Страница:
Я посмотрел на часы. Одиннадцать. Похоже, от обеда придется отказаться.
— Думаю, часика за три.
— Ну, тогда ближе к вечеру я попробую выйти на профессора Ёду. Назначу встречу на сегодня, самое позднее — на завтра…
Я не удержался и тяжело вздохнул. Похоже, Санада ни за что не хотел выпускать вожжи из рук. Опять эта проклятая борьба кланов. Насколько я помню, Санаду назначили начальником сразу после того, как Исидзаки стал президентом…
— Хорошо, — кивнул я. — Лишь бы он не был занят. Только звоните ему не раньше, чем я закончу.
— Ладно, — кивнул он и взял с моего стола визитку и карту. — Эй, Охара! Сделай-ка для меня копии…
Охара надула губки и вопросительно посмотрела на меня. Я молча кивнул. Едва заметно покачав головой, она отправилась выполнять поручение.
Завладев ксерокопиями, Санада продолжил командовать:
— Ну что ж, займись делом. А с Ёдой я потом сам договорюсь. Еще за матерью малыша, этой Саэки, придется побегать с утра… Попробую вычислить ее телефон по справочной. Не найдут — пойду прямо по адресу.
— Я сообщу, когда закончу, — напомнил я лишний раз. — Прошу вас, до тех пор никуда не звоните.
— Да понял, понял…
Когда Санада отошел, Охара скривила рот:
— Чего это он? То помощи не дождешься, а то в каждой бочке затычка.
— Горит на работе… Похвальное трудолюбие, ты не находишь? В общем, я запираюсь в переговорной. А твое задание на этом кончается, спасибо.
— А разве с монтажом помогать не нужно? Не знаю, конечно, что там за сценарий…
— Ничего не нужно. Если честно, я понятия не имею, как пленку в цифру перегонять… Да и того, что ты принесла, все равно для монтажа недостаточно.
От удивления она раскрыла рот. Слишком глупое выражение для такого симпатичного личика.
— Но зачем же вы их заказывали?
— Так… Выяснить кое-что.
Оставив ее стоять столбом, я направился в переговорную. Запирая дверь изнутри, ощутил прилив слабости. Похоже, и правда жар. Закончу — пойду в медпункт, решил я и вставил кассету в камеру.
Час спустя я снял трубку телефона и набрал номер.
— Приемная президента, — сказали в трубке.
Если уж рассуждать о сокращении штатов, то голос Нисимуры мог бы заменить любой робот. Без малейшего ущерба для производственных показателей.
— Это Хориэ из рекламного, — сказал я. — Господина президента, пожалуйста.
Пока меня соединяли, заболела голова. Знобило уже сильнее.
— Исидзаки слушает, — услышал я наконец. И без приветствий рубанул напрямую:
— При выполнении вашего задания возник ферс-мажор. Поэтому я решил доложить вам лично.
— Форс-мажор? Что именно?
— Если ролик с этим видео выпустить в эфир, возникнут проблемы не только с «Антиком». Это может привести к развалу компании в целом. Вероятность почти сто процентов.
Голос Исидзаки вдруг понизился до полушепота:
— Немедленно поднимайся ко мне. Один.
Место его секретарши пустовало. Я постучал.
— Входи, — послышалось из-за двери.
Как и в прошлый раз, Исидзаки сидел на диване и спокойно смотрел на меня. Я выразительно покосился на охранную камеру под потолком.
— А что… Госпожа Нисимура уже ушла?
— Отослал ее по делам. Придет через час, не раньше. Успеем поговорить.
Он указал на диван, и я присел рядом.
— Ну, что у тебя там за конец света? Рассказывай по порядку.
Я полез в карман и вытащил три кассеты. Одна из них — та, что оставил мне он. Я покосился на стол. Камера так и стояла там, не тронутая с моего прошлого визита.
— Могу я воспользоваться вашей камерой?
