Фрэнсис Дик. Двойная осторожность

   Последняя, смутная мысль на краю сознания: господи помилуй, я тону в собственной крови!

Глава 21

   Следующим, что я увидел, было лицо Касси. Но это было не меньше, чем через сутки, и Касси не плакала, а спокойно спала. Она сидела у моей кровати, и вокруг все было белое, сплошное стекло и хром, и много-много ламп.
   Реанимация и все такое.
   Несколько часов я приходил в себя. Сперва почувствовал боль, которой сначала не ощущал, потом увидел трубки, снабжающие разными жидкостями ком глины, именуемый моим телом, потом услышал голоса, которые говорили о том, как мне повезло, что я здесь; что я умер и все-таки жив.
   Я благодарил их всех, и благодарил искренне. Благодарил Банана, который, видимо, подхватил меня и на моей собственной машине на скорости сто миль в час отвез в Кембридж, потому что так было быстрее, чем дожидаться «скорой».
   Благодарил двух хирургов, которые, похоже, трудились весь день и половину ночи, очищая и зашивая мое правое легкое и препятствуя крови вытекать из раны с той же скоростью, с какой в мою вену накачивали новую.
   Благодарил сиделок, которые ловко возились со сложными приспособлениями, и заочно благодарил доноров, которые отдали мне свою кровь.
   Благодарил Касси за то, что она любит меня и что она сидела рядом со мной все время, пока врачи ей позволяли.
   Благодарил судьбу за то, что смертоносный кусок металла миновал сердце. Благодарил всех, кого только мог, за все, что мог придумать, так был рад, что остался в живых.
   Длинные повторяющиеся видения, что являлись мне в беспамятстве, растаяли, ушли, перестали быть живой реальностью. Я перестал видеть Дьявола, который ходил вокруг меня тихо, но неумолимо, выжидая, чтобы похитить мою душу. Он ушел, Падший Ангел, Дьявол с лицом Анджело, с желтым лицом, окруженным седеющими волосами, и двумя черными дырами вместо глаз. Исчез Враг.
   Я снова вернулся в легкомысленный и радостный реальный мир, где существовали вот эти трубки, а не воплощения Зла.
   Я не говорил о том, как близок я был к смерти, потому что они сами говорили мне об этом каждые пять минут. Я не говорил, что заглянул в пространства вечности и видел там Тьму кромешную и понял, что она имеет смысл и облик. Видения умирающих и вернувшихся с порога смерти всегда подозрительны. Анджело был живой человек, а не Дьявол, не воплощение, не дом и не ходячая оболочка. Это бред, нарушение функции мозговых клеток заставили меня перепутать одно с другим и принять другого за Того, Одного. Я ничего не говорил, сперва боясь, что меня высмеют, а потом — оттого, что чувствовал, что и впрямь ошибся и что все эти видения были всего лишь... видениями.
   Обычными видениями.
   — Где Анджело? — спросил я.
   — Врачи говорили, что тебе нельзя переутомляться.
   Я посмотрел на лицо Касси, внезапно ставшее скрытным.
   — Я все равно лежу, падать мне некуда, — сказал я. — Так что выкладывай.
   — Ну, — неохотно ответила она, — он здесь...
   — Здесь?! В этой больнице?
   Она кивнула.
   — В соседней палате.
   — Но почему? — ошеломленно спросил я. — Он разбил машину. — Она с тревогой взглянула на меня, видимо боясь, что я снова потеряю сознание, но потом успокоилась. — Он налетел на автобус миль за шесть отсюда.
   — После того как он убежал от нас?
   Она кивнула.
   — Его привезли сюда. Его принесли в реанимацию, пока мы с Бананом сидели и ждали. Мы просто глазам своим не поверили.
   Значит, еще не кончено... Я прикрыл глаза. Это никогда не кончится.
   Куда бы я ни шел, Анджело последует за мной повсюду. Наверно, даже в могилу.
   — Вильям! — беспокойно окликнула меня Касси.
   — М-м?
   — Ох. Я подумала...
   — Нет-нет, все в порядке.
   — Он был на грани смерти, — продолжала она. — Как и ты. Он до сих пор в коме.
   — А что у него?
   — Травма черепа.
