Страница:
Но вот приблизился и табун, потрясая землю топотом сотен копыт. Треск ломавшегося кустарника, беспорядочное ржание, рев мчавшихся за ними галопом вакеро, — все это сливалось в общий гул, далеко разносимый эхо. Словно легионы демонов, вырвавшись из преисподней, мчались с оглушительным криком на своих адских конях.
Вдруг окружавшая прогалину зеленая завеса раздалась сразу во многих местах, и сквозь каждый проем вынырнула волна лошадиных голов с взъерошенными гривами, красными ноздрями и пылающими глазами.
В один миг наводненная прогалина превратилась в сплошную движущуюся массу, над которой вздымались лишь конские хвосты, сталкивавшиеся между собой, подобно волнам бушующего моря.
Сквозь широкие бреши, пробитые мустангами в лесной чаще, показались конные вакеро; испуская оглушительные крики, они скакали с разгоряченными и радостными лицами, размахивая над головой лассо.
Не зная, какого направления держаться, движущаяся масса лошадей распалась на несколько потоков. Тогда двенадцать вакеро соскочили с коней и, держа их на поводу, с неистовыми криками устремились на смятенный табун, рискуя погибнуть под копытами более двухсот мустангов.
Теснимые со всех сторон своими многочисленными врагами, оглушенные их криками, лошади наконец остановились как вкопанные. То была минута гнетущей неизвестности, момент томительного ожидания. Ринься табун вправо или влево, — и тогда все вакеро, конные и пешие, неминуемо были бы раздавлены, как зерно под жерновами.
— Не робей, ребята! — вскричал дон Августин, который, заразившись общим оживлением, и сам бросился на берег, испуская воинственные крики.
Восторженный рев вакеро ответил на этот призыв.
Тогда стоявшая впереди белая лошадь, служившая, по-видимому, вожаком и уже некоторое время смотревшая блестящими глазами на отверстие в палисаде, сломя голову бросилась туда, сопровождаемая всем табуном.
— Ура! — вскричал гасиендеро. — Они наши!
Радостные крики раздались со всех сторон, когда Энсинас и его товарищи, чуть было не поглощенные в этом живом потоке, проскользнули из палисада в промежутки деревянных засовов, вставленных на свое место.
Первое время гордые дети лесов не замечали своего плена. Но когда они почувствовали себя запертыми в высокой ограде, перескочить которую были не в силах, бешеное и в то же время жалобное ржание, храпение и фырканье огласили окрестность, подобного сотне рогов. С округленными от ужаса глазами, роняя хлопья пены, бедные животные метались во все стороны, тщетно ища выхода, сталкивались и поднимались на дыбы.
— Он здесь! — громовым голосом вскричал Энсинас. — Здесь Белый Скакун Прерий!
И в самом деле: среди запертых в эстакаде мустангов наибольший гнев и энергию проявлял конь ослепительно белой масти, без малейшего пятнышка. Это был тот самый, которого тщетно преследовал Франциско.
С развевающейся гривой, с пылающими глазами, гордое животное бешено носилось вдоль ограды, сбрасывая на своем пути тех из своих товарищей по несчастью, которые не успевали увернуться от прикосновения его могучей груди, и издавая горестное ржание.
— Сюда! — закричал Энсинас, устремившись к тому месту ограды, где Белый Скакун готовился прыгнуть.
Но было уже поздно. Словно белая стрела мелькнула над бревнами, и через секунду пленник очутился вне ограды. Мгновение спустя, он исчез в лесу.
Крик бешенства вырвался из груди охотников и вакеро. Впрочем, в эстакаде оставалось еще свыше двухсот лошадей, и это до некоторой степени вознаградило потерю прекраснейшей из них.
— Можно ли теперь сомневаться, что это был сам дьявол! — воскликнул Энсинас.
Никто не возражал: все молча согласились с охотником.
В ограде среди пленных мустангов разыгрывались сцены ужаса и горя. Толкая друг друга, они своими скачками и прыжками калечили друг друга. Табун в какой-то момент яростно устремился на ограду, но крепкие бревна, хотя трещали и стонали, не поддавались усилиям обезумевших животных. Клубы пыли поднимались над массой беснующихся тел. В порыве бессильного бешенства одни из пленниц свирепо грызли бревна ограды, другие рыли копытами землю. Наконец, были и такие, которые, не вынеся тягости горя, падали словно подкошенные на землю и уже больше не поднимались. Мало-помалу, однако, бешенство сменилось унынием. Вместо прежнего оживления наступила угрюмая неподвижность: дикие обитатели лесов были побеждены.
Иногда бывает, что плохо сколоченная эстакада не выдерживает страшного толчка двухсот-трехсот конских грудей. Тогда лошади образуют поток, который ничто не в силах остановить: никакие усилия, ни крики, ни лассо сотен охотников. Яростно мчатся они, ломая деревья, давя людей и поднимая тучи пыли. Шум и треск такой стоит в воздухе, словно целый лес проваливается сквозь землю. Через несколько минут, однако, наступает прежняя тишина, свидетельствующая, что животные уже далеко унеслись от места их недавнего плена.
Дикие обитатели лесов, сказали мы, были покорены.
Однако оставалось еще укротить их с помощью голода, прежде чем можно будет вести их на пастбище при посредстве прирученных кобыл. Эта операция требует дней пяти-шести, в течение которых охотники наблюдают за постепенным действием голода, который только и может окончательно смирить самых упрямых животных.
Охота была кончена. Наступила ночь. То была ночь торжества для вакеро: они совершили один из тех охотничьих подвигов, о котором долго еще будут говорить в прерии. Дон Эстебан приказал поднести в награду по большой порции каталонского рефино. Сидя вокруг огромного костра, где целиком жарилась козуля, они еще беседовали о происшествиях дня, хотя звезды уже показывали полночь.
Правда, то не была обыкновенная охота уже потому, что здесь фигурировал легендарный Скакун Прерий. Есть основание думать, что Энсинас принужден был рассказать вновь прибывшим вакеро чудесную историю техасца, а потом, разогретый живительной каталонской влагой, поведал и ряд других занимательных случаев, которые пришли ему на память.
