был вернуться в пещеры с головой и гениталиями другого. Победитель наследует кресло Ксоксаза.
Я приблизительно знал, где находился. При условии, что я не буду останавливаться для охоты, кроме тех случаев, когда это будет действительно необходимо, и буду спать по три часа за ночь, мне понадобится не более пяти дней, чтобы пересечь эту горную область и добраться до аэродрома одной угандской геологической компании. Но вот сколько времени мне придется провести там в ожидании ближайшего самолета, этого я не знал.
Вначале я здорово удивился, узнав, что Девять оставили нас на таком большом расстоянии друг от друга. Район был настолько обширен, что мы свободно могли провести здесь целый год в напрасных поисках друг друга. Уверен, что Девять добивались не этого. К тому же они знали, что я не буду терять времени на розыски в джунглях Калибана в то время, когда моей жене угрожала опасность в Лондоне. Док тоже знал это. Я был больше чем уверен, что он уже двинулся в путь к ближайшему аэродрому, если только он не установил контакта со своими приятелями-стариками и те не вызвали самолет по радио. В таком случае они на много дней опередили бы меня.
Я двинулся в путь. Дорога предстояла не близкая. Прошло не более получаса, как рассвело, и утренняя заря набирала силу, все шире и шире разливаясь по небу. Зимородок с пестрым оперением спикировал передо мною к самой земле и вновь свечой взмыл в небо. Будь на моем месте негры или антропоиды, они приняли бы это за добрый знак, предвещающий удачу. Я же давно утратил химерическую надежду, что Некое высшее существо следует за моей судьбой. Но, несмотря на это, вид кувыркающегося в воздухе зимородка доставил мне большое удовольствие. Кто знает, быть может, где-то в самой глубине моего "я", где были собраны воедино смешные и трогательные ценности моего детства, я еще верил в счастливые приметы.
Окрестности я знал хорошо. Несколько лет назад неподалеку отсюда, в развилке огромного старого дерева, я построил охотничий домик, сродни тому, что можно увидеть в одном из этих глупых фильмов обо мне. По правде говоря, это идея пришла мне в голову именно после просмотра этого фильма. Дом был комфортабелен, насколько это возможно во влажной и душной атмосфере дождевого леса. Мы прожили здесь с Клио некоторое время. Но отсутствие возможности перекинуться с кем-нибудь словом, тишина, холод и влажность все-таки одержали верх над романтикой. К концу второго месяца Клио уже умоляла меня вернуться в Кению, на нашу плантацию. Зато первые три дня тут были замечательно идиллическими.
Я шел весь день и часть ночи и успел преодолеть две горы. На следующий день я очутился всего в нескольких сотнях метров от моего старого дома. И хотя время поджимало, я не смог устоять перед искушением сделать небольшой крюк и взглянуть, что с ним стало. Я всегда испытываю ностальгию по местам, где жил когда-то, даже если жил там очень короткий промежуток времени. За единственным, пожалуй, исключением, касающимся моего дома в Лондоне: вокруг слишком много народа, шума и тошнотворных запахов.
В густом подлеске воздух был совсем неподвижным. Когда я почувствовал трупный запах взрослого человеческого самца, то сразу определил, что с момента смерти прошло немногим более часа и что он находится совсем неподалеку от меня. Запах указал мне направление.
Мой биограф не раз подчеркивал, что ноздри у меня были такими же чувствительными к запахам, как и у животных. Он объяснял это тем, что я вырос и воспитывался в джунглях. Но это объяснение несостоятельно, и он это прекрасно знает. У людей обонятельные способности весьма ограничены, и они не могут превзойти некий предел, как их ни тренируй. Мои же способности нельзя назвать обычными, они паранормальны, так как я (и я это очень подробно объяснил в предшествующих томах) являюсь мутантом (детали, касающиеся подробностей моих мутаций, изложены в IV томе «Записок»). Мой нюх не уступает нюху ищейки, что дает определенные преимущества. Но у каждой палки есть два конца. Знали бы вы, люди, что я испытываю, ощущая запах паров бензина или, еще хуже, выхлопных газов от автомобилей!
Через минуту я обнаружил место с поломанной растительностью и втоптанной в землю зеленью, которая едва начинала распрямляться. Эти и многие другие признаки показывали, что недавно здесь происходила отчаянная борьба. Под одним из кустов я нашел сумку из шкуры леопарда. По другую сторону куста виднелось тело белого человека, лежащее на боку.
