Фишер Тибор. Философы с большой дороги

   стриженных, злобно глядящих исподлобья парней. Эти черных очков не носили -
   возможно, по той причине, что даже солнце избегало заглядывать им в лицо.
   Все были одеты в дешевую спортивную форму и почему-то до ужаса напоминали
   мне школьных хулиганов, от которых в детстве мне регулярно доставались
   щелчки и подзатыльники.
   — А это кто такие?
   — Полиция, — произнес Юпп тоном, предполагавшим, что говорящий
   надеется: сказанное им будет восприниматься не совсем так, как оно сказано.
   — Полиция, — повторил я задумчиво — без всякого нажима. Он кивнул, но
   совсем слегка, словно надеясь, что я не придам значения его кивку, и вовсе
   не желая нарочитого повторения произнесенного им слова, дабы не укреплять
   мое убеждение в том, что перед нами и впрямь полицейские.
   Я был захвачен врасплох, но не очень-то этим обеспокоен. В конце
   концов, арестуют тебя на футбольном матче — чем это хуже ареста где-нибудь
   еще...
   — Полиция — люди, нанятые обществом, чтобы разыскивать таких, как мы,
   ты это имел в виду? — Я варьировал всю ту же мысль, лишь бы увидеть со
   стороны Юппа хоть какое подтверждение моих слов. Но Юпп не воспринял
   сказанное мной как вопрос, а потому ничего мне не ответил.
   — Думаешь, они поленятся нас арестовать?
   Тут Юпп снизошел до беседы:
   — Я не думаю — я знаю. В день матча это невозможно.
   Матч. По словам Юппа, начало этим встречам было положено много лет
   назад, когда начальник полиции ужаснулся, обнаружив, что в квартиру под ним
   въехал известный наркоделец. «Я раз пять арестовывал этого мерзавца, а
   теперь — теперь он живет подо мной! У него даже балкон больше! Куда мы
   идем?!» Как именно эмоциональная реакция начальника полиции
   трансформировалась в идею проводить ежегодный товарищеский матч между
   полицией и преступниками, Юпп толком не знал, известно было лишь, что начало
   данной традиции положил некий спор на прогулке, вспыхнувший между двумя
   папашами, двумя их отпрысками, и последовавшие вслед ему две игры между
   представителями преступного мира и стражами порядка. Организацию первого
   матча взяла на себя полиция, она же обеспечивала судейство — и преступники
   проиграли. Потерпевшие поражение настаивали на матче-реванше, судить который
   должны были мафиози. На этот раз победа осталась за преступным миром.
   Встречи вошли в традицию. Войдя на стадион и достигнув края поля, мы уже
   знали, что на этот раз судьба приготовила мафии позорнейший провал — под
   густым соусом автодорожной катастрофы. Одиннадцать игроков основного состава
   (преступный мир на них возлагал большие надежды — достаточно сказать, что
   команда включала трех профессионалов, попавшихся в свое время на криминале),
   ехавших на игру в автобусе (вместе с запасными игроками), врезались в
   придорожную надолбу, и на данный момент их по одному вырезали автогеном из
   груды покореженного металла и отправляли в больницу: на месте катастрофы
   непереломанных костей не набралось бы и на одного полевого игрока.
   Был предпринят ряд спешных консультаций. Добровольцы из числа зрителей
   стягивали с себя одежду, обнажаясь до футбольных стандартов наготы.
   Одиннадцать игроков выставили на поле, но толку от того было немного.
   Несколько мафиози играли чуть получше других: их хватало на то, чтобы
   завладеть мячом и слегка с ним разбежаться, но все эти виртуозные выкрутасы
   тут же пресекались полицейскими, быстренько перехватывавшими мяч. Ни о какой
   сыгранности мафиози говорить не приходилось, тогда как полицейские,
   казалось, пять лет как минимум спали под одной крышей.
   Игра все время шла у ворот Мафии, но полиции никак не удавалось
   отправить мяч в сетку. Мяч то попадал в штангу и отскакивал, то просто
   задевал ее по касательной, то с грохотом врезался в перекладину, то летел
   вдоль штрафной линии: вратарь раз за разом накрывал его телом, ловил руками,
   отбивал головой, но, как бы то ни было, полиции не удавалось открыть счет.
