Страница:
Лида стояла на коленях под Бабушкиным благословением "на долгую, счастливую
и христианскую жизнь" и "не забудь, когда увидишь Джима, поклонись от меня".
Она погладила но голове и коленопреклоненного Петю, а затем благословила
Мать, передав ей фамильную икону: "Сбереги", и дав ей последнее наставление
на остаток жизни: "Молись и терпи". Миссис Парриш, в эти дни совершенно
трезвая, тоже стала на колени получить Бабушкино благословение -- и этот
момент заключил для нее рассказ -- историю Бабушкиной жизни. Анна Петровна
не благословлялась, она просто поцеловала руку умирающей и уронила на нее
несколько капель горячих слез. Но уже входил профессор, и в самом обычном
своем настроении -- энергичный и бодрый -- он желал Бабушке "счастливого
пути". Он имел сообщить новость: неизвестная еще планета появилась в поле
зрения телескопов, и уже было начал высказывать свои соображения по этому
поводу, но Анна Петровна взяла его за руку и повела из столовой. На пороге
он приостановился и еще успел сказать, что если Бабушка продержится дня
3--4, то сможет увидеть эту планету на небосклоне невооруженным глазом.
Бабушка просила позвать Кана. Лунообразное лицо его выражало смущение.
Он не знал, о чем будет речь, и, помня за собой не одну погрешность,
побаивался. Но она дала ему три доллара и просила передать ее привет всем
его родственникам.
Тут Кан осмелел:
-- Умирать -- это ничего, достопочтенная леди. Мы все это делаем.
Немножко отдохнете, а потом опять будете жить в новом теле. Будет хорошо.
Затем бабушка просила передать привет мистеру Суну и всем японцам,
живущим в доме. И утомленная напряжением последних часов, она приступила к
смерти. Она более не сопротивлялась ей. Она погружалась постепенно в тот
покой, что открывался перед нею. Она умерла в ту же ночь. На груди у нее
лежала маленькая икона Богоматери, в сложенных, холодеющих руках была
зажженная восковая свеча, и Мать, стоя на коленях, поддерживала эту свечу.
Царила полная тишина. Открытые глаза Бабушки затуманивались все больше и
больше, они теряли свой цвет и блеск, они уже не видели. Она дышала все
реже. Слабое движение было заметно только на шее, где одна вена еще
продолжала биться, как пульс, все остальное тело было неподвижно. Но и эта
вена вздрагивала все реже, и когда она остановилась. Бабушка была мертва.
Торжественно и спокойно, с сухими глазами, без звука. Мать встала с
колен и своим дыханием погасила свечу. И это пламя и Бабушкина жизнь ушли
куда-то вместе. Наступил день для Матери занять оставленное в Семье место.
А Бабушка? Через все ужасы жизни -- через войны, огонь, кровь, дым и
смерть -- она пронесла свою веру и возвратила Творцу свою душу такой же
чистой, какой получила ее от Него.
Когда мистер Стоун, возвратясь из Мукдена, подъезжал к дому руппа друзей шествовала за
ними. Профессор оживленно поглядывал по сторонам, предвкушая аудиторию.
Новая планета не давала ему покоя, ибо в ее составе предполагались
неизвестные на земле элементы. Анна Петровна и новом синем светре (Бабушка
все-таки успела его довязать) несла венок из хризантем (самые дешевые цветы
в это время года). И возглавляя все, впереди всех, перед гробом Бабушки
священнослужитель нес большой крест, символ того, что жизнь христианина есть
крестная ноша.
Мистер Стоун посторонился, отошел подальше, уступая дорогу процессии.
Он снял свою шляпу. Но он не спросил, кого это хоронят. Гроб был мал, и
миссис Парриш никак не вместилась бы в него.
Пропустив процессию, он вошел в дом. Дом казался пустым. Кан совершенно
бесшумно прибирал столовую. Мистер Сун жег ароматные похоронные свечи в
своей комнате. По его религиозной традиции, это ароматное облако дыма
поможет Бабушкиному восхождению ввысь.
Мистер Стоун нашел сестру в кухне. Чистая и опрятная, в фартуке, она
готовила Семье обед. Увидев брата, она вдруг улыбнулась ему той прежней,
давно забытой, юной улыбкой, которой он уже не надеялся больше увидеть, и
поцеловала его. На мгновение они вернулись в прошлое, в Англию, в сад,
полный роз, и она сказала ему тогда: "Дэви, как я счастлива! Я обручилась
сегодня!" Но сейчас она сказала только: "Дэви, пойди наверх, я принесу тебе
чаю!"
Шестого января по новому стилю, в холодный, ветреный и хмурый день
Семья готовилась встречать рождественский сочельник.
У них не было денег на елку, а без елки какой же сочельник для Димы? --
и профессор предложил нарисовать елку на стене столовой.
-- Дайте волю воображению,-- поучал профессор, рисуя,-- и ваша жизнь
станет полней и прекрасней. Идея вещи всегда более привлекательна, чем вещь
сама по себе. Начать с того, что идея бессмертна и неуязвима, вещь же
портится, гниет, разрушается. То же можно сказать и о чувствах. Воображаемые
чувства и их воображаемый источник сильней настоящих. Самый бедный человек
это тот, кто живет настоящим. Он -- нищий. Он жалок. Его жизнь скучна в
математически точном ходе деталей. Им управляет неумолимый закон механики. А
мечтатель? Он парит высоко. Он неуязвим. И помни, Дима, только человек с
воображением может быть творцом; без него--он раб четырех арифметических
действий. Итак, смотри:
йот наша рождественская елка!
На стене были приколоты кнопками листы белой бумаги. На них профессор
начертал в коричневых и темно-зеленых тонах мощное дерево. Затем была
очередь Анны Петровны "развешивать игрушки". У каждого из членов Семьи она
спросила, что им подарить, и с пачкой цветных карандашей в руках приступила
к делу.
В четыре часа автомобиль подъехал к калитке, и вся Семья с миссис
Парриш отправилась на кладбище навестить Бабушкину могилку. Дима нес
небольшой пучок хризантем, завернутый в вощеную бумагу -- его подарок
Бабушке на Рождество. Он истратил на это все свои деньги: 20 сентов,
оставшиеся от покупки оружия, и доллар, данный ему доктором Айзиком, как
аванс -- подарок на Рождество. Миссис Парриш платила за автомобиль на
кладбище и обратно, и это был не малый подарок от нее Семье, так как русское
кладбище находилось далеко за городом.