Он был высок, где-то около двух метров, и весил самое малое килограммов сто пятьдесят. Мужчина был очень мускулистым, хотя немного жирноват. Выпирающий живот указывал на любителя пива. Он был гладко выбрит. Длинные волосы а ля Битлз челкой падали ему на глаза, а сзади доходили до плеч. Чтобы они не мешали при ходьбе, на голову был надет тонкий ремешок из шкуры леопарда. У трупа была оторвана правая рука, которой нигде не было видно поблизости, и отсутствовали гениталии.
Я пошел по следам крови, которые тянулись от трупа. Они привели меня к тесаку, который был очень похож на мой нож, на тот, каким он был когда-то, прежде чем время и частая заточка клинка не превратили его в стилет. Тремя метрами далее лежала толстая дубинка, один из концов которой был весь испачкан в крови. Глядя на этих свидетелей сражения, я пришел к выводу, что, прежде чем убить человека с повязкой на голове, его противник должен был сначала выбить нож из его руки ударом дубины.
Следы ног, которые я обнаружил немного дальше, где земля была более влажной, заставили встрепенуться и забиться мое сердце быстрее. Глядя на них, я вдруг почувствовал, что вернулся к родному очагу. Это были следы двух взрослых больших антропоидов, самки и самца.
Я ускорил шаг в надежде догнать их. Крупные слезы бежали по моим щекам. Слезы радости. Ведь я считал этот вид безвозвратно исчезнувшим.
След вел прямо к моему дому, и я понял, что это не случайно. Кроме того, здесь были следы убитого человека, который шел в этом направлении менее часа тому назад.
Передо мной лежала большая поляна, в самом центре возвышалось огромное старое дерево с толстыми мощными горизонтальными ветвями. На двух нижних, шедших почти параллельно друг другу, я и соорудил мою хижину. Сквозь отверстие в густой листве кустарника я заметил самку, сидящую, прислонившись спиной к дереву. Обеими руками она прижимала к себе детеныша, которому на вид было не более года от роду. Они были достаточно близко от меня, и я чувствовал их запах. Дело было плохо: от ребенка доносился явный запах смерти. Он лежал потный, с закрытыми глазами, и его частое дыхание прерывалось приступами сухого лающего кашля.
И поза, и запах матери выдавали ее безмерное отчаяние. Отрешенным взглядом она смотрела на своего самца, который валялся на траве у подножия дерева, распластавшись на теле какой-то женщины.
Я был поражен, увидев то, чем он занимается. Большой взрослый антропоид – самец, довольно грозный и страшный противник в обстоятельствах, угрожающих его жизни, в обычной ситуации избегает человека как чумы. При приближении человека он стремится обычно убежать, если только не загнан в угол и не вынужден защищаться. Этот же самец убил человека, занял дом, построенный человеком, который он должен был бы обойти за версту. В его голове явно было что-то не так. Я не мог представить себе причины, которая могла бы столь коренным образом изменить все их привычки и поведение. Может быть, долго блуждая в одиночестве и не находя подобных себе, он повредился умом? Или его самка отказывает ему из-за болезни детеныша, и он потерял голову из-за длительного воздержания. Могло случиться и так, что он застал того мужчину, когда тот насиловал свою женщину, что возбудило в самце желание повторить то же самое.
Достигнув определенного возраста, взрослые самцы антропоидов довольно часто становились подверженными внезапным приступам безумия. Но эти приступы обычно выливались в жажду разрушения или убийства и никогда не носили сексуальный оттенок. Однако самец, за которым я сейчас наблюдал, по всем признакам вовсе не был намерен убить лежащую под ним женщину, если только он не собирался сделать это при помощи своего члена.
Но с этой стороны его ожидало жалкое фиаско. Женщина была напугана, но, кроме этого, ей больше ничего практически не грозило. Я уже как-то говорил, что пенис антропоида в состоянии эрекции, достигает в длину максимум пяти сантиметров и одного сантиметра в диаметре. Если девушка была девственницей, она ею практически и осталась, сколько бы антропоид не пытался превратить ее в женщину.
Самец лежал на женщине, прижимаясь всем телом, быстро и ритмично двигая своим тазом. Через некоторое время он коротко прорычал, и по телу его пробежала быстрая короткая судорога. Едва отдохнув, самец вновь принялся ерзать по ней.
