Страница:
Всюду раздавались крики бешенства, и стоны сливались с ржанием лошадей и ревом индейцев, они заставляли трепетать самые мужественные сердца.
Вскоре в лагере остались только те лошади, которые не могли перескочить через укрепления; остальные носились по равнине. Эта катастрофа чуть было не спасла мексиканцев, так как индейцы при виде бегущих лошадей готовы были броситься в погоню за ними, но властный голос Черной Птицы удержал их.
Объясним в нескольких словах внезапное возникновение всадников на мустангах. Апачам эта уловка удалась благодаря хитрости и замечательному искусству в верховой езде. Индейцы недаром слывут лучшими наездниками в Америке: уцепившись одной ногой за седло и повиснув на боку лошади, они могут проскакать таким образом очень большое расстояние. Благодаря ночной темноте, хитрость краснокожих удалась полностью.
Как смерч, ворвались индейцы в лагерь; вскоре к ним подоспели еще новые подкрепления, так что земля гудела под копытами их лошадей. Спасения искать было негде, и когда Гомес выхватил кинжал, чтобы поразит Антилопу, тот ударом томагавка рассек ему череп до глаз; несчастный мексиканец, обливаясь кровью, упал замертво.
Убийство Гомеса послужило сигналом к резне; в то же мгновение с холма раздался такой оглушительный вопль, как будто он исходил из груди дьявола, а не человека. Крик этот испустил Антилопа, который, подобно разрушающему потоку, бросился в середину белых. Сотни голосов подхватили его боевой клич.
— Белые даже не собаки! — воскликнул индеец. — Они просто трусливые, глупые зайцы!
С этими словами Антилопа бросился вперед с легкостью и проворством животного, имя которого он носил, и присоединился к своим соплеменникам.
Мексиканцев обуяла паника: в темноте они натыкались на своих, наносили друг другу раны, бестолково метались с места на место и бессмысленно гибли.
Раздалось несколько выстрелов, произведенных дрожащими руками и не причинивших индейцам никакого вреда: дикари не удостоили их даже ответом и подвигались вперед, размахивая копьями и томагавками.
Для мексиканцев наступили последние минуты.
Шестьдесят всадников, пустив лошадей во весь опор, ворвались в лагерь, подобно волнам океана, сокрушая все на своем пути. Во главе их скакал Черная Птица, которого легко можно было узнать даже во мраке благодаря его высокому росту и повязке на правом плече. Как истинный воин, он приказал привязать себя к седлу и давил своих врагов копытами коня, которым управлял левой рукой.
Вскоре вся земля была усыпана трупами; удары копий, томагавков и ножей сыпались во все стороны, поражая все новые и новые жертвы. Горсточка оставшихся в живых мексиканцев защищалась еще с отчаянием обреченных; другие искали спасения в бегстве; трупы лошадей валялись рядом с их владельцами; оставшиеся в живых лошади носились по равнине.
Мексиканцам угрожало поголовное истребление, когда со стороны Туманных гор показались скачущие во весь опор два всадника; к ним тотчас присоединилось несколько беглецов, но, к несчастью, все эти преследуемые по пятам мексиканцы были пеши — им было очень трудно успешно противостоять преследуемым их краснокожим всадникам.
Напрасно вновь прибывшие всадники, которых невозможно было узнать в темноте, проявляли чудеса храбрости. Один из них особо выделялся своей силой и ловкостью. Выхватив томагавк у апача и привстав на стременах, он наносил стремительные удары направо и налево, сражая каждый раз по врагу; вскоре вокруг него образовалась груда окровавленных тел.
Другой всадник, которого также невозможно было распознать в темноте, успешно помогал своему спутнику, отражая натиск многочисленных врагов. На отчаянных храбрецов напало одновременно не менее двух десятков апачей, не оставив им никакой надежды на успех в неравном поединке. Однако спустя какое-то время, великолепный скакун первого всадника взвился на дыбы и прорвал грудью живую изгородь. Сразив еще трех или четырех апачей, боец очутился на свободе и умчался во мрак, без труда уйдя от ринувшейся за ним погони.
Что же касается другого всадника, то торжествующие крики индейцев известили остальных участников боя, что он убит или захвачен в плен.
Так завершился последний акт кровавой драмы. Оставшиеся в лагере мексиканцы, равно как и почти все, искавшие спасения в бегстве, полегли под ударами индейских копий и томагавков.
Бросившиеся в погоню за беглецами индейцы вернулись с окровавленными скальпами в руках, с которых струилась еще теплая кровь; все мексиканцы, павшие внутри лагеря, были также скальпированы. Из всего отряда дона Эстебана уцелело всего несколько человек, которым чудом удалось спастись благодаря темноте. Остальные полегли на поле битвы; их изуродованные и скальпированные тела валялись вперемежку с трупами лошадей и мулов.
Через час после окончания боя яркий свет пожара озарил всю равнину: то горели подожженные дикарями повозки мексиканцев.
При свете пожара можно было различить пленника, привязанного к стволу железного дерева; индейцы плясали вокруг него свой дикий танец смерти.
Перед палаткой дона Эстебана снова, как и до начала битвы, неподвижно сидели Черная Птица и Антилопа, как ангелы смерти. Они наслаждались расстилавшимся у их ног зрелищем; до слуха индейцев доносился временами стон умирающих, а запах теплой крови раздражал их обоняние. Но оба индейца сидели с невозмутимым спокойствием и безучастием, как будто все происшедшее не было делом их рук; долго они хранили молчание, наконец Антилопа прервал его.
— Что слышит теперь Черная Птица? — спросил он военачальника.
— Два голоса, — отвечал тот, — один из них — это голос боли, которая сжигает мои мозги и напоминает, что надо обратиться за помощью к знахарю племени. Я слышу еще шаги трех воинов севера, спасающихся бегством, и голос друга, который говорит: «Я отомщу за тебя!»
— Хорошо, — спокойно ответил Антилопа, выслушав ответ вождя, — завтра я возьму тридцать лучших воинов и отыщу следы этих беглецов!
IX. ВАЛЬДОРАДО
Вскоре в лагере остались только те лошади, которые не могли перескочить через укрепления; остальные носились по равнине. Эта катастрофа чуть было не спасла мексиканцев, так как индейцы при виде бегущих лошадей готовы были броситься в погоню за ними, но властный голос Черной Птицы удержал их.
