Федоров Павел Ильич. Витим Золотой (Роман 2)

   ГЛАВА ВОСЬМАЯ
   В феврале здесь еще гнетущая северная ночь. А в это время на Урале, вспоминает Маринка, солнышко вытапливает на южных склонах гор золотистые ковыльные плешинки, где радужно потом вспыхивают голубые подснежники, а уже в марте там пасут мальчишки скот. Чего только не вспомнишь в эту долгую сибирскую ночь! Сегодня ей случайно попался любопытный листок от старой, промасленной ученической тетради. В приисковой лавке Матрене Дмитриевне завернули селедку. Кто-то крупными, прихрамывающими буквами вывел:
   "Ежели ты, жирный кобель Теппан, будешь кормить нас вонючей кобылятиной и лошадиными скулами, как своих борзых собак, то мы устроим такой сполох, что в пламени затрещит и завоет вся тайга, полетят к чертям собачьим все ваши каторжные прииски!"
   Чуть пониже две косые строки:
   Не ускользнет от наших взоров
   Жандарм Кешка Белозеров.
   А дальше еще стихи. Чернила расплылись, размазались, но прочитать все-таки можно:
   Тихо кандальная песня звучит
   В темной, унылой избушке,
   Где-то за стенкою сторож стучит
   Мерзлой своей колотушкой.
   Слова хватали за душу. На самом деле, только недавно стучал в колотушку сторож и выли собаки. На душе было тревожно. За последнее время поселок Васильевский жид какой-то особой, напряженной жизнью. Роптали не только каторжане, но и вольнонаемные рабочие.
   Мысли Маринки были прерваны шумом за дверью. Вошла Матрена Дмитриевна, хозяйка дома, рослая, скуластая, похожая на якутку.
   - А ты все читаешь, - обметая с черных, неуклюже подшитых валенок прилипший снег, сказала хозяйка.
   - А что делать? - вздохнула Маринка и бережно свернула замасленный листок.
   - И то правда. Ночь-то теперь будто год тащится, - согласилась Матрена Дмитриевна. - Завалишься с вечера, ну и проснешься ни свет ни заря и начинаешь в потемках-то про всякое вспоминать... Охо-хо! Когда в шахтах на мокрых работах была аль на Нерпинске в лесах, бывало, за день-деньской так намаешься, не помнишь, как на тюфяк рухнешь... Вроде как глаза только зажмурила, ан глядишь, вставать пора. А теперь даже и сна нету...
   - Хотите, я вам, тетка Матрена, вслух почитаю, - предложила Маринка.
   - Спасибо, касатка. Вот прошлась маненько - и уже моченьки моей нету. Грудь заложило, а по хребту будто кто поленом огрел. Ох как ломит! Все шахта проклятущая! - жаловалась Матрена.
   - А вы прилягте. Печка у нас теплая. Я тут без вас протопила ее и березовых угольков натушила. Самовар можно поставить.
   - Чаек - это добро! Ан глянь, все поспела: и печку истопила, и уголечков натушила.
   - Даже голову вымыла и волосы просушила, - тряхнув пышной и длинной косой, похвалилась Маринка.
   - Ох какая умница ты моя ясная! А что щеки так разрумянились! Береги себя и красоту свою береги.
   - Да бог с ней и с красотой! - смутилась Маринка. - Мне от нее иногда так тягостно, согласна хоть рябенькой какой быть...
   - Ишо чего выдумаешь! На уродину-то и тень не глянет, и собака не тявкнет...
   - Ах, тетенька! Вы не знаете, как мне муторно! - положив смуглые руки на стол, горячо проговорила Маринка.
   - Ох, будто бы и не знаю. Сегодня вон опять встретился мне... Поджав подбородок широкой сморщенной ладонью, Матрена спохватилась и умолкла. Ей не хотелось расстраивать Маринку, но было уже поздно, да и промолчать тоже нельзя. Предупрежденного и беда минует.
   Маринка встрепенулась и подняла от стола встревоженное лицо.
   - Кого же вы встретили?
   - Да есть тут один берендей-лиходей.
   - Наверно, опять урядник Каблуков? - Маринка резко повернулась лицом к хозяйке. В ее темных глазах блеснул огонек, да такой жгучий и беспощадный, что хозяйке стало не по себе.