В отличие от обезьян, антропоиды наделены ягодицами, и их бедра больше похожи на ноги homo sapiens, чем на ноги, скажем, горилл. Их ступни тоже больше похожи на человеческие, чем на обезьяньи. По скелету – это почти неандертальцы, за исключением незначительных деталей.
Руки женщина держала под собой, из чего я догадался, что они у нее, скорее всего, связаны за спиной. На щиколотках еще явственно были заметны следы веревок, которыми они были недавно связаны. Сейчас же одна из них длинной веревкой была привязана к стволу тонкого дерева. Теперь антропоид поменял позицию. Он раздвинул женщине ноги и положил их себе на плечи. Вообще-то, именно эта позиция нравилась антропоидам больше всего, когда они занимались любовью (обезьяны, те предпочитали делать все со стороны спины). Вероятно, желание имитировать человека заставило самца вначале принять необычное для себя положение.
Теперь я лучше мог рассмотреть женщину. У нес была кожа того же бронзового оттенка, что и у Калибана. И длинные волосы, рассыпавшиеся по земле вокруг ее головы, были такими же темно-рыжими, с металлическим отливом, как и у Дока. Пока мне не было видно ее лица.
Мира пыталась продемонстрировать, как ей приятно. Она извивалась всем телом, заламывала руки и громко стонала, но я не сомневался, что просто играет на публику. Мира должна была чувствовать себя слишком напряженной, чтобы у нес действительно все пошло как надо. Я знал только одну женщину, способную добиться оргазма в условиях подобного ритуала: это была графиня Клара. Финальный акт заставил бы ее страдать не менее, чем и всех остальных, но она умела жить настоящим моментом, на что способно не так уж много людей.
В конце ритуала Калибан укусил ее. Мира, напрягшись, как струна, вытянулась на столе, так сильно сжав кулаки, что ногти впились в ее ладони. (Когда она встала, я увидел, что пальцы ее рук окрашены кровью.) Ее ноги конвульсивно сжались, и она скрипнула зубами, чтобы сдержать готовый вырваться крик, хотя Девять никогда не запрещали кричать испытуемым.
Калибан отодвинулся и помог ей подняться. Его губы и подбородок были испачканы кровью, и он продолжал жевать откушенный клитор Миры. Глашатай, не моргнув глазом, смазал мазью рану своей жены. Мира, побледневшая до серо-пепельного оттенка кожи, неуклюже слезла со стола на негнущихся ногах и с явным трудом стала спускаться с трибуны.
Я впервые видел семейную пару, одновременно участвующую в ритуальной церемонии, и подумал о том, как несладко, должно быть, чувствовал себя человек, жена которого должна была изображать восторг от действий Калибана. Мне кажется, я не смог бы сдержать приступа ревности, увидя Клио за подобным занятием с ним или с кем-нибудь другим. Я все равно попытался бы убить его. Может быть. Я знал, что Клио такая же женщина, как и все остальные. Будь вы мужчиной или женщиной, все равно невозможно прожить бесконечную молодость, не испытав желания немного разнообразить свои сексуальные отношения. Поэтому я не рассчитывал, что она всю жизнь будет вести себя как святая. Однако я предпочел бы ничего не знать о том, что она делает с другими мужчинами, и не хотел бы, чтобы кто-нибудь даже словом заикнулся мне об этом и уж тем более присутствовать при сем.
Быть может, Девять таким образом наказали Глашатая за какую-то допущенную им ошибку или просто испытывали его. Кто знает мысли Девяти?!
Честь вкусить плоти следующей женщины, красавицы из Пенджаба, была предоставлена мне. Мне никогда еще не приходилось откусывать клитор зубами, но я легко справился с отсутствием опыта в подобном деле. Вкус его во многом напоминал вкус мужских тестикул, только с более тонким, восхитительным ароматом, который источает влагалище здоровой женщины.
Затем наступила очередь второго мужчины. Процедура была та же: мошонка взрезана, яичко выпущено, отрезано и разделено на части. В этот раз мы довольствовались тем, что лишь один проглотил кусочек, а остальное было брошено за спины на пол. Было очевидно, что мы не смогли бы попробовать плоти всех оставшихся сорока семи персон. Девять держали в своих личных покоях домашних животных, которые затем позаботятся об оставшейся части.
Следующей была Клара. Аи-не-на довела ее до оргазма, потом одним движением зубов вырвала ей клитор.
После этого ритм ритуала убыстрился. Женщинам пришлось обойтись без предшествующих любовных игр. Было слишком много народа, и процедура вскоре приняла характер конвейера.
