Страница:
Честити Зевнула, несколько обескураженная собственным ожесточением, совсем ей не свойственным. Оставив письмо на секретере с намерением передать его утром дворецкому Пруденс, она вернулась в постель и довольно быстро заснула.
В убогой комнатушке было холодно, несмотря на жалкий огонек, лизавший угли в очаге. Прямо на полу лежал соломенный тюфяк, на котором молча корчилась женщина, стоически выдерживая то, через что ей уже пришлось пройти шесть раз.
Дуглас Фаррел закончил осмотр и выпрямился.
– Посвети-ка мне, Элли, – тихо попросил он.
Девочка, на вид не старше восьми лет, поспешно приблизилась, высоко подняв огарок свечи, как просил доктор, но отвернулась, не в силах смотреть на мучения матери.
– Ты вскипятила воду? – спросил Дуглас все тем же мягким тоном, ощупывая вздувшийся живот женщины.
– Чарли кипятит, – ответила девочка. – Мама поправится, да, доктор?
– Твоя мама знает, что делает, – отозвался он. Женщина дернулась, и его руки переместились к ее судорожно разведенным бедрам. – Крепче держи свечку, Элли.
Женщина вскрикнула – впервые за все время ее тело содрогнулось, и покрытый кровавой слизью комочек скользнул в подставленные ладони доктора. Действуя быстро и умело, он прочистил носоглотку младенца. Раздался тоненький плач, и синюшное тельце стало приобретать розовый оттенок.
– Мальчик, миссис Джонс, – уведомил Дуглас, перерезав пуповину и положив ребенка на грудь матери. – Мелковатый, но здоровенький.
Женщина перевела опустошенный от изнеможения взгляд на младенца, затем опытным движением сунула в крошечный ротик сосок.
– Надеюсь, у меня есть молоко, – вымолвила она.
Дуглас вымыл руки в тазике с холодной водой – горячая предназначалась для матери с ребенком. В доме слишком мало топлива, чтобы вскипятить больше одного ведра.
– Я пришлю к вам повитуху, – сказал он.
– Не надо, доктор. Мы справимся, – слабо возразила женщина. – Элли поможет прибраться. Ни к чему беспокоить повитуху.
Дуглас не стал спорить. В доме не было денег, чтобы оплатить услуги повитухи, а старшая дочь приобрела достаточный опыт, чтобы помочь матери. Он склонился над женщиной, потрогал ее лоб и повернулся к Элли:
– Если будет лихорадка, сразу же посылай за мной. Поняла?
Девочка энергично закивала:
– Да, доктор.
Он взял ее за руку, вложил в ладошку монету и крепко сжал пальцы девочки.
– Купи свечи, ведро угля и молоко для своей мамы, – проговорил он. – Только не показывай деньги своему па.
Элли торжественно кивнула, спрятав стиснутый кулачок в складках рваной юбки. Дуглас потрепал ее по плечу и, пригнув голову, шагнул в низкий дверной проем, отделявший заднюю комнату от передней. Комната выглядела ничуть не лучше той, где он только что побывал. На полу валялись кучи тряпья, служившие домочадцам постелями. Единственным предметом мебели был колченогий стул у очага, где на скудном огне грелась кастрюля с водой, за которой присматривал мальчуган лет пяти. Впрочем, он мог быть и старше, учитывая его хилое сложение.
– Где твой папа, Чарли?
– В пивной, – отозвался мальчик, уставившись на воду с таким видом, словно пытался заставить ее закипеть скорее.
– Сбегай и скажи ему, что у тебя родился братик, – велел мальчику Дуглас, снимая кастрюлю с огня.
– Он, наверное, пьяный, – равнодушно промолвил мальчик.
– Передай ему, чтобы пришел сюда. Скажи, что я велел. – В голосе доктора впервые зазвучали строгие нотки, которые подействовали на мальчика, и он поднялся.
– Он меня прибьет, – пожаловался мальчик, все еще не двигаясь с места.
– Нет, если ты увернешься, – отрезал доктор. – Такому проворному мальчугану, как ты, ничего не стоит увернуться от пьяного. Уж я то знаю.
Слабая улыбка осветила чумазое личико.
– Ладно, доктор, – согласился он и направился к двери. – Как мама?
– Прекрасно, и ребенок тоже, – ответил Дуглас. – Я отнесу воду Элли, а ты беги за отцом.
Мальчик выскочил на улицу и припустил бегом по булыжной мостовой, сверкая босыми пятками.
Дуглас отнес воду в заднюю комнату, объяснил девочке, что делать дальше, и вышел из дома, застегивая на ходу пальто.
Задержавшись на пороге, он поднял воротник и огляделся по сторонам, натягивая перчатки. Из пивной в конце улицы показался Дэниел Джонс, опухший и растрепанный, с налитыми кровью глазами. Дуглас подождал, пока мужчина побрел к дому в сопровождении Чарли, державшегося чуть поодаль от отца, затем пошел своей дорогой. Дэниел считался неплохим человеком и, напившись, приходил в плаксивое состояние, не проявляя склонности к насилию. Скорее всего он будет доволен появлению на свет еще одного ребенка, особенно не задумываясь, что тот нуждается в хлебе насущном, как и другие дети, которым он дал жизнь.
По пути в свой кабинет на задворках больницы Святой Марии Дуглас зашел к миссис Бидл. Она встретила его со своей обычной сердечностью.
. – Замерзли, доктор? Где вы были?
– Принимал роды, – ответил он. – Помог появиться на свет еще одному озорнику.
– Вот и славно, – улыбнулась пожилая женщина. – Хорошо, что зашли. Утром доставили пару писем на ваше имя. – Она потянулась к полке позади прибавка и передала ему почту.
Пробормотав слова благодарности, Дуглас пожелал ей доброго утра и вышел из теплого помещения в холодный серый день, вертя в руках письма. Одно от матери. Почерк на другом конверте из плотной глянцевой бумаги также оказался знакомым. Ответ из брачного агентства.
Дуглас сунул оба письма в карман пальто и быстро зашагал к своей приемной, занимавшей полуподвальное помещение в двухэтажном доме за церковью. Как обычно, в передней теснились женщины с детьми, шмыгавшими простуженными носами. Несмотря на теплившийся в очаге огонь, в комнате стоял сумрак и холод. Дуглас приветствовал каждого пациента по имени, подбросил в огонь угля и зажег свечи. Открыв дверь в свой кабинет, он повернулся к женщине с младенцем на руках и карапузом, цеплявшимся за ее фартук.
– Входите, миссис Гуд. Что-нибудь с Тимми?
