Форсит Кейт. Пруд Двух Лун (Ведьмы Эйлианана - 2)

   Они поднялись по лестнице на чердак, и старик вытащил секретную панель, за которой в потолке обнаружилась узкая полость. Сверху была солома, снизу штукатурка и балки, и в полости, казалось, еле-еле мог бы спрятаться один человек. Дайду предстояло пробраться по центральной балке, которая проходила по всему ряду домов в этом квартале. Один неверный шаг - и его нога, проломив потолок, угодила бы к кому-нибудь на чердак.
   Он поблагодарил старика, одним гибким движением забрался в дыру на потолке и пополз. Медленно и с огромными усилиями продвигаясь вперед, он изо всех сил старался не чихнуть, потому что в нос ему постоянно лезла солома. Когда наконец он добрался до места своего назначения, колени у него дрожали. Он осторожно открыл панель и выбрался на чердак.
   Дайд поспешил по лестнице вниз, прислушиваясь к малейшему шороху, и юркнул через пустой дом в винный погреб. Он уверенно отыскал ложную винную полку, отодвинул ее и проскользнул в еще один большой подвал, освещенный одним-единственным фонарем. Там его уже ждали двенадцать товарищей-повстанцев, переодетых в форму Красных Стражей. Они сгрудились вокруг него, хлопая его по спине и спрашивая о Нине и Энит. Дайд пережил вместе с ними немало приключений, поскольку большинство ведьм привозили на казнь в Дан-Горм, поэтому здесь, в столице, повстанцы были наиболее активны. Среди всего прочего они спасли от ужасной смерти множество ведьм и колдунов.
   Дайд поспешно переоделся в красный килт и куртку. Из сумки он вытащил меч, завернутый в красный плащ, заткнул его за пояс и щегольски набросил плащ на плечи. Вызвав дружный смех повстанцев, он сделал несколько жеманных шажков, помахивая плащом, и сказал:
   - О да, я просто прекрасный солдат! Такой хорошенький в своих прелестных малиновых нарядах!
   Несмотря на то что Дайд волновался о том, как пройдет предстоявшее им дело, он знал, что должен поддерживать дух своих людей.
   В погребе был люк в потолке, выходивший на пол склада в казарме Красных Стражей. Когда-то в этих казармах размещались Телохранители, личные гвардейцы Ри. После того, как их распустили, помещения заняли Стражи Банри. Никто из Телохранителей не догадался передать секреты военного штаба своим преемникам, и теперь об этом подвале знали лишь повстанцы - благодаря Дункану Железный Кулак.
   Дайд первым вскарабкался наверх, осторожно отодвинув старую мебель, прикрывавшую люк. Он стоял на страже, а мятежники по одному выбрались вслед за ним во тьму склада. Снова замаскировав вход, они бесшумно один за другим выбрались в небольшой огороженный дворик. Из-за стены доносились крики и удары - солдаты баловались с оружием.
   Оглядевшись, чтобы удостовериться, что во дворе никого нет, повстанцы пошли вперед. Теперь уже было действительно опасно, ибо они находились в самом сердце оплота их врага. К счастью, казармы были почти безлюдны, поскольку на время Купальских празднеств множество солдат отправилось в подкрепление дворцовой и городской страже.
   Именно с этого мгновения в игру предстояло войти Госпоже Удаче, а Дайд, в отличие от своего отца, не был игроком. Он любил твердую уверенность. Сжав челюсти, циркач повел своих людей на главную площадь, где тренировались солдаты. Тринадцать повстанцев передвигались неторопливо, настороженно глядя вперед, и, никем не замеченные, обогнули площадь и вышли к стене. Дайд облегченно вздохнул и обнаружил, что ладони у него взмокли от пота.
   Они подошли к башне, где держали узников. Дайда с головой накрыла волна отчаяния и ужаса, и он решительно отгородил свой разум от царящей здесь обстановки. Несколько его товарищей тоже почувствовали эту гнетущую атмосферу и побледнели, но их шаги не стали менее уверенными, он был очень горд ими.