Наконец все сорок семь жертв вновь оказались стоящими на своих местах по другую сторону озера. Некоторые стонали. Многие теряли сознание, добравшись до своего берега, но быстро приходили в себя. И когда Глашатай приказал очистить пещеру, все ушли самостоятельно, не прибегая к помощи друг друга. Теперь они могли считать себя свободными и покинуть убежище Девяти. Большинство из них больше не услышат о Великих вплоть до того дня, пока вновь не будут призваны заплатить ежегодную дань частью своей свежей плоти, или для того, чтобы исполнять обязанности очередного Глашатая.
За исключением этого обязательного ежегодного ритуала и тех трех месяцев, когда я жил рядом с ними в качестве Глашатая, я имел дело с Девятью всего семь раз в течение последних сорока восьми лет. Это было вызвано необходимостью выполнить их поручения, которые забрасывали меня поочередно то в Таиланд, в Родезию или в Бразилию, то в Чехословакию, затем в США, в Иерусалим и, наконец, в Берлин. Выполнение одного из этих заданий заняло целый год, который мне пришлось провести вдали от моей дорогой Клио. За это время я раз двенадцать едва не был убит, но всегда с честью справлялся с порученным мне делом, к полному удовлетворению Девяти. Любая из моих миссий могла бы дать прекрасный материал моему биографу для нового ошеломляющего романа. Но он, естественно, ничего о них не слышал. В противном случае ему пришлось бы возложить на себя тяжелую обязанность цензора, ибо он пришел бы в ужас от некоторых действий, к которым я был вынужден прибегнуть, чтобы справиться с моими заданиями.
В пещере вновь установилась тишина, когда ее покинули все, кроме тех, кто сидел за столом на вершине конусоподобного сооружения. Тишину нарушало лишь легкое потрескивание огня в горящих факелах, да порой шуршащий звук сухого языка, слизывающего остатки крови с губ или подбородка. В пещере, несмотря на ее огромные размеры, стоял сильный смрадный запах, в котором смешалась вонь горящей смолы и чад факелов с запахом крови, слюны, пота, клиторов и тестикул. Калибан не сводил с меня ненавидящего взгляда. Я коротко взглянул на него и отвел глаза: у меня не было никакого желания играть в «кто-кого-пересмотрит».
Наконец Аи-не-на решила прервать молчание:
– Последнее время у вас обоих появилось ощущение, которое очень смущает вас и которое вы оба расцениваете как проявление патологии, не так ли?
– Да, – ответили мы хором.
– Калибан, – сказала она, – доктор Калибан, как бы вы объяснили появившиеся изменения?
Калибан слегка улыбнулся, давая понять, что заметил сарказм, явно прозвучавший в вопросе старухи.
– У меня еще не сложилось определенного мнения на этот счет. Если только это не…
– Продолжайте.
– Вполне возможно, что это побочное действие эликсира.
Док указал на кубки, которые Глашатай в это время наполнял напитком, черпая его из скульптурной каменной вазы. Этим жестом он хотел дать понять, что, по его мнению, эликсир входил в состав ингредиентов жидкости с приятным медовым привкусом, которую давали пить всем во время этой церемонии. Но он не был в этом абсолютно уверен. Никто из служителей не знал, каким способом ему назначался эликсир. У меня были такие же сомнения, что и у Дока, так как им больше не давали пить ничего необычного, за исключением этой жидкости. Девять никогда не говорили, в какой момент и в какой форме каждый из нас получал свою порцию эликсира.
– Я не знаю, каким образом подобный психологический механизм мог бы внезапно проявиться во мне, учитывая мой возраст, если только это не следствие длительного приема эликсира. Я понимаю, конечно, что данный необычный рефлекс был всегда интегрирован во мне, но так глубоко, что я даже не подозревал о его существовании. Судя по всему, Грандрит стал жертвой такой же альтерации, что и я. Он так же, как и я, регулярно принимал эликсир, и это единственное, что у нас есть общего с ним.
Должен признать, я не разобрался еще в сути данного механизма. Я использую термин «механизм», хотя с таким же успехом мог бы сказать «психологический травматизм» или «патологический рефлекс».
Его великолепный глубокий голос обладал поистине гипнотическим воздействием, и я едва не поддался ему. На какое-то мгновение моя душа будто подверглась анестезии и освободилась от ненависти, переполнявшей меня.