– Ох, доктор, он весь покрылся сыпью. – Она дернула за ухо почесывающегося малыша. – Прекрати сейчас же, кому говорят. – Ребенок захныкал. Женщина устало вздохнула. – Все время чешется. Ничего не могу с ним поделать.
Дуглас сел за исцарапанный стол, служивший ему рабочим местом.
– Давай-ка посмотрим, что у тебя здесь, Тимми. – Он осмотрел воспаленную кожу мальчика и потянулся за банкой, стоявшей на полке. – Накладывайте эту мазь трижды в день, миссис Гуд. Думаю, кожа скоро очистится, но приведите его ко мне через неделю.
– Спасибо, доктор. – Женщина опустила банку в объемистый карман передника. Затем нерешительно извлекла оттуда медную монетку. – Сколько я вам должна, доктор?
Монета, как заметил Дуглас, была достоинством в один пенни. Этого могло хватить на булку хлеба или пинту молока. Мазь стоила значительно дороже, но у людей есть своя гордость, даже если она их единственное достояние. Дуглас улыбнулся:
– Всего один пенни, миссис Гуд.
Женщина кивнула и положила монету на стол с сознанием исполненного долга.
– Спасибо, доктор. Пойдем, Тимми, и перестань чесаться. Дуглас откинулся на спинку стула и запустил пальцы в свои густые волосы, глядя на закрывшуюся за пациентами дверь. Затем сгреб со стола монетку и бросил в жестяную коробку. Она звякнула, присоединившись к кучке таких же медных пенни, лежавших на дне.
За дверью кабинета заплакал младенец. Дуглас отодвинул стул и поднялся, чтобы пригласить следующего пациента.
Прием затянулся надолго и, как всегда, принес ему немало огорчений. Он не мог помочь всем. Многие из его пациентов страдали хроническими заболеваниями, сопутствующими бедности, и хотя лекарства могли облегчить их жизнь, он не мог обеспечить всех нуждающихся бесплатными лекарствами. Измученный и опустошенный, Дуглас запер дверь и направился домой, на Кромвель-роуд, где снимал комнату в пансионе.
Когда он отворил дверь пансиона и шагнул в темный узкий коридор, в нос ударил привычный запах вареной капусты и рыбьих голов.
Из кухни высунулась хозяйка:
– Добрый вечер, доктор. Вы сегодня припозднились. Боюсь, как бы ужин не остыл.
– И я тоже, миссис Харрис, и я тоже, – пробормотал Дуглас, направляясь к лестнице. – Я спущусь через минуту.
– Я накрыла вам в гостиной, – сообщила она. – Сегодня на ужин рыба.
– Неужели? – буркнул он себе под нос, поднимаясь по покрытым истертым линолеумом ступенькам.
– Может, послать Колина в «Красного льва» за пивом, доктор? – донесся до него снизу голос миссис Харрис.
Дуглас представил себе холодную рыбу с водянистым картофельным пюре и вареной капустой и полез в карман. Спустившись вниз, он вручил хозяйке трехпенсовую монету.
– Одну пинту, если вас не затруднит, миссис Харрис.
– Хорошо, доктор. – Она скрылась в кухне, громко окликая своего сына.
Дуглас поднялся к себе в комнату и снял верхнюю одежду. Ванная, обычно занятая другими жильцами, в кои-то веки оказалась свободной. Он вымыл лицо и руки, причесал волосы и спустился в гостиную, где его ждал ужин.
Как он и опасался, рыба оказалась жесткой и безвкусной. Механически жуя, Дуглас вскрыл письмо от матери и обнаружил среди исписанных листков банковский чек на сто фунтов. Приложенная к нему записка гласила: «Уверена, ты употребишь его на доброе дело. Фергюс сказал, что это проценты с вклада».
Дуглас сложил чек и сунул его в нагрудный карман. Семейный банкир Фергюс не имел обыкновения выдавать своим клиентам стофунтовые чеки, даже при наличии солидного вклада, о чем в данном случае не могло быть и речи. В свое время отец Дугласа создал трастовый фонд на образование сына. Мать имела пожизненный доход, обеспечивавший ей безбедную жизнь. Сестры вышли замуж за состоятельных людей и обзавелись детьми, требовавшими постоянных расходов. Предполагалось, что Дуглас обеспечит себе и жене достойное существование, продолжив практику отца.
Дуглас откинулся на спинку стула, выбивая пальцами дробь по поверхности стола, покрытого заляпанной скатертью. Отказавшись от практики, Приносившей немалый доход, ради клиники, которая поглотила все его средства, он потерял Марианну и обрек себя на жизнь в нужде, хотя и делал все возможное, чтобы скрыть подобный факт от своей чересчур заботливой матери. Не слишком успешно, если судить по банковскому чеку. Как похоже на нее – прислать ему чек, обставив свой подарок таким образом, что он не мог отказаться.
Он обратился к письму. Оно содержало пять страниц, исписанных убористым почерком, полных новостей о его сестрах и их многочисленном потомстве, а также иронических замечаний в адрес соседей, перемежавшихся советами, направленными на достижение благополучия Дугласа.
Дуглас сделал глоток эля и тихо рассмеялся. Интересно, что сказала бы мать, если бы увидела его сейчас в убогом пансионе, поглощающего холодную, недожаренную рыбу в конце немыслимо долгого рабочего дня. Сейчас она, наверное, сидит в их элегантном доме на Принс-стрит в Эдинбурге и составляет меню на завтра, если не играет с друзьями в бридж, или наставляет одну из своих дочерей, как воспитывать детей и вести домашнее хозяйство.
Не то чтобы Дуглас не любил свою мать. Совсем наоборот. Но леди Фаррел была настоящей гранд-дамой старой закваски, исповедовавшей строгие викторианские принципы. Она подарила супругу – известному в светских кругах врачу – семерых детей, последний из которых оказался долгожданным сыном. Оставшись одна после смерти мужа, почившего в сорок лет, она посвятила себя воспитанию детей и добилась того, что ни один из них не чувствовал себя обделенным родительским вниманием. Дочери благоговели перед ней. Только сыну удалось стряхнуть с себя оковы материнской любви и пойти собственным путем. Правда, не без помощи обмана.
Дуглас сложил письмо и сунул его в конверт, озабоченно хмурясь. Нужно срочно написать деликатный и осторожный ответ, чтобы мать и дальше оставалась в неведении относительно истинных обстоятельств его жизни и работы. Если она узнает правду, то сердечный приступ – самое меньшее, чего можно ожидать. Дуглас имел собственную теорию насчет здоровья матери, но независимо от того, верил он в ее болезни или нет, они оставались мощным оружием в ее арсенале.
