Фрэнсис Дик. Двойная осторожность

   Он так взревел от ярости, что из-под крыши весовой взлетели вспугнутые голуби. Он рванулся всем телом, и мальчишка-полицейский, застегнувший другую половину наручников у себя на руке, упал на колени. Казалось вполне возможным, что Анджело просто схватит его под мышку и убежит вместе с ним.
   Но второй констебль пришел на выручку товарищу. Он что-то решительно сказал Анджело и достал из нагрудного кармана рацию, чтобы вызвать подкрепление.
   Анджело оглядел кольцо зевак, сквозь которое ему было явно не пробиться, посмотрел на неожиданно расторопного полицейского, который поднимался с колен, на кипящих букмекеров, выражавших всемерное одобрение происходящему, и наконец увидел меня.
   Он шагнул в мою сторону с такой силой, что не успевший выпрямиться полисмен снова потерял равновесие и упал на спину, неловко вытянув над головой руку в наручнике. Во всем облике Анджело вдруг проявилась такая угроза, нечто столь непохожее на обычную ипподромную ссору, что толпа притихла, и все уставились на него с каким-то подсознательным ужасом. Он, казалось, вырос и разбух от переполнявшей его чудовищной жестокости, и, хотя слова его были самые обычные, голос его был грубым и жутким, словно у сказочного великана.
   — Ты! — медленно произнес он. — Ты с твоим траханым братцем...
   Тут он, видимо, сообразил, что вокруг — целая толпа обратившихся в слух свидетелей, и потому не произнес вслух того, что было у него на уме, но я слышал 'это так же отчетливо, как если бы его крик разбудил соседние холмы. «Я тебя убью. Я убью тебя!»
   Я уже слышал это от него, но никогда прежде — с такой беспощадной неумолимостью. Это была уже не угроза, а обещание.
   Я смотрел на него так, словно не слышал этого немого крика, словно не видел его в глазах Анджело. Однако он кивнул со злобным удовлетворением, презрительно передернув плечами, обернулся к встающему с земли полисмену и рывком поднял его на ноги, после чего, не сопротивляясь, зашагал между двумя констеблями к полицейской машине, въезжавшей в ворота. Машина остановилась. Полицейские усадили его между собой на заднее сиденье и увезли, а непривычно молчаливая толпа принялась рассасываться и расходиться.
   Чей-то голос — я узнал валлийский говор Тэффа — сказал мне в ухо:
   — А знаете, с чего все началось-то?
   — С чего? — спросил я.
   — Букмекеры с дешевых рядов сказали Анджело, что он настоящий лох. И вроде как посмеялись над ним. Поддразнивали его, но поначалу так, подоброму. Они ему говорили, что с удовольствием будут брать у него деньги, потому что если он думает, что приобрел систему старого Лайэма О'Рорке, то его надули, обули, обвели вокруг пальца и натянули ему нос. «Великий боже!»
   — Ну и вот, и этот Анджело вспылил и потребовал, чтобы ему вернули деньги.
   — Понятно, — сказал я.
   — Да, — жизнерадостно сказал Тэфф, — лучше бы эти болваны держали язык за зубами. Ведь этот Анджело был курицей, что несла золотые яйца, а теперь он, похоже, нестись перестанет.
   Я ехал домой с таким ощущением, что на шее у меня затягивается петля.
   Что я ни делал для того, чтобы распутать этот узел, выходило так, что я еще больше запутывался.
   Теперь он никогда не поверит, что я его обманул не нарочно. Даже если я в конце концов сумею добыть ему настоящую систему, он никогда не простит мне проигранных денег, насмешек букмекеров и этих наручников.
   В полиции Анджело задержат максимум на сутки: вряд ли его отправят обратно в тюрьму за одну оплеуху и скандал. Но для него эти сутки, проведенные в камере, добавятся к счету за те дни и ночи, что он просидел у меня в чулане, и если по выходе из тюрьмы он был достаточно зол, чтобы напасть на меня только за то, что я брат Джонатана, насколько же злее он будет теперь!