— Еще сегодня утром, — заметил Рамон, — англичанин сидел вот на этом самом месте! Это, несомненно, сородич дьявола. Недаром его фигура мне показалась подозрительной!
— Как и его слуга, — добавил кто-то.
Таким образом, сэр Фредерик Вандерер и его телохранитель Вильсон были изобличены в родстве с обитателями преисподней.
Теперь нам не мешает припомнить, что и другие лица нашего рассказа заслуживают полного внимания. Не забудем, что Диас еще блуждает в пустыне, что команч следует по следам двух пиратов и что, наконец, Красный Карабин оплакивает потерю Фабиана. Однако, прежде чем последовать за всеми этими лицами, бросим последний взгляд на Бизонье озеро.
Долго еще лес оглашался взрывами веселого смеха охотников, с которыми смешивалось жалобное ржание лошадей в эстакаде.
Когда наконец бутылки опустели, а от козули остались одни кости, трещавшие под клыками дога охотника на бизонов, беседа пошла на убыль, а потом и вовсе прекратилась.
Наконец, подбросив еще хворосту в костер, усталые вакеро завернулись в шерстяные сарапе и легли на густой траве лужайки.
Вскоре они погрузились в беззаботный сон. Все успокоилось кругом. Лишь изредка торжественное молчание ночи нарушалось ржанием, доносившимся со стороны эстакады. Лунный свет падал на спокойную гладь Бизоньего озера и смешивался с красноватым пламенем костров. Далее этот двойной свет луны и костров озарял палатки путешественников и лежавшие вокруг них на траве многочисленные фигуры вакеро.
Никогда еще Бизонье озеро не имело более живописного и мирного вида…
V. ТАЙНИК БИЗОНЬЕГО ОСТРОВА
VI. ОТЧАЯНИЕ
Вдруг окружавшая прогалину зеленая завеса раздалась сразу во многих местах, и сквозь каждый проем вынырнула волна лошадиных голов с взъерошенными гривами, красными ноздрями и пылающими глазами.
В один миг наводненная прогалина превратилась в сплошную движущуюся массу, над которой вздымались лишь конские хвосты, сталкивавшиеся между собой, подобно волнам бушующего моря.
Сквозь широкие бреши, пробитые мустангами в лесной чаще, показались конные вакеро; испуская оглушительные крики, они скакали с разгоряченными и радостными лицами, размахивая над головой лассо.
Не зная, какого направления держаться, движущаяся масса лошадей распалась на несколько потоков. Тогда двенадцать вакеро соскочили с коней и, держа их на поводу, с неистовыми криками устремились на смятенный табун, рискуя погибнуть под копытами более двухсот мустангов.
Теснимые со всех сторон своими многочисленными врагами, оглушенные их криками, лошади наконец остановились как вкопанные. То была минута гнетущей неизвестности, момент томительного ожидания. Ринься табун вправо или влево, — и тогда все вакеро, конные и пешие, неминуемо были бы раздавлены, как зерно под жерновами.
— Не робей, ребята! — вскричал дон Августин, который, заразившись общим оживлением, и сам бросился на берег, испуская воинственные крики.
Восторженный рев вакеро ответил на этот призыв.
Тогда стоявшая впереди белая лошадь, служившая, по-видимому, вожаком и уже некоторое время смотревшая блестящими глазами на отверстие в палисаде, сломя голову бросилась туда, сопровождаемая всем табуном.
— Ура! — вскричал гасиендеро. — Они наши!
Радостные крики раздались со всех сторон, когда Энсинас и его товарищи, чуть было не поглощенные в этом живом потоке, проскользнули из палисада в промежутки деревянных засовов, вставленных на свое место.
Первое время гордые дети лесов не замечали своего плена. Но когда они почувствовали себя запертыми в высокой ограде, перескочить которую были не в силах, бешеное и в то же время жалобное ржание, храпение и фырканье огласили окрестность, подобного сотне рогов. С округленными от ужаса глазами, роняя хлопья пены, бедные животные метались во все стороны, тщетно ища выхода, сталкивались и поднимались на дыбы.
— Он здесь! — громовым голосом вскричал Энсинас. — Здесь Белый Скакун Прерий!
И в самом деле: среди запертых в эстакаде мустангов наибольший гнев и энергию проявлял конь ослепительно белой масти, без малейшего пятнышка. Это был тот самый, которого тщетно преследовал Франциско.
С развевающейся гривой, с пылающими глазами, гордое животное бешено носилось вдоль ограды, сбрасывая на своем пути тех из своих товарищей по несчастью, которые не успевали увернуться от прикосновения его могучей груди, и издавая горестное ржание.
— Сюда! — закричал Энсинас, устремившись к тому месту ограды, где Белый Скакун готовился прыгнуть.
Но было уже поздно. Словно белая стрела мелькнула над бревнами, и через секунду пленник очутился вне ограды. Мгновение спустя, он исчез в лесу.
Крик бешенства вырвался из груди охотников и вакеро. Впрочем, в эстакаде оставалось еще свыше двухсот лошадей, и это до некоторой степени вознаградило потерю прекраснейшей из них.
— Можно ли теперь сомневаться, что это был сам дьявол! — воскликнул Энсинас.
Никто не возражал: все молча согласились с охотником.
В ограде среди пленных мустангов разыгрывались сцены ужаса и горя. Толкая друг друга, они своими скачками и прыжками калечили друг друга. Табун в какой-то момент яростно устремился на ограду, но крепкие бревна, хотя трещали и стонали, не поддавались усилиям обезумевших животных. Клубы пыли поднимались над массой беснующихся тел. В порыве бессильного бешенства одни из пленниц свирепо грызли бревна ограды, другие рыли копытами землю. Наконец, были и такие, которые, не вынеся тягости горя, падали словно подкошенные на землю и уже больше не поднимались. Мало-помалу, однако, бешенство сменилось унынием. Вместо прежнего оживления наступила угрюмая неподвижность: дикие обитатели лесов были побеждены.