Он кивнул. Я встал, подошел к столу и взял в руки видеокамеру. Несколько царапин на корпусе говорили о ее почтенном возрасте.
— Я смотрю, эта «Айва» многое повидала. Давно купили?
— Года три назад, наверное. Эта у меня уже вторая. Только купил, как тут же цифровые появились! Сейчас, конечно, такими уже никто не снимает. Ну а мне она уже как родная…
— Первые цифровые видеокамеры появились в продаже в сентябре девяносто пятого. Два с половиной года назад. А цифровая «Айва» появилась еще через полгода. Я только что проверил по интернету.
— И что ты хочешь сказать?
— Сегодня вы ни в каком магазине аналоговой видеокамеры уже не найдете. Их производство, похоже, вообще прекращено. Однако такими камерами, как у вас, еще пользуется для домашней съемки довольно много народу. Примерно половина любителей еще снимает на пленку. Нынешний, девяносто восьмой год, наверно, войдет в историю как переходный…
— И что из этого?
— Эту запись вы делали на чистой пленке?
— На чистой? В смысле — на новой? Да, конечно. Я никогда не пишу поверх записанного.
— Понятно, — кивнул я. — Тогда позвольте вам кое-что показать… После того как вы показали мне эту запись, во мне тоже проснулся видеолюбитель. И я решил снять кое-что сам. Такой же камерой, как у вас, на такую же пленку. И просмотрел на таком же телевизоре.
Слегка удивившись, Исидзаки кивнул. Я зарядил в его камеру шестидесятиминутную «Pure Eight» и нажал на «пуск».
По экрану побежала картинка. Пейзаж, который я только что снял из окна переговорной. Силуэты небоскребов в дымке дождя. Ливень, затапливающий сердце огромного города. Водяное облако окутало Синдзюку. Один из центральных столпов японской экономики грустно уходил под воду. Настоящий портрет сегодняшнего дня. С минуту мы глядели на это, не говоря ни слова.
Я нажал на «стоп» и перемотал пленку.
— Хм-м, — иронично улыбнулся Исидзаки. — Несколько монотонно. Скажем так, до шедевра еще далеко.
— Совершенно согласен. А теперь посмотрим то же самое, снятое в цифре.
Я взял цифровую камеру, вставил в нее кассету. Переключил шнур и нажал на «пуск». Все тот же дождь. Над тем же городом, в той же печали. Никакого звука в динамиках. Запись бесшумная, как и сам этот ливень.
Когда я нажал на «стоп», Исидзаки терпеливо улыбнулся:
— Я смотрю, ты любишь разглядывать большие дома под дождем…
Я покачал головой:
— Да нет, не сказал бы.
— Зачем же ты мне это показываешь?
— А вы ничего не заметили?
— Заметил. Действительно, цифровая запись и резче, и как-то… свежее, что ли. Пожалуй, мне стоило перейти на цифру пораньше. Давно об этом подумывал.
— Если бы вы перешли пораньше, вы бы заметили еще одно отличие.
— Еще одно? Я кивнул:
— Да. И довольно заметное. Оно длится всего одну секунду. Но у цифры и у аналога эта секунда проходит совершенно по-разному.
Я снова подключил к монитору камеру Исидзаки. Вставил пленку, нажал на «пуск» — и тут же остановил. Пейзаж на экране застыл. Нити дождя превратились в сплошные линии.
— Замечаете?
Исидзаки покачал головой. Я опять поменял камеру и проделал ту же операцию.
— Ах, вот ты о чем… — проворчал Исидзаки на этот раз.
— Именно, — кивнул я. — В случае с пленкой за мгновенье до старта появляется белая рябь, нечто вроде песчаной бури. Как в телевизоре среди ночи, когда уже ничего не показывают. Эта рябь длится совсем недолго — две или три десятых секунды. Образуется она в тот самый момент, когда пленка прижимается к линзе. В случае же с цифрой свет распознается в пикселях, и никакой ряби не возникает. У аналога этот момент настолько короткий, что обычные потребители его просто не замечают. Даже среди операторов, выполняющих рутинную съемку, мало кто задумывается об этом. И лишь те, кто на монтаже собаку съел, знают, в чем дело.
