Страница:
— Ладно, — вздохнул я обреченно. — Сделаем так. Раз уж ты принимаешь дела — завтра утром я тебе предоставлю подробный отчет. А сейчас ты пойдешь домой. На сегодняшний день пока еще я твой начальник. Так что слушай мою команду.
— Я поняла. Но до этой «Ёсинаги» я все-таки вас провожу. Заодно загляну в один бутик на Ногидзаке, давно собиралась…
— Это уже твои проблемы. Делай как хочешь. Я поднялся.
— Пиво было за счет заведения, — объявил Майк.
— Слабое место всех теоретиков, — покачал я головой и заплатил по счету.
Он вздохнул, но покорно взял деньги.
Я повернулся к выходу, но он окликнул меня:
— Поосторожней на улице. Сразу вряд ли что-нибудь случится, но как стемнеет — будь начеку. И не рискуй почем зря.
Я обернулся:
— Большего риска, чем на мотоцикле твоей сестренки, все равно не придумаешь!
— Это уж точно, — кивнул он, пряча улыбку. Когда я открывал дверь, нам в спину пропели гитары. Джим Кроче затянул свою нетленную «Time in a Bottle».
Вопреки ожиданию на улице было свежо. Полуденная жара растворилась бесследно.
— Просто волшебная парочка, — пробормотала Охара словно самой себе. — Редко бывает, чтобы брат с сестрой так дружили.
— Да уж, — согласился я. — Столько лет выживают спина к спине… Понятно, отчего насчет учебы в Штатах так колеблется.
Мы вышли на улицу Гайэн-Хигаси. Майк не ошибся: машины забили всю проезжую часть и застыли, как на фотографии. Солнце уже почти село. Вокруг, докуда хватало глаз, мелькала неоновая реклама, и лишь жидкая тьма в промежутках еще отливала красными сполохами в последних лучах заката. Я всмотрелся в эту багряную тьму и невольно вспомнил другой закат — на стене дома Исидзаки, когда началась заупокойная служба. Что ни говори, а сегодняшний закат был куда тяжелее и угрюмее. Ближе к горизонту небо стало совсем кровавым, и неоновые иероглифы мерцали в нем, точно тлеющие угли.
Я стоял посреди улицы, забитой машинами и людьми. Молодые энергичные люди проносились мимо, задевая меня плечами и наступая на ноги. В голове все крутился рассказ Нами-тян. «Обычная серая жизнь…» Много лет я потратил на то, чтобы жить такой жизнью. И даже какое-то время считал, что добился цели. Но может быть, сама эта цель — иллюзия? Может, все дело в интонации, с которой она говорила? Ведь какая бы яркая ни выпала человеку судьба, — что толку, если он сам перекрашивает ее в серый цвет?
Я стоял посреди улицы и смотрел на полоску заката. Наконец удивленный голос Охары вызвал меня из забытья.
— Эй, шеф! Что вы там разглядываете?
— Закат. Уже почти кончился.
— Любите закаты?
— Терпеть не могу.
— Почему?
— Сразу прошлое вспоминается.
— Вот как? Что же именно?
Ничего не ответив, я двинулся в сторону Ногидзаки. Охара молча последовала за мной.
Ближе к перекрестку Роппонги толпа начала прибывать волна за волной, и вскоре уже невозможно было перейти через дорогу, не петляя среди пешеходов. Странный район, бурлящий в самом сердце гигантского города исключительно для того, чтобы попавший сюда мог оборвать все связи с нудной тяжелой работой и обязанностями серой обычной жизни. Моих сверстников — по пальцам пересчитать. Толпа, которая не идет никуда конкретно, кружится на месте и наслаждается сама собой. Уж не знаю, с какими целями прибыли сюда эти люди, но ни одного скучающего лица не заметно. Я глазел по сторонам, и ни о каких закатах больше мыслей не возникало.
— А знаешь, Охара, — сказал я ей на очередном перекрестке. — Нам ведь с тобой общаться уже недолго осталось, правда?
— Да уж…
Мы переправились через дорогу, и среди галдящей толпы я продолжил:
— Так и быть, я отвечу на вопросы домашнего задания. Почему-то вдруг захотелось. Ты ведь просила рассказать тебе сказки о моем прошлом?
— Но тогда пойдемте туда, где потише…
— Да нет, не стоит! Всего-то разговора на пять минут. О том, как я убил своего отца.
Она онемела.
С чего бы начать?.. С чего угодно, ошарашенно выдавила она. И я начал с чего угодно.
Мой отец был третьим по счету главарем банды Сиода.
Я знаю это имя, сказала она. Уже более спокойным голосом. И добавила, что услышала его в разговоре Санады и Одзаки во время заупокойной службы. Ну и хорошо, кивнул я. Мне же меньше рассказывать.
В эту минуту мы уже подошли к Управлению национальной обороны. Я хотел продолжить, но не был уверен, получится ли у меня так же коротко и складно, как это вышло у Нами-тян.
Я остановился. Озноб и усталость давали о себе знать. Мы подошли к палисаднику у стены здания, и я присел на каменный бордюр. Не боясь испачкать одежду, Охара пристроилась рядом, не глядя на меня. Ее рассеянный взгляд устремился куда-то через дорогу, в тесный квартальчик вечерних пивнушек и забегаловок. С минуту я разглядывал вместе с нею фигурки завсегдатаев, а затем продолжил рассказ. Так, будто разговаривал сам с собой.
Я не знаю, как зовут мою мать. Видимо, уже к старости отец переспал с какой-то случайной женщиной, в результате чего я и появился на свет. Других детей у него, по-моему, не было. Как получилось, что я стал жить у него? Этого я тоже не знаю. Ни разу об этом не слышал. Когда я начал соображать, что происходит вокруг, я уже воспитывался в отцовском доме и не задумывался, что все могло быть и как-нибудь по-другому.
В общем, не знаю, как насчет матери, но отец мой был жестоким и деспотичным. Звали его Хидэюки Хориэ. Наверное, последний японский бандит, от которого еще пахло средневековым якудзой. Банда Сиода сформировалась сразу после войны из воротил — спекулянтов черного рынка. И ко времени, когда мой папаша ее возглавил, держала в кулаке весь район Канто. Несмотря на свое плебейское происхождение, это была на редкость сильная организация с традиционным уставом и старыми, классическими «понятиями». От кого-то я слышал, что характер отца с самого детства затачивали для единственной цели — передачи огромной власти в надежные руки. Сам он считал себя «прирожденным игроком», и ничем, кроме этого. Бандитскую братву держал в черном теле, а собственного сына в постоянном страхе. Сколько раз он меня колотил — сосчитать невозможно. Никаких «сыновних чувств» к такому родителю у меня, понятно, и быть не могло. Однажды он ударил меня лишь за то, что я выбросил карандаш — достаточно длинный, чтобы им еще можно было писать. «Знай цену вещам», — только и сказал он.