Иногда бывает, что плохо сколоченная эстакада не выдерживает страшного толчка двухсот-трехсот конских грудей. Тогда лошади образуют поток, который ничто не в силах остановить: никакие усилия, ни крики, ни лассо сотен охотников. Яростно мчатся они, ломая деревья, давя людей и поднимая тучи пыли. Шум и треск такой стоит в воздухе, словно целый лес проваливается сквозь землю. Через несколько минут, однако, наступает прежняя тишина, свидетельствующая, что животные уже далеко унеслись от места их недавнего плена.
Дикие обитатели лесов, сказали мы, были покорены.
Однако оставалось еще укротить их с помощью голода, прежде чем можно будет вести их на пастбище при посредстве прирученных кобыл. Эта операция требует дней пяти-шести, в течение которых охотники наблюдают за постепенным действием голода, который только и может окончательно смирить самых упрямых животных.
Охота была кончена. Наступила ночь. То была ночь торжества для вакеро: они совершили один из тех охотничьих подвигов, о котором долго еще будут говорить в прерии. Дон Эстебан приказал поднести в награду по большой порции каталонского рефино. Сидя вокруг огромного костра, где целиком жарилась козуля, они еще беседовали о происшествиях дня, хотя звезды уже показывали полночь.
Правда, то не была обыкновенная охота уже потому, что здесь фигурировал легендарный Скакун Прерий. Есть основание думать, что Энсинас принужден был рассказать вновь прибывшим вакеро чудесную историю техасца, а потом, разогретый живительной каталонской влагой, поведал и ряд других занимательных случаев, которые пришли ему на память.
— Еще сегодня утром, — заметил Рамон, — англичанин сидел вот на этом самом месте! Это, несомненно, сородич дьявола. Недаром его фигура мне показалась подозрительной!
— Как и его слуга, — добавил кто-то.
Таким образом, сэр Фредерик Вандерер и его телохранитель Вильсон были изобличены в родстве с обитателями преисподней.
Теперь нам не мешает припомнить, что и другие лица нашего рассказа заслуживают полного внимания. Не забудем, что Диас еще блуждает в пустыне, что команч следует по следам двух пиратов и что, наконец, Красный Карабин оплакивает потерю Фабиана. Однако, прежде чем последовать за всеми этими лицами, бросим последний взгляд на Бизонье озеро.
Долго еще лес оглашался взрывами веселого смеха охотников, с которыми смешивалось жалобное ржание лошадей в эстакаде.
Когда наконец бутылки опустели, а от козули остались одни кости, трещавшие под клыками дога охотника на бизонов, беседа пошла на убыль, а потом и вовсе прекратилась.
Наконец, подбросив еще хворосту в костер, усталые вакеро завернулись в шерстяные сарапе и легли на густой траве лужайки.
Вскоре они погрузились в беззаботный сон. Все успокоилось кругом. Лишь изредка торжественное молчание ночи нарушалось ржанием, доносившимся со стороны эстакады. Лунный свет падал на спокойную гладь Бизоньего озера и смешивался с красноватым пламенем костров. Далее этот двойной свет луны и костров озарял палатки путешественников и лежавшие вокруг них на траве многочисленные фигуры вакеро.
Никогда еще Бизонье озеро не имело более живописного и мирного вида…
V. ТАЙНИК БИЗОНЬЕГО ОСТРОВА
На довольно продолжительном отрезке, начиная от Туманных гор вплоть до так называемой Развилки, Красная река течет по самой разнообразной местности: то ее воды шумят и клокочут по каменистому ложу среди отвесных скал, образуя пороги, через которые рискуют пробираться лишь трапперы или индейцы в своих утлых пирогах из коры дерева или буйволовой кожи; то река привольно течет среди низких берегов, покрытых такой густой и высокой травой, что в ней целиком скрывается буйвол или медведь, о присутствии которых можно догадываться лишь по колебаниям травяных стеблей. В других местах она нежится между песчаными берегами, омывая зеленеющие острова, покрытые непроницаемыми зарослями дикого винограда и испанского мха. Порой ее дремлющие воды медленно текут под сплошным сводом зелени, образуемой деревьями того и другого берега, ветви которых при этом тесно переплетаются друг с другом. В этих зеленых коридорах царит прохлада, и здесь истомленный путник забывает зной раскаленной солнцем равнины.
Через сутки после удачной охоты на мустангов и за трое суток до героического сражения на пирамиде к востоку от Развилки Красной реки странствовали пятеро лиц. Они продвигались двумя независимыми группами, расстояние между которыми не превышало полутора миль. Однако они вовсе не подозревали друг о друге и вообще предпочитали не попадаться на глаза кому бы то ни было.
Местность, где в данный момент находились эти группы, отстояла от Золотой долины в одном дне, а от Бизоньего озера в двух днях пути доброго пешехода.
Несколько более удаленная от озера группа состояла из трех человек, причем двое плыли вверх по течению в легком челне из березовой коры, а третий в некотором отдалении следовал за ними верхом вдоль левого берега.
Хрупкое на вид, но прочное, прошитое воловьими жилами и промазанное смолой суденышко было так нагружено, что борта его едва возвышались над водой.
Несмотря на это, под энергичными взмахами весел пирога довольно быстро поднималась вверх по Рио-Хиле. Груз ее был самый разнообразный. Тут были седла, разная одежда, разноцветные плащи, мешки, небольшие ящики европейского изделия, наконец, ножи, сабли и полдюжины карабинов разных калибров.
Что касается пассажиров, то, не будь некоторых особенностей в костюмах и зловещего выражения их лиц, их можно было бы принять за обычных бродячих торговцев, едущих завязать торговые сношения с индейскими племенами.
Первый из них был седой старик, второй — молодой человек с длинными волосами, черными, как воронье крыло. Если мы прибавим, что они имели характерную прическу индейцев папагосов, то читатель без труда узнает в них Кровавую Руку и Эль-Метисо, тех самых, кого он встретил в переодетом виде в лесу в тот вечер, когда дон Августин с дочерью и сенатором отправлялись на охоту за дикими лошадьми.
После дерзкого нападения, результатом которого был грабеж и смерть торговца из президио, тревога распространилась по всей провинции. Чтобы ускользнуть от преследования, оба бандита переоделись в другие костюмы и в таком виде повстречались с отрядом дона Августина де Пена.
