Феваль Поль. Роковое наследство

   – Тебе правда так показалось? – спросила девушка, не поднимая глаз.
   – Ты что, думаешь, я ничего не вижу? Меня это очень удивило. Может быть, даже огорчило. Пожалуйста, будь искренней со мной... Она уехала отсюда?
   Ирен вздрогнула и вырвала свою руку из руки отца.
   – Кто она? – пролепетала девушка. Внезапно она разразилась целым потоком слов:
   – Отец, не упрекай меня! Тебе не в чем меня упрекнуть! Здесь оставляют на каникулы только тех, кого хотят наказать. А за что меня наказывать? Я не сделала ничего дурного. Завтра я получу награду. Обычно родители радуются, когда награждают их дочерей. Они хвалят их, а ты...
   Винсент обнял дочь и крепко прижал ее к своей груди.
   – Наверное, я плохой отец, – тихо сказал он. – И все-таки я тебя люблю. Я люблю только двоих в этом мире: тебя и Ренье... Мне кажется, что ты не совсем права: на каникулы оставляют не только тех, кого надо наказать. Ведь есть еще и подкидыши...
   – Да, это правда, – согласилась Ирен. – Я не подумала об этом.
   – А кроме них есть сироты, – закончил архитектор.
   Дочь повисла у него на шее.
   – Отец! – воскликнула она. – Если я останусь, я сойду с ума. У меня такое ощущение, что дома что-то не в порядке.
   Винсент попытался улыбнуться, Но у него не получилось. Вместо улыбки у него на глазах выступили слезы.
   – В нашем доме ничего не происходит, – произнес он прерывающимся голосом. – Там нет ни счастья, ни несчастья. Наш дом мертв.
   Ирен слушала, широко раскрыв глаза. Пока она ничего не понимала.
   – Ты была совсем маленькой, и все-таки, наверное, ты помнишь, как счастливы мы были, – грустно продолжал Винсент. – Как я любил твою мать, на которую ты так похожа! Послушай, Ирен, никогда не обвиняй меня в том, что я недостаточно люблю тебя... Я люблю тебя не меньше, чем ее, а ее я обожал: это была моя радость, моя надежда, мое счастье. Но она умерла... Когда это произошло, во мне словно что-то надломилось: мне кажется, что я стал хуже, слабее во всех отношениях... Если бы не ты, дочка, я бы, не раздумывая, расстался с жизнью.
   Ирен стало страшно. Она вдруг сильно побледнела и не смогла скрыть охватившего ее ужаса.
   Заметив волнение дочери, Винсент Карпантье покачал головой:
   – Нет, не бойся, сейчас я не думаю больше о том, чтобы покончить с собой.
   – Умоляю тебя, отец, скажи мне, что случилось! – сквозь рыдания проговорила Ирен.
   Архитектор уже открыл было рот, чтобы ответить, однако вовремя удержался. Он нахмурился.
   – Нет, девочка моя, прошу тебя, пойми меня, пока я не могу доверить тебе свою тайну, – прошептал Винсент.
   У него был очень растерянный вид.
   Ирен опустилась на скамью. Это была та самая скамейка в саду, на которой она сиживала со своей наперсницей, прибывшей из солнечной Италии – с матушкой Марией Благодатной.
   Винсент сел рядом с дочерью – на то самое место, где в тот памятный день сидела итальянка. Девушка беззвучно плакала. – Ты еще любишь Ренье? – внезапно спросил ее отец.
   – Как же я могу не любить своего брата? – ответила Ирен.
   Поцеловав ее в лоб, Винсент произнес:
   – Понятно, ты его больше не любишь.
   Девушка хотела было возразить, но архитектор жестом попросил ее помолчать.
   – Я был неправ, – сказал он. – Свет высмеивает или порицает тех вдовцов, которые женятся во второй раз. Однако те, кто не в силах утешиться, остаются одни, а это настоящее проклятие...