Объясним в нескольких словах внезапное возникновение всадников на мустангах. Апачам эта уловка удалась благодаря хитрости и замечательному искусству в верховой езде. Индейцы недаром слывут лучшими наездниками в Америке: уцепившись одной ногой за седло и повиснув на боку лошади, они могут проскакать таким образом очень большое расстояние. Благодаря ночной темноте, хитрость краснокожих удалась полностью.
Как смерч, ворвались индейцы в лагерь; вскоре к ним подоспели еще новые подкрепления, так что земля гудела под копытами их лошадей. Спасения искать было негде, и когда Гомес выхватил кинжал, чтобы поразит Антилопу, тот ударом томагавка рассек ему череп до глаз; несчастный мексиканец, обливаясь кровью, упал замертво.
Убийство Гомеса послужило сигналом к резне; в то же мгновение с холма раздался такой оглушительный вопль, как будто он исходил из груди дьявола, а не человека. Крик этот испустил Антилопа, который, подобно разрушающему потоку, бросился в середину белых. Сотни голосов подхватили его боевой клич.
— Белые даже не собаки! — воскликнул индеец. — Они просто трусливые, глупые зайцы!
С этими словами Антилопа бросился вперед с легкостью и проворством животного, имя которого он носил, и присоединился к своим соплеменникам.
Мексиканцев обуяла паника: в темноте они натыкались на своих, наносили друг другу раны, бестолково метались с места на место и бессмысленно гибли.
Раздалось несколько выстрелов, произведенных дрожащими руками и не причинивших индейцам никакого вреда: дикари не удостоили их даже ответом и подвигались вперед, размахивая копьями и томагавками.
Для мексиканцев наступили последние минуты.
Шестьдесят всадников, пустив лошадей во весь опор, ворвались в лагерь, подобно волнам океана, сокрушая все на своем пути. Во главе их скакал Черная Птица, которого легко можно было узнать даже во мраке благодаря его высокому росту и повязке на правом плече. Как истинный воин, он приказал привязать себя к седлу и давил своих врагов копытами коня, которым управлял левой рукой.
Вскоре вся земля была усыпана трупами; удары копий, томагавков и ножей сыпались во все стороны, поражая все новые и новые жертвы. Горсточка оставшихся в живых мексиканцев защищалась еще с отчаянием обреченных; другие искали спасения в бегстве; трупы лошадей валялись рядом с их владельцами; оставшиеся в живых лошади носились по равнине.
Мексиканцам угрожало поголовное истребление, когда со стороны Туманных гор показались скачущие во весь опор два всадника; к ним тотчас присоединилось несколько беглецов, но, к несчастью, все эти преследуемые по пятам мексиканцы были пеши — им было очень трудно успешно противостоять преследуемым их краснокожим всадникам.
Напрасно вновь прибывшие всадники, которых невозможно было узнать в темноте, проявляли чудеса храбрости. Один из них особо выделялся своей силой и ловкостью. Выхватив томагавк у апача и привстав на стременах, он наносил стремительные удары направо и налево, сражая каждый раз по врагу; вскоре вокруг него образовалась груда окровавленных тел.
Другой всадник, которого также невозможно было распознать в темноте, успешно помогал своему спутнику, отражая натиск многочисленных врагов. На отчаянных храбрецов напало одновременно не менее двух десятков апачей, не оставив им никакой надежды на успех в неравном поединке. Однако спустя какое-то время, великолепный скакун первого всадника взвился на дыбы и прорвал грудью живую изгородь. Сразив еще трех или четырех апачей, боец очутился на свободе и умчался во мрак, без труда уйдя от ринувшейся за ним погони.
Что же касается другого всадника, то торжествующие крики индейцев известили остальных участников боя, что он убит или захвачен в плен.
Так завершился последний акт кровавой драмы. Оставшиеся в лагере мексиканцы, равно как и почти все, искавшие спасения в бегстве, полегли под ударами индейских копий и томагавков.
Бросившиеся в погоню за беглецами индейцы вернулись с окровавленными скальпами в руках, с которых струилась еще теплая кровь; все мексиканцы, павшие внутри лагеря, были также скальпированы. Из всего отряда дона Эстебана уцелело всего несколько человек, которым чудом удалось спастись благодаря темноте. Остальные полегли на поле битвы; их изуродованные и скальпированные тела валялись вперемежку с трупами лошадей и мулов.
Через час после окончания боя яркий свет пожара озарил всю равнину: то горели подожженные дикарями повозки мексиканцев.
При свете пожара можно было различить пленника, привязанного к стволу железного дерева; индейцы плясали вокруг него свой дикий танец смерти.
Перед палаткой дона Эстебана снова, как и до начала битвы, неподвижно сидели Черная Птица и Антилопа, как ангелы смерти. Они наслаждались расстилавшимся у их ног зрелищем; до слуха индейцев доносился временами стон умирающих, а запах теплой крови раздражал их обоняние. Но оба индейца сидели с невозмутимым спокойствием и безучастием, как будто все происшедшее не было делом их рук; долго они хранили молчание, наконец Антилопа прервал его.
— Что слышит теперь Черная Птица? — спросил он военачальника.
— Два голоса, — отвечал тот, — один из них — это голос боли, которая сжигает мои мозги и напоминает, что надо обратиться за помощью к знахарю племени. Я слышу еще шаги трех воинов севера, спасающихся бегством, и голос друга, который говорит: «Я отомщу за тебя!»
— Хорошо, — спокойно ответил Антилопа, выслушав ответ вождя, — завтра я возьму тридцать лучших воинов и отыщу следы этих беглецов!
IX. ВАЛЬДОРАДО
Теперь возвратимся к спасшимся чудом и оказавшимся вблизи Вальдорадо охотникам, к рассвету того дня, который завершился кровавой трагедией для всех оставшихся в лагере участников экспедиции дона Эстебана.
Серый сумрак рассвета сменили голубоватые тона наступающего утра. Густые тени глубоких расселин еще лежали на отрогах Туманных гор. Но вот на пронизывающие слой тумана самые высокие их вершины лег багрянец первых солнечных лучей, и вскоре пелена тумана начала медленно сверху вниз наливаться светом.
У подножия гор высился одинокий утес. Он несколько выступал за линию горных склонов, словно охраняющий их форпост. Позади этого форпоста находилась скальная гряда, с которой низвергался шумный водопад, вливавшийся в лежащее у северной подошвы утеса озеро. Оно притаилось в чаще деревьев, среди которых дремали его покрытые водяными растениями сонные воды. Восточный берег озера обрамляли густые заросли камыша.