Метис, как известно читателю, не остался равнодушен к красоте Розариты и следовал за ней вплоть до Бизоньего озера. Решившись похитить ее, несмотря на многочисленную свиту, окружавшую ее, он отправился к Туманным горам, близ которых, как ему сообщили, находился многочисленный отряд апачей.
Оба пирата были опасны не одной лишь своей отвагой и ловкостью. Мы видели, как они за несколько часов сделали то, чего индейцы, осаждавшие островок на Рио-Хиле, тщетно добивались почти сутки — заставили умолкнуть два лучших, после их собственных, карабина пустыни.
Не менее следовало опасаться их неукротимой энергии находчивости и стремительности. Они как две хищные птицы, с поразительной быстротой перелетали с места на место.
Под равномерными сильными взмахами весел пирога быстро скользила по реке, берега которой в этом месте были покрыты непрерывной цепью маленьких курганов скорее похожих на копны сена.
Беспокойный взгляд старого пирата перебегал с одного берега на другой, тщательно осматривая малейшие особенности почвы, и потом опять останавливался на грузе, сложенном на дне лодки.
— Ну, что, старый мошенник, — промолвил метис, воспользовавшись моментом, когда Кровавая Рука греб один, чтобы выправить курс лодки, — не видишь на горизонте ничего подозрительного?
— Я вижу только твое безумие, — с горечью ответил американец, — а что касается названия, которое ты мне даешь, то в нем сказывается лишь твоя бессмысленная гордость! Что такое сын собаки? Собака. А сын мошенника?..
— Копия его отца! — со смехом отвечал метис. — Но ты гораздо более мошенник, чем твой сын, поскольку гораздо раньше сделался им!
— Доживи-ка сначала до моих лет! — с укором заметил Кровавая Рука. — Впрочем, тебе никогда не дожить до моего возраста! Помяни мое слово!
Метис был в этот день в хорошем расположении духа, а потому только рассмеялся, выслушав мрачное предсказание своего отца.
— Да, — говорил между тем последний, — когда жеребец или олень влюблены, благоразумие оставляет их!
— Не смог приискать для сравнения более благородное животное? — надменно усмехнулся метис.
— Какая разница? Ведь суть все та же! Мы дважды находили следы команча рядом с нашими. Вместо того чтобы, в свою очередь, пойти по его следам, ты гоняешься за этой белой голубкой, пренебрегая элементарной осторожностью. Не забывай: тот, кто в пустыне не обращает внимания на предостережения, находимые им на земле, никогда не умрет своей смертью!
— Наверное, трапперы, индейцы и путешественники или не видели таких следов, или не обращали на них внимания. Но довольно об этом, старик! Не кори меня за то, что я стремлюсь поскорее удовлетворить страсть, которую мне внушает эта девушка. Иначе последствия будут печальны! Для тебя, — уточнил молодой бандит, и глаза его загорелись, как у голодного хищника.
Отец промолчал, — и оба разбойника принялись усиленно грести, не говоря ни слова.
Вдали уже показался один из многочисленных островков, носивший название Бизоньего.
На некотором расстоянии от бандитов, укрытый от них зеленой порослью правого берега, шел человек тем гибким я нервным шагом, каким умеют ходить одни индейцы и какой можно сравнить разве что с нашим гимнастическим шагом, доведенным до последней степени совершенства.
То был Сверкающий Луч, одиноко следовавший по тропинке войны. Честный индеец решился отомстить за свою честь, запятнанную, как он считал, вероломным убийством доверившихся его слову белых торговцев.
С того места, где он в данную минуту находился, ему не были видны бандиты, так как здесь река делала излучину. Достигнув берега, команч завернул свои припасы и одежду в бизоний плащ, прочно укрепил его на голове при помощи продетых под подбородком ремней, а поверх свертка привязал свой карабин. После этого он вошел в воду и быстро поплыл к противоположному левому берегу.
Переплыв реку, команч поспешно оделся и, пользуясь с замечательным искусством всеми неровностями почвы, успел незаметно от разбойников перегнать их. Поравнявшись с Бизоньим островом, он проворно влез на высокое дерево и укрылся в его густой кроне так, что самый зоркий глаз не смог бы его обнаружить.
Вскоре пирога бандитов причалила к тому же островку и, достигнув середины его, остановилась. Сверкающий Луч не упускал из виду ни одного их движения. Он видел, как они привязали пирогу и, предварительно расстелив несколько бизоньих шкур, вышли по ним на берег. Подобным же образом они застелили небольшую лужайку, лежавшую в глубине островка и поросшую густой нежной травой, а также и часть окаймлявших ее кустов. Затем они перенесли сюда груз из пироги.
Человека, незнакомого с жизнью пустынь, наверно, поставили бы в недоумение эти таинственные приготовления. Индеец же отлично знал, что готовились делать бандиты. Бизоний остров казался им настолько уединенным, что они скорее для очистки совести осмотрелись и, не теряя времени, приступили к делу.
Кровавая Рука, глубоко прорезая ножом дерн, очертил окружность диаметром чуть более трех футов, затем оба начали принесенными лопатами умело и бережно подрезать дерновый круг с двух сторон, стараясь не уронить ни крошки земли за его чертой. Аккуратно уложив срезанный дерн на бизонью шкуру, бандиты споро принялись копать соответствующую кругу яму, сначала вдвоем, а по мере углубления сменяя друг друга. Вынутую из ямы землю они бросали на расстеленные бизоньи шкуры.
Через несколько часов яма достигла глубины шесть футов, причем они обровняли ее, придав ей форму котла. Тем временем груз их сушился на солнце, чтобы на нем не оставалось ни малейших следов влаги. Устлав дно и стены ямы бизоньими кожами, пираты уложили груз, накрыли буйволовой кожей, а на последнюю навалили сухих ветвей и, наконец, поверх всего земли. Утоптав ее и спрыснув водой, чтобы уничтожить запах свежей земли, могущий привлечь диких зверей, они с величайшей осторожностью положили дерн на свое место.
— Ну, вот, — сказал старый пират, заботливо оправляя смятые травинки, — наша добыча, надеюсь, теперь укрыта надежно!
— Я думаю! — ответил метис, поднимая шкуры по мере того как они переходили по ним, направляясь к пироге.