Удивительная вещь произошла с миссис Парриш: она перестала пить. Со дня
смерти Бабушки она не выпила ни капли алкоголя. Почему? Возможно, что
какой-то цикл в ее внутренней жизни был завершен и начался новый. Возможно,
что подействовало лечение -- только она не чувствовала больше надобности в
вине. Ей казалось, что заполнилась какая-то зияющая мучительная пустота в
ней самой. Она проснулась однажды утром с чувством, что этой пустоты больше
нет, нет мучительных тоскливых часов дня и ночи, нет беспредметной тревоги,
неопределенного страха, нет одиночества. Все изменилось. Появилась не
нервная, а какая-то здоровая молодая энергия. Миссис Парриш стала аккуратной
и сдержанной. Голос из крикливого перешел в мягкий и неспешный говор хорошо
воспитанной англичанки. Ее манеры теперь были безукоризненны. И вот эта
новая миссис Парриш меньше подходила к жизни в Семье, чем прежняя. Ее стали
стесняться. Теперь в ее присутствии все как-то тоже подтягивались, и уже не
было прежней непосредственности в отношении к ней. Миссис Парриш замечала
это, ей было неприятно, но она не подавала вида.
Рождественский сочельник был постным днем, но вечером ожидался ужин.
Загадочно улыбаясь, профессор сообщил, что у него в кармане спрятан десерт.
Когда появилась на небе первая звезда, сели за ужин, и в должный момент
профессор вынул из кармана десерт -- это было письмо от мадам Милицы. Надев
очки, он просил всеобщего внимания. Здесь миссис Парриш встала и просила
разрешения уйти, так как у ней не было свободного времени. Но все поняли,
она уходила потому, что судьба Милицы была ей неинтересна. Это казалось
обидным. Это подчеркивало, как далека была эта новая миссис Парриш от той
старой, которую они сердечно любили. Мало того, она просила разрешения у
Матери увести с собой Диму, так как ему приготовлен подарок. И когда она
ушла и Дима ринулся наверх, всем показалось, что миссис Парриш разрушает
что-то для них дорогое. Общую мысль выразил профессор, удивляясь, что его
ученик, уже поняв, что идея вещи выше, чем сама вещь, псе же побежал к
миссис Парриш, которая -- увы! могла дарить только вещи, но не их идеи.
Чтение письма заняло два часа.
Наконец мадам Милица была в Шанхае. Едва она успела поместить свое
объявление в газете, как получила платную должность. Она определилась
компаньонкой к англичанке, чье имя--леди Доротея. Они живут теперь вместе, в
лучшем отеле Шанхая, занимая три комнаты. Хотя леди Доротея заполняет
положительно весь день мадам Милицы, она платит ей хорошее жалованье в
добавление к полному содержанию. Причиной всему несчастная любовь в жизни
леди Доротеи. Четверть века тому назад, перед мировой войной, она была в
России, отдавая визит друзьям. Там она встретила молодого прекрасного
гусара, чья фамилия была Булат. Она влюбилась. Он был тогда вдвое моложе
леди Доротеи -- веселый, беззаботный, страстный игрок. Как ни пыталась она
объяснить ему свою любовь, он не принимал ее всерьез. Тогда она сделала ему
предложение. Хотя и очень мягко, он решительно отказался от ее руки и
сердца. Подождав немного и выбрав день, когда он сильно проигрался, она
повторила предложение. Поручик Булат позвал своего денщика и спросил:
-- Иван, как ты думаешь, не жениться ли нам? И Иван твердо ответил:
-- Никак нет, ваше благородие.
-- Почему?
-- Во-первых, мы, ваше благородие, молодые, а во-вторых, мы играем в
карты.
-- Видите! -- сказал Булат Доротее.-- Это есть голос рассудка. Я всегда
прошу Ивана думать за меня. Но она держалась твердо.
-- Я очень богата,-- сказала ока,-- и хотя, выйдя за вас, я потеряю
титул и родовой замок в Шотландии, у меня останется, на что вам играть. Что
же касается вашей молодости, она пройдет.
-- Видишь! -- сказал Булат Ивану.-- Что ты на это ответишь?
Но Иван стоял на своем твердо:
-- У нас, ваше благородие, долги. И не похоже, чтоб мы исправили наше
поведение после женитьбы.
-- Этим последним займусь я сама,-- произнесла внушительно леди
Доротея.-- Все меняется, изменится и характер гусара.
-- Что ж, Иван,-- опять спросил поручик Булат,-- уж не жениться ли?
Может, исправимся, а?
-- Никак нет! -- твердо промолвил Иван.-- Не стоит.
-- Как видите, миледи,-- обратился Булат к Доротее,-- это -- решение
Ивана, а он -- мыслящая сила в нашем хозяйстве. Итак, благодарим вас за
честь и смиренно отказываемся.
Леди Доротея не привыкла, чтоб ей отказывали. В ней поднялось упорство
многих поколений спортивных предков--охотников. Ее дичь убегала. Оставалось
упорно преследовать. Она обязана быть достойным потомком великих предков.
Она объяснила Булату, что по молодости он еще не понимает, что для него
хорошо и что плохо. Она старше, ей виднее. Она возьмет в свои руки обе их
жизни и будет управлять ладьей. Таким же молодым, как поручик, не должно
давать даже права решать вопросов подобной важности. Пусть он успокоится,
она сама все устроит. Она уедет на время в Англию, приведет там в порядок
свои фамильные дела. Затем она приедет, и они немедленно вернутся к
интересующему ее вопросу для более полного и детального его обсуждения.
Пока она ездила, началась мировая война. Затем последовала в России
революция и гражданская война. Леди Доротея потеряла из вида любимого
человека, но его образ жил в ее сердце. Как только мир был подписан, она
начала поиски поручика Булата. Она проследила все движения его гусарского
полка через войну и революцию. Ей удалось найти кое-кого из офицеров полка,
но что касается поручика Булата, было маловероятно, что он еще жив.
Возможно, конечно, он где-либо за границей, с беженцами из России. Леди
Доротея предпринимала одну за другой поездки в те страны, где были группы
русских эмигрантов. Она начала поездки методически, по алфавиту, начав с
Абиссинии, чтоб закончить Эквадором. Только после пятнадцати лет,
проведенных в самых энергичных поисках, она попала на следы и смутные слухи
о Булате. Говорили, что с отступающей Белой армией он прошел через Сибирь в
Монголию, и тут следы его терялись. Леди Доротея поселилась в Маньчжурии и
оттуда организовывала экспедиции в малоизвестную и труднопроходимую
Монголию. Уже были совершены две больших экспедиции но границам и одна через
всю Монголию, с севера на юг. Леди Доротея сама была главой этих экспедиций,
не доверяя добросовестности нанятых людей. Монголия видела ее путевую
палатку и дым се костра па каждом своем холме н у берега каждого озера. Даже
вид этих печальных озер с соляным раствором вместо воды не понизил энергии
леди Доротеи. Но-- увы! -- поручика Булата там не было. Он ушел куда-то
дальше. Не одну одинокую могилу его боевых товарищей встретила леди Доротея
в пустынных степях Монголии, и перед каждой она останавливала свой караван и
внимательно глядела па крест, выложенный из камней на холмике. Сердце
подсказывало ей, что Булата там нет. Он не стал бы лежать в таком унылом
месте. Это было не в его характере, а значит, и не в его судьбе. Могилы лишь
указывали ей, в каком направлении следовала Белая армия и куда с нею шел
веселый гусарский поручик Булат. Она же, имея с собой переводчика,
спрашивала каждого встречного монгола, и хотя давалось самое детальное
описание наружности поручика, ни один монгол его не помнил. Монголы --
честные люди. Они не только не просили вознаграждения за информацию, но еще
одаривали путешественницу. Их подарком был, обычно, баран. С небольшим
стадом баранов, но без гусарского поручика вернулась леди Доротея в Хайлар
-- и здесь внезапно встретила другого поручика того же гусарского полка,
который знал наверное, что Булат -- в Китае. Леди Доротея подарила ему
золотые часы за данные сведения и сказала, что хотела бы знать больше.
