Страница:
– Нннеее шшганиаа.
– Гггтоо? – Он говорит, чтобы она не двигалась?
Она не двигается, а вот он – да. И еще как! Веревки врезались ей в плечи и под грудью, подобно наждачной бумаге натирали бедра. – Ооо! – застонала она. – Пеееаанн!
Веревки натянулись еще сильнее: она поняла, что он не собирается останавливаться, продолжая что-то мычать. Он, как мог, пытался объяснить ей, что надо делать, чтобы облегчить эту пытку, но она не понимала. Если он не перестанет, то вскоре она превратится в лохмотья, похожие на те, которые выставляют на продажу в лавке старьевщика.
«Черт!» – Веревки впились Блю в голени. Она брыкнула его, давая понять, что хочет, чтобы он перестал двигаться. За короткое время работы в агентстве у нее было всего около полудюжины клиентов, среди них один извращенец, предлагавший нечто похожее, но она твердо ответила «нет». А он бы хорошо заплатил.
Рик опять что-то промычал: но она ничего не разоббрала. Она почувствовала, что он сжимается, как пружина, но не могла понять, чего хочет этим добиться.
Внезапно ее подбросило вверх. Он попытался перевернуть ее, как блин на сковородке. Она поняла, что веревки, наверное, тоже врезались ему в тело. Блю уже почти не чувствовала ног ниже колен, возможно, они затекли.
Теперь начнется гангрена или что-нибудь не менее ужасное, от чего она обязательно умрет.
Она стонала и кричала что-то нечленораздельное без остановки, пока он не прекратил дергаться.
Связанные опять лежали неподвижно, как статуи, пытаясь успокоиться. Только теперь все изменилось.
От Рика волнами накатывал жар, а дышал он так часто и тяжело, что Блю вспомнились огнедышащие драконы. Она не могла двигаться, но представила себе, что зализывает раны. Если уж суждено умереть, то хотя бы с достоинством. Однако волновала ее сейчас не собственная Жизнь. Она вспомнила о Кардинале Фэнге. Что будет с котом, если она умрет? От скудного рациона в доме Мэри Фрэнсис он очень скоро протянет ноги.
Она представила себе двойные похороны, совершаемые по индейскому обряду, – каноэ скользит вниз по реке, Фэнг лежит у нее на груди, и… Вдруг она почувствовала, что Рик опять начал дергаться. Похоже, он изменил тактику. Не рассчитывая больше на грубую силу, принялся раскачиваться взад и вперед. Он двигался плавно, словно хотел справиться с веревками не силой, а лаской, и хотя их встреча перед этим была взрывной, Блю подумала, что такой подход был бы предпочтительнее и с женщиной – волшебно неторопливый и обольстительный. «Со мной это всегда срабатывает», – подумала она, мгновенно отзываясь. Желание огненными точечками обожгло живот и медленно потекло к бедрам. Блю почувствовала ужасную слабость. Она не хотела и думать о том, что происходит с ее трусиками между ног.
Наконец, она почувствовала, что веревки чуть ослабли, но в отчаянии не верила, что Рику удастся освободиться от них. Господи, что же делать? Рик должен выпутаться! Она уже представляла себе, как из нее, словно из крана, текут женские соки, и пол кладовой становится скользким. Черт бы побрал Уэбба Кальдерона! Ведь ему нужны были вовсе не они. Он пришел за Мэри Фрэнсис. Угрожал страшными последствиями, если они не скажут, где она. Но они не могли сказать ничего определенного, даже если бы и хотели. Она ушла из церкви, и ни один из них этого не, заметил.
Блю не осеняла себя крестным знамением со времен посещения католической школы, но если бы могла сейчас перекреститься, сделала бы это обязательно. Мало надежды, что Кальдерон не отыскал Мэри Фрэнсис. Блю даже думать боялась о том, как он расправляется с теми, кто становится у него на пути, будь это мужчина или женщина. Какая мерзость! Яркая личность, это верно, но этот прищуренный взгляд! Нет уж, избавьте! Так и веет дьявольской силой.
–, ООО, ааа! – закричала Блю. На сей раз Рик словно поднырнул под нее и приподнял в воздух. – Что ты делаешь?
Он, казалось, хотел одновременно изменить и ее, и свое положение. Блю не знала, оказывают ли на него такое же действие его движения, как на нее. Ей оставалось только гадать. Неужели у него тоже течет по ногам, как апельсиновый сок из выжималки? Он тоже тает и истекает теплыми струйками чувств?
Она хоть может говорить теперь. Она так крутила и извивалась, что кляп высвободился из зубов, и, хотя повязка еще оставалась на лице, Блю уже могла вполне внятно говорить.
Она попыталась помешать его движениям, но ему уже удалось наполовину развернуться. Плечо Рика уперлось в ее плечо, а бедро прижалось к той мягкой и сочной части ее тела, которую одна из девушек агентства называла «проливом».
– А не легче попробовать перегрызть веревку зубами? – всерьез предложила Блю. – И не так больно.
В ответ он только предостерегающе зарычал.
Рику пришлось еще немало потрудиться, чтобы занять то положение, какое хотел. Теперь он грудью прижимался к ее спине. Они не раз стукнулись и потерлись друг о друга, пока им удалось добраться до старой, ржавой картотеки, о ручку которой Рику удалось зацепиться кляпом, чтобы выдернуть его изо рта. К этому времени малейшее движение доставляло Блю боль.
«ТАК лежат любовники после утоления страсти», – думала она, ощущая у себя на шее его дыхание и исходящий от него жар. Рик тоже не мог оставаться равнодушным в такой близости. Если она не ошибалась, определенные части его тела уже начинали отзываться на эту близость. А при том, что руки ее были связаны за спиной, скоро она могла узнать наверняка.
– Что теперь? – спросила она, пробуя сообразить, как в таком положении дотянуться до точек, воздействуя на которые можно снять возбуждение. Голени и плечи все еще давили натянутые веревки, а одно бедро было до боли прижато к полу. Но все это цветочки по сравнению с тем, что некто третий старался протиснуться у нее между ног. Вот вопрос: кто бы это мог быть?
Голос Рика осип, почти хрипел.
– Я надеялся, что мы доберемся до полки, где лежат ножницы.
«Как же», – подумала она, но вслух спросила:
– Какие ножницы?
Она оглядела крошечную комнатку, убежденная, что это самая настоящая свалка, где хранится одно ненужное старье. На полках стояли помятые консервные банки без этикеток, стопы пожелтевшего от времени полотняного белья и аккуратно сложенные черные сутаны, коробки со свечами и медные урны.
Наконец Блю увидела ржавые садовые ножницы, – брошенные рядом с протертой до дыр подставкой для колен. У нее в душе загорелась надежда.