Оставалось убрать землю, место которой занимала теперь их добыча. Завернув ее в шкуру, пираты отнесли в пирогу, и, когда последняя выехала на середину реки, высыпали в воду. Таким образом, теперь не оставалось абсолютно никаких следов их пребывания ни на берегу, ни на лужайке. Подобные кладовые практикуют в пустыне индейцы и трапперы, укрывая добычу или товары.
Облегченная от своего груза пирога пиратов быстро продолжала путь вверх по реке к Туманных горам. Там, спустя три дня, их появление было замечено канадцем и Барахой.
«Очень хорошо! — подумал индеец, когда лодка с пиратами скрылась из виду. — Они закопали здесь свою душу и скоро возвратятся за ней!»
С этими словами команч спустился с дерева, тем же путем вернулся назад и переправился на правый берег. Через полчаса он достиг оврага, где его приветствовал радостным ржанием сильный и проворный конь.
Сверкающий Луч ласково погладил его рукой, вскочил в седло и поскакал на запад галопом. Вдруг и лошадь и всадник остановились и дружно начали нюхать воздух, подобно хорошо выдрессированным собакам-ищейкам. И недаром: вдали виднелось двое одиноких людей.
Это были последние из пяти лиц, о которых мы упоминали в начале главы. Те в свою очередь тоже заметили индейца.
— Вильсон! — сказал один из них, занимавшийся в это время срисовыванием окружающего ландшафта.
— Сэр! — ответил американец.
— Вот это, кажется, касается вас!
Сказав это, сэр Фредерик спокойно углубился в свою работу. Уже самые приготовления ко взаимной встрече у американца и индейца показывали, какое недоверие существует в отношениях людей в пустыне. Вильсон, сделав рукой знак, что он хочет вступить в дружеский разговор, бросился в то же время в выемку почвы, откуда теперь виднелась лишь его голова.
В свою очередь индеец, встревоженный маневром американца, скользнул с лошади и спрятался за нее таким образом, что наружу выставлялась лишь верхушка головы да дуло перекинутого через седло карабина. Осторожно толкая лошадь, индеец таким способом приближался к Вильсону.
Обменявшись, однако, несколькими словами и убедившись, что ни тот, ни другой не горят желанием перерезать друг другу горло, американец и индеец покинули свою угрожающую позицию; первый вышел из своей ямы, второй снова сел на коня, и оба пожали друг другу руки.
— К какому племени принадлежит мой юный друг и куда направляется? — спросил Вильсон.
— К племени команчей! Он идет к своим братьям, чтобы вести их по следам неприятеля. Что делает мой белый брат в пустыне?
— Этого я не знаю!
И так как индеец улыбался с недоверчивым видом, то сэр Фредерик соизволил ответить:
— Мы прогуливаемся, мой друг!
— Охотничьи угодья Кровавой Руки, Эль-Метисо и апачей полны опасностей! — значительно произнес индеец.
— Это меня не касается. Поговорите с Вильсоном!
— Мои братья предупреждены!
Сказав эти слова, индеец вскочил на коня и поскакал галопом, продолжая прерванный путь. Сэр Фредерик провожал их взглядом, любуясь и всадником, и его конем, которые неслись свободные, как ветер, свистевший в их ушах.
Восполнив пробелы прошлого, возвратимся теперь к Хосе и канадцу, оставленными нами в Туманных горах.
Через сутки после удачной охоты на мустангов и за трое суток до героического сражения на пирамиде к востоку от Развилки Красной реки странствовали пятеро лиц. Они продвигались двумя независимыми группами, расстояние между которыми не превышало полутора миль. Однако они вовсе не подозревали друг о друге и вообще предпочитали не попадаться на глаза кому бы то ни было.
Местность, где в данный момент находились эти группы, отстояла от Золотой долины в одном дне, а от Бизоньего озера в двух днях пути доброго пешехода.
Несколько более удаленная от озера группа состояла из трех человек, причем двое плыли вверх по течению в легком челне из березовой коры, а третий в некотором отдалении следовал за ними верхом вдоль левого берега.
Хрупкое на вид, но прочное, прошитое воловьими жилами и промазанное смолой суденышко было так нагружено, что борта его едва возвышались над водой.
Несмотря на это, под энергичными взмахами весел пирога довольно быстро поднималась вверх по Рио-Хиле. Груз ее был самый разнообразный. Тут были седла, разная одежда, разноцветные плащи, мешки, небольшие ящики европейского изделия, наконец, ножи, сабли и полдюжины карабинов разных калибров.
Что касается пассажиров, то, не будь некоторых особенностей в костюмах и зловещего выражения их лиц, их можно было бы принять за обычных бродячих торговцев, едущих завязать торговые сношения с индейскими племенами.
Первый из них был седой старик, второй — молодой человек с длинными волосами, черными, как воронье крыло. Если мы прибавим, что они имели характерную прическу индейцев папагосов, то читатель без труда узнает в них Кровавую Руку и Эль-Метисо, тех самых, кого он встретил в переодетом виде в лесу в тот вечер, когда дон Августин с дочерью и сенатором отправлялись на охоту за дикими лошадьми.
После дерзкого нападения, результатом которого был грабеж и смерть торговца из президио, тревога распространилась по всей провинции. Чтобы ускользнуть от преследования, оба бандита переоделись в другие костюмы и в таком виде повстречались с отрядом дона Августина де Пена.
Метис, как известно читателю, не остался равнодушен к красоте Розариты и следовал за ней вплоть до Бизоньего озера. Решившись похитить ее, несмотря на многочисленную свиту, окружавшую ее, он отправился к Туманным горам, близ которых, как ему сообщили, находился многочисленный отряд апачей.
Оба пирата были опасны не одной лишь своей отвагой и ловкостью. Мы видели, как они за несколько часов сделали то, чего индейцы, осаждавшие островок на Рио-Хиле, тщетно добивались почти сутки — заставили умолкнуть два лучших, после их собственных, карабина пустыни.
Не менее следовало опасаться их неукротимой энергии находчивости и стремительности. Они как две хищные птицы, с поразительной быстротой перелетали с места на место.
