Федоров Павел Ильич. Витим Золотой (Роман 2)

   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
   Наконец в начале мая в сопровождении юрисконсульта "Ленского товарищества" иркутского адвоката Переломова на Лену прибыл сам Белозеров, которого с нетерпением давно ожидало все местное начальство. Сознательно опоздав к зимнику, главный управляющий задержался на несколько дней в Иркутске, поочередно навещая двух губернаторов, гражданского Бантыша, военного Князева и многих, связанных с их управлением чиновников. Одному богу известно, сколько в это время осело там витимского золота. Белозеров даже приехал без стражников, в игривом и бодром состоянии духа. До Бодайбо они следовали с адвокатом пароходом, а отсюда в специальном вагоне поездом. Узнав о приезде главного управляющего, на вокзале сгруппировалась было бодайбинская полиция, но Белозеров велел ей разойтись. В Надеждинске его встретила небольшая кучка чиновников во главе с Теппаном. Главный витимский воротила поздоровался со всеми весело и непринужденно, как будто бы ничего здесь без него не произошло. Позже, у себя в резиденции, выслушав доклад Теппана, сказал с присущей ему беспощадностью:
   - Вы, господин хороший, своими дурацкими распоряжениями прикончили дело и заодно оттяпали себе башку. Вам осталось одно...
   Но Теппан уже не стал дослушивать, что ему осталось... Закрыв лицо руками, выскочил вон.
   Белозеров решил сразу же взять быка за рога. Через юриста Переломова он предложил рабочим избрать новую делегацию и прислать к нему для переговоров.
   Вместо делегации стачечный комитет, который к этому времени стал полностью большевистским, находясь на нелегальном положении, прислал одного человека, Архипа Буланова, предварительно договорившись с Переломовым, что представитель стачкома не будет арестован или задержан полицией.
   Белозеров принял Буланова в своем служебном кабинете, пол которого от стены до стены был застлан мягкими коврами. Когда Архип вошел, главный управляющий сидел за столом. На нем была темно-зеленая вельветовая куртка с прямым воротником, застегнутая до широкого, мясистого подбородка, заросшего густой темноватой шерстью.
   - Почему один явился? - пристально рассматривая чернобрового, чисто выбритого Архипа, спросил Белозеров.
   - Если уж схватят, так одного меня, - ответил Буланов.
   - И ты нисколько не боишься? - Белозеров усмехнулся.
   - Я просил бы вас, господин главный управляющий, не тыкать меня.
   Сидевший у окошка Переломов кашлянул громко и опустил голову.
   - Что, что? - Белозеров так был ошарашен, что привстал и тут же снова опустился в кресло.
   - Мне бы хотелось, господин Белозеров, чтобы разговор наш происходил без свидетелей, - спокойно продолжал Буланов.
   - Вы слышите? - обращаясь к адвокату, спросил Белозеров.
   - Да, ваше превосходительство! - Переломов вскочил.
   - Он мне, Белозерову, начинает диктовать? До чего я дожил! Но если я, главный управляющий, не соглашусь удалить своего доверенного, тогда что? закуривая толстую сигару, спросил Белозеров.
   - Тогда не будет у нас откровенного разговора, - ответил Буланов.
   - Вы, значит, ему не доверяете? - кивая на юриста, спросил Белозеров.
   - Да, не доверяем, - подтвердил Буланов.
   Переломов, оскорбившись, пожал плечами и попросил разрешения удалиться. Склонив голову, Белозеров крепко зажал в зубах толстую сигару. Неслыханно было, чтобы им командовали. Но делать было нечего. Прииски не работали уже целый месяц. Каждый день приносил громадные убытки. Акции обесценились. Прервав свои мысли, он вскинул голову, исподлобья взглянув на Буланова, резко спросил:
   - Мне тоже не доверяют?
   В комнате густо плавал пахучий сигарный дым. На зеленое сукно письменного стола и бумаги лег квадрат солнечного света.
   - Было бы удивительно, господин управляющий, если бы рабочие после всего случившегося продолжали верить администрации, - ответил Буланов.
   Сигара, которую держал в зубах Белозеров, переместилась из одного угла рта в другой. Все в нем клокотало, но он быстро взял себя в руки.
   - Удивительно, - повторил он сквозь зубы. - А когда шахты стоят, это никого не удивляет? По-вашему, я дурак, что буду за здорово живешь кормить всех этих дармоедов? Я скорее дам переломить себе череп, чем смирюсь с таким положением!
