Фэйзер Джейн. Почти невинна

   — Я заберу ее в дом, — поспешно предложила Магдалена. — Скоро прозвонят к вечерне, и ей давно пора спать.
   Она взяла Зои и направилась к воротам сада, где уже стояла Эрин, готовясь взять воспитанницу, как только ее мать решит, что уже надышалась вечерним воздухом.
   А Шарль подмечал и другие детали, кроме золотисто-рыжих волос, кудрявившихся на головке девочки. От него не укрылись и муки этой троицы. Он был готов поклясться, что и леди Магдалена, и Эдмунд де Брессе, и Гай де Жерве глубоко несчастны. Недаром чутье у него на любовные тайны, как у хищника на кровь раненого животного!
   Он видел, как смотрел де Брессе на свою жену, как провожал глазами каждое ее движение. А голодный блеск его глаз говорит лучше любых слов! Де Брессе вожделел эту женщину, и это вполне понятно, но было что-то еще. Что-то еще, чего Эдмунд хотел от нее, но так и не получил. Шарль не догадался, в чем дело, но какая разница?! Главное, что муж запутался в змеиных кольцах ее чувственности, в волшебных тенетах жаркого тела точно так же, как Гай де Жерве и сам Шарль. Такой муж окажется плодородной почвой для тех семян, которые посеет Шарль.
   Наблюдение за Гаем ничего не дало, если не считать, что тот держался с женщиной холодно, а по прошлому визиту Шарль знал, что такие отношения между этими двумя по меньшей мере неестественны. Так чем же объяснить такое отчуждение?
   На это у Шарля ответа не было.
 
   Три дня турнира показались Магдалене целой вечностью. Но на этот раз дело было не только в скуке. Она достигла той точки отчаяния, когда мир кажется безрадостным и уже не ждешь ничего хорошего от жизни. Правда, она не знала, что Гай испытывает совершенно то же самое. Скорее бы все это миновало! Она уже смирилась с тем, что все кончено, и теперь осталось только дотерпеть до того момента, пока последние десять месяцев станут далеким воспоминанием, и только маленькая Зои будет подтверждением реальности ее далекой, но не забытой любви.
   Только вот в сердце словно сидел острый кинжал, который проник еще глубже, когда она увидела кузена. Какое счастье, что через три дня его не будет в замке! И наверное, ей станет легче, когда Гай тоже уедет.
   Поэтому Магдалена сейчас сидела в ложе и улыбалась в ожидании последней общей схватки, которая положит конец пытке настоящего и ознаменует начало страданий будущего.
   Когда рыцари показались на ристалище и прежде всего подъехали к ложам, выразить почтение своим дамам, Магдалена встала и перегнулась через перила.
   — Господин де Жерве! Умоляю вас взять мой залог вместе с молитвами за ваше благополучие и успех! — воскликнула она, протягивая носовой платочек.
   — С радостью и почтением, леди. Для меня это большая честь, при условии, что я получу разрешение вашего мужа, — ответил Гай, ничем не выказав удивления.
   Эдмунд обвязал золотистым газовым шарфом Магдалены золотого сокола, красовавшегося на шлеме, но, услышав разговор, вспыхнул от удовольствия.
   — У госпожи сегодня будут два защитника! Гай почтительно поклонился и потянулся за прозрачным кусочком кружева.
   — У меня есть застежка, господин мой, — сообщила Магдалена и, перегнувшись еще дальше, прикрепила платок на рукав его юпона. — С тобой Господь и мое сердце, — прошептала она, словно прощалась навсегда.
   Он опустил забрало и, повернув коня, помчался на дальний конец ристалища. За ним поскакали те участники, которые дрались на его стороне.
   Сталь ударилась о сталь и высекла искры. Увесистые удары так и сыпались на шлемы, лошади мчались на врага, разворачивались на всем скаку, роя копытами землю, посылая во все стороны фонтаны грязи и пыли. Выбитые из седел рыцари с трудом вставали, ошеломленные, шатавшиеся как пьяные. Многим пришлось искать помощи у оруженосцев. Некоторых сразу уносили в шатер, где хлопотали лекари, или, если раны были не слишком тяжелыми, — в их собственные шатры.