Возможно, тогда-то в моей голове и зародился неосознанный план: послать папашу с его «воспитанием» ко всем чертям. Уже в первом классе школы меня отдали в секцию кэндо, которую вел папашин знакомый. Это было единственное увлечение, привитое мне отцом. Которое, впрочем, уже очень скоро переросло в нечто большее. Я стал мотаться на тренировки как по утрам, так и после уроков, не страшась никаких перегрузок. Довольно скоро наставник подошел ко мне прямо в зале. «Молодец! И реакция, и мышцы что надо», — сказал он, похлопав меня по плечу, и это вдохновило меня еще больше. Шутка ли — впервые в жизни меня за что-то хвалили! «Только смотри носа не задирай», — добавил наставник.
С одной стороны, он был прав: причин задрать нос у меня хватало. Уже в пятом классе я занимался в группе для старшеклассников. А в схватках со вторым даном — парнем, который участвовал во Всеяпонском чемпионате среди юниоров, — я выигрывал два поединка из пяти. Но как бы упорно я ни тренировался, наставник не вызывал меня на аттестацию. «Даны присваивают с седьмого класса!» — только и повторял он. Я знал, что таковы правила, и честно ждал до седьмого. Но и в седьмом классе ничего не изменилось: я по-прежнему не получал никаких данов и тренировался вхолостую. Пока не догадался, что такова была воля моего отца.
И тогда я перешел в муниципальный клуб кэндо. Не знаю, практикуется ли это и сегодня, но в те времена раз в неделю, в вечернее время, зал открывали для всех желающих. И разрешали схватки со взрослыми. А наставник этого клуба, в числе прочего, тренировал полицейских. Я на всю жизнь запомнил, с каким сожалением он однажды вздохнул: «Эх! Не будь твоим отцом Хидэюки Хориэ — из тебя мог бы выйти очень крутой полицейский…»
Отцова «братва» — молодые гангстеры, постоянно торчавшие в доме, — звали меня «малой». И хотя папаша грозился, что скоро мне придется выполнять те же домашние поручения, что и им, — я был еще слишком мал, и бандюги обращались со мной как с ребёнком. Одного из них, помню, звали Дайго Сакадзаки. Каждый раз, когда я убегал из дома на тренировки, закинув за спину сумку с доспехами и деревянный меч, он провожал меня глазами и загадочно улыбался.
Однажды, классе в восьмом, я не выдержал.
— Что-то не так? — спросил я его.
— Пора бы уже и на мне свою деревяшку опробовать, — все так же улыбаясь, ответил он. — Да, наверно, отец не позволит…
Я удивился. Вот уж не думал, что этот Сакадзаки соображает в кэндо! В тот же вечер, улучив минутку, я попытался уговорить отца. Против обыкновения папаша расхохотался.
— Ну что ж! — проревел он. — Наверно, тебе и правда пора… Давай поточи об него коготки!
Наш поединок состоялся наутро во дворе дома. Ну-ка, посмотрим, на что ты способен, усмехался я в душе. Сейчас ты у меня получишь… Не самые скромные мысли, что говорить.
Не успели мы выставить перед собою мечи, как меня парализовало. Я ощутил, что сражаюсь с каменной стеной. В первые же десять секунд он коснулся моих лица и плеча — сразу две чистые победы. Сказать, что противник оказался мне не по зубам, — значит не сказать ничего. До этих пор я даже не представлял, что на свете бывают мастера такого уровня. Ни в маске, ни в другой амуниции этот человек не нуждался. И сейчас нацепил доспехи исключительно из уважения ко мне.
Мы опустили оружие. И только тут до меня дошло, что вообще происходит. Я согнулся в поклоне.
— Хочу тренироваться с тобой каждый день! — попросил я.
— Если разрешит твой отец, — засмеялся он. Мы начали тренировки со следующего утра. И за два года не отменили ни разу. Если шел дождь, нам разрешали заниматься в гостиной. Я даже не стал записываться в школьную секцию кэндо: уроков Сакадзаки было более чем достаточно.
Гром грянул холодным февральским утром, когда я уже перешел в десятый класс.
Я закончил тренировку с Сакадзаки и, перед тем как отправиться в школу, занимался уборкой в доме. Как и предупреждал отец, теперь у меня были обязанности наравне с остальными. Я вычистил туалет, надраил пол в коридорах и отправился в отцову комнату заправить печь керосином. Пока я возился с канистрой, отец сидел за столом и курил, уткнувшись в газету. Стояло обычное тихое утро.
Внезапно на сёдзи[37], ведущие в сад, надвинулась черная тень. Одна из дверей отлетела в сторону, и в комнату ворвался мужчина. Отец поднялся из-за стола. Раздался оглушительный треск.
О том, что это выстрел, я догадался, лишь увидав пистолет. Стиснув оружие в руках, мужчина стрелял в упор с полутора метров. Два выстрела прогремели один за другим. Отец пошатнулся и пошел на противника. Тот явно не ожидал подобной реакции и застыл на месте, даже не пытаясь увернуться. Отец поднял руки и стиснул мужчину в объятиях. Тот в ужасе выпучил глаза. И тогда между их телами прозвучал третий выстрел.
Вся сцена заняла не больше минуты. Я замер у печки, не в силах пошевелиться.
Голова отца повернулась ко мне. Не разжимая объятий, он произнес своим обычным голосом:
— Масаюки! Бросай канистру. Вон ту, с керосином, живо!
Я не сразу понял, о чем он. Но когда команда повторилась, мое тело повиновалось само. Отец умел разговаривать только приказами. И за всю жизнь я не ослушался его ни разу.
Пластиковая канистра опустела всего на треть. Слишком тяжелая, чтобы бросать. Я ухватился за ручку и подтащил ее к отцу по татами. Его губы кривились так, словно он улыбался.
—Отойди подальше, — все так же спокойно приказал он.
Я попятился на какую-то пару шагов. Прижимая мужчину к груди, он протянул одну руку к канистре, поднял ее над собой и вылил весь керосин на голову и ему, и себе. Глаза мужчины чуть не вылезли из орбит. Он задергался, но без толку: предсмертная хватка отца оказалась железной.
— Масаюки, — сказал отец, — кинь зажигалку. На пару секунд я замешкался. До меня наконец дошло, что должно случиться. Но отец заорал, и я повиновался. Подошел к столу и взял то, что он просил. Его любимый «ронсон» показался мне страшно тяжелым. Не успел я протянуть зажигалку отцу, как услышал громкий хлопок — звук полыхнувшего пламени.
Я стоял с протянутой рукой и смотрел, как голубые языки огня окутывали[38] пару кукол, застывших в обнимку передо мной.