Правее холма зеленели заросли низкорослых ив и хлопчатниковых деревьев. Их полоса протянулась от середины южного склона утеса футов на двести или чуть дальше и обрывалась возле скальной гряды.
На плоской вершине пирамидального утеса росли две громадные пихты; как часовые, застыли они, раскинув свои могучие ветви, покрытые темно-зеленой хвоей. У подножия пихт стоял конский скелет, поддерживаемый невидимыми издалека путами; на выбеленных ветром и солнцем костях сохранились еще остатки седла, которое прикрывало просвечивающие ребра. Восходящее солнце осветило другие зловещие предметы: на некотором расстоянии один от другого стояли столбы с привешенными к ним человеческими скальпами, развевавшимися при дуновении утреннего ветерка. Эти победные трофеи служили памятником на могиле индейского предводителя, некогда прославленного своими подвигами. Похороненный на вершине высокого утеса, он будто господствовал над равниной, которая так часто оглашалась его воинским кличем, когда он скакал по ней на своем боевом коне, останки которого омывали теперь дожди и высушивал ветер. Коршуны с криками носились над могилой, как бы желая разбудить уснувшего вечным сном вождя, чья рука давно не приготовляла им кровавого пира.
День разгорался, постепенно заливая ярким светом равнину, но вершины гор и холмы были подернуты еще легкой пеленой тумана, который начинал расходиться, разгоняемый легким утренним ветерком. Временами сквозь его истончившуюся завесу проглядывали то глубокие мрачные пропасти и низвергавшиеся по склонам гор потоки, то узкие ущелья, при входе в которые в изобилии находились остатки жертвоприношений индейцев, считающих эти горы жилищем могущественных духов.
При первом взгляде эта местность производила несколько мрачное впечатление вследствие своей дикости; но внимательный взгляд опытного гамбузино тотчас приметил бы в ее недрах бесчисленные сокровища…
Все казалось пустынно и безлюдно кругом, но внезапно, скрытые до сих пор неровностями почвы, возле подошвы пирамидального утеса показались трое путников. Они с удивлением и некоторой опаской оглядывались кругом, пораженные дикой красотой местности.
— Самое подходящее место для жилища дьявола, — проговорил Хосе, оглядываясь на покрытые туманом горы. — Если бы черт выбирал себе на земле местечко, то, наверно, здесь он нашел бы то, что надо! Так как золото служит главной причиной всех преступлений, — продолжал испанец, — то немудрено, что черти водятся в этих местах: золота здесь, кажется, никогда не огребешь дочиста!
— Вы правы, — вздохнул Фабиан, лицо которого было бледно и торжественно, — золото — страшная сила, которая ведет к многим преступлениям. На этом самом месте, по которому мы проходим теперь, может быть, Маркое Арельяно пал от руки своего товарища: жажда золота заставила его совершить это преступление. О, если бы эта равнодушная природа могла говорить! Я узнал бы имя человека, отомстить которому поклялся! Но дожди и ветры начисто стерли следы как убийцы, так и его жертвы, и ничто не может мне помочь!
— Терпение, дитя мое, терпение! — возразил Красный Карабин. — Всему свое время! За всю свою долгую жизнь я никогда не слыхал, чтобы какое-нибудь преступление оставалось безнаказанным. Следы его проявляются порой спустя много лет. Если убийца еще жив, то он, наверно, вернется на место своего преступления, как это обыкновенно бывает! Возможно, что он находится в отряде дона Эстебана, и в таком случае нам придется недолго его ожидать. Во всяком случае, Фабиан, тебе решать, обождем мы его или набьем карманы золотом и вернемся обратно?
При этих словах Красный Карабин тяжело вздохнул.
— Сам не знаю, как мне поступить, — ответил Фабиан, — я явился сюда помимо своего желания, повинуясь вашему решению или, вернее, какой-то высшей воле, которая руководит мною теперь, как и в тот вечер, когда я, не отдавая себе отчета, пришел к вам в лес искать поддержки и утешения. Мне непонятно, зачем я стремлюсь к обладанию золотом, которое не знаю даже на что употребить. Я очутился здесь помимо своей воли и чувствую лишь, что какая-то непонятная тоска гложет мне сердце!
— Человек — лишь орудие в руках Провидения, — проговорил старик, — что же касается испытываемой тобой грусти, то это вполне объясняется видом этой местности, да кроме того…
И тут какой-то хриплый крик, похожий на человеческий вопль, прервал слова канадца и замер в горах.
Он как будто доносился из могилы индейского вождя, недовольного, что явились похитители его сокровищ.
Охотники с удивлением подняли глаза к вершине утеса, но там не было видно никакого живого существа. Все оставалось по-прежнему спокойно и тихо, только ветер шелестел победными трофеями индейца.
Мрачный вид местности, с которой соединились для Фабиана такие кровавые воспоминания, и суеверные мысли, пробудившиеся в душе Хосе, наполнили сердца охотников невольным трепетом под впечатлением этого таинственного крика.
— Неужели это был действительно человеческий голос? — спросил тихо Красный Карабин, останавливая Фабиана и Хосе. — Может быть, это просто горное эхо, которое мы слышали еще ночью?
В этом крике таилось нечто до того необъяснимое, что охотники невольно решили, что то им просто почудилось.
— Если это человеческий голос, — заметил Фабиан, — то я очень хотел бы знать, откуда он раздался. Ведь на утесе нет ни души!
— Дай-то Бог, — проговорил Хосе, осеняя себя крестным знамением, — чтобы в этих горах нам пришлось бы иметь дело только с людьми, а не с духами! Ну да, впрочем, если бы за этими туманами скрывались целые легионы чертей, и то, раз здесь — такие богатства, каких никогда не заработаешь на службе испанского короля, я ничего не побоюсь. Дон Фабиан, соберитесь, пожалуйста, с мыслями и скажите нам, далеко ли еще до Вальдорадо.
Фабиан не сразу ответил; он окинул пристальным взглядом всю панораму гор, начиная с их отдаленных вершин, окутанных туманом, и до окружавших его холмов. Для него более не оставалось сомнения: местность эта была та самая, которую умирающая вдова Арельяно описала ему достаточно подробно.
Довольный своим осмотром, Фабиан обратился к Хосе.