   Повстанцы не стали выходить во двор перед Башней, а остались в полумраке коридора, карауля подходы с обеих сторон. Старая кухарка сказала им, что эль, в который она подсыпала одно из своих зелий, подействует через два часа, и они ориентировались именно на это время. Дайд мог лишь надеяться, что стражники не станут дожидаться смены, чтобы начать праздновать Купальскую Ночь.
   Дверь башни распахнулась, и оттуда, шатаясь, вышел солдат, держась руками за живот. Они бесшумно шли перед ним, дожидаясь, когда он подальше зайдет в темноту, потом приблизились к нему и схватили за руку.
   - Что случилось, солдат? Тебе плохо?
   - Что-то не то... съел, - выдавил он. - Нам нужна... смена. Мы все... заболели... или отравлены. Надо позвать... на помощь.
   Дайд легонько ударил его по затылку рукояткой меча, и тот упал на спину на руки одному из повстанцев.
   - Запри его где-нибудь, - велел Дайд хмуро, - а потом жди. Через десять минут начинаем.
   Когда они явились в караулку, доложив, что прибыли на смену, сидевший в передней комнате стражник был совсем зеленым и потным и все время зажимал ладонью рот.
   - Благодарение Правде, вы пришли! Должно быть, последний бочонок эля был сделан из испорченного хмеля, потому что, скажу я вам, нам всем здесь худо, как проклятым кошкам!
   По нему пробежала судорога, и он помчался в заднюю комнату, откуда донеслись звуки рвоты. Дайд подавил улыбку. Он не знал, как старая кухарка это сделала, но она выполнила свое обещание. Никто не задал сменщикам никаких вопросов; солдаты были слишком рады представившейся возможности отправиться в лазарет. Все двенадцать поплелись прочь, передав ключи Дайду и предупредив его, чтобы не притрагивался к элю.
   Как только они исчезли из виду, Дайд расставил часовых, махнув рукой остальным, чтобы следовали за ним, и помчался по лестнице в камеры, расположенные наверху. Циркач не опасался, что кто-нибудь придет и помешает ему. В этом году в Башне находился всего лишь один узник, но достаточно важный, чтобы стеречь его приставили целый батальон стражников. Дайду очень хотелось поскорее освободить его и убраться прочь.
   Узником был колдун по имени Гвилим Уродливый. Когда-то он жил в Башне Туманов, сбежав туда после Сожжения и найдя приют в единственной стране, которая до сих пор признавала магию. Через десять лет он покинул болота и присоединился к повстанцам, боровшимся против Оула. Он никогда не говорил о своей жизни в Эрране, но все знали, что это месмерды поймали его и отнесли к Красным Стражам. Никому не удавалось тронуть чертополох и не уколоться.
   Дайду нравился смуглый молодой колдун, а его магию он находил очень полезной. Новость о том, что Гвилима Уродливого предали и бросили в тюрьму дожидаться сожжения на Купальском костре, привела его в ужас. Даже если бы Дайд и не питал к Гвилиму никакой симпатии и не испытывал нужды в информации об Эрране, он все равно убедил бы Энит организовать его спасение.
   Колдун был в ужасном состоянии. Одну ногу ему раздробили в железном приспособлении, называемом "сапог", которое раскрошило кости ступни, лодыжки и голени. Лечением ужасной раны никто не озаботился, и Гвилим был почти без сознания. Все его тело покрывали синяки и порезы, и лишь один карий глаз широко раскрылся, когда дверь его камеры, лязгнув, распахнулась. Увидев Дайда, он улыбнулся, но тут же сморщился, поскольку от улыбки разорванные губы снова обожгло болью.
   Дайд улыбнулся ему в ответ, кляня про себя Оула, который выбрал для пытки сапог и сделал их побег почти невозможным.