   – Отец! Что ты говоришь! – воскликнула Ирен. – Ты раскаиваешься, что сохранил верность той, которая тебя так любила! Ты собираешься снова жениться! Прости меня, я уже успокоилась. Обещаю, что выслушаю тебя, ни о чем больше не расспрашивая.
   Винсент снова покачал головой.
   – Нет, что ты, я не собираюсь ни на ком жениться.
   Ирен чуть заметно улыбнулась.
   – Но тогда... – начала она. Но отец ее перебил.
   – Мы еще несчастнее, чем ты думаешь, – тихо проговорил он.
   Девушка перестала улыбаться.
   – Ты мне не ответила, – продолжал архитектор еще тише. – Я спросил тебя, уехала она или нет.
   – А я спросила вас, о ком вы говорите, отец, – произнесла Ирен, потупившись.
   – Да, это правда, но ты не нуждаешься в ответе. Ты прекрасно знаешь, кого я имею в виду. Пока эта женщина была в монастыре, ты не жаловалась на то, что тебе приходится остаться здесь.
   Девушка промолчала. Она стала белой, как полотно.
   – И как же ты узнала, что она собирается уехать? – снова спросил Карпантье. – Еще позавчера вечером она сама об этом не знала.
   – Значит, вы все знаете? – пролепетала Ирен.
   – Я знаю, что с позавчерашнего вечера она не появлялась в монастыре, – сказал архитектор.
   – Откуда вы ее знаете, отец? – чуть слышно спросила девушка.
   Она украдкой взглянула на отца и поразилась выражению его лица: казалось, он был совершенно измучен.
   – Отец, я уверена, что она не враг вам! – прошептала Ирен.
   Внезапно Ирен выпрямилась и посмотрела отцу в глаза.
   – Вы не ошибаетесь, – добавила она. – Уже две ночи ее келья пуста.
   – А что бы ты сделала, девочка моя, если бы она и вправду оказалась моим врагом? – медленно произнес Винсент.
   Он не дал дочери времени на ответ.
   – Впрочем, я говорю не о том, – словно пытаясь что-то объяснить, добавил архитектор. – Она не может ни любить меня, ни ненавидеть. Сейчас речь идет не обо мне, а о тебе. Если она не вернулась, откуда ты узнала, что она уехала насовсем?
   – Во всяком случае, надолго, – поправила его девушка. – Очень надолго.
   – Она написала тебе? – поинтересовался Винсент.
   Ирен не ответила.
   На ее платье была чуть заметная складка в форме прямоугольника. Туда-то и указал ее отец.
   – Письмо здесь, – буркнул он.
   Тогда Ирен засунула руку под корсаж и вытащила оттуда сложенный вчетверо лист бумаги. Она молча протянула его Винсенту.
   Он развернул записку. Его руки дрожали. В письме было написано следующее:
   Дорогая сестра во Христе,Вернее, моя дорогая дочка: ведь я по возрасту гожусь Вам в матери. Я не имею права открывать Вам тайну нашей семьи: она принадлежит не только мне одной, а многим людям. Однако я все же намекала Вам, что посвятила свою жизнь великому делу: я хочу, чтобы мой юный брат граф Ж.стал не менее великим, чем наши предки.
   Чтобы осуществить эту мечту, я пожертвовала всем:старыми друзьями, богатством, даже родиной. Сегодня, мое дорогое дитя, я должна вынести самое суровое испытание из тех, что выпали на мою долю. Я должна расстаться с Вами. Вспоминайте меня, думайте обо мне, молитесь за меня. С сегодняшнего дня нас согласно Господней воле будет разделять океан. Возможно, завтра Господня воля вновь соединит нас. Я выбрала Вас. Вы уже угадали мою тайную надежду?
   Помните, граф Ж. – прекрасный человек. Пути Господни неисповедимы. Целую Вас, дорогая сестра.
   До свидания. Вы получите от меня весточку с указаниями по поводу того, как мне можно будет ответить.
   Ваша преданная подруга,
   Ж., графиня Б.
   indominoМария-ди-Грация.
