Страница:
– А, вот и барон!
Вошел мужчина лет тридцати; в лице его было что-то грубое, в движениях какое-то проворство; шляпу он носил набекрень, а в петлице у него красовался цветок. Это был идеал виконта. В восторге от такого гостя, вдохновленный его присутствием, он решился сказать каламбур по поводу глухаря, которого как раз подавали:
– Вот глухарь – он глух, но не глуп![97]
Сизи задал г-ну де Комену множество вопросов о лицах, не известных остальным гостям; наконец, словно вспомнив что-то, он спросил:
– А скажите, вы подумали обо мне?
Тот пожал плечами:
– Рано вам, малыш! Нельзя!
Сизи просил г-на де Комена ввести его в свой клуб. Барон, сжалившись, очевидно, над его самолюбием, сказал:
– Ах, чуть не забыл! Поздравляю, дорогой мой: вы ведь выиграли пари!
– Какое пари?
– А там, на скачках, вы утверждали, что в тот же вечер будете у этой дамы.
У Фредерика было такое чувство, словно его хлестнули бичом. Но он сразу же успокоился, увидев смущенное лицо Сизи.
Действительно, уже на другой день, как только появился Арну, прежний ее любовник, ее Арну, – Капитанша стала раскаиваться. Они с Арну дали понять виконту, что он лишний, и выставили его вон, нимало не церемонясь.
Он сделал вид, что не расслышал. Барон прибавил:
– Что поделывает милейшая Роза? По-прежнему у нее такие красивые ножки? – Этими словами он хотел показать, что он был с нею в близких отношениях.
Фредерика обозлило это открытие.
– Тут нечего краснеть, – продолжал барон. – Дело неплохое!
Сизи щелкнул языком.
– Э, не такое уж хорошее!
– Вот как?
– Ну да, боже мой! Во-первых, я не нахожу в ней ничего особенного, и потом ведь таких, как она, можно получить сколько угодно. Ведь как-никак это… товар!
– Не для всех! – раздраженно возразил Фредерик.
– Ему кажется, что он – не как все! – сказал Сизи. – Вот забавник!
Гости засмеялись.
Сердце так билось у Фредерика, что он задыхался. Он выпил залпом два стакана воды.
Но у барона сохранились приятные воспоминания о Розанетте.
– Она по-прежнему с неким Арну?
– Ничего не могу сказать, – ответил Сизи. – Я не знаю этого господина!
Тем не менее он стал утверждать, что Арну мошенник.
– Позвольте! – крикнул Фредерик.
– Однако это несомненно! У него даже был процесс!
– Неправда!
Фредерик вступился за Арну. Он ручался за его честность, даже сам поверил в нее, придумывал цифры, доказательства. Виконт, злой и к тому же пьяный, упрямился, и Фредерик строго спросил его:
– Вы, сударь, хотите меня оскорбить?
И взгляд, брошенный им на виконта, был жгуч, как кончик его сигары.
– О, ничуть! Я даже согласен, что у него есть нечто весьма хорошее: его жена.
– Вы ее знаете?
– Еще бы! Софи Арну – кто ее не знает!
– Как вы сказали?
Сизи поднялся и, запинаясь, повторил:
– Кто ее не знает!
– Замолчите! Она не из тех, у кого вы бываете!
– Надеюсь!
Фредерик швырнул ему в лицо тарелку.
Она молнией пролетела над столом, повалила две бутылки, разбила салатник, раскололась на три куска, ударившись о серебряную вазу, и попала виконту в живот.
Все вскочили, чтобы удержать его. Он выбивался, кричал, был в ярости. Г-н дез-Онэ твердил:
– Успокойтесь! Ну полно, дитя мое!
– Но ведь это ужасно! – вопил наставник.
Форшамбо был бледен как полотно и дрожал; Жозеф громко хохотал; лакеи вытирали вино, подымали с пола осколки, а барон затворил окно, ибо, несмотря на стук экипажей, шум могли услышать и на бульваре.
В ту минуту, когда Фредерик бросил тарелку, все говорили разом; поэтому оказалось невозможным определить, что дало повод к оскорблению, кто был причиной – сам ли Арну или г-жа Арну, Розанетта или еще кто-нибудь другой. Несомненно было одно – ни с чем несравнимая грубость Фредерика: он решительно отказался выразить малейшее раскаяние.
Г-н дез-Онэ попытался смягчить его, кузен Жозеф также; о том же старались наставник и даже Форшамбо. Барон тем временем успокаивал Сизи, который проливал слезы, ослабев от нервного потрясения. Раздражение Фредерика, напротив, все усиливалось, и дело, может быть, осталось бы в том же положении до самого утра, если бы барон не сказал, желая положить этому конец:
– Милостивый государь, виконт пришлет к вам завтра своих секундантов.
– В котором часу?
– В полдень, если разрешите.
– К вашим услугам, милостивый государь.
Очутившись на улице, Фредерик вздохнул полной грудью. Слишком уж долго он сдерживался: наконец-то он дал себе волю! Он чувствовал какую-то мужественную гордость, наплыв внутренней силы, опьянявшей его. Ему нужно было двух секундантов. Первый, о ком он подумал, был Режембар, и он тотчас же направился в известный ему кабачок на улице Сен-Дени. Ставни были закрыты. Но в окошке над дверью блестел свет. Дверь открылась, и он вошел, низко наклонив голову, чтобы пройти под навесом.
В пустом помещении горела свечка, поставленная на прилавок у самого края. Все табуреты, ножками вверх, стояли на столах. Хозяйка и слуга ужинали в углу, у двери в кухню, и Режембар, сидевший в шляпе, разделял их трапезу и даже слегка стеснял слугу, который при каждом глотке принужден был поворачиваться боком к столу. Фредерик коротко рассказал Режембару, в чем дело, и объяснил свою просьбу. Гражданин сперва ничего не ответил; он вращал глазами, как будто раздумывая, несколько раз обошел комнату и, наконец, сказал:
– Да, с удовольствием!
И кровожадная улыбка блеснула на его лице, сгладив морщины, когда он узнал, что противник – аристократ.
– Уж мы не дадим ему спуску, будьте спокойны! Во-первых, дуэль на шпагах…
– Но, может быть, – заметил Фредерик, – я не имею права…
– Говорю вам – надо драться на шпагах! – резко возразил Гражданин. – Умеете вы фехтовать?