– Только как мы доберемся до них? Встанем и будем прыгать как кузнечики? – спросила она почти серьезно.
– Ну, можно ползком или перекатываться…
– Спасибо, уже наползалась. Лучше уж перекатываться.
Не успели они сделать и пол-оборота, как Блю взмолилась:
– Нет, не надо. У тебя эрекция! – вырвалось у нее, и они вернулись в первоначальное положение.
Воцарилось напряженное молчание. Казалось, от напряжения дрожит даже воздух. Еще немного, и все вокруг взорвется, рассыплется в пыль.
– Не шути с ним, – наконец сказал Рик и тяжело вздохнул. – Догадываюсь, ты с ним встречаешься не первый раз.
– Может, и нет, но другие висели не на Священниках. На этот раз ты должен был проверить у входа.
– Точно, – серьезно согласился он, – ты права.
Блю начала дергаться и извиваться, пытаясь изменить положение. Стукнулась плечом о его подбородок, а бедром ткнулась ему в бедро. Или ослабели веревки, или из них двоих Блю была более подвижной, но она стала вертеться и дергаться, как рыба в сети, чтобы только не лежать так, будто они сейчас начнут спариваться как дикие звери.
– Что ты делаешь? – сердито спросил он.
– Я не могу так больше лежать!
– А как быть?
– Не могу-у…
– Блю, ты делаешь только хуже.
– Хуже уже некуда, – прошипела она. Но оказалась не права. Пока она извивалась, она все время слышала его стоны. Они отдавались в ней дрожью, точно так же, как действовал на нее вечерний звон колоколов В церкви Святого Иосифа. Эта церковь была расположена поблизости от дома, где она жила с родителями. Надежда возрождалась в ней. Господи, неужели это правда?
Она была мечтательным ребенком, а колокольный звон означал для нее слияние двух душ. Чушь собачья, но таким уж ребенком она была, ужасно чувствительным, И никто ничего не мог с ней поделать.
Мысленным взором она видела, как касаются друг друга кончики пальцев. Это видение всегда обещало… настоящую любовь, которая ждет где-то далеко, если только она отыщет ее.
Звон этот до сих пор звучал в ее душе. Но вместо того чтобы заставить ее остановиться, он только подстегнул Блю. Если бы не этот гортанный стон, она, может, еще подумала, предпочла бы смотреть в потолок, а не на Рика. Не перехвати у нее дыхание, она никогда не стала бы искать источник этого стона.
– Да, ты прав, – призналась она.
Блю приложила немало усилий, чтобы увидеть лицо Рика. И когда это ей, наконец, удалось, она прочитала в его взгляде то, чего ждала с самого первого дня, как познакомилась с ним: проникающий в самое сердце голодный взгляд мужчины, который хочет ее. Острое желание было написано у него на лице. От усилия совладать с собой у него свело скулы, а смуглая кожа в уголках рта напряглась. Его раздирала мучительная борьба.
– Я же говорил тебе, – он посмотрел ей в глаза с усмешкой и болью, – что будет хуже.
– Да… да, так хуже… намного хуже. – Ее ресницы неожиданно вспорхнули вверх, и она часто-часто заморгала, чтобы прогнать слезы. Ее собственная боль отражалась в его глазах. – Настолько хуже, что можно умереть.
Она тихонько засмеялась, понимая, что Рику неприятно, что она видит все это, видит его полнейшую беспомощность там, где дело касается желаний его собственной плоти. Таких чудесных шальных желаний. Видеть это ей было необходимо. Блю не смогла бы объяснить почему, но она должна была увидеть страдания, которые испытывал он. Скорее всего потому, что сама испытывала не меньшие. Теперь осталось только одно, ради чего стоило освободиться из опутывавших их веревок, – заняться любовью. Она поняла это. Рик тоже.
Она подняла к нему лицо и легко коснулась его губ своими, и сердце ее пронзила боль прозрения.
– Боже правый, – простонала она в отчаянии, я тебя люблю!
– Нет, не говори этого. – Он на мгновение откинул голову назад, потом закрыл глаза. По его телу волной прошла дрожь. И в этот миг Блю поняла, что он готов уступить тому, что происходит в нем, отдаться на волю бушующей страсти. Эта боль не просто боль желания. Это смертельная мука. Желание обладать ею убивало его. И в конце концов уничтожит полностью.
Ей безумно захотелось прикоснуться к нему – один только раз! – да связаны руки.
– Подожди, пожалуйста, – попросила она, когда он склонился поцеловать ее.
– Почему? – Он растерянно заморгал.
– Нельзя нам делать этого. Это неправильно. Слезы опять наполнили ее глаза, жаля, как рассерженные стрелы. – Я люблю тебя, слишком люблю, чтобы допустить такое.
– Ты о чем?
– Потом ты будешь ненавидеть себя. Я знаю. Мужчины всегда так говорят, и это правда. И меня возненавидишь.
Рик бесконечно грустно улыбнулся.
Слезы блестели в глазах Блю, она уже не могла сдерживать их.
– Нельзя, понимаешь? Просто нельзя. «Еще не поздно, – сказала она себе, – даже сейчас еще не поздно воспользоваться положением».
Тело ее трепетало, изнывая от неудовлетворенной страсти. Ей казалось, Рик хотел, чтобы она соблазнила его. Но она была права в своей догадке: если он уступит соблазну, он пропал. Блю не допускала и мысли об этом. Лучше уж умереть. Рик – порядочный достойный человек.
Надежда… Блю, конечно, хлюпик, но всегда расцветала с первым проблеском надежды. Сердце ее жило надеждой, хотя разум должен был бы охладить к этому времени пыл. Уступая своим порывам, она взамен всегда получала одну лишь боль. Горло у Блю горело, в глазах стояли слезы. И все же она понимала, что поступает правильно, и от этого испытывала хоть и маленькое, но удовлетворение. Это лучший поступок в ее жизни. Не удерживать Рика, отпустить его.
А нестерпимо больно – оттого, что она любит его. Любит страстно и глубоко. Ее чувство свободно от грязи, ничего чище в ее жизни не случалось. Пусть хоть это послужит утешением. Она всегда будет помнить, что в ее жизни был человек, которого она любила больше, чем себя, и это поможет ей выжить. Это первый в ее жизни самоотверженный поступок. Урок, который она никогда не забудет. В жизни есть нечто поважнее, чем желания Блю Бранденбург.
В глазах Рика читались непонимание и растерянность, он сам стал жертвой надежды.
– Чего ты хочешь, Блю? Ради Бога, скажи, чего ты добиваешься?
– Я хочу добраться до тех садовых ножниц, хрипло произнесла она. Не так-то легко улыбаться, когда сердце разрывается на части, но Блю отважно решилась: – Так мы ползем или катимся?