Он задумчиво покачал головой. Мать никогда не понимала, почему он отказался от предначертанной ему судьбы, оставив прибыльную практику, которая принесла его отцу рыцарское звание и обеспечила семейству Фаррелов высокое положение в общественной иерархии Эдинбурга. Она стоически перенесла разрыв его помолвки с Марианной, но при первом упоминании о том, что ее сын собирается начать практику в Лондоне, слегла в постель на целую неделю, а сестры отчаянно умоляли Дугласа никуда не уезжать, пытаясь удержать его у ложа матери. Он сопротивлялся с мрачным упорством и, как утверждали сестры, с полным отсутствием сочувствия. Последнее не соответствовало истине. Дуглас знал, что они никогда его не поймут и объяснять им бесполезно.
Вздохнув, он взял второй конверт, вскрыл его столовым ножом и прочитал дважды короткое и очень деловое послание. Дуглас задумался, похлопывая сложенным листком по ладони. Вряд ли его написала закутанная в вуаль дама, с которой он встретился в Национальной галерее. В письме не содержалось даже намека на осуждение или моральное превосходство – просто список четких указаний, как и предполагалось в их соглашении. Личные пристрастия не должны присутствовать в делах, и отрадно сознавать, что, кто бы ни стоял за брачным агентством, он свое место знает. Жаль только, что они не позаботились внушить такую простую истину своим сотрудницам. Пожалуй, ему следует черкнуть пару строк в «Леди Мейфэра» и уведомить редакцию, что он думает о крайне непрофессиональном поведении их представительницы. Едва ли ему удастся встретиться с кем-нибудь из издателей лично, чтобы выразить свое неудовольствие.
Дуглас еще раз перечитал письмо. Похоже, брачное агентство разработало для него план. Звучит неплохо: дама с белой гвоздикой, прием в частном доме с престижным адресом на Манчестер-сквер. По-деловому, но с полным соблюдением анонимности, как и было обещано.
Он оглядел комнату, задержав взгляд на пожелтевших тюлевых занавесках, засаленных салфетках на спинках кресел и заляпанной скатерти. Итак, ставки сделаны, игра началась. Пора переезжать. Джентльмен, который посещает приемы достопочтенной мисс Честити Дункан, проживающей на Манчестер-сквер, не может жить в пансионе миссис Харрис на Кромвель-роуд.
Банковский чек зашуршал у него в кармане, когда Дуглас отодвинул стул, вставая. Пожалуй, присланные деньги и вправду пойдут на благое дело, даже с точки зрения леди Фаррел.
Глава 4
В убогой комнатушке было холодно, несмотря на жалкий огонек, лизавший угли в очаге. Прямо на полу лежал соломенный тюфяк, на котором молча корчилась женщина, стоически выдерживая то, через что ей уже пришлось пройти шесть раз.
Дуглас Фаррел закончил осмотр и выпрямился.
– Посвети-ка мне, Элли, – тихо попросил он.
Девочка, на вид не старше восьми лет, поспешно приблизилась, высоко подняв огарок свечи, как просил доктор, но отвернулась, не в силах смотреть на мучения матери.
– Ты вскипятила воду? – спросил Дуглас все тем же мягким тоном, ощупывая вздувшийся живот женщины.
– Чарли кипятит, – ответила девочка. – Мама поправится, да, доктор?
– Твоя мама знает, что делает, – отозвался он. Женщина дернулась, и его руки переместились к ее судорожно разведенным бедрам. – Крепче держи свечку, Элли.
Женщина вскрикнула – впервые за все время ее тело содрогнулось, и покрытый кровавой слизью комочек скользнул в подставленные ладони доктора. Действуя быстро и умело, он прочистил носоглотку младенца. Раздался тоненький плач, и синюшное тельце стало приобретать розовый оттенок.
– Мальчик, миссис Джонс, – уведомил Дуглас, перерезав пуповину и положив ребенка на грудь матери. – Мелковатый, но здоровенький.
Женщина перевела опустошенный от изнеможения взгляд на младенца, затем опытным движением сунула в крошечный ротик сосок.
– Надеюсь, у меня есть молоко, – вымолвила она.
Дуглас вымыл руки в тазике с холодной водой – горячая предназначалась для матери с ребенком. В доме слишком мало топлива, чтобы вскипятить больше одного ведра.
– Я пришлю к вам повитуху, – сказал он.
– Не надо, доктор. Мы справимся, – слабо возразила женщина. – Элли поможет прибраться. Ни к чему беспокоить повитуху.
Дуглас не стал спорить. В доме не было денег, чтобы оплатить услуги повитухи, а старшая дочь приобрела достаточный опыт, чтобы помочь матери. Он склонился над женщиной, потрогал ее лоб и повернулся к Элли:
– Если будет лихорадка, сразу же посылай за мной. Поняла?
Девочка энергично закивала:
– Да, доктор.
Он взял ее за руку, вложил в ладошку монету и крепко сжал пальцы девочки.
– Купи свечи, ведро угля и молоко для своей мамы, – проговорил он. – Только не показывай деньги своему па.
Элли торжественно кивнула, спрятав стиснутый кулачок в складках рваной юбки. Дуглас потрепал ее по плечу и, пригнув голову, шагнул в низкий дверной проем, отделявший заднюю комнату от передней. Комната выглядела ничуть не лучше той, где он только что побывал. На полу валялись кучи тряпья, служившие домочадцам постелями. Единственным предметом мебели был колченогий стул у очага, где на скудном огне грелась кастрюля с водой, за которой присматривал мальчуган лет пяти. Впрочем, он мог быть и старше, учитывая его хилое сложение.
– Где твой папа, Чарли?
– В пивной, – отозвался мальчик, уставившись на воду с таким видом, словно пытался заставить ее закипеть скорее.
– Сбегай и скажи ему, что у тебя родился братик, – велел мальчику Дуглас, снимая кастрюлю с огня.
– Он, наверное, пьяный, – равнодушно промолвил мальчик.
– Передай ему, чтобы пришел сюда. Скажи, что я велел. – В голосе доктора впервые зазвучали строгие нотки, которые подействовали на мальчика, и он поднялся.
– Он меня прибьет, – пожаловался мальчик, все еще не двигаясь с места.
– Нет, если ты увернешься, – отрезал доктор. – Такому проворному мальчугану, как ты, ничего не стоит увернуться от пьяного. Уж я то знаю.