Отец посмотрел мне в глаза. Очень спокойно, почти безмятежно. Теперь, в языках пламени, я отчетливо разглядел кривую усмешку.
— Запомни, Масаюки!.. — прохрипел он. — Наше время прошло! Среди таких, как мы, тебе больше делать нечего!.. Запомни это!.. Всеми кишками запомни!..
Он пытался кричать что-то еще, но уже неразборчиво. Костер из дергающихся тел затрещал, пламя сделалось красным. Я вслушивался в звуки горящего человеческого мяса. Керосиновый смрад перемешивался с вонью поджаривающейся плоти.
Лишь когда в комнату ворвался кто-то еще, я заметил, что сижу на полу. А моя левая кисть охвачена пламенем, и голос Сакадзаки кричит мне об этом.
Я ушел из дома на следующее утро. Перед уходом я рассказал Сакадзаки обо всем, что произошло, но умолчал о своем решении никогда больше сюда не возвращаться.
Подробностей гибели отца полиция не узнала. Кажется, какой-то знакомый врач подмахнул заключение о смерти в результате инфаркта. И авторитеты банды Сиода, понятно, тут же начали делить власть. Правда, узнал я об этом уже не от них.
На прихваченные из дому деньги я снял небольшую квартирку на Сангэнтяя, а еще через несколько дней нашел работу. Присочинив себе лишних пару лет, устроился официантом в молодежное кафе на Сибуя-Коэн, где тусовались студенты, играл рок-н-ролл и никакая якудза не появилась бы даже спьяну.
А через месяц по банде Сиода, и без того раздираемой интригами, пополз странный слух. Дескать, какой-то молодой ублюдок на мотоцикле подкарауливает «братков» и избивает до полусмерти деревянным мечом. Сам, однако, ни в какой группировке не числится. Разъезжает всегда один, «работает» без помощников и у каждой жертвы выпытывает только одно: кто главарь банды и где его можно найти?
Но что бы ему ни отвечали, разговор неизбежно заканчивается переломанными костями или увечьями. По жестокости его нападения скорее напоминают средневековые пытки. Легко расправляется даже с группами из двух или трех человек. Убежать от него невозможно. Если же силы неравные, всегда успевает скрыться на мотоцикле. При виде того, что он делает со своими жертвами, даже самые отпетые головорезы морщатся и отводят глаза. А молва о «потрошителе» с каждым днем становится все ужаснее. Имени его никто не знает. По номеру мотоцикла вычислять смысла нет: все равно краденый. Единственная примета — бинт на левом запястье…
Из одних только разговоров с этими жертвами я выведал куда больше о мире якудзы, чем знал до сих пор. Но даже из них никто не мог сказать, кто и зачем убил моего отца.
Прошло полгода. В банде Сиода запахло паникой. Тогда-то ко мне домой и заявился нежданный гость.
Летним вечером, часов в десять, в дверь постучали. Наверно, разносчик газет или газовый инспектор, подумал я и открыл. Но за дверью стоял Сакадзаки.
— Привет, малой, — улыбнулся он. — Давненько не виделись.
Похоже, он был один. «Можно зайти?» — читалось в его глазах. Я кивнул. Он прошел в мою крохотную квартирку, уселся по-турецки на выцветшее татами. Скользнул взглядом по деревянному мечу в углу комнаты. И произнес:
— Классный мотоцикл у тебя во дворе… Кубов на двести пятьдесят, верно? В подворотнях рассекать — лучшего и не надо.
Я ничего не ответил, и он продолжил:
— Ты прости, что так неожиданно. Но и молчать дальше нельзя. Один человек в коме. Трое искалечены до конца жизни. Костей переломанных просто не сосчитать… Так нельзя, малой! Тобой уже интересуются фараоны. Я не хочу, чтоб ты стал убийцей. А если продолжать в том же духе, — очень скоро у тебя за душой будет труп. Я молчал.
— Извини за дерзость, малой. Но я понимаю, что тобой движет. Я выяснил все, что ты хочешь узнать. И пришел с поклоном. Пора обо всем договориться.
— Кто сдал отца? — наконец спросил я его. Убийца заявился к отцу только что не в спальню.
Наводка на дом главаря якудзы должна была стоить немало.
— Один вонючий ублюдок, за деньги, — ответил Сакадзаки. — Его имя тебе ничего не скажет, только уши замараешь. После того, что случилось, сразу исчез. Никто не знает куда.
— А кто ему заплатил?
— Это я тоже вычислил. Мелкая шайка безмозглых придурков. Эти бараны даже не поняли, с кем дело имеют. Дня через три будет разборка. Всех передавим как тараканов.
— Тогда я тоже пойду.
Сакадзаки уткнулся лбом в татами. Его слова зазвучали глуше, отдаваясь в соломенной циновке.
— Этого делать нельзя. Я пришел предупредить, чтобы ты больше нигде не светился. Наша братва помоложе засекла твой мотоцикл. И уже несколько дней следит за любым твоим шагом. Сам подумай: откуда я узнал, как тебя найти? Вот почему я не называю тебе имени этой вонючей шайки… Освежи свою память, малой. Или ты забыл, что сказал тебе перед смертью отец? А ведь это была его последняя воля!
— Я ничего не забыл, — сказал я. — Все так и будет. Но сперва кое-кто заплатит по счету сполна.
Он поднял голову и посмотрел на меня, словно прося прощения. И все-таки я заметил в этом взгляде что-то еще.
— Я знал, что ты так ответишь, — выдохнул он. — Но не предполагал, что так рано. Я думал просить тебя об этом лет через десять. Но прошу сейчас.
И он снова уткнулся головой в пол. Бездонная тишина пролегла между нами.
— Ладно! — сказал я наконец. — Хватит мордой пол подметать. Если на то пошло, давай так. Ты берешь меч, и я беру меч. Проиграешь — ведешь меня на разборку. Победишь — все будет так, как ты хочешь.
Мои слова совершенно не удивили его.
— Но я не вижу мечей, — сказал он спокойно.
Я мотнул головой в угол, где стоял деревянный меч.
— Еще один есть в шкафу.
— Возможно, кому-то из нас придется умереть, — добавил он, не меняясь в лице.
— Ничего, — сказал я. — Не жалко.
— Хорошо, — кивнул он. — Где?
— На берегу Тамагавы. Там склоны пологие, в самый раз.