   - Нет, не он. Того я не видела. Это другой...
   - Кто же еще? - Маринка даже облегченно вздохнула: она была убеждена, что страшнее Каблукова никого быть не могло.
   - Есть тут подрядчик один, Тимка Берендеев, дружок и прихвостень самого Цинберга.
   Немца Цинберга, управляющего Андреевским прииском, Маринка знала. Этот человек был грозою рабочих, самовластным на приисковом поселке царьком.
   - Что ему от меня нужно? - спросила она.
   - Известно что... "Каждый день, говорит, в гости к вам собираюсь, да никак все не соберусь... Передай, говорит, своей жиличке, чтобы поприветливей была и нос не задирала, а задерет, так мы знаем, как надо вашего брата взнуздывать..."
   - И что вы ему ответили? - насторожившись, спросила Маринка.
   - Что можно ответить такому пакостнику? - Матрена вопросительно посмотрела на застывшую жиличку. - Сказала ему, что ты на такие дела неспособная и всякое прочее, а он, гаденыш, так распалился и такого наговорил, что и повторять срамно!
   - Как он может, господи боже мой! - прижимая руки к груди, со стоном выкрикнула Маринка.
   - Такой расподлец все может...
   - Ну уж нет! - Маринка поднялась, поправила на плечах пуховый платок и отошла к промерзшему окошку. Лицо ее горело. Усилившаяся вьюга скрежетала оторванным ставнем и заунывно выла в трубе. Было слышно, как ветер свирепо хлещет снегом в стекла и хищно рыщет по крыше застрявшего в сугробе домишка. - Как они смеют! - шептали ее губы.
   - Ты, доченька, ишо не знаешь, какой это злодей, - покачивая головой, продолжала Матрена. - Ведь он, дьявол, что творит: ежели какая не захочет этой срамотой с ним заниматься, так он гонит ее на самую что ни на есть каторжную работу.
   - Но я-то ведь не каторжная!
   Опустив голову, Матрена медленными шажками подошла к комодику, достала из ящика шерстяной клубок со спицами в недовязанном чулке и села на скамью, прислонившись спиной к голландской печке.
   - Охо-хо, касатка моя! А чем мы отличаемся от каторжников-то? спросила Матрена. - Где и какую можем сыскать управу?
   - Да есть же главное начальство? - вырвалось у Маринки.
   - Это Теппан, что ли, который всеми делами ворочает, аль Белозеров? Так это одна шайка-лейка. Антихристы они все! - с возмущением продолжала Матрена. - А Тимка-христопродавец в Нерпинске в рабочего из ливорверта стрелял. Был там у него еще один прихвостень по фамилии Бодель, так знаешь, что они там творили. Уму непостижимо! Про все ихние плутни и разбойство, - переходя на шепот, продолжала Матрена, - я в Петербург жалобу написала.
   - И послали? - удивленно спросила Маринка.
   - А как же! Не хотела тебе рассказывать, да так и быть - расскажу.
   Матрена Дмитриевна долго и подробно говорила о житье-бытье на Нерпинской резиденции, потом открыла сундук, достала припрятанную на самом дне бумагу, подала ее Маринке.
   - Один добрый человек сочинил да еще список оставил. Может, пригодится когда... Читай, да только после помалкивай, что списочек-то хороню.
   - Ну что вы, тетя Матрена!
   - Мало ли что... Мне за эту посылку ох как пришлось!..
   Маринка развернула четко исписанные листы и начала читать.
   Прочитав жалобу, возвратила ее хозяйке. Плотнее закутавшись в пуховый платок, прижалась к печке, тихо спросила:
   - Ну и что же потом было?
   - Что было... - Матрена быстро задвигала спицами. - Меня же с Нерпы и вытурили.
   - Как же так, тетя Матрена?
   - А вот так... Еле домишко с грехом пополам продала да сюда перебралась.
   За стеной дома круто ярилась вьюга. Сквозь скрежет оторванного ставня неожиданно послышался стук в замерзшее стекло.
   - Кого еще леший несет? - Матрена перестала вязать и прислушалась.