Из ступора меня вывел голос Аи-не-ны, которая в этот раз обращалась ко мне.
– Грандрит. Доктор Грандрит! Каково ваше мнение по этому вопросу?
Глаза Калибана едва заметно расширились. Я думаю, он не знал, что я тоже являюсь доктором медицины.
– В противоположность Калибану, – сказал я, – я не являюсь лучшим врачом в мире. Я – даже не лучший врач в Кении. Но я способен думать и размышлять, и в этом вижу мое главное отличие от большинства врачей, с которыми мне приходилось сталкиваться. Я согласен с Калибаном в том смысле, что эликсир пробудил в нас патологические наклонности, которые уже были заключены в нас в патентном состоянии. Судя по всему, я потерял способность к обычной нормальной эрекции при сексуальном общении с женщиной, если только я не заставлю ее испытывать мучения. Не знаю, смогли ли вы заметить, но у меня началась эрекция, когда я откусил клитор у той женщины. Меня возбудила сама мысль доставить ей боль, а не сексуальный аспект этого действия. Если бы я подумал, что сейчас убью ее, думаю, вы увидели бы меня в состоянии полного оргазма.
Я действительно весьма встревожен. Но последнее время я настолько был вынужден защищать свою шкуру, что у меня почти не было времени подумать над этим вопросом. Если вы знаете ответ, умоляю вас сказать его мне.
Эта просьба, почти мольба, ясно давала понять всю степень моего отчаяния. У Девяти нельзя просить ничего, в особенности у Аи-не-ны, не подвергая свою жизнь серьезной опасности.
Она промолчала. Тогда я добавил:
– Может быть, действие эликсира тут ни при чем. Первое проявление этого извращения у меня совпало с шоком, вызванным близким взрывом снаряда. Калибан, быть может, тоже был жертвой какого-нибудь шока. Но, в общем-то, это довольно странно, что лишь мы двое пострадали, причем это выразилось у нас в одинаковой форме.
И я подумал о шоке, который он испытал при известии о смерти его кузины.
– Красавица Патриция Вайлд, – задумчиво протянула Аи-не-на. – Итак, мы больше не увидим ее в наших рядах. Как цветы, она… Нет, не обращайте внимания. Это очень старая история. Обычно нам нет дела до того, в каких взаимоотношениях находятся между собой наши служители, если это не касается их безоговорочного повиновения и не мешает осуществлению наших планов. Я говорю это, Калибан, поскольку вы только что подрядили одного человека выкрасть жену Грандрита и тем самым отомстить ему за якобы совершенное им насилие над вашей кузиной и за ее смерть. Это совсем не похоже на вас. Ведь вы всю вашу жизнь боролись со злом во всех его проявлениях, доблестный рыцарь Добра.
Сарказм ее слов был едва ощутим, и я скорее догадался, чем почувствовал его.
– Мне это показалось вполне справедливым, – ответил Калибан. – Грандрит должен заплатить за свое гнусное преступление.
– Разве за преступление платят преступлением?
– Я не считаю, что мои действия – это преступление, – воскликнул он. Я никогда не слышал столько горячности в его голосе.
– Итак, вы решили, что стали жертвой нарушения нервной корреляции.
– Это нарушение состоит только в одном и ни в чем больше: у меня не будет эрекции все время, пока я не заставлю кого-нибудь страдать или умереть. Или, по крайней мере, не представлю себе, как кто-то страдает или умирает от моей руки.
Очко в его пользу. Ах, если бы у меня «вставал» лишь от мысли о причинении страданий! Но в таком случае, чем бы я занимался? Настоящей любовью или только выглядел бы занимающимся ею? Я ласкал бы ее, но на самом деле мысленно был бы за тысячи миль от моей Клио. Голова моя была бы полна ужаса смерти и агонии, в то время как она думала бы, что я сливаюсь с ней в любовном экстазе.
Аи-не-на немного помолчала. Остальные члены Девятки сидели столь неподвижно, что можно было бы подумать, что все они спят. Факелы прогорели почти до конца. И по мере того, как слабело их пламя, мрак, затаившийся под сводом пещеры, стал спускаться все ниже и ниже. Темнота сгущалась и плотнела, становясь почти осязаемой. Воздух тоже изменился, стал густым и тягучим. Его почти можно было пить. Став более плотной, окружающая нас атмосфера, вместо того, чтобы нагреться, стала потихоньку становиться все более и более холодной.