Другие офицеры стали появляться, чтобы получить золотые часы и сообщить
сведения. Кое-кто из них были даже не джентльмены: они убеждали ее позабыть
про Булата и выйти замуж за одного из его друзей. Леди Доротея покинула
Маньчжурию и прибыла в Китай. Но Китай -- велик, и население его
многочисленно. Перед ней стояла трудная задача: найти Булата среди
четырехсот миллионов населения.
Но любовь творит чудеса. Случайно она прочла объявление мадам Милицы, и
ее уже усталый ум подсказал: почему бы не попробовать? Когда мадам Ми-лица
раскинула карты, оказалось, что червонный король (то есть гусарский поручик
Булат) жив и здравствует, но живет среди больших забот, окруженный
исключительно пиками. Однако же не падает духом: на сердце у него
собственный интерес: червонный туз и девятка.
-- Женат? -- вскричала леди Доротея.
-- Не совсем,-- отвечала Милица.-- Есть около женщина, но другой масти.
Сообщение о присутствии этой интриганки около поручика взволновало
миледи. Надо было спешить.
-- Где он сейчас? -- вскрикнула она.
-- Карты не дают точного адреса искомого лица,-- отвечала Милица. Но
ясен факт, что Булат близко; он лежал у самых ног Доротеи, на картах -- дамы
треф.
Этот гадальный сеанс потряс леди Доротею. Ее поразил уверенный тон,
которым давались ответы. После долгих лет, когда ей отвечали только
неопределенными предположениями, где чувствовалась или ложь, или сомнение,--
этот жест Милицы, когда она пальцем придавила червонного короля, сказав:
"Тут он. Близко. У ваших ног". Этот жест был целительным бальзамом для
утомленного сердца. Леди Доротея знала людей, ее не так легко было обмануть,
и вот в этом "Он -- тут!" звучала истинная правда. Как она пожалела об
экспедициях. Она напрасно потратила пятнадцать лет. Надо было начать с
Милицы. И вот теперь, встретив ее на своем пути, леди Доротея уже не могла с
нею расстаться. Тут же она заставила Милицу взять свой сундук и свой мешок и
перевезла ее к себе в отель.
Этим заканчивалось изложение событий, и мадам Милица с обычными
поклонами и изъяснениями своей любви к Семье давала адрес одного из лучших
отелей Шанхая.
-- Что вы скажете на это? -- спросил профессор, закончив чтение.--
Давайте выскажем паши мнения по очереди.
-- Глубокая преданность всегда| трогает меня,-- сказала Мать.
-- Если б поручик Булат имел хотя бы половину тех чувств, какие
привязывают к нему леди Доротею, они никогда бы не потеряли друг друга из
вида,-- сказал Петя.
-- Аня?
-- Я,-- начала, заикаясь, Анна Петровна,-- я думаю, что это --
печальная история, но что в ней нет ничего необыкновенного.
-- Лида?
-- О, эта любовь прекрасна! Она чудесная, эта любовь! Они обязательно
встретятся и будут счастливы.
-- Хм,-- сказал профессор, и этими звуками он выразил свое мнение, не
добавив ничего более.
А вверху, в комнате миссис Парриш, Дима занимался своими подарками. На
руке у него тикали настоящие часы. Он ел бисквиты из коробки, выбирая их
разного сорта, чтоб все перепробовать, потому что остальные он решил
поделить между Матерью и Лидой. В промежутках между бисквитами он предлагал
Собаке послушать, как тикают часы.
За последнее время миссис Парриш выказывала какую-то необычайную
привязанность к Диме, почти не отпуская его от себя. Это началось со дня
Бабушкиных похорон.
Он вернулся тогда дрожащий и заплаканный. Как он был жалок --
маленький, с траурной повязкой повыше локтя правой руки. Он был очень
утомлен и голоден. Тогда она прежде всего решила дать ему теплую ванну,
потом накормить и уложить спать.
Когда он сидел в ванне, а она с намыленной губкой прикоснулась к этому
худенькому и костлявому плечику -- в ней произошло что-то почти страшное.
Как долго, какие долгие пустые годы она не прикасалась к ребенку! В ней
вдруг стихийно поднялась какая-то грозная атавистическая, доселе дремавшая
сила. Человеческий детеныш! Животная сила -- мать и дитя,-- на которой
основан мир, от которой зависит вся жизнь в мире, вдруг связала миссис
Парриш с Димой. Она почувствовала вдруг, что он должен жить с ней, что он
каким-то образом единственный для нее ребенок и что она готова жить для него
и умереть, а врагов его грызть зубами, рвать ногтями, топтать. Все, что было
в ней, принадлежало теперь Диме. И только после этого физического
потрясения, когда она стояла, застыв неподвижно, а ее рука лежала на Димином
плече,-- вдруг теплой, сияющей, мягкой волной хлынула в ее сердце нежность.
Ее сердце не дало и не получило подобной нежности в жизни, потому что эта
нежность была полна отречения от себя, своих интересов, своего покоя -- и
стремила ее к Диме укрыть, сохранить, защитить. Это человеческое чувство
утопило в себе животный инстинкт, но смысл был тот же: ей нужен был Дима, и
только он, чтобы жить,-- и она была готова на все, чтоб его получить.
Наконец она могла выпрямиться, вздохнуть. Дима смотрел на нее
удивленными и по-детски испуганными глазами. На плече его были красные следы
ее пальцев. И вдруг миссис Парриш залилась счастливыми, все уносящими и
омывающими слезами. Она обновлялась к жизни. И Дима, думая о Бабушке, вдруг
тоже заплакал, но горькими слезами несчастного ребенка. И слезы его и ее, и
вода, и мыло,-- все это смешалось на губке, и миссис Парриш все мыла и мыла
Диму этим составом.
В последующие дни она все старалась держать его около себя, приучая его
к своему обществу и сама ближе знакомясь с ним.