   Мафию здорово выручал вратарь, чьи навыки отступали на второй план по
   сравнению с его габаритами. То был мужик под два метра ростом и примерно
   столько же в обхвате. Прямую атаку на ворота он предупреждал заранее,
   надвигаясь всей тушей на тех, кто вышел на позицию для удара или еще только
   к ней приближается, и нанося смельчакам сокрушительный удар головой — по
   большей части в лицо. Назначался пенальти, полицейские в очередной раз
   промахивались, а последующие их попытки атаковать вновь наталкивались на
   жесткий стиль вратаря.
   Чем больше они промахивались, тем меньше оставалось у них шансов
   открыть счет, и все же мяч лишь раз пять помаячил на чужой половине поля,
   уверенно возвращаясь на облюбованный им пятачок — в штрафную площадку,
   поближе к воротам преступного сообщества.
   Наблюдать за зрителями на этом матче было куда интереснее, чем за
   игрой. Право слово, что за удовольствие ходить на футбол, особенно на такой
   футбол, если нельзя оттянуться и распоясаться по полной, ругательски
   ругаясь, насколько хватает глотки. Определить, кто за кого болел, не было
   никакой возможности: зрители самовыражались напропалую, мало считаясь с тем,
   что происходит на поле. Игроков осыпали отборной руганью. Ругань
   сопровождалась каскадом на редкость выразительных жестов. На месте
   футболистов я бы, бросив игру, раззявив рот, смотрел на трибуны: там
   развертывалось соревнование типа «кто лучше покроет бранью ближнего
   своего».
   В какой-то момент Юпп, как обычно, ни слова сказавшись, куда-то исчез,
   чтобы столь же неожиданно возникнуть, протягивая мне какую-то спортивную
   форму.
   — Что это? Зачем? — удивился я.
   — Пришлось сплутовать, — пожал плечами Юпп. — Переоденься и сядь на
   скамейку запасных.
   Я как-то не понял, зачем мне туда садиться. С уст моих слетело что-то
   типа «не имею склонности...», но слух Юппа отказывался
   воспринимать возражения. Я с недоверием потрогал принесенную форму. На ней
   красовалась эмблема с изображением Гермеса — известная (или неизвестная -
   для кого как) отсылка к богу-покровителю совершаемых втайне сделок,
   воровства и бизнеса.

 
   Время проникнуть в суть вещей
   Меня вдруг осеняет, что искушенный вор мало чем отличается от
   искушенного мыслителя: он должен хорошо знать, что почем и что из этого
   может получиться. И тут озарение покинуло Эдди Гроббса.

 
   Футбольный матч 1.3
   Я признался Юберу, что лет сорок как минимум не подходил к мячу. Он же
   настаивал, что делается это исключительно ради того, чтобы доказать всем и
   каждому: Философ — вот он, на поле (при этом он не сморгнув глазом принялся
   в моем присутствии доказывать какому-то типу, что в свое время я зарабатывал
   на жизнь выступлениями за профессиональный футбольный клуб!). Как
   дух-хранитель у какого-нибудь племени зулусов.
   — Мы должны быть здесь, понимаешь!
   — Но мы же и так здесь, — упирался я.
   — Здесь — значит на поле, — почти взмолился Юпп. — Я бы сам вышел
   играть, но по мне же видно, что толку от меня — ноль!
   — По мне — тоже! — Несмотря на то что конечностей у меня было вдвое
   больше, чем у Юппа, я вряд ли обладал одной десятой его живости и энергии;
   когда бы речь шла о том, кто выстоит в поединке, где удары наносятся
   головой, я бы без колебаний поставил на Юппа — против любого
   профессионального футболиста. За минувшие десять лет я ни разу не развивал
   скорость больше двух миль в час; когда я последний раз попробовал
   пробежаться за автобусом, то едва потом оклемался (это кончилось тяжелейшим
   приступом).
   Самая экстремальная физическая нагрузка, которую я могу себе позволить,
   — извлечение пробки из горлышка при помощи штопора; даже развлечениям,
   связанным со скольжением трубчатого тела в туннеле, я предаюсь в стиле
   выброшенного на берег кита.

 
   Развязка
   Почему Юпп, не первый день со мной знакомый и отлично знавший, что я
   совершил несколько самых коротких поездок на такси за всю историю
   человечества, — почему Юпп тем не менее счел разумным посадить меня на
   скамейку запасных, это мой рассудок понять отказывался.