В такси мы не сказали друг другу ни слова. Я вглядывался в темноту за окном, взвешивая собственные слова. Почему я предложил ему разобраться именно так? В памяти, одно за другим, проносились события последних двух лет. Двух долгих лет, из которых мы с ним не пропустили ни одного рассвета. Поначалу он выступал только в защите, но со временем я уже отражал его нападения. И к концу этого срока набил руку настолько, что выигрывал примерно одну схватку из трех. Но самое главное — я чувствовал, что готов к реальному бою. Сотни, если не тысячи раз отражал по-настоящему смертоносные удары профессионала. Даст бог, повезет и на этот раз. В реальном бою никто не присуждает победу при первом касании. Никто не сравнивает, задел ты противнику голову, руку или плечо. Завалить противника любым способом — вот и все твои правила. Завалить раз и навсегда, пусть даже ценой его жизни. Способен ли я? Может, как раз это мне захотелось проверить?
Выйдя из машины, мы все так же молча спустились на берег реки. Он поклонился мне. Я не ответил.
Было тихо. Только луна отражалась в еле слышно журчащей воде. Разувшись, мы стояли босиком на земле. И когда оба выставили мечи перед собой, он нарушил молчание.
— Ну что, не затек еще? — выдохнул он, точно сплюнул. — Давай-ка по-настоящему!
В ту же секунду я сделал выпад. Поскольку знал: упусти я этот шанс — другого может не подвернуться. И уже на третьем шаге раскроил ему череп слева. В миг удара я был абсолютно в этом уверен. Но тут же понял, что просто врезал по его мечу. Он нырнул назад, перехватил удар — и мой меч, кувыркаясь, полетел в небеса.
Под лязганье деревяшки, покатившейся по камням, я сполз на колени.
— Извини, — произнес Сакадзаки у меня за спиной.
— Да нет, — покачал я головой. — Я знал, что мне тебя не одолеть.
— Ну что ж, — сказал он. — Как ты и хотел, я заплатил по счету сполна. Теперь твоя очередь…
Я кивнул:
— Что обещал, то сделаю. Я выхожу из игры. Как и хотел отец. Остальное доделай сам.
— Все будет в порядке, не беспокойся. Только вот еще что. Теперь ты, малой, человек из другого мира. Пожалуй, нам не стоит больше встречаться…
— Да уж, — кивнул я. — Больше встречаться незачем.
Я стоял на коленях и слушал, как его шаги удаляются вверх по склону. Внезапно он остановился.
— Зимнее утро, малой! — донеслось до меня. — Вот что я вспоминаю. Как мы с тобой тренировались зимой в саду. Здорово! И как скрипела изморозь под ногами. Очень здорово… Мне повезло, что в моей жизни такое случилось. Я никогда этого не забуду.
Я стоял на коленях, уставившись в землю, залитую лунным светом. Его шаги удалялись все выше по склону, пока не затихли совсем. И осталась одна тишина.
Больше мы с ним не встречались ни разу. До тех самых пор, пока не столкнулись на заупокойной в доме у Исидзаки.
16
— Я поняла. Но до этой «Ёсинаги» я все-таки вас провожу. Заодно загляну в один бутик на Ногидзаке, давно собиралась…
— Это уже твои проблемы. Делай как хочешь. Я поднялся.
— Пиво было за счет заведения, — объявил Майк.
— Слабое место всех теоретиков, — покачал я головой и заплатил по счету.
Он вздохнул, но покорно взял деньги.
Я повернулся к выходу, но он окликнул меня:
— Поосторожней на улице. Сразу вряд ли что-нибудь случится, но как стемнеет — будь начеку. И не рискуй почем зря.
Я обернулся:
— Большего риска, чем на мотоцикле твоей сестренки, все равно не придумаешь!
— Это уж точно, — кивнул он, пряча улыбку. Когда я открывал дверь, нам в спину пропели гитары. Джим Кроче затянул свою нетленную «Time in a Bottle».
Вопреки ожиданию на улице было свежо. Полуденная жара растворилась бесследно.
— Просто волшебная парочка, — пробормотала Охара словно самой себе. — Редко бывает, чтобы брат с сестрой так дружили.
— Да уж, — согласился я. — Столько лет выживают спина к спине… Понятно, отчего насчет учебы в Штатах так колеблется.
Мы вышли на улицу Гайэн-Хигаси. Майк не ошибся: машины забили всю проезжую часть и застыли, как на фотографии. Солнце уже почти село. Вокруг, докуда хватало глаз, мелькала неоновая реклама, и лишь жидкая тьма в промежутках еще отливала красными сполохами в последних лучах заката. Я всмотрелся в эту багряную тьму и невольно вспомнил другой закат — на стене дома Исидзаки, когда началась заупокойная служба. Что ни говори, а сегодняшний закат был куда тяжелее и угрюмее. Ближе к горизонту небо стало совсем кровавым, и неоновые иероглифы мерцали в нем, точно тлеющие угли.
Я стоял посреди улицы, забитой машинами и людьми. Молодые энергичные люди проносились мимо, задевая меня плечами и наступая на ноги. В голове все крутился рассказ Нами-тян. «Обычная серая жизнь…» Много лет я потратил на то, чтобы жить такой жизнью. И даже какое-то время считал, что добился цели. Но может быть, сама эта цель — иллюзия? Может, все дело в интонации, с которой она говорила? Ведь какая бы яркая ни выпала человеку судьба, — что толку, если он сам перекрашивает ее в серый цвет?
Я стоял посреди улицы и смотрел на полоску заката. Наконец удивленный голос Охары вызвал меня из забытья.
— Эй, шеф! Что вы там разглядываете?
— Закат. Уже почти кончился.
— Любите закаты?
— Терпеть не могу.
— Почему?
— Сразу прошлое вспоминается.
— Вот как? Что же именно?
Ничего не ответив, я двинулся в сторону Ногидзаки. Охара молча последовала за мной.
Ближе к перекрестку Роппонги толпа начала прибывать волна за волной, и вскоре уже невозможно было перейти через дорогу, не петляя среди пешеходов. Странный район, бурлящий в самом сердце гигантского города исключительно для того, чтобы попавший сюда мог оборвать все связи с нудной тяжелой работой и обязанностями серой обычной жизни. Моих сверстников — по пальцам пересчитать. Толпа, которая не идет никуда конкретно, кружится на месте и наслаждается сама собой. Уж не знаю, с какими целями прибыли сюда эти люди, но ни одного скучающего лица не заметно. Я глазел по сторонам, и ни о каких закатах больше мыслей не возникало.
— А знаешь, Охара, — сказал я ей на очередном перекрестке. — Нам ведь с тобой общаться уже недолго осталось, правда?
— Да уж…
Мы переправились через дорогу, и среди галдящей толпы я продолжил:
— Так и быть, я отвечу на вопросы домашнего задания. Почему-то вдруг захотелось. Ты ведь просила рассказать тебе сказки о моем прошлом?
— Но тогда пойдемте туда, где потише…
— Да нет, не стоит! Всего-то разговора на пять минут. О том, как я убил своего отца.
Она онемела.
С чего бы начать?.. С чего угодно, ошарашенно выдавила она. И я начал с чего угодно.