-- Расскажи-ка мне о себе, Дима.
-- О себе? Что рассказать?
-- Как ты поживаешь?
-- Я так себе поживаю. Ничего.
-- Хотел бы поехать далеко-далеко? Путешествовать.
Он быстро поднял голову и весь как-то осветился интересом и радостью.
-- Я очень, очень хочу далеко путешествовать.-- И грустно добавил: --
Только мы никуда не путешествуем.
-- Хочешь поехать в Англию?
-- Я хочу везде, где далеко.
-- Тогда поедем вместе со мною в Англию. У меня там есть дом. В саду
цветут розы. У тебя будут разные игрушки. Потом ты пойдешь в школу и начнешь
заниматься спортом.
-- Как Петя?
-- Еще лучше.
-- Кто купит мне спортивные туфли?
-- Я куплю тебе все, что будет нужно.
-- О, миссис Парриш! Тогда я очень хочу в Англию!
-- Мы будем жить вместе...
-- Возьмем Собаку?
-- Возьмем. Мы будем жить имеете, вдвоем...
-- Но, миссис Парриш, -- вдруг сообразил Дима,-- а все? Мы все поедем
путешествовать с вами.
Миссис Парриш помолчала немного.
-- Для этого у меня недостаточно денег.
-- Билеты подорожали теперь?
-- Да, билеты стоят дорого.
-- А если будем торговаться? Мы займем немного места. И мы будем кушать
поменьше. И мы все будем любить ваши розы и дом.
-- Дима, это невозможно. Но если ты поедешь со мной, ты получишь
хорошее образование, потом службу, и ты выпишешь -- по одному -- всю Семью.
-- Сначала кого?
-- Мать.
-- А она не умрет до тех пор? Она говорит, что она уже старая. О,
миссис Парриш, я так боюсь, так боюсь, что мы все умрем. Раньше я не боялся.
Профессор говорит, смерть -- ничего. Но как жалко Бабушку!
Он встал и подошел близко-близко к миссис Парриш.
-- Я все немножко боюсь,-- прошептал Дима,-- что я сам умру. Атомы мои
возьмут и распадутся. А вы знаете, как они похоронили Бабушку? Яма была
глубокая и грязная, вся из земли, и на дне-- грязная вода. Бабушку положили
в холодную, грязную яму.
-- Дима, забудь. Бабушка ничего не видела и не чувствовала.
-- Но я видел, миссис Парриш. Бабушка любила, чтоб все было чистое, а
гроб положили прямо в грязь. А она была добрая. Всегда у ней было спрятано
немножко вкусного, чтобы дать мне, когда я плачу. Я такой худенький.
Посмотрите, какая тонкая рука!
-- Я буду тебя хорошо кормить. Ты не печалься, а подумай -- поедешь ли
со мной? Ты меня не боишься?
-- Вас?! О, миссис Парриш, вы очень-очень хорошая. Я думаю, можно
поехать с вами в Англию.
В начале января в пансионе одной из тех русских дам-эмигранток, которые никак не могут
привыкнуть к ужасам жизни на чужой стороне.
Она не могла готовить обед, потому что от плиты у нее болели глаза. Она
не могла стирать свое белье, потому что от этого болела спина. Она не могли
долго ходить -- вынуждена взять рикшу,-- так как от хождения по ужасным
китайским улицам распухали ноги. Но главным уязвимым местом было -- "это
бедное, несчастное сердце". По ее мнению, оно так нестерпимо страдало,
потому что было слишком благородно для низкого существования. Оно также было
слишком деликатно, чтобы переносить грубость людей, и чувствительно ко
всему, что не стояло "на высоте" ее прежнего существования. Она хотела
немногого:
мира, покоя, здоровья и, конечно, достаточно денег, чтобы жить, как
повелевало это сердце. В тяжкой эмигрантской жизни чего можно требовать от
нее? Живя с усилием, она могла еще навестить знакомых, поболтать немного,
сходить в кино или провести ночь за маджаном (М а д ж а и (мадзян)
--старинная китайская игра типа шахмат, скорее всего маджонг )-- не больше.
Жила она на те деньги, которые ей посылала дочь Алла, балерина,
которая, по словам мадам Климовой, стояла "на пороге славы". И если Алла еще
не имела мирового имени, то причиной тому темная зависть и интриги других
балерин, не стоящих и подошвы Аллы, но которые нагло "топчутся" там же. И
вот Алла уже десять лет как "стояла на пороге", но в самый храм славы ей все
не удавалось войти. Эти же десять лет мадам Климова проводила в лихорадочном
ожидании письма, телеграммы -- известия о том, что Алла "вошла", что она
вышла замуж за одного из тех восточных миллионеров, о коих мир имеет только
скудные сведения из газет, или -- еще лучше -- за одного из тех индийских
принцев, у которых все еще "не счесть алмазов"... Почему бы и нет? Алла с
балетной труппой путешествовала именно но Индийскому океану, это как раз в
тех местах. И мадам Климова заранее примерялась к будущему триумфу, принимая
решения, с кем она тут же перестанет раскланиваться, кому и как "даст
понять", что она долго "терпела" подобные знакомства, но и ее терпению есть
конец. Она обдумывала прощальный банкет о Тянцзине и приветственный там, по
дворце Аллы. Титул "королева-мать" несколько старит, но пусть! Мадам Климова
соглашалась с этим, и уже в уме кому-то очаровательно рассказывала, что в ее
семье женщины влюбляются и выходят замуж "ранней весной" и, повинуясь этому
"закону сердца", и она вышла, едва ей "стукнуло" 16. То же сделала и Алла,
так что ей, "королеве-матери", всего-то навсего 33 года, и если она и
выглядит несколько старше, всему виною жестокие "испытания жизни". "Я падала
с большой высоты",-- добавляла она, намекая на свое аристократическое
происхождение и на последовавшее "житье" в Китае.
Портреты Аллы во всех возможных вариациях почти полной балетной наготы
украшали стены комнаты мадам Климовой. Мать показывала их с гордостью, но
глядящему на Аллу было ясно, что ей за тридцать, и что она -- не больше как
третьестепенная балерина, в третьестепенной труппе, кочующей по Азии, и,
главное, что Алла некрасива, чахоточна и несчастна. Последних обстоятельств
ее мать никак не замечала. Упрямо она "творила легенду".
Другая легенда творилась уже самой Аллой, там, на островах. "Моя святая
мученица-мать" было содержанием этой легенды. За неимением иного Алла
обожала мать. Она уже очень давно не жила с ней. Для легенды требуется
приличное расстояние. Пространство и время окружили "страдалицу мать"
ореолом святости. Для нее она танцевала. Это была великая жертва, так как в
душе Алла была скромной и застенчивой женщиной и, если бы ее спросили, из
всех профессий она выбрала бы быть няней или сестрой милосердия. Но мать
и христианскую жизнь" и "не забудь, когда увидишь Джима, поклонись от меня".