   - Да, Гвилим, ты никогда не был особенно красив, но теперь твое прозвище принадлежит тебе по праву, - сказал он, занимаясь ранами колдуна. Он знал, что его пытали, и приготовился заранее. Он дал ему воды с сиропом из дикого мака и валерианы, потом велел своим людям крепко держать колдуна. Затем, сжав зубы, он вытащил кинжал и перерезал ногу Гвилима чуть ниже колена. Вызвав огонь, он прижег рану и перевязал ее бинтами, на которые разорвал свою рубаху.
   - Молодчина, - хрипло сказал колдун. - Помогите мне подняться, быстро.
   - Как им это удалось? - спросил Дайд, пытаясь скрыть сострадание.
   - Месмерды дыхнули на меня, но предпочли предать меня мучительной смерти, а не дарить мгновенное блаженство их поцелуя, - угрюмо ответил Гвилим. - Думаю, ко всему этому приложила свою прекрасную руку Маргрит Эрранская. Я очнулся, когда они надели на меня сапог. Не слишком радостное это было пробуждение.
   - Ты заговорил?
   Гвилим покачал головой.
   - Нет, хотя бы этого удовольствия я им не доставил. Они пообещали вздернуть меня на дыбу, если я не расскажу им о своих связях с повстанцами, но до Сожжения осталось всего лишь несколько часов. Скоро они должны попытаться еще раз выжать из меня эту информацию, если вообще собираются это делать.
   - Тогда лучше побыстрее убраться отсюда, - ответил Дайд.
   Они захватили для Гвилима солдатскую форму, но из-под килта торчал ужасный окровавленный обрубок, а лицо было слишком избито, чтобы обмануть даже самого невнимательного наблюдателя. Они никак не могли замаскировать его под солдата. Они спорили о том что же делать, когда Дайд услышал голос своего помощника, предупреждающий об опасности.
   - Кто-то идет.
   Дайд спрятался за дверь, сделав знак остальным, чтобы последовали его примеру. Гвилим устало сел на соломенном тюфяке, боль выгравировала на его лице глубокие складки, тянувшиеся от крючковатого носа ко рту. Он сардонически взглянул на свою отрубленную ногу, потом спрятал обрубок под тряпье, служившее ему одеялом.
   Дверь камеры распахнулась, и внутрь вошел одетый в красное искатель, высокий и бледный как смерть мужчина с засаленными черными волосами, зачесанными назад с его бледного лба.
   - Ага, ты очнулся, колдун, - сказал он. - Ну что, готов к новой встрече с Пытателем?
   - А тебе-то зачем утруждаться? - грубо спросил Гвилим. - Ты же говорил мне, что я стану развлечением для толпы. Они явно предпочтут посмотреть, как человека сожгут целиком, а не по частям.
   - Думаешь, им не все равно? Кроме того, они дважды подумают, как помогать мятежникам, видя, как великий колдун Гвилим Уродливый умоляет о пощаде..
   - Ну уж нет, я не буду умолять, - ответил Гвилим в тот миг, когда рукоятка кинжала Дайда опустилась на затылок искателя. - А вот ты, думаю, будешь.
   Он поднял руку и направил ее на обмякшую фигуру искателя, вытянув два пальца. Сосредоточенно нахмурившись, он пробормотал заклинание, и черты лица искателя начали расплываться, превращаясь в изрытую оспинами кожу и крючковатый нос Гвилима.
   - Размозжите ему ноги, ребята. Пусть попробует, каково это, умирать в мучениях.
   - Ты хочешь, чтобы его сожгли вместо тебя? - спросил Дайд, чувствуя, как к горлу подступает тошнота.
   Гвилим кивнул, его грубые черты на миг искривились в жестокой улыбке.
   - Мне это кажется справедливым, а тебе? Это он надевал на меня сапог.
