Ферри Габриэль. Лесной бродяга

   Отец бросил на сына один из тех мрачных, зловещих взглядов, после которого между этими негодяями без всяких правил и чести дело не раз доходило до кровавой расправы. Но на сей раз седой пират понял, что теперь не время давать волю низким страстям, и потому, подавив свое чувство ненависти и злобы, после непродолжительного молчания сказал:
   — Ну, так что же, по-твоему, следует делать?
   — Что делать? — спросил метис, обращаясь к тому из индейцев, который, по-видимому, являлся среди них старшим.
   — Черная Птица желает заполучить своих врагов живыми, а желание такого вождя, как он, — закон для его воинов! — невозмутимо ответил краснокожий.
   — Ну вот! — воскликнул Кровавая Рука. — Это еще труднее, чем просто содрать скальпы с их трупов!
   Затем, метнув на Бараху такой взгляд, от которого тот весь похолодел, он крикнул:
   — Мерзавец, разве ты для того привел нас сюда?
   — Как я уже докладывал вашей милости, сокровища эти охраняются тремя белыми охотниками, весьма опасными! — пролепетал испуганный мексиканец.
   — Что из того?! — рявкнул Эль-Метисо. — Мексиканец отдаст нам свое золото или свою шкуру до последнего лоскутка, если посмеет обмануть нас! Мы отдадим апачам трех белых охотников живыми или же сами ляжем здесь костьми: мы дали в том свое слово! — обратился метис к индейцам, но по свойственному ему злобному коварству произнес эти слова частью по-испански, чтобы Бараха мог понять их, частью на индейском наречии, чтобы убедить индейцев в своей верности данному обещанию, чему его союзники не вполне верили. Затем, обращаясь к старшему краснокожему, пират прибавил:
   — Брата моего зовут Серной?
   — Да, ибо он прыгает по скалам как серна! — был полный достоинства ответ.
   — Итак, я спрашиваю брата моего Серну, согласен ли он пожертвовать своей жизнью и жизнью своих воинов, чтобы овладеть бледнолицыми?
   — Да, лишь бы только осталось из нас трое в живых, чтобы доставить пленных в вигвам Черной Птицы. Серна согласен тогда быть в числе тех, кто не увидит более никогда своего вигвама! — просто ответил краснокожий.
   — Хорошо, — проговорил метис. Затем, обращаясь к Барахе, продолжал: — Ну, а ты, мерзавец, что думаешь сделать, чтобы исполнить данное тобой обещание?
   Бараха крайне затруднялся с ответом на это: он знал только одно, что в данный момент он играл роль шакала, который пристал на охоте к стае ягуаров. Однако, сделав над собой усилие и вспомнив, что в глазах беспощадного американца, да и в глазах метиса жизнь его должна была иметь известную цену по крайней мере до тех пор, пока он еще не уплатил своего выкупа, мексиканец сказал:
   — Ваша милость должны принять в расчет, что так как мне одному только известно, где именно запрятаны сокровища, то не следует безрассудно подвергать мою жизнь опасности!
   — Так оставайся же здесь, за этими скалами, и укрывайся от пуль и от врагов! — презрительно бросил Эль-Метисо, поворачиваясь к нему спиной.
   В продолжение нескольких минут он переговаривался о чем-то со своим отцом на наречии, которого никто из присутствующих не понимал. Этот непродолжительный разговор происходил на гладком скате скалы, полого спускавшейся книзу. Лежа на животах на этом скате, гребень которого порос густым кустарником, индейцы могли воспользоваться малейшим движением неприятеля, которое обнаружило бы его.
   — Если им пообещать, что все они останутся живы, то они наверняка сдадутся! — уверенно сказал метис в заключение своего разговора.
   — Мало того, мы даже сдержим обещание, так как должны доставить их живыми в руки индейцев! — добавил отец со зверской улыбкой.
   Затем оба бандита наполовину взобрались на скат и, подняв вверх руки, но не показываясь еще сами над кустарниковой оградой, стали подавать знаки осажденным.
   — Смотрите, — проговорил Хосе, стоя на одном колене между стволами пихт, — или стычка, или переговоры должны сейчас начаться. Я вижу две руки, которые поднялись над гребнем скал и делают нам миролюбивые знаки. Эге!.. Да эти руки не держать калюмета… Да и одеяние их обладателей совсем не апачское… С кем же нам, собственно говоря, приходится иметь дело?..