Она погладила но голове и коленопреклоненного Петю, а затем благословила
Мать, передав ей фамильную икону: "Сбереги", и дав ей последнее наставление
на остаток жизни: "Молись и терпи". Миссис Парриш, в эти дни совершенно
трезвая, тоже стала на колени получить Бабушкино благословение -- и этот
момент заключил для нее рассказ -- историю Бабушкиной жизни. Анна Петровна
не благословлялась, она просто поцеловала руку умирающей и уронила на нее
несколько капель горячих слез. Но уже входил профессор, и в самом обычном
своем настроении -- энергичный и бодрый -- он желал Бабушке "счастливого
пути". Он имел сообщить новость: неизвестная еще планета появилась в поле
зрения телескопов, и уже было начал высказывать свои соображения по этому
поводу, но Анна Петровна взяла его за руку и повела из столовой. На пороге
он приостановился и еще успел сказать, что если Бабушка продержится дня
3--4, то сможет увидеть эту планету на небосклоне невооруженным глазом.
Бабушка просила позвать Кана. Лунообразное лицо его выражало смущение.
Он не знал, о чем будет речь, и, помня за собой не одну погрешность,
побаивался. Но она дала ему три доллара и просила передать ее привет всем
его родственникам.
Тут Кан осмелел:
-- Умирать -- это ничего, достопочтенная леди. Мы все это делаем.
Немножко отдохнете, а потом опять будете жить в новом теле. Будет хорошо.
Затем бабушка просила передать привет мистеру Суну и всем японцам,
живущим в доме. И утомленная напряжением последних часов, она приступила к
смерти. Она более не сопротивлялась ей. Она погружалась постепенно в тот
покой, что открывался перед нею. Она умерла в ту же ночь. На груди у нее
лежала маленькая икона Богоматери, в сложенных, холодеющих руках была
зажженная восковая свеча, и Мать, стоя на коленях, поддерживала эту свечу.
Царила полная тишина. Открытые глаза Бабушки затуманивались все больше и
больше, они теряли свой цвет и блеск, они уже не видели. Она дышала все
реже. Слабое движение было заметно только на шее, где одна вена еще
продолжала биться, как пульс, все остальное тело было неподвижно. Но и эта
вена вздрагивала все реже, и когда она остановилась. Бабушка была мертва.
Торжественно и спокойно, с сухими глазами, без звука. Мать встала с
колен и своим дыханием погасила свечу. И это пламя и Бабушкина жизнь ушли
куда-то вместе. Наступил день для Матери занять оставленное в Семье место.
А Бабушка? Через все ужасы жизни -- через войны, огонь, кровь, дым и
смерть -- она пронесла свою веру и возвратила Творцу свою душу такой же
чистой, какой получила ее от Него.
Когда мистер Стоун, возвратясь из Мукдена, подъезжал к дому руппа друзей шествовала за
ними. Профессор оживленно поглядывал по сторонам, предвкушая аудиторию.
Новая планета не давала ему покоя, ибо в ее составе предполагались
неизвестные на земле элементы. Анна Петровна и новом синем светре (Бабушка
все-таки успела его довязать) несла венок из хризантем (самые дешевые цветы
в это время года). И возглавляя все, впереди всех, перед гробом Бабушки
священнослужитель нес большой крест, символ того, что жизнь христианина есть
крестная ноша.
Мистер Стоун посторонился, отошел подальше, уступая дорогу процессии.
Он снял свою шляпу. Но он не спросил, кого это хоронят. Гроб был мал, и
миссис Парриш никак не вместилась бы в него.
Пропустив процессию, он вошел в дом. Дом казался пустым. Кан совершенно
бесшумно прибирал столовую. Мистер Сун жег ароматные похоронные свечи в
своей комнате. По его религиозной традиции, это ароматное облако дыма
поможет Бабушкиному восхождению ввысь.
Мистер Стоун нашел сестру в кухне. Чистая и опрятная, в фартуке, она
готовила Семье обед. Увидев брата, она вдруг улыбнулась ему той прежней,
давно забытой, юной улыбкой, которой он уже не надеялся больше увидеть, и
поцеловала его. На мгновение они вернулись в прошлое, в Англию, в сад,
полный роз, и она сказала ему тогда: "Дэви, как я счастлива! Я обручилась
сегодня!" Но сейчас она сказала только: "Дэви, пойди наверх, я принесу тебе
чаю!"
Шестого января по новому стилю, в холодный, ветреный и хмурый день
Семья готовилась встречать рождественский сочельник.
У них не было денег на елку, а без елки какой же сочельник для Димы? --
и профессор предложил нарисовать елку на стене столовой.
-- Дайте волю воображению,-- поучал профессор, рисуя,-- и ваша жизнь
станет полней и прекрасней. Идея вещи всегда более привлекательна, чем вещь
сама по себе. Начать с того, что идея бессмертна и неуязвима, вещь же
портится, гниет, разрушается. То же можно сказать и о чувствах. Воображаемые
чувства и их воображаемый источник сильней настоящих. Самый бедный человек
это тот, кто живет настоящим. Он -- нищий. Он жалок. Его жизнь скучна в
математически точном ходе деталей. Им управляет неумолимый закон механики. А
мечтатель? Он парит высоко. Он неуязвим. И помни, Дима, только человек с
воображением может быть творцом; без него--он раб четырех арифметических
действий. Итак, смотри:
йот наша рождественская елка!
На стене были приколоты кнопками листы белой бумаги. На них профессор
начертал в коричневых и темно-зеленых тонах мощное дерево. Затем была
очередь Анны Петровны "развешивать игрушки". У каждого из членов Семьи она
спросила, что им подарить, и с пачкой цветных карандашей в руках приступила
к делу.
В четыре часа автомобиль подъехал к калитке, и вся Семья с миссис
Парриш отправилась на кладбище навестить Бабушкину могилку. Дима нес
небольшой пучок хризантем, завернутый в вощеную бумагу -- его подарок
Бабушке на Рождество. Он истратил на это все свои деньги: 20 сентов,
оставшиеся от покупки оружия, и доллар, данный ему доктором Айзиком, как
аванс -- подарок на Рождество. Миссис Парриш платила за автомобиль на
кладбище и обратно, и это был не малый подарок от нее Семье, так как русское
кладбище находилось далеко за городом.