Аи-не-на прочистила горло и сказала:
– Грандрит, у вас было два дяди. Один, как вы знаете, умер в Африке. Другой был вынужден эмигрировать в Америку в юношеском возрасте, после того как он, находясь в состоянии приступа бешенства, набросился на одного из своих учителей и едва не убил его. Ваша семья вскоре потеряла все его следы и никогда больше не слышала о нем. Тем не менее, он стал врачом и взял себе другую фамилию… Вайлд.
Этого не смогло выдержать даже хваленое самообладание Калибана. Он подпрыгнул, как ужаленный, и круглыми от изумления глазами уставился на Аи-не-ну.
– Вы знаете, Грандрит, кто был вашим отцом, – меж тем невозмутимо продолжала та. – Ваш дядя так и умер, ничего не зная о его дальнейшей судьбе. Последний раз, когда он слышал о нем, ваш отец бродил где-то в окрестностях Уайтчепела. В обществе ходило множество слухов о его делах, но никто так и не узнал его настоящего имени. Никому не известно, что сталось с ним после того, как прекратились преступления, связывавшиеся с именем Джека Потрошителя. Никому, кроме нас. Мы знаем это, потому что он был одним из наших. Он тоже эмигрировал, но в Соединенные Штаты, где так же выбрал профессию врача. В то время сумасшествие полностью покинуло его. Итак, он стал медиком, как и его младший брат, с которым он совершенно случайно встретился многие годы спустя. У младшего была дочь, у старшего – сын, родившиеся и одна, и другой на американской земле.
Аи-не-на сделала очередную паузу. Со сжавшимся от неясной тревоги сердцем я нетерпеливо ждал продолжения. Меня слегка подташнивало, потому что я догадывался, что именно она сейчас скажет.
– Все – мужчины с необычайной физической силой, со склонностью к сумасшествию и убийствам. Все – врачи, будто нож был вашей эмблемой, вашим тотемом, вашим желанием, вашим удовольствием. Все – охваченные страстью к насилию.
И вновь замолчала старуха. Упавшая тишина была подобна той, что разделяет два последних удара сердца умирающего.
Калибан странно захрипел, глухо и протяжно, и на фоне этого хрипения тихо, но явственно прозвучало его: «Невероятно!»
– ВЫ ОБА – СЫНОВЬЯ ОДНОГО И ТОГО ЖЕ ОТЦА.
Глава XXVII
Менее чем через минуту после потрясающего заявления Аи-не-ны нам с Калибаном завязали глаза и вывели через люк в центре трибуны. Подкожная инъекция какой-то жидкости тут же отправила меня в страну грез. Очнулся я уже на борту небольшого самолета, который вскоре приземлился. Кто-то помог мне спуститься на землю и только тогда снял повязку с моих глаз. Самолет приземлился на дне глубокой долины, со всех сторон окруженной горами, покрытыми пышной тропической растительностью.
Торопливо передав мне инструкции, полученные от Девяти, пилот сел в кабину самолета и тут же взлетел. Я как был, так и остался голым, вооруженный лишь моим старым верным ножом, теперь с покореженным лезвием.
Как мне сказал пилот, Калибана увезли таким же способом, что и меня. Он был оставлен в месте, расположенном неподалеку от моей долины Офир. Ему были даны те же самые инструкции, что и мне: через месяц, не позже, один из нас должен был вернуться в пещеры с головой и гениталиями другого. Победитель наследует кресло Ксоксаза.
Я приблизительно знал, где находился. При условии, что я не буду останавливаться для охоты, кроме тех случаев, когда это будет действительно необходимо, и буду спать по три часа за ночь, мне понадобится не более пяти дней, чтобы пересечь эту горную область и добраться до аэродрома одной угандской геологической компании. Но вот сколько времени мне придется провести там в ожидании ближайшего самолета, этого я не знал.
Вначале я здорово удивился, узнав, что Девять оставили нас на таком большом расстоянии друг от друга. Район был настолько обширен, что мы свободно могли провести здесь целый год в напрасных поисках друг друга. Уверен, что Девять добивались не этого. К тому же они знали, что я не буду терять времени на розыски в джунглях Калибана в то время, когда моей жене угрожала опасность в Лондоне. Док тоже знал это. Я был больше чем уверен, что он уже двинулся в путь к ближайшему аэродрому, если только он не установил контакта со своими приятелями-стариками и те не вызвали самолет по радио. В таком случае они на много дней опередили бы меня.
