Страница:
Под командованием у него было сорок воинов. Десять из них были ралисниками, всадникамиралисов, морских существ, обладавших способностью увеличиваться в размере почти вдвое, когда их что-то пугало. У ралисов была блестящая зеленая шкура, скрученный в кольца длинный хвост, раздвоенный на конце, и широкие ласты, заканчивавшиеся двумя твердыми когтями. Его длинную морду окружала густая грива, которая в спокойном состоянии лежала вдоль крепкой изогнутой шеи. Когда же ралис увеличивался до своего самого большого размера, грива вставала вокруг морды дыбом, превращаясь в яркий кроваво-красный ореол, заканчивавшийся черными шипами. Эти шипы были ядовитыми, и одной царапины гребнем ралиса было достаточно, чтобы убить морского змея. Поэтому ралисники были поистине грозной силой в морском бою, поскольку их животные сражались вместе с ними когтями, зубами и гребнем.
Остальные тридцать воинов плыли рядом с ними в своем морском обличье, подныривая под врага и выплывая на поверхность с обеих сторон от него. Называемые заша, они должны были быть очень искусными пловцами, чтобы не отставать от морских змеев и ралисов, которые могли развивать ошеломляющую скорость. Заша первыми принимали свою сухопутную форму и выходили на берег, разыскивая еду для своего йака и безопасное место, где он мог бы отдохнуть. Им приходилось быть беспощадными бойцами, чтобы дожить до повышения до ралисников, поскольку именно они первыми принимали на себя любое нападение. Стать же йака могли надеяться очень и очень немногие.
Со своего наблюдательного пункта на шее у морского змея Нила мог видеть все на много миль окрест. Далеко на севере мелькнула какая-то серебристая вспышка. Он прикрыл усталые глаза ладонью и вгляделся в горизонт. Вспышка мелькнула снова. Изгиб серебристого тела. Взмах хвоста. Это была одинокая фэйргийка, плывущая куда-то. Нила нахмурился. Фэйрги никогда не плавали в одиночку. В морях было слишком опасно. Они кишели дикими морскими змеями и глубоководными чудищами, акулами, электрическими угрями, изобиловали быстринами и рифами. Фэйрги всегда плавали стаями, где у каждого было свое место и свои обязанности.
Он пронзительно засвистел и поднял руку. Два ралисника ответили на его зов и пустились в погоню. Остальные развернулись и последовали за ними, хотя и не столь быстро.
Нила различил судорогу страха, прошедшую по длинному телу фэйргийки, когда она услышала его свист. Она толкала перед собой один из тех длинных челноков, в которых рабыни возят припасы для долгого морского путешествия. Услышав свист, она бросила челнок и еще быстрее заработала хвостом. За ней потянулся длинный белый след взбитой в пену воды. Нила нахмурился еще сильнее и снова засвистел, длинно и резко. Еще два ралисника оторвались от стаи и тоже бросились в погоню за ней. Эта одинокая фэйргийка явно была не из тех, кто по каким-то причинам оторвался от своей стаи. Она пыталась уплыть от них, что означало, что она могла быть сбежавшей рабыней или наложницей. Хотя это вызвало у него сочувствие, Нила не мог позволить ей уйти.
Ралисы были сильными пловцами, и их широкие ласты и длинные хвосты позволяли им рассекать волны с куда большей скоростью, чем могла развить эта фэйргийка. Они стремительно нагоняли ее. Внезапно она развернулась к ним, поднявшись в воде. Нила видел ее белое лицо и длинные мокрые волосы. Ралисники окружили ее. К удивлению Нилы, судя по всему, они слушали ее. Они зашатались на спинах своих ралисов, потом медленно соскользнули с них и скрылись под водой. Ралисы тоже ушли под воду.
На миг Нила замер, пораженный. Фэйргийка поплыла по волнам дальше, увеличивая расстояние между ними. Нила издал несколько яростных свистков подряд. Фэйргийка пением утопила его людей! Это была не обычная рабыня. Ее необходимо было поймать, но просто подплыть к ней и схватить ее было невозможно. В голосе этой женщине крылась колдовская сила. Она могла убить их всех.
Он велел нескольким из оставшихся воинов подобрать их тонущих товарищей и посоветовал остальным заткнуть уши своими меховыми плащами. Он мог только надеяться, что достаточно будет просто заглушить звук колдовского пения. Еще нескольких он послал поймать челнок, теперь безвольно колышущийся на волнах. Когда они привезли его к Ниле, его удивление только усилилось. Внутри оказался большой обитый железом сундук, маленькая арфа, на каких играли люди, несколько железных инструментов и красное бархатное платье. Примерно такой же мусор море выносило на берег после того, как морские змеи пускали на дно какой-нибудь человеческий корабль. В челноке рабыни вряд ли можно было ожидать найти подобный набор предметов.
Фэйргийка отчаянно сопротивлялась. Ей удалось утопить еще нескольких воинов Нилы, стащив с них плащи и вынудив слушать свое пение или заколов их своим кинжалом. Но в конце концов воинам удалось подавить ее сопротивление, и ее, заткнув рот тугим кляпом, приволокли туда, где ждал на своем морском змее Нила.
Первое, что бросилось ему в глаза, была ее красота, несмотря даже на то, что ей было уже за сорок и в ее шелковистых черных волосах серебрилась седина. Она была настолько худой, что ее можно было даже назвать костлявой, но это лишь подчеркивало силу костей под покрытой сеточкой морщин кожей. Одну ее щеку пересекала паутинка тонких шрамов, но ее льдисто-голубые глаза не утратили своего вызывающего блеска. Она вперила в него непокорный взгляд, сжав перепончатые пальцы в кулаки.
— Оставьте нас! — резко велел он своим воином. Они не согласились, и он вытащил свой кинжал и поднес его к ее горлу. — Если она запоет, я сделаю ей еще один рот, — сказал он бесстрастно. Они неохотно отплыли, отправившись помогать тем, кто вытаскивал бесчувственных воинов из воды. Нила развернул своего морского змея и, больно прижимая ее коленом, отплыл туда, где никто не мог расслышать их разговора. Потом он разжал свою железную руку и отвел нож.
— Майя, — сказал он.
Она заледенела, глядя на него перепуганными глазами.
— Это я, твой брат, — сказал он. — Нила.
— Нила? Маленький Нила?
— Уже не такой маленький.
Она внимательно посмотрела на него, отметив и выросшие клыки, и черную жемчужину у него на груди, и драгоценные камни в его волосах и на поясе, и роскошный мех его плаща.