– Немножко.
– А-а, немножко! Все вы таковы! А рвутся в бой! А что значат какие-то уроки фехтования! Слушайте же: держитесь подальше от противника, закрывайте круг и отступайте, отступайте! Это разрешается. Утомляйте его! Потом бросайтесь на него совершенно открыто. А главное – никаких хитростей, никаких ударов во вкусе Ла-Фужера! Нет, просто раз-два, отбой. Вот смотрите! Надо поворачивать кисть, как будто вы отпираете ключом… Дядюшка Вотье, дайте вашу трость! Ага! Вот это мне и нужно.
Он схватил палку, с помощью которой зажигали газ, округлил правую руку, согнул левую в локте и стал наносить удары стене. Он притоптывал ногой, оживился, даже делал вид, как будто встречает препятствия, кричал: «Попался, а? Попался?» – и на стене вырисовывался его огромный силуэт, а шляпа словно касалась потолка. Хозяин время от времени приговаривал: «Браво! Прекрасно!» Супруга его, хотя и была взволнована, тоже восхищалась, а Теодор, бывший солдат, к тому же ярый поклонник г-на Режембара, от изумления прирос к полу.
На следующий день рано утром Фредерик поспешил в магазин, где служил Дюссардье. Миновав ряд помещений, где всюду видны были материи, сложенные на полках или выставленные на прилавках, а на деревянных подставках в виде грибов развешаны были шали, он обнаружил Дюссардье в какой-то клетке, за решеткой, среди счетных книг: он писал, стоя перед конторкой. Славный малый тотчас же бросил свои дела.
Секунданты прибыли ровно в двенадцать. Фредерик счел более приличным не присутствовать при переговорах.
Барон и г-н Жозеф заявили, что их удовлетворит самое простое извинение. Но Режембар, державшийся правила никогда не уступать и считавший долгом своим защищать честь Арну (Фредерик ни о чем другом ему не говорил), потребовал, чтобы извинения принес виконт. Г-н де Комен был возмущен этой наглостью. Гражданин не желал идти на уступки. Примирение становилось совершенно невозможным, и дуэль была решена.
Возникали новые затруднения, так как по правилам выбор оружия принадлежал оскорбленному Сизи. Но Режембар утверждал, что, посылая вызов, он тем самым выступает как обидчик. Секунданты Сизи возмутились, говоря, что пощечина как-никак жесточайшее оскорбление. Гражданин, придравшись к словам, возразил, что удар не пощечина. Наконец решено было обратиться к военным, и все четыре секунданта ушли, чтобы где-нибудь в казармах посоветоваться с офицерами.
Они остановились у казармы на набережной Орсэ. Г-н де Комен обратился к двум капитанам и изложил им предмет спора.
Капитаны ничего не поняли, так как замечания, которые вставлял Гражданин, только запутывали дело. В конце концов они предложили секундантам составить протокол, прочитав который, они смогут вынести решение. Тогда перешли к кафе. Ради большей осторожности Сизи в протоколе обозначили буквою Г., а Фредерика – буквой К.
Потом вернулись в казарму. Офицеров не было. Но они показались вновь и объявили, что выбор оружия, несомненно, принадлежит г-ну Г. Все отправились к Сизи. Режембар и Дюссардье остались на улице.
Виконт, узнав об этом решении, так взволновался, что несколько раз заставил повторить его, а когда г-н де Комен заговорил о требованиях Режембара, он пролепетал: «Однако же!», втайне склоняясь к тому, чтобы согласиться на них. Тут он опустился на кресло и заявил, что не будет драться.
– Как? Что? – спросил барон.
Из уст Сизи полился беспорядочный поток слов. Он хотел стрелять в упор, через платок, и чтобы был один пистолет.
– Или пусть в стакан насыплют мышьяку и бросят жребий. Это иногда делается, я читал!
Барон, человек нрава не особенно терпеливого, принял более резкий тон:
– Господа секунданты ждут вашего ответа. Это неприлично в конце концов! Что вы выбираете? Ну! Шпагу, что ли?
Виконт кивнул головой, что означало «да», и дуэль была назначена на следующее утро, ровно в семь часов у заставы Майо.
Дюссардье был вынужден вернуться к себе в магазин; сообщить об всем Фредерику пошел Режембар.
Фредерик целый день оставался без вестей; его нетерпение перешло всякие пределы.
– Тем лучше! – воскликнул он.
Гражданин был доволен его самообладанием.
– От нас требовали извинений, вообразите! Пустяк, одно какое-нибудь словечко! Но я им показал! Ведь я так и должен был поступить, не правда ли?
– Разумеется, – сказал Фредерик и подумал, что было бы лучше пригласить другого секунданта.
Потом, уже оставшись один, он несколько раз повторил вслух:
– Я буду драться на дуэли. Да, я буду драться! Забавно!
Расхаживая по комнате и очутившись перед зеркалом, он заметил, что лицо его бледно.
– Уж не боюсь ли я?
Страшное беспокойство овладело им при мысли, что на дуэли он оробеет.
– А если убьют, что тогда? Мой отец тоже погиб на дуэли. Да, меня убьют!
И вдруг ему представилась его мать в трауре; бессвязные образы замелькали в его мыслях. Он был в отчаянии от своего малодушия. Его обуял порыв храбрости, охватила жажда истребления. Он не отступил бы перед целым батальоном. Когда его возбуждение улеглось, он с радостью почувствовал, что непоколебим. Чтобы рассеяться, он пошел в театр, где давали балет, послушал музыку, поглядел на танцовщиц, а в антракте выпил стакан пунша. Но, вернувшись домой и увидев свой кабинет, обстановку, среди которой находился, быть может, в последний раз, он ощутил какую-то слабость.
Он спустился в сад. Сверкали звезды; он предался созерцанию их. Мысль, что он будет драться за женщину, возвышала, облагораживала его в собственных глазах. И он спокойно лег спать.
Иначе вел себя Сизи. Когда барон уехал, Жозеф сделал попытку пробудить в нем бодрость, но виконт не поддавался уговорам, и он ему сказал:
– Однако, любезный, если ты предпочитаешь замять дело, я пойду скажу им.