   Едва успел Хосе произнести скороговоркой эти слова, как раздался зычный голос:
   — Кто тот, кого индейцы называют Орлом Снежных Гор?
   — Что это значит? — недоуменно прошептал Красный Карабин. — Кто из этих мерзавцев изъясняется по-английски?
   И так как канадец не ответил ни слова и даже не откликнулся, то голос продолжал:
   — Быть может, Орел Снежных Гор понимает только язык, на котором говорят в Канаде?
   И тот же голос повторил свой вопрос по-французски. Розбуа невольно вздрогнул при этом.
   — Это гораздо хуже, чем я предполагал! — вымолвил он таким образом, что его услышал только один Хосе. — С ними какой-то отступник из моих соотечественников!
   — Скорее всего, один из тех мерзавцев и подлецов, которые перешли от белых на сторону краснокожих и, приняв их нравы и обычаи, одинаково ненавидят и белых и индейцев и во всякое время готовы предать и тех и других! — уверенно сказал Хосе. — Это подлейшие люди, какие только существуют на земле!
   — Что надо от Орла? — спросил, в свою очередь, Красный Карабин также по-французски, припомнив при этом, что Орел Снежных Гор было прозвищем, данным ему Черной Птицей.
   — Пусть он покажется нам, а если боится показаться, то пусть слушает, что мы хотим ему сказать!
   — А кто мне поручится за то, что, если я покажусь, мне не придется раскаяться в том?
   — Мы подадим вам пример доверия! — ответил голос.
   — Что он говорит? — спросил Хосе, знавший не более двух десятков французских слов.
   — Он говорит, чтобы я показался и чтобы я…
   Красный Карабин внезапно смолк, удивленный до крайности появлением на гребне двух странных фигур. Он увидел перед собой две личности, кровавая известность которых не только успела дойти до его ушей, но которых непредвиденный случай уже однажды поставил на его пути, и та первая его встреча с ними едва не стала для него роковой.
   При виде этих людей странное, незнакомое еще отважному лесному бродяге болезненное чувство сжало сердце старика, когда он подумал о Фабиане, который мог теперь попасть в руки этих негодяев.
   — Узнаешь, Хосе? Это — Кровавая Рука и Эль-Метисо!
   Хосе утвердительно кивнул. Он также ощутил болезненное, неприятное чувство, как и канадец.
   — Не показывайся им, Розбуа! — воскликнул он. — День, когда кто-нибудь встречается с ними, обычно кончается трагедией для тех, кого судьба столкнула с этими выродками!
   — Нет, я покажусь им, — возразил Розбуа, — иначе они сочтут меня трусом; но ты следи за малейшим движением кустов и за каждым взглядом и жестом обоих негодяев!
   С этими словами канадец смело выступил вперед, выпрямившись во весь свой гигантский рост.
   Наружность Кровавой Руки была прямо-таки отталкивающая: то был чрезвычайно высокий старик, с темной морщинистой кожей на лице и руках, с блуждающим взглядом глаз с неравными по величине зрачками и белками какого-то неопределенного серо-бурого цвета, испещренных красными, точно кровавыми пятнышками. Косо поставленный посреди угловатого, ширококостого лица нос и все его черты ясно обличали в нем закоренелого негодяя.
   Его длинные, совершенно седые волосы, забранные кверху в пучок на индейский манер, сдерживались ремешками из бобровой шкуры; охотничья блуза из темной замши, украшенная разноцветным шитьем, доходила до самых кожаных гамаш, изукрашенных громадным количеством пестрых бахромок и бубенчиков. Ноги его были обуты в мокасины болотно-зеленого цвета со множеством цветных стеклянных украшений. Очень пестрое сарапе самого странного сочетания резких кричащих цветов было наброшено на одно плечо и придерживалось на груди медной бляхой. Широкий кожаный пояс опоясывал его тощие бедра, а на ярко-красной перевязи болтался томагавк, длинный нож без ножен и чубук длинной индейской трубки.
   Эль-Метисо имел некоторое сходство с отцом; взгляд также выражал зверскую свирепость, но индейский тип и характер физиономии не обнаруживал с такой ясностью низменной души, как это было у отца.
   Такой же рослый, но более плотно сложенный, Эль-Метисо унаследовал от отца необычайную физическую силу, которую тот не утратил даже с годами. Словом, сын походил на помесь тигра со львом, тогда как отец — скорее, на ягуара с койотом.