   За следующие несколько дней я постепенно узнал, что работники больницы не могли поверить, когда Банан с Касси сказали им, что Анджело — тот самый человек, который в меня стрелял. Они так же долго и упорно боролись за его жизнь, как и за мою, и, видимо, в реанимации наши койки стояли рядом, пока Касси не сказала им, что, если я очнусь и увижу его рядом, у меня будет инфаркт.
   Полиция, видимо, указала на то, что, если Анджело очнется первым, он может захотеть меня добить. И теперь Анджело лежал без сознания в соседней палате, под неусыпным оком констебля.
   Странно было думать, что он здесь, так близко. Странно и неприятно. Я даже не думал, что это так на меня подействует, но каждый раз, как отворялась дверь, сердце у меня так и подпрыгивало. Разум говорил, что Анджело не придет, не может прийти. А подсознание все равно боялось.
   Удивительно, как быстро исцеляется тело! С меня сняли трубки; я начал поворачиваться на бок; вставать на ноги; ходить — и все это за неделю. Конечно, я передвигался еще с трудом, и рана побаливала, но я явно ожил. Анджело, похоже, тоже становилось лучше. Он потихоньку выкарабкивался из бездны. Он открывал невидящие глаза, реагировал на внешние раздражители.
   Я слышал об этом от сиделок, от уборщиц, от сестры, которая делала уколы. И все они с любопытством смотрели на меня, выжидая, как я к этому отнесусь. Первой пикантность ситуации отметила местная газетка, потом история попала в центральные газеты, и констебли, которые дежурили у постели Анджело, постепенно сделались разговорчивее.
   От одного из них я узнал, что Анджело потерял контроль над машиной на развороте и что целая толпа людей, ожидавших на остановке, видела, как он врезался в автобус, словно не мог повернуть баранку, что в любом случае он ехал слишком быстро и что люди видели, как он поначалу смеялся.
   Слышавший все это Банан решительно сказал:
   — Он разбился потому, что ты сломал ему запястье.
   — Да.
   Он глубоко вздохнул.
   — Наверно, полиции следует это знать...
   — Я тоже так думаю.
   — Они тебя не тревожили?
   Я покачал головой.
   — Я сам рассказал им все как было. Они все записали. Никто ничего не сказал.
   — Они забрали пистолет, — Банан улыбнулся. — Пакет был бумажный.
   Через двенадцать дней я выписался из больницы. Я медленно прошел мимо двери палаты Анджело, но внутрь заходить не стал, хотя и знал, что сознание вернулось к нему еще не полностью и он даже не заметит, что я здесь. Несчастья, которые он причинил мне и Касси, быть может, и миновали, но шрамы на моем теле были еще слишком свежи, чтобы я мог забыть о них.
   Да, я его ненавидел. И, возможно, боялся. И уж конечно, мне не хотелось видеть его, ни сейчас, ни впредь.
   В следующие три недели я бродил по дому, занимался бумажной работой, с каждым днем чувствовал себя все лучше, так что мне удалось убедить Банана отвезти меня на тренинг — самому мне водить машину пока не доверяли. Касси вернулась на работу. Сломанная рука стала воспоминанием. Кровь с ковра в гостиной почти отмыли, бейсбольную биту убрали в чулан. Короче, жизнь более или менее вернулась в нормальную колею.
   Из Калифорнии приехал Люк, посмотрел жеребят, познакомился с Касси, выслушал Сима, Морта и двух беркширских тренеров, навестил Уоррингтона Марша и улетел в Ирландию. Он, а не я приобрел в Боллсбридже Оксидайза и отправил жеребчика Донавану, чем до некоторой степени загладил раны, нанесенные самолюбию ирландца.
   Перед тем как вернуться домой, он еще раз ненадолго заехал в Ньюмаркет, пришел ко мне домой, выпить рюмочку виски перед обедом.
   — Ваш год почти кончился, — заметил он.
   — Да.
   — Понравилось?
   — Очень.
   — Еще хотите?
   Я поднял голову. Целую минуту мы молча смотрели друг другу в глаза.
   Ни он, ни я не сказал, что Уоррингтон Марш уже никогда не оправится настолько, чтобы вернуться к прежней работе. Дело было не в этом. Постоянная работа... рабство...
