— Сюда.
   Стражник нажал на панель, и она отъехала в сторону, открывая узкую, вырубленную в стене лестницу. Потом поспешно вынул из стенного кольца факел и высоко поднял, чтобы осветить дорогу.
   Сбитая с толку девочка последовала за ним вниз. У подножия обнаружилась еще одна дверь, вделанная в камень. Стражник постучал в нее тяжелой палкой, которую носил на ремне, и, получив разрешение, жестом велел спутнице войти.
   Магдалена ступила в темную, теплую духоту. Дверь за ней закрылась. У длинного стола с кубками в руках стояли лорд де Жерве и какой-то незнакомец. Последний поставил кубок, и освещенная стенным подсвечником рука отбросила на пол гигантскую тень. У девочки по коже поползли мурашки. Почему лорд де Жерве молчит? Почему так неподвижен?
   — Подойди сюда, — велел незнакомец, встав в свете двух факелов, укрепленных над камином, где, несмотря на теплый майский день, пылало жаркое пламя.
   Магдалена нерешительно пересекла комнату, умоляюще глядя на Гая, но его лицо оставалось бесстрастным. Сознавая, что его участия не требуется, он тем не менее изнемогал от неприятных предчувствий.
   Герцог сжал ладонями лицо дочери и наклонил к свету. Девочку бросило в жар. Шершавые мозоли, результат многолетней работы мечом, царапали кожу, край массивного рубина в печатке холодил щеку. Ей ничего не оставалось, кроме как поднять глаза на бесстрастное лицо человека, смотревшего скорее в самые глубины ее души, чем на нее, с пугающей, лишавшей спокойствия сосредоточенностью.
   — Кровь Христова!
   Он резко оттолкнул девочку и, шагнув к столу, одним глотком осушил кубок.
   — Кровь Христова! Никогда не ожидал снова увидеть эти глаза!
   И тут Магдалена сообразила, что случилось нечто ужасное. Она затрепетала, сама не зная почему, но тут рядом с ней очутился де Жерве.
   — Подожди за дверью, — тихо велел он, подталкивая ее к порогу.
   — Но что я такого сделала? — пролепетала она. — Чем оскорбила его?
   — Абсолютно ничем, — заверил он, выталкивая ее за дверь. — Подожди наверху вместе со стражником.
   Мрачно хмурясь, он вернулся в комнату и против всяких правил осмелился упрекнуть герцога:
   — Нехорошо, господин мой. Она ведь еще дитя.
   — Дитя Изольды! — прошипел герцог. — Дитя неверной, вероломной, подлой твари, пусть будет проклята ее черная душа! Думаешь, она будет иной? От шлюх родятся шлюхи!
   Презрительный, почти брезгливый смех разорвал сырой тяжелый воздух.
   — Но Магдалена не отвечает за грехи матери, тем более что никогда ее не знала, — настойчиво твердил Гай. — Не этому нас учит церковь.
   — Ты знаешь обстоятельства рождения этого ребенка.
   Герцог вновь наполнил кубок, не скрывая от Гая искаженного болью, вмиг ставшего уродливым лица.
   — Я вытащил его из материнского лона, когда та потаскуха корчилась в предсмертных судорогах, отравленная предназначавшимся для меня ядом! И ты смеешь говорить, что девчонка невинна?!
   — Но в таком случае, господин, почему же вы сохранили малышке жизнь? Тогда она была всего лишь еще одним никому не нужным бастардом!
   Ланкастер покачал головой.
   — Я признал это дитя своим и подписал все соответствующие документы, — голосом, полным отвращения к себе, признался он. — Я любил подлую шлюху, можешь поверить? И намеревался обеспечить ребенка. Кроме того, в той комнате повсюду валялись мертвецы… столько смертей…
   Казалось, в эту минуту он вернулся в прошлое, в ту полутемную комнату крепости-монастыря Каркасона, где у двери валялся убитый монах, а неподалеку лежал труп молодого оруженосца с воткнутым в сердце кинжалом. Он снова ощутил смрад смерти, вонь родильной крови. Снова услышал пронзительные агонизирующие крики женщины, которую когда-то любил больше жизни. Женщины, которую убил, обратив против нее ее же собственное оружие.
   — В этих глазах я узрел ее мать, — откровенно признался он, немного придя в себя, словно это объясняло его грубое обращение с ребенком. — Есть ли в ней хоть одна моя черта, де Жерве?