   Стук повторился. Затем послышался властный, хриповатый от стужи голос:
   - Отпирай!
   - Он, супостат! - отбросив недовязанный чулок, прошептала Матрена.
   - Кто? - У Маринки замерли широко открытые глаза.
   - Берендей, кто же еще...
   Матрена то кидала испуганный взгляд на притихшую, сжавшуюся в комок жиличку, то растерянно слушала ругань и крик за окном.
   - Хочешь, чтоб я раму высадил?
   - Отоприте, - вдруг сказала Маринка.
   - Придется, - согласилась Матрена и неохотно поднялась с места.
   В огромном заснеженном тулупе, крытом по овчине пушистым бобриком, в избу ввалился усатый, краснорожий от вина и мороза Тимка.
   - Это что же, карга, заморозить меня решила? - Пьяно кривя толстые губы, Тимка погрозил Матрене варежкой.
   - Так кто же в такую погоду по гостям шляется? - спросила Матрена, еще не зная, как поступить с таким гостем.
   - Мы не шляемся, а по казенной надобности, - отрезал Тимка.
   - На то день есть, - возразила Матрена.
   - А ты, карга, не учи меня. Так я говорю? - Тимка подмигнул Маринке и, сняв варежку, лихо подкрутил пышный, коротко подстриженный, как у ротмистра Трещенкова, коричневый ус.
   Маринка неподвижно смотрела в угол, где, шурша рваными обоями, бойко бегали по стене тараканы. От холодного воздуха, напущенного в комнату усатым Тимкой, пугливо мигала стоявшая на столе лампа.
   - Ты, птица залетная, нос-то свой не отворачивай, - продолжал Тимка. - Я ведь к твоей особе пришел.
   - Зачем? - покосившись на него, тихо спросила Маринка.
   - Потолкуем тары-бары, разойдемся на две пары... - захохотал Тимка.
   - Мне с вами толковать не о чем, - Маринка прикрыла живот пуховым платком.
   - Гляди-ка! На "вы" меня величает, а? Эко, как тебя азиат образовал! - куражился Тимка. - У меня есть всякий толк. Работать завтра пойдешь, краля!
   - Не может же она! - вступилась Матрена.
   - Это отчего же не может?
   - Хворая потому что, - ответила Матрена.
   - Что-то не заметно по портрету, что хворая... Ну а ежели и есть какая болесть, мы можем снисхождение сделать... Ты, Матрена, выдь-ка в ту половину. Мне с кралечкой поговорить нады...
   Тимка снял тулуп и бросил его на сундук.
   - Не дури, Тимофей, - попыталась урезонить его Матрена.
   Однако никакие уговоры не действовали. Издеваясь над хозяйкой, ругая ее самыми последними словами, Тимка вытащил из кармана бутылку водки и потребовал закуски. Пока Матрена ходила в сени за студнем, Маринка попыталась уйти в другую комнату, но Тимка перегородил дверь своим большим, в черном пиджаке телом, больно сдавив ей руку.
   Вернулась Матрена и поставила на стол закуску.
   - Ну, а теперь поди прочь, карга, - проговорил Тимка.
   - Никуда я не уйду, - заявила Матрена.
   - Ты что же, хочешь, чтоб я тебя на бедро кинул? - Тимка, сжав тяжелый кулак, надвигался на пятившуюся к двери Матрену.
   - Уходите, тетенька, коли так... - негромко, но решительно проговорила из угла Маринка.
   - Слыхала? - рявкнул Тимка. - А ты, я гляжу, вовсе не дура, быстро смекнула...
   Маринка не ответила и не шелохнулась. За окошками злобно скребся о ставни ветер. Лампа вдруг вспыхнула и перестала мигать, бросая вокруг ровный свет.
   - Чего стоишь в углу? - снова заговорил Тимка. Разливая водку в рюмки, прибавил: - Чай, не икона, молиться на тя не собираюсь... - Стукнув о крышку стола бутылкой, он поднялся и, косолапо ступая большими пимами, пошел на Маринку.
   - Еще шагнешь - убью! - Маринка схватила кочергу и занесла ее над головой.
   - Не балуй, девка!