   В конце концов непобежденными остались только три рыцаря Гая де Жерве и всего один — со стороны противника. Победителями вышли два рыцаря Магдалены и Шарль д'Ориак.
   — Вы храбро сражались, господа, — признала Магдалена, хотя в душе ненавидела бурные схватки, ужасающие зубодробительные выпады и удары, наносимые во имя дружеского соперничества и рыцарской забавы.
   — Я тоже попрошу у вас залог, кузина, — объявил Шарль, поднимая забрало. Лицо его носило следы физического напряжения бурного финала. — Правда, это следовало сделать раньше, но ведь и сейчас не поздно. Я требую награду за то, что сражался во имя леди де Брессе!
   Магдалена взяла цветок из вазы, стоявшей у ее локтя.
   — Прошу вас, господин.
   Она бросила ему цветок, хотя понимала, что куда вежливее было собственноручно вручить его Шарлю. Тот ловко поймал знак благоволения, но в глазах сверкнуло нечто такое, от чего Магдалена снова испытала смертельный страх.
   Она так и не поняла, как вынесла вечерний пир, которым обычно завершались все турниры. Ей же казалось, что никогда уже она не будет счастлива. Она почти ничего не ела. Подцепила коркой хлеба кусочек рыбного заливного, повертела в руках пирожок с жаворонками и отказалась от лебедя и павлина.
   — Почему ты не ешь? — прошептал Эдмунд ей на ухо. — Со стороны это кажется очень странным, словно тебе не нравится твоя же собственная кухня.
   — У меня нет аппетита, — пробормотала она в ответ, но все же позволила пажу положить ей кусочек жареного фаршированного поросенка с грибами, а когда разносили десерт, откусила кусочек вафли с фруктами. Обычно она с удовольствием пила вино с пряностями, но сегодня оно казалось безвкусным, как вода.
   Как она ни старалась, все усилия Эдмунда развеселить ее остались без ответа. Улыбка выходила деланной, глаза смотрели куда-то в сторону, и муж оставил ее в покое. Он постепенно привыкал к ее отчужденности и рассеянности, хотя это обескураживало и печалило его. Он не знал, что делать дальше, кроме как предоставить ее самой себе в надежде, что причины столь непонятного поведения когда-нибудь обнаружатся или просто все уладится и та Магдалена, которую он знал с детства, снова к нему вернется. Пусть она не любит его, но всегда была приветлива и дружелюбна.
   В довершение ко всем развлечениям было объявлено, что на плацдарме собираются устроить грандиозный фейерверк. Жители города толпились на крышах домов и склонах холма, чтобы лучше увидеть редкое зрелище. Слуги замка разместились на высоких стенах. Гости расселись на трибунах, специально возведенных на плацдарме. В праздничном шуме можно было говорить, не опасаясь, что тебя подслушают.
   Гай галантно улыбнулся, когда Магдалена села рядом, хотя глаза оставались настороженными.
   — Вы любите фейерверки, госпожа?
   — Я видела их всего однажды, — ответила Магдалена так же беспечно. — Но помню, что не верила своим глазам: в воздух взлетали замки, драконы… и все это в поразительных красках.
   — Надеюсь, это зрелище вам тоже понравится.
   По толпе пронесся возбужденный гул. Зрители громко ахали и радовались при виде сверкающего штандарта де Брессе, на котором расправил крылья огненный сокол. Не успел он погаснуть, как в небо взметнулись золотой дракон де Жерве, роза Ланкастеров и, наконец, французская лилия, дань почтения стране, в которой родился хозяин замка. Французские рыцари и их дамы бурно зааплодировали, и в поднявшемся шуме Магдалена тихо сказала:
   — Я принесу твое дитя в церковь, после полуночной службы, если, конечно, хочешь с ним попрощаться.