   — У нее ваш рот, господин, — поспешно ответил Гай, чувствуя, что самое худшее позади. — И полагаю, что-то от надменности Ланкастеров.
   Губы герцога искривила легкая улыбка.
   — Пусть у нее глаза матери, но метку Плантагенетов не сотрешь! — Он жадно припал к кубку, прежде чем добавить: — О законности ее происхождения будет объявлено по всей стране, после чего в Вестминстерском аббатстве состоится свадьба. Мы торжественно и во всеуслышание бросим перчатку Франции. А потом ее муж отправится в Пикардию и предъявит права на наследство.
   — А что будет с Магдаленой? Если узнают имя ее подлинного отца, она окажется в опасности.
   — Ты позаботишься о ней до свадьбы, а затем… она вернется в Беллер, пока ее муж не будет введен в права наследования. Лорд Беллер сумеет защитить ее в стенах своего замка.
   Гаю вдруг стало жаль ребенка, которому вновь предстоит очутиться в глуши приграничных земель. Как только надобность в ней отпала, ее снова ссылают… Но он сознавал также, что там она будет в безопасности, а сам он не мог ее опекать, ибо предстояло отправляться во Францию вместе с Эдмундом и бедняжка останется совсем одна.
   — Не могли бы вы по крайней мере сказать ей несколько добрых слов, повелитель? — спросил он. — Девочка боится, что оскорбила вас, и не знает, чем именно.
   Ланкастер покачал головой:
   — Нет, сегодня я не желаю ее больше видеть. Но можешь заверить ее, что она идеально себя вела. Словом, объясни, как считаешь нужным.
   «Что ж, верный вассал обязан выполнять любое поручение сюзерена», — язвительно подумал де Жерве. Он с радостью бы отказался от возложенной на него задачи, но что тут поделаешь?!
 
   С того дня Магдалена не находила себе покоя. Мысли путались, душу терзала безысходная тоска. Грубое обращение Ланкастера разрушило глубоко укоренившуюся веру в себя. И все же она узнала, что именно этот человек был ее настоящим отцом. Но как бы ни убеждали ее в этом де Жерве и леди Гвендолен, она не могла представить себя дочерью герцога. Это казалось просто невероятным, и она не позволяла себе даже задуматься о подобной возможности. Однако та, которой она себя до сих пор считала, попросту не существовала. Магдалена отреклась от одной своей сущности, но не могла принять другую и, охваченная недоумением, терзалась сознанием ужасающей потери. Теперь за ней постоянно наблюдали, и спокойное, жизнерадостное, счастливое дитя превратилось в буйную мятежницу, словно приставленная к ней стража стала символом того невыносимого, что произошло с ней. Она ни с кем не разговаривала, отказывалась заниматься уроками и даже играть с остальными. Вся ее умственная и физическая энергия была направлена на то, чтобы удрать от охранника, и это ей удавалось настолько, что лорд де Жерве не знал ни минуты покоя.
   Он твердил себе, что в поведении девочки нет ничего удивительного, что она напугана и сбита с толку, внезапно очутившись центральной фигурой в хитроумной партии, затеянной Ланкастером. При дворе она стала объектом сплетен, любопытных взглядов, измышлений, но не подала виду, что это ее задевает, и сидела угрюмая и неподвижная в течение всего приема, обдумывая очередной ход в сражении со своим эскортом. Она выскакивала из окон, спускалась по яблоневым деревьям, пряталась среди клеток с соколами, пришпоривала лошадку и заставляла ее прыгать через реку, чем неизменно заставала врасплох своего стража.
   Гвендолен слабела с каждым днем, и Гай с беспомощным страхом наблюдал, как она тает на его глазах. Но все же она мужественно сражалась с Магдаленой, отдавая ей всю свою любовь, понимание и доброту, молясь о том, чтобы дитя поскорее смирилось со своей участью и этот разрушительный ураган бесплодной ярости утих.
   Однажды вечером Гай увидел, как жена плачет, отчаявшись достучаться до Магдалены, расстроенная ее очередной проделкой, и сам потерял терпение. Он избил девочку и отправил спать без ужина.
   Магдалена рыдала всю ночь так безутешно, что к утру у нее начались лихорадка и сильный жар. Сотрясаемая горем и недоумением, она билась в судорогах. Вызванный наутро лекарь прописал ей банки. Кроме того, бедняжке ставили клистиры, пока она совсем не обессилела и не могла подняться с постели, но хриплые всхлипы по-прежнему сотрясали хрупкое тельце. Наконец встревоженная Гвендолен привела Гая. Он вошел в спальню и, наклонившись над кроватью, отвел со лба девочки пропитанные потом прядки. Веки Магдалены так распухли, что почти не открывались, и сердце Гая едва не разорвалось от раскаяния и жалости.