   Винсент внимательно изучил почерк. Он мог принадлежать как женщине, так и мужчине.
   Подпись была выведена более жирно. В этом месте к бумаге пристал черный волос.
   Архитектор перечитал письмо. Он не мог оторваться от него. Казалось, в этом почерке заключалась какая-то волшебная сила.
   – Кто передал вам это письмо? – наконец спросил Винсент.
   – Та же особа, которая сообщила об отъезде матери Марии Благодатной госпоже настоятельнице. Вы стали обращаться ко мне на «вы», потому что я совершила какую-то ошибку?
   – Нет, – ответил Карпантье. – Где та прядь волос? Ирен залилась краской. Она достала свой кошелек и вытащила оттуда бумажку, в которую был завернут черный локон.
   Винсент дрожащей рукой дотронулся до него. Внезапно ему вспомнилась сцена, которая произошла в особняке Боццо: убийца, состригающий свои волосы в двух шагах от трупа. Дело в том, что архитектор узнал эти волосы – черные, как вороново крыло, мягкие и нежные, словно у женщины.
   – Ты не совершила никакой ошибки, – произнес он, возвращая дочери письмо и прядь волос.
   Винсент колебался. Ему очень хотелось рассказать Ирен всю правду, но он понимал, что не имеет на это права.
   Архитектор чувствовал, что на его дочь было оказано очень сильное влияние, которому не в силах противиться пятнадцатилетняя девушка. Поэтому он решил, что от нее, словно от заклятого врага, нужно скрыть все.
   – Ты видела когда-нибудь брата этой женщины? – спросил Винсент.
   – Никогда, – не раздумывая, ответила Ирен.
   – Если не его самого, то, может быть, его изображение? – расспрашивал Винсент свою дочь.
   – Вы задаете такие вопросы, отец, будто заранее знаете мои ответы, – улыбнувшись, ответила девушка. – В самом деле, я дважды видела его изображение. В первый раз – на медальоне, который матушка Мария Благодатная носит на шее.
   – На медальоне? – удивился Винсент.
   – Да. Это настоящий шедевр, – подтвердила девушка.
   – Наверное, между братом и сестрой есть какое-то семейное сходство, не так ли? – Карпантье пытался уточнить свои догадки.
   – Да, они очень похожи, – согласилась Ирен.
   – Очень? – Винсент хотел знать любые подробности.
   – Можно подумать, что на медальоне изображена матушка Мария – только в образе молодого мужчины, – в раздумье проговорила Ирен.
   – А где ты его видела во второй раз? – любопытствовал Винсент.
   – Это не был портрет графа, – ответила девушка. – Просто на той картине был изображен человек, который почему-то очень похож на него. Может быть, вы тоже видели эту картину, отец. Она находится в мастерской у Ренье, – добавила она.
   – Там много картин, – заметил Винсент.
   – Я говорю о той, на которой изображены сокровища, – пояснила Ирен.
   – Ты имеешь в виду копию с той картины, которая принадлежит Биффи? – уточнил он.
   – Да, копию с «картины Разбойника». Сходство просто поразительное, – заявила девушка.
   Винсент взял руки дочери в свои и прижал их к груди.
   – Если бы ты была хотя бы на пару лет старше, – произнес он, словно разговаривал сам с собой, – я бы сказал тебе: «Срочно выходи замуж за Ренье, и тогда я смогу спокойно уехать».
   При словах «выходи замуж за Ренье» Ирен потупилась, но, услышав конец фразы, она тут же подняла голову.
   – Как? Отец, вы тоже уезжаете? – воскликнула девушка.
   – Уезжаю. Причем надолго. Я пришел сюда, чтобы попрощаться с тобой, – сообщил Винсент.
   – Но почему? – недоумевала Ирен.
   – Послушай! – произнес Винсент Карпантье, в голосе которого появились торжественные нотки. – Если ты снова увидишь эту женщину, мать Марию Благодатную, или кого-нибудь, кто появится от ее имени, не говори обо мне ни единого слова. Я не знаю ее, я не могу ее знать, понимаешь?