Я двинулся в путь. Дорога предстояла не близкая. Прошло не более получаса, как рассвело, и утренняя заря набирала силу, все шире и шире разливаясь по небу. Зимородок с пестрым оперением спикировал передо мною к самой земле и вновь свечой взмыл в небо. Будь на моем месте негры или антропоиды, они приняли бы это за добрый знак, предвещающий удачу. Я же давно утратил химерическую надежду, что Некое высшее существо следует за моей судьбой. Но, несмотря на это, вид кувыркающегося в воздухе зимородка доставил мне большое удовольствие. Кто знает, быть может, где-то в самой глубине моего "я", где были собраны воедино смешные и трогательные ценности моего детства, я еще верил в счастливые приметы.
Окрестности я знал хорошо. Несколько лет назад неподалеку отсюда, в развилке огромного старого дерева, я построил охотничий домик, сродни тому, что можно увидеть в одном из этих глупых фильмов обо мне. По правде говоря, это идея пришла мне в голову именно после просмотра этого фильма. Дом был комфортабелен, насколько это возможно во влажной и душной атмосфере дождевого леса. Мы прожили здесь с Клио некоторое время. Но отсутствие возможности перекинуться с кем-нибудь словом, тишина, холод и влажность все-таки одержали верх над романтикой. К концу второго месяца Клио уже умоляла меня вернуться в Кению, на нашу плантацию. Зато первые три дня тут были замечательно идиллическими.
Я шел весь день и часть ночи и успел преодолеть две горы. На следующий день я очутился всего в нескольких сотнях метров от моего старого дома. И хотя время поджимало, я не смог устоять перед искушением сделать небольшой крюк и взглянуть, что с ним стало. Я всегда испытываю ностальгию по местам, где жил когда-то, даже если жил там очень короткий промежуток времени. За единственным, пожалуй, исключением, касающимся моего дома в Лондоне: вокруг слишком много народа, шума и тошнотворных запахов.
В густом подлеске воздух был совсем неподвижным. Когда я почувствовал трупный запах взрослого человеческого самца, то сразу определил, что с момента смерти прошло немногим более часа и что он находится совсем неподалеку от меня. Запах указал мне направление.
Мой биограф не раз подчеркивал, что ноздри у меня были такими же чувствительными к запахам, как и у животных. Он объяснял это тем, что я вырос и воспитывался в джунглях. Но это объяснение несостоятельно, и он это прекрасно знает. У людей обонятельные способности весьма ограничены, и они не могут превзойти некий предел, как их ни тренируй. Мои же способности нельзя назвать обычными, они паранормальны, так как я (и я это очень подробно объяснил в предшествующих томах) являюсь мутантом (детали, касающиеся подробностей моих мутаций, изложены в IV томе «Записок»). Мой нюх не уступает нюху ищейки, что дает определенные преимущества. Но у каждой палки есть два конца. Знали бы вы, люди, что я испытываю, ощущая запах паров бензина или, еще хуже, выхлопных газов от автомобилей!
Через минуту я обнаружил место с поломанной растительностью и втоптанной в землю зеленью, которая едва начинала распрямляться. Эти и многие другие признаки показывали, что недавно здесь происходила отчаянная борьба. Под одним из кустов я нашел сумку из шкуры леопарда. По другую сторону куста виднелось тело белого человека, лежащее на боку.
Он был высок, где-то около двух метров, и весил самое малое килограммов сто пятьдесят. Мужчина был очень мускулистым, хотя немного жирноват. Выпирающий живот указывал на любителя пива. Он был гладко выбрит. Длинные волосы а ля Битлз челкой падали ему на глаза, а сзади доходили до плеч. Чтобы они не мешали при ходьбе, на голову был надет тонкий ремешок из шкуры леопарда. У трупа была оторвана правая рука, которой нигде не было видно поблизости, и отсутствовали гениталии.
Я пошел по следам крови, которые тянулись от трупа. Они привели меня к тесаку, который был очень похож на мой нож, на тот, каким он был когда-то, прежде чем время и частая заточка клинка не превратили его в стилет. Тремя метрами далее лежала толстая дубинка, один из концов которой был весь испачкан в крови. Глядя на этих свидетелей сражения, я пришел к выводу, что, прежде чем убить человека с повязкой на голове, его противник должен был сначала выбить нож из его руки ударом дубины.