   Когда я наконец приехал домой, Касси давно уже была дома и радостно сообщила, что завтра с нее обещали снять гипс. Она на целый день отпросилась с работы и распрощалась с прилипчивым джентльменом в полной уверенности, что сразу сможет водить машину сама. Пока я варил макароны на ужин, она сидела и что-то мурлыкала. Я отрешенно поцеловал ее, подумал об Анджело и от всей души пожелал ему сдохнуть.
   Когда мы сидели за ужином, зазвонил телефон. Это, как ни странно, оказался Тед Питтс, звонивший из Швейцарии. И тон его был холоден, словно Альпы.
   — Наверное, мне стоит извиниться... — сказал он.
   — Очень любезно с вашей стороны.
   — Джейн на меня очень сердита. Она потребовала, чтобы я немедленно позвонил вам. Сказала, что дело срочное. Поэтому я позвонил. Прошу прощения и все такое.
   — Я просто не мог понять, зачем вы это сделали, — безнадежно сказал я.
   — Зачем я переменил оценки?
   — Да.
   — Вы, конечно, думаете, что я подлец. Джейн говорит, это такая подлость, что ей за меня стыдно. Онапросто вне себя. Она говорит, что всем своим богатством мы обязаны Джонатану, а я так подставил его брата. Она даже не хотела со мной разговаривать.
   — Так все же — почему? — повторил я. Он, по крайней мере, хотел, чтобы я понял. Он говорил серьезно, извинялся, объяснял мне убийственную правду:
   — Я не знаю. Это был какой-то порыв. Я сел делать копии и вдруг понял, что не могу расстаться с этой системой. Я не хотел, чтобы она была у кого-то еще. Она принадлежит мне. Ни Джонатану, ни кому-то еще, а только мне. Ведь ему она была не нужна. Все эти годы я владел ею один. Я вносил в нее изменения и дополнения и сделал ее своей. Она принадлежит мне. Она моя!
   А тут явились вы и попросили ее так, словно она принадлежит вам по праву. И я вдруг подумал: а с чего это вдруг? И я быстро взял и переделал некоторые оценки. Проверять их мне было некогда. Я сделал это наугад. Изменений было немного, но, похоже, я перестарался. Иначе вы бы не стали проверять... Я хотел сделать так, чтобы вы, когда начнете играть, выигрывали слишком мало и решили, что дело того не стоит. — Он помолчал. — На самом деле, если хотите знать, мне было просто жалко ею делиться.
   — Лучше бы вы мне сказали...
   — Если бы я сказал, что не хочу вам ее отдавать, Джейн бы меня заставила. Она говорит, что теперь я должен это сделать. Она очень сердита.
   — Если бы вы мне ее отдали, — сказал я, — вы избавили бы меня от многих неприятностей.
   — Скажите лучше, сделал бы вам состояние!
   Очевидно, извинялся он не от чистого сердца: Теда по-прежнему раздражало, что ему придется выдать мне свои секреты. Я снова подумал, не рассказать ли ему про Анджело, но мне по-прежнему казалось, что Тед сочтет это лучшим предлогом не давать мне систему, поэтому я просто сказал:
   — Но ведь она может работать и на двоих, не правда ли? Если она будет у кого-то еще, это не помешает вам выигрывать столько же, сколько и раньше, не правда ли?
   — Ну да, видимо, вы правы, — нехотя ответил он.
   — Так когда вы вернетесь домой?
   — Через две недели.
   Я молчал. Я был раздавлен. Бог весть, что успеет натворить Анджело за эти две недели!
   Тед Питтс сказал с плохо скрываемым неудовольствием:
   — Я так понимаю, что вы ставили не на тех лошадей, проигрались, и теперь вам нужно отыграться значительно раньше, чем через две недели?
   Я не стал возражать.
   — Джейн в ярости. Она боится, что мой поступок обошелся вам дороже, чем вы можете себе позволить. Мне очень жаль.
   Однако по его тону этого было не заметно.