   — Ну хватит, перестань, — тихо попросил он, сознавая собственное бессилие перед лицом столь сокрушительного несчастья. — Тише, крошка моя, тише…
   Он поднял ее и усадил к себе на колени. Постепенно вместе со всхлипываниями с ее губ начали срываться слова, прерывистые, бессвязные мольбы о прощении.
   — Мы должны извинить друг друга, — сказал он, поняв наконец, о чем она говорит. — Я вышел из себя, но пойми, я не могу видеть страдания своей жены, а ты ее обидела.
   Плач девочки потихоньку стал стихать, и после долгих мучений она позволила себе излить душу. Весь гнев, все замешательство вырвались наружу, и леди Гвендолен поспешно села возле мужа, взяв в ладони горячую влажную ручонку.
   — Он не любит меня! — заикаясь, выкрикнула Магдалена. — Он мой отец, так почему же смотрит на меня с такой ненавистью?! Почему отослал меня в Беллер и заставил думать, будто лорд Беллер мой отец?! Где моя мать?
   — Твоя мать умерла, — пояснила Гвендолен, — как мы тебе и говорили. — Скрепя сердце она повторила ту ложь, которую ее заставили заучить наизусть. — Она совсем недолго была замужем за его светлостью и умерла, дав тебе жизнь.
   — Твое истинное происхождение приходилось держать в тайне по соображениям высшей политики, — добавил Гай. — А теперь из-за грозящей тебе опасности ты должна постоянно находиться под охраной. И это тебе известно.
   Девочка словно оцепенела. Бурные рыдания сменялись прерывистыми всхлипами, по мере того как она успокаивалась. Наконец она подняла голову и с трудом, хотя и спокойно, ответила:
   — Будь что будет.
   Лорд и леди де Жерве облегченно переглянулись. Худшее позади.
 
   За две недели до свадьбы Магдалены Ланкастер с Эдмундом де Брессе леди Гвендолен умерла. Она скончалась в объятиях мужа, и тот благодарил Бога за милосердное забытье, положившее конец ставшим невыносимыми мукам. Его собственная скорбь была так велика, что казалось, покрыла траурным флером весь окружающий мир, затмив для него солнце и голубизну неба, притупив обоняние и осязание, лишив возможности ощутить запахи свежескошенного сена, свежесть лаванды, вкус пряностей.
   Все печалились о доброй, сердечной женщине, хотя вместе с ее мужем возносили благодарственные молитвы Господу, оборвавшему ту пытку, которую ей приходилось терпеть. Ни у кого не было ни малейших сомнений, что леди Гвендолен уготовано место в раю.
   Чувства Магдалены были противоречивыми. Она грустила о леди Гвендолен, но не могла вынести переживаний Гая. Не знала, как и чем утешить его, и все же была не в состоянии оставаться в стороне. Выяснилось, что свадьба состоится в назначенный день, ибо как могло столь значительное и важное для государства событие быть отложено из-за смерти какой-то второстепенной фигуры?
   Но Магдалена игнорировала все приготовления. Ее нареченный был слишком занят, тренируясь в ожидании новой кампании, которая принесет ему не только рыцарские шпоры, но и богатство и власть. Стоит ли волноваться из-за такого пустяка, как брак, который будет освящен, но не осуществлен, до того как он отправится во Францию?! Все попытки поухаживать за Магдаленой кончались ничем, и он обратил свое внимание на другую и наиболее важную обязанность рыцаря — войну.
   Магдалена почти не отходила от Гая. Ее всегда можно было найти где-нибудь поблизости. За обедом она выбирала для него самые лакомые кусочки, наполняла чашу лучшим вином. Прокрадывалась в его кабинет и устраивалась в уголке, молчаливо наблюдая, как он занимается делами или просто сидит, погрузившись в воспоминания. Куда бы Гай ни отправился, она ждала его возвращения, настырно наставляя пажа в его обязанностях.
   Гай почти не сознавал ее присутствия до самого вечера накануне свадьбы, когда он отправился в сад, куда заходил с неизменной болью в сердце: за каждым деревом ему виделась тень Гвендолен, срывавшей лаванду, окунавшей пальчик в купальню для птиц, наклонявшейся, чтобы вырвать сорняк. Да, несмотря на то что душа ныла от тоски, он не мог удержаться и проводил там долгие часы.