   - Да полно, господин управляющий. Я ведь не для этого послан. Буланов, как наставляли его Черепахин и другие члены стачкома, держался с достоинством.
   - Ну и кто же вас сюда послал? - смягчившись, спросил Белозеров, понимая, что он проявляет излишнюю горячность.
   - Меня послали рабочие.
   - Что было велено передать?
   - Они отказываются от каких бы то ни было переговоров через выборных товарищей.
   - Чего же хотят твои любезные товарищи?
   - Отправки в Россию.
   - Скатертью дорога! - Брови Белозерова сдвинулись.
   - Я так и передам.
   - Передай, что мы на днях начинаем выселение. Кто не хочет работать, пусть едет куда угодно, но только не за счет правления!
   - Вся загвоздка в том, господин управляющий, что правление нарушило договор...
   - Старая песня! Я предпочитаю само золото, а не шлиф, в котором оно живет... - перебил его Белозеров.
   - Тогда вызывайте опять войска и начинайте действовать. - Архип Буланов встал.
   - Мы найдем иные средства. - Руки Белозерова побледнели и судорожно смяли потухшую сигару.
   - Вам видней.
   - Теперь каждый червяк будет искать гнилой корешок... Мнение... А что мне до этого общественного мнения? Оно добычу золота не увеличит! Повторяю, что разобью себе голову, а работать заставлю!
   - Полагаю, господин управляющий, что мне пора уходить. Вижу, что с вами договориться все равно, что на тигрице жениться! - не удержался от шутки Архип.
   - Как это понимать?
   - Страху много, а удовольствия ни на грош...
   - А вы наглец! - сдерживая ярость, выкрикнул Белозеров.
   - Вы сами напрашиваетесь на такой ответ. Счастливо оставаться, господин главный управляющий.
   - Погодите! - Белозеров стукнул ребром ладони по столу.
   Архип остановился. Повернувшись вполоборота, настороженно косился на вторую дверь, откуда ненароком могли выскочить стражники.
   - И что же мы решили? - насмешливо спросил Белозеров. - Как вы лично считаете?
   - Я лично считаю, что в солдатики вы уже достаточно наигрались! твердо проговорил Буланов.
   - Ладно. Согласен, что игра в солдатики кончена. Пусть завтра рабочие приходят к моему крыльцу.
   Буланов молчал.
   - Не верите? Даю слово, что ни полиции, ни стражников не будет. Хоть вы-то мне один раз поверьте!
   - Попробуем.
   - Что полиции не будет, можете заранее убедиться...
   - Об этом вы не заботьтесь. Мы уже теперь ученые... До свидания. Архип, не оглядываясь, пошел к дверям.
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
   Прибывший на Ленские прииски генерал-губернатор Князев, которого с таким трепетом здесь ожидала администрация, начал свой объезд с Феодосиевского прииска. Некоторые рабочие думали, что приезд такого высокого начальника во все больше обострявшийся момент внесет безусловную ясность. Выразив свое сочувствие пострадавшим семьям, он тут же предложил рабочим приступить к работе. Даже у той малой части забастовщиков, которые питали надежду на что-то, иллюзии рассеялись. Феодосиевцы и андреевцы постановили к работе не приступать. Расценки по новому, предложенному администрацией договору также были отвергнуты. Вместе с приездом губернатора начал усиливаться нажим со стороны администрации и полиции. На Александровском прииске было вывешено объявление, что рабочие, отказавшиеся выходить на работу, утратили право на помещения, которые они занимают, и продовольствие по расчетным книжкам. Рабочие подали Князеву прошение и потребовали переговоров с администрацией. Губернатор пригласил к себе главного управляющего, на квартире которого, кстати сказать, он и остановился в Надеждинске. Одна из комнат, где жил генерал-губернатор, по приказу Белозерова была застлана медвежьими шкурами. После сытного сибирского обеда, мягко ступая по пушистому меху лакированными сапожками, генерал настроен был кротко и благодушно. Белозеров, смиренно опустив голову, сидел за столиком с аккуратно расставленными на доске шахматами. Губернатор любил побаловаться на досуге костяными фигурками.
   - Вам не надоело, Иннокентий Николаевич, плавать в этом попорченном болотце? - спросил Князев.
   - Ах, ваше высокопревосходительство, грехов много! - В то же время Белозеров раздумывал, как бы поделикатнее всучить генералу шахматы из слоновой кости, редкостной работы индийских мастеров, стоившие баснословно дорого.