   — Она может найти кассеты и передать их мне? — смиренно спросил я.
   — Когда они вам понадобятся?
   — По возможности немедленно. Сегодня вечером, если это возможно.
   — Гм. — Он несколько секунд поразмыслил. — Ладно. Ладно. Но можете и не ездить к нам, если хотите.
   — Э-э... как это?
   — У вас магнитофон есть?
   — Да.
   — Джейн может прокрутить их вам по телефону. Это звучит как скрип и скрежет. Но если у вас магнитофон более или менее приличный, программы запишутся и будут нормально работать.
   — О господи...
   — В наше время множество компьютерных программ передается по телефону, — сказал Тед. — Или по спутниковой связи. В этом нет ничего удивительного.
   Мне это казалось удивительным, но ведь я не был Тедом Питтсом. Я поблагодарил его за звонок, куда искреннее, чем он мог подумать.
   — Джейн спасибо скажите, — ответил он. И я сказал ей спасибо от всего сердца пять минут спустя.
   — У вас голос был такой взволнованный! — объяснила она. — Я сказала Теду, что отправила вас к Рут, потому что вы хотели проверить программы, и он застонал, а я спросила почему, и когда он объяснил, что он наделал...
   Я буквально пришла в ярость. Только подумать, что вы зря истратили ваши деньги, когда всем, что мы имеем, мы обязаны Джонатану...
   Ее доброта заставила меня почувствовать себя виноватым. Я сказал:
   — Тед говорил, что вы можете проиграть мне настоящие кассеты по телефону... если вы, конечно, не против...
   — Что вы, что вы! Нет, конечно! Я много раз видела, как Тед это делает. Они с Рут часто обмениваются друг с другом программами таким образом.
   Кассеты у меня под рукой. Я заставила Теда сказать, где они лежат. Сейчас схожу, принесу магнитофон. Вы пока не вешайте трубку. Я вам их проиграю.
   Я позвонил ей из кабинета, потому что к тому телефону уже был подсоединен магнитофон, и, когда она вернулась, я записал драгоценные программы на предоставленных мне Люком чистых кассетах. Может, они и не соответствовали высшим компьютерным стандартам, но я решил, что это все же лучше, чем пытаться записать новые программы поверх старых.
   Касси зашла в кабинет и некоторое время слушала скрежет и вой, записываемый на пленку.
   — Мерзость какая! — сказала она. Но для меня это была сладчайшая музыка. Билет в будущее, в мирную, спокойную жизнь. Во внезапном приступе оптимизма, столь противоположном мрачному настроению, в котором я возвращался домой из Лестера, я убеждал себя, что на этот раз, теперь, когда у нас есть настоящие программы, всем нашим тревогам придет конец. Выход в том, чтобы дать Анджело возможность разбогатеть, и вот наконец я смогу это сделать.
   — Я отдам эти кассеты Анджело, — сказал я, — а потом мы на время отсюда переедем, всего на несколько недель, пока он не выиграет достаточно, чтобы его жажда мести угасла. И тогда мы, слава богу, наконец-то избавимся от него.
   — А куда мы поедем?
   — Куда-нибудь недалеко. Завтра решим.
   Когда три кассеты кончились и вой в трубке утих, я выключил запись и снова обратился к Джейн.
   — Я вам очень благодарен, — сказал я. — Просто выразить не могу, насколько...
   — Дорогой мой Вильям, я так извиняюсь...
   — Не надо, — сказал я. — Вы спасли мне жизнь.
   «Причем, вполне возможно, в прямом смысле слова», — подумал я.
   — Все будет хорошо! — сказал я. Ох, не следует говорить таких вещей! Ни в коем случае!

Глава 20

   Рано утром мы с Касси поехали посмотреть, как на Поле тренируют лошадей. Ей было немного холодно, несмотря на сапоги, теплые брюки и куртку-пуховку, но она говорила, что ей нравится быть на свежем воздухе, на просторе. Ее дыхание, как и мое, как и дыхание лошадей, поднималось клубами пара.