Сизи не решился ответить: «Да, конечно», но затаил гнев против своего кузена, который не оказал ему этой услуги без его ведома.
Он желал, чтобы Фредерик умер этой ночью от апоплексического удара или чтобы произошло восстание и наутро оказалось столько баррикад, что доступ к Булонскому лесу стал бы невозможен; или чтобы какое-нибудь препятствие помешало явиться одному из секундантов, ибо за отсутствием секунданта поединок не состоялся бы. Ему хотелось умчаться на курьерском поезде, все равно куда. Он жалел, что не знает медицины и не может принять такого снадобья, которое, не подвергая жизнь опасности, усыпило бы его и заставило считать его мертвым. Он дошел до того, что ему захотелось тяжело заболеть.
Ища совета и поддержки, он послал за г-ном дез-Онэ. Оказалось, что этот достойный человек уехал к себе в Сентонж, получив депешу о болезни одной из дочерей. Сизи это показалось дурным предзнаменованием. К счастью, зашел его навестить г-н Везу, его наставник. Тут начались излияния.
– Как же поступить? Боже мой, как поступить?
– Я бы на вашем месте, граф, нанял на Крытом рынке какого-нибудь молодца, чтобы он вздул того.
– Все равно, он поймет, кто его подослал! – заметил Сизи.
Время от времени он испускал стон.
– А разве закон разрешает драться на дуэли?
– Это пережиток варварства! Что поделаешь!
Педагог из любезности напросился на обед. Воспитанник его ничего не ел, а после обеда почувствовал потребность пройтись.
Когда они проходили мимо церкви, он сказал:
– Не зайти ли… посмотреть?
Г-н Везу охотно согласился и даже сам предложил ему святой воды.
Был май месяц, алтарь украшали цветы, слышалось пение, звучал орган. Но молиться он был не в состоянии; богослужение напоминало ему о похоронах, в ушах у него как будто раздавалось гудение De Profundis.[98]
– Пойдемте! Мне не по себе!
Всю ночь они играли в карты. Виконт старался проигрывать, чтобы умилостивить рок, и г-н Везу этим воспользовался. Наконец на рассвете Сизи, совсем изнемогающий, уронил голову на зеленое сукно и погрузился в дремоту, полную неприятных сновидений.
Однако если храбрость есть желание побороть слабость, то виконт проявил храбрость, ибо, увидев секундантов, которые пришли за ним, он напряг все силы, – самолюбие говорило ему, что отступление его погубит. Г-н де Комен похвалил его за бодрость.
Но, сидя в фиакре, от тряски и солнечного зноя он ослабел. Энергия его исчезла. Он даже не узнавал улиц, по которым они проезжали.
Барон развлекался тем, что еще усиливал его страх, заговаривая о «трупе» и о том, как его тайком провезти в город. Жозеф отвечал в том же тоне. Оба они, считая это дело нелепостью, были убеждены, что оно уладится.
Сизи ехал, понурив голову; он тихо поднял ее и заметил, что не взяли с собой врача.
– Это ни к чему, – сказал барон.
– Так, значит, опасности нет?
Жозеф ответил торжественно:
– Будем надеяться!
Больше никто не заговаривал в карете.
В десять минут восьмого прибыли к заставе Майо. Фредерик и его секунданты находились уже там, все трое одетые в черное. Режембар вместо обычного галстука надел галстук военный, на конском волосе; в руках у него был длинный ящик вроде футляра для скрипки, всегда фигурирующий в подобных случаях. Дуэлянты холодно обменялись поклонами. Затем все направились в глубь Булонского леса, по Мадридской дороге, чтобы выбрать подходящее место.
Режембар сказал Фредерику, который шел между ним и Дюссардье:
– Ну, а насчет страха как обстоит дело? Если вам что-нибудь нужно – не стесняйтесь, я ведь понимаю! Боязнь свойственна человеку.
И, понизив голос, добавил:
– Не курите больше, это действует расслабляюще!
Фредерик бросил сигару, которая ему мешала, и твердым шагом продолжал путь. Виконт шел сзади, поддерживаемый своими секундантами.
Навстречу изредка попадались прохожие. Небо было голубое, и порою в траве раздавался шорох – прыгали кролики. На повороте тропинки женщина в клетчатом платке разговаривала с мужчиной в блузе, а вдоль большой аллеи, обсаженной каштанами, конюхи в полотняных куртках прогуливали лошадей. Сизи вспоминались те счастливые дни, когда, верхом на своем буром жеребце, с моноклем в глазу, он гарцевал рядом с какой-нибудь коляской; воспоминания усиливали его тоску; его мучила невыносимая жажда; жужжание мух сливалось для него с пульсацией его собственной крови; ноги его вязли в песке; ему казалось, что путь продолжается целую вечность.
Секунданты, не останавливаясь, пристально смотрели по сторонам дороги. Начали обсуждать, куда идти – к Кателанскому кресту или к Багательской стене. Наконец свернули направо и, дойдя до какой-то рощицы, остановились под соснами.
Место выбрали так, чтобы обоих противников поставить в одинаковые условия. Отметили, куда им следует стать. Потом. Режембар отпер свой ящик. В нем на красной сафьяновой подушке лежали четыре очаровательные шпаги, с выемками посредине, с филигранными украшениями на рукоятках. Яркий луч, прорезав листву, упал на них, и Сизи они показались серебряными змеями, сверкнувшими над лужей крови.
Гражданин показал, что все они равной длины; третью он взял сам, чтобы в случае необходимости разнять противников. У г-на де Комена была трость. Наступило молчание.
У всех на лицах читалась растерянность или жестокость.
Фредерик снял сюртук и жилет. Жозеф помог Сизи сделать то же самое; когда он развязал галстук, все заметили, что у него на шее образок. У Режембара это вызвало улыбку жалости.
Тогда г-н де Комен (чтобы еще дать Фредерику время на размышление) попытался кое к чему придраться. Он оговаривал право надеть перчатку, схватиться за шпагу противника левой рукой. Режембар, которому не терпелось, не возражал. Наконец барон обратился к Фредерику:
– Все зависит от вас, сударь! В признании своих ошибок нет ничего постыдного.
Дюссардье в знак согласия кивнул головой. Гражданин пришел в негодование:
– Что же, по-вашему, мы сюда уток щипать пришли, черт возьми!.. По местам!