   Однако я натянул на себя форму и сел где было сказано. До конца матча
   оставалось несколько минут, счет был ноль — ноль — лучшего Мафия не могла и
   желать.
   Я сидел и размышлял, что меня почти угораздило попасть в ситуацию, в
   которой я менее всего хотел бы быть. Среди всех тягот и горестей зрелого
   возраста, на мой взгляд, есть и свои преимущества. И одно из них заключается
   в том, что никто уже не заставит тебя выйти на грязное поле, где
   полным-полно крутых ребят, одержимых желанием сбить тебя с ног.
   Покуда я сидел, погруженный в свои мысли, к скамейке, ковыляя,
   приблизился один из игроков, всем видом демонстрируя, что его правая нога
   что-то засбоила и резвости от нее теперь ждать не приходится. Наглый
   пройдоха, в расцвете сил...
   — Ладно, толстый англичашка, давай-ка ты! — скомандовал тренер или
   распорядитель, ткнув меня большим пальцем под ребра. — Продемонстрируй-ка,
   на что ты способен!
   Я было кивнул на двух верзил, сидевших со мной бок о бок, и жестом
   показал на свои ноги, в обычных ботинках, вместо подобающей обувки. Но этот
   тип вновь ткнул в меня пальцем, восприняв мои возражения не как страстный
   отказ, а как чистой воды желание покобениться. Я перехватил умоляющий взгляд
   Юбера. Если бы он сейчас попросил меня, я бы мог отказаться, но он этого не
   сделал — и отказаться я не мог.
   Пожав плечами, я выкатился на поле, пытаясь напустить на себя вид,
   будто знаю, что мне делать, а вразвалочку иду не потому, что я не в форме и
   из меня песок сыплется (этакий антифорвард), а потому, как настолько
   превосхожу по классу всех прочих игроков, что напрягаться, играя с ними, мне
   нет никакой нужды.
   Я подбадривал себя мыслью: за несколько минут игры в футбол вряд ли я
   успею напортачить больше, чем за тридцать лет воспитания научной смены в
   родной Британии.
   Надо было внимательно следить за мячом (который все так же продолжал
   крутиться у ворот Мафии), чтобы не упустить момент, когда он окажется рядом
   со мной. Я старался держаться поближе к защите команды противника, чтобы
   ненароком не забить гол в собственные ворота. Юпп бросил на меня взгляд, в
   котором читалось явное облегчение. По сути, кем бы вы ни были, что бы вы
   собой ни представляли, найдется лишь очень небольшая группа людей, которые
   приветствуют вас дружеским кивком. На мгновение я задумался, нужно ли
   объяснять Юппу, сколь неотесанны эти люди, что мельтешат здесь перед моими
   глазами, но тут же представил, а что было бы, собери вы в одном месте
   соответствующее число философов? Сомневаюсь, чтобы это зрелище радовало
   глаз.
   На последней конференции, где мне довелось побывать, один оксфордский
   профессор — как его звали, умолчу, но любой поймет, что я имею в виду, -
   скатывал шарики из листов бумаги, в которые только что выпростал сопливое
   содержимое своих носовых пазух, и обстреливал этими шариками присутствующих,
   стараясь никого из них не дискриминировать, совсем как сербы, обстреливающие
   Сараево. Не то чтобы этот обстрел был вызван неким бесконтрольным
   сокращением мышц его руки — нет, причиной тому была профессорская
   невменяемость. За неделю до того покончила самоубийством его жена.
   Вспоминая участников той конференции, лицо за лицом, я готов был
   признать, что они вряд ли сломают вам челюсть и позаимствуют ваш бумажник в
   отличие от Юпповых дружков, но только потому, что у всей этой колледжевой
   братии (a) плохой хук правой, (b) кишка тонка.

 
   Заключение
   Процессия философов, сосредоточенно ковыряющих в носу (или в заднице).
   Философ, заметил как-то Уилбур, это человек, чей язык подобострастно
   высунут, а нога угрожающе напряжена всякий раз, как в зоне его видимости
   появляется чья-нибудь задница и он должен мгновенно принять решение:
   приложиться ли к этой заднице языком или приложить ей увесистый пинок.
   Умственная честность, интеллектуальное рвение, прямота суждений -
   пожалуй, все эти качества видятся только на расстоянии.