Мой отец был третьим по счету главарем банды Сиода.
Я знаю это имя, сказала она. Уже более спокойным голосом. И добавила, что услышала его в разговоре Санады и Одзаки во время заупокойной службы. Ну и хорошо, кивнул я. Мне же меньше рассказывать.
В эту минуту мы уже подошли к Управлению национальной обороны. Я хотел продолжить, но не был уверен, получится ли у меня так же коротко и складно, как это вышло у Нами-тян.
Я остановился. Озноб и усталость давали о себе знать. Мы подошли к палисаднику у стены здания, и я присел на каменный бордюр. Не боясь испачкать одежду, Охара пристроилась рядом, не глядя на меня. Ее рассеянный взгляд устремился куда-то через дорогу, в тесный квартальчик вечерних пивнушек и забегаловок. С минуту я разглядывал вместе с нею фигурки завсегдатаев, а затем продолжил рассказ. Так, будто разговаривал сам с собой.
Я не знаю, как зовут мою мать. Видимо, уже к старости отец переспал с какой-то случайной женщиной, в результате чего я и появился на свет. Других детей у него, по-моему, не было. Как получилось, что я стал жить у него? Этого я тоже не знаю. Ни разу об этом не слышал. Когда я начал соображать, что происходит вокруг, я уже воспитывался в отцовском доме и не задумывался, что все могло быть и как-нибудь по-другому.
В общем, не знаю, как насчет матери, но отец мой был жестоким и деспотичным. Звали его Хидэюки Хориэ. Наверное, последний японский бандит, от которого еще пахло средневековым якудзой. Банда Сиода сформировалась сразу после войны из воротил — спекулянтов черного рынка. И ко времени, когда мой папаша ее возглавил, держала в кулаке весь район Канто. Несмотря на свое плебейское происхождение, это была на редкость сильная организация с традиционным уставом и старыми, классическими «понятиями». От кого-то я слышал, что характер отца с самого детства затачивали для единственной цели — передачи огромной власти в надежные руки. Сам он считал себя «прирожденным игроком», и ничем, кроме этого. Бандитскую братву держал в черном теле, а собственного сына в постоянном страхе. Сколько раз он меня колотил — сосчитать невозможно. Никаких «сыновних чувств» к такому родителю у меня, понятно, и быть не могло. Однажды он ударил меня лишь за то, что я выбросил карандаш — достаточно длинный, чтобы им еще можно было писать. «Знай цену вещам», — только и сказал он.
Возможно, тогда-то в моей голове и зародился неосознанный план: послать папашу с его «воспитанием» ко всем чертям. Уже в первом классе школы меня отдали в секцию кэндо, которую вел папашин знакомый. Это было единственное увлечение, привитое мне отцом. Которое, впрочем, уже очень скоро переросло в нечто большее. Я стал мотаться на тренировки как по утрам, так и после уроков, не страшась никаких перегрузок. Довольно скоро наставник подошел ко мне прямо в зале. «Молодец! И реакция, и мышцы что надо», — сказал он, похлопав меня по плечу, и это вдохновило меня еще больше. Шутка ли — впервые в жизни меня за что-то хвалили! «Только смотри носа не задирай», — добавил наставник.
С одной стороны, он был прав: причин задрать нос у меня хватало. Уже в пятом классе я занимался в группе для старшеклассников. А в схватках со вторым даном — парнем, который участвовал во Всеяпонском чемпионате среди юниоров, — я выигрывал два поединка из пяти. Но как бы упорно я ни тренировался, наставник не вызывал меня на аттестацию. «Даны присваивают с седьмого класса!» — только и повторял он. Я знал, что таковы правила, и честно ждал до седьмого. Но и в седьмом классе ничего не изменилось: я по-прежнему не получал никаких данов и тренировался вхолостую. Пока не догадался, что такова была воля моего отца.
И тогда я перешел в муниципальный клуб кэндо. Не знаю, практикуется ли это и сегодня, но в те времена раз в неделю, в вечернее время, зал открывали для всех желающих. И разрешали схватки со взрослыми. А наставник этого клуба, в числе прочего, тренировал полицейских. Я на всю жизнь запомнил, с каким сожалением он однажды вздохнул: «Эх! Не будь твоим отцом Хидэюки Хориэ — из тебя мог бы выйти очень крутой полицейский…»
Отцова «братва» — молодые гангстеры, постоянно торчавшие в доме, — звали меня «малой». И хотя папаша грозился, что скоро мне придется выполнять те же домашние поручения, что и им, — я был еще слишком мал, и бандюги обращались со мной как с ребёнком. Одного из них, помню, звали Дайго Сакадзаки. Каждый раз, когда я убегал из дома на тренировки, закинув за спину сумку с доспехами и деревянный меч, он провожал меня глазами и загадочно улыбался.
Однажды, классе в восьмом, я не выдержал.
— Что-то не так? — спросил я его.
— Пора бы уже и на мне свою деревяшку опробовать, — все так же улыбаясь, ответил он. — Да, наверно, отец не позволит…
Я удивился. Вот уж не думал, что этот Сакадзаки соображает в кэндо! В тот же вечер, улучив минутку, я попытался уговорить отца. Против обыкновения папаша расхохотался.
— Ну что ж! — проревел он. — Наверно, тебе и правда пора… Давай поточи об него коготки!
Наш поединок состоялся наутро во дворе дома. Ну-ка, посмотрим, на что ты способен, усмехался я в душе. Сейчас ты у меня получишь… Не самые скромные мысли, что говорить.
Не успели мы выставить перед собою мечи, как меня парализовало. Я ощутил, что сражаюсь с каменной стеной. В первые же десять секунд он коснулся моих лица и плеча — сразу две чистые победы. Сказать, что противник оказался мне не по зубам, — значит не сказать ничего. До этих пор я даже не представлял, что на свете бывают мастера такого уровня. Ни в маске, ни в другой амуниции этот человек не нуждался. И сейчас нацепил доспехи исключительно из уважения ко мне.
Мы опустили оружие. И только тут до меня дошло, что вообще происходит. Я согнулся в поклоне.
— Хочу тренироваться с тобой каждый день! — попросил я.
— Если разрешит твой отец, — засмеялся он. Мы начали тренировки со следующего утра. И за два года не отменили ни разу. Если шел дождь, нам разрешали заниматься в гостиной. Я даже не стал записываться в школьную секцию кэндо: уроков Сакадзаки было более чем достаточно.
Гром грянул холодным февральским утром, когда я уже перешел в десятый класс.
Я закончил тренировку с Сакадзаки и, перед тем как отправиться в школу, занимался уборкой в доме. Как и предупреждал отец, теперь у меня были обязанности наравне с остальными. Я вычистил туалет, надраил пол в коридорах и отправился в отцову комнату заправить печь керосином. Пока я возился с канистрой, отец сидел за столом и курил, уткнувшись в газету. Стояло обычное тихое утро.