Противники стояли друг против друга, секунданты по сторонам каждого. Режембар крикнул:
– Начинайте!
Сизи ужасно побледнел. Кончик его шпаги дрожал, как хлыст. Он запрокинул голову, раскинул руки и упал на спину, лишившись чувств. Жозеф поднял его и, поднеся к его носу флакон с солью, стал изо всех сил трясти. Виконт открыл глаза и вдруг, как безумный, ринулся к своей шпаге. Фредерик со своей шпагой не расставался и ждал противника, твердо глядя вперед и держа руку наготове.
– Остановитесь! Остановитесь! – донесся с дороги чей-то голос, и раздался топот лошади, пущенной вскачь; сучья ломались о верх кабриолета. Человек, высунувшись из экипажа, махал платком и продолжал кричать: – Остановитесь, остановитесь!
Г-н де Комен, думая, что это вмешалась полиция, поднял трость:
– Довольно! Перестаньте! Виконт ранен!
– Я ранен? – спросил виконт.
В самом деле, он, падая, оцарапал себе большой палец левой руки.
– Да это он когда падал, – пояснил Гражданин.
Барон притворился, что не расслышал.
Арну выскочил из кабриолета.
– Я опоздал? Нет! Слава богу!
Он облапил Фредерика, щупал его, покрывая поцелуями его лицо.
– Я знаю причину; вы заступились за старого друга! Вот это хорошо! Да, хорошо! Никогда этого не забуду! Какой вы добрый! Ах, милое дитя!
Он смотрел на него и, смеясь от радости, в то же время проливал слезы. Барон обернулся к Жозефу:
– Думаю, мы лишние на этом маленьком семейном празднике. Все ведь кончено, господа, не правда ли? Виконт, повяжите руку. Вот, возьмите мой платок.
И с повелительным жестом прибавил:
– Полно же! Миритесь! Таков обычай.
Противники нехотя пожали друг другу руки. Виконт, г-н де Комен и Жозеф удалились в одну сторону, а Фредерик со своими приятелями – в другую.
Так как поблизости находился ресторан «Мадрид», то Арну предложил зайти туда выпить по стакану пива.
– Можно бы и позавтракать, – сказал Режембар.
Но Дюссардье спешил, и пришлось ограничиться легкой закуской в саду. Все испытывали то блаженное состояние, которое наступает вслед за счастливой развязкой. Гражданин все-таки досадовал, что дуэль прервали в самый интересный момент.
Арну узнал о ней от приятеля Режембара, некоего Компена, и в великодушном порыве поспешил к месту дуэли, чтобы помешать ей, думая, впрочем, что он является причиной. Он попросил Фредерика рассказать ему подробности. Фредерику, которого тронула нежность Арну, было совестно поддерживать в нем заблуждение.
– Бога ради, довольно об этом!
В его сдержанности Арну увидел большую деликатность. И тут же, с обычным своим легкомыслием, он перешел на другую тему:
– Что нового, Гражданин?
И они заговорили о векселях, платежных сроках. Чтобы устроиться поудобнее, они даже пересели к другому столу и стали там шептаться.
Фредерик разобрал слова:
– Вы мне подпишете?
– Да. Но вы-то, разумеется…
– Я, наконец, перепродал за триста! Выгодное дело, право!
Словом, было ясно, что Арну и Гражданин обделывают множество всяких дел.
Фредерик хотел напомнить ему о своих пятнадцати тысячах. Но его давешнее появление исключало возможность упреков, даже самых мягких. К тому же он чувствовал усталость. Место было неподходящее. Он отложил до другого раза.
Арну, сидя в тени жасминного куста, курил и был очень весел. Окинув взглядом двери отдельных кабинетов, которые все выходили в сад, он сказал, что бывал здесь прежде весьма часто.
– И не один, наверно? – спросил Гражданин.
– Еще бы!
– Какой вы шалопай! Ведь женатый человек!
– Ну, а вы-то! – продолжал Арну и, снисходительно улыбнувшись, заметил: – Я даже убежден, что у этого бездельника где-нибудь имеется комната и он там принимает девочек.
В знак того, что это правда, Гражданин только повел бровью. Тут оба они начали излагать свои вкусы. Арну теперь больше нравилась молодежь, работницы; Режембар терпеть не мог «жеманниц» и ценил прежде всего положительные свойства. Вывод, к которому приходил торговец фаянсом, был тот, что не следует относиться к женщинам серьезно.
«А свою жену он все-таки любит», – думал Фредерик, возвращаясь домой, и Арну казался ему человеком бесчестным. Он сердился на него за эту дуэль, как будто ради него он только что рисковал жизнью.
Дюссардье он был благодарен за его преданность; приказчик, которого он настойчиво приглашал к себе, в конце концов стал каждый день посещать его.
Фредерик давал ему книги: Тьера, Дюлора, Баранта, «Жирондистов» Ламартина.[99] Добрый малый внимательно слушал и принимал его мнения как мнения наставника.
Однажды вечером он явился в полном смятении.
Утром того дня на бульваре на него наскочил какой-то человек, несшийся во весь опор, и, узнав в нем одного из друзей Сенекаля, сказал ему:
– Его сейчас схватили, мне пришлось бежать!
Это была совершенная правда. Дюссардье весь день наводил справки. Сенекаль, обвиняемый в политическом преступлении, сидел теперь в тюрьме.
Родом из Лиона, сын мастера и ученик одного из адептов Шалье,[100] он, едва только приехал в Париж, сразу же вступил в члены «Общества семейств»;[101] образ жизни его был известен; полиция за ним следила. В мае 1839 года он был в числе сражавшихся,[102] и с тех пор держался в тени, но, все более и более возбуждаясь, фанатически поклоняясь Алибо[103] не видя разницы между недовольством, которое внушало ему общество, и злобой, возбуждаемой в народе монархией, он всякое утро просыпался с надеждой на революцию, которая в две недели или в месяц изменит мир. Выведенный из терпения нерешительностью своих собратьев, взбешенный задержками, которые отдаляли его мечту, отчаявшись в своей родине, он в качестве химика вступил в ряды заговорщиков, изготовлявших зажигательные бомбы, и был застигнут врасплох по пути на Монмартр, где собирался испытать действие пороха, который нес с собой, – последнее средство к установлению республики.