   Увидев ее темный, застывший взгляд, Тимка остановился. Красное, лоснящееся лицо его скособочилось в презрительной усмешке, но мутные, чуть прищуренные глаза зорко сторожили железную кочережку, которую крепко сжимала в руках Марина. С повисшим на плече пуховым платком она стояла в углу и настороженно выжидала.
   - Ежели посмеешь... - Тимка в душе был убежден, что она посмеет и раскроит ему башку за милую душу. Он осторожно подался вперед. Кочерга поднялась и нависла над его глазами еще грозней.
   - А к нам кто-то скребется, - неожиданно раздался из-за перегородки голос Матрены.
   За стеной послышался яростный лай собак и резкий скрип чьих-то на снегу шагов. В окно кто-то негромко, но настойчиво постучал. Не выпуская из рук кочерги, Маринка кинулась к двери, распахнула ее настежь. По полу серым клубком пополз морозный пар и будто втащил через порог две мохнатые, заснеженные, в оленьих унтах и короткополых полушубках фигуры.
   - Тетка Матрена здесь здравствует? - заслоняя широченными плечами дверь, спросил один из вошедших.
   - Вот она я! Кого бог послал? - Матрена выглянула из боковушки.
   - Лебедев, Дмитриевна, с Успенского. Не забыла поди?
   - Что ты, как можно! Проходи, родимый, сымай шубу. Вот уж не чаяла! засуетилась Матрена Дмитриевна. - А у нас тут...
   - Люди, вижу, да еще с горячим угощением, - смахивая с темных усов начавшие таять сосульки, пристально поглядывая на Тимку, проговорил Лебедев.
   - Угощение не про вашу честь, - буркнул Тимка.
   - Ах, ваша светлость господин Берендей, чем вы тут промышляете?
   - Мы завсегда на своем месте, а вот вы зачем пожаловали, не знаю, затыкая недопитую бутылку пробкой, ответил Тимка. Встретив насмешливый взгляд Лебедева, все больше злясь и мрачнея, спросил: - Пошто ночами шляетесь?
   - От бурана бежали и, как твоя милость, тоже тепленького местечка ищем.
   - Твое место в казачьей, гусь. А кто с тобой вторяком? - Косясь на подошедшего к печке второго путешественника, спросил Берендей.
   - Товарищок мой!
   - Отвечай толком.
   - Уж больно ты грозен, мил человек... - Серьезные, живые глаза Лебедева открыто смеялись.
   - Да разве это человек?! Господи! - Маринка отвернулась лицом к печке. Плечи задрожали.
   - Ну ты, заткнись, шлюха! - крикнул Тимка.
   - Эй ты, чебак, закрой хайло! - решительно крикнул Лебедев.
   - А что здесь у вас происходит? - вмешался второй. Он тоже был бородат, кряжист и высок ростом. Маринке даже в голову не пришло, что это Кондрашов.
   - Его спросите, - тыча в Тимку пальцем, проговорила Матрена.
   Повернув от печки заплаканное лицо, Маринка торопливо и сбивчиво обо всем рассказала.
   - Мда-а! - Не спуская с оторопевшего Тимки глаз, Лебедев взял из угла кочережку, взвешивая ее в руке, добавил: - Деловой инструмент! А ну-ка, сатрап Берендей, давай греби отсюда помалу.
   - Остерегись, каторга! - пятясь к двери, зло крикнул Тимка.
   - Таких ночных котов я всегда остерегаюсь. Забирай свое пойло и плыви, а то я человек невежливый, за борт вышвырну! - играя кочережкой, пообещал Лебедев.
   Видя, что его самого могут "на бедро кинуть", Берендеев накинул на плечи шубу, грозя Лебедеву расправой, выскочил из избы.
   - Василий Михайлыч, родненький мой! Я глазам своим не верю! - сквозь радостные слезы, узнав Кондрашова, причитала Маринка.
   - Выходит, знакомые али сродни? - обрадованно спрашивала Матрена.
   - Тетенька, милая, даже больше чем родня! А сейчас-то, в такие дни, да тут, на Витиме! Как же это так? - Слезы душили Маринку.
   - Вот так, Марина Петровна. - Василий Михайлович протянул руки к печке.