Удивительная вещь произошла с миссис Парриш: она перестала пить. Со дня
смерти Бабушки она не выпила ни капли алкоголя. Почему? Возможно, что
какой-то цикл в ее внутренней жизни был завершен и начался новый. Возможно,
что подействовало лечение -- только она не чувствовала больше надобности в
вине. Ей казалось, что заполнилась какая-то зияющая мучительная пустота в
ней самой. Она проснулась однажды утром с чувством, что этой пустоты больше
нет, нет мучительных тоскливых часов дня и ночи, нет беспредметной тревоги,
неопределенного страха, нет одиночества. Все изменилось. Появилась не
нервная, а какая-то здоровая молодая энергия. Миссис Парриш стала аккуратной
и сдержанной. Голос из крикливого перешел в мягкий и неспешный говор хорошо
воспитанной англичанки. Ее манеры теперь были безукоризненны. И вот эта
новая миссис Парриш меньше подходила к жизни в Семье, чем прежняя. Ее стали
стесняться. Теперь в ее присутствии все как-то тоже подтягивались, и уже не
было прежней непосредственности в отношении к ней. Миссис Парриш замечала
это, ей было неприятно, но она не подавала вида.
Рождественский сочельник был постным днем, но вечером ожидался ужин.
Загадочно улыбаясь, профессор сообщил, что у него в кармане спрятан десерт.
Когда появилась на небе первая звезда, сели за ужин, и в должный момент
профессор вынул из кармана десерт -- это было письмо от мадам Милицы. Надев
очки, он просил всеобщего внимания. Здесь миссис Парриш встала и просила
разрешения уйти, так как у ней не было свободного времени. Но все поняли,
она уходила потому, что судьба Милицы была ей неинтересна. Это казалось
обидным. Это подчеркивало, как далека была эта новая миссис Парриш от той
старой, которую они сердечно любили. Мало того, она просила разрешения у
Матери увести с собой Диму, так как ему приготовлен подарок. И когда она
ушла и Дима ринулся наверх, всем показалось, что миссис Парриш разрушает
что-то для них дорогое. Общую мысль выразил профессор, удивляясь, что его
ученик, уже поняв, что идея вещи выше, чем сама вещь, псе же побежал к
миссис Парриш, которая -- увы! могла дарить только вещи, но не их идеи.
Чтение письма заняло два часа.
Наконец мадам Милица была в Шанхае. Едва она успела поместить свое
объявление в газете, как получила платную должность. Она определилась
компаньонкой к англичанке, чье имя--леди Доротея. Они живут теперь вместе, в
лучшем отеле Шанхая, занимая три комнаты. Хотя леди Доротея заполняет
положительно весь день мадам Милицы, она платит ей хорошее жалованье в
добавление к полному содержанию. Причиной всему несчастная любовь в жизни
леди Доротеи. Четверть века тому назад, перед мировой войной, она была в
России, отдавая визит друзьям. Там она встретила молодого прекрасного
гусара, чья фамилия была Булат. Она влюбилась. Он был тогда вдвое моложе
леди Доротеи -- веселый, беззаботный, страстный игрок. Как ни пыталась она
объяснить ему свою любовь, он не принимал ее всерьез. Тогда она сделала ему
предложение. Хотя и очень мягко, он решительно отказался от ее руки и
сердца. Подождав немного и выбрав день, когда он сильно проигрался, она
повторила предложение. Поручик Булат позвал своего денщика и спросил:
-- Иван, как ты думаешь, не жениться ли нам? И Иван твердо ответил:
-- Никак нет, ваше благородие.
-- Почему?
-- Во-первых, мы, ваше благородие, молодые, а во-вторых, мы играем в
карты.
-- Видите! -- сказал Булат Доротее.-- Это есть голос рассудка. Я всегда
прошу Ивана думать за меня. Но она держалась твердо.
-- Я очень богата,-- сказала ока,-- и хотя, выйдя за вас, я потеряю
титул и родовой замок в Шотландии, у меня останется, на что вам играть. Что
же касается вашей молодости, она пройдет.
-- Видишь! -- сказал Булат Ивану.-- Что ты на это ответишь?
Но Иван стоял на своем твердо:
-- У нас, ваше благородие, долги. И не похоже, чтоб мы исправили наше
поведение после женитьбы.
-- Этим последним займусь я сама,-- произнесла внушительно леди
Доротея.-- Все меняется, изменится и характер гусара.
-- Что ж, Иван,-- опять спросил поручик Булат,-- уж не жениться ли?
Может, исправимся, а?
-- Никак нет! -- твердо промолвил Иван.-- Не стоит.
-- Как видите, миледи,-- обратился Булат к Доротее,-- это -- решение
Ивана, а он -- мыслящая сила в нашем хозяйстве. Итак, благодарим вас за
честь и смиренно отказываемся.
Леди Доротея не привыкла, чтоб ей отказывали. В ней поднялось упорство
многих поколений спортивных предков--охотников. Ее дичь убегала. Оставалось
упорно преследовать. Она обязана быть достойным потомком великих предков.
Она объяснила Булату, что по молодости он еще не понимает, что для него
хорошо и что плохо. Она старше, ей виднее. Она возьмет в свои руки обе их
жизни и будет управлять ладьей. Таким же молодым, как поручик, не должно
давать даже права решать вопросов подобной важности. Пусть он успокоится,
она сама все устроит. Она уедет на время в Англию, приведет там в порядок
свои фамильные дела. Затем она приедет, и они немедленно вернутся к
интересующему ее вопросу для более полного и детального его обсуждения.
Пока она ездила, началась мировая война. Затем последовала в России
революция и гражданская война. Леди Доротея потеряла из вида любимого
человека, но его образ жил в ее сердце. Как только мир был подписан, она
начала поиски поручика Булата. Она проследила все движения его гусарского
полка через войну и революцию. Ей удалось найти кое-кого из офицеров полка,
но что касается поручика Булата, было маловероятно, что он еще жив.
Возможно, конечно, он где-либо за границей, с беженцами из России. Леди
Доротея предпринимала одну за другой поездки в те страны, где были группы
русских эмигрантов. Она начала поездки методически, по алфавиту, начав с
Абиссинии, чтоб закончить Эквадором. Только после пятнадцати лет,
проведенных в самых энергичных поисках, она попала на следы и смутные слухи
о Булате. Говорили, что с отступающей Белой армией он прошел через Сибирь в
Монголию, и тут следы его терялись. Леди Доротея поселилась в Маньчжурии и
оттуда организовывала экспедиции в малоизвестную и труднопроходимую
Монголию. Уже были совершены две больших экспедиции но границам и одна через
всю Монголию, с севера на юг. Леди Доротея сама была главой этих экспедиций,
не доверяя добросовестности нанятых людей. Монголия видела ее путевую
палатку и дым се костра па каждом своем холме н у берега каждого озера. Даже
вид этих печальных озер с соляным раствором вместо воды не понизил энергии
леди Доротеи. Но-- увы! -- поручика Булата там не было. Он ушел куда-то
дальше. Не одну одинокую могилу его боевых товарищей встретила леди Доротея
в пустынных степях Монголии, и перед каждой она останавливала свой караван и
внимательно глядела па крест, выложенный из камней на холмике. Сердце
подсказывало ей, что Булата там нет. Он не стал бы лежать в таком унылом
месте. Это было не в его характере, а значит, и не в его судьбе. Могилы лишь
указывали ей, в каком направлении следовала Белая армия и куда с нею шел
веселый гусарский поручик Булат. Она же, имея с собой переводчика,
спрашивала каждого встречного монгола, и хотя давалось самое детальное
описание наружности поручика, ни один монгол его не помнил. Монголы --
честные люди. Они не только не просили вознаграждения за информацию, но еще
одаривали путешественницу. Их подарком был, обычно, баран. С небольшим
стадом баранов, но без гусарского поручика вернулась леди Доротея в Хайлар
-- и здесь внезапно встретила другого поручика того же гусарского полка,
который знал наверное, что Булат -- в Китае. Леди Доротея подарила ему
золотые часы за данные сведения и сказала, что хотела бы знать больше.