   Густые черные волосы Эль-Метисо были зачесаны вверх так же, как и у Кровавой Руки, но сдерживались не кожаными ремешками, а пурпурными лентами вроде тех, какие иногда вплетают в хвосты и гривы лошадям.
   Его охотничья блуза, одинакового покроя с блузой американца, была пошита из красного сукна, а остальное одеяние отличалось от наряда отца только большим количеством украшений, которыми молодые индейские щеголи любят убирать себя.
   Он поддерживал рукой ружье, весь приклад которого был изукрашен множеством гвоздей с золочеными головками и странными рисунками, выполненными ярко-красной краской.
   Оба бандита старались придать своей отталкивающей наружности выражение индейской величавости и сознания своего собственного достоинства, представляли собой разительный контраст со спокойной, величавой фигурой Красного Карабина, атлетически сложенного, уверенного в себе, с выражением благородства на открытом и честном лице.
   — Чего требуют от Орла Снежных Гор, спрашиваю я, раз уже меня прозвали этим именем?
   — Эге! — воскликнул старый бандит из Иллинойса с отвратительной улыбкой, исказившей его черты. — Да мы никак уже встречались с вами. Если память не изменяет мне, знаменитый лесной бродяга родом из Канады не сумел бы сохранить свой скальп, если бы…
   — Если бы не добрый удар приклада, который твоя прекраснейшая память должна напомнить твоему крепкому черепу! — сказал Хосе, вмешиваясь в разговор, происходивший на английском языке.
   — А, и ты тут! — сказал только американец.
   — Как видишь! — отозвался бывший микелет с видимым пренебрежением, которому противоречила ненависть, светившаяся в его темных глазах.
   — Так это тебя мои братья индейцы называют Пересмешником? — не без сарказма осведомился Эль-Метисо.
   Глаза испанца под влиянием клокотавших в душе его страстей вспыхнули ненавистью; он устремил на метиса злобный, вызывающий взгляд и раскрыл уже рот, чтобы пустить по его адресу одну из тех ядовитых стрел, после применения которых самые миролюбивые переговоры переходят обыкновенно в военные действия, но Розбуа многозначительно дернул его за рукав, заставив промолчать.
   Однако и сам канадец чувствовал, что его терпение начинает быстро истощаться; сознавая это, неумолимый враг индейцев старался только сохранить достаточно хладнокровия и спокойствия, чтобы выслушать предложения, которые ему могли быть сделаны, и в том случае, если бы щепетильная гордость позволила, — принять их ради спасения Фабиана.
   — Я явился сюда, чтобы выслушать мирные, разумные речи, а язык Кровавой Руки и Эль-Метисо, как вижу, далеко отклоняется от намеченной цели! — проговорил Розбуа тем же серьезным, полным достоинства тоном.
   — Мы сейчас же покончим с этим, — отвечал американец. — Вы прячете громадные сокровища. Но вас ведь всего трое, как нам известно, а нас намного больше. Мы хотим получить эти сокровища и получим их! Вот и все!
   «Коротко, ясно и нагло, — подумал Хосе. — Интересно, как Красный Карабин переварит эту пилюлю?!»
   Всякий другой, менее уверенный в громадном численном превосходстве своих сил и в своей собственной ловкости, хитрости и физической силе, невольно содрогнулся бы при виде выражения лица атлета-канадца в этот момент, так как, вопреки всей своей нежности и любви к Фабиану, Красный Карабин чувствовал непреодолимую потребность примерно наказать этих бандитов за их непозволительную наглость.
   — Вот даже как! — воскликнул лесной бродяга, делая над собой усилие, которое досталось ему не слишком легко, особенно когда он видел перед собой наглую физиономию метиса, опиравшегося в вызывающей позе на стволы своей превосходной двустволки. — А на каких условиях желаете вы получить эти сокровища? — спросил он.
   — На тех условиях, чтобы вы немедленно проваливали отсюда!
   — С оружием и провиантом?
   — С провиантом — да, но без оружия! — ответил Эль-Метисо, совершенно уверенный, что ему нетрудно будет, невзирая на данную клятву при заключении договора, предоставить трех безоружных охотников в руки своих диких союзников.
   — Если бы эти негодяи не замышляли против нашей жизни, то при таком численном превосходстве для них было бы совершенно безразлично предоставить нам сохранить оружие или отобрать его! — шепнул Хосе канадцу.
   — Это ясно как Божий день и не подлежит ни малейшему сомнению, — кивнул тот. — Но дай мне возможность вывести этих мерзавцев на чистую воду!