   Облачка пара растворялись в воздухе и тут же появлялись снова. Чудо живого тела преображало холод в тепло.
   Мы уже почти выехали из домика: упаковали одежду и все необходимое и сложили чемоданы в мою машину. Я еще захватил с собой «дипломат», в котором были драгоценные кассеты и мои деловые бумаги, и переключил телефон на автоответчик. Нам оставалось только ненадолго завернуть домой, чтобы забрать дневную почту и договориться, чтобы впредь все, что приходит на мое имя, оставляли в пивной.
   Мы еще не решили, где мы будем ночевать сегодня и еще много ночей спустя. Но у нас обоих было множество друзей, к которым можно было заехать, а если обычное гостеприимство лошадников на этот раз нас подведет, то на худой конец мы можем позволить себе на некоторое время поселиться в отеле.
   Я чувствовал себя куда свободнее и веселее, чем за все предыдущие недели.
   Сим на тренинге был неподдельно дружелюбен, а Морт пригласил нас позавтракать. Мы с благодарностью укрылись от холода в его доме и принялись вместе с ним греться тостами и кофе, пока он вскрывал свои письма ножичком для бумаг и комментировал то, что он одновременно с этим читал в «Спортивной жизни». Морт никогда не делал одного дела, если можно было делать три зараз.
   — Я попросил передавать мои телефонные сообщения тебе, — сказал я.
   — Ты не возражаешь?
   — В самом деле? Нет, конечно, не возражаю. А почему?
   — В нашем доме временно жить нельзя, — объяснил я.
   — Ремонт? — сочувственно спросил Морт, и проще всего было ответить «да».
   — Звонков будет немного, — пообещал я. — Только по делам Люка.
   — Конечно! — сказал Морт. Он в два глотка уничтожил вареное яйцо «в мешочек». — Еще кофе?
   — Как там новые жеребята? — спросил я.
   — Приезжайте, поглядите. Приходите после обеда в паддок, мы будем гонять их на корде.
   — А что такое корда? — спросила Касси. Морт взглянул на нее со снисходительной улыбкой и объяснил:
   — Это такая длинная веревка. Ее привязывают к недоуздку и гоняют лошадей по большому кругу. Верхом на них ведь еще не ездят. Их еще никогда не седлали. Молодые слишком.
   — Я бы хотела посмотреть, — сказала Касси, глядя на свой гипс и явно прикидывая, успеем ли мы.
   — А где вы жить будете? — спросил Морт. — Где вас искать?
   — Еще не знаем, — сказал я.
   — В самом деле? А может, здесь поживете? У меня тут есть лишняя кровать. — Он отхватил сразу полтоста и проглотил не жуя. — Вот сами и будете отвечать на свои звонки. Разумно?
   — Разумно, — ответил я. — На пару дней... Спасибо большое.
   — Значит, решено! — он жизнерадостно улыбнулся Касси. — Дочка будет очень рада. Жены-то у меня нет, знаете ли. Ушла она. И Миранда — это дочка моя — скучает. Ей шестнадцать, и ей не хватает женского общества.
   Оставайтесь на недельку! Вам на сколько надо-то?
   — Мы не знаем, — сказала Касси.
   Он коротко кивнул.
   — Верно. Что загадывать-то? Там видно будет.
   Он небрежно взял ножик для бумаги и принялся чистить ногти, сразу напомнив мне Джонатана, который все время, сколько я его помнил, чистил ногти острием винтовочной пули.
   — Я думал на выходные поехать в Ирландию, — сказал я. — Попробую помириться с Донаваном.
   Морт одарил меня ослепительной улыбкой.
   — Я слышал, что вы дерьмо и ублюдок и что вас следует, самое меньшее, шесть раз проволочь, привязав за ноги, вокруг ипподрома.
   Телефон, стоявший на столе у него под рукой, зазвонил. Морт схватил трубку после первого же звонка.
   — Алло! — крикнул он в трубку.