 
   Не сводя глаз с мяча
   Мое счастье, что до конца игры оставалось лишь несколько сот секунд,
   иначе меня просто раскатали бы по полю. При том что от мяча меня отделяло
   три четверти футбольной площадки, все, кому не лень, исхитрялись садануть
   меня жестким локтем — кто в бровь, кто под дых, кто в бок. Судья не обращал
   на это ни малейшего внимание, несмотря на свист и улюлюканье на трибунах.
   Мое присутствие на поле было не более чем жестом: весьма грубым, надо
   признать. Если законы благородства не позволяли копам арестовать меня в день
   игры, ничто не удерживало их от того, чтобы как следует засветить мне в
   глаз, коли я имел неосторожность засветиться на поле. Жестокий удар в печень
   заставил меня упасть на четыре точки. Уже грохнувшись оземь и наблюдая, как
   ко мне трусцой приближаются еще несколько полицейских, с явным намерением
   как бы случайно — и крайне болезненно — пробежаться по мне, я задался
   вопросом, как будет выглядеть моя смерть на службе футбольной команде,
   состоящей из сутенеров, наркоторговцев, потрошителей, профессиональных нищих
   и вооруженных грабителей: удар...
   Я заставил себя встать на ноги и сдвинуться с места. Борьба
   сосредоточилась на дальнем конце поля, но, видимо, я каким-то образом внес
   смятение в ряды команды полиции, так как под восторженные крики толпы
   нападающий Мафии внезапно вырвался с мячом вперед. Краем глаза я видел, как
   судья смотрит на секундомер.
   С ужасом я вдруг осознал, что мяч движется в мою сторону. Нападающий,
   одетый в нелепые засаленные голубые шорты, прорвался сквозь защиту
   противника, словно она стояла там, специально нанятая для того, чтобы он
   смотрелся на ее фоне как можно круче. Подумать только — он уже достиг центра
   поля! Пытаясь судорожно сообразить, в какой конец поля кинуться, чтобы не
   оказаться рядом с мячом, я развернулся — и тут-то он угодил мне прямо в
   лицо.
   Земля резко прыгнула навстречу.
   Я лежал, уткнувшись носом в землю, а в уши била волна неистовых
   аплодисментов — пустяк, казалось бы, по сравнению со всеми страданиями,
   выпавшими мне до этого, но почему-то мне было особенно больно их слышать: на
   мой вкус, в очередном полученном мной ударе не было ничего особенно
   забавного. Но аплодировали победному голу. Победному голу, который, как
   вскоре выяснилось, был забит мной в результате того, что мяч изменил
   траекторию, войдя в соприкосновение с моими лицевыми мышцами.
   Юпп, захлебываясь от эмоций, описал мне, как все оно было: Засаленные
   Шорты в сердцах ударил по мячу что есть сил — если верить Юппу, мяч должен
   был уйти прямехонько мимо левого угла ворот, но вмешательство моей рожи
   придало мячу чудовищную траекторию, сбившую с толку голкипера, и мяч угодил
   в сетку.
   Игра вяло продолжалась еще тридцать секунд, но исход ее был уже решен.
   Один — ноль. Меня это особо не заботило. Кровь капля за каплей срывалась с
   моего носа и уходила в пике, и ни суровые похлопывания по спине со стороны
   товарищей по команде, ни эмоции, сверкающие в глазах Юппа расплавленным
   золотом, не могли рассеять навязчивое напоминание о том, что мне очень и
   очень худо.
   Полицейские были мрачны и подавлены. Кому нравится проигрывать, даже
   если вы продули приличной команде, но продуть команде, где главный форвард
   философ, из которого песок сыплется, он же по совместительству банковский
   грабитель, которого, дай вам волю, вы бы тут же арестовали, — это верх
   унижения...
   Однако главной проблемой был Засаленные Шорты. По его ногам сразу было
   видно — рьяный футболист. И безумно тем гордится. Теперь он вообразил, что
   его мяч шел точно в цель, и обвинял меня в онтологическом местопребывании в
   тот момент, а также в злокозненном изменении траектории моего бега с целью
   украсть его славу.
   Принадлежа к числу людей, чья деятельность связана в основном с точным
   использованием языка и которые гордятся тем, что транслируют информацию
   быстро, компактно и без помех, я всегда испытывал глубокое недоумение,
   столкнувшись с людьми, не понимающими, что они говорят и, судя по всему,
   склонными зацикливаться на самых невообразимых утверждениях.