   - Да, нагрешили вы здесь порядочно, - снисходительно улыбнулся губернатор.
   - В монастырь уйду, коли так, в скиты скроюсь...
   - Кое-кому все же придется замаливать грешки, но господин Белозеров, я думаю, найдет умней выход...
   - Какой, смею спросить?
   - Договоритесь с рабочими, ну а я помогу.
   Белозеров подобострастно согнулся вдвое и даже пытался выдавить слезу. Он терпеливо следил за каждым генеральским шагом и тут, у себя дома, и там, на приисках, где успел побывать высокий гость, стараясь угадать истинные намерения иркутского сатрапа.
   - Нужно кончать с этим... - Губернатор покрутил пальцем возле лысеющей головы и лениво продолжал: - Пригласите делегацию, разъясните им пункты контракта - и с богом. Ваше дело - немедленно начать работу, а остальным займется мой порученец Майш и, конечно, сенатор Манухин!
   Губернатор знал, что сенатор был самым подходящим для умиротворения рабочих человеком. Белозерова это окрылило. Генерал оказался в высшей степени снисходительным. Теперь главный управляющий мог действовать пожестче.
   Два дня спустя двадцать рабочих, согласно распоряжению Князева, пришли к квартире Белозерова. Окруженный небольшой свитой чиновников, чувствуя поддержку военного губернатора, Белозеров встретил рабочих у своего крыльца.
   - Вы просили, чтобы я вам пояснил кое-какие неясности по договору? спросил он.
   - Был такой разговор, - ответил Быков. Он оказался в числе делегатов от Андреевского прииска.
   - Разговоров всяких хоть отбавляй! Так вот что. Я законов этих не знаю, - заявил Белозеров. - Позовите юристов! У вас есть свои защитники, которых вы привели. Они законники - пусть идут к моим юристам, там им все растолкуют.
   - Они растолкуют, что и говорить! - послышался голос Буланова.
   - А вообще-то, чем заниматься такой казуистикой, не лучше ли встать на работу? - неожиданно предложил Белозеров.
   - Там видно будет... - неопределенно ответил Быков.
   - А то ведь мы предъявим иски за дрова, за квартиры.
   - Видали, как закручивают? - раздалось из толпы.
   - Но ежели мы согласимся, на работу все будут приняты? - снова спросил Быков.
   - А разве вам не был назначен срок выхода на работу? Был. Пеняйте на себя. Кроме того, прииски Васильевский, Утесистый, а может быть, и Андреевский работать не будут. У нас еще есть новые рабочие, мы им, конечно, не откажем.
   - Значит, и детей и жен наших выкинете?
   - А куда я их дену? - Главный управляющий даже не взглянул на задавшего вопрос рабочего.
   - В пункте шестом нового договора сказано: администрация обязана предоставить помещение в казармах с освещением общего пользования. Как это понять? - Буланов протиснулся вперед и поставил ногу на нижнюю ступеньку крыльца.
   Белозеров узнал его, спросил насмешливо:
   - Ах это ты, ваша милость?
   - Не ошиблись, хозяин... Может, скажете, как светить будет ваше новое солнышко?
   - Одна лампочка в коридоре, другая посредине казармы, а что же еще? Каждому персональное освещение?
   Все почувствовали, что главный управляющий круто поворачивает руль на прежний свой курс, словно не произошло никаких потрясений, не было пролитой крови и того позора, который пал на все его управление. На вопрос, почему не внесено в договор найма о непромокаемой одежде - кожаные шаровары, шляпа и сапоги для работающих в мокрых работах, он ответил с присущим ему бесстыдством:
   - Для всех все равно не хватает. Но я ведь никого не принуждаю, можете не наниматься.
   - Сколько часов будет рабочий день по-новому? - спрашивали рабочие.
   - Десять часов.
   - А ночная смена?
   - Тоже десять!
   - Ого!
   - Если для кого не подходяще, опять говорю, можете не наниматься. Насильно не потянем...
   Посмеиваясь, Белозеров как будто снова упивался сознанием своей безграничной власти, смущая рабочих откровенным цинизмом. Кто-то из делегатов сказал, что существовать на средний заработок 1 рубль 45 копеек невозможно, ответ главного управляющего был совершенно ошеломляющим:
   - У меня голодного народа сколько угодно. Если кто не желает работать, не работайте.