Другие офицеры стали появляться, чтобы получить золотые часы и сообщить
сведения. Кое-кто из них были даже не джентльмены: они убеждали ее позабыть
про Булата и выйти замуж за одного из его друзей. Леди Доротея покинула
Маньчжурию и прибыла в Китай. Но Китай -- велик, и население его
многочисленно. Перед ней стояла трудная задача: найти Булата среди
четырехсот миллионов населения.
Но любовь творит чудеса. Случайно она прочла объявление мадам Милицы, и
ее уже усталый ум подсказал: почему бы не попробовать? Когда мадам Ми-лица
раскинула карты, оказалось, что червонный король (то есть гусарский поручик
Булат) жив и здравствует, но живет среди больших забот, окруженный
исключительно пиками. Однако же не падает духом: на сердце у него
собственный интерес: червонный туз и девятка.
-- Женат? -- вскричала леди Доротея.
-- Не совсем,-- отвечала Милица.-- Есть около женщина, но другой масти.
Сообщение о присутствии этой интриганки около поручика взволновало
миледи. Надо было спешить.
-- Где он сейчас? -- вскрикнула она.
-- Карты не дают точного адреса искомого лица,-- отвечала Милица. Но
ясен факт, что Булат близко; он лежал у самых ног Доротеи, на картах -- дамы
треф.
Этот гадальный сеанс потряс леди Доротею. Ее поразил уверенный тон,
которым давались ответы. После долгих лет, когда ей отвечали только
неопределенными предположениями, где чувствовалась или ложь, или сомнение,--
этот жест Милицы, когда она пальцем придавила червонного короля, сказав:
"Тут он. Близко. У ваших ног". Этот жест был целительным бальзамом для
утомленного сердца. Леди Доротея знала людей, ее не так легко было обмануть,
и вот в этом "Он -- тут!" звучала истинная правда. Как она пожалела об
экспедициях. Она напрасно потратила пятнадцать лет. Надо было начать с
Милицы. И вот теперь, встретив ее на своем пути, леди Доротея уже не могла с
нею расстаться. Тут же она заставила Милицу взять свой сундук и свой мешок и
перевезла ее к себе в отель.
Этим заканчивалось изложение событий, и мадам Милица с обычными
поклонами и изъяснениями своей любви к Семье давала адрес одного из лучших
отелей Шанхая.
-- Что вы скажете на это? -- спросил профессор, закончив чтение.--
Давайте выскажем паши мнения по очереди.
-- Глубокая преданность всегда| трогает меня,-- сказала Мать.
-- Если б поручик Булат имел хотя бы половину тех чувств, какие
привязывают к нему леди Доротею, они никогда бы не потеряли друг друга из
вида,-- сказал Петя.
-- Аня?
-- Я,-- начала, заикаясь, Анна Петровна,-- я думаю, что это --
печальная история, но что в ней нет ничего необыкновенного.
-- Лида?
-- О, эта любовь прекрасна! Она чудесная, эта любовь! Они обязательно
встретятся и будут счастливы.
-- Хм,-- сказал профессор, и этими звуками он выразил свое мнение, не
добавив ничего более.
А вверху, в комнате миссис Парриш, Дима занимался своими подарками. На
руке у него тикали настоящие часы. Он ел бисквиты из коробки, выбирая их
разного сорта, чтоб все перепробовать, потому что остальные он решил
поделить между Матерью и Лидой. В промежутках между бисквитами он предлагал
Собаке послушать, как тикают часы.
За последнее время миссис Парриш выказывала какую-то необычайную
привязанность к Диме, почти не отпуская его от себя. Это началось со дня
Бабушкиных похорон.
Он вернулся тогда дрожащий и заплаканный. Как он был жалок --
маленький, с траурной повязкой повыше локтя правой руки. Он был очень
утомлен и голоден. Тогда она прежде всего решила дать ему теплую ванну,
потом накормить и уложить спать.
Когда он сидел в ванне, а она с намыленной губкой прикоснулась к этому
худенькому и костлявому плечику -- в ней произошло что-то почти страшное.
Как долго, какие долгие пустые годы она не прикасалась к ребенку! В ней
вдруг стихийно поднялась какая-то грозная атавистическая, доселе дремавшая
сила. Человеческий детеныш! Животная сила -- мать и дитя,-- на которой
основан мир, от которой зависит вся жизнь в мире, вдруг связала миссис
Парриш с Димой. Она почувствовала вдруг, что он должен жить с ней, что он
каким-то образом единственный для нее ребенок и что она готова жить для него
и умереть, а врагов его грызть зубами, рвать ногтями, топтать. Все, что было
в ней, принадлежало теперь Диме. И только после этого физического
потрясения, когда она стояла, застыв неподвижно, а ее рука лежала на Димином
плече,-- вдруг теплой, сияющей, мягкой волной хлынула в ее сердце нежность.
Ее сердце не дало и не получило подобной нежности в жизни, потому что эта
нежность была полна отречения от себя, своих интересов, своего покоя -- и
стремила ее к Диме укрыть, сохранить, защитить. Это человеческое чувство
утопило в себе животный инстинкт, но смысл был тот же: ей нужен был Дима, и
только он, чтобы жить,-- и она была готова на все, чтоб его получить.
Наконец она могла выпрямиться, вздохнуть. Дима смотрел на нее
удивленными и по-детски испуганными глазами. На плече его были красные следы
ее пальцев. И вдруг миссис Парриш залилась счастливыми, все уносящими и
омывающими слезами. Она обновлялась к жизни. И Дима, думая о Бабушке, вдруг
тоже заплакал, но горькими слезами несчастного ребенка. И слезы его и ее, и
вода, и мыло,-- все это смешалось на губке, и миссис Парриш все мыла и мыла
Диму этим составом.
В последующие дни она все старалась держать его около себя, приучая его
к своему обществу и сама ближе знакомясь с ним.