Внезапно на сёдзи[37], ведущие в сад, надвинулась черная тень. Одна из дверей отлетела в сторону, и в комнату ворвался мужчина. Отец поднялся из-за стола. Раздался оглушительный треск.
О том, что это выстрел, я догадался, лишь увидав пистолет. Стиснув оружие в руках, мужчина стрелял в упор с полутора метров. Два выстрела прогремели один за другим. Отец пошатнулся и пошел на противника. Тот явно не ожидал подобной реакции и застыл на месте, даже не пытаясь увернуться. Отец поднял руки и стиснул мужчину в объятиях. Тот в ужасе выпучил глаза. И тогда между их телами прозвучал третий выстрел.
Вся сцена заняла не больше минуты. Я замер у печки, не в силах пошевелиться.
Голова отца повернулась ко мне. Не разжимая объятий, он произнес своим обычным голосом:
— Масаюки! Бросай канистру. Вон ту, с керосином, живо!
Я не сразу понял, о чем он. Но когда команда повторилась, мое тело повиновалось само. Отец умел разговаривать только приказами. И за всю жизнь я не ослушался его ни разу.
Пластиковая канистра опустела всего на треть. Слишком тяжелая, чтобы бросать. Я ухватился за ручку и подтащил ее к отцу по татами. Его губы кривились так, словно он улыбался.
—Отойди подальше, — все так же спокойно приказал он.
Я попятился на какую-то пару шагов. Прижимая мужчину к груди, он протянул одну руку к канистре, поднял ее над собой и вылил весь керосин на голову и ему, и себе. Глаза мужчины чуть не вылезли из орбит. Он задергался, но без толку: предсмертная хватка отца оказалась железной.
— Масаюки, — сказал отец, — кинь зажигалку. На пару секунд я замешкался. До меня наконец дошло, что должно случиться. Но отец заорал, и я повиновался. Подошел к столу и взял то, что он просил. Его любимый «ронсон» показался мне страшно тяжелым. Не успел я протянуть зажигалку отцу, как услышал громкий хлопок — звук полыхнувшего пламени.
Я стоял с протянутой рукой и смотрел, как голубые языки огня окутывали[38] пару кукол, застывших в обнимку передо мной.
Отец посмотрел мне в глаза. Очень спокойно, почти безмятежно. Теперь, в языках пламени, я отчетливо разглядел кривую усмешку.
— Запомни, Масаюки!.. — прохрипел он. — Наше время прошло! Среди таких, как мы, тебе больше делать нечего!.. Запомни это!.. Всеми кишками запомни!..
Он пытался кричать что-то еще, но уже неразборчиво. Костер из дергающихся тел затрещал, пламя сделалось красным. Я вслушивался в звуки горящего человеческого мяса. Керосиновый смрад перемешивался с вонью поджаривающейся плоти.
Лишь когда в комнату ворвался кто-то еще, я заметил, что сижу на полу. А моя левая кисть охвачена пламенем, и голос Сакадзаки кричит мне об этом.
Я ушел из дома на следующее утро. Перед уходом я рассказал Сакадзаки обо всем, что произошло, но умолчал о своем решении никогда больше сюда не возвращаться.
Подробностей гибели отца полиция не узнала. Кажется, какой-то знакомый врач подмахнул заключение о смерти в результате инфаркта. И авторитеты банды Сиода, понятно, тут же начали делить власть. Правда, узнал я об этом уже не от них.
На прихваченные из дому деньги я снял небольшую квартирку на Сангэнтяя, а еще через несколько дней нашел работу. Присочинив себе лишних пару лет, устроился официантом в молодежное кафе на Сибуя-Коэн, где тусовались студенты, играл рок-н-ролл и никакая якудза не появилась бы даже спьяну.
А через месяц по банде Сиода, и без того раздираемой интригами, пополз странный слух. Дескать, какой-то молодой ублюдок на мотоцикле подкарауливает «братков» и избивает до полусмерти деревянным мечом. Сам, однако, ни в какой группировке не числится. Разъезжает всегда один, «работает» без помощников и у каждой жертвы выпытывает только одно: кто главарь банды и где его можно найти?
Но что бы ему ни отвечали, разговор неизбежно заканчивается переломанными костями или увечьями. По жестокости его нападения скорее напоминают средневековые пытки. Легко расправляется даже с группами из двух или трех человек. Убежать от него невозможно. Если же силы неравные, всегда успевает скрыться на мотоцикле. При виде того, что он делает со своими жертвами, даже самые отпетые головорезы морщатся и отводят глаза. А молва о «потрошителе» с каждым днем становится все ужаснее. Имени его никто не знает. По номеру мотоцикла вычислять смысла нет: все равно краденый. Единственная примета — бинт на левом запястье…
Из одних только разговоров с этими жертвами я выведал куда больше о мире якудзы, чем знал до сих пор. Но даже из них никто не мог сказать, кто и зачем убил моего отца.
Прошло полгода. В банде Сиода запахло паникой. Тогда-то ко мне домой и заявился нежданный гость.
Летним вечером, часов в десять, в дверь постучали. Наверно, разносчик газет или газовый инспектор, подумал я и открыл. Но за дверью стоял Сакадзаки.
— Привет, малой, — улыбнулся он. — Давненько не виделись.
Похоже, он был один. «Можно зайти?» — читалось в его глазах. Я кивнул. Он прошел в мою крохотную квартирку, уселся по-турецки на выцветшее татами. Скользнул взглядом по деревянному мечу в углу комнаты. И произнес:
— Классный мотоцикл у тебя во дворе… Кубов на двести пятьдесят, верно? В подворотнях рассекать — лучшего и не надо.
Я ничего не ответил, и он продолжил:
— Ты прости, что так неожиданно. Но и молчать дальше нельзя. Один человек в коме. Трое искалечены до конца жизни. Костей переломанных просто не сосчитать… Так нельзя, малой! Тобой уже интересуются фараоны. Я не хочу, чтоб ты стал убийцей. А если продолжать в том же духе, — очень скоро у тебя за душой будет труп. Я молчал.
— Извини за дерзость, малой. Но я понимаю, что тобой движет. Я выяснил все, что ты хочешь узнать. И пришел с поклоном. Пора обо всем договориться.
— Кто сдал отца? — наконец спросил я его. Убийца заявился к отцу только что не в спальню.
Наводка на дом главаря якудзы должна была стоить немало.
— Один вонючий ублюдок, за деньги, — ответил Сакадзаки. — Его имя тебе ничего не скажет, только уши замараешь. После того, что случилось, сразу исчез. Никто не знает куда.
— А кто ему заплатил?