   Выборные неловко умолкли. Они понимали, что, отвечая так, Белозеров решил все же дать почувствовать силу администрации, не сознавая, что эра его витимского владычества приходит к концу.
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
   Прибытие сенатора Манухина и порученца иркутского губернатора чиновника Майша, а вместе с ними и группы петербургских юристов во главе с А. Ф. Керенским внесло в среду бастующих рабочих новое, еще более тревожное оживление... Сенатор был отменно ласков, говорил благостно, слегка в нос и сразу же стал призывать рабочих к тихому смирению. Компания юристов явилась в центральный стачечный комитет, который временно возглавлял Михаил Иванович Лебедев. Черепахин был сейчас на нелегальном положении. Узнав, что юристы должны прибыть на заседание центрального стачкома, пришел и Георгий Васильевич.
   - Нас интересует логика фактов. Юридическая наука всегда оперирует только фактами! - с места в карьер начал Керенский. Он обрушил на членов стачкома безудержный поток пестро расцвеченных слов, высокопарных и звонких. В голосе этого высокого, вихлястого юриста было столько непонятного ученого задора и буйной энергии, что сразу на него невозможно было рассердиться.
   - Самые главные факты, господин адвокат, мы снесли на кладбище, ответил Лебедев.
   - На кладбище, да? - вскидывая брови, быстро спрашивал Керенский.
   - Да, - подтвердил Лебедев.
   - Мы пойдем и на кладбище, - самоуверенно заявил Керенский.
   - Не мало их еще и в больнице, таких фактов, - заметил Черепахин.
   - Непременно навестим и больницу. Разумеется, следствие учтет все факты, - обещал Керенский. - А сейчас, господа, нам нужно, чтобы рабочие снова спустились в шахты...
   - А это еще зачем? - настороженно спросил Лебедев.
   - Рабочие должны показать господину сенатору и нам, адвокатам, условия работы, - несколько смешавшись, ответил Керенский.
   - Вы шутите, господин Керенский? - Черепахин поверил не сразу. Это было очень странное требование.
   - Господа, у нас позади несколько тысяч километров, и мы совершили их вовсе не для шуток. - Керенский почувствовал себя оскорбленным.
   - Значит, вам не хватает достоверных фактов? - снова осведомился Георгий Васильевич.
   - Вот именно! Нас должен убедить сам процесс труда, - настаивал будущий премьер Временного правительства России.
   Предложение, которое внес сенатор Манухин через петербургских юристов, на этот раз было отвергнуто. Однако петербургская комиссия решила настоять на своем. Особенно этого хотел сенатор, а его поддерживала администрация. Тут снова активизировалась в стачкоме легальная группа меньшевиков. Полностью соглашаясь с Манухиным и юристами, они потребовали провести заседание центрального стачкома вторично, на котором Керенский, по свидетельству историков, произнес "огнеподобную" речь, красочно рисуя желание адвокатов посмотреть собственными глазами, как жестоко эксплуатируются рабочие, добывая этот греховный металл... А по существу, все обстояло очень просто. Администрация надеялась, что рабочие, выйдя на работу, уже не бросят ее. Чувствуя, что предложение юристов с помощью меньшевиков может пройти, Черепахин внес поправку: выйти на работу сроком на две недели, не больше. Поправка прошла. Главный управляющий, узнав об этой поправке, пришел в бешенство. О всех действиях сенатора Манухина и юридической комиссии шпики доносили Белозерову почти ежечасно.
   - Вы что, не можете прибрать этого Черепахина? - говорил Белозеров исправнику Галкину.
   - Искусно прячется, - отвечал исправник. Его агенты постоянно обнюхивали места, где мог собираться стачком. За всеми ссыльными большевиками пустили топтунов.
   Черепахин во избежание ареста тайно кочевал с прииска на прииск, но связи с товарищами не терял. О всех затеях петербургской комиссии он был хорошо осведомлен. За три дня до окончания установленного срока, когда рабочие должны были вновь бросить работу, Георгий Васильевич прибыл на Феодосиевский прииск, собрал старост и взял с них слово, что они уговорят рабочих выполнить постановление стачкома. В назначенный день рабочие не вышли на работу. Всюду возникали собрания и митинги. Теперь рабочие всех приисков выставляли одно категорическое требование: вывезти всех до единого с Ленских приисков.