   – Я понимаю, что вы не хотите... – начала было Ирен.
   – Нужно понимать больше, – прервал ее архитектор. – Это вопрос жизни и смерти. И ты должна мне верить.
   – Папочка, тебе угрожает опасность? – прошептала Ирен, прижавшись к отцу.
   – Нам обоим, – ответил тот, крепко прижав ее к своей груди.

XXXVI
БЕГСТВО

   Винсент Карпантье встал.
   – Я не могу тебе сказать, куда я еду, – продолжал он. – Пока я сам этого не знаю. Писать я тебе не буду. Если тебе придет письмо от меня, не верь: это письмо писал не я. Слышишь? Не я! – повторил он. – Не верь никому, кроме Ренье. Причем его письмам ты тоже не должна верить: его почерк могут подделать точно так же, как и мой. Если Ренье предложит тебе уехать, немедленно соглашайся. Такова моя воля. Я прошу тебя уважать волю отца. Если этого недостаточно, я приказываю тебе.
   – Я сделаю всю, как вы сказали, отец, – произнесла побледневшая Ирен. Ее била дрожь. – Но неужели вы не скажете мне, что за опасность нам угрожает?
   – Нет, не скажу, – отрезал архитектор. – Думаю, что здесь ты будешь в безопасности. Ты останешься в монастыре до тех пор, пока я не позову тебя. Тогда за тобой явится Ренье... А теперь я вынужден попрощаться с тобой. Мне надо торопиться. Если воспоминания об этой женщине и молитвы за нее не будут занимать все твое время, вспомни и обо мне. И помолись за меня.
   Он попытался мягко отстранить от себя Ирен, но она схватила его за руки. На глазах у Винсента выступили слезы.
   – Отец! Отец! – рыдала девушка. – Не покидай меня! Я чувствую, ты сердишься на меня. Мне только пятнадцать лет, и я здесь совсем одна. Пожалуйста, не оставляй меня в неизвестности. Это убьет меня!
   И снова архитектор чуть не проговорился: ему было невыносимо видеть, как страдает его дочь. И все-таки, собрав всю свою волю, он промолчал.
   Поцеловав Ирен в лоб, Винсент высвободился из ее объятий и почти побежал прочь. На ходу он прокричал:
   – Вспоминай обо мне! Молись за меня!
   Во дворе архитектор наткнулся на подкарауливавших его монахинь. Когда они узнали, что он не будет присутствовать на торжестве, на котором будут чествовать его дочь, они принялись умолять и упрекать его.
   – Послушайте, сударыни, когда вы будете распределять ваши награды, я уже буду подъезжать к Бресту, – говорил Винсент, надеясь, что монахини запомнят название города.
   – Какая жалость! – причитала настоятельница. – Ведь и матери Марии Благодатной, которая была так добра к нашей дорогой Ирен, тоже не будет с нами. Но зато нас почтит своим присутствием полковник Боццо... Он сам хочет увенчать чело той девушке, которой он покровительствует.
   Но архитектор больше ничего не слышал, он уже занял место в ожидавшем его фиакре.
   – На станцию! – велел он кучеру. Там он заказал место в экипаже, отправляющемся в шесть часов в Лион. Затем Винсент дошел до площади Виктуар, там опять взял фиакр и доехал на нем до улицы Вест, где помещалась мастерская Ренье.
   Художник работал. Его внимание было поглощено картиной «Венера в облаке». В мастерской присутствовали две половины модели – Эшалот и Симилор – добродетельный приемный отец юного Саладена, трудное детство которого проходило в сумке, похожей на ягдташ, и настоящий отец ребенка, погрязший в распутстве и презирающий экономию с великим трудом заработанных денег. Эшалот говорил о Симилоре следующее: – Сам не понимаю, почему я до сих пор не поссорился с Амедеем. Это просто какое-то наказание. От него у меня одни неприятности. Этот выпивоха постоянно тратит в кабаке наши общие деньги! Он не может оторваться от бильярда, пока не проиграется в пух и прах. Другого такого повесы в Париже не найти. Этот человек волочится за каждой юбкой! Мне кажется, что он, в отличие от меня, родился под счастливой звездой: ему каким-то таинственным способом удается покорять женские сердца.