Вошел мужчина лет тридцати; в лице его было что-то грубое, в движениях какое-то проворство; шляпу он носил набекрень, а в петлице у него красовался цветок. Это был идеал виконта. В восторге от такого гостя, вдохновленный его присутствием, он решился сказать каламбур по поводу глухаря, которого как раз подавали:
– Вот глухарь – он глух, но не глуп![97]
Сизи задал г-ну де Комену множество вопросов о лицах, не известных остальным гостям; наконец, словно вспомнив что-то, он спросил:
– А скажите, вы подумали обо мне?
Тот пожал плечами:
– Рано вам, малыш! Нельзя!
Сизи просил г-на де Комена ввести его в свой клуб. Барон, сжалившись, очевидно, над его самолюбием, сказал:
– Ах, чуть не забыл! Поздравляю, дорогой мой: вы ведь выиграли пари!
– Какое пари?
– А там, на скачках, вы утверждали, что в тот же вечер будете у этой дамы.
У Фредерика было такое чувство, словно его хлестнули бичом. Но он сразу же успокоился, увидев смущенное лицо Сизи.
Действительно, уже на другой день, как только появился Арну, прежний ее любовник, ее Арну, – Капитанша стала раскаиваться. Они с Арну дали понять виконту, что он лишний, и выставили его вон, нимало не церемонясь.
Он сделал вид, что не расслышал. Барон прибавил:
– Что поделывает милейшая Роза? По-прежнему у нее такие красивые ножки? – Этими словами он хотел показать, что он был с нею в близких отношениях.
Фредерика обозлило это открытие.
– Тут нечего краснеть, – продолжал барон. – Дело неплохое!
Сизи щелкнул языком.
– Э, не такое уж хорошее!
– Вот как?
– Ну да, боже мой! Во-первых, я не нахожу в ней ничего особенного, и потом ведь таких, как она, можно получить сколько угодно. Ведь как-никак это… товар!
– Не для всех! – раздраженно возразил Фредерик.
– Ему кажется, что он – не как все! – сказал Сизи. – Вот забавник!
Гости засмеялись.
Сердце так билось у Фредерика, что он задыхался. Он выпил залпом два стакана воды.
Но у барона сохранились приятные воспоминания о Розанетте.
– Она по-прежнему с неким Арну?
– Ничего не могу сказать, – ответил Сизи. – Я не знаю этого господина!
Тем не менее он стал утверждать, что Арну мошенник.
– Позвольте! – крикнул Фредерик.
– Однако это несомненно! У него даже был процесс!
– Неправда!
Фредерик вступился за Арну. Он ручался за его честность, даже сам поверил в нее, придумывал цифры, доказательства. Виконт, злой и к тому же пьяный, упрямился, и Фредерик строго спросил его:
– Вы, сударь, хотите меня оскорбить?
И взгляд, брошенный им на виконта, был жгуч, как кончик его сигары.
– О, ничуть! Я даже согласен, что у него есть нечто весьма хорошее: его жена.
– Вы ее знаете?
– Еще бы! Софи Арну – кто ее не знает!
– Как вы сказали?
Сизи поднялся и, запинаясь, повторил:
– Кто ее не знает!
– Замолчите! Она не из тех, у кого вы бываете!
– Надеюсь!
Фредерик швырнул ему в лицо тарелку.
Она молнией пролетела над столом, повалила две бутылки, разбила салатник, раскололась на три куска, ударившись о серебряную вазу, и попала виконту в живот.
Все вскочили, чтобы удержать его. Он выбивался, кричал, был в ярости. Г-н дез-Онэ твердил:
– Успокойтесь! Ну полно, дитя мое!
– Но ведь это ужасно! – вопил наставник.
Форшамбо был бледен как полотно и дрожал; Жозеф громко хохотал; лакеи вытирали вино, подымали с пола осколки, а барон затворил окно, ибо, несмотря на стук экипажей, шум могли услышать и на бульваре.
В ту минуту, когда Фредерик бросил тарелку, все говорили разом; поэтому оказалось невозможным определить, что дало повод к оскорблению, кто был причиной – сам ли Арну или г-жа Арну, Розанетта или еще кто-нибудь другой. Несомненно было одно – ни с чем несравнимая грубость Фредерика: он решительно отказался выразить малейшее раскаяние.
Г-н дез-Онэ попытался смягчить его, кузен Жозеф также; о том же старались наставник и даже Форшамбо. Барон тем временем успокаивал Сизи, который проливал слезы, ослабев от нервного потрясения. Раздражение Фредерика, напротив, все усиливалось, и дело, может быть, осталось бы в том же положении до самого утра, если бы барон не сказал, желая положить этому конец:
– Милостивый государь, виконт пришлет к вам завтра своих секундантов.
– В котором часу?
– В полдень, если разрешите.
– К вашим услугам, милостивый государь.
Очутившись на улице, Фредерик вздохнул полной грудью. Слишком уж долго он сдерживался: наконец-то он дал себе волю! Он чувствовал какую-то мужественную гордость, наплыв внутренней силы, опьянявшей его. Ему нужно было двух секундантов. Первый, о ком он подумал, был Режембар, и он тотчас же направился в известный ему кабачок на улице Сен-Дени. Ставни были закрыты. Но в окошке над дверью блестел свет. Дверь открылась, и он вошел, низко наклонив голову, чтобы пройти под навесом.
В пустом помещении горела свечка, поставленная на прилавок у самого края. Все табуреты, ножками вверх, стояли на столах. Хозяйка и слуга ужинали в углу, у двери в кухню, и Режембар, сидевший в шляпе, разделял их трапезу и даже слегка стеснял слугу, который при каждом глотке принужден был поворачиваться боком к столу. Фредерик коротко рассказал Режембару, в чем дело, и объяснил свою просьбу. Гражданин сперва ничего не ответил; он вращал глазами, как будто раздумывая, несколько раз обошел комнату и, наконец, сказал:
– Да, с удовольствием!
И кровожадная улыбка блеснула на его лице, сгладив морщины, когда он узнал, что противник – аристократ.
– Уж мы не дадим ему спуску, будьте спокойны! Во-первых, дуэль на шпагах…
– Но, может быть, – заметил Фредерик, – я не имею права…
– Говорю вам – надо драться на шпагах! – резко возразил Гражданин. – Умеете вы фехтовать?