Под равномерными сильными взмахами весел пирога быстро скользила по реке, берега которой в этом месте были покрыты непрерывной цепью маленьких курганов скорее похожих на копны сена.
Беспокойный взгляд старого пирата перебегал с одного берега на другой, тщательно осматривая малейшие особенности почвы, и потом опять останавливался на грузе, сложенном на дне лодки.
— Ну, что, старый мошенник, — промолвил метис, воспользовавшись моментом, когда Кровавая Рука греб один, чтобы выправить курс лодки, — не видишь на горизонте ничего подозрительного?
— Я вижу только твое безумие, — с горечью ответил американец, — а что касается названия, которое ты мне даешь, то в нем сказывается лишь твоя бессмысленная гордость! Что такое сын собаки? Собака. А сын мошенника?..
— Копия его отца! — со смехом отвечал метис. — Но ты гораздо более мошенник, чем твой сын, поскольку гораздо раньше сделался им!
— Доживи-ка сначала до моих лет! — с укором заметил Кровавая Рука. — Впрочем, тебе никогда не дожить до моего возраста! Помяни мое слово!
Метис был в этот день в хорошем расположении духа, а потому только рассмеялся, выслушав мрачное предсказание своего отца.
— Да, — говорил между тем последний, — когда жеребец или олень влюблены, благоразумие оставляет их!
— Не смог приискать для сравнения более благородное животное? — надменно усмехнулся метис.
— Какая разница? Ведь суть все та же! Мы дважды находили следы команча рядом с нашими. Вместо того чтобы, в свою очередь, пойти по его следам, ты гоняешься за этой белой голубкой, пренебрегая элементарной осторожностью. Не забывай: тот, кто в пустыне не обращает внимания на предостережения, находимые им на земле, никогда не умрет своей смертью!
— Наверное, трапперы, индейцы и путешественники или не видели таких следов, или не обращали на них внимания. Но довольно об этом, старик! Не кори меня за то, что я стремлюсь поскорее удовлетворить страсть, которую мне внушает эта девушка. Иначе последствия будут печальны! Для тебя, — уточнил молодой бандит, и глаза его загорелись, как у голодного хищника.
Отец промолчал, — и оба разбойника принялись усиленно грести, не говоря ни слова.
Вдали уже показался один из многочисленных островков, носивший название Бизоньего.
На некотором расстоянии от бандитов, укрытый от них зеленой порослью правого берега, шел человек тем гибким я нервным шагом, каким умеют ходить одни индейцы и какой можно сравнить разве что с нашим гимнастическим шагом, доведенным до последней степени совершенства.
То был Сверкающий Луч, одиноко следовавший по тропинке войны. Честный индеец решился отомстить за свою честь, запятнанную, как он считал, вероломным убийством доверившихся его слову белых торговцев.
С того места, где он в данную минуту находился, ему не были видны бандиты, так как здесь река делала излучину. Достигнув берега, команч завернул свои припасы и одежду в бизоний плащ, прочно укрепил его на голове при помощи продетых под подбородком ремней, а поверх свертка привязал свой карабин. После этого он вошел в воду и быстро поплыл к противоположному левому берегу.
Переплыв реку, команч поспешно оделся и, пользуясь с замечательным искусством всеми неровностями почвы, успел незаметно от разбойников перегнать их. Поравнявшись с Бизоньим островом, он проворно влез на высокое дерево и укрылся в его густой кроне так, что самый зоркий глаз не смог бы его обнаружить.
Вскоре пирога бандитов причалила к тому же островку и, достигнув середины его, остановилась. Сверкающий Луч не упускал из виду ни одного их движения. Он видел, как они привязали пирогу и, предварительно расстелив несколько бизоньих шкур, вышли по ним на берег. Подобным же образом они застелили небольшую лужайку, лежавшую в глубине островка и поросшую густой нежной травой, а также и часть окаймлявших ее кустов. Затем они перенесли сюда груз из пироги.
Человека, незнакомого с жизнью пустынь, наверно, поставили бы в недоумение эти таинственные приготовления. Индеец же отлично знал, что готовились делать бандиты. Бизоний остров казался им настолько уединенным, что они скорее для очистки совести осмотрелись и, не теряя времени, приступили к делу.
Кровавая Рука, глубоко прорезая ножом дерн, очертил окружность диаметром чуть более трех футов, затем оба начали принесенными лопатами умело и бережно подрезать дерновый круг с двух сторон, стараясь не уронить ни крошки земли за его чертой. Аккуратно уложив срезанный дерн на бизонью шкуру, бандиты споро принялись копать соответствующую кругу яму, сначала вдвоем, а по мере углубления сменяя друг друга. Вынутую из ямы землю они бросали на расстеленные бизоньи шкуры.
Через несколько часов яма достигла глубины шесть футов, причем они обровняли ее, придав ей форму котла. Тем временем груз их сушился на солнце, чтобы на нем не оставалось ни малейших следов влаги. Устлав дно и стены ямы бизоньими кожами, пираты уложили груз, накрыли буйволовой кожей, а на последнюю навалили сухих ветвей и, наконец, поверх всего земли. Утоптав ее и спрыснув водой, чтобы уничтожить запах свежей земли, могущий привлечь диких зверей, они с величайшей осторожностью положили дерн на свое место.
— Ну, вот, — сказал старый пират, заботливо оправляя смятые травинки, — наша добыча, надеюсь, теперь укрыта надежно!
— Я думаю! — ответил метис, поднимая шкуры по мере того как они переходили по ним, направляясь к пироге.
Оставалось убрать землю, место которой занимала теперь их добыча. Завернув ее в шкуру, пираты отнесли в пирогу, и, когда последняя выехала на середину реки, высыпали в воду. Таким образом, теперь не оставалось абсолютно никаких следов их пребывания ни на берегу, ни на лужайке. Подобные кладовые практикуют в пустыне индейцы и трапперы, укрывая добычу или товары.
Облегченная от своего груза пирога пиратов быстро продолжала путь вверх по реке к Туманных горам. Там, спустя три дня, их появление было замечено канадцем и Барахой.
«Очень хорошо! — подумал индеец, когда лодка с пиратами скрылась из виду. — Они закопали здесь свою душу и скоро возвратятся за ней!»