   — О! — сказал он. — Привет, Люк! — Он принялся делать мне знаки бровями. — Да. Он здесь. Завтракает.
   Морт передал мне трубку, сказав:
   — Люк говорит, он только что звонил вам.
   — Вильям, — спросил Люк спокойным, понимающим тоном, — как там новые жеребята?
   — Отлично. Жалоб пока не было.
   — Я думал приехать, поглядеть на них. Оценить, что вы там мне накупили. Послушайте, приятель, окажите мне услугу: закажите номер в «Бедфорд-армс» на двое суток, четырнадцатое и пятнадцатое октября, ладно?
   — Ладно, — ответил я.
   — Передайте привет Касси, — сказал он. — Приводите ее на обед в «Бедфорд» четырнадцатого, о'кей? Я буду рад с ней познакомиться. Кстати, приятель, от вас я собираюсь в Дублин. Вы едете на ярмарку в Боллсбридж?
   — Да, собирался. Умер Ральф Финнеган, будут распродавать его лошадей...
   Люк, похоже, одобрил мои намерения.
   — И кого вы выберете? Кто у него там лучший?
   — Оксидайз. Двухлеток, хорошо выезженный, быстрый, в перспективе следующее дерби. И наверняка очень дорогой.
   Люк что-то проворчал.
   — Донавану отправите?
   — Конечно.
   Ворчание превратилось в смешок.
   — Ну, увидимся четырнадцатого.
   И Люк повесил трубку.
   — Что, приедет? — спросил Морт, и я кивнул и сказал ему когда.
   — Да, он обычно приезжает в октябре, — сказал Морт. Он спросил, не хотим ли мы посмотреть, как тренируют оставшихся лошадей, но я торопился закончить дела в доме, поэтому мы с Касси вернулись в деревню и для начала заехали в пивную. Хозяин, которого мы сегодня еще не видели, сметал с порога опавшие листья. Он был в своей рубашке с короткими рукавами.
   — Вам не холодно? — спросила Касси. Банан, весь вспотевший, в отличие от нас, кутавшихся в пуховки, объяснил, что только что ворочал бочонки с пивом в подвале. Мы сказали, что на время уезжаем, и объяснили почему.
   — Заходите, — сказал он, покончив с листвой. — Кофе хотите?
   Мы выпили с ним кофе в баре, только он в свое еще добавил мороженого и бренди, а мы отказались.
   — Ну конечно, — дружелюбно согласился он, — я буду забирать вашу почту. Бумаги, молоко, все, что хотите. Еще что-нибудь?
   — Хватит ли у вас благородства на великий подвиг? — спросила Касси.
   Он покосился на нее поверх своей пенистой кружки.
   — Выкладывайте!
   — Моя желтая машина записана на сегодня на техобслуживание и проверку, и я подумала...
   — Не отгоню ли я ее в гараж?
   — А обратно вас привезет Вильям, — заискивающе сказала она.
   — Для вас, Касси, все что угодно, — сказал Банан. — Прямо сейчас.
   — С меня сегодня гипс снимут! — радостно сообщила она. Я посмотрел в ее ясные серые глаза и подумал, что я так ее люблю, что даже смешно. «Не бросай меня! — подумал я. — Останься со мной навсегда. Мне без тебя теперь будет так одиноко. Просто невыносимо...»
   Мы все вместе подъехали к нашему домику и оставили машину на дороге, потому что Касси хотела, чтобы Банан вывел из гаража ее маленькое чудище.
   Они с Бананом пошли к гаражу, чтобы открыть его, а я, одним глазом глядя на них, направился к Дому, чтобы отпереть входную дверь и подобрать письма, которые падали прямо на коврик.
   Домик выглядел таким тихим и мирным, что все наши предосторожности показались ненужными, как заборы на луне.
   «Нет, — сказал я себе. — Анджело непредсказуем. Словно вулкан. Вулкану тоже можно желать всего самого лучшего, но ожидать от него разумного поведения по меньшей мере глупо». «Берегись тигров!»