— Да, уже не такой маленький. Теперь ты мужчина.
Он нахмурился.
— Что ты здесь делаешь? Где ты пропадала все эти годы?
— Пыталась остаться в живых, — отозвалась она.
Он нахмурился сильнее.
— Тогда что ты делаешь здесь, в этих морях? Мы плывем обратно на север, домой. Скоро зима. Ты что, не понимаешь, что наш отец Король в ярости от того, что тебе не удалось уничтожить власть человеческих ведьм? Он приговорил тебя к смерти.
— Я так и думала.
— Тогда зачем ты здесь плаваешь?
— Я плыву за своей дочерью.
— За твоей дочерью? — В голосе Нилы бессознательно прозвучало все то презрение к женщинам, которое испытывали все мужчины его народа.
Лицо Майи стало суровым.
— Да, за моей дочерью, — отрезала она.
— Но зачем?
На миг повисло молчание.
— Я люблю ее, — ответила Майя наконец. — Я не думала, что полюблю ее, но все-таки полюбила, сильнее, чем считала возможным. — Она поежилась, потом сказала, гордо вскинув голову, — Кроме того, в ней моя единственная надежда спастись.
— И поэтому ты решила отправиться на север именно сейчас, когда все стаи возвращаются домой. Так ты точно не спасешься. Ты что, не знаешь, что он с тобой сделает, если поймает?
— А что, он до сих пор меня не поймал? — спросила она хрипло. — Разве ты не сын своего отца?
Нила опустил глаза, одной рукой прикрыв черную жемчужину, висевшую у него на груди.
— Я ненавижу его, — прошептала она. — Я так его ненавижу! Я предупреждаю тебя, я убью его, если снова попаду в его власть.
Нила немного помолчал, потом сказал, очень тихо:
— Я тоже ненавижу его.
Никогда раньше он не позволял темной страсти из глубин своей души принять форму и не облекал ее в слова. В тот же миг он почувствовал огромное, почти невыносимое облегчение, а потом, с удвоенной силой, тот страх, который везде сопутствовал ему.
Они замолчали, качаясь на волнах. Морской змей мирно щипал темную паутину водорослей.
— Берегись, Майя, — выпалил Нила. — Он затевает… жрицы затевают… что-то ужасное. Все, что живет на суше, погибнет, не только люди, но и все живые существа. Он собирается поднять приливную волну и затопить сушу…
— Когда?
Майя была очень бледна, ее лоб прорезали глубокие морщины.
— Они говорили что-то об обуздании огненной кометы. Фанд…
— Фанд, маленькая девочка-рабыня?
— Теперь она жрица Йора. Они сделали из нее чудовище. Она говорит… Она говорит голосом… — Он заколебался, потом сдавленно продолжил, — Она говорит голосом Кани. Они обратились к силам Кани!
Майя побелела еще сильнее.
— Бедная девочка, — вырвалось у нее при воспоминании о тех годах, что она сама провела на Острове Божественной Угрозы.
— Наш отец стал очень самоуверенным. Мы нанесли людям жестокий удар в их собственной крепости. Многие были убиты. Погибло четверо наших братьев, но их, их погибли сотни. Теперь они нанесут нам ответный удар, но мы готовы к этому, готовы как никогда раньше. Мы заманим людей в ловушку.
— Четверо наших братьев убиты?
— Это только за последнее время. А всего за этот год семеро. Теперь я десятый сын. — Нила сурово усмехнулся и приподнял свою черную жемчужину. — Ее послал мне сам Йор, и она уже не раз спасала мне жизнь. Теперь даже отец уважает меня и пытается расположить меня к себе, задаривая морскими змеями и драгоценностями. Но уже слишком поздно. Я ненавижу его! — На этот раз эти слова просто вырвались у него. — Я ненавижу их всех! Надеюсь, что они все умрут.
На миг его рука так сильно сжала жемчужину, что, казалось, неминуемо раздавит хрупкий черный шарик. Потом он отпустил ее и бросил быстрый взгляд на воинов, плывущих неподалеку и с любопытством наблюдающих на ними.
— Так что ты видишь, что должна уплыть как можно дальше отсюда, если не хочешь, чтобы тебя тоже утопили, — сказал он быстро. — Забудь свою дочь, в ней все равно больше от людей, чем от фэйргов. Она утонет вместе с остальными. Плыви на юг, тогда уцелеешь. А теперь пой. Открой рот и усыпи меня своим пением, как сделала с остальными. Они не дадут десятому сыну короля утонуть.
Она заколебалась, и он сказал резко:
— Не забывай, я родился с пленкой вокруг головы. Я не утону, даю тебе слово. Пой же!
Она кивнула, глядя ему прямо в глаза, бледные, как морская вода в лунном свете. Потом глубоко вздохнула ни запела.
Он заслушался, зачарованный. Глубокий, как шепот океана, и такой же гипнотический, ее голос убаюкивал, звал за собой в теплую обволакивающую тьму. Он почувствовал, что падает, ощутил, как волны сомкнулись у него над головой и он пошел ко дну. Очень долго его окружала лишь черная мгла сна. Потом внезапно в глаза ему ударил свет, и он принялся хватать ртом воздух, кашляя и давясь соленой водой.
— Мой принц, мой принц, вы живы? — Над ним склонился один из его ралисников, качая Нилу на руках. Его клыкастое лицо было встревоженным.
Нила с трудом кивнул, продолжая кашлять. Пока что…
ЗАПРЕТНАЯ ЗЕМЛЯ
Остальные тридцать воинов плыли рядом с ними в своем морском обличье, подныривая под врага и выплывая на поверхность с обеих сторон от него. Называемые заша, они должны были быть очень искусными пловцами, чтобы не отставать от морских змеев и ралисов, которые могли развивать ошеломляющую скорость. Заша первыми принимали свою сухопутную форму и выходили на берег, разыскивая еду для своего йака и безопасное место, где он мог бы отдохнуть. Им приходилось быть беспощадными бойцами, чтобы дожить до повышения до ралисников, поскольку именно они первыми принимали на себя любое нападение. Стать же йака могли надеяться очень и очень немногие.