   - Здесь пролита кровь наших детей, - сняв шапку, говорил Герасим Голубенков. У него было убито два сына. - Пролита кровь наших братьев, товарищей. Мы не можем оставаться на этой горькой земле, не можем!
   - Не можем! - гулко вторили ему тысячи голосов.
   Выкрики сопровождались стоном и женскими воплями:
   - Проклятие палачам на веки вечные!
   Предполагаемый отъезд как-то сразу же всколыхнул, взбудоражил многотысячную массу.
   Услышав о таком решении, главный управляющий Белозеров заметался, посещая поочередно то сенатора Манухина, то чиновника Майша, порученца и посредника иркутского губернатора. Не легкое это было занятие уговаривать сразу двух высокопоставленных чиновников и молить их о помощи. Чтобы хоть чем-нибудь подкрепить остатки былого могущества витимских заправил, Манухин и Майш, по подсказке Иннокентия Белозерова, решили сыграть на самых сокровенных чувствах рабочих. Они организовали на Надеждинском прииске панихиду по убитым, верно рассчитав, что большое горе внушит суровым людям истинное благочестие и смирение... Почтить память погибших товарищей пришло огромное количество народа. Позлащенную ризу священника освещало солнце. Пахло ладаном. Печально шевелились губы, повторяя привычные слова молитв. Из широко разинутой глотки черноволосого дьякона лились те самые заупокойные слова, от которых холодела кровь, слышался протяжный вздох, снова лились слезы. Поначалу все шло, как подобает быть на всякой панихиде. Едва смолкли голоса священника и дьякона и не успел еще рассеяться в воздухе кадильный дымок, как на появившийся около аналоя стул вдруг вскочил порученец Майш и начал громко читать телеграмму, в которой излагались верноподданнические чувства Николаю Второму. Закончив чтение, Майш предложил проголосовать за послание и отправить его царю в Петербург. Выступление Майша было так неожиданно, что среди рабочих наступила гробовая, тягостная тишина. Казалось, что несколько тысяч людей перестали дышать. Среди молящихся началось замешательство.
   - Гляди, как чувствительно расписал, хоть самим реветь впору! нарочито громко проговорил Буланов.
   - Как бы, паря, они нас не объегорили! - сказал Пастухов.
   - Вот то-то и оно! - подхватил Архип Гордеевич. Толкнув локтем стоявшего рядом Черепахина, добавил: - Слушай, председатель, может, какое словечко скажешь?
   - Тут уж не словечко, а бой надо давать, - поднимаясь на носки, решительно проговорил Георгий Васильевич. - Подняться бы куда? - добавил он и беспомощно оглянулся.
   Небольшая группа членов стачкома была плотно стиснута густой толпой со всех сторон, пошевелиться было трудно.
   - Полезай нам на плечи. - Архип быстро обнял Пастухова и подставил свое могучее плечо. Оратора мгновенно подхватили еще чьи-то сильные руки и подняли над притихшей толпой. На Черепахина уставились тысячи удивленно раскрытых глаз. Женщины и дети замерли около суровых, массивных, свежевыструганных крестов. У подножия самого большого креста, поставленного на братской могиле, лежал камень с множеством горящих на нем свеч. Ветер стих и перестал качать хилую кладбищенскую поросль. Непокрытые головы людей щедро ласкало солнце.
   - Прошу внимания, товарищи! - начал Черепахин, оглядывая напряженно притихшую толпу. - Мы сегодня поминаем наших братьев, которые лежат здесь, под этими большими крестами! Мы скорбим, товарищи!
   Где-то сбоку от оратора застонала и всхлипнула женщина:
   - Палачи! Как они смеют!
   - А вот так, товарищи! - подхватил Черепахин. - Ведь посмел же министр внутренних дел Макаров заявить в Государственной думе, что "так было, так и будет"! Не успела еще высохнуть рабочая кровь на Дворцовой площади, и она уже пролита здесь, на Лене. Преступление совершено царскими правителями, никакими фальшивыми словесами его не замажешь, опилками древесными не засыплешь!
   Эти слова, как раскаленные камни, больно ударили по незажившим ранам. Толпа возмущенно загудела, заволновалась и выступившего вслед за Черепахиным Майша почти не слушала. Губернаторский порученец потрясал бумагой и требовал именем господа бога поддержать его.
   - Господа! Прошу вас, господа! Проголосуем именем его!.. - вопил чиновник, но голос его тонул в тяжелом людском ропоте.