Исидзаки смотрел на меня и молчал. Я продолжил:
— Между тем у отснятого вами изображения эта «белая рябь» отсутствует. Только что вы сами это увидели. Показать еще раз?
Ничего не ответив, он покачал головой. И тогда я закончил:
— В таком случае подводим итоги. Это видео было снято цифровой камерой, а потом переписано на пленку. Иначе говоря — изображение смонтировано на компьютере. Компьютерная графика — вот что это такое.
Исидзаки глубоко вздохнул. Из его голоса исчезла уверенность:
— Здорово ты все подмечаешь…
— Я же говорил вам утром. Когда я вернулся в рекламу, перемены в этом бизнесе были слишком разительны. Пришлось кое-чему подучиться. В том числе и цифровым технологиям.
— Хорошо же ты «подучился», если такие мелочи замечаешь. Я об этом даже не подозревал…
— Честно говоря, эти мелочи я заметил тоже не случайно. Дело в том, что на этой записи слишком реальная картинка. Скорость компьютерного изображения — тридцать кадров в секунду. И хотя в обычных сценах разницу между цифрой и пленкой не заметит даже профессионал, в таких кадрах, как полет человека в воздухе, резкая смена действия и прочие редкие события, эта разница все же видна. Если честно, я сперва тоже засомневался. Может, ничего бы и не сказал вам, если бы не эта визитка.
— Визитка?
— Так точно. Вы сказали, что обменялись с профессором Ёдой визитками. Но позвольте — кто же носит с собой визитные карточки на прогулке вокруг дома или бегая по утрам? Не говоря уж о том, что господин Ёда был в спортивном костюме. Даже на экране видно — никаких карманов у него не было. Я дважды это проверил. И тем не менее визитка, которую вы мне дали, — абсолютно чистая, без единой помятости или складочки…
Исидзаки молча смотрел на меня. Абсолютно бесстрастно. Делать было нечего, и я снова заговорил:
— Разумеется, смонтировать запись так, чтобы сымитировать в цифре эту аналоговую рябь, совсем несложно. Но в вашем случае этим занимался специалист молодой, которого сразу обучали только цифровым технологиям. О слабостях аналоговой записи он был просто не в курсе. Логично?
Взгляд Исидзаки устремился куда-то поверх меня. В кабинете не осталось ничего, кроме густой тишины, которая наконец разрешилась очередным глубоким вздохом. При этом лицо его изменилось. Он едва заметно улыбался. С каким-то странным облегчением. По крайней мере, мне так показалось.
— Да, — сказал он, — теперь я могу собой гордиться.
— В каком смысле?
— Я все-таки неплохо разбираюсь в людях. Человек, которого я нанял на работу двадцать лет назад, оказался гением.
— Кем?
Улыбка на его лице стала шире. Уголки губ чуть задрожали, расползаясь в стороны.
Насмотревшись на эти метаморфозы, я спросил:
— Итак. Что вы будете делать? Компьютерная графика — революционный метод обработки изображения. В наши дни без нее не выживут ни кино, ни реклама. Вы же предлагаете рекламу наших напитков на основе подделки. Реклама на основе этого видео — один из вариантов технического мошенничества. Если его разоблачат, пострадает не только рекламируемый продукт. Встанет вопрос о доверии ко всей компании в целом. А однажды подорванное доверие восстановить практически невозможно. Иначе говоря, такой ролик ставит под угрозу выживание «Напитков Тайкэй».
Улыбка не исчезла с его губ, когда он спросил:
— А если бы я предложил тебе поучаствовать в таком мошенничестве?
— Я бы отказался. А если бы вы стали выкручивать мне руки — сообщил бы об этом всем своим знакомым на телевидении.
— Толково, — ответил он спокойно. — Тогда мы немедленно останавливаем производство этого ролика.