Что ж, хоть одеяние, подходящее для такого случая.
Его выбрал жених – скромное черное платье, которое больше подходило для коктейля или поминок. Туфли на высоких шпильках в случае необходимости могли бы стать отличным оружием защиты. В таких же она отправилась на встречу с Алехандро Кордесом. Хорошо еще, что дали новые чулки, естественно, черные. А вот с волосами справиться Мэри Фрэнсис так и не удалось – они никак не хотели слушаться.
Она не сумела повторить прическу, которую ей сделала Блю, но и прежняя никак не выходила. Получилось нечто невообразимое, даже сиротка Энни натянула бы себе на голову мешок, лишь бы не позориться. Возможно, волосы не слушались из-за высокой влажности.
А может, из-за вмешательства небес? Она ведь бросила им вызов.
«Брак – самое святое из всех обязательств между двумя людьми. Его следует чтить, оберегать и уважать…»
«Да как же это возможно?» – подумала Мэри Фрэнсис, неподвижно стоя рядом С Уэббом Кальдероном.
Церемонию проводил капитан яхты в кают-компании. С самого начала яхту нещадно болтало, но что значит эта болтанка по сравнению с заговором высших сил, не знающих милосердия, который и привел к этому печальному концу: Майкл Бенжамин Мерфи, ее многострадальный отец, преданный Господу до последнего вздоха, наверное, в гробу перевернулся бы, узнай о случившемся. Как и все остальные ее предки. Перевернулись бы и застонали от возмущения. Ее ужасно мучило чувство вины из-за того, что семейное проклятие пало на Брайану.
«Конец страданиям, Мэри Фрэнсис Мерфи, еще немного, и ты станешь миссис Кальдерон, – подумала она. – Вот оно, проклятие в действии, оно все-таки настигло тебя».
– Вы берете эту женщину?..
Моложавый, почерневший от загара капитан поднял глаза, чтобы увидеть, как кивнет Уэбб, потом торопливо добормотал положенные слова до конца, переводя взгляд с одного на другого, когда задавал вопросы, которые соединяют их в семью. Он совсем не ждал ответов Мэри Фрэнсис. Торопливость капитана заставила ее задуматься, понимает ли он, что, совершая эту грязную церемонию, он отдает девственную заложницу, только что покинувшую монастырские стены, самому большому негодяю на свете по гнуснейшей из причин? Конечно ему достаточно заплатили за равнодушие. И стой на ее месте тринадцатилетняя девочка с хвостиками и леденцом в руке, он бы и глазом не моргнул.
Другими участниками спектакля были две женщины, наверное, с камбуза, хотя, вполне возможно, в другое время они могли и управлять яхтой, когда не стояли свидетелями и не глазели на Уэбба Кальдерона. У него был действительно потрясающий вид в молочно-белой рубашке, полотняных брюках и сандалиях. Конечно, не вполне свадебный наряд, скорее он подходил для поездки по Испании, но, глядя в умиленно-коровьи глаза двух кумушек, можно было подумать, что он – любимец фотографов-профессионалов, снимающих для обложек модных журналов.
– Данной мне властью…
Яхта взмыла вверх и тотчас устремилась вниз, а вместе ней и желудок Мэри Фрэнсис. Она качнулась в перед, но Уэбб Кальдерон схватил ее за руку и потянул к себе. Она попыталась сопротивляться, но, когда яхта качнулась опять, совсем потеряла равновесие и от головокружения упала прямо в его протянутые руки. От слабости Мэри Фрэнсис не могла пошевелиться.
– С тобой все в порядке? – спросил он своим звучным, красивым голосом, от которого ей стало еще хуже.
– Нет, не все! Меня сейчас стошнит! О Господи! – простонала Мэри Фрэнсис. В душе она бы была рада этому. – «Пусть меня вырвет, – подумала она. —
Прямо здесь. Сейчас. На него! Очень подходящее завершение отвратительной церемонии. Я испачкаю ему праздничную рубашку, от него будет вонять».
Яхту ужасно качало, но Уэбба не смутили угрозы Мэри Фрэнсис. Он крепко держал ее, словно не собираясь никогда больше выпускать из рук, и прошептал в самое ухо, предостерегая:
– Ты – дитя в грубых мужских играх, Ирландка. Брось! Ты никогда не выиграешь.
Все в ней кричало «нет», но пол ускользал из-под ног, а он был единственной опорой, единственным якорем. Ноги перестали ее слушаться, а мышцы на шее ужасно напряглись, когда Уэбб, лаская, запустил пальцы в ее роскошные волосы. Она зачесала их кверху, и теперь казалась ужасно беззащитной. Наверное, потому – то мужчины и любят женщин с длинными волосами, что есть в этом некая тайна. А если собрать их в узел тайна исчезает, словно женщина раздета.
– Пожените нас! – рявкнул Уэбб на капитана. – Немедленно!
Его грубость испугала Мэри Фрэнсис. По-настоящему испугала. В ее желудке воцарилось нечто невообразимое. Она обхватила себя руками, но это не помогло. Что-то было в его жестком требовании, – что – неожиданно для самой Мэри Фрэнсис – произвело на нее огромное впечатление, хотя ей было стыдно признаться себе в этом. Похоже, остальные испытывали такие же чувства.
Капитан, расставив ноги, прижался спиной к переборке, а женщины изо всех сил вцепились в буфет, едва удерживаясь на ногах.
– Объявляю вас мужем и женой!.. – выпалил капитан и кивнул молодоженам: – Можете идти.
Мэри Фрэнсис сжалась, Уэбб не спешил выполнять распоряжение капитана. Кальдерон повернулся к женщине, которую только что поклялся чтить, оберегать и уважать, и взглядом, задержавшимся на ее губах, дал понять, что не собирается делать ничего из вышеперечисленного. А вот что точно собирается сделать – так это поцеловать ее.
– И поцелую, – тихо произнес он, – но не сей час, позже.
Позже? По тому, как прижалось к ней его тело, она поняла: то, что он откладывал на потом, пришло слишком быстро и неожиданно для нее. Ее новоиспеченный муж готов к медовому месяцу на волнах океана.
– Шампанское? – Уэбб поднял бутылку «Дом Периньона» И хрустальный бокал, от которого по каюте разбежались маленькие радуги. Они все еще оставались в кают-компании, где, судя по всему, и должно начаться празднество по случаю их бракосочетания. Либо это, либо ее опять подвергнут пыткам.