   Этим вечером он нашел Магдалену в саду, под абрикосовым деревом, и виновато поморщился. Бедняжка завтра венчается, а он вот уже несколько дней не сказал ей ни слова!
   Он устроился рядом, но прежде чем успел открыть рот, девочка прошептала со странной, необузданной страстью:
   — Если у меня не будет месячных, значит, мне нельзя лечь в постель с Эдмундом до того, как он отправится во Францию, и брак можно аннулировать, а потом мы поженимся, ты и я.
   Гай, словно рухнув с небес на землю, потрясенно уставился на нее.
   — Что за вздор, Магдалена! Ты не в себе.
   — Нет, — упрямо возразила она. — Я люблю тебя. Всегда любила и буду любить одного тебя. Когда леди Гвендолен была твоей женой, я не имела права говорить ничего подобного. Но теперь…
   Гай резко вскочил.
   — Давай забудем об этом разговоре, Магдалена. Ты всего лишь ребенок, и волнение оказалось слишком для тебя сильным. Послезавтра ты вернешься в замок Беллер и будешь молиться о благополучном возвращении мужа и успешном завершении его дел.
   — Я стану молиться о тебе, — ответила она. Серые глаза блеснули такой решимостью, что он похолодел. Она и в самом деле истинное дитя Изольды де Борегар и Джона, герцога Ланкастерского.

Глава 3

   Леди Магдалена де Брессе пришла к заключению, что все турниры — просто подходящий случай утолить жажду убийства, зрелище, где яростные схватки перемежаются с геральдическими церемониями. Ребенком она очень хотела побывать на турнире. Может, прошедшие с тех пор годы наделили ее некоторым цинизмом, но она, как ни старалась, не могла понять, зачем этим людям нужно заковывать себя в тяжеленные доспехи, особенно в невыносимо душный августовский полдень, чтобы с воинственными криками набрасываться друг на друга и тыкать во врага копьем или затупленным мечом, пока один из противников не падал с лошади, беспомощно распростершись на земле, словно огромная куколка в железном коконе.
   Однако она держала свои еретические мысли при себе. На переполненных трибунах, окружавших ристалище, приятный страх и возбуждение были почти ощутимыми, несмотря на то что зрители истекали потом под богатыми тяжелыми одеяниями и подбитыми мехом сюрко. Но ни мужчины, ни женщины не принимали в расчет соображения комфорта: ведь именно платье служило свидетельством богатства и положения. Сама Магдалена умирала от жары, чувствуя, как влага скапливается под мышками и в ложбинке между грудями. Пришлось незаметно оттянуть от тела плотный дамасский шелк, чтобы на нем не появились пятна.
   Дама справа все утро шептала молитвы святым, прося их защитить своего мужа, независимо от того, участвовал ли вышеупомянутый рыцарь в очередной схватке или нет. При каждом ударе меча о меч с ее губ, прерывая молитвы, слетали стоны возбуждения и испуга. В воздухе стояло густое облако пыли, почти скрывавшее от зрителей все, что происходило на ристалище. И это несмотря на то что Магдалена сидела в первом ряду, в ложе Ланкастеров! Король сегодня отсутствовал, так что соседняя ложа была пуста, а турнир проходил под командованием и покровительством Ланкастера. Над ложей с алым балдахином развевалось знамя Плантагенетов, на котором французская лилия соседствовала с английским львом. Герцог сидел в центре устланного бархатом возвышения, у самого края ложи. Его высокое резное кресло было украшено алыми драпировками с розой Ланкастеров. Сам герцог был в дурном настроении, поскольку терпеть не мог роли наблюдателя в подобных событиях, а его жена, герцогиня Констанца, в нервозном молчании восседала рядом, хорошо зная, как опасно заговаривать с мужем в такие минуты.
   На ристалище вступили церемониймейстеры, сопровождаемые герольдами и их помощниками. Магдалена выжидающе подалась вперед. Сейчас должны объявить о событии, требующем ее присутствия!
   Пыль от предыдущей общей схватки немного улеглась, чему способствовали слуги, старательно обрызгавшие водой всю арену. Зазвучали трубы герольдов, провозгласивших о начале поединка между сьером Эдмундом де Брессе и сьером Жилем де Ламбером.