Со своего наблюдательного пункта на шее у морского змея Нила мог видеть все на много миль окрест. Далеко на севере мелькнула какая-то серебристая вспышка. Он прикрыл усталые глаза ладонью и вгляделся в горизонт. Вспышка мелькнула снова. Изгиб серебристого тела. Взмах хвоста. Это была одинокая фэйргийка, плывущая куда-то. Нила нахмурился. Фэйрги никогда не плавали в одиночку. В морях было слишком опасно. Они кишели дикими морскими змеями и глубоководными чудищами, акулами, электрическими угрями, изобиловали быстринами и рифами. Фэйрги всегда плавали стаями, где у каждого было свое место и свои обязанности.
Он пронзительно засвистел и поднял руку. Два ралисника ответили на его зов и пустились в погоню. Остальные развернулись и последовали за ними, хотя и не столь быстро.
Нила различил судорогу страха, прошедшую по длинному телу фэйргийки, когда она услышала его свист. Она толкала перед собой один из тех длинных челноков, в которых рабыни возят припасы для долгого морского путешествия. Услышав свист, она бросила челнок и еще быстрее заработала хвостом. За ней потянулся длинный белый след взбитой в пену воды. Нила нахмурился еще сильнее и снова засвистел, длинно и резко. Еще два ралисника оторвались от стаи и тоже бросились в погоню за ней. Эта одинокая фэйргийка явно была не из тех, кто по каким-то причинам оторвался от своей стаи. Она пыталась уплыть от них, что означало, что она могла быть сбежавшей рабыней или наложницей. Хотя это вызвало у него сочувствие, Нила не мог позволить ей уйти.
Ралисы были сильными пловцами, и их широкие ласты и длинные хвосты позволяли им рассекать волны с куда большей скоростью, чем могла развить эта фэйргийка. Они стремительно нагоняли ее. Внезапно она развернулась к ним, поднявшись в воде. Нила видел ее белое лицо и длинные мокрые волосы. Ралисники окружили ее. К удивлению Нилы, судя по всему, они слушали ее. Они зашатались на спинах своих ралисов, потом медленно соскользнули с них и скрылись под водой. Ралисы тоже ушли под воду.
На миг Нила замер, пораженный. Фэйргийка поплыла по волнам дальше, увеличивая расстояние между ними. Нила издал несколько яростных свистков подряд. Фэйргийка пением утопила его людей! Это была не обычная рабыня. Ее необходимо было поймать, но просто подплыть к ней и схватить ее было невозможно. В голосе этой женщине крылась колдовская сила. Она могла убить их всех.
Он велел нескольким из оставшихся воинов подобрать их тонущих товарищей и посоветовал остальным заткнуть уши своими меховыми плащами. Он мог только надеяться, что достаточно будет просто заглушить звук колдовского пения. Еще нескольких он послал поймать челнок, теперь безвольно колышущийся на волнах. Когда они привезли его к Ниле, его удивление только усилилось. Внутри оказался большой обитый железом сундук, маленькая арфа, на каких играли люди, несколько железных инструментов и красное бархатное платье. Примерно такой же мусор море выносило на берег после того, как морские змеи пускали на дно какой-нибудь человеческий корабль. В челноке рабыни вряд ли можно было ожидать найти подобный набор предметов.
Фэйргийка отчаянно сопротивлялась. Ей удалось утопить еще нескольких воинов Нилы, стащив с них плащи и вынудив слушать свое пение или заколов их своим кинжалом. Но в конце концов воинам удалось подавить ее сопротивление, и ее, заткнув рот тугим кляпом, приволокли туда, где ждал на своем морском змее Нила.
Первое, что бросилось ему в глаза, была ее красота, несмотря даже на то, что ей было уже за сорок и в ее шелковистых черных волосах серебрилась седина. Она была настолько худой, что ее можно было даже назвать костлявой, но это лишь подчеркивало силу костей под покрытой сеточкой морщин кожей. Одну ее щеку пересекала паутинка тонких шрамов, но ее льдисто-голубые глаза не утратили своего вызывающего блеска. Она вперила в него непокорный взгляд, сжав перепончатые пальцы в кулаки.
— Оставьте нас! — резко велел он своим воином. Они не согласились, и он вытащил свой кинжал и поднес его к ее горлу. — Если она запоет, я сделаю ей еще один рот, — сказал он бесстрастно. Они неохотно отплыли, отправившись помогать тем, кто вытаскивал бесчувственных воинов из воды. Нила развернул своего морского змея и, больно прижимая ее коленом, отплыл туда, где никто не мог расслышать их разговора. Потом он разжал свою железную руку и отвел нож.
— Майя, — сказал он.
Она заледенела, глядя на него перепуганными глазами.
— Это я, твой брат, — сказал он. — Нила.
— Нила? Маленький Нила?
— Уже не такой маленький.
Она внимательно посмотрела на него, отметив и выросшие клыки, и черную жемчужину у него на груди, и драгоценные камни в его волосах и на поясе, и роскошный мех его плаща.
— Да, уже не такой маленький. Теперь ты мужчина.
Он нахмурился.
— Что ты здесь делаешь? Где ты пропадала все эти годы?
— Пыталась остаться в живых, — отозвалась она.
Он нахмурился сильнее.
— Тогда что ты делаешь здесь, в этих морях? Мы плывем обратно на север, домой. Скоро зима. Ты что, не понимаешь, что наш отец Король в ярости от того, что тебе не удалось уничтожить власть человеческих ведьм? Он приговорил тебя к смерти.
— Я так и думала.
— Тогда зачем ты здесь плаваешь?
— Я плыву за своей дочерью.
— За твоей дочерью? — В голосе Нилы бессознательно прозвучало все то презрение к женщинам, которое испытывали все мужчины его народа.
Лицо Майи стало суровым.
— Да, за моей дочерью, — отрезала она.
— Но зачем?
На миг повисло молчание.
— Я люблю ее, — ответила Майя наконец. — Я не думала, что полюблю ее, но все-таки полюбила, сильнее, чем считала возможным. — Она поежилась, потом сказала, гордо вскинув голову, — Кроме того, в ней моя единственная надежда спастись.
— И поэтому ты решила отправиться на север именно сейчас, когда все стаи возвращаются домой. Так ты точно не спасешься. Ты что, не знаешь, что он с тобой сделает, если поймает?
— А что, он до сих пор меня не поймал? — спросила она хрипло. — Разве ты не сын своего отца?
Нила опустил глаза, одной рукой прикрыв черную жемчужину, висевшую у него на груди.
— Я ненавижу его, — прошептала она. — Я так его ненавижу! Я предупреждаю тебя, я убью его, если снова попаду в его власть.
Нила немного помолчал, потом сказал, очень тихо:
— Я тоже ненавижу его.