-- Расскажи-ка мне о себе, Дима.
-- О себе? Что рассказать?
-- Как ты поживаешь?
-- Я так себе поживаю. Ничего.
-- Хотел бы поехать далеко-далеко? Путешествовать.
Он быстро поднял голову и весь как-то осветился интересом и радостью.
-- Я очень, очень хочу далеко путешествовать.-- И грустно добавил: --
Только мы никуда не путешествуем.
-- Хочешь поехать в Англию?
-- Я хочу везде, где далеко.
-- Тогда поедем вместе со мною в Англию. У меня там есть дом. В саду
цветут розы. У тебя будут разные игрушки. Потом ты пойдешь в школу и начнешь
заниматься спортом.
-- Как Петя?
-- Еще лучше.
-- Кто купит мне спортивные туфли?
-- Я куплю тебе все, что будет нужно.
-- О, миссис Парриш! Тогда я очень хочу в Англию!
-- Мы будем жить вместе...
-- Возьмем Собаку?
-- Возьмем. Мы будем жить имеете, вдвоем...
-- Но, миссис Парриш, -- вдруг сообразил Дима,-- а все? Мы все поедем
путешествовать с вами.
Миссис Парриш помолчала немного.
-- Для этого у меня недостаточно денег.
-- Билеты подорожали теперь?
-- Да, билеты стоят дорого.
-- А если будем торговаться? Мы займем немного места. И мы будем кушать
поменьше. И мы все будем любить ваши розы и дом.
-- Дима, это невозможно. Но если ты поедешь со мной, ты получишь
хорошее образование, потом службу, и ты выпишешь -- по одному -- всю Семью.
-- Сначала кого?
-- Мать.
-- А она не умрет до тех пор? Она говорит, что она уже старая. О,
миссис Парриш, я так боюсь, так боюсь, что мы все умрем. Раньше я не боялся.
Профессор говорит, смерть -- ничего. Но как жалко Бабушку!
Он встал и подошел близко-близко к миссис Парриш.
-- Я все немножко боюсь,-- прошептал Дима,-- что я сам умру. Атомы мои
возьмут и распадутся. А вы знаете, как они похоронили Бабушку? Яма была
глубокая и грязная, вся из земли, и на дне-- грязная вода. Бабушку положили
в холодную, грязную яму.
-- Дима, забудь. Бабушка ничего не видела и не чувствовала.
-- Но я видел, миссис Парриш. Бабушка любила, чтоб все было чистое, а
гроб положили прямо в грязь. А она была добрая. Всегда у ней было спрятано
немножко вкусного, чтобы дать мне, когда я плачу. Я такой худенький.
Посмотрите, какая тонкая рука!
-- Я буду тебя хорошо кормить. Ты не печалься, а подумай -- поедешь ли
со мной? Ты меня не боишься?
-- Вас?! О, миссис Парриш, вы очень-очень хорошая. Я думаю, можно
поехать с вами в Англию.
В начале января в пансионе одной из тех русских дам-эмигранток, которые никак не могут
привыкнуть к ужасам жизни на чужой стороне.
Она не могла готовить обед, потому что от плиты у нее болели глаза. Она
не могла стирать свое белье, потому что от этого болела спина. Она не могли
долго ходить -- вынуждена взять рикшу,-- так как от хождения по ужасным
китайским улицам распухали ноги. Но главным уязвимым местом было -- "это
бедное, несчастное сердце". По ее мнению, оно так нестерпимо страдало,
потому что было слишком благородно для низкого существования. Оно также было
слишком деликатно, чтобы переносить грубость людей, и чувствительно ко
всему, что не стояло "на высоте" ее прежнего существования. Она хотела
немногого:
мира, покоя, здоровья и, конечно, достаточно денег, чтобы жить, как
повелевало это сердце. В тяжкой эмигрантской жизни чего можно требовать от
нее? Живя с усилием, она могла еще навестить знакомых, поболтать немного,
сходить в кино или провести ночь за маджаном (М а д ж а и (мадзян)
--старинная китайская игра типа шахмат, скорее всего маджонг )-- не больше.
Жила она на те деньги, которые ей посылала дочь Алла, балерина,
которая, по словам мадам Климовой, стояла "на пороге славы". И если Алла еще
не имела мирового имени, то причиной тому темная зависть и интриги других
балерин, не стоящих и подошвы Аллы, но которые нагло "топчутся" там же. И
вот Алла уже десять лет как "стояла на пороге", но в самый храм славы ей все
не удавалось войти. Эти же десять лет мадам Климова проводила в лихорадочном
ожидании письма, телеграммы -- известия о том, что Алла "вошла", что она
вышла замуж за одного из тех восточных миллионеров, о коих мир имеет только
скудные сведения из газет, или -- еще лучше -- за одного из тех индийских
принцев, у которых все еще "не счесть алмазов"... Почему бы и нет? Алла с
балетной труппой путешествовала именно но Индийскому океану, это как раз в
тех местах. И мадам Климова заранее примерялась к будущему триумфу, принимая
решения, с кем она тут же перестанет раскланиваться, кому и как "даст
понять", что она долго "терпела" подобные знакомства, но и ее терпению есть
конец. Она обдумывала прощальный банкет о Тянцзине и приветственный там, по
дворце Аллы. Титул "королева-мать" несколько старит, но пусть! Мадам Климова
соглашалась с этим, и уже в уме кому-то очаровательно рассказывала, что в ее
семье женщины влюбляются и выходят замуж "ранней весной" и, повинуясь этому
"закону сердца", и она вышла, едва ей "стукнуло" 16. То же сделала и Алла,
так что ей, "королеве-матери", всего-то навсего 33 года, и если она и
выглядит несколько старше, всему виною жестокие "испытания жизни". "Я падала
с большой высоты",-- добавляла она, намекая на свое аристократическое
происхождение и на последовавшее "житье" в Китае.
Портреты Аллы во всех возможных вариациях почти полной балетной наготы
украшали стены комнаты мадам Климовой. Мать показывала их с гордостью, но
глядящему на Аллу было ясно, что ей за тридцать, и что она -- не больше как
третьестепенная балерина, в третьестепенной труппе, кочующей по Азии, и,
главное, что Алла некрасива, чахоточна и несчастна. Последних обстоятельств
ее мать никак не замечала. Упрямо она "творила легенду".
Другая легенда творилась уже самой Аллой, там, на островах. "Моя святая
мученица-мать" было содержанием этой легенды. За неимением иного Алла
обожала мать. Она уже очень давно не жила с ней. Для легенды требуется
приличное расстояние. Пространство и время окружили "страдалицу мать"
ореолом святости. Для нее она танцевала. Это была великая жертва, так как в
душе Алла была скромной и застенчивой женщиной и, если бы ее спросили, из
всех профессий она выбрала бы быть няней или сестрой милосердия. Но мать