«Какая разница! – подумала Мэри Фрэнсис и удрученно улыбнулась. – Только бы удалось стукнуть жениха по голове», – еле слышно пробормотала она себе под нос. Она взглянула на Уэбба и, с трудом скрывая презрение, взяла У него из рук бутылку. Новобрачная не собиралась отказываться от прекрасного вина только из духа противоречия. Мэри Фрэнсис научилась ценить хорошие вина в монастыре, особенно сливовое из одуванчиков. А если ей удастся напиться, быть может, это кончится большим конфузом…
Она поежилась, удивляясь, что эта мысль никак не выходит у нее из головы. Вот уж точно: новоиспеченный супруг вытаскивает из ее души на свет божий все худшее, что в ней есть.
– Я ошибся, выбрав черное, – сказал Уэбб, очевидно, имея В виду платье. – Выглядит чересчур аскетично.
– Хорошо, что я не монахиня, – пробормотала она.
– Да, правда.
Она поправила глубокий V-образный вырез, сбившийся в сторону. Черные пуговицы с жемчужным отливом украшали изящный лиф платья плоскогрудые супермодели выглядели бы грудастыми. Мэри Фрэнсис, которая никогда не считала себя обладательницей пышной груди, только удивлялась: откуда что взялось. «Годится на все случаи жизни, – с усмешкой подумала она. – Невеста с румянцем смущения на щеках может надеть его и на свадебный пир, и на похороны, несомненно, свои собственные, особенно если это невеста Уэбба Кальдерона. Идеальный наряд для жены Синей Бороды», – решила девушка.
Уэбб улыбнулся и произнес тост за нее. Шампанское весело искрилось в хрустальном фужере, притягивая так же, как его взгляд.
– Я говорю серьезно. Ты слишком хрупка для черного. У тебя кожа гладкая, как яичная скорлупка. Она прекрасна, – добавил он очень тихо.
«Но не так, как прекрасен ты», – вдруг подумала Мэри Фрэнсис, сразу же возненавидев себя за такое признание. Она никак не могла решить, на кого он больше похож: на святого или мученика. Но, глядя на чувственный изгиб его губ, она чувствовала, что отвечает ему странным, непонятным ей самой образом, как медленно входящее в воду весло. Трудно поверить, что она испытывала подобное чувство, что в ней боролись отвращение к нему и одновременно влечение. К несчастью, влечения в этой адской смеси было намного больше.
Он был одет совершенно неподобающе для свадебной церемонии. Эта вольная одежда делала его похожим на европейца и подчеркивала почти шоколадный загар, на фоне которого неожиданно выделялись золотистые волосы. Они выгорели на солнце, особенно виски.
К этим контрастам она уже успела привыкнуть, но больше всего ее очаровывало лицо, двойственность его черт. Необычайная чувственность в изгибе губ – и не сразу заметная жестокость. Мэри Фрэнсис невольно подумала, что именно в этом и кроется секрет его обаяния.
Ее сердце учащенно забилось. Он уже показал ей свою жестокость. Коснулся Мэри Фрэнсис этой стороной своей души. Если теперь коснется другой – она пропала.
Внезапно она почувствовала боль и поняла, что изо всех сил сжимает фужер с шампанским и его резные грани впиваются ей в пальцы. Он знает, что пока она разрывается между чувствами к нему, пока она борется с ними, она в его власти. Но если ей удастся укрыться в своем «тайном саду», он не сможет достать ее, и тогда она спасена.
«Что сильнее всего на свете?» Вопрос этот вдруг возник У нее в голове. «Тайный сад» сознания, где можно укрыться?
Глава 19
– Гггтоо? – Он говорит, чтобы она не двигалась?
Она не двигается, а вот он – да. И еще как! Веревки врезались ей в плечи и под грудью, подобно наждачной бумаге натирали бедра. – Ооо! – застонала она. – Пеееаанн!
Веревки натянулись еще сильнее: она поняла, что он не собирается останавливаться, продолжая что-то мычать. Он, как мог, пытался объяснить ей, что надо делать, чтобы облегчить эту пытку, но она не понимала. Если он не перестанет, то вскоре она превратится в лохмотья, похожие на те, которые выставляют на продажу в лавке старьевщика.
«Черт!» – Веревки впились Блю в голени. Она брыкнула его, давая понять, что хочет, чтобы он перестал двигаться. За короткое время работы в агентстве у нее было всего около полудюжины клиентов, среди них один извращенец, предлагавший нечто похожее, но она твердо ответила «нет». А он бы хорошо заплатил.
Рик опять что-то промычал: но она ничего не разоббрала. Она почувствовала, что он сжимается, как пружина, но не могла понять, чего хочет этим добиться.
Внезапно ее подбросило вверх. Он попытался перевернуть ее, как блин на сковородке. Она поняла, что веревки, наверное, тоже врезались ему в тело. Блю уже почти не чувствовала ног ниже колен, возможно, они затекли.
Теперь начнется гангрена или что-нибудь не менее ужасное, от чего она обязательно умрет.
Она стонала и кричала что-то нечленораздельное без остановки, пока он не прекратил дергаться.
Связанные опять лежали неподвижно, как статуи, пытаясь успокоиться. Только теперь все изменилось.
От Рика волнами накатывал жар, а дышал он так часто и тяжело, что Блю вспомнились огнедышащие драконы. Она не могла двигаться, но представила себе, что зализывает раны. Если уж суждено умереть, то хотя бы с достоинством. Однако волновала ее сейчас не собственная Жизнь. Она вспомнила о Кардинале Фэнге. Что будет с котом, если она умрет? От скудного рациона в доме Мэри Фрэнсис он очень скоро протянет ноги.
Она представила себе двойные похороны, совершаемые по индейскому обряду, – каноэ скользит вниз по реке, Фэнг лежит у нее на груди, и… Вдруг она почувствовала, что Рик опять начал дергаться. Похоже, он изменил тактику. Не рассчитывая больше на грубую силу, принялся раскачиваться взад и вперед. Он двигался плавно, словно хотел справиться с веревками не силой, а лаской, и хотя их встреча перед этим была взрывной, Блю подумала, что такой подход был бы предпочтительнее и с женщиной – волшебно неторопливый и обольстительный. «Со мной это всегда срабатывает», – подумала она, мгновенно отзываясь. Желание огненными точечками обожгло живот и медленно потекло к бедрам. Блю почувствовала ужасную слабость. Она не хотела и думать о том, что происходит с ее трусиками между ног.
Наконец, она почувствовала, что веревки чуть ослабли, но в отчаянии не верила, что Рику удастся освободиться от них. Господи, что же делать? Рик должен выпутаться! Она уже представляла себе, как из нее, словно из крана, текут женские соки, и пол кладовой становится скользким. Черт бы побрал Уэбба Кальдерона! Ведь ему нужны были вовсе не они. Он пришел за Мэри Фрэнсис. Угрожал страшными последствиями, если они не скажут, где она. Но они не могли сказать ничего определенного, даже если бы и хотели. Она ушла из церкви, и ни один из них этого не, заметил.