   — Еще на год, — сказал Люк. — Не навсегда.
   И снова наступило молчание. Наконец я сказал:
   — Хорошо. Еще год.
   Он кивнул, допил свое виски. Мне показалось, что про себя он улыбается. У меня было предчувствие, что через год он снова явится и предложит то же самое. Еще один год. Каждый год — новый контракт. Дверца клетки будет открыта, но птичка никуда не денется. «Ну что ж, — подумал я, — останусь пока, а там видно будет...»
   Когда Касси вернулась домой, она была очень довольна.
   — Морт ему сказал, что будет в отчаянии, если ты уйдешь.
   — В самом деле?
   — Ты ему нравишься.
   — А Донавану не нравлюсь, — сказал я.
   — Ну, на всех не угодишь! — сказала Касси. Да, это верно. И без того все было прекрасно. Но тут позвонили из полиции и попросили меня встретиться с Анджело.
   — Нет, — ответил я.
   — Это естественная реакция психики, — спокойно сказал мой собеседник. — Но я все же хотел бы, чтобы вы выслушали.
   Он долго уговаривал меня, мягко опровергая все мои возражения, и в конце концов я неохотно согласился.
   — Хорошо, — сказал он наконец. — Значит, в среду после обеда.
   — Через два дня?!
   — Мы пришлем за вами машину. Вы ведь, наверно, еще не можете ездить сами?
   Я не стал возражать. Я мог водить машину на небольшое расстояние, но быстро уставал. Врачи утешали меня, что через месяц я уже буду бегать.
   — Заранее спасибо, — сказал мой собеседник.
   — Пожалуйста...
   Вечером я рассказал об этом Касси и Банану.
   — Ужас какой! — сказала Касси. — Это уж слишком!
   Мы ужинали втроем в ресторане. Кроме нас, в зале больше никого не было: по понедельникам ресторан не работал — «старая корова» вытребовала себе выходной Банан приготовил ужин сам: рыбное суфле со специями, цукатами и орешками — он решил опробовать его на нас с Касси. Как всегда, вышло нечто невероятное: неведомый язык, новые горизонты вкуса.
   — Мог бы сказать, что не приедешь, и все, — сказал Банан, накладывая себе суфле.
   — На каком основании?
   — Из чистого эгоизма, — сказала Касси. — Самая лучшая причина, чтобы не делать того, чего не хочется.
   — Мне даже в голову не пришло...
   — Надеюсь, ты настоял на пуленепробиваемом жилете, шестидюймовом защитном стекле и нескольких рядах колючей проволоки? — поинтересовался Банан.
   — Они заверили меня, — мягко ответил я, — что вцепиться мне в глотку ему не дадут.
   — Как любезно с их стороны! — проворчала Касси. Мы полили суфле изысканным соусом Банана и сказали, что, когда нас выселят из дома, мы поселимся у него в саду.
   — И будете играть? — спросил он.
   — В смысле?
   — Ну, по той системе.
   Я равнодушно подумал, что и в самом деле совсем забыл про кассеты, а ведь они у меня. Так что возможность есть...
   — Компьютера нету, — сказал я.
   — Ничего, на компьютер накопим, — сказала Касси. Мы переглянулись.
   Нас всех вполне устраивало наше нынешнее дело и материальное положение тоже. Неужели человек не может не стремиться к большему? Видимо, не может.
   — Ты будешь работать на компьютере, — сказал Банан, а я — делать ставки. Время от времени. Когда будет туго с деньгами.
   — Пока не подавимся.
   — Ты знаешь, — сказала Касси, — я не мечтаю ни о бриллиантах, ни о мехах, ни о яхте. Но... когда у нас в гостиной будет бассейн?
   Не знаю, что там наговорил Люк моему брату, вернувшись домой в Калифорнию, но Джонатан позвонил в тот же вечер и сказал, что утром в среду будет в Хитроу.
   — А как же твои студенты?
   — К черту студентов. У меня ларингит, — сказал он совершенно здоровым голосом. — До встречи.
   Он приехал на такси, весь бронзовый от солнца и ужасно встревоженный.
   То, что к тому времени я чувствовал себя уже вполне прилично, его не успокоило.
   — Живой я, живой! — говорил я. — Не все сразу. Приезжай через месяц.