С этими словами команч спустился с дерева, тем же путем вернулся назад и переправился на правый берег. Через полчаса он достиг оврага, где его приветствовал радостным ржанием сильный и проворный конь.
Сверкающий Луч ласково погладил его рукой, вскочил в седло и поскакал на запад галопом. Вдруг и лошадь и всадник остановились и дружно начали нюхать воздух, подобно хорошо выдрессированным собакам-ищейкам. И недаром: вдали виднелось двое одиноких людей.
Это были последние из пяти лиц, о которых мы упоминали в начале главы. Те в свою очередь тоже заметили индейца.
— Вильсон! — сказал один из них, занимавшийся в это время срисовыванием окружающего ландшафта.
— Сэр! — ответил американец.
— Вот это, кажется, касается вас!
Сказав это, сэр Фредерик спокойно углубился в свою работу. Уже самые приготовления ко взаимной встрече у американца и индейца показывали, какое недоверие существует в отношениях людей в пустыне. Вильсон, сделав рукой знак, что он хочет вступить в дружеский разговор, бросился в то же время в выемку почвы, откуда теперь виднелась лишь его голова.
В свою очередь индеец, встревоженный маневром американца, скользнул с лошади и спрятался за нее таким образом, что наружу выставлялась лишь верхушка головы да дуло перекинутого через седло карабина. Осторожно толкая лошадь, индеец таким способом приближался к Вильсону.
Обменявшись, однако, несколькими словами и убедившись, что ни тот, ни другой не горят желанием перерезать друг другу горло, американец и индеец покинули свою угрожающую позицию; первый вышел из своей ямы, второй снова сел на коня, и оба пожали друг другу руки.
— К какому племени принадлежит мой юный друг и куда направляется? — спросил Вильсон.
— К племени команчей! Он идет к своим братьям, чтобы вести их по следам неприятеля. Что делает мой белый брат в пустыне?
— Этого я не знаю!
И так как индеец улыбался с недоверчивым видом, то сэр Фредерик соизволил ответить:
— Мы прогуливаемся, мой друг!
— Охотничьи угодья Кровавой Руки, Эль-Метисо и апачей полны опасностей! — значительно произнес индеец.
— Это меня не касается. Поговорите с Вильсоном!
— Мои братья предупреждены!
Сказав эти слова, индеец вскочил на коня и поскакал галопом, продолжая прерванный путь. Сэр Фредерик провожал их взглядом, любуясь и всадником, и его конем, которые неслись свободные, как ветер, свистевший в их ушах.
Восполнив пробелы прошлого, возвратимся теперь к Хосе и канадцу, оставленными нами в Туманных горах.
VI. ОТЧАЯНИЕ
Бушевавшая всю ночь неистовая гроза утихомирилась лишь поздним утром. Тучи рассеялись, исчезли без следа, небо заголубело, но земля хранила следы опустошительного ливня. С высот стекали бесчисленные ручейки, ручьи и бурлящие потоки. Их бурые от ила и глины воды несли вниз глыбы земли, сухую траву, сорванный со скал кустарник, мелкие комки и даже вырванные с корнем молодые деревца.
А под всей этой безотрадной картиной лучезарно сияло солнце.
На одном из обломков скалы, близ пирамиды, сидел с поникшей головой Розбуа, на энергичном лице которого горе в одну ночь провело глубокие борозды, подобно вымоинам, сделанным бурей у подножий Туманных гор. Его седые волосы трепались по впалым побледневшим щекам. Казалось, он не замечал знойных лучей солнца, падавших на его обнаженную голову. Его душевная твердость и сила духа казались окончательно сломлены последним ударом судьбы. Отчаяние будто отняло у него последние остатки энергии, обрекло на неподвижность и безгласность.
Долго оставался он в таком положении, но вот наконец поднял голову, как очнувшийся от забытья человек, в глубине души которого еще тлеет крохотная, неугасшая искра надежды, способная вдохнуть в измученное тело новую жизнь. Машинально пошарил он возле себя рукой, ища оружие, не найдя его, горестно вздохнул и поднял к небу безоружные руки. В этот момент он заметил Хосе, вышедшего из-за уступа скальной гряды. Легкая улыбка тронула губы канадца при виде верного сподвижника, и он невольно подумал, что, наверное, Провидение не зря посылает человеку друзей, чтобы поддержать их на крутых поворотах жизненного пути.
Это был Хосе. Не всегда ли лицо друга есть как бы отражение бодрствующего Провидения?
Мрачное облако на этот раз лежало на челе испанского охотника, обыкновенно столь беззаботного. Быстрый взгляд, брошенный им на товарища, успокоил его, ибо тот сам поднялся навстречу ему. Выражение лица Хосе прояснилось: он почувствовал, что старый дуб слишком глубоко пустил в землю корни, чтобы рухнуть под напором судьбы.
— Ничего? — коротко спросил канадец.
— Ничего, — отрезал бывший вояка, отбросив в сторону банальные утешения. — Но мы его найдем! — прибавил он.
— Это и я говорю себе. Пойдем же искать его!
Имя Фабиана не было произнесено между ними, но они знали, о ком шла речь.
И все же Хосе захотел удостовериться в возвращении друга к активной деятельности. Успех их предприятия требовал от них полной обдуманности в действиях и взаимной поддержки. Вот почему Хосе безжалостно дотронулся пальцем до свежей раны, испытывая силу пациента.
— Жив он или погиб, — сказал он, пристально гладя на канадца, — в том и другом случае мы обязаны найти его!
Пациент вынес испытание, не дрогнув.
— Таково и мое мнение! — спокойно произнес он. — Если я найду его мертвым, я убью себя; если живым — буду жить. В том и другом случае я буду не долго страдать!
— Пусть так, — кивнул Хосе, мысленно делая оговорки и рассчитывая на благоприятное влияние времени, которое излечивает всякое горе, что бы там ни говорили поэты, воспевающие неизлечимые скорби. — Теперь пора действовать, нам надо опять пойти по следам гнусного метиса, которого мы попотчуем своими ножами гораздо скорее, чем он предполагает!