Блю не осеняла себя крестным знамением со времен посещения католической школы, но если бы могла сейчас перекреститься, сделала бы это обязательно. Мало надежды, что Кальдерон не отыскал Мэри Фрэнсис. Блю даже думать боялась о том, как он расправляется с теми, кто становится у него на пути, будь это мужчина или женщина. Какая мерзость! Яркая личность, это верно, но этот прищуренный взгляд! Нет уж, избавьте! Так и веет дьявольской силой.
–, ООО, ааа! – закричала Блю. На сей раз Рик словно поднырнул под нее и приподнял в воздух. – Что ты делаешь?
Он, казалось, хотел одновременно изменить и ее, и свое положение. Блю не знала, оказывают ли на него такое же действие его движения, как на нее. Ей оставалось только гадать. Неужели у него тоже течет по ногам, как апельсиновый сок из выжималки? Он тоже тает и истекает теплыми струйками чувств?
Она хоть может говорить теперь. Она так крутила и извивалась, что кляп высвободился из зубов, и, хотя повязка еще оставалась на лице, Блю уже могла вполне внятно говорить.
Она попыталась помешать его движениям, но ему уже удалось наполовину развернуться. Плечо Рика уперлось в ее плечо, а бедро прижалось к той мягкой и сочной части ее тела, которую одна из девушек агентства называла «проливом».
– А не легче попробовать перегрызть веревку зубами? – всерьез предложила Блю. – И не так больно.
В ответ он только предостерегающе зарычал.
Рику пришлось еще немало потрудиться, чтобы занять то положение, какое хотел. Теперь он грудью прижимался к ее спине. Они не раз стукнулись и потерлись друг о друга, пока им удалось добраться до старой, ржавой картотеки, о ручку которой Рику удалось зацепиться кляпом, чтобы выдернуть его изо рта. К этому времени малейшее движение доставляло Блю боль.
«ТАК лежат любовники после утоления страсти», – думала она, ощущая у себя на шее его дыхание и исходящий от него жар. Рик тоже не мог оставаться равнодушным в такой близости. Если она не ошибалась, определенные части его тела уже начинали отзываться на эту близость. А при том, что руки ее были связаны за спиной, скоро она могла узнать наверняка.
– Что теперь? – спросила она, пробуя сообразить, как в таком положении дотянуться до точек, воздействуя на которые можно снять возбуждение. Голени и плечи все еще давили натянутые веревки, а одно бедро было до боли прижато к полу. Но все это цветочки по сравнению с тем, что некто третий старался протиснуться у нее между ног. Вот вопрос: кто бы это мог быть?
Голос Рика осип, почти хрипел.
– Я надеялся, что мы доберемся до полки, где лежат ножницы.
«Как же», – подумала она, но вслух спросила:
– Какие ножницы?
Она оглядела крошечную комнатку, убежденная, что это самая настоящая свалка, где хранится одно ненужное старье. На полках стояли помятые консервные банки без этикеток, стопы пожелтевшего от времени полотняного белья и аккуратно сложенные черные сутаны, коробки со свечами и медные урны.
Наконец Блю увидела ржавые садовые ножницы, – брошенные рядом с протертой до дыр подставкой для колен. У нее в душе загорелась надежда.
– Только как мы доберемся до них? Встанем и будем прыгать как кузнечики? – спросила она почти серьезно.
– Ну, можно ползком или перекатываться…
– Спасибо, уже наползалась. Лучше уж перекатываться.
Не успели они сделать и пол-оборота, как Блю взмолилась:
– Нет, не надо. У тебя эрекция! – вырвалось у нее, и они вернулись в первоначальное положение.
Воцарилось напряженное молчание. Казалось, от напряжения дрожит даже воздух. Еще немного, и все вокруг взорвется, рассыплется в пыль.
– Не шути с ним, – наконец сказал Рик и тяжело вздохнул. – Догадываюсь, ты с ним встречаешься не первый раз.
– Может, и нет, но другие висели не на Священниках. На этот раз ты должен был проверить у входа.
– Точно, – серьезно согласился он, – ты права.
Блю начала дергаться и извиваться, пытаясь изменить положение. Стукнулась плечом о его подбородок, а бедром ткнулась ему в бедро. Или ослабели веревки, или из них двоих Блю была более подвижной, но она стала вертеться и дергаться, как рыба в сети, чтобы только не лежать так, будто они сейчас начнут спариваться как дикие звери.
– Что ты делаешь? – сердито спросил он.
– Я не могу так больше лежать!
– А как быть?
– Не могу-у…
– Блю, ты делаешь только хуже.
– Хуже уже некуда, – прошипела она. Но оказалась не права. Пока она извивалась, она все время слышала его стоны. Они отдавались в ней дрожью, точно так же, как действовал на нее вечерний звон колоколов В церкви Святого Иосифа. Эта церковь была расположена поблизости от дома, где она жила с родителями. Надежда возрождалась в ней. Господи, неужели это правда?
Она была мечтательным ребенком, а колокольный звон означал для нее слияние двух душ. Чушь собачья, но таким уж ребенком она была, ужасно чувствительным, И никто ничего не мог с ней поделать.
Мысленным взором она видела, как касаются друг друга кончики пальцев. Это видение всегда обещало… настоящую любовь, которая ждет где-то далеко, если только она отыщет ее.
Звон этот до сих пор звучал в ее душе. Но вместо того чтобы заставить ее остановиться, он только подстегнул Блю. Если бы не этот гортанный стон, она, может, еще подумала, предпочла бы смотреть в потолок, а не на Рика. Не перехвати у нее дыхание, она никогда не стала бы искать источник этого стона.
– Да, ты прав, – призналась она.
Блю приложила немало усилий, чтобы увидеть лицо Рика. И когда это ей, наконец, удалось, она прочитала в его взгляде то, чего ждала с самого первого дня, как познакомилась с ним: проникающий в самое сердце голодный взгляд мужчины, который хочет ее. Острое желание было написано у него на лице. От усилия совладать с собой у него свело скулы, а смуглая кожа в уголках рта напряглась. Его раздирала мучительная борьба.
– Я же говорил тебе, – он посмотрел ей в глаза с усмешкой и болью, – что будет хуже.
– Да… да, так хуже… намного хуже. – Ее ресницы неожиданно вспорхнули вверх, и она часто-часто заморгала, чтобы прогнать слезы. Ее собственная боль отражалась в его глазах. – Настолько хуже, что можно умереть.