   Гай повернул к ней голову. Она так и не смогла ничего прочесть в его глазах, хотя темнота была прошита шипящей, взрывающейся оргией красок.
   — После полуночи, — подтвердил он и вновь стал любоваться фейерверками.
   Эдмунд так и не пришел спать, когда Магдалена прокралась в комнатку, где Эрин и Марджери похрапывали у колыбели Зои. Осторожно взяла малышку, надежно закутала в одеяло и вернулась в большую спальню, откуда выскользнула в потайной коридор и по винтовой лестнице спустилась во внутренний двор. Из зала доносились громкие голоса. Пьяные, но вполне дружелюбные. Эдмунд, должно быть, развлекает своих и приезжих рыцарей. Он не придет в спальню, пока не будет уверен, что жена спит.
   Стараясь держаться в тени, она пересекла двор и вошла в церковь. После залитого светом факелов двора ее окутал полный мрак. Магдалена с заколотившимся сердцем прислонилась к тяжелой двери, подождала, пока глаза привыкнут к темноте, и наконец различила мерцающий за алтарем огонек свечи.
   — Гай?
   Шепот казался криком в этой мертвенной тишине. Магдалена шагнула вперед, почти бесшумно ступая по плитам.
   — Это ты, Гай?
   Пламя свечи вдруг взметнулось вверх, вспыхнуло почти неестественной желтизной, и она увидела темный силуэт у колонны.
   — Я здесь, — негромко ответил он. Магдалена, прижимая к груди дочь, побежала к нему.
   — Я не смогла не проститься, это невыносимая…
   — Тише, — остановил он, обнимая ее и увлекая за алтарь. — Тише.
   — Неужели так должно быть? — всхлипнула она, кладя голову ему на грудь.
   — Так должно быть, — подтвердил он, приподняв ее подбородок. — Последний поцелуй, милая. Я буду помнить его до конца дней.
   Последний горький, сладчайший поцелуй. Соль слез Магдалены смешивалась со знакомым вкусом их соединенных губ, а мокрые щеки прижимались к обветренному лицу с такой силой, словно она пыталась врасти в него.
   Девочка захныкала, зашмыгала носом, и они медленно, каждым дыханием ощущая боль потери, отодвинулись друг от друга. Гай взял ребенка, поднял, наслаждаясь детским запахом, припав губами к шелковистому лобику. Крошечные ручки запутались в его волосах, губки зачмокали, будто Зои имела всего одну причину бодрствовать. Гай протянул палец, и она стиснула его в миниатюрном пухленьком кулачке.
   Гай де Жерве не плакал с тех пор, как распростился с детством. Он терял друзей и товарищей в ужасающих обстоятельствах, и на поле битвы и вне его. Беспомощно смотрел, как неведомая болезнь пожирает его жену. Смирился с тем, что должен забыть свою вторую любовь. И не плакал. Но сейчас глаза подозрительно блестели: слишком велика была печаль. Слишком горьким оказалось сознание того, что дочь никогда не узнает своего истинного отца. Он не увидит ее первых шагов, не услышит первого слова. Не дождется, чтобы она назвала его отцом, и никогда не поможет взрослеть, окружив заботой и той родительской любовью, которая сейчас переполняла его. Но и это дитя, и эта женщина, без которой он не мыслил жизни, безжалостно у него отняты.
   — Возьми ее и иди, — велел он, кладя ребенка на руки Магдалены и исчезая в тени.
   Чуть поколебавшись, она повернулась и легким призраком метнулась к двери. Ее собственная скорбь была слишком глубока для слез. Так из ран, нанесенных тонким стилетом, почти не вытекает крови, хотя
   разит он наповал.
   Магдалена вышла во двор. Зои снова заплакала, и она принялась укачивать ребенка на ходу. Теперь она поднялась по внешней лестнице, не заботясь больше о необходимости скрываться.