   — Ты украл мой гол, — твердил Засаленные Шорты с упорством маньяка. Это
   была абсолютная дичь, потому что (x) это было неправдой и (y) даже будь все
   именно так — что бы я мог сделать? (z) щелкнуть пальцами и перенести нас на
   пять минут назад? Потрясающее скудоумие.
   Можно, казалось бы, удовлетвориться тем, что подал решающий пас, однако
   один из уроков, который я извлек из мировой истории, заключался в том, что у
   здравого смысла крайне немного сторонников. Юпп пытался проявить
   максимальную доброжелательность, выслушивая первые пять «ты украл мой
   гол», однако Засаленные Шорты столь настойчиво талдычил одно и то же,
   что достал и его. Чего я не мог взять в толк, это почему, вместо того чтобы
   раз за разом утверждать — словно он давал показания под присягой, — будто я
   украл его гол, Засаленные Шорты сразу не обратился к Юберу с предложением
   попробовать врезать ему промеж глаз. Юпп, однако, вскоре догадался, к чему
   тот клонит.
   — Я уверен, мы вполне могли бы решить это недоразумение мирным путем...
   — произнес мой напарник, делая шаг назад и нанося ему сокрушительный удар.
   (Мгновение назад нога Юппа была внизу — и тут же она с размаху впечаталась
   Засаленным Шортам чуть повыше паха.) — Но стоит ли тратить на это силы? -
   закончил фразу Юбер.
   Засаленные Шорты осел на землю, явно не собираясь в ближайшее время с
   нее подниматься, наповал сраженный Юпповым силлогизмом. Я-то думал, я
   повидал в жизни все, кроме разве что нескольких мелких млекопитающих и
   кое-каких беспозвоночных. Однако стоило Юппу дать почин, как все смешалось в
   один живой клубок. Собственно говоря, целевые инвестиции боли были вложены
   Юппом в представителя собственной команды, тем не менее ситуация оказалась
   сродни той, которая имеет место быть на торжественных обедах, когда все
   только и ждут, чтобы хозяин подцепил на вилку первый кусочек котлетки.
   Договор о прекращении огня прекратил свое действие. Враждебность сменилась
   столкновением с врагом.
   Юпп пробрался сквозь мешанину драки, демонстрируя полную неуязвимость -
   неуязвимость совершенно безрассудного человека. Он не испытывал никаких
   угрызений совести по поводу того, что вынужденно покидает веселье в самом
   его разгаре. Если вас угораздило оказаться в баре во время потасовки, то у
   вас еще есть почти призрачный шанс бочком-бочком проскользнуть мимо
   дерущихся и сделать ноги, но когда в воздухе мелькает сотня кулаков,
   мечтающих приложиться к чьей-нибудь скуле?! Это было выше моего понимания.
   Покуда я пробирался к нашей машине, я приобрел еще несколько фиолетовых
   отметин, что украсили мою и без того пострадавшую физиономию. Юпп начал
   выруливать с парковки, и тут я дал волю своему сарказму — в конце концов, я
   заработал на это право:
   — Ну как? Хватит на сегодня? Или мы еще собираемся поджечь какую-нибудь
   высотку напоследок, а только потом — домой баиньки?
   Юпп был достаточно умен, чтобы соразмерять свою реакцию, помня, что он
   за рулем.
   — Будут аресты... — Я просто размышлял вслух.
   — Они не станут никого арестовывать сегодня. Договор есть договор.
   Кроме того, у нас ведь заложники — ты их еще увидишь. — Вид Юппа, беспечно
   переключающего передачу, — это было уже слишком.

 
   Срывая маску, или «А король-то — лысый!» 1.1
   — Значит, так, — объявил я. — Я, мать твою, философ! Понятно тебе или
   нет?! Какой-никакой, а философ!
   Я был сыт всем этим по горло: напряжение футбольного матча, в котором
   мне пришлось играть за высшую лигу, давало о себе знать.
   — И к черту все, что не есть философия! Никакого футбола! Никаких
   ограблений!
   Замечу: выйдя из себя и закатив сцену, редко добиваешься желаемого. В
   основном добиваешься того, что выглядишь дурак дураком. Я в таких случаях
   (мне уже приходилось об этом говорить) горю, как маков цвет, ноздри мои
   полыхают пламенем, а голос становится точь-в-точь как у какого-нибудь героя
   из мультяшки. Юпп же оставался совершенно невозмутим, что только побуждало
   меня к дальнейшим яростным наскокам.