Она тихонько засмеялась, понимая, что Рику неприятно, что она видит все это, видит его полнейшую беспомощность там, где дело касается желаний его собственной плоти. Таких чудесных шальных желаний. Видеть это ей было необходимо. Блю не смогла бы объяснить почему, но она должна была увидеть страдания, которые испытывал он. Скорее всего потому, что сама испытывала не меньшие. Теперь осталось только одно, ради чего стоило освободиться из опутывавших их веревок, – заняться любовью. Она поняла это. Рик тоже.
Она подняла к нему лицо и легко коснулась его губ своими, и сердце ее пронзила боль прозрения.
– Боже правый, – простонала она в отчаянии, я тебя люблю!
– Нет, не говори этого. – Он на мгновение откинул голову назад, потом закрыл глаза. По его телу волной прошла дрожь. И в этот миг Блю поняла, что он готов уступить тому, что происходит в нем, отдаться на волю бушующей страсти. Эта боль не просто боль желания. Это смертельная мука. Желание обладать ею убивало его. И в конце концов уничтожит полностью.
Ей безумно захотелось прикоснуться к нему – один только раз! – да связаны руки.
– Подожди, пожалуйста, – попросила она, когда он склонился поцеловать ее.
– Почему? – Он растерянно заморгал.
– Нельзя нам делать этого. Это неправильно. Слезы опять наполнили ее глаза, жаля, как рассерженные стрелы. – Я люблю тебя, слишком люблю, чтобы допустить такое.
– Ты о чем?
– Потом ты будешь ненавидеть себя. Я знаю. Мужчины всегда так говорят, и это правда. И меня возненавидишь.
Рик бесконечно грустно улыбнулся.
Слезы блестели в глазах Блю, она уже не могла сдерживать их.
– Нельзя, понимаешь? Просто нельзя. «Еще не поздно, – сказала она себе, – даже сейчас еще не поздно воспользоваться положением».
Тело ее трепетало, изнывая от неудовлетворенной страсти. Ей казалось, Рик хотел, чтобы она соблазнила его. Но она была права в своей догадке: если он уступит соблазну, он пропал. Блю не допускала и мысли об этом. Лучше уж умереть. Рик – порядочный достойный человек.
Надежда… Блю, конечно, хлюпик, но всегда расцветала с первым проблеском надежды. Сердце ее жило надеждой, хотя разум должен был бы охладить к этому времени пыл. Уступая своим порывам, она взамен всегда получала одну лишь боль. Горло у Блю горело, в глазах стояли слезы. И все же она понимала, что поступает правильно, и от этого испытывала хоть и маленькое, но удовлетворение. Это лучший поступок в ее жизни. Не удерживать Рика, отпустить его.
А нестерпимо больно – оттого, что она любит его. Любит страстно и глубоко. Ее чувство свободно от грязи, ничего чище в ее жизни не случалось. Пусть хоть это послужит утешением. Она всегда будет помнить, что в ее жизни был человек, которого она любила больше, чем себя, и это поможет ей выжить. Это первый в ее жизни самоотверженный поступок. Урок, который она никогда не забудет. В жизни есть нечто поважнее, чем желания Блю Бранденбург.
В глазах Рика читались непонимание и растерянность, он сам стал жертвой надежды.
– Чего ты хочешь, Блю? Ради Бога, скажи, чего ты добиваешься?
– Я хочу добраться до тех садовых ножниц, хрипло произнесла она. Не так-то легко улыбаться, когда сердце разрывается на части, но Блю отважно решилась: – Так мы ползем или катимся?
* * *
Останься она в монастыре, свадьба у Мэри Фрэнсис была бы совершенно иной. Она надела бы белоснежное платье, фату из старинного ирландского кружева и несла бы в руках красную розу – символ своей покровительницы. Она стала бы невестой Христа, краснея от смущения, составила бы пару идеальному жениху. Но вместо этого выходит замуж за Люцифера, воплощение зла.Что ж, хоть одеяние, подходящее для такого случая.
Его выбрал жених – скромное черное платье, которое больше подходило для коктейля или поминок. Туфли на высоких шпильках в случае необходимости могли бы стать отличным оружием защиты. В таких же она отправилась на встречу с Алехандро Кордесом. Хорошо еще, что дали новые чулки, естественно, черные. А вот с волосами справиться Мэри Фрэнсис так и не удалось – они никак не хотели слушаться.
Она не сумела повторить прическу, которую ей сделала Блю, но и прежняя никак не выходила. Получилось нечто невообразимое, даже сиротка Энни натянула бы себе на голову мешок, лишь бы не позориться. Возможно, волосы не слушались из-за высокой влажности.
А может, из-за вмешательства небес? Она ведь бросила им вызов.
«Брак – самое святое из всех обязательств между двумя людьми. Его следует чтить, оберегать и уважать…»
«Да как же это возможно?» – подумала Мэри Фрэнсис, неподвижно стоя рядом С Уэббом Кальдероном.
Церемонию проводил капитан яхты в кают-компании. С самого начала яхту нещадно болтало, но что значит эта болтанка по сравнению с заговором высших сил, не знающих милосердия, который и привел к этому печальному концу: Майкл Бенжамин Мерфи, ее многострадальный отец, преданный Господу до последнего вздоха, наверное, в гробу перевернулся бы, узнай о случившемся. Как и все остальные ее предки. Перевернулись бы и застонали от возмущения. Ее ужасно мучило чувство вины из-за того, что семейное проклятие пало на Брайану.
«Конец страданиям, Мэри Фрэнсис Мерфи, еще немного, и ты станешь миссис Кальдерон, – подумала она. – Вот оно, проклятие в действии, оно все-таки настигло тебя».
– Вы берете эту женщину?..
Моложавый, почерневший от загара капитан поднял глаза, чтобы увидеть, как кивнет Уэбб, потом торопливо добормотал положенные слова до конца, переводя взгляд с одного на другого, когда задавал вопросы, которые соединяют их в семью. Он совсем не ждал ответов Мэри Фрэнсис. Торопливость капитана заставила ее задуматься, понимает ли он, что, совершая эту грязную церемонию, он отдает девственную заложницу, только что покинувшую монастырские стены, самому большому негодяю на свете по гнуснейшей из причин? Конечно ему достаточно заплатили за равнодушие. И стой на ее месте тринадцатилетняя девочка с хвостиками и леденцом в руке, он бы и глазом не моргнул.
Другими участниками спектакля были две женщины, наверное, с камбуза, хотя, вполне возможно, в другое время они могли и управлять яхтой, когда не стояли свидетелями и не глазели на Уэбба Кальдерона. У него был действительно потрясающий вид в молочно-белой рубашке, полотняных брюках и сандалиях. Конечно, не вполне свадебный наряд, скорее он подходил для поездки по Испании, но, глядя в умиленно-коровьи глаза двух кумушек, можно было подумать, что он – любимец фотографов-профессионалов, снимающих для обложек модных журналов.