Никогда раньше он не позволял темной страсти из глубин своей души принять форму и не облекал ее в слова. В тот же миг он почувствовал огромное, почти невыносимое облегчение, а потом, с удвоенной силой, тот страх, который везде сопутствовал ему.
Они замолчали, качаясь на волнах. Морской змей мирно щипал темную паутину водорослей.
— Берегись, Майя, — выпалил Нила. — Он затевает… жрицы затевают… что-то ужасное. Все, что живет на суше, погибнет, не только люди, но и все живые существа. Он собирается поднять приливную волну и затопить сушу…
— Когда?
Майя была очень бледна, ее лоб прорезали глубокие морщины.
— Они говорили что-то об обуздании огненной кометы. Фанд…
— Фанд, маленькая девочка-рабыня?
— Теперь она жрица Йора. Они сделали из нее чудовище. Она говорит… Она говорит голосом… — Он заколебался, потом сдавленно продолжил, — Она говорит голосом Кани. Они обратились к силам Кани!
Майя побелела еще сильнее.
— Бедная девочка, — вырвалось у нее при воспоминании о тех годах, что она сама провела на Острове Божественной Угрозы.
— Наш отец стал очень самоуверенным. Мы нанесли людям жестокий удар в их собственной крепости. Многие были убиты. Погибло четверо наших братьев, но их, их погибли сотни. Теперь они нанесут нам ответный удар, но мы готовы к этому, готовы как никогда раньше. Мы заманим людей в ловушку.
— Четверо наших братьев убиты?
— Это только за последнее время. А всего за этот год семеро. Теперь я десятый сын. — Нила сурово усмехнулся и приподнял свою черную жемчужину. — Ее послал мне сам Йор, и она уже не раз спасала мне жизнь. Теперь даже отец уважает меня и пытается расположить меня к себе, задаривая морскими змеями и драгоценностями. Но уже слишком поздно. Я ненавижу его! — На этот раз эти слова просто вырвались у него. — Я ненавижу их всех! Надеюсь, что они все умрут.
На миг его рука так сильно сжала жемчужину, что, казалось, неминуемо раздавит хрупкий черный шарик. Потом он отпустил ее и бросил быстрый взгляд на воинов, плывущих неподалеку и с любопытством наблюдающих на ними.
— Так что ты видишь, что должна уплыть как можно дальше отсюда, если не хочешь, чтобы тебя тоже утопили, — сказал он быстро. — Забудь свою дочь, в ней все равно больше от людей, чем от фэйргов. Она утонет вместе с остальными. Плыви на юг, тогда уцелеешь. А теперь пой. Открой рот и усыпи меня своим пением, как сделала с остальными. Они не дадут десятому сыну короля утонуть.
Она заколебалась, и он сказал резко:
— Не забывай, я родился с пленкой вокруг головы. Я не утону, даю тебе слово. Пой же!
Она кивнула, глядя ему прямо в глаза, бледные, как морская вода в лунном свете. Потом глубоко вздохнула ни запела.
Он заслушался, зачарованный. Глубокий, как шепот океана, и такой же гипнотический, ее голос убаюкивал, звал за собой в теплую обволакивающую тьму. Он почувствовал, что падает, ощутил, как волны сомкнулись у него над головой и он пошел ко дну. Очень долго его окружала лишь черная мгла сна. Потом внезапно в глаза ему ударил свет, и он принялся хватать ртом воздух, кашляя и давясь соленой водой.
— Мой принц, мой принц, вы живы? — Над ним склонился один из его ралисников, качая Нилу на руках. Его клыкастое лицо было встревоженным.
Нила с трудом кивнул, продолжая кашлять. Пока что…
ЗАПРЕТНАЯ ЗЕМЛЯ
— Ой, фэйргийка! Глядите, морское чудище!
Изабо резко обернулась, крепче сжав руку Бронвин. Какой-то мужчина с красным от гнева лицом показывал на них пальцем. Услышав его слова, толпа селян, собравшихся вокруг ярмарочных палаток, возмущенно завопила.
— Эй, гляньте, у нее жабры! Фу, гадость какая!
— Что эта слизкая жаба здесь делает? Как они осмелились притащить ее сюда?
— Смотрите, смотрите, да с ней ведьма! Видите, у нее кольца и посох.
— У нее на плече сова! Мама, гляди, гляди, маленькая белая сова!
— Только поглядите на этого маленького мохнатого демона!
— Они все тут ули-бисты!
У Брана печально задрожали ушки и он вцепился в ожерелье из колец и ложек, висевшее у него на шее. Изабо снова прижала девочку к себе, чувствуя, что настроение толпы становится все более угрожающим. Некоторые сжимали в руках инструменты, как будто это было оружие. Один или двое наклонились и подобрали с земли камни, и все сбились в кучу, угрожающе переговариваясь. Изабо была очень рада, что их окружает плотное кольцо стражников, которые не снимали рук с рукояток мечей.
Неожиданно кто-то запустил в них острым камнем. Изабо отразила его, и он, никого не задев, упал на землю. Послышалось разъяренное шипение.
— Она творит колдовство!
Изабо тихо сказала дежурному сержанту:
— Пожалуй, нам лучше вернуться обратно в лагерь.
— Да, миледи, — сказал он, лихо отсалютовав ей и сделав знак своим солдатам.
Под злобными взглядами жителей деревни небольшой отряд быстро пересек людную рыночную площадь. В них полетело несколько яблок, потом гнилой кочан. Изабо ловко поймала яблоки и с дружелюбной улыбкой впилась в одно из них зубами, бросив хозяину палатки медную монету в уплату. Гнилой кочан она отправила обратно на тот прилавок, от которого он прилетел, аккуратно приземлив его среди других овощей. В толпе заулыбались, но большинство все еще смотрело на них с подозрением, прижимая к себе детей или оттаскивая их с дороги.
— Осторожно, как бы она вас не сглазила, — шептались они. — Она ведьма!
Изабо сокрушенно оглядела свою пустую корзину.
— Ну ладно, по крайней мере, у нас есть несколько яблок, — сказала она Бронвин. Но девочка не улыбнулась. Щеки у нее горели, в бледных глазах блестели слезы. Изабо ласково погладила ее по шелковистым волосам.
— Ничего, милая, — сказала Изабо. — Просто не обращай на них внимания. Они ничего не понимают.
— Почему они такие злые? — прошептала девочка. — Та женщина назвала меня слизкой жабой? Я никакая не жаба!