   — Так что, собственно, с тобой случилось?
   — Со мной случился Анджело.
   — А мне почему не сказал? — осведомился он.
   — Ну, если бы меня убили, я бы тебе доложил. Не я, так кто-нибудь другой.
   Он уселся в одну из качалок и мрачно уставился на меня.
   — Это все из-за меня! — сказал он.
   — В самом деле? — насмешливо спросил я.
   — Потому ты мне ничего и не сказал.
   — Когда-нибудь я тебе все рассказал бы.
   — Рассказывай сейчас.
   Однако я прежде всего рассказал ему о том, куда я еду после обеда и почему, и Джонатан своим спокойным и решительным тоном объявил, что едет со мной. Я так и подумал. И был рад этому. За следующие несколько часов я рассказал ему почти обо всем, что было между Анджело и мной, так же, как он рассказывал мне тогда, в Корнуолле.
   — Извини, — сказал он наконец.
   — Не за что.
   — Ты воспользуешься этой системой?
   Я кивнул.
   — И, может быть, скоро.
   — Наверно, старая миссис О'Рорке была бы рада. Она гордилась изобретением Лайэма и не хотела, чтобы оно пропало.
   Он поразмыслил, потом спросил:
   — А какой был пистолет, ты не помнишь?
   — По-моему... полицейские говорили... «Вальтер» 0,22.
   Он слабо улыбнулся.
   — Все повторяется! Оно и к лучшему. Если бы это было что-нибудь калибра 0,38, тебе пришлось бы худо.
   — Да, пожалуй, — сухо сказал я.
   За нами прислали машину, как и грозились, и отвезли нас в большое здание в Бэкингемшире. Я так и не понял, что это было: нечто среднее между больницей и казенным зданием — длинные широкие коридоры, запертые двери и мертвая тишина.
   — Сюда, — сказали нам. — До конца, последняя дверь направо.
   Мы не спеша шагали по паркетному полу. Стук наших каблуков только подчеркивал тишину. В дальнем конце было высокое, от пола до потолка, окно, которое почему-то давало очень мало света; и на фоне окна вырисовывались две фигуры: человек в инвалидной коляске и другой, который вез эту коляску.
   Эти двое и мы с Джонатаном встретились посреди коридора, и, когда мы подошли ближе, я с неприятным удивлением обнаружил, что человек в коляске — не кто иной, как Гарри Гилберт. Старый, седой, сгорбленный, больной Гарри Гилберт, который тем не менее по-прежнему сознательно отвергал сострадание.
   Эдди, который вез коляску, запнулся и остановился. Мы смотрели на Гарри, Гарри смотрел на нас с расстояния в несколько шагов. Он перевел взгляд с меня на Джонатана — поначалу взглянул на него мельком, не поверил своим глазам, потом пригляделся внимательнее и убедился, что это действительно он. Потом перевел взгляд на меня.
   — Вы же говорили, что он умер!
   Я слегка кивнул.
   Его голос был холодным, сухим, полным горечи. У него уже не осталось ни сил, ни ненависти, ни надежды, ни желания мстить.
   — Вы оба... — сказал он. — Вы погубили моего сына.
   Мы с Джонатаном ничего не ответили. Я задумался о генезисе зла, о случае, который порождает убийство, и о предрасположенности, которая существует с рождения. «Ведь библейский миф, — подумал я, — соответствует реальной истории эволюции». Каин существовал, и в каждом виде выживают жестокие и безжалостные. Я выжил только потому, что мне повезло: благодаря расторопности Банана и искусству врачей. А в течение веков Авель и прочие жертвы гибли. И в каждом поколении, в разных народах, гены нет-нет да и породят убийцу. И все новые Гилберты вечно взращивают своих Анджело.
   Гарри Гилберт мотнул головой, давая Эдди знак везти его дальше. И Эдди-двойник, Эдди, который всегда шел на поводу, овца того же стада, молча покатил своего дядюшку дальше.
   — Надменный старый ублюдок, — вполголоса сказал Джонатан, глядя им вслед.
   — Разведение лошадей, — сказал я, — очень любопытная наука.
   Джонатан медленно перевел взгляд на меня.
   — И что, — спросил он, — норовистые твари дают норовистое потомство?
   — Довольно часто.