– Немножко.
– А-а, немножко! Все вы таковы! А рвутся в бой! А что значат какие-то уроки фехтования! Слушайте же: держитесь подальше от противника, закрывайте круг и отступайте, отступайте! Это разрешается. Утомляйте его! Потом бросайтесь на него совершенно открыто. А главное – никаких хитростей, никаких ударов во вкусе Ла-Фужера! Нет, просто раз-два, отбой. Вот смотрите! Надо поворачивать кисть, как будто вы отпираете ключом… Дядюшка Вотье, дайте вашу трость! Ага! Вот это мне и нужно.
Он схватил палку, с помощью которой зажигали газ, округлил правую руку, согнул левую в локте и стал наносить удары стене. Он притоптывал ногой, оживился, даже делал вид, как будто встречает препятствия, кричал: «Попался, а? Попался?» – и на стене вырисовывался его огромный силуэт, а шляпа словно касалась потолка. Хозяин время от времени приговаривал: «Браво! Прекрасно!» Супруга его, хотя и была взволнована, тоже восхищалась, а Теодор, бывший солдат, к тому же ярый поклонник г-на Режембара, от изумления прирос к полу.
На следующий день рано утром Фредерик поспешил в магазин, где служил Дюссардье. Миновав ряд помещений, где всюду видны были материи, сложенные на полках или выставленные на прилавках, а на деревянных подставках в виде грибов развешаны были шали, он обнаружил Дюссардье в какой-то клетке, за решеткой, среди счетных книг: он писал, стоя перед конторкой. Славный малый тотчас же бросил свои дела.
Секунданты прибыли ровно в двенадцать. Фредерик счел более приличным не присутствовать при переговорах.
Барон и г-н Жозеф заявили, что их удовлетворит самое простое извинение. Но Режембар, державшийся правила никогда не уступать и считавший долгом своим защищать честь Арну (Фредерик ни о чем другом ему не говорил), потребовал, чтобы извинения принес виконт. Г-н де Комен был возмущен этой наглостью. Гражданин не желал идти на уступки. Примирение становилось совершенно невозможным, и дуэль была решена.
Возникали новые затруднения, так как по правилам выбор оружия принадлежал оскорбленному Сизи. Но Режембар утверждал, что, посылая вызов, он тем самым выступает как обидчик. Секунданты Сизи возмутились, говоря, что пощечина как-никак жесточайшее оскорбление. Гражданин, придравшись к словам, возразил, что удар не пощечина. Наконец решено было обратиться к военным, и все четыре секунданта ушли, чтобы где-нибудь в казармах посоветоваться с офицерами.
Они остановились у казармы на набережной Орсэ. Г-н де Комен обратился к двум капитанам и изложил им предмет спора.
Капитаны ничего не поняли, так как замечания, которые вставлял Гражданин, только запутывали дело. В конце концов они предложили секундантам составить протокол, прочитав который, они смогут вынести решение. Тогда перешли к кафе. Ради большей осторожности Сизи в протоколе обозначили буквою Г., а Фредерика – буквой К.
Потом вернулись в казарму. Офицеров не было. Но они показались вновь и объявили, что выбор оружия, несомненно, принадлежит г-ну Г. Все отправились к Сизи. Режембар и Дюссардье остались на улице.
Виконт, узнав об этом решении, так взволновался, что несколько раз заставил повторить его, а когда г-н де Комен заговорил о требованиях Режембара, он пролепетал: «Однако же!», втайне склоняясь к тому, чтобы согласиться на них. Тут он опустился на кресло и заявил, что не будет драться.
– Как? Что? – спросил барон.
Из уст Сизи полился беспорядочный поток слов. Он хотел стрелять в упор, через платок, и чтобы был один пистолет.
– Или пусть в стакан насыплют мышьяку и бросят жребий. Это иногда делается, я читал!
Барон, человек нрава не особенно терпеливого, принял более резкий тон:
– Господа секунданты ждут вашего ответа. Это неприлично в конце концов! Что вы выбираете? Ну! Шпагу, что ли?
Виконт кивнул головой, что означало «да», и дуэль была назначена на следующее утро, ровно в семь часов у заставы Майо.
Дюссардье был вынужден вернуться к себе в магазин; сообщить об всем Фредерику пошел Режембар.
Фредерик целый день оставался без вестей; его нетерпение перешло всякие пределы.
– Тем лучше! – воскликнул он.
Гражданин был доволен его самообладанием.
– От нас требовали извинений, вообразите! Пустяк, одно какое-нибудь словечко! Но я им показал! Ведь я так и должен был поступить, не правда ли?
– Разумеется, – сказал Фредерик и подумал, что было бы лучше пригласить другого секунданта.
Потом, уже оставшись один, он несколько раз повторил вслух:
– Я буду драться на дуэли. Да, я буду драться! Забавно!
Расхаживая по комнате и очутившись перед зеркалом, он заметил, что лицо его бледно.
– Уж не боюсь ли я?
Страшное беспокойство овладело им при мысли, что на дуэли он оробеет.
– А если убьют, что тогда? Мой отец тоже погиб на дуэли. Да, меня убьют!
И вдруг ему представилась его мать в трауре; бессвязные образы замелькали в его мыслях. Он был в отчаянии от своего малодушия. Его обуял порыв храбрости, охватила жажда истребления. Он не отступил бы перед целым батальоном. Когда его возбуждение улеглось, он с радостью почувствовал, что непоколебим. Чтобы рассеяться, он пошел в театр, где давали балет, послушал музыку, поглядел на танцовщиц, а в антракте выпил стакан пунша. Но, вернувшись домой и увидев свой кабинет, обстановку, среди которой находился, быть может, в последний раз, он ощутил какую-то слабость.
Он спустился в сад. Сверкали звезды; он предался созерцанию их. Мысль, что он будет драться за женщину, возвышала, облагораживала его в собственных глазах. И он спокойно лег спать.
Иначе вел себя Сизи. Когда барон уехал, Жозеф сделал попытку пробудить в нем бодрость, но виконт не поддавался уговорам, и он ему сказал:
– Однако, любезный, если ты предпочитаешь замять дело, я пойду скажу им.