Слабая улыбка осветила чумазое личико.
– Ладно, доктор, – согласился он и направился к двери. – Как мама?
– Прекрасно, и ребенок тоже, – ответил Дуглас. – Я отнесу воду Элли, а ты беги за отцом.
Мальчик выскочил на улицу и припустил бегом по булыжной мостовой, сверкая босыми пятками.
Дуглас отнес воду в заднюю комнату, объяснил девочке, что делать дальше, и вышел из дома, застегивая на ходу пальто.
Задержавшись на пороге, он поднял воротник и огляделся по сторонам, натягивая перчатки. Из пивной в конце улицы показался Дэниел Джонс, опухший и растрепанный, с налитыми кровью глазами. Дуглас подождал, пока мужчина побрел к дому в сопровождении Чарли, державшегося чуть поодаль от отца, затем пошел своей дорогой. Дэниел считался неплохим человеком и, напившись, приходил в плаксивое состояние, не проявляя склонности к насилию. Скорее всего он будет доволен появлению на свет еще одного ребенка, особенно не задумываясь, что тот нуждается в хлебе насущном, как и другие дети, которым он дал жизнь.
По пути в свой кабинет на задворках больницы Святой Марии Дуглас зашел к миссис Бидл. Она встретила его со своей обычной сердечностью.
. – Замерзли, доктор? Где вы были?
– Принимал роды, – ответил он. – Помог появиться на свет еще одному озорнику.
– Вот и славно, – улыбнулась пожилая женщина. – Хорошо, что зашли. Утром доставили пару писем на ваше имя. – Она потянулась к полке позади прибавка и передала ему почту.
Пробормотав слова благодарности, Дуглас пожелал ей доброго утра и вышел из теплого помещения в холодный серый день, вертя в руках письма. Одно от матери. Почерк на другом конверте из плотной глянцевой бумаги также оказался знакомым. Ответ из брачного агентства.
Дуглас сунул оба письма в карман пальто и быстро зашагал к своей приемной, занимавшей полуподвальное помещение в двухэтажном доме за церковью. Как обычно, в передней теснились женщины с детьми, шмыгавшими простуженными носами. Несмотря на теплившийся в очаге огонь, в комнате стоял сумрак и холод. Дуглас приветствовал каждого пациента по имени, подбросил в огонь угля и зажег свечи. Открыв дверь в свой кабинет, он повернулся к женщине с младенцем на руках и карапузом, цеплявшимся за ее фартук.
– Входите, миссис Гуд. Что-нибудь с Тимми?
– Ох, доктор, он весь покрылся сыпью. – Она дернула за ухо почесывающегося малыша. – Прекрати сейчас же, кому говорят. – Ребенок захныкал. Женщина устало вздохнула. – Все время чешется. Ничего не могу с ним поделать.
Дуглас сел за исцарапанный стол, служивший ему рабочим местом.
– Давай-ка посмотрим, что у тебя здесь, Тимми. – Он осмотрел воспаленную кожу мальчика и потянулся за банкой, стоявшей на полке. – Накладывайте эту мазь трижды в день, миссис Гуд. Думаю, кожа скоро очистится, но приведите его ко мне через неделю.
– Спасибо, доктор. – Женщина опустила банку в объемистый карман передника. Затем нерешительно извлекла оттуда медную монетку. – Сколько я вам должна, доктор?
Монета, как заметил Дуглас, была достоинством в один пенни. Этого могло хватить на булку хлеба или пинту молока. Мазь стоила значительно дороже, но у людей есть своя гордость, даже если она их единственное достояние. Дуглас улыбнулся:
– Всего один пенни, миссис Гуд.
Женщина кивнула и положила монету на стол с сознанием исполненного долга.
– Спасибо, доктор. Пойдем, Тимми, и перестань чесаться. Дуглас откинулся на спинку стула и запустил пальцы в свои густые волосы, глядя на закрывшуюся за пациентами дверь. Затем сгреб со стола монетку и бросил в жестяную коробку. Она звякнула, присоединившись к кучке таких же медных пенни, лежавших на дне.
За дверью кабинета заплакал младенец. Дуглас отодвинул стул и поднялся, чтобы пригласить следующего пациента.
Прием затянулся надолго и, как всегда, принес ему немало огорчений. Он не мог помочь всем. Многие из его пациентов страдали хроническими заболеваниями, сопутствующими бедности, и хотя лекарства могли облегчить их жизнь, он не мог обеспечить всех нуждающихся бесплатными лекарствами. Измученный и опустошенный, Дуглас запер дверь и направился домой, на Кромвель-роуд, где снимал комнату в пансионе.
Когда он отворил дверь пансиона и шагнул в темный узкий коридор, в нос ударил привычный запах вареной капусты и рыбьих голов.
Из кухни высунулась хозяйка:
– Добрый вечер, доктор. Вы сегодня припозднились. Боюсь, как бы ужин не остыл.
– И я тоже, миссис Харрис, и я тоже, – пробормотал Дуглас, направляясь к лестнице. – Я спущусь через минуту.
– Я накрыла вам в гостиной, – сообщила она. – Сегодня на ужин рыба.
– Неужели? – буркнул он себе под нос, поднимаясь по покрытым истертым линолеумом ступенькам.
– Может, послать Колина в «Красного льва» за пивом, доктор? – донесся до него снизу голос миссис Харрис.
Дуглас представил себе холодную рыбу с водянистым картофельным пюре и вареной капустой и полез в карман. Спустившись вниз, он вручил хозяйке трехпенсовую монету.
– Одну пинту, если вас не затруднит, миссис Харрис.
– Хорошо, доктор. – Она скрылась в кухне, громко окликая своего сына.
Дуглас поднялся к себе в комнату и снял верхнюю одежду. Ванная, обычно занятая другими жильцами, в кои-то веки оказалась свободной. Он вымыл лицо и руки, причесал волосы и спустился в гостиную, где его ждал ужин.
Как он и опасался, рыба оказалась жесткой и безвкусной. Механически жуя, Дуглас вскрыл письмо от матери и обнаружил среди исписанных листков банковский чек на сто фунтов. Приложенная к нему записка гласила: «Уверена, ты употребишь его на доброе дело. Фергюс сказал, что это проценты с вклада».
Дуглас сложил чек и сунул его в нагрудный карман. Семейный банкир Фергюс не имел обыкновения выдавать своим клиентам стофунтовые чеки, даже при наличии солидного вклада, о чем в данном случае не могло быть и речи. В свое время отец Дугласа создал трастовый фонд на образование сына. Мать имела пожизненный доход, обеспечивавший ей безбедную жизнь. Сестры вышли замуж за состоятельных людей и обзавелись детьми, требовавшими постоянных расходов. Предполагалось, что Дуглас обеспечит себе и жене достойное существование, продолжив практику отца.