— Хорошо. В таком случае прошу вас лично сообщить об этом господину Санаде.
— Нет проблем…
Я глубоко вздохнул. И только тут заметил, что стою столбом посреди кабинета. Меня снова мутило.
— На этом, если позволите, я откланяюсь.
— Погоди.
— Что-то еще?
Исидзаки посмотрел на меня с подозрением:
— А почему ты ничего не спрашиваешь? Ты собирался изготавливать рекламу под моим началом. Неужели ты ничего не хотел спросить? Или у тебя не было никаких сомнений?
— Я — человек, который через две недели отсюда исчезнет. Ваш приказ об отмене ролика я воспринимаю как сигнал о том, что весь наш разговор уходит в прошлое. А копаться в прошлом не в моих интересах.
Оставив на столе лишь его кассету, я собрал остальные пленки. Он молча следил за мной. Я сложил вещи в кофр и повернулся к выходу. В нависшей паузе он тихо сказал:
— Ну что ж… Спасибо тебе за все.
Я посмотрел ему прямо в глаза. Сегодня я уже слышал эти слова. Накануне моего увольнения он благодарил меня во второй раз. И говорил при этом не как президент, но как усталый старик. Словно душа его уже готова отмучиться. Я вспомнил его голос сегодня утром: «Эти кадры — мой стыд». Может, он имел в виду совсем не то, что мне показалось? В торжественном спокойствии его лица я вдруг прочел глубокую скорбь. По крайней мере, мне так почудилось.
Молча поклонившись, я вышел. И отправился в медпункт.
6
— Думаю, часика за три.
— Ну, тогда ближе к вечеру я попробую выйти на профессора Ёду. Назначу встречу на сегодня, самое позднее — на завтра…
Я не удержался и тяжело вздохнул. Похоже, Санада ни за что не хотел выпускать вожжи из рук. Опять эта проклятая борьба кланов. Насколько я помню, Санаду назначили начальником сразу после того, как Исидзаки стал президентом…
— Хорошо, — кивнул я. — Лишь бы он не был занят. Только звоните ему не раньше, чем я закончу.
— Ладно, — кивнул он и взял с моего стола визитку и карту. — Эй, Охара! Сделай-ка для меня копии…
Охара надула губки и вопросительно посмотрела на меня. Я молча кивнул. Едва заметно покачав головой, она отправилась выполнять поручение.
Завладев ксерокопиями, Санада продолжил командовать:
— Ну что ж, займись делом. А с Ёдой я потом сам договорюсь. Еще за матерью малыша, этой Саэки, придется побегать с утра… Попробую вычислить ее телефон по справочной. Не найдут — пойду прямо по адресу.
— Я сообщу, когда закончу, — напомнил я лишний раз. — Прошу вас, до тех пор никуда не звоните.
— Да понял, понял…
Когда Санада отошел, Охара скривила рот:
— Чего это он? То помощи не дождешься, а то в каждой бочке затычка.
— Горит на работе… Похвальное трудолюбие, ты не находишь? В общем, я запираюсь в переговорной. А твое задание на этом кончается, спасибо.
— А разве с монтажом помогать не нужно? Не знаю, конечно, что там за сценарий…
— Ничего не нужно. Если честно, я понятия не имею, как пленку в цифру перегонять… Да и того, что ты принесла, все равно для монтажа недостаточно.
От удивления она раскрыла рот. Слишком глупое выражение для такого симпатичного личика.
— Но зачем же вы их заказывали?
— Так… Выяснить кое-что.
Оставив ее стоять столбом, я направился в переговорную. Запирая дверь изнутри, ощутил прилив слабости. Похоже, и правда жар. Закончу — пойду в медпункт, решил я и вставил кассету в камеру.
Час спустя я снял трубку телефона и набрал номер.
— Приемная президента, — сказали в трубке.
Если уж рассуждать о сокращении штатов, то голос Нисимуры мог бы заменить любой робот. Без малейшего ущерба для производственных показателей.