— Не бери их слова в голову, милая. Люди всегда боятся того, чего не знают, а когда они боятся, то нападают, чтобы казаться самим себе храбрее и значительнее. Это не помогает, но на некоторое время им становится полегче. Но потом это ощущение проходит, и они чувствуют себя только еще меньше и испуганнее, чем прежде. Вот почему ты не должна отвечать им. Это ни к чему не приведет, а потом тебе самой будет стыдно и неловко.
— Но почему они боятся? За что они ненавидят меня?
Изабо тщательно подбирала слова.
— В тебе четверть фэйргийской крови, Бронвин, и по тебе это заметно. Народ твоей матери враждует с народом твоего отца. Они долгие годы воевали, и между ними царят недоверие и ненависть. Сражаться легче, если можешь ненавидеть противника, а чтобы ненавидеть, нужно заставить его казаться отличным от тебя, ничтожным. Вот почему они называют тебя жабой или рыбой — для того, чтобы ты казалась им не такой похожей на них самих. Ты всего лишь должна показать им, что на самом деле ты точно такая же, как и они, несмотря на то, что у тебя есть плавники и жабры и ты можешь принимать другой облик и плавать под водой.
Бронвин молчала, хотя ее полная нижняя губа выпятилась вперед, а глаза наполнились сердитыми слезами. Изабо прижала ее к себе, но девочка оттолкнула ее. Изабо расстроенно отпустила ее. Она не подумала, каково придется Бронвин, в чьих жилах текла кровь фэйргов, в краю, где их ненавидели. Принимая решение привезти Бронвин обратно в Эйлианан, она думала лишь о положительных последствиях своего шага. Она вообразила, что Лахлан полюбит племянницу, не может не полюбить, когда узнает ее. Еще сильнее была надежда, что Бронвин сможет оказаться чем-нибудь полезной в установлении прочного мира в стране, поскольку стояла между двумя мирами, между двумя культурами.
Изабо вряд ли осознавала лежащие более глубоко личные причины. Ее постоянно терзала тоска по Бронвин, тупая ноющая боль в груди, там, где раньше лежала головка малышки. Она отдала Бронвин матери лишь потому, что только на таких условиях Майя соглашалась снять проклятие, которое она наложила на Лахлана. Изабо без труда отыскала причины, чтобы снова забрать у нее девочку.
И все же Бронвин была несчастлива. Девочка была очень чувствительна к мыслям и чувствам других, а ее окружали лишь подозрительность и неприязнь. Ее дядя Лахлан почти ничего не сказал о ее появлении, но при встрече обращался с ней так холодно, что Изабо старалась сделать так, чтобы она попадалась ему на глаза как можно реже. Придворные Лахлана перешептывались и поглядывали на жабры Бронвин. Даже Мегэн считала, что Изабо поступила опрометчиво, привезя девочку обратно. Когда Изабо пыталась убедить ее, что Майя изменилась, та только качала всклокоченной седой головой, говоря лишь, что фэйргийка всегда могла очаровать кого угодно.
Один Доннкан упрямо продолжал обожать свою двоюродную сестренку. Теперь, когда Нил ехал в свите своих родителей, Доннкану больше не нужно было ни с кем соперничать за ее внимание. Они радостно играли друг с другом по вечерам, пока слуги разбивали палатки и готовили им ужин, и коротали утомительно долгие часы пути, играя в слова, карты или нарды. Ссорились они очень редко, несмотря на то, что целыми днями были заперты в тесной карете, вокруг которой скакали солдаты.
Серые Плащи уже несколько недель шли через Тирсолер. Болота Эррана остались позади, и они снова могли передвигаться с большой скоростью. Мысль о путешествии по Тирсолеру приводила Изабо в огромное волнение, поскольку она часто задумывалось о стране, лежавшей за Великим Водоразделом. Но Запретная Земля оказалась почти такой же, как и прочие места. Пологие холмы переходили в долины, по которым к морю текли широкие неторопливые реки. В небольших деревушках домишки жались к зеленым площадям, где бродили куры и паслись привязанные к колышкам козы. В более крупных селах сторожа с колотушками отбивали часы, мельницы мололи зерно, а люди занимались своими повседневными делами с той же монотонностью, что и сельские жители в других местах. Единственная разница между Тирсолером и Блессемом, которую видела Изабо, была в том, что здесь, в Запретной Земле, в каждой деревне и городке была своя церковь.
Построенные из камня, церкви имели крестообразную форму, увенчанные высокими шпилями, пронзавшими небо, точно мечи. С вершин холмов можно было за много миль определить местонахождение любой деревушки по их шпилям, возвышавшимся над деревьями и крышами домов, точно состязаясь друг с другом в высоте. Привыкшей к круглым куполам архитектуры Шабаша Изабо остроконечные шпили казались странными и немного пугающими. Эльфрида говорила, что строители их церквей пытались приблизиться к их богу, который жил на небесах. По мнению Изабо, эти шпили выглядели так, будто их создатели пытались заколоть его.
По меньшей мере дважды в день селяне бросали работу и отправлялись в сумрачные церкви, внутреннее убранство которых было строгим, белым и холодным, с неудобными скамейками из темного дерева. Мегэн, Изабо и Гвилим, спрятав свои одеяния колдунов под плотными плащами, тайком отправились на одно церковное собрание, заинтересовавшись религией, которая так отличалась от их собственной.
Облаченный в столь же строгую, как и их одеяния, черную сутану, пастор с горящими фанатизмом глазами прокричал свою проповедь с высокой деревянной кафедры. Он говорил о справедливости и воздаянии, об ужасном наказании в яме с неугасимым огнем, о пытке, которой не будет конца. У Изабо это вызвало отвращение и страх, а Мегэн рассердилась, и Гвилиму пришлось схватить старую колдунью за руку, чтобы помешать ей выскочить и вступить в спор с пастором. Когда они поспешно уходили с собрания, глаза Хранительницы Ключа сверкали, а голос срывался от возмущения.
— Поверить не могу, что они сидят там и слушают все это каждый день! — восклицала она. — Ничего удивительного, что они с такой готовностью гибнут на поле боя, если их жизнь полна таких страхов и страданий. Изабо, мы должны научить их, что они не обязаны страдать, чтобы добиться какого-то призрачного видения счастья в каком-то призрачном раю, когда умрут!