   Затем он продолжал уже громко:
   — Не достаточно ли уже того, что мы предоставили бы в ваше распоряжение эти сокровища? На что вам еще три ружья на пятнадцать человек воинов?
   — На то, чтобы лишить вас возможности вредить нам!
   Канадец презрительно пожал плечами:
   — Это не ответ! Вы имеете дело с людьми, которые могут все выслушать, нимало не смущаясь никакими угрозами и не поддаваясь никаким лживым обещаниям… Нам надо знать твердо, на что следует рассчитывать! — добавил он, обращаясь уже к Хосе.
   Теперь уже старый ренегат повел речь.
   — Ну, так я скажу вам, что Эль-Метисо по своему ко всем милосердию забыл упомянуть еще об одном условии!
   — Каком?
   — Чтобы вы сдались нам безоговорочно! — заявил Кровавая Рука.
   — Да позволь же мне ответить этим двум лисицам с белыми хвостами и индейскими головами! — воскликнул Хосе, подтолкнув Красного Карабина локтем.
   — Хосе, — остановил пылкого испанца серьезным тоном канадец, — с тех пор как мой сын вверил мне свою жизнь, на мне лежит священный долг, который я обязан исполнить свято, и в случае смерти я хочу предстать безупречным перед судом Всевышнего. Потерпим до конца!
   Красный Карабин взглянул при этом на Фабиана, внимательно следившего за всем происходившим вокруг него, и во взгляде канадца выразилась вся его чистая родительская нежность к этому молодому человеку. Тот ласково улыбнулся старику, который счел себя вполне вознагражденным за свое геройское терпение.
   — Эль-Метисо, — сказал он, — постарайся хотя бы на время забыть то, что тебе подсказывает твоя индейская кровь, и выскажи открыто, как подобает смелому, бесстрашному воину и христианину, чего ты хочешь от нас и как намерен поступить с нами, если мы сдадимся?
   Но честность напрасно взывала к тому, в чьей душе не было места этому чувству. Эль-Метисо намеревался открыть только отчасти свои намерения и хотя был почти уверен, что достигнет желаемого, все же желал сберечь не кровь, а время и надеялся, что отважные охотники предпочтут неопределенную участь долгого плена смерти, от которой, по его убеждению, теперь уже ничто не могло их избавить.
   — Меня лично ваши три особы практически не интересуют, — проговорил он, — но в числе моих друзей числится некий Черная Птица; его воины пришли со мной; они хотят захватить вас во что бы то ни стало, и я, признаюсь, обещал это им!
   Метис проговорил это наполовину по-испански, наполовину по-индейски. При последних словах его наши охотники увидели, как над верхушками кустов появились сначала два горящих глаза, похожих на ягуарьи, затем отвратительно разрисованная физиономия апача.
   — Я так и думал! — сказал Красный Карабин. — Ну а что же сделает с нами Черная Птица, зачем мы ему?
   — Объясню, — ответил метис и обратился к своему краснокожему союзнику: — Что сделает Черная Птица с Орлом, Пересмешником и воином южных стран?.. Пусть брат мой ответит мне вполголоса, — добавил он, — а я передам его ответ этим людям!
   — Три вещи, — ответил апач с невозмутимым хладнокровием. — Прежде всего, он сделает их сторожевыми псами своего вигвама, посадив на цепь; затем, сняв с них скальпы, высушит их у своего очага; затем вырвет их сердца и отдаст их на съедение своим воинам; так как это три мужественных, смелых и храбрых сердца, то эти качества их перейдут в сердца его воинов, если каждый проглотит хотя бы по кусочку.
   — Хорошо, — проговорил метис, внимательно выслушав индейца. — Эль-Метисо переведет слова своего брата трем охотникам!
   И, обернувшись к Красному Карабину, коварный бандит постарался смягчить свирепое выражение своего лица лицемерной, лживой улыбкой.
   — Великий индейский вождь, — сказал он по-английски, поскольку апачи совершенно не понимали этого языка, точно так же как и Фабиан, — великий индейский вождь обещает своим пленникам свою дружбу, ибо он успел оценить их великое мужество; затем он обещает им лучшие поля своих охот и красивейших из своих жен!
   — И жизнь вечную, аминь! — докончил Хосе, не в силах сдерживаться долее. — Полноте, Розбуа, стыдно слушать его наглую ложь, он же попросту издевается над твоим простодушием!
   — Что там бормочет Пересмешник? — нагло осведомился старый ренегат.