Сизи не решился ответить: «Да, конечно», но затаил гнев против своего кузена, который не оказал ему этой услуги без его ведома.
Он желал, чтобы Фредерик умер этой ночью от апоплексического удара или чтобы произошло восстание и наутро оказалось столько баррикад, что доступ к Булонскому лесу стал бы невозможен; или чтобы какое-нибудь препятствие помешало явиться одному из секундантов, ибо за отсутствием секунданта поединок не состоялся бы. Ему хотелось умчаться на курьерском поезде, все равно куда. Он жалел, что не знает медицины и не может принять такого снадобья, которое, не подвергая жизнь опасности, усыпило бы его и заставило считать его мертвым. Он дошел до того, что ему захотелось тяжело заболеть.
Ища совета и поддержки, он послал за г-ном дез-Онэ. Оказалось, что этот достойный человек уехал к себе в Сентонж, получив депешу о болезни одной из дочерей. Сизи это показалось дурным предзнаменованием. К счастью, зашел его навестить г-н Везу, его наставник. Тут начались излияния.
– Как же поступить? Боже мой, как поступить?
– Я бы на вашем месте, граф, нанял на Крытом рынке какого-нибудь молодца, чтобы он вздул того.
– Все равно, он поймет, кто его подослал! – заметил Сизи.
Время от времени он испускал стон.
– А разве закон разрешает драться на дуэли?
– Это пережиток варварства! Что поделаешь!
Педагог из любезности напросился на обед. Воспитанник его ничего не ел, а после обеда почувствовал потребность пройтись.
Когда они проходили мимо церкви, он сказал:
– Не зайти ли… посмотреть?
Г-н Везу охотно согласился и даже сам предложил ему святой воды.
Был май месяц, алтарь украшали цветы, слышалось пение, звучал орган. Но молиться он был не в состоянии; богослужение напоминало ему о похоронах, в ушах у него как будто раздавалось гудение De Profundis.[98]
– Пойдемте! Мне не по себе!
Всю ночь они играли в карты. Виконт старался проигрывать, чтобы умилостивить рок, и г-н Везу этим воспользовался. Наконец на рассвете Сизи, совсем изнемогающий, уронил голову на зеленое сукно и погрузился в дремоту, полную неприятных сновидений.
Однако если храбрость есть желание побороть слабость, то виконт проявил храбрость, ибо, увидев секундантов, которые пришли за ним, он напряг все силы, – самолюбие говорило ему, что отступление его погубит. Г-н де Комен похвалил его за бодрость.
Но, сидя в фиакре, от тряски и солнечного зноя он ослабел. Энергия его исчезла. Он даже не узнавал улиц, по которым они проезжали.
Барон развлекался тем, что еще усиливал его страх, заговаривая о «трупе» и о том, как его тайком провезти в город. Жозеф отвечал в том же тоне. Оба они, считая это дело нелепостью, были убеждены, что оно уладится.
Сизи ехал, понурив голову; он тихо поднял ее и заметил, что не взяли с собой врача.
– Это ни к чему, – сказал барон.
– Так, значит, опасности нет?
Жозеф ответил торжественно:
– Будем надеяться!
Больше никто не заговаривал в карете.
В десять минут восьмого прибыли к заставе Майо. Фредерик и его секунданты находились уже там, все трое одетые в черное. Режембар вместо обычного галстука надел галстук военный, на конском волосе; в руках у него был длинный ящик вроде футляра для скрипки, всегда фигурирующий в подобных случаях. Дуэлянты холодно обменялись поклонами. Затем все направились в глубь Булонского леса, по Мадридской дороге, чтобы выбрать подходящее место.
Режембар сказал Фредерику, который шел между ним и Дюссардье:
– Ну, а насчет страха как обстоит дело? Если вам что-нибудь нужно – не стесняйтесь, я ведь понимаю! Боязнь свойственна человеку.
И, понизив голос, добавил:
– Не курите больше, это действует расслабляюще!
Фредерик бросил сигару, которая ему мешала, и твердым шагом продолжал путь. Виконт шел сзади, поддерживаемый своими секундантами.
Навстречу изредка попадались прохожие. Небо было голубое, и порою в траве раздавался шорох – прыгали кролики. На повороте тропинки женщина в клетчатом платке разговаривала с мужчиной в блузе, а вдоль большой аллеи, обсаженной каштанами, конюхи в полотняных куртках прогуливали лошадей. Сизи вспоминались те счастливые дни, когда, верхом на своем буром жеребце, с моноклем в глазу, он гарцевал рядом с какой-нибудь коляской; воспоминания усиливали его тоску; его мучила невыносимая жажда; жужжание мух сливалось для него с пульсацией его собственной крови; ноги его вязли в песке; ему казалось, что путь продолжается целую вечность.
Секунданты, не останавливаясь, пристально смотрели по сторонам дороги. Начали обсуждать, куда идти – к Кателанскому кресту или к Багательской стене. Наконец свернули направо и, дойдя до какой-то рощицы, остановились под соснами.
Место выбрали так, чтобы обоих противников поставить в одинаковые условия. Отметили, куда им следует стать. Потом. Режембар отпер свой ящик. В нем на красной сафьяновой подушке лежали четыре очаровательные шпаги, с выемками посредине, с филигранными украшениями на рукоятках. Яркий луч, прорезав листву, упал на них, и Сизи они показались серебряными змеями, сверкнувшими над лужей крови.
Гражданин показал, что все они равной длины; третью он взял сам, чтобы в случае необходимости разнять противников. У г-на де Комена была трость. Наступило молчание.
У всех на лицах читалась растерянность или жестокость.
Фредерик снял сюртук и жилет. Жозеф помог Сизи сделать то же самое; когда он развязал галстук, все заметили, что у него на шее образок. У Режембара это вызвало улыбку жалости.
Тогда г-н де Комен (чтобы еще дать Фредерику время на размышление) попытался кое к чему придраться. Он оговаривал право надеть перчатку, схватиться за шпагу противника левой рукой. Режембар, которому не терпелось, не возражал. Наконец барон обратился к Фредерику:
– Все зависит от вас, сударь! В признании своих ошибок нет ничего постыдного.
Дюссардье в знак согласия кивнул головой. Гражданин пришел в негодование:
– Что же, по-вашему, мы сюда уток щипать пришли, черт возьми!.. По местам!