— Мы, вероятно, очень близки от цели наших странствований, — проговорил он. — Вальдорадо находится у подошвы утеса с могилой индейского вождя, а судя по этим украшениям, это она и есть! Теперь не следует терять ни одной минуты. Пока вы с Розбуа обойдете вокруг утеса, я загляну за эти кустарники!
— Эта местность так таинственна, что здесь всего следует опасаться! — проговорил канадец. — Кто бы ни испустил слышанный нами крик, белый или краснокожий, и в том и в другом случае надо поостеречься. Поэтому прежде, чем мы разойдемся, осмотримся получше!
Охотники последовали совету канадца и принялись внимательно вглядываться в почву, на которой они привыкли читать как в открытой книге.
— Что я вам говорил! — воскликнул Красный Карабин. — Вот следы ног белого, и я готов поручиться, что прошло не более десяти минут, как он здесь прошел!
Действительно, на песке ясно виднелись свежие следы человеческих ступней; трава была слегка примята и только-только начинала приподнимать свои стебельки; следы направлялись к чаще хлопчатниковых зарослей, перевитых лианами.
— Во всяком случае, он один! — заметил Фабиан и хотел было направиться к зарослям, но канадец остановил его.
— Дай сперва мне взглянуть; в этой непроницаемой чаще вполне может затаиться неприятель.
С этими словами Красный Карабин раздвинул ветки и вьющиеся растения, но, убедившись после короткого осмотра, что за ними никого нет, снова опустил их.
— Давай обойдем вокруг утеса, Хосе! — предложил канадец. — Может, и найдем что-либо занятное, а ты, Фабиан, обожди нас здесь!
У ног Фабиана лежали богатейшие золотые россыпи, но он смотрел на них равнодушными глазами и, если бы в эту минуту ветерок донес к нему призыв Розариты, он бросил бы все без сожаления и устремился на ее зов…
Но кругом царствовало безмолвие, и Фабиан продолжал созерцать свои сокровища. Вид золота мало-помалу растопил его равнодушие: у него закружилась голова. Однако совсем ненадолго.
Охотники направились в обход вдоль восточной стороны утеса, а Фабиан после некоторого раздумья все-таки решил обследовать заросли. Он раздвинул ветви хлопчатника и не без труда продрался сквозь полосу густой растительности шириною в несколько футов. Следы таинственного пришельца четко отпечатались на песке, еще влажном от росы. Они тянулись вдоль подошвы холма. Фабиан побрел в том же направлении, держась чуть левее, чтобы ненароком не затоптать отпечатки.
Грустные мысли не давали покоя молодому человеку. Судьбе было угодно разлучить его с любимой, которая не захотела ответить на зов его сердца. Не захотела или не решилась? В последнее время он все чаще задавал себе этот вопрос, на который, кроме Розариты, никто не мог ответить. И вот теперь вдали от нее, в забытом Богом уголке пустыни, он горестно укоряет себя за излишнюю горячность, за то, что позволил обиде и гневу ослепить его, за то, что не послушал ее и не остался, хотя она просила, даже умоляла его не покидать их гасиенду, чтобы не накликать беду на ее семью…
Следы обрывались возле осыпи из мелких камней. Фабиан огляделся. Пройдя вдоль всей южной стороны холма, он оказался у входа в заветную долину. Впрочем, долиной это место можно было назвать лишь весьма условно. То была скорее теснина. Она шла с севера на юг; с востока ее ограничивал почти отвесный склон холма, а с запада круча скальной гряды. В том месте, где остановился Фабиан, ширина долины по дну составляла около полусотни футов, далее ее стены постепенно сближались и, не доходя до водопада, внизу смыкались наглухо и лишь на высоте десяти-двенадцати футов вновь начинали расходиться. Таким образом, длина Вальдорадо не превышала двухсот футов.
Затаившиеся в глубине долины голубоватые тени истаивали буквально на глазах, и по мере того, как утро разгоралось, песчаное дно все больше искрилось. То свет отражался от бесчисленных, как прибрежная галька, камешков. Внешний вид этих камешков, напоминающих обломки кварцита, мог бы ввести в заблуждение любого, но не опытного гамбузино, наметанный взгляд которого безошибочно определил бы, что эти занесенные песком и илом обломки — самородное золото, принесенное сюда водными потоками. Перед Фабианом лежала богатейшая россыпь, только видимая площадь которой составляла, по меньшей мере, полтораста квадратных футов. Он же взирал на это баснословное богатство с равнодушием индейца, и если бы в этот миг свершилось чудо и утренний ветерок вдруг донес до него призыв Розариты, он без колебаний оставил бы все это золото в неприкосновенности и устремился бы на зов любимой.
Однако до него доносился лишь рокот водопада, и он продолжал созерцать свои сокровища. Золото есть золото, оно редко оставляет человека равнодушным, подчиняя его своему магическому воздействию. У него даже слегка закружилась голова, впрочем, совсем ненадолго: Фабиан принадлежал к тем, к сожалению, редким натурам, которых богатство не в состоянии опьянить. Он стряхнул с себя дурман золотых грез и громко позвал своих спутников.
Оба охотника не замедлили присоединиться к нему.
— Вы нашли его? — спросил Хосе.
— Сокровище? Нашел, а человека не видно нигде! Посмотрите сами, — добавил Фабиан, указывая на россыпь.
— Как? — удивился Хосе. — Неужели эти блестящие камни…
— Чистое золото: это те сокровища, которые Господь скрывает здесь с сотворения мира!
— Господи Иисусе! — воскликнул Хосе, падая на колени, между тем как глаза его были прикованы к золотым самородкам. В душе его проснулись разнообразные страсти, сдерживаемые в продолжение многих лет; он вмиг преобразился, и на лице его выступило зловещее выражение, напоминавшее того бандита, который двадцать лет назад совершил кровавый торг.
— Не правда ли, Хосе, ты и представить себе не мог, что в одном месте может скопиться такое громадное количество золота? — задумчиво рассуждал Фабиан. — Тебя можно понять. Я и сам как, гамбузино, никогда не поверил бы в возможность существования таких богатейших россыпей, если бы не наслушался рассказов о них. А теперь вот увидел воочию. Наверное, это одно из богатейших месторождений Мексики!
Но Хосе не слышал слов Фабиана: при виде несметных богатств в нем проснулась жажда золота, к которому он привык относиться с презрением в продолжение своей десятилетней жизни в пустыне. Теперь он снова оказался во власти презренного металла, ради приобретения которого он уже совершил однажды преступление.