— Это я тоже вычислил. Мелкая шайка безмозглых придурков. Эти бараны даже не поняли, с кем дело имеют. Дня через три будет разборка. Всех передавим как тараканов.
— Тогда я тоже пойду.
Сакадзаки уткнулся лбом в татами. Его слова зазвучали глуше, отдаваясь в соломенной циновке.
— Этого делать нельзя. Я пришел предупредить, чтобы ты больше нигде не светился. Наша братва помоложе засекла твой мотоцикл. И уже несколько дней следит за любым твоим шагом. Сам подумай: откуда я узнал, как тебя найти? Вот почему я не называю тебе имени этой вонючей шайки… Освежи свою память, малой. Или ты забыл, что сказал тебе перед смертью отец? А ведь это была его последняя воля!
— Я ничего не забыл, — сказал я. — Все так и будет. Но сперва кое-кто заплатит по счету сполна.
Он поднял голову и посмотрел на меня, словно прося прощения. И все-таки я заметил в этом взгляде что-то еще.
— Я знал, что ты так ответишь, — выдохнул он. — Но не предполагал, что так рано. Я думал просить тебя об этом лет через десять. Но прошу сейчас.
И он снова уткнулся головой в пол. Бездонная тишина пролегла между нами.
— Ладно! — сказал я наконец. — Хватит мордой пол подметать. Если на то пошло, давай так. Ты берешь меч, и я беру меч. Проиграешь — ведешь меня на разборку. Победишь — все будет так, как ты хочешь.
Мои слова совершенно не удивили его.
— Но я не вижу мечей, — сказал он спокойно.
Я мотнул головой в угол, где стоял деревянный меч.
— Еще один есть в шкафу.
— Возможно, кому-то из нас придется умереть, — добавил он, не меняясь в лице.
— Ничего, — сказал я. — Не жалко.
— Хорошо, — кивнул он. — Где?
— На берегу Тамагавы. Там склоны пологие, в самый раз.
В такси мы не сказали друг другу ни слова. Я вглядывался в темноту за окном, взвешивая собственные слова. Почему я предложил ему разобраться именно так? В памяти, одно за другим, проносились события последних двух лет. Двух долгих лет, из которых мы с ним не пропустили ни одного рассвета. Поначалу он выступал только в защите, но со временем я уже отражал его нападения. И к концу этого срока набил руку настолько, что выигрывал примерно одну схватку из трех. Но самое главное — я чувствовал, что готов к реальному бою. Сотни, если не тысячи раз отражал по-настоящему смертоносные удары профессионала. Даст бог, повезет и на этот раз. В реальном бою никто не присуждает победу при первом касании. Никто не сравнивает, задел ты противнику голову, руку или плечо. Завалить противника любым способом — вот и все твои правила. Завалить раз и навсегда, пусть даже ценой его жизни. Способен ли я? Может, как раз это мне захотелось проверить?
Выйдя из машины, мы все так же молча спустились на берег реки. Он поклонился мне. Я не ответил.
Было тихо. Только луна отражалась в еле слышно журчащей воде. Разувшись, мы стояли босиком на земле. И когда оба выставили мечи перед собой, он нарушил молчание.
— Ну что, не затек еще? — выдохнул он, точно сплюнул. — Давай-ка по-настоящему!
В ту же секунду я сделал выпад. Поскольку знал: упусти я этот шанс — другого может не подвернуться. И уже на третьем шаге раскроил ему череп слева. В миг удара я был абсолютно в этом уверен. Но тут же понял, что просто врезал по его мечу. Он нырнул назад, перехватил удар — и мой меч, кувыркаясь, полетел в небеса.
Под лязганье деревяшки, покатившейся по камням, я сполз на колени.
— Извини, — произнес Сакадзаки у меня за спиной.
— Да нет, — покачал я головой. — Я знал, что мне тебя не одолеть.
— Ну что ж, — сказал он. — Как ты и хотел, я заплатил по счету сполна. Теперь твоя очередь…
Я кивнул:
— Что обещал, то сделаю. Я выхожу из игры. Как и хотел отец. Остальное доделай сам.
— Все будет в порядке, не беспокойся. Только вот еще что. Теперь ты, малой, человек из другого мира. Пожалуй, нам не стоит больше встречаться…
— Да уж, — кивнул я. — Больше встречаться незачем.
Я стоял на коленях и слушал, как его шаги удаляются вверх по склону. Внезапно он остановился.
— Зимнее утро, малой! — донеслось до меня. — Вот что я вспоминаю. Как мы с тобой тренировались зимой в саду. Здорово! И как скрипела изморозь под ногами. Очень здорово… Мне повезло, что в моей жизни такое случилось. Я никогда этого не забуду.
Я стоял на коленях, уставившись в землю, залитую лунным светом. Его шаги удалялись все выше по склону, пока не затихли совсем. И осталась одна тишина.
Больше мы с ним не встречались ни разу. До тех самых пор, пока не столкнулись на заупокойной в доме у Исидзаки.
16
С тех пор, — я вытянул перед Охарой левую руку, — этот ожог и напоминает мне о том, как я убил своего отца.
Несколько секунд она разглядывала ожог, затем посмотрела мне в лицо. Закат за ее спиной догорел, и лишь яркий неон безуспешно пытался расцветить ночное небо своими примитивными узорами.
— Но все-таки, — возразила Охара, — вы же не сами его убили!
— Да какая разница? Пускай он умер не от моей руки. Но я же понимал, чем дело кончится, — а все равно выполнял его приказы как заведенный.
— Но может, он пытался таким образом спасти сына? Вы об этом не думали?
— Кто его знает… В те времена даже в самых жестких разборках якудза не поднимала руку на членов семьи. Было такое жесткое правило. Другое дело, что меня могли перепутать с молодыми бандитами. И как раз этого он мог опасаться. Не знаю. Сейчас уже гадать бесполезно.
— Что же вы делали дальше?
— Как видишь, умудрился дожить до преклонных лет. Хотя, конечно, образцовым членом общества меня назвать трудно… В школу я не вернулся.
Поработал в кафе, потом сдал экзамены о среднем образовании. Потом и в вуз поступил. Да к тому времени подыскал работу поинтереснее, вот и бросил учебу на середине. Наверно, я говорил тебе — устроился в «Фудзи-про». Небольшая фирма по изготовлению рекламных роликов. Давно уже разорилась…
— Но неужели бандиты, на которых вы нападали, не пытались вам отомстить? После всего, что вы с ними сделали…
— Нет, — покачал я головой. — Я и сам к этому готовился поначалу. Из кэндо ушел, но еще два-три года деревянный меч под рукой держал. Но ничего не случилось. Сначала сам удивлялся, но потом понял. Унаследовав власть, Сакадзаки наверняка заключил с ними какую-то сделку. Иначе на такую роскошь, как насморк, я бы сейчас не рассчитывал.