   Шарль, стоявший в дверях зала, увидел выходившую из церкви Магдалену, и удивленно вскинул брови. Он продолжал стоять, даже когда шум веселья потихоньку начал стихать и пирующие, утомленные ратными подвигами и избытком мальвазии, стали потихоньку расходиться. Слуги принялись тушить свечи и факелы. Наконец из церкви вышел Гай де Жерве и направился прямо к дому для гостей. Только тогда Шарль покинул свой пост и ушел спать.
   Магдалена вошла в смежную с ее спальней комнатку и тихо закрыла за собой дверь. Женщины, похоже, даже не заметили ее отсутствия. Она укладывала ребенка в колыбель, когда дверь супружеской спальни открылась.
   — Где ты была? — невнятно прошептал Эдмунд, прислонившись к косяку.
   — Зои не хотела засыпать, — спокойно пояснила она. — Я решила немного прогуляться с ней. Видишь, она закрыла глазки.
   — Не находишь, что как-то странно гулять с ребенком по ночам? — проворчал Эдмунд, отступая, чтобы дать ей пройти. — И куда ты отправилась? Я места себе не нахожу от беспокойства!
   — Обошла внутренний двор… заглянула в церковь, — перечисляла Магдалена, принимаясь распускать волосы и отвернувшись к кедровому сундуку, где лежали ее щетки и гребни.
   — В церковь?! Посреди ночи?
   Эдмунд слегка покачнулся и сел на край кровати. Он уже успел раздеться и накинуть длинный халат.
   — По-моему, молиться можно в любое время, не так ли? — парировала она, проводя щеткой по длинным прядям, ниспадавшим до самых колен.
   Эдмунд смущенно потупился. Он знал, что выпил слишком много, и ее уверенность по контрасту с его состоянием ставила его в невыгодное положение, что в последнее время бывало довольно часто. Он встал и шагнул к жене.
   — Я тебе помогу, — объявил он, беря у нее щетку. Магдалена, не протестуя, спокойно склонила голову под нажимом щетки. Она понимала, что сейчас произойдет, но ощущала только тупое смирение и нечто, похожее на обреченность. Совсем как в тот день, когда он впервые овладел ею. Она и без того достаточно долго уклонялась от выполнения супружеского долга и больше не имеет права отказывать мужу. Да и какое это теперь имеет значение?
   Он положил руку ей на плечо, и она послушно обернулась. В глазах мужа снова горело отчаянное желание, которое она видела в день его приезда. С тех пор Эдмунд всячески старался не выказать его и зачастую ложился в постель только под утро.
   — Я больше не в силах ждать, — прошептал он, и Магдалена ощутила дрожь, пронизавшую его сильное тело. Дрожь, которой невозможно было противиться. Она не остановит его сегодня, даже если и хотела бы.
   — Господин мой… — едва слышно обронила она.
   Он глубоко, прерывисто вздохнул и стал неловко возиться с завязками. Перед тем как нести Зои в церковь, она переоделась и сейчас была в простой полотняной тунике поверх камизы. И не подняла рук, чтобы помочь ему. Эдмунд справился сам и с грубой поспешностью спустил с ее плеч тунику, за которой последовала камиза.
   Она вспомнила тот первый раз, когда он даже не потрудился ее раздеть. Теперь же его трясущиеся руки благоговейно оглаживали ее нагое тело, и хотя она ничем не могла ответить на ласки, все же была тронута его нежностью и счастьем, светившимся в глазах. Магдалена заставила себя погладить его по щеке, и Эдмунд мгновенно просиял, очевидно, обрадованный простым выражением привязанности. А она чувствовала раскаяние, сострадание и всю меру собственного ничтожества перед лицом этой огромной искренней любви.
   — Ах, любимая… любимая… — повторял он, унося ее к кровати, хрипло бормоча нежные слова и ложась рядом. Но его потребность была такой острой, так долго подавлялась, превратившись в агонизирующий голод. На какое-то мгновение он навис над ней, мучительно стараясь укротить бушующую страсть, каким-то уголком сознания понимая, что она еще не готова и боится, что он причинит ей боль, взяв впервые после родов. Но Эдмунд с глухим стоном отдался буйной неукротимой похоти, вонзившись в ее лоно, утонув в зачарованном колодце совершенного тела, затерявшись в заколдованном лесу ее плоти, и, в конце концов, задыхаясь, вынырнул из водоворота и обессиленно обмяк, не выходя из теплого тесного грота.