Глаза Хосе горели алчностью. Зловещим взглядом окинул он обоих своих спутников, из которых один стоял грустный, равнодушный, а другой, облокотившись на ствол ружья, казалось, совсем не замечал золота, так как взоры его были прикованы к тому, кто был для него дороже жизни.
Совсем другого рода мысли волновали душу бывшего микелета: он забыл в эту минуту десять лет совместной жизни со старым канадцем, в продолжение которых они делили поровну и опасности, и горе, и радости, и жажду, и холод; сколько раз сражались они вместе, спасая друг другу жизнь! Сколько ночей провели они в лесной чаще, сколько передумали и перечувствовали вместе!
Все было забыто; забыты двадцать лет угрызений совести и невольное пособничество преступлению, которое сделало Фабиана сиротой и которое он так стремился искупить; теперь Хосе видел в своих спутниках только препятствие к возможности завладеть одному всеми богатствами Вальдорадо.
Ужас охватил бывшего микелета при воспоминаниях об этом. В душе его началась упорная борьба, борьба дурных инстинктов юности с благородными сторонами его души, развивавшимися в нем в продолжение его многолетнего общения с природой, когда человек более приближается к Богу. Борьба эта оказалась непродолжительна и кончилась полной победой нового человека над старым. Бывший микелет со всеми дурными инстинктами алчности исчез навсегда, и место его заступил человек, душа которого просветлела во время одинокой жизни, полной раскаяния в совершенных раньше проступках. Не поднимаясь с колен, Хосе закрыл глаза; с ресниц его скатилась горячая слеза, не замеченная его товарищами, так же как происходивший в его сердце поединок, из которого он с честью вышел победителем.
— Граф де Медиана! — воскликнул он поднимаясь на ноги. — Отныне вы самый богатый человек в свете, так как все это золото принадлежит вам!
При этих словах Хосе снял шапку и почтительно поклонился Фабиану, что стоило ему немалых усилий.
— Ни за что на свете я не воспользуюсь один этим золотом! — воскликнул Фабиан. — Вы, разделявшие со мной опасности, должны разделить и богатства! Розбуа, разве вас не прельщает мысль сделаться под старость знатным и богатым сеньором?
Продолжая стоять в своей излюбленной позе, облокотясь на ружье, канадец сохранял полное равнодушие к сокровищам, которые производили на него не более впечатления, как на возвышающийся над ними утес. На вопрос Фабиана он отрицательно покачал головой, причем нежная улыбка, обращенная к юноше, осветила его лицо, доказывая единственный интерес, какой имело для него это зрелище.
— Я того же мнения, что и Хосе! — проговорил канадец. — Что стал бы я делать с этим золотом? Если оно прельщает нас, то только потому, что будет принадлежать тебе, Фабиан! Если бы мы завладели хотя одним камешком, то наши услуги потеряли бы всю свою цену. Однако не время разговаривать, пора приступить к делу. Я чувствую, что мы не одни в этой пустыне!
Это последнее замечание напоминало охотникам, что нельзя понапрасну терять времени. Хосе первым начал пробираться сквозь заросли, осторожно раздвигая ветки хлопчатника, но едва он успел сделать несколько шагов, как грянул выстрел. Через несколько мгновений раздался голос Хосе, успокаивающего своих друзей.
— Это дьявол не пускает нас в свои владения, — закричал бывший микелет, — однако у него не слишком-то меткий глаз!
Розбуа и Фабиан двинулись вслед за испанцем, предварительно взглянув со вниманием на вершину утеса, но начавшая подниматься вверх пелена тумана сейчас закрывала ее. Скрылась из глаз и могила вождя со своими зловещими атрибутами.
Розбуа и Фабиан скоро догнали Хосе, и все трое молча начали взбираться на одинокий утес. Вероятно, тайный враг, угрожавший им, скрывался именно там. Крутые склоны утеса поросли кустарниками, благодаря которым подъем существенно облегчался. Во всяком случае, это была весьма рискованная попытка, так как охотники не представляли, сколько именно неприятелей ожидает их наверху.
Фабиан хотел первым подняться на утес, но Красный Карабин остановил его. Хосе взобрался уже до половины, за ним последовал канадец, прикрывая юношу собою; шествие замыкал Фабиан. Он и канадец потеряли из виду Хосе в ту минуту, когда остановились, чтобы перевести дух; беспокойство за судьбу товарища заставило их быстрее продолжать путь, но скоро до них донесся торжествующий возглас испанца, который уже достиг вершины. Красный Карабин и Фабиан, продолжая поспешно взбираться, вскоре также очутились на верхней площадке. Она была пуста.
В ту минуту, когда наши друзья, немного раздосадованные своей неудачей, собирались было спуститься снова вниз, сильный порыв ветра разогнал туман и дал им возможность рассмотреть окрестности. Насколько хватал глаз расстилалась однообразная песчаная пустыня; ветер гнал по ней песчаные вихри, и бесплодная сухая почва блестела, как скатерть, залитая солнечным блеском. Зоркие глаза охотников различали вдали четырех вооруженных ружьями всадников. Они явно направлялись к утесу и ехали близко один к другому, держа ружья наготове. Однако расстояние, отделявшее приближавшихся всадников от утеса, было так велико, что наши друзья не могли различить ни их костюмов, ни цвета кожи.
— Неужели нам опять придется выдерживать здесь осаду? — воскликнул Красный Карабин. — Что это за люди? Белые или индейцы?
— Не все ли нам равно, краснокожие это или наши соплеменники, — заметил Хосе, — во всяком случае, это враги!
Наши приятели присели на площадке, чтобы не быть замеченными приближающимися всадниками; в это время показался человек, остававшийся до сих пор невидимым. Он осторожно спустился к озеру, затем, раздвинув плавающие листья кувшинчиков и лилий, устроил себе из них над головой зонтик, который совершенно скрыл его. Поверхность озера осталась так же спокойна, так как спрятавшийся в нем человек сохранял полнейшую неподвижность. Этим человеком был Кучильо, трусливый шакал, которого несчастный жребий столкнул с ягуарами.
Серый сумрак рассвета сменили голубоватые тона наступающего утра. Густые тени глубоких расселин еще лежали на отрогах Туманных гор. Но вот на пронизывающие слой тумана самые высокие их вершины лег багрянец первых солнечных лучей, и вскоре пелена тумана начала медленно сверху вниз наливаться светом.