Дуглас откинулся на спинку стула, выбивая пальцами дробь по поверхности стола, покрытого заляпанной скатертью. Отказавшись от практики, Приносившей немалый доход, ради клиники, которая поглотила все его средства, он потерял Марианну и обрек себя на жизнь в нужде, хотя и делал все возможное, чтобы скрыть подобный факт от своей чересчур заботливой матери. Не слишком успешно, если судить по банковскому чеку. Как похоже на нее – прислать ему чек, обставив свой подарок таким образом, что он не мог отказаться.
Он обратился к письму. Оно содержало пять страниц, исписанных убористым почерком, полных новостей о его сестрах и их многочисленном потомстве, а также иронических замечаний в адрес соседей, перемежавшихся советами, направленными на достижение благополучия Дугласа.
Дуглас сделал глоток эля и тихо рассмеялся. Интересно, что сказала бы мать, если бы увидела его сейчас в убогом пансионе, поглощающего холодную, недожаренную рыбу в конце немыслимо долгого рабочего дня. Сейчас она, наверное, сидит в их элегантном доме на Принс-стрит в Эдинбурге и составляет меню на завтра, если не играет с друзьями в бридж, или наставляет одну из своих дочерей, как воспитывать детей и вести домашнее хозяйство.
Не то чтобы Дуглас не любил свою мать. Совсем наоборот. Но леди Фаррел была настоящей гранд-дамой старой закваски, исповедовавшей строгие викторианские принципы. Она подарила супругу – известному в светских кругах врачу – семерых детей, последний из которых оказался долгожданным сыном. Оставшись одна после смерти мужа, почившего в сорок лет, она посвятила себя воспитанию детей и добилась того, что ни один из них не чувствовал себя обделенным родительским вниманием. Дочери благоговели перед ней. Только сыну удалось стряхнуть с себя оковы материнской любви и пойти собственным путем. Правда, не без помощи обмана.
Дуглас сложил письмо и сунул его в конверт, озабоченно хмурясь. Нужно срочно написать деликатный и осторожный ответ, чтобы мать и дальше оставалась в неведении относительно истинных обстоятельств его жизни и работы. Если она узнает правду, то сердечный приступ – самое меньшее, чего можно ожидать. Дуглас имел собственную теорию насчет здоровья матери, но независимо от того, верил он в ее болезни или нет, они оставались мощным оружием в ее арсенале.
Он задумчиво покачал головой. Мать никогда не понимала, почему он отказался от предначертанной ему судьбы, оставив прибыльную практику, которая принесла его отцу рыцарское звание и обеспечила семейству Фаррелов высокое положение в общественной иерархии Эдинбурга. Она стоически перенесла разрыв его помолвки с Марианной, но при первом упоминании о том, что ее сын собирается начать практику в Лондоне, слегла в постель на целую неделю, а сестры отчаянно умоляли Дугласа никуда не уезжать, пытаясь удержать его у ложа матери. Он сопротивлялся с мрачным упорством и, как утверждали сестры, с полным отсутствием сочувствия. Последнее не соответствовало истине. Дуглас знал, что они никогда его не поймут и объяснять им бесполезно.
Вздохнув, он взял второй конверт, вскрыл его столовым ножом и прочитал дважды короткое и очень деловое послание. Дуглас задумался, похлопывая сложенным листком по ладони. Вряд ли его написала закутанная в вуаль дама, с которой он встретился в Национальной галерее. В письме не содержалось даже намека на осуждение или моральное превосходство – просто список четких указаний, как и предполагалось в их соглашении. Личные пристрастия не должны присутствовать в делах, и отрадно сознавать, что, кто бы ни стоял за брачным агентством, он свое место знает. Жаль только, что они не позаботились внушить такую простую истину своим сотрудницам. Пожалуй, ему следует черкнуть пару строк в «Леди Мейфэра» и уведомить редакцию, что он думает о крайне непрофессиональном поведении их представительницы. Едва ли ему удастся встретиться с кем-нибудь из издателей лично, чтобы выразить свое неудовольствие.
Дуглас еще раз перечитал письмо. Похоже, брачное агентство разработало для него план. Звучит неплохо: дама с белой гвоздикой, прием в частном доме с престижным адресом на Манчестер-сквер. По-деловому, но с полным соблюдением анонимности, как и было обещано.
Он оглядел комнату, задержав взгляд на пожелтевших тюлевых занавесках, засаленных салфетках на спинках кресел и заляпанной скатерти. Итак, ставки сделаны, игра началась. Пора переезжать. Джентльмен, который посещает приемы достопочтенной мисс Честити Дункан, проживающей на Манчестер-сквер, не может жить в пансионе миссис Харрис на Кромвель-роуд.
Банковский чек зашуршал у него в кармане, когда Дуглас отодвинул стул, вставая. Пожалуй, присланные деньги и вправду пойдут на благое дело, даже с точки зрения леди Фаррел.
Глава 4
Войдя в среду утром в комнату для завтраков, Честити поцеловала в щеку отца, сидевшего за столом с газетой, и расположилась напротив.
– Доброе утро, дорогая, – приветствовал он ее, отложив газету.
– Я хотела попросить тебя об одолжении, – бодро произнесла Честити, наливая себе кофе. – Вообще-то об очень большом одолжении, так что тебе придется подумать, прежде чем давать ответ.
Лорд Дункан бросил на дочь беспокойный взгляд.
– Что ты имеешь в виду?
– Сейчас объясню. – Она одарила его улыбкой, потянувшись за тостом. – Ты не передашь мне джем?
Он пододвинул к ней серебряную вазочку, потом с явным отвращением уставился на собственную тарелку, где остывала яичница.
– Ты должен ее съесть, – сурово произнесла Честити. – Мы не можем позволить себе больше дюжины яиц в неделю. А здесь целых два.
Отец вскинул на нее изумленный взгляд, но, увидев на губах дочери поддразнивающую усмешку, покачал головой.
– Нашла предмет для шуток! – проворчал он, снова принимаясь за вилку, однако Честити успела заметить в его глазах веселые искорки. – Если бы вы с сестрами не скрывали от меня истинное положение вещей, мы бы не оказались сейчас в такой нелепой ситуации.
Отец так часто повторял эту фразу, что она превратилась в своего рода заклинание.