   — Он говорит, — ответил Хосе, — что не хочет быть менее великодушным, чем вы, и со своей стороны обещает тоже три вещи: тебе — второй, более чувствительный удар прикладом по башке, а твоему отродью — нож в сердце, а его лживый язык он обещает бросить на съедение воронам, если только они не побоятся отравиться им!
   — Вот как! — прошипел Эль-Метисо, скрипнув зубами от бешенства. Он вскинул к плечу свое заряженное ружье и спустил курок.
   Бандит забыл в этот момент даже свое обещание доставить индейцам всех трех охотников живыми.
   Канадец и испанец не успели бы вовремя пригнуться, чтобы уклониться от пули, и один из них неизбежно должен был погибнуть, так как они имели неосторожность отставить в сторону во время переговоров свои ружья, если бы при раздавшемся в этот критический момент выстреле метис не покачнулся на гребне скал и чуть было не рухнул в Золотую долину.
   Фабиан знал неукротимый, вспыльчивый нрав испанца и его невоздержанность на язык в известные моменты и потому, лежа плашмя на площадке пирамиды, он держал все время метиса на прицеле. Исключительно только этому счастливому обстоятельству был обязан жизнью один из его друзей.
   К несчастью для них всех, ружье Фабиана было одноствольное и недальнобойное, и потому его пуля не пробила плотной шерстяной ткани пестрого плаща, перекинутого через плечо метиса, и последний, вместо раны, получил легкую контузию.
   Тем не менее ошеломленный Эль-Метисо, несмотря на то что был тверд и силен, как дуб, покачнулся и, наверное, рухнул бы в Золотую долину, где Красный Карабин не преминул бы его прикончить, но его отец не дал ему упасть. Железной рукой он схватил его и опустил на скат скалистой гряды, затем оба степных бандита, а также и выглядывавший из кустов индеец мгновенно скрылись из глаз охотников.

XXI. ЗОЛОТО — ВСЕГО ЛИШЬ ХИМЕРА…

   — Видит Бог! — воскликнул канадец. — Я сделал все возможное, чтобы избежать сражения! — И, обратившись к Хосе, прибавил: — Ты все-таки неисправимый любитель рискованных ситуаций! Надеюсь, теперь ты доволен?! Разве не ясно, что, кроме желания завладеть сокровищами, эти мерзавцы желают еще пленить нас и мы теперь знаем даже, с какой целью!
   — Разумеется, для того чтобы осчастливить нас дружбой великого вождя с черным плюмажем, роскошной охотой и прекраснейшей из его жен! — отвечал испанец. — Иначе говоря, чтобы заживо снять с нас скальпы, содрать кожу и сжечь на костре, затем поделить между собой наши сердца. Нечего сказать, положение наше, увы, недвусмысленное — все решительно ясно!
   Наши друзья стали обдумывать свое сложное положение, бой предстоял горячий, а рассчитывать на помощь не приходилось.
   Зажженный еще ночью на вершине скалистой гряды костер по-прежнему бледным пятном вызначивался сквозь туман, но наши осажденные не знали даже, был ли там вверху кто-нибудь, чтобы поддерживать его, или же нет.
   — Не нравится мне этот огонь наверху, — сказал канадец. — Правда, шерстяные сарапе достаточно защищают нас с этой стороны, но все же неприятно сознавать, что вас будут обстреливать с тылу. Ведь эти мерзавцы не откажут себе, конечно, в удовольствии время от времени обстреливать нас, чтобы отвлечь наше внимание от главного пункта их атаки!
   — Ты прав, — согласился Хосе. — Я не допускаю, чтобы этот двуличных прохвост и его достойный папенька дали обещание Черной Птице доставить нас ему в целости и сохранности, и потому, конечно, они не преминут при случае прострелить тому или другому из нас плечо или оба, раздробить руку или ногу, что при их замечательной меткости вовсе не трудно!
   — Смотри, Фабиан! — продолжал канадец. — Не спускай глаз с костра вверху и держи ружье наведенным прямо на огонь! Едва заметишь сквозь туман вспышку выстрела, стреляй, не задумываясь и не рассуждая, прямо в то место, где она блеснет.
   Фабиан примостился поудобнее за шерстяным щитом и направил дуло прямо на костер, а его друзья, обратившись лицом к главному неприятельскому фронту, залегли за камнями, держа на прицеле скальный гребень и подмечая малейшее движение осаждающих.