   Магдалена лежала под ним неподвижно, чувствуя, как его тяжесть давит на грудь, не давая свободно дышать. Скользкое от пота тело прижимало ее к перине. Странно, как это можно остаться настолько равнодушной к чужой страсти, хотя эта страсть изливается в твое лоно. Странно, как это одно и то же соитие может быть таким несходным для разных людей, хотя называется одинаково…
   Эдмунд медленно пришел в себя и поднял голову. Темные волосы липли ко лбу. В невидящих голубых глазах все еще мелькали отблески пережитого наслаждения. Внезапно он насторожился и взглянул на ее бесстрастное лицо.
   — Неужели ты ничего ко мне не чувствуешь?
   В его голосе звенела такая безысходная печаль… та печаль, которая была слишком хорошо понятна Магдалене. Потому что взывала к ее собственной. Она сжала ладонями его лицо и притянула к своей груди.
   — Поверь, Эдмунд, чувствую, и очень многое. Но ты должен дать мне немного времени, — прошептала она с такой нежностью, что на душе у Эдмунда сразу стало легче. Магдалена гладила его по спине, по волосам, побуждая лечь рядом, ощущая, как он постепенно погружается в сонное забытье.
   А Магдалена лежала, глядя в потолок, горюя по ушедшей любви, молясь, словно стояла коленями на холодном камне перед алтарем. На рассвете она услышала утреннюю жалобу Зои и, поднявшись, пошла ее кормить.
   Эрин уже перепеленала ребенка, тихо напевая колыбельную.
   — Доброе утро, голубка, — приветствовала Магдалена, целуя дочь. — Но ей не до любезностей, Эрян. Она голодна.
   Подхватив девочку, она уселась на табурет под окном и дала Зои грудь.
   Со двора доносились звуки начинавшегося дня. Голоса, шарканье ног, команды и сигналы трубы герольда сопровождались звоном колокола, возвещавшего о заутрене. Гости собирались уезжать, и предотьездная суета уже началась. Но Магдалена полностью отрешилась от действительности, как всегда во время Кормления. В этот миг для нее существовали только она и ребенок. Она почти не замечала присутствия Эрин и Марджери, убиравших комнату и уже успевших поставить на стол чашку медовой браги и приготовивших ванну для ребенка.
   Это уединение было грубо нарушено неожиданным появлением Эдмунда. Раньше он себе такого не позволял, но Магдалена ни словом его не упрекнула. Наоборот, подняла глаза и улыбнулась.
   — Доброе утро, господин.
   — И вам тоже, госпожа.
   Он рассеянно провел рукой по растрепанным волосам и, подойдя ближе, взглянул на усердно сосавшего ребенка. Очевидно, зрелище это настолько его поразило, что он покачал головой в безмолвном изумлении и улыбнулся жене.
   — Какая хорошенькая…
   — Вам лучше одеться, господин, — тихо засмеялась Магдалена. — Ваши гости уезжают, и вы должны проститься с ними.
   — Мы оба.
   — О нет, меня от этого избавьте. Я плохо спала и совсем измучена. Пожалуй, стоит остаться в покоях. Объясните, что я нездорова.
   — Тебе в самом деле неможется? — встревоженно спросил он. — Это не…
   — Нет, — тихо заверила она, — просто устала.
   — В таком случае я извинюсь за тебя. Так или иначе, там будет такая суматоха, что тебе лучше держаться подальше.
   Он нагнулся поцеловать ее, все еще нерешительно, но с большей уверенностью. Она не ответила на поцелуй, но и не отвернулась.
   Магдалена просидела у окна все утро, прислушиваясь к царившей внизу неразберихе. Она не видела, как уехали Гай де Жерве и его рыцари, но почувствовала момент отъезда, словно ее душу вдруг грубо разорвали пополам, и слезы брызнули на сложенные руки. Эрин и Марджери беспомощно топтались рядом и, когда она сделала им знак уйти, с большим облегчением повиновались.