   - Значит, вы сюда по этапу? - с ужасом в голосе спрашивала Маринка.
   - Разумеется, не добровольно. - Зная, что здесь все свои, Кондрашов коротко рассказал об аресте, о встрече с Маринкиным отцом, но о женитьбе Лигостаева умолчал.
   - Выходит, по-таежному? - понижая голос, спросила хозяйка.
   - Если уж говорить по правде... - Кондрашов развел руки и засмеялся в широкую, окладистую бороду.
   - А что такое по-таежному, Василий Михайлыч? - спрашивала Маринка.
   - Есть такой у нас таежный пачпорток, для всей полиции пригодный, засмеялась Матрена.
   - Это что же, вы по чужому паспорту? - догадалась Маринка. - Как тогда?
   - А тогда у меня никакого не было, - улыбнулся Кондрашов.
   - Сейчас у нас документики по первому классу. Я - Лебедев, а он Курочкин.
   - Ох, милые! - вздохнула Матрена Дмитриевна. - А может, вас спрятать куда? - предложила она.
   - Не стоит, мы скоро исчезнем, - сказал Лебедев.
   - Да как же это, куда же вы на ночь глядя? - Маринка не хотела, чтобы они так скоро ушли.
   Она смотрела на заросшего бородой Кондрашова с нежностью. Казалось, что от его голоса, одежды, пропахшей махоркой, исходил запах родного амбара, знакомых кошм. Это был родной, сладостный, ни с чем не сравнимый запах!
   - Может быть, вам на самом деле надо спрятаться? - спрашивала она тревожно.
   - Как раз не надо, барышня, - отмахнулся Лебедев и тут же спросил: Извините, я не знаю вашего имени...
   - Марина.
   - А по батюшке?
   - Да просто Марина!
   - Так вот, Мариночка, мы прибыли сюда по важному делу. Сейчас время такое...
   - Да какое такое! - Матрена махнула рукой. - Если новости какие привез, так не тяни, сынок.
   - Есть и новости, тетка Матрена. - Лебедев наклонился к ее плечу. Сегодня утром на Андреевском и Успенском приисках началась забастовка.
   - Да будет тебе! - Матрена замерла посреди комнаты.
   - Треханем господ, вот что будет!
   - Погоди, Миша, больно шибко-то не шуми. Дай-то господи! - Матрена повернулась к иконам и перекрестилась.
   - Бог, Матрена Дмитриевна, не даст... А если поднесете по стаканчику чаю, а может, с морозца чего покрепче... - Лебедев подмигнул и возбужденно потер руки.
   - Для такого случая все найдется! Гляди, какие дела-то завертываются.
   - А у меня как сердце чуяло, что вы придете, еще с вечера угольков натушила. - Радостно поглядывая на Кондрашова, Маринка кинулась разжигать самовар.
   ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
   Забастовка началась 29 февраля на Андреевском прииске, куда не так давно прибыл Архип Буланов. Судили его в Зарецке. Пристав Ветошкин состряпал дело на скорую руку, улик против Буланова оказалось явно недостаточно, ему припомнили старые грешки о подстрекательстве, которое якобы имело место во время убийства Тараса Маркеловича Суханова. Архип получил ссылку в Якутию. В бодайбинской полиции ему было определено местожительство на реке Долгадын, неподалеку от Андреевского прииска... Здешние места он знал вдоль и поперек, нашлись дружки, которые и помогли ему поступить в шахту забойщиком. Буланов с первых же дней понял, что работа и жизнь на шахтах Синего Шихана была чуть ли не райской, а Доменов по сравнению с Цинбергом казался ангелом божьим.
   - Да как вы только терпите? - заходя иногда к своим знакомым, спрашивал Архип.
   - А что сделаешь? - в свою очередь вопрошали они.
   - Можно сделать так, чтобы от конской говядины и тухлой нельмы затошнило самих хозяев!
   - А если вышвырнут во время зимы? Куда пойдешь без гроша в кармане? В тайгу? - возражали Буланову друзья.
   - По-вашему, выходит, не кашлянуть, не охнуть, а смирнехонько подохнуть. Вы думаете, что придет благодетель господин Цинберг и напечет вам блинков... Он думает о вашем благе так же, как петух о законном браке... топчет каждого порознь, а вы только зады подставляете!