   Симилор был безобразен, но безобразие его было чисто парижское: такое же соблазнительное, как красота. Он знавал взлеты и падения: порою этому блестящему порочному наглецу приходилось подбирать на улице окурки. Когда у него не было помады, он мазал свою соломенного цвета шевелюру топленым свиным салом. Он искренне считал себя неотразимым.
   Симилор верил только в три вещи: в свой неутомимый аппетит, в постоянно испытываемую им жажду и в свою непреодолимую тягу к прекрасному полу.
   Если бы Амедей и впрямь был Диомедом, вряд ли стал бы он метать в Венеру копье. Скорее всего, этот человек обратился бы к ней с нескромным предложением и при этом стянул бы у нее платок.
   Когда пришел Винсент, Ренье срисовывал ноги Симилора. Что касается Эшалота, то он времени даром не терял: заботливый малый поил своего выкормыша молоком. Саладен наконец-то перестал горланить, что принесло всем присутствующим немалое облегчение.
   При виде архитектора Симилор несказанно обрадовался.
   «Ага, сейчас художник нас отпустит! – подумал он. – Кроме того, господин Робло даст мне сто су, когда узнает, что его хозяин заходил в мастерскую. Все складывается просто великолепно!»
   Ренье, не выпуская из рук палитры, пошел навстречу приемному отцу.
   – Какими судьбами, отец? – спросил он. – Как раз сегодня я собирался вас найти, чтобы узнать ваше мнение по поводу этой картины. Взгляните, это уже становится на что-то похоже.
   Винсент даже не посмотрел на полотно. Пододвинув к себе ближе стул, он сел.
   – Что с вами? – воскликнул художник, заметив наконец, что архитектор бледен, как смерть.
   «У каменщика такой вид, будто его мучают ужасные колики в животе», – подумал Эшалот.
   «Возможно, господин Робло заплатит больше, когда узнает, что его хозяин явился сюда с похоронной миной, – в свою очередь размышлял Симилор. – Тут явно что-то происходит!»
   – Со мной все в порядке, – ответил Винсент на вопрос Ренье. – Скажи этим людям, чтобы они ушли. Мне надо с тобой поговорить.
   Симилор испытал чувство удовлетворения.
   – Речь идет о том, чтобы попросить их полчасика погулять, или я должен отпустить их совсем? – спросил художник.
   – Отпустить их совсем, – словно эхо откликнулся архитектор.
   – Вы слышали, – обратился Ренье к натурщикам. – Одевайтесь, и до завтра.
   – Завтра! – прошептал Винсент Карпантье, опустив голову.
   Эшалот и Симилор оделись. Художник сунул им деньги, после чего Эшалот посадил Саладена в сумку, и они вышли.
   Ренье внимательно посмотрел на приемного отца, взял стул и сел рядом.
   – Теперь мы одни, – произнес он.
   Архитектор молчал. Художник взял его за руку. Его пугало поведение Винсента.
   – Пожалуйста, отец, скажите что-нибудь, – попросил молодой человек. – Что с вами?
   – Со мной все в порядке, – повторил архитектор. Через несколько мгновений он добавил:
   – Какое-то время я считал, что мы можем быть счастливы.
   – Значит, все же что-то произошло. Случилось несчастье? – с тревогой в голосе спрашивал Ренье.
   – Она еще ребенок, – медленно произнес Винсент. – Я ничего ей не сказал. Разве я мог доверить ей мою тайну? Она же совсем ребенок, и она в опасности... да, да, может случиться несчастье...
   – Вы говорите об Ирен? – спросил Ренье с дрожью в голосе.
   Архитектор дважды провел ладонью по лбу.
   – Ирен! – прошептал он. – Это моя, моя ошибка! Счастье было в моих руках.