— Сперва давай попытаемся установить, каким образом Фабиан попал в руки индейцев! — предложил Розбуа. — Слушай-ка, видишь этот плоский камень, который служил нам там, на пирамиде, прикрытием? Выходит, во время рукопашной схватки он скатился вниз, увлекая за собой и обоих боровшихся?
— Вероятно, так все и произошло. Я сейчас пойду наверх посмотреть, нельзя ли определить, в каком положении происходила борьба. Ты понимаешь, что это очень важно. Если Фабиан упал вниз головой, — а это неизбежно случается, когда стоишь на ногах и вдруг потеряешь точку опоры, — то он разбил себе череп; но, может быть, он боролся с индейцем в лежачем положении и потом уже вместе с ним скатился вниз, — тогда он мог отделаться всего несколькими ушибами.
Хосе направился было наверх пирамиды, когда Красный Карабин остановил его.
— Подожди, — сказал он ему, — поднимемся вместе, по возможности не держась за кусты. Мне пришла в голову одна мысль. Осмотрим их внимательнее.
Охотники медленно стали взбираться по откосу, тщательно исследуя каждый знак. Как и ожидал канадец, едва они поднялись вверх на несколько футов, как увидели то, что им хотелось знать.
— Посмотри, — воскликнул канадец, указывая на два куста, росших на одном уровне по склону скалы в расстоянии трех футов один от другого, — видишь эти сломанные ветки? Это сломал кто-нибудь из боровшихся. Без сомнения, противники катились поперек склона. Вон и ямка, где лежал камень. Они задели его выступ и своей тяжестью сорвали его с места. Я ручаюсь, что мы найдем его по близости!
А под всей этой безотрадной картиной лучезарно сияло солнце.
На одном из обломков скалы, близ пирамиды, сидел с поникшей головой Розбуа, на энергичном лице которого горе в одну ночь провело глубокие борозды, подобно вымоинам, сделанным бурей у подножий Туманных гор. Его седые волосы трепались по впалым побледневшим щекам. Казалось, он не замечал знойных лучей солнца, падавших на его обнаженную голову. Его душевная твердость и сила духа казались окончательно сломлены последним ударом судьбы. Отчаяние будто отняло у него последние остатки энергии, обрекло на неподвижность и безгласность.
Долго оставался он в таком положении, но вот наконец поднял голову, как очнувшийся от забытья человек, в глубине души которого еще тлеет крохотная, неугасшая искра надежды, способная вдохнуть в измученное тело новую жизнь. Машинально пошарил он возле себя рукой, ища оружие, не найдя его, горестно вздохнул и поднял к небу безоружные руки. В этот момент он заметил Хосе, вышедшего из-за уступа скальной гряды. Легкая улыбка тронула губы канадца при виде верного сподвижника, и он невольно подумал, что, наверное, Провидение не зря посылает человеку друзей, чтобы поддержать их на крутых поворотах жизненного пути.
Это был Хосе. Не всегда ли лицо друга есть как бы отражение бодрствующего Провидения?
Мрачное облако на этот раз лежало на челе испанского охотника, обыкновенно столь беззаботного. Быстрый взгляд, брошенный им на товарища, успокоил его, ибо тот сам поднялся навстречу ему. Выражение лица Хосе прояснилось: он почувствовал, что старый дуб слишком глубоко пустил в землю корни, чтобы рухнуть под напором судьбы.
— Ничего? — коротко спросил канадец.
— Ничего, — отрезал бывший вояка, отбросив в сторону банальные утешения. — Но мы его найдем! — прибавил он.
— Это и я говорю себе. Пойдем же искать его!
Имя Фабиана не было произнесено между ними, но они знали, о ком шла речь.
И все же Хосе захотел удостовериться в возвращении друга к активной деятельности. Успех их предприятия требовал от них полной обдуманности в действиях и взаимной поддержки. Вот почему Хосе безжалостно дотронулся пальцем до свежей раны, испытывая силу пациента.
— Жив он или погиб, — сказал он, пристально гладя на канадца, — в том и другом случае мы обязаны найти его!
Пациент вынес испытание, не дрогнув.
— Таково и мое мнение! — спокойно произнес он. — Если я найду его мертвым, я убью себя; если живым — буду жить. В том и другом случае я буду не долго страдать!
— Пусть так, — кивнул Хосе, мысленно делая оговорки и рассчитывая на благоприятное влияние времени, которое излечивает всякое горе, что бы там ни говорили поэты, воспевающие неизлечимые скорби. — Теперь пора действовать, нам надо опять пойти по следам гнусного метиса, которого мы попотчуем своими ножами гораздо скорее, чем он предполагает!
— Сперва давай попытаемся установить, каким образом Фабиан попал в руки индейцев! — предложил Розбуа. — Слушай-ка, видишь этот плоский камень, который служил нам там, на пирамиде, прикрытием? Выходит, во время рукопашной схватки он скатился вниз, увлекая за собой и обоих боровшихся?
— Вероятно, так все и произошло. Я сейчас пойду наверх посмотреть, нельзя ли определить, в каком положении происходила борьба. Ты понимаешь, что это очень важно. Если Фабиан упал вниз головой, — а это неизбежно случается, когда стоишь на ногах и вдруг потеряешь точку опоры, — то он разбил себе череп; но, может быть, он боролся с индейцем в лежачем положении и потом уже вместе с ним скатился вниз, — тогда он мог отделаться всего несколькими ушибами.
Хосе направился было наверх пирамиды, когда Красный Карабин остановил его.
— Подожди, — сказал он ему, — поднимемся вместе, по возможности не держась за кусты. Мне пришла в голову одна мысль. Осмотрим их внимательнее.
Охотники медленно стали взбираться по откосу, тщательно исследуя каждый знак. Как и ожидал канадец, едва они поднялись вверх на несколько футов, как увидели то, что им хотелось знать.
— Посмотри, — воскликнул канадец, указывая на два куста, росших на одном уровне по склону скалы в расстоянии трех футов один от другого, — видишь эти сломанные ветки? Это сломал кто-нибудь из боровшихся. Без сомнения, противники катились поперек склона. Вон и ямка, где лежал камень. Они задели его выступ и своей тяжестью сорвали его с места. Я ручаюсь, что мы найдем его по близости!