   Его энергия и запас метких словечек были неистощимы.
   Как-то, вместе с высоким, хмурого вида рабочим выходя из забоя, Архип спросил:
   - Вот ты, Быков, какой похлебкой кормил намедни свою семью? От этого варева шел такой дух, даже у порога стоять было невозможно.
   Архип работал с Быковым в одной смене и иногда заходил к нему в казарму.
   В тесном проходе между отсыревшими стенами, освещенными тусклой электролампочкой, позеленевшие, большеглазые ребятишки с грохотом гоняли по хлипкому деревянному полу железный обруч.
   В комнату, где ютилась семья Быкова, никогда не заглядывало солнце. На широких нарах сидели две девочки и играли в самодельные куклы. Широколицая, костистая в плечах жена Быкова ходила по комнате и укачивала на руках грудного ребенка, другой косолапил, держась за юбку матери, третий ездил верхом на отце. В углу в огромной закопченной кастрюле кипело то самое варево, о котором упомянул Архип.
   - А ты что думаешь, только у меня одного такое варево? - сумрачно ответил Быков и, не сказав больше ни слова, ушел в казарму. А вечером, когда пошел в лавку за продуктами, не выдержал. Продавец швырнул на прилавок кусок конины. Мясо было тощее, синее, с отвратительным зеленоватым оттенком.
   - Падалью кормишь? - глухо спросил Быков.
   - Подумаешь, какой привередник нашелся! - закричал лавочник, сытый, розовощекий, в грязном, замусоленном фартуке, бывший спиртонос с темным уголовным прошлым, выкормыш и близкий родственник подрядчика Берендеева. Не хочешь брать, совсем ничего не получишь. - Лавочник отодвинул мясо в сторону; швырнув заборную книжку прямо в лицо Быкову, вызывающе крикнул:
   - Ну, кто следующий?
   В очереди стояли преимущественно женщины. Поглядывая на Быкова, молчали. У Быкова дрожали скулы.
   - Подними книжку, гад вонючий! - крикнул он лавочнику и уперся руками в прилавок.
   - Убирайся вон, пока не позвал стражника.
   - Как это так, стражника! Что он такого сделал, а? На самом деле, что это такое! - всполошились и загалдели женщины.
   - Мы что тебе, люди или собаки? Бабы! Не брать эту тухлую падаль! громко и требовательно прокричала самая бойкая и, сломав очередь, быстро направилась к двери.
   Чувство солидарности охватило толпу мгновенно. Стоило выйти одной, как за нею хлынули все остальные.
   - Ну, гадина, помни! - Подобрав с полу заборную книжку, Быков вышел.
   - В ножки еще мне поклонишься, обормот! - крикнул вслед лавочник.
   На улице толпа галдела, возмущалась и быстро увеличивалась. Возбужденные лица женщин ярко освещало февральское солнце, шел последний день февраля високосного 1912 года. Под ногами звонко хрустел, искрился твердый снег. Казармы, избушки и летние, похороненные под белыми сугробами балаганчики будто притихли и затаились. Суматоха и крики наверху быстро проникли в забой. Кто-то спустился вниз и сообщил, что жены шахтеров отказались покупать порченое мясо, а лавочник позвал стражников, от которых добра не жди. Оставив забой, все рабочие тотчас же поднялись наверх и больше уже в шахты не спускались. Жены кинулись навстречу мужьям, наперебой рассказывая о том, что произошло в лавке. Когда шум немного утих, было решено всем вместе двинуться к конторе и поговорить с управляющим. Сначала они хотели, чтобы только убрали из продовольственной лавки грубияна и мошенника продавца.
   - Уладим, уладим! Все поставим на свое место, и напрасно вы это затеяли, - выйдя на крыльцо, заговорил Цинберг. Он был явно растерян.
   - Хотим, чтобы прогнали этого мерзавца немедленно! - кричали женщины.
   - Я уже запросил телеграммой главный стан и даже Петербург, жду ответа.