   Дайд кивнул. Его люди стащили с искателя одежду и кинули смятый ворох Гвилиму. Свирепо ухмыляясь, они принялись топтать правую ногу бесчувственного искателя тяжелыми сапогами, пока она не превратилась в отвратительное месиво из крови и костей. Боль привела его в чувство, но они снова ударили его по голове, и он опять впал в забытье. Они поспешно переодели его в изорванные и окровавленные лохмотья колдуна и принялись уничтожать все следы своего пребывания в камере. Это означало, что отрезанную ногу Гвилима нужно было завернуть во что-нибудь и унести задача, при мысли о которой всех замутило.
   Они закрыли искателя в камере и протащили Гвилима по лестнице в караулку, где напряженно ждали остальные повстанцы.
   - Как мы донесем его до подвала? - озабоченно спросил один из них.
   Дайд нахмурился и сказал:
   - Мы не можем тащить его через площадь в таком виде, - сказал он. Придется прибегнуть к маленькому трюку. Мы можем сказать, что искателя поразил тот же недуг, что и стражей. Если бы это было действительно так, что бы мы стали делать? Вынесли бы его отсюда на носилках! Гвилим! Это заклятие, которое ты наложил на искателя, чтобы он выглядел точно так же, как ты... Можешь сделать то же самое с собой?
   - То есть, чтобы я стал похож на него? - устало спросил колдун. - Ну разумеется. Не просто же так я прожил многие годы с самой королевой иллюзий. Я могу стать похожим на кого угодно. Это называется заклинанием красотки. Иллюзия длится не слишком долго, но для наших целей хватит.
   - Тогда накладывай заклятие, а мы найдем тебе носилки. Мы вынесем тебя у них перед носом!
   Очень усталая, Изабо вернулась на кухню, налила себе овощного супа и взяла хлеба, усевшись на дальнем конце длинного стола. Повсюду сновали слуги, и в кухне стоял гул от разговоров. Изабо не обращала на них внимания, жадно глотая суп и думая о том, что узнала в этот вечер. То, что Риордан Кривоногий оказался колдуном, стало для нее почти таким же потрясением, как и осознание того, что она принесла третью часть Ключа к самому порогу Банри. В кухню, взволнованно щебеча, впорхнула стайка служанок. Видя, что Изабо погрузилась в размышления, они окружили ее, затараторив наперебой.
   - Ты уже видела их, Рыжая? - спросила веснушчатая Эдда.
   - Они приплыли на огромном корабле с большими белыми парусами с красными крестами.
   - Сначала им даже отказались открывать шлюзы.
   - Бока их корабля все в дырах там, где Фэйрги пытались пробить их. Им пришлось заткнуть пробоины промасленной тканью, чтобы плыть дальше.
   - Они всю дорогу сражались с Фэйргами! - воскликнула Элси.
   - Погодите, вы о чем? - спросила Изабо. Нестройный хор голосов ответил ей.
   - Тирсолерцы...
   - ...приплыли на корабле...
   - ...даже женщины у них в латах и с мечами...
   - Они хотят снова начать торговлю...
   - ...и вместе бороться против Фэйргов.
   - ...госпоже Сани пришлось пойти на пристань, потому что портовые власти не впустили бы их без разрешения Ри, но он, бедняжка, лежит в лихорадке, и его нельзя тревожить!
   - ...с ними жрец, и понюхала бы ты, как от него пахнет! Фу! торжествующе закончила Эдда.
   Изабо была столь же взволнована и заинтригована, как и они все. Это был первый контакт между Тирсолером и всем остальным Эйлиананом более чем за четыреста лет, настоящее историческое событие. Она часто раздумывала о запретной стране, которую было видно из некоторых мест ее родной долины. Выглядела она почти так же, как и все остальные страны, за исключением высоких церковных шпилей, возвышавшихся над каждой деревней. Поговаривали, что тирсолерцы должны были молиться в своих церквях целых три раза в день, а всех, кто отказывался, жестоко наказывали.