   Из гаража послышался какой-то грохот, но в нем не было ничего угрожающего, так что я не обратил внимания.
   На коврике лежало шесть конвертов. Я наклонился, подобрал их, проглядел. Три счета Люку, квитанция о налоге на дом, рекламка издательства и письмо Касси от ее матери из Сиднея. Обычные будничные письма, ничего такого, ради чего стоило бы умереть.
   Я оглядел напоследок славную гостиную, клетчатые оборки на занавесках, соломенных куколок, раскачивающихся на сквозняке... «Ничего, — подумал я, — скоро вернемся».
   Дверь кухни была открыта, свет из окна блестел на белой стене — и в этом свете шевельнулась тень.
   «Банан и Касси, — машинально подумал я. — Вошли через дверь в кухне...» Нет. Через эту дверь они войти не могли. Она заперта.
   Я не успел ни испугаться, ни как-то среагировать — даже волосы дыбом встать не успели. В дверях появился глушитель пистолета, черный силуэт на фоне белой стены, а вслед за ним — Анджело, весь в черном, распираемый торжествующей ненавистью, похожий на дьявола.
   Что-то говорить было бессмысленно. Я мгновенно понял, что он пришел меня убить, что я смотрю в лицо собственной смерти. Анджело был исполнен такой решимости, настолько отдался жестокости, был так опьянен тягой к разрушению, что никто на свете не мог бы остановить его словами.
   Я действовал скорее инстинктивно, нежели осмысленно. Схватив бейсбольную биту, которая так и лежала на подоконнике, вцепившись в рукоятку с ловкостью отчаяния, я замахнулся на Анджело единым плавным движением всего тела, от ноги через тело к руке с битой, обрушившись на руку с пистолетом всем своим весом.
   Анджело выстрелил мне в грудь в упор, с расстояния шести футов. Я ощутил рвущий удар, и больше ничего. Это даже не помешало мне довершить удар. Через какую-то долю секунды бита ударила Анджело поруке, сломав ему запястье так же легко, как сам Анджело сломал руку Касси.
   Удар был так силен, что я потерял равновесие и отшатнулся от двери.
   Анджело выронил пистолет и прижал правую руку к телу, взвыв от боли. Он согнулся в три погибели, неуклюже бросился прочь, во входную дверь, и побежал по дорожке, ведущей на улицу.
   Я смотрел на него в окно в каком-то странном спокойствии, зная, что сейчас еще ничего не произошло, но вот-вот должно случиться, потому что в моей груди сидит пуля.
   Я думал, что Анджело все-таки добрался до треклятого Дерри. Все-таки отомстил. Он знает, что его выстрел попал в цель. Анджело будет уверен, что поступил правильно, даже если ему придется провести остаток жизни в тюрьме.
   Должно быть, сейчас, несмотря на сломанную руку, несмотря на грозящее ему заключение, он испытывает неукротимую, безумную радость победы.
   Битва окончена, и война тоже. Анджело будет удовлетворен тем, что победил — зримо, материально, ощутимо. В дом вбежали Банан и Касси и с облегчением увидели, что я стою, немного прислонясь к буфету, по всей видимости, целый и невредимый.
   — Это был Анджело? — спросила Касси.
   — Ага.
   Банан посмотрел на валяющуюся на полу бейсбольную биту и сказал:
   — Ты его ударил.
   — Да.
   — Это хорошо! — с удовлетворением сказала Касси. — Пусть теперь сам в гипсе ходит!
   Банан увидел пистолет Анджело и нагнулся подобрать его.
   — Не трогай, — сказал я.
   Он, не распрямляясь, посмотрел на меня вопросительно.
   — Отпечатки пальцев, — пояснил я. — Теперь он точно сядет пожизненно.
   — Но...
   — Он в меня стрелял, — сказал я. Они уставились на меня, сперва с недоверием, потом с тревогой.
   — Куда? — спросила Касси.
   Я коротко указал левой рукой на грудь. Правая рука отяжелела и бессильно висела. Я равнодушно подумал, что, наверное, порвана часть мускулов, которые ею двигают.