– Данной мне властью…
Яхта взмыла вверх и тотчас устремилась вниз, а вместе ней и желудок Мэри Фрэнсис. Она качнулась в перед, но Уэбб Кальдерон схватил ее за руку и потянул к себе. Она попыталась сопротивляться, но, когда яхта качнулась опять, совсем потеряла равновесие и от головокружения упала прямо в его протянутые руки. От слабости Мэри Фрэнсис не могла пошевелиться.
– С тобой все в порядке? – спросил он своим звучным, красивым голосом, от которого ей стало еще хуже.
– Нет, не все! Меня сейчас стошнит! О Господи! – простонала Мэри Фрэнсис. В душе она бы была рада этому. – «Пусть меня вырвет, – подумала она. —
Прямо здесь. Сейчас. На него! Очень подходящее завершение отвратительной церемонии. Я испачкаю ему праздничную рубашку, от него будет вонять».
Яхту ужасно качало, но Уэбба не смутили угрозы Мэри Фрэнсис. Он крепко держал ее, словно не собираясь никогда больше выпускать из рук, и прошептал в самое ухо, предостерегая:
– Ты – дитя в грубых мужских играх, Ирландка. Брось! Ты никогда не выиграешь.
Все в ней кричало «нет», но пол ускользал из-под ног, а он был единственной опорой, единственным якорем. Ноги перестали ее слушаться, а мышцы на шее ужасно напряглись, когда Уэбб, лаская, запустил пальцы в ее роскошные волосы. Она зачесала их кверху, и теперь казалась ужасно беззащитной. Наверное, потому – то мужчины и любят женщин с длинными волосами, что есть в этом некая тайна. А если собрать их в узел тайна исчезает, словно женщина раздета.
– Пожените нас! – рявкнул Уэбб на капитана. – Немедленно!
Его грубость испугала Мэри Фрэнсис. По-настоящему испугала. В ее желудке воцарилось нечто невообразимое. Она обхватила себя руками, но это не помогло. Что-то было в его жестком требовании, – что – неожиданно для самой Мэри Фрэнсис – произвело на нее огромное впечатление, хотя ей было стыдно признаться себе в этом. Похоже, остальные испытывали такие же чувства.
Капитан, расставив ноги, прижался спиной к переборке, а женщины изо всех сил вцепились в буфет, едва удерживаясь на ногах.
– Объявляю вас мужем и женой!.. – выпалил капитан и кивнул молодоженам: – Можете идти.
Мэри Фрэнсис сжалась, Уэбб не спешил выполнять распоряжение капитана. Кальдерон повернулся к женщине, которую только что поклялся чтить, оберегать и уважать, и взглядом, задержавшимся на ее губах, дал понять, что не собирается делать ничего из вышеперечисленного. А вот что точно собирается сделать – так это поцеловать ее.
– И поцелую, – тихо произнес он, – но не сей час, позже.
Позже? По тому, как прижалось к ней его тело, она поняла: то, что он откладывал на потом, пришло слишком быстро и неожиданно для нее. Ее новоиспеченный муж готов к медовому месяцу на волнах океана.
– Шампанское? – Уэбб поднял бутылку «Дом Периньона» И хрустальный бокал, от которого по каюте разбежались маленькие радуги. Они все еще оставались в кают-компании, где, судя по всему, и должно начаться празднество по случаю их бракосочетания. Либо это, либо ее опять подвергнут пыткам.
«Какая разница! – подумала Мэри Фрэнсис и удрученно улыбнулась. – Только бы удалось стукнуть жениха по голове», – еле слышно пробормотала она себе под нос. Она взглянула на Уэбба и, с трудом скрывая презрение, взяла У него из рук бутылку. Новобрачная не собиралась отказываться от прекрасного вина только из духа противоречия. Мэри Фрэнсис научилась ценить хорошие вина в монастыре, особенно сливовое из одуванчиков. А если ей удастся напиться, быть может, это кончится большим конфузом…
Она поежилась, удивляясь, что эта мысль никак не выходит у нее из головы. Вот уж точно: новоиспеченный супруг вытаскивает из ее души на свет божий все худшее, что в ней есть.
– Я ошибся, выбрав черное, – сказал Уэбб, очевидно, имея В виду платье. – Выглядит чересчур аскетично.
– Хорошо, что я не монахиня, – пробормотала она.
– Да, правда.
Она поправила глубокий V-образный вырез, сбившийся в сторону. Черные пуговицы с жемчужным отливом украшали изящный лиф платья плоскогрудые супермодели выглядели бы грудастыми. Мэри Фрэнсис, которая никогда не считала себя обладательницей пышной груди, только удивлялась: откуда что взялось. «Годится на все случаи жизни, – с усмешкой подумала она. – Невеста с румянцем смущения на щеках может надеть его и на свадебный пир, и на похороны, несомненно, свои собственные, особенно если это невеста Уэбба Кальдерона. Идеальный наряд для жены Синей Бороды», – решила девушка.
Уэбб улыбнулся и произнес тост за нее. Шампанское весело искрилось в хрустальном фужере, притягивая так же, как его взгляд.
– Я говорю серьезно. Ты слишком хрупка для черного. У тебя кожа гладкая, как яичная скорлупка. Она прекрасна, – добавил он очень тихо.
«Но не так, как прекрасен ты», – вдруг подумала Мэри Фрэнсис, сразу же возненавидев себя за такое признание. Она никак не могла решить, на кого он больше похож: на святого или мученика. Но, глядя на чувственный изгиб его губ, она чувствовала, что отвечает ему странным, непонятным ей самой образом, как медленно входящее в воду весло. Трудно поверить, что она испытывала подобное чувство, что в ней боролись отвращение к нему и одновременно влечение. К несчастью, влечения в этой адской смеси было намного больше.
Он был одет совершенно неподобающе для свадебной церемонии. Эта вольная одежда делала его похожим на европейца и подчеркивала почти шоколадный загар, на фоне которого неожиданно выделялись золотистые волосы. Они выгорели на солнце, особенно виски.
К этим контрастам она уже успела привыкнуть, но больше всего ее очаровывало лицо, двойственность его черт. Необычайная чувственность в изгибе губ – и не сразу заметная жестокость. Мэри Фрэнсис невольно подумала, что именно в этом и кроется секрет его обаяния.
Ее сердце учащенно забилось. Он уже показал ей свою жестокость. Коснулся Мэри Фрэнсис этой стороной своей души. Если теперь коснется другой – она пропала.