   Изабо знала, что тирсолерцы отрицали философию ведьм, веря в сурового бога солнца, который строго наказывал их за малейший проступок. В отличие от ведьм, которые полагали, что все боги и богини суть разные названия и воплощения единого духа жизни, тирсолерцы верили в одного бога с одним именем. Они считали свои верования единственной истинной верой и полагали, что всех остальных людей нужно заставить поклоняться их богу. Много раз они пытались обратить в свою веру соседей. Когда их миссионерам и странствующим проповедникам не удалось склонить людей к своей религии, они попытались применить силу.
   Мегэн считала их самыми грозными врагами жизненного уклада Эйлианана, ибо не было другой такой неодолимой силы, как сила фанатиков. "Дело не только в том, что они считают себя правыми, - говорила она. - Они исполнены такой убежденности и религиозного пыла, что не могут или не хотят допустить возможность существования других взглядов. Для них существует лишь одна истина, тогда как тот, кто обладает мудростью, знает, что истина - это многогранный кристалл".
   Изабо показалось, что философские противоречия, которые когда-то разделяли Тирсолер и остальной Эйлианан, перестали быть столь непримиримыми. В Яркой Стране магия и колдовство были запрещены несколько сотен лет. День Расплаты с его огненным наследием в Брайде, главном городе Тирсолера, должно быть, сочли благом. После него вера ведьм в свободу вероисповедания сменилась неопределенной, но беспощадно насаждаемой Правдой Банри, которая также полагала возможным лишь один путь. Возможно, тирсолерцы пришли из-за Великого Водораздела потому, что надеялись возобновить свои крестовые походы?
   Весь двор строил догадки. Сановники уединились в покоях Ри, которого эта новость подняла с постели. Скоро уже весь двор знал, что Яркие Солдаты пришли искать помощи против наступления Фэйргов. Морской народ совершил набег на северное побережье Тирсолера тогда же, когда они напали на Карриг и Шантан. С детства воспитывающиеся как воины, тирсолерцы противостояли им пять лет, но каждой весной и осенью прилив приносил их во все больших количествах.
   Теперь, с наступлением осени снова приближался прилив, и Фэйрги грабили и жгли прибрежные города и деревни так же далеко к югу от побережья, как и сам Брайд. Тирсолерцы несли от этих набегов огромные потери и решили послать флот кружным путем в Дан-Горм просить помощи и совета, пока южные моря еще оставались свободными от этих жестоких и бесчеловечных обитателей моря.
   Изабо была единственной, кто счел странным, что тирсолерцы решили просить о помощи именно сейчас, после четырех столетий изоляции. Хотя посланцы улыбались и вели сладкие речи, девушка жалела, что не может обсудить это с Мегэн, которая тоже сочла бы их внезапное дружелюбие странным, Изабо была уверена в этом.
   Однако времени на раздумья у нее почти не было, поскольку, как только она доела суп, помощники управляющего принялись наперебой загружать ее работой. Она следила за вертелами, собирала травы для Латифы, помогала носить еду менестрелям и циркачам и заменяла сгоревшие свечи в большом зале.
   В главной части дворца начали собираться толпы ярко одетых придворных и дам, и Изабо в своем белом чепце и фартуке носилась туда и обратно с широко раскрытыми глазами. Ей так хотелось быть роскошно одетой банприоннса, как, например, шесть дочерей Прионнса Блессема. На них были шелковые платья, затканные розами и лилиями, а в их золотые волосы были искусно вплетены живые цветы. Ни одна из них не заметила спешившую мимо Изабо, с головой погрузившись в веселье, танцы и флирт со сквайрами.
   Суматоха была вызвана появлением тирсолерцев, которые плотной группой вошли в зал под своими стягами. В своих серебряных латах и белых плащах они выделялись на фоне ярких шелков и бархата придворных; их суровые настороженные лица контрастировали с праздным удовольствием, написанным на лицах всех остальных. Даже хорошенькие банприоннса Блессема прекратили хихикать и сплетничать и во все глаза уставились на чужеземцев.