– Не вижу ничего нелепого, – возразила Честити, щедро намазывая тост маслом. – У нас достаточно денег, чтобы безбедно жить, особенно теперь, когда не приходится содержать Кон и Пру. – Она тяжело вздохнула. – Ты не представляешь, во сколько они обходились.
– Я бы предпочел, чтобы ты не болтала всякий вздор за завтраком, – демонстративно уткнулся в газету лорд Дункан.
Улыбнувшись про себя, Честити откусила кусочек тоста и принялась с видимым удовольствием жевать. Ей не пришлось долго ждать. Отец внезапно поднял голову:
– Так что там насчет одолжения?
– Ах да, – кивнула она. – Дело в том, что сегодня среда. Отец бросил взгляд на титульную страницу газеты, словно хотел удостовериться в услышанном факте.
– И что с того?
– Если помнишь, по средам я устраиваю приемы, – пояснила Честити, – как и мама в свое время.
В его глазах отразилось недоумение.
– Я тебе мешаю?
– Нет, вовсе нет. Просто я бы попросила тебя уделить внимание моим гостям. Кон и Пру, разумеется, тоже будут.
Отец покачал головой:
– Ты же знаешь, что подобные вещи не для меня.
– Я же говорю, что прошу тебя об очень большом одолжении. – Честити налила ему кофе. – Мне нужно, чтобы ты помог мне с одной дамой. Вдовой из Италии. В Лондоне она никого не знает. И потом... я бы сказала, что она относится скорее к твоей возрастной категории, чем к нашей. От тебя требуется всего лишь провести с ней минут десять, чтобы выпить чашку чая.
– Чая! – возмутился отец. – Ты хочешь, чтобы я потратил такой прекрасный день, распивая чаи с иностранкой?
– Ну, начнем с того, что она не иностранка, – примирительно поведала Честити. – Она такая же англичанка, как мы с тобой, просто вышла замуж за итальянца. И если ты не хочешь чай, всегда найдется виски или херес. И наконец, чем таким уж важным ты собирался заняться в столь прекрасный день?
– Светские беседы с целым выводком праздных дамочек не соответствуют моим представлениям о приятном времяпрепровождении, – воспротивился лорд Дункан, решительно перевернув страницу газеты и с громким шелестом сложив ее вдвое.
Честити терпеливо ждала. Спустя минуту он выглянул из-за газеты и покорно вздохнул:
– Только десять минут?
– Спасибо, папа, ты просто прелесть, – обрадовалась она. – Все будет хорошо, обещаю. Да и что плохого может случиться за десять минут? Уверяю тебя, она приятная женщина, просто давно не была в Лондоне. Если бы ты помог ей освоиться...
– Позаботься, чтобы Дженкинс не забыл про виски. – Лорд Дункан снова уткнулся в газету.
– Непременно, – поднялась Честити. – Ты закончил? Сказать Мэдж, чтобы убирала со стола?
– Кто такая Мэдж? Новая горничная? – поинтересовался он. – То-то она показалась мне незнакомой.
– Одна из племянниц миссис Хадсон. Она поедет с нами в Ромзи на Рождество. – Честити направилась к двери.
– Ах да, Рождество. Надеюсь, вы устроите скромную вечеринку.
– Не совсем, – ответила Честити. – Пока приглашены только члены семьи. Но не исключено, что мы прихватим кого-нибудь еще.
– Рождественские приемы в загородном доме стоят недешево, – заметил лорд Дункан.
– Я подумывала о том, чтобы заложить Стаббса, – ввернула Честити, имея в виду картину Джорджа Стаббса, висевшую над стенным сейфом в кабинете.
Подавив смешок, она выскочила из комнаты, прежде чем отец успел отреагировать на ее шутку.
Посреди холла стоял Дженкинс с пачкой писем в руках.
– Приходил почтальон? Есть что-нибудь заслуживающее внимания? – осведомилась Честити.
Дворецкий изобразил приличествующее случаю изумление:
– Откуда мне знать, мисс Чес? Честити взяла у него почту.
– Мне отлично известно, Дженкинс, что ничто сколько-нибудь значительное не пройдет мимо вашего внимания. В доме от вас нет секретов.
– Вас послушать, мисс Чес, так я только и делаю, что сую нос в чужие дела, – отозвался Дженкинс с обиженным видом.
– Нет, конечно же, нет. – Она чмокнула дворецкого в щеку, с улыбкой наблюдая за румянцем, залившим его лицо. – Я хочу съездить в цветочный магазин за гвоздиками. Нужно устроить все, как обычно по средам.
– Будет сделано, мисс Чес. Полагаю, брачное агентство обзавелось новым клиентом?
– Совершенно верно. К трем часам мы ждем доктора] Фаррела, который спросит лорда Бакингема, а дама, для которой предназначается белая гвоздика, предпочитает, чтобы ее называли синьорина Делла Лука.
– На итальянский манер, как я понимаю.
– Да нет, – сморщила носик Честити, – просто ей нравится напускать на себя важный вид.
– Понятно, – кивнул дворецкий.
– Да, и еще одно. Лорд Дункан обещал выйти к гостям, но он не будет пить чай.
– Я позабочусь о графинчике с виски. – Дженкинс повернулся и отправился по своим делам.
Честити двинулась вверх по лестнице, просматривая на ходу присланные бумаги, в основном счета, связанные с хозяйственными расходами. Ничего сколько-нибудь важного и ничего, что могло бы встревожить отца. Честити оставила их на секретере, чтобы Пруденс, по-прежнему управлявшая семейными финансами, просмотрела все на досуге, и направилась в свою комнату. Надев шляпку и пальто, она поехала в цветочный магазин.
Вернувшись с охапкой красных и розовых гвоздик, среди которых выделялся единственный белый цветок, Честити встретилась у дверей с сестрами, только что приехавшими на наемном экипаже.
– Мы решили прийти к вам на ленч, – сообщила Пруденс. – На тот случай, если отец нуждается в дополнительном убеждении. Тебе удалось чего-нибудь добиться?
– Он согласился явить свой лик гостям на десять минут, – сообщила Честити, отпирая парадную дверь. – И то крайне неохотно, так что если вы присоедините свои голоса, то поможете ему сдержать свое слово.
– Он в библиотеке? – спросила Констанс, снимая шляпку.
– Если только не ушел в свой клуб, что было бы чудом, – грустно пошутила Честити. – Дженкинс, лорд Дункан дома?
– Он выходил прогуляться на полчаса, но недавно вернулся, – сообщил дворецкий, забирая у нее цветы. – Доброе утро, мисс Кон, мисс Пру. Вы останетесь на ленч?