— Это Хориэ из рекламного, — сказал я. — Господина президента, пожалуйста.
Пока меня соединяли, заболела голова. Знобило уже сильнее.
— Исидзаки слушает, — услышал я наконец. И без приветствий рубанул напрямую:
— При выполнении вашего задания возник ферс-мажор. Поэтому я решил доложить вам лично.
— Форс-мажор? Что именно?
— Если ролик с этим видео выпустить в эфир, возникнут проблемы не только с «Антиком». Это может привести к развалу компании в целом. Вероятность почти сто процентов.
Голос Исидзаки вдруг понизился до полушепота:
— Немедленно поднимайся ко мне. Один.
Место его секретарши пустовало. Я постучал.
— Входи, — послышалось из-за двери.
Как и в прошлый раз, Исидзаки сидел на диване и спокойно смотрел на меня. Я выразительно покосился на охранную камеру под потолком.
— А что… Госпожа Нисимура уже ушла?
— Отослал ее по делам. Придет через час, не раньше. Успеем поговорить.
Он указал на диван, и я присел рядом.
— Ну, что у тебя там за конец света? Рассказывай по порядку.
Я полез в карман и вытащил три кассеты. Одна из них — та, что оставил мне он. Я покосился на стол. Камера так и стояла там, не тронутая с моего прошлого визита.
— Могу я воспользоваться вашей камерой?
Он кивнул. Я встал, подошел к столу и взял в руки видеокамеру. Несколько царапин на корпусе говорили о ее почтенном возрасте.
— Я смотрю, эта «Айва» многое повидала. Давно купили?
— Года три назад, наверное. Эта у меня уже вторая. Только купил, как тут же цифровые появились! Сейчас, конечно, такими уже никто не снимает. Ну а мне она уже как родная…
— Первые цифровые видеокамеры появились в продаже в сентябре девяносто пятого. Два с половиной года назад. А цифровая «Айва» появилась еще через полгода. Я только что проверил по интернету.
— И что ты хочешь сказать?
— Сегодня вы ни в каком магазине аналоговой видеокамеры уже не найдете. Их производство, похоже, вообще прекращено. Однако такими камерами, как у вас, еще пользуется для домашней съемки довольно много народу. Примерно половина любителей еще снимает на пленку. Нынешний, девяносто восьмой год, наверно, войдет в историю как переходный…
— И что из этого?
— Эту запись вы делали на чистой пленке?
— На чистой? В смысле — на новой? Да, конечно. Я никогда не пишу поверх записанного.
— Понятно, — кивнул я. — Тогда позвольте вам кое-что показать… После того как вы показали мне эту запись, во мне тоже проснулся видеолюбитель. И я решил снять кое-что сам. Такой же камерой, как у вас, на такую же пленку. И просмотрел на таком же телевизоре.
Слегка удивившись, Исидзаки кивнул. Я зарядил в его камеру шестидесятиминутную «Pure Eight» и нажал на «пуск».
По экрану побежала картинка. Пейзаж, который я только что снял из окна переговорной. Силуэты небоскребов в дымке дождя. Ливень, затапливающий сердце огромного города. Водяное облако окутало Синдзюку. Один из центральных столпов японской экономики грустно уходил под воду. Настоящий портрет сегодняшнего дня. С минуту мы глядели на это, не говоря ни слова.
Я нажал на «стоп» и перемотал пленку.
— Хм-м, — иронично улыбнулся Исидзаки. — Несколько монотонно. Скажем так, до шедевра еще далеко.
— Совершенно согласен. А теперь посмотрим то же самое, снятое в цифре.
Я взял цифровую камеру, вставил в нее кассету. Переключил шнур и нажал на «пуск». Все тот же дождь. Над тем же городом, в той же печали. Никакого звука в динамиках. Запись бесшумная, как и сам этот ливень.