   Но Магдалены не было в тот момент рядом, и поэтому она не слышала, как Шарль д'Ориак льстиво заявил Эдмунду, что желает воспользоваться правом родства и провести под его кровом еще неделю в ожидании гонца из Тулузы от своего дяди.
   Магдалена не слышала ответа мужа, который в полном соответствии с рыцарским этикетом предложил кузену жены считать его дом своим.

Глава 14

   Шарль д'Ориак принялся плести интриги еще до того как кавалькада, возглавляемая Гаем де Жерве, скрылась из виду.
   — Ваша дама, несомненно, будет пребывать в меланхолии по поводу отъезда лорда де Жерве. Эдмунд удивленно взглянул на него.
   — Она всегда почитала лорда де Жерве. Еще когда ребенком жила в его доме после нашей помолвки. А сейчас прошу прощения, у меня дела с начальником гарнизона. Если хотите после обеда поохотиться с гончими, я прикажу седлать коней.
   — Может, моя кузина согласится нас сопровождать? — спросил Шарль, шагая рядом со спутником. — Во время моего последнего визита она носила ребенка, и лорд де Жерве не позволял ей лишнего шагу ступить. — Эдмунд ничего не ответил, и Шарль с легким злорадством добавил: — Такая забота о вашей жене достойна всяческих похвал.
   Эдмунду стало не по себе. Возможно, виной всему был тон собеседника, слишком мягкий и вкрадчивый, чем-то напоминавший загнивший фрукт. Или дело в серых глазах, так похожих на глаза Магдалены, если не обращать внимания на светившуюся в них холодную злобу…
   — Наверное, вы правы, — ответил Эдмунд с видимым безразличием. — Все эти месяцы лорд де Жерве заменял ей отца.
   — И разумеется, мужа?
   Серые глаза уклончиво блеснули, и Эдмунду вдруг показалось, что перед ним ядовитая змея, высунувшая свой тонкий раздвоенный язык. Он снова ничего не ответил. Не знал, что ответить.
   — Моя кузина прекрасно носила ребенка, — продолжал Шарль, — В конце декабря, когда я был здесь, по ней ничего нельзя было заметить. Поверьте, если бы не неустанная забота лорда Жерве, никто и не догадался бы о ее состоянии.
   Они добрались до гарнизонного двора, и д'Ориак остановился под аркой.
   — Теперь я оставлю вас заниматься делами, но после обеда с радостью поеду с вами на охоту.
   Поклонившись, он повернулся и ушел. Короткий плащ развевался на ветру.
   Эдмунд, недоуменно хмурясь, смотрел ему вслед. Новоявленный родственник пытался что-то сказать, и он не мог понять, что именно, даже если бы от этого зависела его жизнь.
   Перед обедом он отправился на поиски жены и нашел ее в смежной со спальней комнате, где она вместе со служанками что-то шила. Он мгновенно заметил ее бледность, осунувшееся лицо, застывшую в глазах печаль. Все это было и раньше. Только теперь стало более заметным. Неужели потому, что ему объяснили причину ее тоски? Причину, которая до сих пор ему не приходила в голову?
   — Гости разъехались? — спросила она, откладывая иглу.
   — Все, кроме твоего кузена. Он собирается остаться еще на неделю.
   Рука Магдалены взлетела к горлу. Уставившись на него с невыразимым ужасом, она прошептала:
   — Сьер д'Ориак остается?
   — Я же сказал! — нетерпеливо бросил Эдмунд. — Он ждет гонца из Тулузы.
   — Ты должен просить его уехать! — тихо, но со свирепой решимостью смертельно напуганного человека выпалила она. — Он замышляет недоброе.
   — Я не позволю ему причинить тебе зло, — повторил он, но на этот раз увидел в ее глазах недоверие.
   — Лорд де Жерве уехал, — глухо пробормотала она.