— Но зачем этот Сакадзаки явился на заупокойную службу нашего президента?
— Да откуда ж я знаю? О смерти Исидзаки он мог узнать из любой газеты, А мы с ним до этих пор вот уже тридцать лет не виделись. Хотя, конечно, узнали друг друга сразу…
— Вы с ним о чем-нибудь говорили?
— Обменялись приветствиями, и все. Парой фраз, не больше. Кажется, и не заметил никто.
— Ну хорошо, а почему вы решили рассказать об этом сейчас?
— По-моему, у меня в мозгах помутилось.
— То есть?
— Обычно я никогда не спрашиваю у человека о его прошлом, пока он сам рассказать не захочет. Например, та же Киэ Саэки сама о себе говорить начала, я ее за язык не тянул. И обычно с этим никаких проблем не возникает. В мозгах, я имею в виду… Но сегодня, когда Нами-тян стала отнекиваться, я вдруг тоже ее попросил. Это очень на меня не похоже.
— А я думала, вы просто меня выручали, разве нет?
— Ну, не знаю. Думай что хочешь, мне все равно… И вообще, я передумал. Вот тебе новый приказ начальства. Ступай-ка ты, милая, домой.
Она собралась что-то сказать, но я перебил:
— Вот и про бутик на Ногидзаке ты на ходу сочинила, верно же?
— М-да… Шестое чувство у вас что надо, шеф.
— Да какое к черту шестое? Тут и ребенок догадается. Хочешь врать убедительно — иди в ногу со временем. Двадцать первый век на носу! Цифру от аналога на глаз не отличить, а ты мне про бутики.
— Поняла, — слабо улыбнулась она в полумраке. — Учту, когда снова соврать захочется… В общем, если я вам больше не нужна, — ухожу. Но с одним условием.
— Знаю, знаю. Как только закончу с «Ёсинагой», пойду домой и лягу спать.
— Этого мало! До этого надо еще поесть как следует, а в постели укрыться двумя одеялами.
— Ладно. Уж постараюсь себя до могилы не довести. Высплюсь как полагается. Для ночных гостей сегодня, пожалуй, еще рановато.
Она покачала головой и поднялась с бордюра с довольно странным лицом.
— Ну, хорошо… Хотите, напоследок расскажу свое впечатление?
— Впечатление?
— Какой бы вы жизнью раньше ни жили, шеф, — лучшего начальства, чем вы, у меня не было никогда. И наверно, не будет. Если, конечно, не считать вашей манеры общаться… Вот такое впечатление.
Несколько секунд она разглядывала ожог, затем посмотрела мне в лицо. Закат за ее спиной догорел, и лишь яркий неон безуспешно пытался расцветить ночное небо своими примитивными узорами.
— Но все-таки, — возразила Охара, — вы же не сами его убили!
— Да какая разница? Пускай он умер не от моей руки. Но я же понимал, чем дело кончится, — а все равно выполнял его приказы как заведенный.
— Но может, он пытался таким образом спасти сына? Вы об этом не думали?
— Кто его знает… В те времена даже в самых жестких разборках якудза не поднимала руку на членов семьи. Было такое жесткое правило. Другое дело, что меня могли перепутать с молодыми бандитами. И как раз этого он мог опасаться. Не знаю. Сейчас уже гадать бесполезно.
— Что же вы делали дальше?
— Как видишь, умудрился дожить до преклонных лет. Хотя, конечно, образцовым членом общества меня назвать трудно… В школу я не вернулся.
Поработал в кафе, потом сдал экзамены о среднем образовании. Потом и в вуз поступил. Да к тому времени подыскал работу поинтереснее, вот и бросил учебу на середине. Наверно, я говорил тебе — устроился в «Фудзи-про». Небольшая фирма по изготовлению рекламных роликов. Давно уже разорилась…
— Но неужели бандиты, на которых вы нападали, не пытались вам отомстить? После всего, что вы с ними сделали…
— Нет, — покачал я головой. — Я и сам к этому готовился поначалу. Из кэндо ушел, но еще два-три года деревянный меч под рукой держал. Но ничего не случилось. Сначала сам удивлялся, но потом понял. Унаследовав власть, Сакадзаки наверняка заключил с ними какую-то сделку. Иначе на такую роскошь, как насморк, я бы сейчас не рассчитывал.
— Но зачем этот Сакадзаки явился на заупокойную службу нашего президента?
— Да откуда ж я знаю? О смерти Исидзаки он мог узнать из любой газеты, А мы с ним до этих пор вот уже тридцать лет не виделись. Хотя, конечно, узнали друг друга сразу…
— Вы с ним о чем-нибудь говорили?
— Обменялись приветствиями, и все. Парой фраз, не больше. Кажется, и не заметил никто.
— Ну хорошо, а почему вы решили рассказать об этом сейчас?
— По-моему, у меня в мозгах помутилось.
— То есть?
— Обычно я никогда не спрашиваю у человека о его прошлом, пока он сам рассказать не захочет. Например, та же Киэ Саэки сама о себе говорить начала, я ее за язык не тянул. И обычно с этим никаких проблем не возникает. В мозгах, я имею в виду… Но сегодня, когда Нами-тян стала отнекиваться, я вдруг тоже ее попросил. Это очень на меня не похоже.
— А я думала, вы просто меня выручали, разве нет?
— Ну, не знаю. Думай что хочешь, мне все равно… И вообще, я передумал. Вот тебе новый приказ начальства. Ступай-ка ты, милая, домой.
Она собралась что-то сказать, но я перебил:
— Вот и про бутик на Ногидзаке ты на ходу сочинила, верно же?
— М-да… Шестое чувство у вас что надо, шеф.
— Да какое к черту шестое? Тут и ребенок догадается. Хочешь врать убедительно — иди в ногу со временем. Двадцать первый век на носу! Цифру от аналога на глаз не отличить, а ты мне про бутики.
— Поняла, — слабо улыбнулась она в полумраке. — Учту, когда снова соврать захочется… В общем, если я вам больше не нужна, — ухожу. Но с одним условием.
— Знаю, знаю. Как только закончу с «Ёсинагой», пойду домой и лягу спать.
— Этого мало! До этого надо еще поесть как следует, а в постели укрыться двумя одеялами.
— Ладно. Уж постараюсь себя до могилы не довести. Высплюсь как полагается. Для ночных гостей сегодня, пожалуй, еще рановато.
Она покачала головой и поднялась с бордюра с довольно странным лицом.
— Ну, хорошо… Хотите, напоследок расскажу свое впечатление?
— Впечатление?
— Какой бы вы жизнью раньше ни жили, шеф, — лучшего начальства, чем вы, у меня не было никогда. И наверно, не будет. Если, конечно, не считать вашей манеры общаться… Вот такое впечатление.