   Тирсолерцы должны были есть за высоким столом, что было знаком особой милости, и нужно было очень быстро освободить для них места за столом. Это означало, что многих из высокородных сквайров пересадили в меньший зал, где прислуживала Изабо. Несмотря на свои довольно внушительные размеры, меньший зал уже тоже был переполнен, и Изабо потратила большую часть вечера на беготню от одного многолюдного стола к другому. Она не могла носить тяжелые подносы только одной рукой, но подавать была в состоянии, поэтому, к собственному смятению, оказалась запертой в малом зале, не имея никакого предлога, чтобы выйти.
   Изабо терпеть не могла прислуживать за столами. Сквайры вечно щипали ее за зад, когда она подливала вино в их бокалы. Именно Изабо стали бы винить, если бы она уронила кувшин, и все же она почти ничего не могла сделать, чтобы вырваться из их грубых объятий с одной рукой, при этом не допустив никакой ошибки.
   Ночь шла, и их попытки схватить ее все реже и реже увенчивались успехом по мере того, как вино затуманивало их чувства. Она наловчилась уклоняться и ускользать от них и уже начала думать, что сможет продержаться остаток ночи, получив не слишком много оплеух от более старших слуг. В этот миг толстый сквайр в камзоле, весь перед которого был заляпан едой, ухватил ее и потянул к себе на колени. Прежде чем она смогла вырваться, он прижался своим горячим слюнявым ртом к ее губам. Выйдя из себя, Изабо укусила его. Он завопил и отшвырнул ее прочь - она упала на пол. Чепец у нее съехал набок, юбки задрались.
   Все сквайры залились грубым смехом. Толстяк, шатаясь, поднялся на ноги, пытаясь расправить мятый и грязный камзол и оглядываясь в поисках Изабо.
   - Вот нахалка! - пробормотал он, прижимая тыльную сторону ладони ко рту. - Думает, что может кусать меня, да? Ну, я ей покажу!
   Изабо поднялась, подобрала свой муслиновый чепец и попыталась ускользнуть незамеченной. Сквайр поднял скатерть и заглянул под стол, приговаривая:
   - Ну, курочка, где ты прячешься?
   Изабо спряталась за спиной одного из высоких слуг и под прикрытием его широких плеч на цыпочках прокралась к двери.
   Она уже выбралась из зала, когда, к собственному ужасу, увидела Сани, стоящую за дверью. Несмотря на то что все, кроме служанок и лакеев, нарядились в свои самые яркие одежды, старая женщина была с головы до ног одета в черное и походила на черного жука, попавшего в стаю бабочек.
   За спиной у Изабо пьяный сквайр, протянув руки начал пробираться к ней. Она перевела взгляд с него на Сани, чувствуя себя попавшей в ловушку. В тот самый миг старая женщина обернулась и увидела Изабо с чепцом в руке и растрепанными рыжими кудрями. Колючие бледные глаза остановились на ней, и Изабо точно пригвоздило к полу. Она не могла сдвинуться с места и лишилась дара речи, то ли от страха, то ли от тайной силы старой служанки.
   - Значит, это ты внучатая племянница Латифы, - сказала Сани. Изабо медленно кивнула.
   - Которая недавно прибыла из Рионнагана.
   Она снова кивнула.
   - Ты остриглась?
   Изабо хотела объяснить, что она болела и лежала в лихорадке, и волосы обрезали, чтобы сбить жар. Но она не смогла вымолвить ни слова, язык отказывался ей подчиняться, поэтому она просто кивнула еще раз.
   Старая женщина усмехнулась.
   - Ты что, язык проглотила?
   - Нет, госпожа, - выдавила Изабо, ее голос был тонким и писклявым. Она увидела, что глаза старой женщины - такие бледно-голубые, что они казались почти бесцветными - окинули ее взглядом, и девушка слегка задрожала. Взгляд Сани стал еще более острым, когда она заметила ее руку, обмотанную бинтами и полускрытую фартуком.