   Индейцы не придерживаются военной тактики европейцев; принцип «быстрота и натиск» не играет в их военных действиях никакой роли. Как бы многочисленны они ни были в сравнении с неприятелем, они никогда не пожертвуют жизнью ни одного из своих воинов и не решатся идти на приступ хорошо защищенной позиции. Дело в том, что краснокожие, наряду с зверской свирепостью, обладают и удивительной выдержкой и терпением. В случае надобности они готовы дни и даже недели караулить неприятеля и выждать, пока истощившееся терпение, голод, недостаток боеприпасов или просто неосторожность предадут его в их руки.
   К несчастью, осажденные имели так мало провианта, что его едва-едва могло хватить на одни сутки, и это обстоятельство могло стать роковым для наших охотников, тогда как осаждающие могли во всякое время послать кого-то из своих воинов добыть дичи на весь отряд.
   — Чем-то все это кончится? — проговорил негромко канадец, обращаясь к Хосе.
   — Право, это трудно сказать, тем более что мы даже не знаем, когда это начнется! — отвечал тот. — Должен сознаться, что я почувствую себя гораздо увереннее после того, как выпущу два-три заряда и услышу предсмертный вопль врага, грохот выстрелов и воинственные крики, подхваченный эхом!
   Действительно, насколько торжественное спокойствие пустыни чарующе приятно, когда человек чувствует себя в полной безопасности, настолько удручающе томительно, когда знаешь, что среди этого спокойствия тебя со всех сторон окружают и подстерегают враги.
   И вот желание Хосе осуществилось, два выстрела грянули один за другим: один раздался с гор, другой с площадки пирамиды; Фабиан стрелял, но, вероятно, впустую в неприятеля, скрытого густым туманом.
   Три раза подряд повторялись эти выстрелы с той и другой стороны без всяких результатов: только кусочки коры да сосновые шишки сыпались на охотников, и выстрелы Фабиана вряд ли причинили больше вреда его противникам.
   — Уступи-ка мне свое место, Фабиан, — воскликнул Розбуа, — а сам займи мое. Хосе, друг мой, покажи ему, как следует держать ружье, чтобы стрелять незаметно для неприятеля.
   С этими словами канадец отполз назад, а молодой человек таким же образом перебрался к переднему фасу площадки. Заняв свой новый пост, канадец привычным глазом окинул одновременно и долину, и высоты. К немалому своему удивлению, он заметил, что по ту сторону озера, лежавшего у подножия пирамиды, с противоположной гряде мелких скал стороны, и омывавшего крутые скаты Туманных гор, некоторые из плоских камней, похожих на плиты, которыми изобиловала вся округа, поставлены на ребро на небольшом расстоянии друг от друга. Их оказалось четыре, и охотник был совершенно уверен, что за каждой плитой засел враг, чтобы отрезать им и с этой стороны путь к отступлению. Оттуда канадец перевел взгляд на высоты. Пламя костра по-прежнему тускло мерцало сквозь туман. Но терпеливый, как индеец, Красный Карабин выжидал дальнейших событий.
   Тем временем Фабиан и Хосе, лежа все так же неподвижно друг подле друга, обменялись между собой шепотом несколькими словами.
   — Ты был не прав, дорогой Хосе, — говорил Фабиан, — обозлив этих людей бесполезными и, быть может, даже незаслуженными оскорблениями!
   — Нет, дон Фабиан, — возразил убежденно бывший микелет, — во всяком случае, не бесполезными и, уверяю вас, далеко не незаслуженными: во-первых, этим я облегчил свою душу, во-вторых, эти людишки — первейшие негодяи и мерзавцы. Вам еще незнакома эта порода отступников как белого, так и краснокожего племени. Красный Карабин и я некогда были их пленниками, и я стал свидетелем таких сцен, которых, верно, не забуду до своей кончины: я видел, как эти отец и сын, охмелев оба от безмерного количества выпитого мескаля, набрасывались друг на друга с топорами в руках и с выражением непримиримой ненависти во взгляде, готовые упиться кровью друг друга.
   Фабиан невольно содрогнулся.
   — Я видел, — продолжал испанец, — как эти два выродка боролись друг с другом, стараясь вцепиться друг другу в глотку… Я видел… Ого! — воскликнул Хосе, внезапно оборвав начатую фразу. — Вот, наконец, один мерзавец поможет мне потренировать хоть немного руку. Право, напрасно он так любопытен и силится подсмотреть, что мы здесь делаем…