Говоря обо всем этом на обратном пути в лагерь, Мегэн была более оживленной, чем все последние месяцы. После этого колдунья в каждой деревне, которую они проходили, отправлялась на луг и, забравшись на ящик, рассказывала жителям об обычаях и верованиях Шабаша. Изабо и остальные ведьмы сопровождали ее, как и волшебные существа, путешествовавшие в свите Лахлана, среди которых были Бран, корриганка Санн, сатирикорны с бешеными глазами, которые даже в армии держались особняком, и горстка болотников, служащих Айену Эрранскому и его друзьям.
Впервые за многие годы с армией Ри шли тринадцать ведьм и колдунов, образовывавших полный круг силы. Кроме Мегэн, Изабо, Аркенинг и Гвилима, круг силы включал в Нелльвин, обладательницу великолепного меццо-сопрано. Когда они с Энит пели вместе, и серебристый голос старой циркачки сплетался с золотым голосом Йедды, они могли заставить плакать даже самых закаленных солдат.
Ко всеобщему удивлению, между Нелльвин и Энит завязалась крепкая дружба. Все знали, что Энит питает неодолимое отвращение к пению колдовских песен, которые Йедды в прошлом использовали не только на благие цели. Но две женщины провели вместе несколько месяцев, и у них было много общего. Хотя Энит оставалась столь же неколебимой в своем нежелании использовать свои способности для убийства, ее убедили еще раз употребить свои силы в помощь Шабашу.
Брангин Ник-Шан тоже помогала, как и Айен Эрранский. Его магические Таланты явно намного превосходили его умение сражаться, поэтому он перестал участвовать в битвах вместе с Ри. Изабо знала, что это решение стало огромным облегчением для Эльфриды.
Кроме того, там были Туариса Швея, Риордан Кривоногий, веселый толстяк по имени Крепыш Джон и недавно принятый в Шабаш юноша из Шантана, которого звали Буйный Брайан, обладавший Талантом управления погодой, что было очень полезным. Его младший брат, Кэйлин Собачник, стал новым учеником Мегэн и повсюду сопровождал старую колдунью. По пятам за ним ходил огромный черный шедоухаунд. Поскольку он был почти того же возраста, что и Джей Скрипач, два юных ученика подружились и их нередко видели вместе.
Последним в кругу силы был Дидье Лаверок, граф Карлаверок, некогда бывший просто Дайдом Жонглером. Хотя Дайд, как и Энит, никогда официально не входил Шабаш, его убедили присоединиться к Изабо в ее занятиях со старшими колдунами. Он оказался очень умным и способным, и у него вполне хватило бы силы выдержать Испытание Колдуна, если бы он только смог смириться со строгой дисциплиной Шабаша.
Изабо очень сблизилась с молодым черноглазым графом, часто гуляя с ним по вечерам, обсуждая различные философские вопросы или просто слушая его пение. Из всех ее спутников Дайд был ближе всех к ней по возрасту и разделял ее любовь к музыке и рассказам, лесу и его обитателям, ее тягу к приключениям и чувство юмора. Временами Изабо начинала чувствовать, что их приятельские отношения становятся более близкими, но всегда отдалялась, хотя и не могла бы сказать, почему. Теперь, когда она стала колдуньей, почти достигшей полного расцвета своих сил, у нее не оставалось никаких причин сопротивляться более близким отношениям. Но что-то удерживало ее от этого, какой-то смутный страх, который терзал ее.
— Давай не будем портить нашу дружбу, — говорила она Дайду, когда его поддразнивания становились слишком смелыми, а взгляды слишком внимательными. Как-то раз, ускользнув от его объятий, она сказала:
— Сейчас не время, Дайд, ты же знаешь. Мы едем на войну, ты что, забыл об этом?
— Как я могу об этом забыть? — парировал он, сердито сверкнув глазами. — Я всю свою жизнь только и делал, что сражался. Иногда мне кажется, что мира не будет никогда. Надо пользоваться случаем сейчас, пока еще можно, ведь завтра мы можем быть мертвы.
Изабо не смогла ничего ответить, давясь внезапными жгучими слезами. Она покачала головой и оттолкнула его, и он быстро ушел. Таким сердитым она никогда еще его не видела. Однако, когда она увидела его в следующий раз, он разговаривал с ней так непринужденно, как будто ничего не произошло, но больше не пытался поцеловать ее и перестал дразнить ее с той дьявольской внимательностью в глазах. Изабо твердила себе, что так лучше, не признаваясь даже самой себе, что это разочаровало ее.
После свержения Всеобщего Собрания и коронации Эльфриды Ник-Хильд большая часть тирсолерцев мирно приняла новый порядок. Многие радовались ему. Лахлана везде встречали с благоговением и радостью, ибо его считали живым вестником тирсолерского бога-небожителя. Когда он проезжал мимо, люди падали на колени и протягивали ему детей, чтобы он благословил их. Эльфриду тоже приветствовали, радостно крича, бросая ей букеты цветов и размахивая ее красным с золотом знаменем.
Однако, несмотря на восстановления монархии, очень немногие тирсолерцы одобряли Указ о запрещении гонений на волшебных существ, равно как и восстановление Шабаша. Кроме того, существовали опасения, что новый порядок будет притеснять тех, кто посещал церкви, несмотря на все заверения Лахлана в обратном.
Изабо резко обернулась, крепче сжав руку Бронвин. Какой-то мужчина с красным от гнева лицом показывал на них пальцем. Услышав его слова, толпа селян, собравшихся вокруг ярмарочных палаток, возмущенно завопила.
— Эй, гляньте, у нее жабры! Фу, гадость какая!
— Что эта слизкая жаба здесь делает? Как они осмелились притащить ее сюда?
— Смотрите, смотрите, да с ней ведьма! Видите, у нее кольца и посох.
— У нее на плече сова! Мама, гляди, гляди, маленькая белая сова!
— Только поглядите на этого маленького мохнатого демона!
— Они все тут ули-бисты!
У Брана печально задрожали ушки и он вцепился в ожерелье из колец и ложек, висевшее у него на шее. Изабо снова прижала девочку к себе, чувствуя, что настроение толпы становится все более угрожающим. Некоторые сжимали в руках инструменты, как будто это было оружие. Один или двое наклонились и подобрали с земли камни, и все сбились в кучу, угрожающе переговариваясь. Изабо была очень рада, что их окружает плотное кольцо стражников, которые не снимали рук с рукояток мечей.
Неожиданно кто-то запустил в них острым камнем. Изабо отразила его, и он, никого не задев, упал на землю. Послышалось разъяренное шипение.
— Она творит колдовство!