   - Ты поранилась? - спросила она бархатным голосом, и Изабо увидела, как ее взгляд метнулся к крошечному шраму между ее бровями.
   - Да, госпожа, - вежливо ответила она.
   - И как же это случилось? Покажи мне.
   Изабо еще глубже спрятала изувеченную руку под юбки. Она не могла придумать ничего такого, что можно было бы сказать. Наконец, она вспомнила ту историю, которую сочинила Латифа, и выдавила:
   - Я засунула руку в кроличий силок.
   - Не слишком умно, верно?
   - Да, госпожа.
   Голосом елейным, точно драгоценное масло, старая женщина прошептала:
   - Покажи мне твою руку, родственница Латифы-кухарки, - но прежде чем Изабо успела отреагировать, она почувствовала, что толстый сквайр остановился у нее за спиной, схватив ее за руки так, чтобы она не могла вырваться, и впился слюнявыми губами ей в шею.
   - Подари мне поцелуй, моя красавица, - забормотал он заплетающимся языком. - Сегодня Купальская Ночь, время любви...
   В обычных обстоятельствах Изабо отпихнула бы его, но сейчас, когда Сани преградила ей выход и начала задавать ужасные вопросы, она упала в его объятия, так что он пошатнулся назад. Они рухнули на стол, потом на пол, и сквайр очутился на ней. Изабо ухитрилась выбраться из-под него и заползла под стол, а дюжина рук подняла пьяницу на ноги.
   - Она снова ускользнула! - закричал он. - Вот чертовка! Найдите ее, ребята!
   Опять последовала игра в кошки-мышки вокруг стола, но, в конце концов Изабо спас один из слуг, устроивший ей разнос за то, что флиртовала со спутниками лордов. Вконец разволновавшись, Изабо разрыдалась.
   - Я не виновата! - закричала она. - Он был слишком силен! Я пыталась убежать, я даже укусила его, когда он попытался поцеловать меня!
   - Ну-ну! Не плачь, девочка. Возвращайся на кухню, а я ничего не скажу Латифе.
   Утирая слезы фартуком, Изабо натянула чепец на растрепанные кудри. Она сделала большой крюк, чтобы не попасться на глаза Сани, которая все еще рыскала за дверью, сбежала по широкой лестнице в холл, а оттуда в сад, который заполонили толпы гуляк. Обходя стороной длинные цепочки танцующих, она, наконец, нашла темный уголок, где могла посидеть и прийти в себя. Ее сердце бешено колотилось, и ей пришлось сесть на траву, жадно глотая прохладный ночной воздух. Сани что-то подозревает, подумала она. Как она могла узнать?
   Изабо попыталась подумать, но ужас сбивал ее с толку, так что все, что ей удалось сделать, это сжать кулаки и попытаться успокоиться. Сьюки говорила, что Сани была настоящей главой Оула. Может быть, она слышала обо мне от искателей ведьм. Должно быть, в нагорьях Рионнагана это была большая новость - что рыжеволосую ведьму поймали и пытали. Но все думали, что я погибла. Меня бросили озерному змею. Никто не знал, что я жива, пока я не пришла сюда. Никто здесь не знает, кто я такая на самом деле, кроме Латифы...
   Эти мысли приободрили ее, и она еще раз повторила их про себя. Потом она вспомнила, каким потрясением оказался для нее вид красных юбок Банри и как Сани смотрела на нее потом. Должно быть, она каким-то образом выдала себя. Латифа говорила, что ее мысли были такими же отчетливыми для того, кто мог бы их прочитать, как будто она кричала о них в полный голос. Возможно, Сани на самом деле ничего и не знала, а просто насторожилась, уловив случайную тревожную мысль, которой Изабо позволила ускользнуть. Это предположение было столь утешительным, что Изабо поднялась на ноги хотела расправить юбки, и замерла, так и не завершив это движение.