   Однако Юпп играл наверняка: он просто гнал машину по трассе, зная лучше
   меня, что, если ты едешь в никуда, это означает, что больше тебе некуда
   ехать. Если бы в тот момент раздался телефонный звонок и кто-нибудь
   предложил мне приехать в гости или повидаться за рюмкой в милом уютном
   ресторане, я бы выскочил из машины не раздумывая.

 
   Игольное ушко
   Ехали мы отнюдь не домой, но я уже растратил весь свой гнев. К тому
   моменту, когда Юпп остановил машину и впервые с тех пор, как мы выехали со
   стадиона, обратился ко мне, вспышка давно миновала. Я молча сидел и давился
   остатками тлеющего раздражения.
   — Увидишь, дело того стоит. Я хоть раз ошибался?
   Казалось, я впадаю в детство: Юпп спрятался за углом, выслав меня
   звонить в дверь, ведущую в небольшую квартирку на первом этаже.
   — Хорошо, ну позвоню я. А потом что делать — убегать что есть мочи?
   — Нет. Кто бы ни открыл — говори по-английски и вымани его наружу.
   — Добрый день, — обратился я к появившемуся на пороге типу. Лицо его
   было покрыто многочисленными шрамами. — Вы говорите по-английски?
   Меченый окинул меня задумчиво-высокомерным взглядом: вряд ли возникший
   на ступеньках вашего дома синяк в дешевом спортивном костюме может вызвать
   иную реакцию.
   — Нет? В таком случае: мой форейтор был насмерть зашиблен смертоносными
   лучами Сатурна, и моим фрикаделькам не светит теперь счастливое Рождество. А
   если вы сделаете еще пару шагов мне навстречу — у меня есть приятель, он
   устроит вам нечто такое, что вряд ли кому придется по вкусу.
   Нахмурившись, Меченый подошел со мной к машине, на ходу возмущаясь во
   весь голос: он, мол, не понимает, что здесь происходит, — однако тут из-за
   спины у него возник Юпп и ткнул беднягу пушкой в весьма деликатное место.
   Войдя в дом, мы обнаружили там еще одного жуткого типа и Корсиканца,
   который, судя по всему, был сдан на руки этим нянькам в качестве гаранта
   того, что полицейские будут вести себя в день матча как паиньки.
   — Стойте, где стоите, — буркнул Юпп. — Надеюсь, все в курсе: больше
   всего на свете я люблю нажимать на курок. Ехали мимо — захотелось проведать
   вас, глянуть, готовы ли вы к предстоящей неделе.
   Будь я не в духе, ответ Корсиканца вряд ли придал бы мне бодрости.
   Слова он цедил с трудом — его просто душила ненависть:
   — Входите, входите. Не терпится вас застрелить.
   — Вот и ладушки! — кивнул Юпп. — А то я боялся, все ли у вас хорошо с
   памятью. Ну, мы тогда пойдем...
   Покуда мы пристегивали всю компанию наручниками к ближайшей батарее,
   Меченый поинтересовался:
   — Юбер, ты в курсе — Режи тут все желал с тобой повидаться? Насчет
   Тьерри.
   Юпп ничего на это не ответил, и о чем шла речь, осталось для меня
   загадкой.
   Уже сидя в машине, я попытался приподнять покров тайны:
   — А кто это — Режи?
   — Так, один тип. — Юпп предвосхитил мой следующий вопрос: — Большая
   шишка. Преуспевает в бизнесе, доходы от которого как-то не принято указывать
   в налоговых декларациях.
   — А Тьерри?
   — Его племянник.
   — Да? А почему он хочет с тобой о нем поговорить?
   — Он сидел в Ле Бомметт со мной. Был найден мертвым в тюремной
   подсобке. В тот самый день, когда меня освободили.
   Я размышлял, стоит ли мне расспрашивать дальше, но Юпп знал — так
   просто от меня не отделаешься, поэтому продолжил рассказ:
   — Я как раз шел получать вещи. Перед освобождением. Проходил мимо этой
   подсобки — рядом с кухней, вижу, Тьерри там что-то возится. Он, видно,
   чувствовал себя в безопасности: меня ведь выпускали на волю. А может,
   считал, что, коль он племянник Режи, ему все нипочем...
   — Ну, долго отсидел? — спрашивает он меня.