Изабо тихо сказала дежурному сержанту:
— Пожалуй, нам лучше вернуться обратно в лагерь.
— Да, миледи, — сказал он, лихо отсалютовав ей и сделав знак своим солдатам.
Под злобными взглядами жителей деревни небольшой отряд быстро пересек людную рыночную площадь. В них полетело несколько яблок, потом гнилой кочан. Изабо ловко поймала яблоки и с дружелюбной улыбкой впилась в одно из них зубами, бросив хозяину палатки медную монету в уплату. Гнилой кочан она отправила обратно на тот прилавок, от которого он прилетел, аккуратно приземлив его среди других овощей. В толпе заулыбались, но большинство все еще смотрело на них с подозрением, прижимая к себе детей или оттаскивая их с дороги.
— Осторожно, как бы она вас не сглазила, — шептались они. — Она ведьма!
Изабо сокрушенно оглядела свою пустую корзину.
— Ну ладно, по крайней мере, у нас есть несколько яблок, — сказала она Бронвин. Но девочка не улыбнулась. Щеки у нее горели, в бледных глазах блестели слезы. Изабо ласково погладила ее по шелковистым волосам.
— Ничего, милая, — сказала Изабо. — Просто не обращай на них внимания. Они ничего не понимают.
— Почему они такие злые? — прошептала девочка. — Та женщина назвала меня слизкой жабой? Я никакая не жаба!
— Не бери их слова в голову, милая. Люди всегда боятся того, чего не знают, а когда они боятся, то нападают, чтобы казаться самим себе храбрее и значительнее. Это не помогает, но на некоторое время им становится полегче. Но потом это ощущение проходит, и они чувствуют себя только еще меньше и испуганнее, чем прежде. Вот почему ты не должна отвечать им. Это ни к чему не приведет, а потом тебе самой будет стыдно и неловко.
— Но почему они боятся? За что они ненавидят меня?
Изабо тщательно подбирала слова.
— В тебе четверть фэйргийской крови, Бронвин, и по тебе это заметно. Народ твоей матери враждует с народом твоего отца. Они долгие годы воевали, и между ними царят недоверие и ненависть. Сражаться легче, если можешь ненавидеть противника, а чтобы ненавидеть, нужно заставить его казаться отличным от тебя, ничтожным. Вот почему они называют тебя жабой или рыбой — для того, чтобы ты казалась им не такой похожей на них самих. Ты всего лишь должна показать им, что на самом деле ты точно такая же, как и они, несмотря на то, что у тебя есть плавники и жабры и ты можешь принимать другой облик и плавать под водой.
Бронвин молчала, хотя ее полная нижняя губа выпятилась вперед, а глаза наполнились сердитыми слезами. Изабо прижала ее к себе, но девочка оттолкнула ее. Изабо расстроенно отпустила ее. Она не подумала, каково придется Бронвин, в чьих жилах текла кровь фэйргов, в краю, где их ненавидели. Принимая решение привезти Бронвин обратно в Эйлианан, она думала лишь о положительных последствиях своего шага. Она вообразила, что Лахлан полюбит племянницу, не может не полюбить, когда узнает ее. Еще сильнее была надежда, что Бронвин сможет оказаться чем-нибудь полезной в установлении прочного мира в стране, поскольку стояла между двумя мирами, между двумя культурами.
Изабо вряд ли осознавала лежащие более глубоко личные причины. Ее постоянно терзала тоска по Бронвин, тупая ноющая боль в груди, там, где раньше лежала головка малышки. Она отдала Бронвин матери лишь потому, что только на таких условиях Майя соглашалась снять проклятие, которое она наложила на Лахлана. Изабо без труда отыскала причины, чтобы снова забрать у нее девочку.
И все же Бронвин была несчастлива. Девочка была очень чувствительна к мыслям и чувствам других, а ее окружали лишь подозрительность и неприязнь. Ее дядя Лахлан почти ничего не сказал о ее появлении, но при встрече обращался с ней так холодно, что Изабо старалась сделать так, чтобы она попадалась ему на глаза как можно реже. Придворные Лахлана перешептывались и поглядывали на жабры Бронвин. Даже Мегэн считала, что Изабо поступила опрометчиво, привезя девочку обратно. Когда Изабо пыталась убедить ее, что Майя изменилась, та только качала всклокоченной седой головой, говоря лишь, что фэйргийка всегда могла очаровать кого угодно.
Один Доннкан упрямо продолжал обожать свою двоюродную сестренку. Теперь, когда Нил ехал в свите своих родителей, Доннкану больше не нужно было ни с кем соперничать за ее внимание. Они радостно играли друг с другом по вечерам, пока слуги разбивали палатки и готовили им ужин, и коротали утомительно долгие часы пути, играя в слова, карты или нарды. Ссорились они очень редко, несмотря на то, что целыми днями были заперты в тесной карете, вокруг которой скакали солдаты.
Серые Плащи уже несколько недель шли через Тирсолер. Болота Эррана остались позади, и они снова могли передвигаться с большой скоростью. Мысль о путешествии по Тирсолеру приводила Изабо в огромное волнение, поскольку она часто задумывалось о стране, лежавшей за Великим Водоразделом. Но Запретная Земля оказалась почти такой же, как и прочие места. Пологие холмы переходили в долины, по которым к морю текли широкие неторопливые реки. В небольших деревушках домишки жались к зеленым площадям, где бродили куры и паслись привязанные к колышкам козы. В более крупных селах сторожа с колотушками отбивали часы, мельницы мололи зерно, а люди занимались своими повседневными делами с той же монотонностью, что и сельские жители в других местах. Единственная разница между Тирсолером и Блессемом, которую видела Изабо, была в том, что здесь, в Запретной Земле, в каждой деревне и городке была своя церковь.
Построенные из камня, церкви имели крестообразную форму, увенчанные высокими шпилями, пронзавшими небо, точно мечи. С вершин холмов можно было за много миль определить местонахождение любой деревушки по их шпилям, возвышавшимся над деревьями и крышами домов, точно состязаясь друг с другом в высоте. Привыкшей к круглым куполам архитектуры Шабаша Изабо остроконечные шпили казались странными и немного пугающими. Эльфрида говорила, что строители их церквей пытались приблизиться к их богу, который жил на небесах. По мнению Изабо, эти шпили выглядели так, будто их создатели пытались заколоть его.