   — И ты уверена, что только он один в силах тебя защитить? Я же сказал, что со мной тебе нечего бояться! — почти вскрикнул Эдмунд, терзаемый неизвестно откуда взявшимися обидой и гневом. — Оставьте нас, — резко приказал он служанкам, немедленно поспешившим убраться. — А ты отвечай! Считаешь, что только лорд де Жерве способен защитить тебя?
   Магдалена молча боролась со страхом, упорно выстраивая линию обороны.
   — Я привыкла полагаться на него, — объяснила она наконец. — Много месяцев он был рядом со мной. Ты должен понять это.
   — И кажется, понимаю.
   Он подошел к колыбели, где лежала воркующая малышка.
   — Ты так и не сказала, когда родился наш ребенок.
   — А ты не спрашивал, — спокойно ответила она, снова беря иглу. Только легкая дрожь пальцев выдавала ее волнение. — Она родилась в апреле.
   Эдмунд еще больше помрачнел.
   — Но разве она не должна была родиться в марте?
   — Первый ребенок иногда появляется на свет неделей-другой позднее обычного, — ответила Магдалена, не поднимая глаз от шитья. — В таких делах трудно быть точным.
   Эдмунду ее речи показались достаточно разумными. Толстенькие ручонки девочки энергично хватались за воздух, словно пытаясь поймать некую золотую мечту. Воркованию вторило жужжание шмеля у открытого окна. Сцена была слишком безмятежной для гнусных подозрении, но гнусные подозрения уже угнездились в мозгу Эдмунда, и он не мог от них отделаться.
   — После обеда мы едем охотиться с гончими, — сообщил он, снова поворачиваясь к жене.
   — Я не выйду из покоев, пока мой кузен не уберется отсюда, — сухо ответила Магдалена, по-прежнему не поднимая головы.
   — Но я настаиваю, чтобы ты выполняла обязанности хозяйки. — Ее отказ встречаться с кузеном, казалось, подчеркивал недоверие к способности мужа уберечь жену от опасности, и гнев и обида всколыхнулись с новой силой. — Ты не должна скрываться от гостя, как бы он тебе ни был противен.
   — Дело не в простой неприязни, Эдмунд, — возразила она, вскидывая голову с безотчетной, но привычной надменностью и решительностью Плантагенетов, которые мигом распознал бы Гай де Жерве, но не Эдмунд. Гай де Жерве сумел бы сломить эти надменность и решительность. Эдмунду де Брессе это оказалось не под силу.
   Они долго спорили. Эдмунд все больше злился, Магдалена лишь становилась холоднее и спокойнее. Она отказалась иметь что-либо общее с кузеном и подтвердила, что останется в своих покоях под предлогом болезни, пока тот не уедет.
   Сбитый с толку, раздраженный Эдмунд наконец удалился, хлопнув дверью так ожесточенно, что едва не сорвал ее с петель. Зои испуганно дернулась и заплакала. Магдалена взяла ее и принялась укачивать, напевая колыбельную. Но девочка, чувствуя волнение и страх матери, не унималась.
   Магдалена встала у окна, озирая внутренний двор. Теперь, когда Гая не было, а д'Ориак остался, она чувствовала себя еще более беззащитной, чем прежде. И хотя понимала, что обидела Эдмунда, ничего не могла с собой поделать. Не Эдмунду тягаться с Шарлем, наделенным невероятной способностью творить зло. Сознание этого разносилось по жилам вместе с кровью, свинцовой тяжестью оседало в душе. А ужас все рос, и вместе с ним росло недоумение. Почему он хочет погубить ее? За что? И каким образом намерен это осуществить? Да, он вожделеет ее, и его похоть оставляет липкий след, словно по ее коже ползают мерзкие слизни, напоминая о сырых подземных темницах. Но она также чувствовала угрозу не только в сладострастии кузена. Существовала какая-то тайна, которую Гай знал, но не счел нужным поделиться с ней. Он умчался прочь, оставив ее в неведении и ужасе наедине с изощренной злобой кузена и без своей защиты.