Противники стояли друг против друга, секунданты по сторонам каждого. Режембар крикнул:
– Начинайте!
Сизи ужасно побледнел. Кончик его шпаги дрожал, как хлыст. Он запрокинул голову, раскинул руки и упал на спину, лишившись чувств. Жозеф поднял его и, поднеся к его носу флакон с солью, стал изо всех сил трясти. Виконт открыл глаза и вдруг, как безумный, ринулся к своей шпаге. Фредерик со своей шпагой не расставался и ждал противника, твердо глядя вперед и держа руку наготове.
– Остановитесь! Остановитесь! – донесся с дороги чей-то голос, и раздался топот лошади, пущенной вскачь; сучья ломались о верх кабриолета. Человек, высунувшись из экипажа, махал платком и продолжал кричать: – Остановитесь, остановитесь!
Г-н де Комен, думая, что это вмешалась полиция, поднял трость:
– Довольно! Перестаньте! Виконт ранен!
– Я ранен? – спросил виконт.
В самом деле, он, падая, оцарапал себе большой палец левой руки.
– Да это он когда падал, – пояснил Гражданин.
Барон притворился, что не расслышал.
Арну выскочил из кабриолета.
– Я опоздал? Нет! Слава богу!
Он облапил Фредерика, щупал его, покрывая поцелуями его лицо.
– Я знаю причину; вы заступились за старого друга! Вот это хорошо! Да, хорошо! Никогда этого не забуду! Какой вы добрый! Ах, милое дитя!
Он смотрел на него и, смеясь от радости, в то же время проливал слезы. Барон обернулся к Жозефу:
– Думаю, мы лишние на этом маленьком семейном празднике. Все ведь кончено, господа, не правда ли? Виконт, повяжите руку. Вот, возьмите мой платок.
И с повелительным жестом прибавил:
– Полно же! Миритесь! Таков обычай.
Противники нехотя пожали друг другу руки. Виконт, г-н де Комен и Жозеф удалились в одну сторону, а Фредерик со своими приятелями – в другую.
Так как поблизости находился ресторан «Мадрид», то Арну предложил зайти туда выпить по стакану пива.
– Можно бы и позавтракать, – сказал Режембар.
Но Дюссардье спешил, и пришлось ограничиться легкой закуской в саду. Все испытывали то блаженное состояние, которое наступает вслед за счастливой развязкой. Гражданин все-таки досадовал, что дуэль прервали в самый интересный момент.
Арну узнал о ней от приятеля Режембара, некоего Компена, и в великодушном порыве поспешил к месту дуэли, чтобы помешать ей, думая, впрочем, что он является причиной. Он попросил Фредерика рассказать ему подробности. Фредерику, которого тронула нежность Арну, было совестно поддерживать в нем заблуждение.
– Бога ради, довольно об этом!
В его сдержанности Арну увидел большую деликатность. И тут же, с обычным своим легкомыслием, он перешел на другую тему:
– Что нового, Гражданин?
И они заговорили о векселях, платежных сроках. Чтобы устроиться поудобнее, они даже пересели к другому столу и стали там шептаться.
Фредерик разобрал слова:
– Вы мне подпишете?
– Да. Но вы-то, разумеется…
– Я, наконец, перепродал за триста! Выгодное дело, право!
Словом, было ясно, что Арну и Гражданин обделывают множество всяких дел.
Фредерик хотел напомнить ему о своих пятнадцати тысячах. Но его давешнее появление исключало возможность упреков, даже самых мягких. К тому же он чувствовал усталость. Место было неподходящее. Он отложил до другого раза.
Арну, сидя в тени жасминного куста, курил и был очень весел. Окинув взглядом двери отдельных кабинетов, которые все выходили в сад, он сказал, что бывал здесь прежде весьма часто.
– И не один, наверно? – спросил Гражданин.
– Еще бы!
– Какой вы шалопай! Ведь женатый человек!
– Ну, а вы-то! – продолжал Арну и, снисходительно улыбнувшись, заметил: – Я даже убежден, что у этого бездельника где-нибудь имеется комната и он там принимает девочек.
В знак того, что это правда, Гражданин только повел бровью. Тут оба они начали излагать свои вкусы. Арну теперь больше нравилась молодежь, работницы; Режембар терпеть не мог «жеманниц» и ценил прежде всего положительные свойства. Вывод, к которому приходил торговец фаянсом, был тот, что не следует относиться к женщинам серьезно.
«А свою жену он все-таки любит», – думал Фредерик, возвращаясь домой, и Арну казался ему человеком бесчестным. Он сердился на него за эту дуэль, как будто ради него он только что рисковал жизнью.
Дюссардье он был благодарен за его преданность; приказчик, которого он настойчиво приглашал к себе, в конце концов стал каждый день посещать его.
Фредерик давал ему книги: Тьера, Дюлора, Баранта, «Жирондистов» Ламартина.[99] Добрый малый внимательно слушал и принимал его мнения как мнения наставника.
Однажды вечером он явился в полном смятении.
Утром того дня на бульваре на него наскочил какой-то человек, несшийся во весь опор, и, узнав в нем одного из друзей Сенекаля, сказал ему:
– Его сейчас схватили, мне пришлось бежать!
Это была совершенная правда. Дюссардье весь день наводил справки. Сенекаль, обвиняемый в политическом преступлении, сидел теперь в тюрьме.
Родом из Лиона, сын мастера и ученик одного из адептов Шалье,[100] он, едва только приехал в Париж, сразу же вступил в члены «Общества семейств»;[101] образ жизни его был известен; полиция за ним следила. В мае 1839 года он был в числе сражавшихся,[102] и с тех пор держался в тени, но, все более и более возбуждаясь, фанатически поклоняясь Алибо[103] не видя разницы между недовольством, которое внушало ему общество, и злобой, возбуждаемой в народе монархией, он всякое утро просыпался с надеждой на революцию, которая в две недели или в месяц изменит мир. Выведенный из терпения нерешительностью своих собратьев, взбешенный задержками, которые отдаляли его мечту, отчаявшись в своей родине, он в качестве химика вступил в ряды заговорщиков, изготовлявших зажигательные бомбы, и был застигнут врасплох по пути на Монмартр, где собирался испытать действие пороха, который нес с собой, – последнее средство к установлению республики.