Внезапно она почувствовала боль и поняла, что изо всех сил сжимает фужер с шампанским и его резные грани впиваются ей в пальцы. Он знает, что пока она разрывается между чувствами к нему, пока она борется с ними, она в его власти. Но если ей удастся укрыться в своем «тайном саду», он не сможет достать ее, и тогда она спасена.
«Что сильнее всего на свете?» Вопрос этот вдруг возник У нее в голове. «Тайный сад» сознания, где можно укрыться?
Глава 19
Уэбб скептически отметил, что Мэри Фрэнсис, очевидно, собралась расправиться с шампанским в одиночку. Его молодая женушка не только расправлялась с третьим фужером, но и бутылку из рук не выпускала. Она зажала ее горлышко в своей мраморной ручке и, казалось, прикончив фужер, примется пить шампанское прямо из бутылки. «Ну прямо Жанна д'Арк во время попойки», – подумал он, поражаясь, что ей удалось напиться и все равно сохранить непорочный вид.
– Еще шампанского? – спросил он, не удержавшись. Он не без основания опасался, что она скорее сломала бы руку, чем позволила, как джентльмену, наполнить фужер. Горе тому, кто попытается отнять у нее бутылку!
Мэри Фрэнсис посмотрела на него так, будто говорила: «Ты что, парень, хочешь напоить меня?» – но вслух добавила:
– Спасибо, я выпила уже достаточно, – что не помешало ей тотчас продолжить поглощать шипучий нкинапиток.
Уэбб почувствовал, что с трудом сдерживает улыбку. Очень лакомый кусочек. Он уже три четверти часа наблюдает за ней, забавляясь тем, с какой решимостью, она мало-помалу осушает бутылку. Она ведет себя так с того самого мгновения, как он предложил ей удалиться в ее каюту и там поднять бокалы за их бракосочетание. Сейчас Уэбб не испытывал ничего, кроме сильнейшего любопытства, – он ждал, когда она напьется окончательно и стукнется об стол своим прелестным вздернутым носиком.
Он понимал, что она делает это нарочно, и потому не вмешивался. Смотреть, как кто-то роет себе могилу, всегда интереснее, чем копать за него. Достаточно беглого взгляда на Мэри Фрэнсис, чтобы увидеть мысленным взором, как мелькает вверх-вниз ее лопата. Она ищет возможности улизнуть от него, уйти туда, где он ее не достанет, укрыться в своем «тайном саду», только вот, на беду, входная калитка заперта. Мэри Фрэнсис выскользнула оттуда, чтобы посмотреть на большой, погрязший в грехах мир, а калитка-то за ней возьми и захлопнись. И ключа нет – не вернуться. Она – в его власти.
– Все твои жены надевали такой бандаж? – проворчала она, одергивая подскочивший подол платья.
– Мои жены? – Она говорит загадками. Чуть раньше она спросила у него, что на свете сильнее всего. И еще почему-то помянула Синюю Бороду и его склонность к женоубийству, но была явно не в настроении объяснять свои слова. Да, она очень странная. Уэбб никак не мог решить для себя, пробыла ли она в монастыре слишком долго или недостаточно долго.
Несмотря на ранний час и включенный кондиционер, в каюте было душно и влажно. Уэбб чувствовал, как покрывается испариной, но на Мэри Фрэнсис духота действовала намного интереснее. Темные тугие локоны выбились из-под заколок, щеки пылали, словно алые розы. Бисеринки пота над верхней губой очаровали его безвозвратно.
– Выйти замуж за багамского маркиза де Сада в поношенном, мокром костюме. Как же! Мечта всякой девчонки, – протянула Мэри Фрэнсис с забавной язвительностью.
Уэбб с большим трудом удержался от улыбки. Он не спеша, смакуя каждое мгновение, наблюдал за ней, подобно хищному зверю на охоте… или пауку, который следит, как трепещет и с каждым взмахом крылышек все больше запутывается в паутине муха.
– Еще шампанского? – спросил он, не удержавшись. Он не без основания опасался, что она скорее сломала бы руку, чем позволила, как джентльмену, наполнить фужер. Горе тому, кто попытается отнять у нее бутылку!
Мэри Фрэнсис посмотрела на него так, будто говорила: «Ты что, парень, хочешь напоить меня?» – но вслух добавила:
– Спасибо, я выпила уже достаточно, – что не помешало ей тотчас продолжить поглощать шипучий нкинапиток.
Уэбб почувствовал, что с трудом сдерживает улыбку. Очень лакомый кусочек. Он уже три четверти часа наблюдает за ней, забавляясь тем, с какой решимостью, она мало-помалу осушает бутылку. Она ведет себя так с того самого мгновения, как он предложил ей удалиться в ее каюту и там поднять бокалы за их бракосочетание. Сейчас Уэбб не испытывал ничего, кроме сильнейшего любопытства, – он ждал, когда она напьется окончательно и стукнется об стол своим прелестным вздернутым носиком.
Он понимал, что она делает это нарочно, и потому не вмешивался. Смотреть, как кто-то роет себе могилу, всегда интереснее, чем копать за него. Достаточно беглого взгляда на Мэри Фрэнсис, чтобы увидеть мысленным взором, как мелькает вверх-вниз ее лопата. Она ищет возможности улизнуть от него, уйти туда, где он ее не достанет, укрыться в своем «тайном саду», только вот, на беду, входная калитка заперта. Мэри Фрэнсис выскользнула оттуда, чтобы посмотреть на большой, погрязший в грехах мир, а калитка-то за ней возьми и захлопнись. И ключа нет – не вернуться. Она – в его власти.
– Все твои жены надевали такой бандаж? – проворчала она, одергивая подскочивший подол платья.
– Мои жены? – Она говорит загадками. Чуть раньше она спросила у него, что на свете сильнее всего. И еще почему-то помянула Синюю Бороду и его склонность к женоубийству, но была явно не в настроении объяснять свои слова. Да, она очень странная. Уэбб никак не мог решить для себя, пробыла ли она в монастыре слишком долго или недостаточно долго.
Несмотря на ранний час и включенный кондиционер, в каюте было душно и влажно. Уэбб чувствовал, как покрывается испариной, но на Мэри Фрэнсис духота действовала намного интереснее. Темные тугие локоны выбились из-под заколок, щеки пылали, словно алые розы. Бисеринки пота над верхней губой очаровали его безвозвратно.
– Выйти замуж за багамского маркиза де Сада в поношенном, мокром костюме. Как же! Мечта всякой девчонки, – протянула Мэри Фрэнсис с забавной язвительностью.
Уэбб с большим трудом удержался от улыбки. Он не спеша, смакуя каждое мгновение, наблюдал за ней, подобно хищному зверю на охоте… или пауку, который следит, как трепещет и с каждым взмахом крылышек все больше запутывается в паутине муха.