   Он кивнул, и мы пошли дальше по коридору, к окну и последней двери направо.
   Комната, в которую мы вошли, когда-то, должно быть, была довольно пропорциональной, но из-за тесноты ее для удобства разделили на две. Получилась длинная узкая комната с окном, из которой дверь вела в другую длинную комнату, без окна.
   В первой комнате, вся обстановка которой состояла из полоски неопределенного цвета паласа, постеленной поверх паркета и ведущей к письменному столу и двум жестким стульям, сидели двое мужчин, которые, похоже, попросту убивали время. Один сидел за столом, другой на столе, обоим лет по сорок, невысокие, спокойные. Вид у обоих был скучающий, и на лицах у них было написано, что они предпочли бы оказаться где-нибудь в другом месте.
   Когда мы вошли, они посмотрели на нас вопросительно.
   — Я — Вильям Дерри, — представился я.
   — А-а.
   Человек, сидевший на столе, встал, подошел, пожал мне руку и вопросительно посмотрел на Джонатана.
   — Мой брат, Джонатан Дерри, — сказал я.
   — Я думаю, — сказал он безразличным тоном, — нам нет необходимости тревожить вашего брата...
   — Анджело скорее набросится на него, чем на меня, — сказал я.
   — Но ведь это вас он пытался убить.
   — Джонатан засадил его в тюрьму четырнадцать лет назад.
   — А-а.
   Он оглядел нас обоих, немного задрав голову, поскольку был значительно ниже нас. Похоже, он представлял нас себе иначе — не знаю почему. Джонатан, во всяком случае, выглядел вполне респектабельно, тем более что возраст добавил ему внушительности, и черты у него всегда были правильнее, чем у меня. А я, наверно, был не слишком похож на жертву. Я подумал, что чиновник ожидал увидеть шаркающую ногами фигурку в халате, а не высокого мужчину в нормальном костюме.
   — Я, пожалуй, пойду объясню насчет вашего брата, — сказал наконец чиновник. — Подождете?
   Мы кивнули, и он приоткрыл дверь во вторую комнату и просочился внутрь, прикрыв ее за собой. Человек за столом сидел все с тем же скучающим видом, ничего не объясняя. Вскоре дверь вновь приоткрылась, и в комнату проскользнул его коллега, который сказал, что нас ждут, и предложил нам войти.
   Вторая комната была ярко освещена лампами. В ней находилось четверо людей и большое количество всяческого электрооборудования со множеством каких-то датчиков и проводов. Я увидел, как Джонатан окинул взглядом все это хозяйство, и подумал, что он, наверно, знает, что это такое. Потом Джонатан сказал, что все это были диагностические приборы — кардиограф, энцефалограф, приборы для измерения температуры, давления и влажности кожи — и всех как минимум по два.
   Один из четверых людей был в белом халате. Он тихо представился Томом Корсом, врачом. Женщина в таком же белом халате ходила между приборами, проверяя их. Третий, мужчина, явно был наблюдателем, судя по тому, что он молча делал в течение следующих десяти минут. А четвертый, который сидел спиной к нам в чем-то вроде зубоврачебного кресла, был Анджело. Мы видели только его забинтованную голову да руки, которые были привязаны за запястья к подлокотникам кресла.
   На руке, которую я сломал, не было ничего похожего на гипс — зажила, наверно. Руки Анджело были голые, покрытые редкими черными волосами. Они спокойно лежали на подлокотниках. Казалось, все его тело было опутано проводами, идущими к приборам, которые все стояли у него за спиной. Впереди него не было ничего, кроме ярко освещенной стены.
   Доктор Корс, молодой, жилистый, уверенный в себе, посмотрел на меня вопросительно и осведомился все тем же тихим, спокойным голосом:
   — Вы готовы?
   «Готов. Если к этому вообще можно быть готовым...» — подумал я.
   — Просто подойдите и встаньте перед ним. Скажите что-нибудь — все равно что. И стойте там, пока вам не скажут, что достаточно.
   Я сглотнул. Этого мне хотелось меньше всего на свете. Я видел, что все они ждут, вежливо, на настойчиво, деловито... и что они, сволочи, все понимают! Я заметил, что даже Джонатан смотрит на меня с какой-то жалостью.