У подножия гор высился одинокий утес. Он несколько выступал за линию горных склонов, словно охраняющий их форпост. Позади этого форпоста находилась скальная гряда, с которой низвергался шумный водопад, вливавшийся в лежащее у северной подошвы утеса озеро. Оно притаилось в чаще деревьев, среди которых дремали его покрытые водяными растениями сонные воды. Восточный берег озера обрамляли густые заросли камыша.
Правее холма зеленели заросли низкорослых ив и хлопчатниковых деревьев. Их полоса протянулась от середины южного склона утеса футов на двести или чуть дальше и обрывалась возле скальной гряды.
На плоской вершине пирамидального утеса росли две громадные пихты; как часовые, застыли они, раскинув свои могучие ветви, покрытые темно-зеленой хвоей. У подножия пихт стоял конский скелет, поддерживаемый невидимыми издалека путами; на выбеленных ветром и солнцем костях сохранились еще остатки седла, которое прикрывало просвечивающие ребра. Восходящее солнце осветило другие зловещие предметы: на некотором расстоянии один от другого стояли столбы с привешенными к ним человеческими скальпами, развевавшимися при дуновении утреннего ветерка. Эти победные трофеи служили памятником на могиле индейского предводителя, некогда прославленного своими подвигами. Похороненный на вершине высокого утеса, он будто господствовал над равниной, которая так часто оглашалась его воинским кличем, когда он скакал по ней на своем боевом коне, останки которого омывали теперь дожди и высушивал ветер. Коршуны с криками носились над могилой, как бы желая разбудить уснувшего вечным сном вождя, чья рука давно не приготовляла им кровавого пира.
День разгорался, постепенно заливая ярким светом равнину, но вершины гор и холмы были подернуты еще легкой пеленой тумана, который начинал расходиться, разгоняемый легким утренним ветерком. Временами сквозь его истончившуюся завесу проглядывали то глубокие мрачные пропасти и низвергавшиеся по склонам гор потоки, то узкие ущелья, при входе в которые в изобилии находились остатки жертвоприношений индейцев, считающих эти горы жилищем могущественных духов.
При первом взгляде эта местность производила несколько мрачное впечатление вследствие своей дикости; но внимательный взгляд опытного гамбузино тотчас приметил бы в ее недрах бесчисленные сокровища…
Все казалось пустынно и безлюдно кругом, но внезапно, скрытые до сих пор неровностями почвы, возле подошвы пирамидального утеса показались трое путников. Они с удивлением и некоторой опаской оглядывались кругом, пораженные дикой красотой местности.
— Самое подходящее место для жилища дьявола, — проговорил Хосе, оглядываясь на покрытые туманом горы. — Если бы черт выбирал себе на земле местечко, то, наверно, здесь он нашел бы то, что надо! Так как золото служит главной причиной всех преступлений, — продолжал испанец, — то немудрено, что черти водятся в этих местах: золота здесь, кажется, никогда не огребешь дочиста!
— Вы правы, — вздохнул Фабиан, лицо которого было бледно и торжественно, — золото — страшная сила, которая ведет к многим преступлениям. На этом самом месте, по которому мы проходим теперь, может быть, Маркое Арельяно пал от руки своего товарища: жажда золота заставила его совершить это преступление. О, если бы эта равнодушная природа могла говорить! Я узнал бы имя человека, отомстить которому поклялся! Но дожди и ветры начисто стерли следы как убийцы, так и его жертвы, и ничто не может мне помочь!
— Терпение, дитя мое, терпение! — возразил Красный Карабин. — Всему свое время! За всю свою долгую жизнь я никогда не слыхал, чтобы какое-нибудь преступление оставалось безнаказанным. Следы его проявляются порой спустя много лет. Если убийца еще жив, то он, наверно, вернется на место своего преступления, как это обыкновенно бывает! Возможно, что он находится в отряде дона Эстебана, и в таком случае нам придется недолго его ожидать. Во всяком случае, Фабиан, тебе решать, обождем мы его или набьем карманы золотом и вернемся обратно?
При этих словах Красный Карабин тяжело вздохнул.
— Сам не знаю, как мне поступить, — ответил Фабиан, — я явился сюда помимо своего желания, повинуясь вашему решению или, вернее, какой-то высшей воле, которая руководит мною теперь, как и в тот вечер, когда я, не отдавая себе отчета, пришел к вам в лес искать поддержки и утешения. Мне непонятно, зачем я стремлюсь к обладанию золотом, которое не знаю даже на что употребить. Я очутился здесь помимо своей воли и чувствую лишь, что какая-то непонятная тоска гложет мне сердце!
— Человек — лишь орудие в руках Провидения, — проговорил старик, — что же касается испытываемой тобой грусти, то это вполне объясняется видом этой местности, да кроме того…
И тут какой-то хриплый крик, похожий на человеческий вопль, прервал слова канадца и замер в горах.
Он как будто доносился из могилы индейского вождя, недовольного, что явились похитители его сокровищ.
Охотники с удивлением подняли глаза к вершине утеса, но там не было видно никакого живого существа. Все оставалось по-прежнему спокойно и тихо, только ветер шелестел победными трофеями индейца.
Мрачный вид местности, с которой соединились для Фабиана такие кровавые воспоминания, и суеверные мысли, пробудившиеся в душе Хосе, наполнили сердца охотников невольным трепетом под впечатлением этого таинственного крика.
— Неужели это был действительно человеческий голос? — спросил тихо Красный Карабин, останавливая Фабиана и Хосе. — Может быть, это просто горное эхо, которое мы слышали еще ночью?
В этом крике таилось нечто до того необъяснимое, что охотники невольно решили, что то им просто почудилось.
— Если это человеческий голос, — заметил Фабиан, — то я очень хотел бы знать, откуда он раздался. Ведь на утесе нет ни души!
— Дай-то Бог, — проговорил Хосе, осеняя себя крестным знамением, — чтобы в этих горах нам пришлось бы иметь дело только с людьми, а не с духами! Ну да, впрочем, если бы за этими туманами скрывались целые легионы чертей, и то, раз здесь — такие богатства, каких никогда не заработаешь на службе испанского короля, я ничего не побоюсь. Дон Фабиан, соберитесь, пожалуйста, с мыслями и скажите нам, далеко ли еще до Вальдорадо.