   Оба рыцаря на могучих боевых конях въехали на ристалище с противоположных сторон, но вместо того чтобы ожидать полагавшегося по ритуалу призыва церемониймейстеров к оружию, они подъехали прямо к ложе Ланкастеров, подняли забрала и оба воскликнули:
   — Ваша светлость, мы просим разрешения биться насмерть!
   Зрители на галереях вытянули шеи, пытаясь понять, о чем говорят рыцари. Крестьяне и слуги, взобравшиеся на ограду, чтобы лучше видеть, заворчали, недовольные промедлением. Магдалена, вполне сознававшая всю необычность такого требования, почувствовала взгляд мужа и подняла глаза. Он повязал на шлем знак ее благосклонности — шарф из серебристого газа. Несколько долгих мгновений он не сводил с нее жгучего взгляда. Сбитая с толку, Магдалена искоса посмотрела на отца. Его неудовольствие было очевидным.
   — Правила этого турнира гласят, что все схватки должны быть бескровными. Или вы собираетесь разрешить какой-то личный спор под флагом дружественных состязаний?
   — Мы покорнейше просим вас, господин мой герцог, — просто ответил Эдмунд.
   — Молодой сорвиголова!
   Голос принадлежал Гаю де Жерве, неожиданно появившемуся рядом с Джоном Гонтом. Как ни странно, он был без шлема, а на поясе висел только двузубый кинжал. Он принимал участие в утренних поединках, но не собирался появляться на арене до финального группового боя.
   Герцог и де Жерве о чем-то тихо говорили. Магдалена навострила уши, пытаясь расслышать хоть слово, не поворачивая головы слишком уж откровенно. Удивленная и немного смущенная столь неожиданным поворотом событий, она избегала взгляда мужа, старательно разглядывала развевающиеся над шатрами рыцарей штандарты и старалась занять свои мысли, определяя, кому какой принадлежит. Приходилось вспоминать уроки геральдики, полученные когда-то в доме де Жерве.
   Молодые рыцари неподвижно сидели в седлах, с достоинством ожидая решения герцога.
   Придворные герцога, сидевшие вокруг Магдалены, не пытались скрыть любопытства. Шепотки и взгляды в основном касались именно ее. Только что прибывшая ко двору короля после возвращения Эдмунда из Франции, надежно защищенная могуществом Ланкастеров, она стала объектом не только восхищения, но и неприкрытой зависти, что было вполне естественно: высокое происхождение, блистательный отец, молодой благородный богатый муж, отличившийся в пикардийской кампании и вернувший свои обширные владения. Ничего не скажешь, идеальная пара! Так что же кроется под жестоким требованием сьера де Брессе?!
   Джон Гонт, выслушав де Жерве, воззрился на дочь. Яркая голубизна его глаз на миг потускнела. Он что-то сказал де Жерве и, взяв у оруженосца усыпанный изумрудами кубок, одним махом опрокинул содержимое. И только потом наклонился вперед, опершись ладонями о подлокотники кресла.
   — Правила этого турнира гласят, что все схватки должны быть бескровными. Вы двое обязаны подчиняться установлениям.
   На этом дискуссия закончилась. Рыцари опустили забрала и вернулись на противоположные края арены. Но этот поединок вызвал необычайный интерес зрителей, даже у тех, кто понятия не имел, о чем просили соперники. Все чувствовали, что происходит нечто необычное.
   — Во имя Господа и Святого Георгия сходитесь!
   Гай де Жерве стоял возле сюзерена, наблюдая, как церемониймейстеры выкликают призыв, а рыцари пришпоривают коней и несутся друг на друга в грохоте оружия. Длина стремян и высокая лука седла позволяли всадникам почти стоять, что помогало лучше направить удары копий с затупленными, как полагалось по правилам, наконечниками. Противники встретились, разошлись, подскакали к оруженосцам, сменили сломанные копья на новые и начали второй раунд. Наконечники скользили по щитам, дерево трескалось, комья сухой земли полетели из-под широких копыт, когда кони, разминувшись, по инерции пронеслись дальше.
   Гай нахмурился. Избранная рыцарями тактика явно не отличалась изобретательностью, и толпа громко выражала свое разочарование. Сразу понятно, что у этих двоих были вполне определенные причины для схватки и они бились не ради острых ощущений и радости победы. Все это придавало оттенок ненужной жестокости тому, что должно было стать демонстрацией воинского искусства и совершенного владения оружием.