– Если не затруднит миссис Хадсон, – заметила Констанс.
– Нисколько, мы всегда рады видеть вас обеих. Я поставлю цветы в воду. – Он удалился в сторону кухни.
– Давайте навестим отца, – предложила Констанс, направившись в библиотеку. Сестры последовали за ней.
Лорд Дункан стоял у окна, глядя на зимний сад. Звук открывшейся двери заставил его обернуться.
– Ах, какое приятное зрелище для отцовских глаз, мои дорогие, – проговорил он шутливым тоном. – Если вы пришли терзать меня насчет сегодняшнего приема, то напрасно. Я уже пообещал вашей сестре, что выйду к гостям.
– Это не единственная наша цель, отец, – укорила его Пруденс, – Мы пришли узнать, как ты себя чувствуешь.
– Вполне приемлемо, – откликнулся он. – Как Гидеон?
– Занят, защищая очередного мерзавца, – хмыкнула Пруденс.
– А Макс составляет законопроект о необходимости гудронного покрытия для главных дорог, чтобы облегчить автомобильное сообщение за пределами Лондона, – сообщила Констанс. – Он спрашивает, не хочешь ли ты отправиться в Ромзи вместе с нами. Мы поедем поездом.
– Я подумаю, – ответил лорд Дункан. – Ненадежная штука – автомобили. – После неудачной попытки заиметь собственное авто несколько месяцев назад он проникся стойкой неприязнью к этому виду транспорта.
– Автомобиль Макса вполне надежен.
– И «ровер» Гидеона тоже, – поддержала Пруденс. – Но мы берем с собой Сару и Мэри, кучу багажа и подарки. – Она рассмеялась. – Одних только подарков и вещей Сары достаточно, чтобы занять целый вагон.
– Ладно, я подумаю, – повторил лорд Дункан. – Идемте, сейчас подадут ленч.
Сестры старались развлечь отца на протяжении всей трапезы. Он проводил так много времени в четырех стенах, что они использовали любую возможность, чтобы напомнить ему о существовании внешнего мира, не оставляя надежды, что в конечном счете их старания вернут его к активной жизни.
Наконец он поднялся из-за стола со снисходительной улыбкой и разрумянившимся лицом.
– Выпью-ка я бокал портвейна в библиотеке, – известил он. – А вы, девочки, поболтайте вволю.
– Не забудь про прием, – напомнила Пруденс. – Дженкинс предупредит тебя, когда приедет графиня Делла Лука, и ты сможешь выйти к гостям.
– Ладно, ладно, – замахал он руками, полностью смирившись. – Надеюсь, ваша протеже способна вести разумную беседу.
– Доброе утро, дорогая, – приветствовал он ее, отложив газету.
– Я хотела попросить тебя об одолжении, – бодро произнесла Честити, наливая себе кофе. – Вообще-то об очень большом одолжении, так что тебе придется подумать, прежде чем давать ответ.
Лорд Дункан бросил на дочь беспокойный взгляд.
– Что ты имеешь в виду?
– Сейчас объясню. – Она одарила его улыбкой, потянувшись за тостом. – Ты не передашь мне джем?
Он пододвинул к ней серебряную вазочку, потом с явным отвращением уставился на собственную тарелку, где остывала яичница.
– Ты должен ее съесть, – сурово произнесла Честити. – Мы не можем позволить себе больше дюжины яиц в неделю. А здесь целых два.
Отец вскинул на нее изумленный взгляд, но, увидев на губах дочери поддразнивающую усмешку, покачал головой.
– Нашла предмет для шуток! – проворчал он, снова принимаясь за вилку, однако Честити успела заметить в его глазах веселые искорки. – Если бы вы с сестрами не скрывали от меня истинное положение вещей, мы бы не оказались сейчас в такой нелепой ситуации.
Отец так часто повторял эту фразу, что она превратилась в своего рода заклинание.
– Не вижу ничего нелепого, – возразила Честити, щедро намазывая тост маслом. – У нас достаточно денег, чтобы безбедно жить, особенно теперь, когда не приходится содержать Кон и Пру. – Она тяжело вздохнула. – Ты не представляешь, во сколько они обходились.
– Я бы предпочел, чтобы ты не болтала всякий вздор за завтраком, – демонстративно уткнулся в газету лорд Дункан.
Улыбнувшись про себя, Честити откусила кусочек тоста и принялась с видимым удовольствием жевать. Ей не пришлось долго ждать. Отец внезапно поднял голову:
– Так что там насчет одолжения?
– Ах да, – кивнула она. – Дело в том, что сегодня среда. Отец бросил взгляд на титульную страницу газеты, словно хотел удостовериться в услышанном факте.
– И что с того?
– Если помнишь, по средам я устраиваю приемы, – пояснила Честити, – как и мама в свое время.
В его глазах отразилось недоумение.
– Я тебе мешаю?
– Нет, вовсе нет. Просто я бы попросила тебя уделить внимание моим гостям. Кон и Пру, разумеется, тоже будут.
Отец покачал головой:
– Ты же знаешь, что подобные вещи не для меня.
– Я же говорю, что прошу тебя об очень большом одолжении. – Честити налила ему кофе. – Мне нужно, чтобы ты помог мне с одной дамой. Вдовой из Италии. В Лондоне она никого не знает. И потом... я бы сказала, что она относится скорее к твоей возрастной категории, чем к нашей. От тебя требуется всего лишь провести с ней минут десять, чтобы выпить чашку чая.
– Чая! – возмутился отец. – Ты хочешь, чтобы я потратил такой прекрасный день, распивая чаи с иностранкой?
– Ну, начнем с того, что она не иностранка, – примирительно поведала Честити. – Она такая же англичанка, как мы с тобой, просто вышла замуж за итальянца. И если ты не хочешь чай, всегда найдется виски или херес. И наконец, чем таким уж важным ты собирался заняться в столь прекрасный день?
– Светские беседы с целым выводком праздных дамочек не соответствуют моим представлениям о приятном времяпрепровождении, – воспротивился лорд Дункан, решительно перевернув страницу газеты и с громким шелестом сложив ее вдвое.
Честити терпеливо ждала. Спустя минуту он выглянул из-за газеты и покорно вздохнул:
– Только десять минут?
– Спасибо, папа, ты просто прелесть, – обрадовалась она. – Все будет хорошо, обещаю. Да и что плохого может случиться за десять минут? Уверяю тебя, она приятная женщина, просто давно не была в Лондоне. Если бы ты помог ей освоиться...