   Внезапно Винсент встал, подошел к картине из галереи Биффи и разорвал покрывало, под которым находилось полотно.
   Художник тоже встал и приблизился к Винсенту. Он не осмеливался больше приставать к приемному отцу с расспросами. Сердце молодого человека сжалось от тоскливого предчувствия надвигающейся беды.
   Некоторое время архитектор молча смотрел на картину.
   Наконец он произнес:
   – Я это видел. И это – ужасно... Ужасно!
   Ренье охватило беспокойство. Он подумал, что Карпантье помешался.
   – Отец, эта трагедия разыгралась далеко отсюда, причем очень давно, – робко заметил художник.
   В ответ Винсент Карпантье произнес лишь одно слово:
   – Вчера!
   Он попытался задернуть картину покрывалом, но ткань за что-то зацепилась, и половина полотна по-прежнему оставалась открытой. На ней был изображен молодой человек – убийца.
   – Вчера! – повторил архитектор, дрожа как осиновый лист. – Это он! Он выглядит точно так же! Его преступление спасло мне жизнь.
   Он покачнулся и упал бы, не подхвати его Ренье под руку.
   – Уведи меня отсюда, – попросил архитектор, взгляд которого был прикован к картине. – Я больше не хочу видеть этого человека. Он дважды пытался... Пуля... Яд... Нож. Да, нож – это надежнее, нож его не подведет. Он убьет меня.
   При помощи художника Винсент добрался до стула: он едва держался на ногах. Архитектор казался Ренье совершенно изнуренным и больным.
   Посидев некоторое время неподвижно, Винсент Карпантье наконец собрался с силами.
   – Послушай, сынок, теперь у Ирен есть только ты, – сказал он упавшим голосом. – Не суди ее строго: она всего лишь девочка, бедная маленькая девочка. Поклянись мне, что будешь защищать ее!
   – Отец, неужели вам действительно нужна эта клятва? Разве Ирен не принадлежит мне? Разве мы с ней – не одно целое?
   – Да, ты прав. Она принадлежит тебе, потому что я ее тебе отдаю.
   Винсент указал пальцем на пакет, который он, войдя, положил на стол.
   – Там – все, чем я владею, – произнес архитектор, – все мои деньги и ценные бумаги. Теперь мне ничего не нужно.
   – Ради Бога, объяснитесь же наконец! – вскричал молодой человек. – Вы просто не представляете себе, какие мысли лезут мне в голову и как вы заставляете меня страдать!
   – Страдать! – хмыкнул Винсент. – Знаешь, сколько мне пришлось выстрадать? Я и не предполагал, что страдание может быть таким глубоким... Впрочем, в ближайшем будущем меня ждут еще более тяжкие испытания. Я должен уехать. Выражаясь более точно, я должен бежать. Моя жизнь находится под угрозой. Мне грозит смертельная опасность, Ренье!
   – Но кто вам угрожает? – спросил потрясенный художник.
   – Он! – ответил архитектор, показав на картину из галереи Биффи. – Убийца! Я видел его. Говорю тебе, я это видел! Вчера!
   Ренье опустил глаза. Он все более и более убеждался в том, что его отец сошел с ума.
   Судя по всему, Винсент Карпантье догадался, о чем думает молодой человек, потому что он крепко сжал его руку и отчетливо произнес:
   – Посмотри на меня. Не бойся, с головой у меня все в порядке. Да, я странно выгляжу, я не похож на тех, кто живет и надеется. Это потому, что я приговорен к смерти. Я ничего от тебя не утаю: ты должен знать все. Однажды я продал наш покой. Я променял его на несбыточную мечту. Мое безумие длилось целых шесть лет. Но вчера я очнулся. Я понял, что все эти годы я провел в бреду. Что ж, это первый шаг на пути к благоразумию. Я расскажу тебе все. Но сначала нам надо устроить наши дела.
   Сунув руку в карман своего редингота, архитектор достал оттуда бумажник. Затем он раскрыл его, вытащил пачку купюр и протянул ее молодому человеку.