   Это было невыносимо!
   Я медленно обошел приборы и кресло, остановился перед Анджело и посмотрел на него.
   Он был обнажен до пояса. На голове, под повязкой, был серебристый металлический обруч, вроде короны. Кожа Анджело блестела от жира, и к лицу, к шее, к груди, рукам и животу было прикреплено множество электродов. Я подумал, что, наверное, ни одно его движение или изменение в организме не остается незамеченным.
   Он выглядел таким же крепким и здоровым, как всегда, несмотря на то, что две недели провалялся в коме. Мышцы его по-прежнему были могучими, грудь колесом, губы решительно сжаты. Сильный, жестокий человек. Привыкший запугивать. Презирающий лохов. Если бы не повязка и электроды, он выглядел бы точно таким же, как прежде. Я глубоко вздохнул и взглянул в его черные глаза — и только теперь увидел разницу. В глазах у него ничего не было.
   Совершенно ничего. Это было странно: словно увидеть человека с давно знакомым лицом и обнаружить, что он чужой. Логово было то же самое — но чудище уснуло.
   Прошло около пяти недель с того момента, как мы последний раз смотрели друг другу в глаза. С тех пор, как мы чуть не убили друг друга. Меня предупредили, и все же снова увидеть его было для меня шоком. Сердце мое колотилось так отчаянно, что его удары эхом отдавались в наступившей тишине.
   — Анджело! — сказал я. — Анджело, вы в меня стреляли.
   Анджело никак не отреагировал. Он смотрел на меня абсолютно спокойно.
   Я шагнул в сторону — его глаза последовали за мной. Я вернулся на прежнее место — он смотрел на меня.
   — Я... я Вильям Дерри, — сказал я. — Я отдал вам систему... Лайэма О'Рорке.
   Я произносил это медленно и отчетливо, борясь со своим срывающимся дыханием.
   Анджело остался спокоен. Совершенно никакой реакции.
   — Если бы вы не пришли, чтобы убить меня... вы теперь были бы свободным... богатым человеком...
   Ничего. Абсолютно ничего.
   Я обнаружил, что рядом со мной очутился Джонатан. Через некоторое время взгляд Анджело медленно переместился на него.
   — Привет, Анджело, — сказал Джонатан. — Я Джонатан. Вы меня помните? Вильям вам сказал, что я умер. Но это не правда.
   Анджело ничего не ответил.
   — Вы помните? — спросил Джонатан. — Я вас когда-то обманул.
   Молчание. И полное отсутствие всего, от чего мы столько натерпелись.
   Ни ярости, ни насмешек, ни угроз, ни грозного урагана ненависти.
   Мне казалось, что сейчас уместнее всего молчать. Мы с Джонатаном стояли плечом к плечу перед пустой оболочкой нашего врага, и говорить было не о чем.
   — Благодарю вас, — сказал Том Коре, выйдя из-за кресла. — Достаточно.
   Анджело посмотрел на него.
   — Вы кто? — спросил он.
   — Я доктор Корс. Мы с вами уже разговаривали, когда прикрепляли электроды.
   Анджело ничего не ответил и вместо этого уставился на меня.
   — Вы разговаривали, — сказал он. — Вы кто?
   — Вильям Дерри.
   — Я вас не знаю.
   — Не знаете.
   Голос у него был такой же низкий и хриплый, как всегда, — все, что осталось от бывшего врага. Доктор Коре добродушно сказал:
   — Сейчас мы с вас снимем все эти электроды. Вам, наверно, будет приятно от них избавиться?
   — Как вы сказали, кто вы такой? — спросил Анджело, слегка нахмурившись.
   — Доктор Корс.
   — Кто?
   — Это неважно. Я сейчас сниму с вас электроды.
   — Я хочу чаю! — сказал Анджело. Доктор Корс предоставил снимать электроды своей коллеге и повел нас к приборам, чтобы взглянуть на показания. Я увидел, что наблюдатель тоже внимательно рассматривает результаты, но доктор Корс не обратил на него внимания.