– Позаботься, чтобы Дженкинс не забыл про виски. – Лорд Дункан снова уткнулся в газету.
– Непременно, – поднялась Честити. – Ты закончил? Сказать Мэдж, чтобы убирала со стола?
– Кто такая Мэдж? Новая горничная? – поинтересовался он. – То-то она показалась мне незнакомой.
– Одна из племянниц миссис Хадсон. Она поедет с нами в Ромзи на Рождество. – Честити направилась к двери.
– Ах да, Рождество. Надеюсь, вы устроите скромную вечеринку.
– Не совсем, – ответила Честити. – Пока приглашены только члены семьи. Но не исключено, что мы прихватим кого-нибудь еще.
– Рождественские приемы в загородном доме стоят недешево, – заметил лорд Дункан.
– Я подумывала о том, чтобы заложить Стаббса, – ввернула Честити, имея в виду картину Джорджа Стаббса, висевшую над стенным сейфом в кабинете.
Подавив смешок, она выскочила из комнаты, прежде чем отец успел отреагировать на ее шутку.
Посреди холла стоял Дженкинс с пачкой писем в руках.
– Приходил почтальон? Есть что-нибудь заслуживающее внимания? – осведомилась Честити.
Дворецкий изобразил приличествующее случаю изумление:
– Откуда мне знать, мисс Чес? Честити взяла у него почту.
– Мне отлично известно, Дженкинс, что ничто сколько-нибудь значительное не пройдет мимо вашего внимания. В доме от вас нет секретов.
– Вас послушать, мисс Чес, так я только и делаю, что сую нос в чужие дела, – отозвался Дженкинс с обиженным видом.
– Нет, конечно же, нет. – Она чмокнула дворецкого в щеку, с улыбкой наблюдая за румянцем, залившим его лицо. – Я хочу съездить в цветочный магазин за гвоздиками. Нужно устроить все, как обычно по средам.
– Будет сделано, мисс Чес. Полагаю, брачное агентство обзавелось новым клиентом?
– Совершенно верно. К трем часам мы ждем доктора] Фаррела, который спросит лорда Бакингема, а дама, для которой предназначается белая гвоздика, предпочитает, чтобы ее называли синьорина Делла Лука.
– На итальянский манер, как я понимаю.
– Да нет, – сморщила носик Честити, – просто ей нравится напускать на себя важный вид.
– Понятно, – кивнул дворецкий.
– Да, и еще одно. Лорд Дункан обещал выйти к гостям, но он не будет пить чай.
– Я позабочусь о графинчике с виски. – Дженкинс повернулся и отправился по своим делам.
Честити двинулась вверх по лестнице, просматривая на ходу присланные бумаги, в основном счета, связанные с хозяйственными расходами. Ничего сколько-нибудь важного и ничего, что могло бы встревожить отца. Честити оставила их на секретере, чтобы Пруденс, по-прежнему управлявшая семейными финансами, просмотрела все на досуге, и направилась в свою комнату. Надев шляпку и пальто, она поехала в цветочный магазин.
Вернувшись с охапкой красных и розовых гвоздик, среди которых выделялся единственный белый цветок, Честити встретилась у дверей с сестрами, только что приехавшими на наемном экипаже.
– Мы решили прийти к вам на ленч, – сообщила Пруденс. – На тот случай, если отец нуждается в дополнительном убеждении. Тебе удалось чего-нибудь добиться?
– Он согласился явить свой лик гостям на десять минут, – сообщила Честити, отпирая парадную дверь. – И то крайне неохотно, так что если вы присоедините свои голоса, то поможете ему сдержать свое слово.
– Он в библиотеке? – спросила Констанс, снимая шляпку.
– Если только не ушел в свой клуб, что было бы чудом, – грустно пошутила Честити. – Дженкинс, лорд Дункан дома?
– Он выходил прогуляться на полчаса, но недавно вернулся, – сообщил дворецкий, забирая у нее цветы. – Доброе утро, мисс Кон, мисс Пру. Вы останетесь на ленч?
– Если не затруднит миссис Хадсон, – заметила Констанс.
– Нисколько, мы всегда рады видеть вас обеих. Я поставлю цветы в воду. – Он удалился в сторону кухни.
– Давайте навестим отца, – предложила Констанс, направившись в библиотеку. Сестры последовали за ней.
Лорд Дункан стоял у окна, глядя на зимний сад. Звук открывшейся двери заставил его обернуться.
– Ах, какое приятное зрелище для отцовских глаз, мои дорогие, – проговорил он шутливым тоном. – Если вы пришли терзать меня насчет сегодняшнего приема, то напрасно. Я уже пообещал вашей сестре, что выйду к гостям.
– Это не единственная наша цель, отец, – укорила его Пруденс, – Мы пришли узнать, как ты себя чувствуешь.
– Вполне приемлемо, – откликнулся он. – Как Гидеон?
– Занят, защищая очередного мерзавца, – хмыкнула Пруденс.
– А Макс составляет законопроект о необходимости гудронного покрытия для главных дорог, чтобы облегчить автомобильное сообщение за пределами Лондона, – сообщила Констанс. – Он спрашивает, не хочешь ли ты отправиться в Ромзи вместе с нами. Мы поедем поездом.
– Я подумаю, – ответил лорд Дункан. – Ненадежная штука – автомобили. – После неудачной попытки заиметь собственное авто несколько месяцев назад он проникся стойкой неприязнью к этому виду транспорта.
– Автомобиль Макса вполне надежен.
– И «ровер» Гидеона тоже, – поддержала Пруденс. – Но мы берем с собой Сару и Мэри, кучу багажа и подарки. – Она рассмеялась. – Одних только подарков и вещей Сары достаточно, чтобы занять целый вагон.
– Ладно, я подумаю, – повторил лорд Дункан. – Идемте, сейчас подадут ленч.
Сестры старались развлечь отца на протяжении всей трапезы. Он проводил так много времени в четырех стенах, что они использовали любую возможность, чтобы напомнить ему о существовании внешнего мира, не оставляя надежды, что в конечном счете их старания вернут его к активной жизни.
Наконец он поднялся из-за стола со снисходительной улыбкой и разрумянившимся лицом.
– Выпью-ка я бокал портвейна в библиотеке, – известил он. – А вы, девочки, поболтайте вволю.
– Не забудь про прием, – напомнила Пруденс. – Дженкинс предупредит тебя, когда приедет графиня Делла Лука, и ты сможешь выйти к гостям.
– Ладно, ладно, – замахал он руками, полностью смирившись. – Надеюсь, ваша протеже способна вести разумную беседу.