   — "Скорую" вызвать? — спросил Банан.
   — Да.
   «Они просто не понимают, как это серьезно», — подумал я. Они ни видели никаких повреждений, а я заботился в основном о том, как сказать им об этом, чтобы не напугать Касси до смерти.
   На самом деле в тот момент я не ощущал ничего особенного, но умом понимал, что вот-вот станет очень плохо. Внутри меня, подобно лавине, нарастали болезненные изменения. Все быстрее и быстрее, но пока терпимо.
   — Позвоните в кембриджскую больницу, — сказал я и сам удивился своему спокойствию.
   Потом я, сам того не желая, опустился на колени, и беспокойство у них на лицах сменилось ужасом.
   — Ты действительно ранен! — воскликнула Касси.
   — Я... я... — я не мог придумать, что сказать. Она внезапно оказалась рядом со мной, встала на колени, ощупала меня и с ужасом обнаружила входное отверстие, которого было не видно сквозь теплую куртку, и выходное отверстие на спине, значительно больше первого. Обе раны сильно кровоточили.
   — Боже мой! — воскликнула она, совершенно ошеломленная.
   Банан подошел посмотреть, и я понял по их лицам, что теперь они все знают, и объяснять уже больше ничего не надо.
   Помрачневший Банан отошел, снял трубку, лихорадочно полистал справочник и набрал номер.
   — Да, — говорил он. — Да, срочно. В человека стреляли. Да, я сказал «стреляли»... В грудь... Да, жив... Да, в сознании... Нет, пуля застрять не могла. — Он дал адрес дома и коротко объяснил, как доехать. — Да не задавайте вы дурацких вопросов. Скажите им, пусть оторвут задницу...
   Да-да, очень серьезное, бога ради, не тратьте времени... Имя? Мое?! Господь всемогущий! Джон Фрисби.
   Он гневно швырнул трубку и сказал:
   — Они хотят знать, обращались ли мы в полицию. Им-то какое дело?
   Я не мог заставить" себя сказать ему, что обо всех огнестрельных ранениях полагается сообщать в полицию. Мне уже становилось трудно дышать.
   Однако единственное, что я мог выдавить, стоило того.
   — Пистолет... — проговорил я. — В полиэтиленовый пакет не кладите... Конденсат смывает отпечатки...
   На лице у Банана появилось изумление. Видимо, он не понимал, что я сказал это сейчас, потому что вскоре уже совсем не смогу говорить. Мне становилось все хуже. Все тело сделалось холодным и липким, на лбу выступил пот. Я кашлянул и вытер рукой красную струйку, которая вытекла изо рта. Меня накрыло волной слабости, и я обнаружил, что тяжело привалился к буфету, а потом мешком осел на пол.
   — Вильям! Нет! — воскликнула Касси. Если я когда-нибудь сомневался, что она меня любит, теперь я в этом убедился. Такое бездонное отчаяние поддельным быть не могло.
   — Не беспокойся... — выдавил я. И попытался улыбнуться, но, похоже, неубедительно. Я снова закашлялся, и на этот раз крови было еще больше.
   Я пытался дышать на дне озера. А озеро становилось все глубже, все новые потоки вливались в него... Это происходило все быстрее и быстрее...
   Очень быстро. Я не готов, подумал я. А кто готов?
   Я слышал, как Банан настойчиво говорит что-то, но не мог разобрать ни слова. Сознание начало таять. Окружающий мир исчезал. «Я умираю, — подумал я. — Правда, умираю... Слишком быстро...»
   Глаза у меня закрылись, потом открылись снова. Дневной свет выглядел странно. Слишком ярким. Я увидел, что лицо у Касси мокрое от слез.
   Я попытался сказать «Не плачь!», но мне не хватало дыхания. Дышать сделалось почти невозможно. Откуда-то издалека все еще доносился голос Банана. У меня было ощущение, что все превращается в жидкость. Как будто тело мое тает, и глубокая подземная река выходит из берегов и уносит меня...