Фабиан не сразу ответил; он окинул пристальным взглядом всю панораму гор, начиная с их отдаленных вершин, окутанных туманом, и до окружавших его холмов. Для него более не оставалось сомнения: местность эта была та самая, которую умирающая вдова Арельяно описала ему достаточно подробно.
Довольный своим осмотром, Фабиан обратился к Хосе.
— Мы, вероятно, очень близки от цели наших странствований, — проговорил он. — Вальдорадо находится у подошвы утеса с могилой индейского вождя, а судя по этим украшениям, это она и есть! Теперь не следует терять ни одной минуты. Пока вы с Розбуа обойдете вокруг утеса, я загляну за эти кустарники!
— Эта местность так таинственна, что здесь всего следует опасаться! — проговорил канадец. — Кто бы ни испустил слышанный нами крик, белый или краснокожий, и в том и в другом случае надо поостеречься. Поэтому прежде, чем мы разойдемся, осмотримся получше!
Охотники последовали совету канадца и принялись внимательно вглядываться в почву, на которой они привыкли читать как в открытой книге.
— Что я вам говорил! — воскликнул Красный Карабин. — Вот следы ног белого, и я готов поручиться, что прошло не более десяти минут, как он здесь прошел!
Действительно, на песке ясно виднелись свежие следы человеческих ступней; трава была слегка примята и только-только начинала приподнимать свои стебельки; следы направлялись к чаще хлопчатниковых зарослей, перевитых лианами.
— Во всяком случае, он один! — заметил Фабиан и хотел было направиться к зарослям, но канадец остановил его.
— Дай сперва мне взглянуть; в этой непроницаемой чаще вполне может затаиться неприятель.
С этими словами Красный Карабин раздвинул ветки и вьющиеся растения, но, убедившись после короткого осмотра, что за ними никого нет, снова опустил их.
— Давай обойдем вокруг утеса, Хосе! — предложил канадец. — Может, и найдем что-либо занятное, а ты, Фабиан, обожди нас здесь!
У ног Фабиана лежали богатейшие золотые россыпи, но он смотрел на них равнодушными глазами и, если бы в эту минуту ветерок донес к нему призыв Розариты, он бросил бы все без сожаления и устремился на ее зов…
Но кругом царствовало безмолвие, и Фабиан продолжал созерцать свои сокровища. Вид золота мало-помалу растопил его равнодушие: у него закружилась голова. Однако совсем ненадолго.
Охотники направились в обход вдоль восточной стороны утеса, а Фабиан после некоторого раздумья все-таки решил обследовать заросли. Он раздвинул ветви хлопчатника и не без труда продрался сквозь полосу густой растительности шириною в несколько футов. Следы таинственного пришельца четко отпечатались на песке, еще влажном от росы. Они тянулись вдоль подошвы холма. Фабиан побрел в том же направлении, держась чуть левее, чтобы ненароком не затоптать отпечатки.
Грустные мысли не давали покоя молодому человеку. Судьбе было угодно разлучить его с любимой, которая не захотела ответить на зов его сердца. Не захотела или не решилась? В последнее время он все чаще задавал себе этот вопрос, на который, кроме Розариты, никто не мог ответить. И вот теперь вдали от нее, в забытом Богом уголке пустыни, он горестно укоряет себя за излишнюю горячность, за то, что позволил обиде и гневу ослепить его, за то, что не послушал ее и не остался, хотя она просила, даже умоляла его не покидать их гасиенду, чтобы не накликать беду на ее семью…
Следы обрывались возле осыпи из мелких камней. Фабиан огляделся. Пройдя вдоль всей южной стороны холма, он оказался у входа в заветную долину. Впрочем, долиной это место можно было назвать лишь весьма условно. То была скорее теснина. Она шла с севера на юг; с востока ее ограничивал почти отвесный склон холма, а с запада круча скальной гряды. В том месте, где остановился Фабиан, ширина долины по дну составляла около полусотни футов, далее ее стены постепенно сближались и, не доходя до водопада, внизу смыкались наглухо и лишь на высоте десяти-двенадцати футов вновь начинали расходиться. Таким образом, длина Вальдорадо не превышала двухсот футов.
Затаившиеся в глубине долины голубоватые тени истаивали буквально на глазах, и по мере того, как утро разгоралось, песчаное дно все больше искрилось. То свет отражался от бесчисленных, как прибрежная галька, камешков. Внешний вид этих камешков, напоминающих обломки кварцита, мог бы ввести в заблуждение любого, но не опытного гамбузино, наметанный взгляд которого безошибочно определил бы, что эти занесенные песком и илом обломки — самородное золото, принесенное сюда водными потоками. Перед Фабианом лежала богатейшая россыпь, только видимая площадь которой составляла, по меньшей мере, полтораста квадратных футов. Он же взирал на это баснословное богатство с равнодушием индейца, и если бы в этот миг свершилось чудо и утренний ветерок вдруг донес до него призыв Розариты, он без колебаний оставил бы все это золото в неприкосновенности и устремился бы на зов любимой.
Однако до него доносился лишь рокот водопада, и он продолжал созерцать свои сокровища. Золото есть золото, оно редко оставляет человека равнодушным, подчиняя его своему магическому воздействию. У него даже слегка закружилась голова, впрочем, совсем ненадолго: Фабиан принадлежал к тем, к сожалению, редким натурам, которых богатство не в состоянии опьянить. Он стряхнул с себя дурман золотых грез и громко позвал своих спутников.
Оба охотника не замедлили присоединиться к нему.
— Вы нашли его? — спросил Хосе.
— Сокровище? Нашел, а человека не видно нигде! Посмотрите сами, — добавил Фабиан, указывая на россыпь.
— Как? — удивился Хосе. — Неужели эти блестящие камни…
— Чистое золото: это те сокровища, которые Господь скрывает здесь с сотворения мира!
— Господи Иисусе! — воскликнул Хосе, падая на колени, между тем как глаза его были прикованы к золотым самородкам. В душе его проснулись разнообразные страсти, сдерживаемые в продолжение многих лет; он вмиг преобразился, и на лице его выступило зловещее выражение, напоминавшее того бандита, который двадцать лет назад совершил кровавый торг.
— Не правда ли, Хосе, ты и представить себе не мог, что в одном месте может скопиться такое громадное количество золота? — задумчиво рассуждал Фабиан. — Тебя можно понять. Я и сам как, гамбузино, никогда не поверил бы в возможность существования таких богатейших россыпей, если бы не наслушался рассказов о них. А теперь вот увидел воочию. Наверное, это одно из богатейших месторождений Мексики!