   — Вот, — сказал он, показывая полосу бумаги в ярд длиной. — Ни малейшего сбоя. Мы его тут целый час держали, прежде чем начали приходить посетители. Дыхание, пульс — все абсолютно ровное. Тут тихо, как видите. Никаких внешних раздражителей. Вот эта отметка — тот момент, когда он увидел вас, — сказал он мне. — И, как видите, ничто не изменилось. Вот график температуры кожи. Когда кто-то лжет, температура всегда повышается. А вот, — он перешел к другому прибору, — график пульса. Тоже без изменений. А вот, — он повернулся к третьему, — мозговая активность. Изменения самые незначительные. Он не мог внезапно увидеть перед собой вас, свою ненавистную жертву, и никак не среагировать, если бы он вас узнал. Это абсолютно невозможно.
   Я вспомнил свою собственную незарегистрированную, но весьма мощную реакцию и понял, что такое действительно невозможно.
   — Это навсегда? — спросил Джонатан. Том Корс взглянул на него.
   — Думаю, что да. По моему мнению. Видите ли, им пришлось выбирать осколки кости из ткани мозга. Ювелирная работа, надо отдать им должное. Но, как видите, память не сохранилась. Многие функции так и не восстановились.
   Есть, ходить, говорить — это все он может. Он здоров. Он спокойно доживет до старости. Но он не может вспомнить ничего, что было пятнадцать минут назад. Он живет только в настоящем. Потеря памяти в результате серьезных травм головы — не такая уж редкость, знаете ли. Но в данном случае были сомнения. Не у меня, а у официальных лиц. Они говорили, что раз он разговаривает, раз он понимает, что он в больнице, а не в тюрьме, значит, он может нарочно симулировать потерю памяти. Но эти результаты, — Том Коре указал на приборы, — симулировать невозможно. Так что это решение окончательное.
   Раз и навсегда. Собственно, за этим мы тут и собрались. Потому они и предоставили нам такую возможность.
   Его помощница сняла серебристый обруч с головы Анджело, сняла ремни, которыми были привязаны его запястья, и теперь стирала жир с его груди комками ваты.
   — Кто вы? — спросил у нее Анджело, и она ответила:
   — Просто ваш друг.
   — И куда его теперь денут? — спросил я. Том Корс пожал плечами.
   — Это не мне решать. Но я бы предпочел проявить осторожность. Впрочем, я не чиновник. Мои советы, я полагаю, ничего не значат.
   Последняя реплика явно предназначалась наблюдателю, который упрямо делал вид, что ничего не слышит.
   — Он может быть опасен? — медленно спросил я. Том Корс искоса взглянул на меня.
   — Не могу сказать. Возможно. Да, вполне возможно. Он выглядит безобидным. Он никогда не сможет никого ненавидеть. Он просто забудет через пять минут. Но внезапный импульс... — Он снова пожал плечами. — Скажем так: я не решился бы повернуться к нему спиной, когда мы наедине.
   — Никогда?
   — Сколько ему? Лет сорок? — Он пожевал губами. — Ну, еще лет десять. А может, и двадцать. Неизвестно.
   — Вроде молнии? — спросил я.
   — Вот именно.
   Женщина закончила стирать жир и протянула Анджело серую куртку.
   — Мы чай пили? — спросил он.
   — Нет еще.
   — Я пить хочу.
   — Сейчас вам дадут чаю.
   — Тут его отец был, — сказал я Тому Корсу. — Анджело его видел?
   Он кивнул.
   — Никакой реакции. И приборы ничего не зарегистрировали. Это была последняя, решающая проверка, — он косо поглядел на наблюдателя. — Так что они могут больше не спорить.
   Анджело встал с кресла, потянулся. Он выглядел здоровым и сильным, но долго и неловко возился с пуговицами, двигался неуклюже и все оглядывался, словно соображая, что делать дальше.
   Его блуждающий взгляд остановился на нас с Джонатаном.
   — Привет, — сказал он.
   Дверь в соседнюю комнату широко распахнулась, и вошли двое санитаров в белых халатах и полисмен в форме.
   — Он готов? — спросил полисмен.
   — Весь ваш.
   — Ну, тогда поехали.
   Он застегнул наручники на левом запястье Анджело и приковал его к одному из санитаров.
   Анджело не сопротивлялся. Он равнодушно взглянул на меня в последний раз своими черными дырами вместо глаз и послушно направился к двери.
   — А мне дадут чаю? — спросил он.