   – Это понадобится ей, и тебе тоже; возможно, когда-нибудь ты поможешь мне, – добавил он.
   Винсент замолчал. Ренье терпеливо ждал. Наконец, через пару минут Карпантье спросил:
   – Ты очень любишь ее, не так ли?
   – Вы еще спрашиваете! – воскликнул художник. Кивнув головой, архитектор задал еще один вопрос:
   – Ты когда-нибудь видел полковника Боццо-Корона?
   – Да, но... – начал было Ренье.
   – Я вспомнил... Он приходил сюда. Вскоре, я думаю, ты снова увидишь его, – чуть слышно произнес Винсент, – и ты его узнаешь. Не смотри на меня так: повторяю, я в своем уме. Мои слова кажутся тебе странными, и это естественно, потому что речь идет о неслыханных вещах. Рок просто издевается надо мной. Всякий раз, когда я хочу отвлечься, когда я пытаюсь забыть об этом, я чувствую его железную руку на своем плече... Ты тоже послужил судьбе, когда написал копию с той картины из галереи Биффи. Ты сыграл на руку злой судьбе, когда рассказал мне о той ночи, которую ты провел в Сартене. Помнишь, как я тебя тогда слушал? Эта чертова легенда правдива.
   Понимаешь, этот человек живет вечно. Он постоянно воскресает, он словно птица Феникс, восстающая из пепла. Ты узнаешь полковника, хотя ты видел его всего один раз.
   – Отец, я верю, что вы в полном рассудке, – сказал Ренье. – Но почему вы говорите со мной загадками?
   Винсент застывшим взглядом смотрел куда-то в пустоту. Молодой человек поежился. Ренье стало не по себе.
   – Мой пес, мой Цезарь умер, – прошептал архитектор. – Пуля раздробила розетку, которая поддерживает занавески моего алькова. Постоянно будь готов к отъезду. Я еду далеко, так далеко, насколько это возможно. Ты привезешь ко мне Ирен. Я вверяю тебе ее судьбу. Когда я буду знать, когда буду уверен, что вы оба находитесь в безопасности, Я начну войну. Я буду воевать в одиночку, понимаешь? «Охотники за Сокровищами» не имеют права. Что касается меня, то я его имею. Человек, в руках которого такое огромное богатство, может сделать столько добра, что в своем величии уподобится самому Богу!
   Винсент встал и гордо расправил плечи. Художник совсем растерялся: ведь отец коснулся его слабого места – воспоминаний о ночи, проведенной в Сартене. Он по-прежнему ждал слов, которые прольют свет на все сказанное Винсентом Карпантье.
   Вдруг архитектор посмотрел на часы и сказал:
   – Ты узнаешь все. Ты будешь единственным человеком, который знает мою тайну. У ворот стоит фиакр. Садись в него и езжай на станцию, которая находится на улице Нотр-Дам-де-Виктуар. Ты понял? Именно на эту станцию, и не на какую-нибудь другую. Там ты закажешь мне место в экипаже до Страсбурга – на мое имя – и заплатишь задаток. Ступай. Я буду ждать тебя здесь. Когда ты вернешься, я все тебе расскажу.

XXXVII
ГРОЗА

   Ренье пришлось подчиниться. Винсент Карпантье остался в мастерской один. Он поставил табурет перед картиной из галереи Биффи, снял закрывавшее ее покрывало и сел. Архитектор принялся внимательно разглядывать обоих участников трагедии, запечатленной на холсте. Он не мог оторвать от полотна глаз. Сцена сама по себе была ужасной, но казалось, что взору Винсента открывается что-то более страшное, чем изображение на картине.
   Долгое время архитектор сидел молча. Наконец он чуть слышно произнес:
   – Ренье похож на графа Жюлиана.
   Прошло пятнадцать минут. Каждая секунда ожидания причиняла Винсенту мучительную боль. Он устал смотреть на картину: его покрасневшие глаза уже начали слезиться. Архитектор по-прежнему сидел на табурете, обхватив голову руками.