Но Хосе не слышал слов Фабиана: при виде несметных богатств в нем проснулась жажда золота, к которому он привык относиться с презрением в продолжение своей десятилетней жизни в пустыне. Теперь он снова оказался во власти презренного металла, ради приобретения которого он уже совершил однажды преступление.
Глаза Хосе горели алчностью. Зловещим взглядом окинул он обоих своих спутников, из которых один стоял грустный, равнодушный, а другой, облокотившись на ствол ружья, казалось, совсем не замечал золота, так как взоры его были прикованы к тому, кто был для него дороже жизни.
Совсем другого рода мысли волновали душу бывшего микелета: он забыл в эту минуту десять лет совместной жизни со старым канадцем, в продолжение которых они делили поровну и опасности, и горе, и радости, и жажду, и холод; сколько раз сражались они вместе, спасая друг другу жизнь! Сколько ночей провели они в лесной чаще, сколько передумали и перечувствовали вместе!
Все было забыто; забыты двадцать лет угрызений совести и невольное пособничество преступлению, которое сделало Фабиана сиротой и которое он так стремился искупить; теперь Хосе видел в своих спутниках только препятствие к возможности завладеть одному всеми богатствами Вальдорадо.
Ужас охватил бывшего микелета при воспоминаниях об этом. В душе его началась упорная борьба, борьба дурных инстинктов юности с благородными сторонами его души, развивавшимися в нем в продолжение его многолетнего общения с природой, когда человек более приближается к Богу. Борьба эта оказалась непродолжительна и кончилась полной победой нового человека над старым. Бывший микелет со всеми дурными инстинктами алчности исчез навсегда, и место его заступил человек, душа которого просветлела во время одинокой жизни, полной раскаяния в совершенных раньше проступках. Не поднимаясь с колен, Хосе закрыл глаза; с ресниц его скатилась горячая слеза, не замеченная его товарищами, так же как происходивший в его сердце поединок, из которого он с честью вышел победителем.
— Граф де Медиана! — воскликнул он поднимаясь на ноги. — Отныне вы самый богатый человек в свете, так как все это золото принадлежит вам!
При этих словах Хосе снял шапку и почтительно поклонился Фабиану, что стоило ему немалых усилий.
— Ни за что на свете я не воспользуюсь один этим золотом! — воскликнул Фабиан. — Вы, разделявшие со мной опасности, должны разделить и богатства! Розбуа, разве вас не прельщает мысль сделаться под старость знатным и богатым сеньором?
Продолжая стоять в своей излюбленной позе, облокотясь на ружье, канадец сохранял полное равнодушие к сокровищам, которые производили на него не более впечатления, как на возвышающийся над ними утес. На вопрос Фабиана он отрицательно покачал головой, причем нежная улыбка, обращенная к юноше, осветила его лицо, доказывая единственный интерес, какой имело для него это зрелище.
— Я того же мнения, что и Хосе! — проговорил канадец. — Что стал бы я делать с этим золотом? Если оно прельщает нас, то только потому, что будет принадлежать тебе, Фабиан! Если бы мы завладели хотя одним камешком, то наши услуги потеряли бы всю свою цену. Однако не время разговаривать, пора приступить к делу. Я чувствую, что мы не одни в этой пустыне!
Это последнее замечание напоминало охотникам, что нельзя понапрасну терять времени. Хосе первым начал пробираться сквозь заросли, осторожно раздвигая ветки хлопчатника, но едва он успел сделать несколько шагов, как грянул выстрел. Через несколько мгновений раздался голос Хосе, успокаивающего своих друзей.
— Это дьявол не пускает нас в свои владения, — закричал бывший микелет, — однако у него не слишком-то меткий глаз!
Розбуа и Фабиан двинулись вслед за испанцем, предварительно взглянув со вниманием на вершину утеса, но начавшая подниматься вверх пелена тумана сейчас закрывала ее. Скрылась из глаз и могила вождя со своими зловещими атрибутами.
Розбуа и Фабиан скоро догнали Хосе, и все трое молча начали взбираться на одинокий утес. Вероятно, тайный враг, угрожавший им, скрывался именно там. Крутые склоны утеса поросли кустарниками, благодаря которым подъем существенно облегчался. Во всяком случае, это была весьма рискованная попытка, так как охотники не представляли, сколько именно неприятелей ожидает их наверху.
Фабиан хотел первым подняться на утес, но Красный Карабин остановил его. Хосе взобрался уже до половины, за ним последовал канадец, прикрывая юношу собою; шествие замыкал Фабиан. Он и канадец потеряли из виду Хосе в ту минуту, когда остановились, чтобы перевести дух; беспокойство за судьбу товарища заставило их быстрее продолжать путь, но скоро до них донесся торжествующий возглас испанца, который уже достиг вершины. Красный Карабин и Фабиан, продолжая поспешно взбираться, вскоре также очутились на верхней площадке. Она была пуста.
В ту минуту, когда наши друзья, немного раздосадованные своей неудачей, собирались было спуститься снова вниз, сильный порыв ветра разогнал туман и дал им возможность рассмотреть окрестности. Насколько хватал глаз расстилалась однообразная песчаная пустыня; ветер гнал по ней песчаные вихри, и бесплодная сухая почва блестела, как скатерть, залитая солнечным блеском. Зоркие глаза охотников различали вдали четырех вооруженных ружьями всадников. Они явно направлялись к утесу и ехали близко один к другому, держа ружья наготове. Однако расстояние, отделявшее приближавшихся всадников от утеса, было так велико, что наши друзья не могли различить ни их костюмов, ни цвета кожи.
— Неужели нам опять придется выдерживать здесь осаду? — воскликнул Красный Карабин. — Что это за люди? Белые или индейцы?
— Не все ли нам равно, краснокожие это или наши соплеменники, — заметил Хосе, — во всяком случае, это враги!
Наши приятели присели на площадке, чтобы не быть замеченными приближающимися всадниками; в это время показался человек, остававшийся до сих пор невидимым. Он осторожно спустился к озеру, затем, раздвинув плавающие листья кувшинчиков и лилий, устроил себе из них над головой зонтик, который совершенно скрыл его. Поверхность озера осталась так же спокойна, так как спрятавшийся в нем человек сохранял полнейшую неподвижность. Этим человеком был Кучильо, трусливый шакал, которого несчастный жребий столкнул с ягуарами.