   Он невольно взглянул в сторону неподвижной фигуры. Жена Эдмунда де Брессе взирала на развертывавшуюся перед ней сцену с сосредоточенным вниманием, предполагавшим, что ей известно о той самой подспудной причине столь неожиданного взрыва взаимной злобы. За годы, прошедшие со дня ее свадьбы, Магдалена вытянулась, как заботливо орошаемый побег, стала высокой, стройной, изящной… Настоящей женщиной. Низкий вырез ее платья из розового дамасского шелка обнажал глубокую ложбинку между грудями, длинная белоснежная шея напоминала мраморную колонну, густые темно-каштановые волосы были спрятаны под серебряную сетку и украшенную жемчугом головную повязку. Отягощенные перстнями пальцы нервно играли с рубиновой пряжкой пояса, выдавая ее волнение. Но отчего Магдалена нервничает? Вряд ли ей известно, почему именно поссорились Эдмунд с Аамбером. Впрочем, если все было так, как подозревали герцог и Гай, лучше ей вообще ничего не знать.
   Магдалена почувствовала взгляд Гая. Она всегда остро ощущала близость его присутствия и теперь повернула голову и умоляюще, зазывно улыбнулась.
   Гай уже не впервые подумал, что во всем виноваты ее губы. Совсем как у отца: полные и чувственные. И в который раз отчаянно спорил с собой: стоит ли отвечать на этот призыв и покорно идти к ней или остаться на месте? Она хотела понять, что происходит, и трудно ее за это осуждать. Значит, ему придется изобрести нечто правдоподобное не только для Магдалены, но и для ушей окружающих, а он не был уверен, что именно сейчас способен мыслить связно.
   Гай качнул головой, и улыбка Магдалены мгновенно погасла, сменившись раздраженной гримаской. Впрочем, такой реакции следовало ожидать. Детское своеволие с годами переросло в высокомерие и решительность Плантагенетов, а такие свойства характера симпатий окружающих не вызывали.
   Магдалена поднялась, повернулась спиной к ристалищу и стала пробираться между забитыми до отказа рядами скамей, не заботясь о том, что ступает едва ли не по ногам, сопровождаемая неодобрительным шепотом и возгласами удивления. Жене не пристало так вести себя во время поединка своего мужа с соперником, тем более когда на нем шарф ее цветов.
   — В чем дело? — не выдержал герцог, когда она оказалась рядом с его креслом. — Вы поворачиваетесь спиной к сражающемуся супругу?
   Магдалена низко присела.
   — Я хотела поговорить с лордом де Жерве, господин мой. Мне показалось, что ему известно, почему мой супруг возымел желание изменить правила схватки.
   — Предлагаю вам расспросить своего мужа, мадам! — отрезал герцог. — Он все расскажет вам, если сочтет нужным.
   За спиной Магдалены раздался рев толпы. Женщина медленно повернулась. Сьер де Ламбер, выбитый из седла, извивался в пыли, пытаясь подняться. Его оруженосцы бегом мчались на помощь рыцарю. Падение должно было означать конец схватки, но Эдмунд спешился, выхватил меч, явно готовясь напасть на противника, когда тот немного придет в себя.
   — О Господи! — воскликнул герцог. — Он все-таки стоит на своем! Пожалуй, мне стоило прекратить все это и удалить де Брессе от двора хотя бы на месяц.
   Противник Эдмунда тоже вооружился мечом, и теперь рыцари стояли лицом друг к другу, окруженные ревущей толпой, уже успевшей ощутить вражду между этими двумя и сгоравшей от нетерпения узнать, чем все
   кончится.
   — Пусть решат спор раз и навсегда, господин мой, — тихо прошептал Гай на ухо герцогу, так что Магдалена могла слышать только отдельные слова — Пусть остальные считают, что горячая кровь толкает их на глупости и во всем этом нет ничего серьезного. Так будет лучше. Накажите Эдмунда позже на том основании, что подобная вспыльчивость опасна в бою и из него никогда не получится хорошего воина, если он будет продолжать в том же роде.
   — Леди, я предлагаю вам вернуться на место, — сухо бросил герцог недоуменно хмурившейся Магдалена. — Просто неприлично стоять здесь и к тому же загораживать мне арену!
   — Прошу прощения, сэр.
   Мужчина, которого Магдалена в душе по-прежнему отказывалась признать отцом, никогда не находил для нее доброго слова, и она привыкла ожидать от него всего лишь обычной вежливости. Но это ее не беспокоило, поскольку их нелюбовь была взаимной и она давно устала гадать о причине его антипатии.