По меньшей мере дважды в день селяне бросали работу и отправлялись в сумрачные церкви, внутреннее убранство которых было строгим, белым и холодным, с неудобными скамейками из темного дерева. Мегэн, Изабо и Гвилим, спрятав свои одеяния колдунов под плотными плащами, тайком отправились на одно церковное собрание, заинтересовавшись религией, которая так отличалась от их собственной.
Облаченный в столь же строгую, как и их одеяния, черную сутану, пастор с горящими фанатизмом глазами прокричал свою проповедь с высокой деревянной кафедры. Он говорил о справедливости и воздаянии, об ужасном наказании в яме с неугасимым огнем, о пытке, которой не будет конца. У Изабо это вызвало отвращение и страх, а Мегэн рассердилась, и Гвилиму пришлось схватить старую колдунью за руку, чтобы помешать ей выскочить и вступить в спор с пастором. Когда они поспешно уходили с собрания, глаза Хранительницы Ключа сверкали, а голос срывался от возмущения.
— Поверить не могу, что они сидят там и слушают все это каждый день! — восклицала она. — Ничего удивительного, что они с такой готовностью гибнут на поле боя, если их жизнь полна таких страхов и страданий. Изабо, мы должны научить их, что они не обязаны страдать, чтобы добиться какого-то призрачного видения счастья в каком-то призрачном раю, когда умрут!
Говоря обо всем этом на обратном пути в лагерь, Мегэн была более оживленной, чем все последние месяцы. После этого колдунья в каждой деревне, которую они проходили, отправлялась на луг и, забравшись на ящик, рассказывала жителям об обычаях и верованиях Шабаша. Изабо и остальные ведьмы сопровождали ее, как и волшебные существа, путешествовавшие в свите Лахлана, среди которых были Бран, корриганка Санн, сатирикорны с бешеными глазами, которые даже в армии держались особняком, и горстка болотников, служащих Айену Эрранскому и его друзьям.
Впервые за многие годы с армией Ри шли тринадцать ведьм и колдунов, образовывавших полный круг силы. Кроме Мегэн, Изабо, Аркенинг и Гвилима, круг силы включал в Нелльвин, обладательницу великолепного меццо-сопрано. Когда они с Энит пели вместе, и серебристый голос старой циркачки сплетался с золотым голосом Йедды, они могли заставить плакать даже самых закаленных солдат.
Ко всеобщему удивлению, между Нелльвин и Энит завязалась крепкая дружба. Все знали, что Энит питает неодолимое отвращение к пению колдовских песен, которые Йедды в прошлом использовали не только на благие цели. Но две женщины провели вместе несколько месяцев, и у них было много общего. Хотя Энит оставалась столь же неколебимой в своем нежелании использовать свои способности для убийства, ее убедили еще раз употребить свои силы в помощь Шабашу.
Брангин Ник-Шан тоже помогала, как и Айен Эрранский. Его магические Таланты явно намного превосходили его умение сражаться, поэтому он перестал участвовать в битвах вместе с Ри. Изабо знала, что это решение стало огромным облегчением для Эльфриды.
Кроме того, там были Туариса Швея, Риордан Кривоногий, веселый толстяк по имени Крепыш Джон и недавно принятый в Шабаш юноша из Шантана, которого звали Буйный Брайан, обладавший Талантом управления погодой, что было очень полезным. Его младший брат, Кэйлин Собачник, стал новым учеником Мегэн и повсюду сопровождал старую колдунью. По пятам за ним ходил огромный черный шедоухаунд. Поскольку он был почти того же возраста, что и Джей Скрипач, два юных ученика подружились и их нередко видели вместе.
Последним в кругу силы был Дидье Лаверок, граф Карлаверок, некогда бывший просто Дайдом Жонглером. Хотя Дайд, как и Энит, никогда официально не входил Шабаш, его убедили присоединиться к Изабо в ее занятиях со старшими колдунами. Он оказался очень умным и способным, и у него вполне хватило бы силы выдержать Испытание Колдуна, если бы он только смог смириться со строгой дисциплиной Шабаша.
Изабо очень сблизилась с молодым черноглазым графом, часто гуляя с ним по вечерам, обсуждая различные философские вопросы или просто слушая его пение. Из всех ее спутников Дайд был ближе всех к ней по возрасту и разделял ее любовь к музыке и рассказам, лесу и его обитателям, ее тягу к приключениям и чувство юмора. Временами Изабо начинала чувствовать, что их приятельские отношения становятся более близкими, но всегда отдалялась, хотя и не могла бы сказать, почему. Теперь, когда она стала колдуньей, почти достигшей полного расцвета своих сил, у нее не оставалось никаких причин сопротивляться более близким отношениям. Но что-то удерживало ее от этого, какой-то смутный страх, который терзал ее.
— Давай не будем портить нашу дружбу, — говорила она Дайду, когда его поддразнивания становились слишком смелыми, а взгляды слишком внимательными. Как-то раз, ускользнув от его объятий, она сказала:
— Сейчас не время, Дайд, ты же знаешь. Мы едем на войну, ты что, забыл об этом?
— Как я могу об этом забыть? — парировал он, сердито сверкнув глазами. — Я всю свою жизнь только и делал, что сражался. Иногда мне кажется, что мира не будет никогда. Надо пользоваться случаем сейчас, пока еще можно, ведь завтра мы можем быть мертвы.
Изабо не смогла ничего ответить, давясь внезапными жгучими слезами. Она покачала головой и оттолкнула его, и он быстро ушел. Таким сердитым она никогда еще его не видела. Однако, когда она увидела его в следующий раз, он разговаривал с ней так непринужденно, как будто ничего не произошло, но больше не пытался поцеловать ее и перестал дразнить ее с той дьявольской внимательностью в глазах. Изабо твердила себе, что так лучше, не признаваясь даже самой себе, что это разочаровало ее.
После свержения Всеобщего Собрания и коронации Эльфриды Ник-Хильд большая часть тирсолерцев мирно приняла новый порядок. Многие радовались ему. Лахлана везде встречали с благоговением и радостью, ибо его считали живым вестником тирсолерского бога-небожителя. Когда он проезжал мимо, люди падали на колени и протягивали ему детей, чтобы он благословил их. Эльфриду тоже приветствовали, радостно крича, бросая ей букеты цветов и размахивая ее красным с золотом знаменем.
Однако, несмотря на восстановления монархии, очень немногие тирсолерцы одобряли Указ о запрещении гонений на волшебных существ, равно как и восстановление Шабаша. Кроме того, существовали опасения, что новый порядок будет притеснять тех, кто посещал церкви, несмотря на все заверения Лахлана в обратном.