   Видя перед собой разъяренную толпу, управляющий основательно перетрусил, поэтому был предельно ласков и вежлив, просил, чтобы вечером пришли не всей ватагой, а выбрали грамотных и толковых ходоков. На самом деле ему нужно было оттянуть время, выявить зачинщиков и предупредить полицию. Рабочие согласились ждать до вечера, но на работу все равно не встали и разошлись по домам. Отказавшись быть ходоком, Архип говорил товарищам:
   - На ворюгу лавочника мне жаль тратить хорошие слова, да и не в нем суть.
   - Как же не в нем? - возмущались рабочие. - Мало того, что падалью торгует, - заборные книжки в морду швыряет!
   - Не с того конца мы начинаем, - задумчиво ответил Архип.
   - Ежели ты знаешь другой конец, так не прячь. - Быков шагнул вперед, повернувшись лицом к Архипу, перегородил ему дорогу и остановился. - Раз уж ты такой умный...
   В глазах Быкова Архип заметил смятение.
   - Надо составить требование о всем нашем житье-бытье, а не только об одном лавочнике, - в упор глядя на Быкова, ответил Буланов.
   - Бастовать, значит, - тихо проговорил кто-то.
   - Нет, в такое время бастовать нельзя, - сказал Быков.
   - Да вы уже бастуете, коли на работу не пошли, - заметил Архип.
   Вся ватага остановилась. Рабочие виновато смотрели друг на друга, еще не понимая, что факт начала забастовки совершился.
   - Одни мы ничего сделать не сможем, - опустив голову, проговорил Быков. Уступая дорогу Архипу, добавил: - Разгонят нас стражники, а хозяева с голоду уморят...
   - Одних, конечно, прихлопнут, как пить дать, - согласился Архип. Надо выбрать делегацию и послать на другие прииски, в первую очередь на Утесистый и Успенский. Там жизнь не краше нашей. Я думаю, что нас поддержат. Ну а потом уж дальше...
   - А что дальше? - спрашивал Быков. Он понимал, что все началось с него, и боялся последствий.
   - Будем посылать людей на другие прииски, - решительно ответил Архип.
   - Ты даже ходоком быть отказался, а кто же пойдет делегатом? Это дело не шуточное - подымать другие прииски. Красно говоришь, приятель, а как до дела, ты за наши спины... - укорял его Быков.
   - Ты, браток, помолчи. - Насупив густые, всклокоченные брови, Архип полез в карман за кисетом. - В ходоки не пойду ни за какие коврижки, поглядывая из-под мохнатой папахи, подарка Микешки, упрямо продолжал он. Лезть в драку из-за лавочника считаю пустой затеей!
   - Тебе хорошо так рассуждать, ты бобыль, а у нас семьи, - возражал Быков.
   - Ну хорошо, выгоним этого, завтра поставят другого, и тот, ты думаешь, вместо дохлой конины будет отпускать пельмени из свинины? Да вы что, дети? - Архип приподнял папаху, поправил густые, темные, тронутые сединой кудри, жестко спросил: - Чего вы от Цинберга ждете?
   - Добра ждать не приходится. Это верно. Правильно он толкует! дружно закричали в толпе.
   - А раз правильно, то нужно встряхнуть наших господ как следует. Мы же люди, а не скот какой, - подхватил Архип. - Повторяю, что ходоком быть не могу, а вот делегатом согласен.
   После долгих споров порешили: к работе не приступать, независимо от ответа управляющего, агитировать рабочих, чтобы крепче держались, и немедленно начать готовить новые, расширенные требования. За ответом пошли не только выборные ходоки, но и большая группа рабочих.
   На крыльце конторы ходоков встретили смотритель прииска Горелов и служащий канцелярии Феоктистов.
   - Ждать здесь, куда прешь, харя! - заорал на подошедшего Быкова Горелов. Своим хамством и грубостью смотритель славился на весь прииск.
   - А ты не лайся. Мы ведь не к тебе пришли, - спокойно ответил Быков, помня наказ Буланова не лезть на рожон и не поддаваться на провокацию.
   - Забастовщики-и-и! Ишь чего задумали, каторжное отродье! набросился на мужиков Феоктистов.
   Рабочие стояли плотной кучкой. Феоктистов ходил вокруг них и тоненьким, трескучим тенорком ругался.