Следы ног, которые я обнаружил немного дальше, где земля была более влажной, заставили встрепенуться и забиться мое сердце быстрее. Глядя на них, я вдруг почувствовал, что вернулся к родному очагу. Это были следы двух взрослых больших антропоидов, самки и самца.
Я ускорил шаг в надежде догнать их. Крупные слезы бежали по моим щекам. Слезы радости. Ведь я считал этот вид безвозвратно исчезнувшим.
След вел прямо к моему дому, и я понял, что это не случайно. Кроме того, здесь были следы убитого человека, который шел в этом направлении менее часа тому назад.
Передо мной лежала большая поляна, в самом центре возвышалось огромное старое дерево с толстыми мощными горизонтальными ветвями. На двух нижних, шедших почти параллельно друг другу, я и соорудил мою хижину. Сквозь отверстие в густой листве кустарника я заметил самку, сидящую, прислонившись спиной к дереву. Обеими руками она прижимала к себе детеныша, которому на вид было не более года от роду. Они были достаточно близко от меня, и я чувствовал их запах. Дело было плохо: от ребенка доносился явный запах смерти. Он лежал потный, с закрытыми глазами, и его частое дыхание прерывалось приступами сухого лающего кашля.
И поза, и запах матери выдавали ее безмерное отчаяние. Отрешенным взглядом она смотрела на своего самца, который валялся на траве у подножия дерева, распластавшись на теле какой-то женщины.
Я был поражен, увидев то, чем он занимается. Большой взрослый антропоид – самец, довольно грозный и страшный противник в обстоятельствах, угрожающих его жизни, в обычной ситуации избегает человека как чумы. При приближении человека он стремится обычно убежать, если только не загнан в угол и не вынужден защищаться. Этот же самец убил человека, занял дом, построенный человеком, который он должен был бы обойти за версту. В его голове явно было что-то не так. Я не мог представить себе причины, которая могла бы столь коренным образом изменить все их привычки и поведение. Может быть, долго блуждая в одиночестве и не находя подобных себе, он повредился умом? Или его самка отказывает ему из-за болезни детеныша, и он потерял голову из-за длительного воздержания. Могло случиться и так, что он застал того мужчину, когда тот насиловал свою женщину, что возбудило в самце желание повторить то же самое.
Достигнув определенного возраста, взрослые самцы антропоидов довольно часто становились подверженными внезапным приступам безумия. Но эти приступы обычно выливались в жажду разрушения или убийства и никогда не носили сексуальный оттенок. Однако самец, за которым я сейчас наблюдал, по всем признакам вовсе не был намерен убить лежащую под ним женщину, если только он не собирался сделать это при помощи своего члена.
Но с этой стороны его ожидало жалкое фиаско. Женщина была напугана, но, кроме этого, ей больше ничего практически не грозило. Я уже как-то говорил, что пенис антропоида в состоянии эрекции, достигает в длину максимум пяти сантиметров и одного сантиметра в диаметре. Если девушка была девственницей, она ею практически и осталась, сколько бы антропоид не пытался превратить ее в женщину.
Самец лежал на женщине, прижимаясь всем телом, быстро и ритмично двигая своим тазом. Через некоторое время он коротко прорычал, и по телу его пробежала быстрая короткая судорога. Едва отдохнув, самец вновь принялся ерзать по ней.
В отличие от обезьян, антропоиды наделены ягодицами, и их бедра больше похожи на ноги homo sapiens, чем на ноги, скажем, горилл. Их ступни тоже больше похожи на человеческие, чем на обезьяньи. По скелету – это почти неандертальцы, за исключением незначительных деталей.
Руки женщина держала под собой, из чего я догадался, что они у нее, скорее всего, связаны за спиной. На щиколотках еще явственно были заметны следы веревок, которыми они были недавно связаны. Сейчас же одна из них длинной веревкой была привязана к стволу тонкого дерева. Теперь антропоид поменял позицию. Он раздвинул женщине ноги и положил их себе на плечи. Вообще-то, именно эта позиция нравилась антропоидам больше всего, когда они занимались любовью (обезьяны, те предпочитали делать все со стороны спины). Вероятно, желание имитировать человека заставило самца вначале принять необычное для себя положение.
Теперь я лучше мог рассмотреть женщину. У нес была кожа того же бронзового оттенка, что и у Калибана. И длинные волосы, рассыпавшиеся по земле вокруг ее головы, были такими же темно-рыжими, с металлическим отливом, как и у Дока. Пока мне не было видно ее лица.