   Из четырех тысяч человек за посылку верноподданнической телеграммы проголосовали только семь, и то это были административные чиновники. Ни один рабочий руки не поднял.
   - Этому, господа, нет названия! - растерянно озираясь, простонал сенатор Манухин.
   - Есть название! - Черепахин снова очутился на плечах рабочих. - Это называется рабочая солидарность! Я предлагаю поднять руки, чтобы навсегда покинуть шахты Витима и Олекмы. Вечный позор палачам!
   Над кладбищем густо взметнулись тяжелые рабочие руки. Слышны были и проклятия, и молитвы, и радостные крики.
   Черепахина поглотила толпа.
   - Попрать священный престол, надругаться над обращением к государю!
   Сенатор Манухин вдруг громко зарыдал. Это было самым неожиданным зрелищем. Юристы и чиновники смущенно опустили головы. В сторонке от этой пышной свиты, изумленно косясь на рыдающего сенатора, стоял, покачиваясь на длинных ногах, Александр Федорович Керенский. Он протяжно говорил, ни к кому не обращаясь:
   - Невероятно! Непостижимо!
   Священник свертывал хрустящую ризу и гремел потухшим кадилом. Рабочие расходились. Под ногами шелестела густая свежая кладбищенская трава.
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
   Несмотря на позорный провал с панихидой, порученец губернатора Князева чиновник Майш решил не сдаваться. Спустя три дня он сделал попытку уговорить рабочих Феодосиевского прииска, чтобы они подписали все ту же пресловутую телеграмму на имя царя. Все, что произошло во время панихиды, в более резкой форме повторилось на Феодосиевском прииске. Высказывания рабочих пугали сенатора Манухина своей откровенностью. Ему, опытному государственному чиновнику, нетрудно было понять, что с этим страшным преступлением, которое произошло здесь, на Лене, рабочие прямо связывают не только имена Теппана, Трещенкова, Санжаренко, но и самого царя.
   Напуганный рабочей солидарностью, Манухин послал в высшие петербургские круги тревожную телеграмму, явно давая понять, что старые руководители Ленских приисков изжили себя и держать в повиновении рабочие массы дальше не смогут. Вскоре иркутский губернатор Бантыш получил шифровку, в которой ему предлагалось расчету рабочих не препятствовать, всемерно содействовать их выезду в Центральную Россию. Выполняя волю высших правительственных кругов, 3 июля 1912 г. Бантыш отправил министру внутренних дел Макарову следующую телеграмму:
   "Сегодня отправляю из Бодайбо в Иркутск первый эшелон бывших рабочих Лензолото, уезжающих, ибо, по их словам, "душа не позволяет помириться с лещами после всех перенесенных обид". Многие служили десятки и более лет. Должен констатировать действительно отвратительное отношение промыслового управления к насущнейшим нуждам рабочих: 1) семейные наняты как холостые; несмотря на принудительность женского труда, паек выдается на одного; 2) возврат удержанных за провиант с 21 марта по 4 апреля денег производится на чрезвычайно невыгодных для рабочих условиях; 3) кожаная одежда, инструмент, лично принадлежавший рабочим, принимается не по таксе, и то с громадными придирками; 4) женам раненых прекратили выдачу провианта; 5) выборным отказывают в провианте, несмотря на личное обещание Гинцбурга сенатору Манухину, Белозерова - мне; 6) больничных дней не засчитывают; 7) обсчитывают рабочих - преднамеренно или нет - на каждом шагу; 8) добиться исправления якобы ошибок почти невозможно, и так дальше, без конца. После неимоверно длительной борьбы, бесконечных препирательств, упорных с моей стороны настояний, включительно до угроз принятия исключительных мер, удалось, наконец, добиться сносных условий расчета. С большими усилиями преодолев эти затруднения, приходится наблюдать теперь со стороны промыслового управления и его служащих полное игнорирование прав рабочих, совершенно бессердечное к ним отношение, бесчисленные мелочные придирки, крайне плохо организованный, совершенно беспорядочный расчет вообще. Характер действий Лензолото, видимо, сводится к желанию во что бы то ни стало сорвать мирную эвакуацию рабочих. Постоянными личными объездами мне до сих пор удавалось при неимоверном напряжении сил поддерживать порядок, прекращать вспышки естественного неудовольствия, поддерживать мирное течение жизни на приисках. Тем не менее непримиримая политика Лензолото может вызвать волнения, за последствия которых я не отвечаю.