Когда я нажал на «стоп», Исидзаки терпеливо улыбнулся:
— Я смотрю, ты любишь разглядывать большие дома под дождем…
Я покачал головой:
— Да нет, не сказал бы.
— Зачем же ты мне это показываешь?
— А вы ничего не заметили?
— Заметил. Действительно, цифровая запись и резче, и как-то… свежее, что ли. Пожалуй, мне стоило перейти на цифру пораньше. Давно об этом подумывал.
— Если бы вы перешли пораньше, вы бы заметили еще одно отличие.
— Еще одно? Я кивнул:
— Да. И довольно заметное. Оно длится всего одну секунду. Но у цифры и у аналога эта секунда проходит совершенно по-разному.
Я снова подключил к монитору камеру Исидзаки. Вставил пленку, нажал на «пуск» — и тут же остановил. Пейзаж на экране застыл. Нити дождя превратились в сплошные линии.
— Замечаете?
Исидзаки покачал головой. Я опять поменял камеру и проделал ту же операцию.
— Ах, вот ты о чем… — проворчал Исидзаки на этот раз.
— Именно, — кивнул я. — В случае с пленкой за мгновенье до старта появляется белая рябь, нечто вроде песчаной бури. Как в телевизоре среди ночи, когда уже ничего не показывают. Эта рябь длится совсем недолго — две или три десятых секунды. Образуется она в тот самый момент, когда пленка прижимается к линзе. В случае же с цифрой свет распознается в пикселях, и никакой ряби не возникает. У аналога этот момент настолько короткий, что обычные потребители его просто не замечают. Даже среди операторов, выполняющих рутинную съемку, мало кто задумывается об этом. И лишь те, кто на монтаже собаку съел, знают, в чем дело.
Исидзаки смотрел на меня и молчал. Я продолжил:
— Между тем у отснятого вами изображения эта «белая рябь» отсутствует. Только что вы сами это увидели. Показать еще раз?
Ничего не ответив, он покачал головой. И тогда я закончил:
— В таком случае подводим итоги. Это видео было снято цифровой камерой, а потом переписано на пленку. Иначе говоря — изображение смонтировано на компьютере. Компьютерная графика — вот что это такое.
Исидзаки глубоко вздохнул. Из его голоса исчезла уверенность:
— Здорово ты все подмечаешь…
— Я же говорил вам утром. Когда я вернулся в рекламу, перемены в этом бизнесе были слишком разительны. Пришлось кое-чему подучиться. В том числе и цифровым технологиям.
— Хорошо же ты «подучился», если такие мелочи замечаешь. Я об этом даже не подозревал…
— Честно говоря, эти мелочи я заметил тоже не случайно. Дело в том, что на этой записи слишком реальная картинка. Скорость компьютерного изображения — тридцать кадров в секунду. И хотя в обычных сценах разницу между цифрой и пленкой не заметит даже профессионал, в таких кадрах, как полет человека в воздухе, резкая смена действия и прочие редкие события, эта разница все же видна. Если честно, я сперва тоже засомневался. Может, ничего бы и не сказал вам, если бы не эта визитка.
— Визитка?
— Так точно. Вы сказали, что обменялись с профессором Ёдой визитками. Но позвольте — кто же носит с собой визитные карточки на прогулке вокруг дома или бегая по утрам? Не говоря уж о том, что господин Ёда был в спортивном костюме. Даже на экране видно — никаких карманов у него не было. Я дважды это проверил. И тем не менее визитка, которую вы мне дали, — абсолютно чистая, без единой помятости или складочки…
Исидзаки молча смотрел на меня. Абсолютно бесстрастно. Делать было нечего, и я снова заговорил:
— Разумеется, смонтировать запись так, чтобы сымитировать в цифре эту аналоговую рябь, совсем несложно. Но в вашем случае этим занимался специалист молодой, которого сразу обучали только цифровым технологиям. О слабостях аналоговой записи он был просто не в курсе. Логично?
Взгляд Исидзаки устремился куда-то поверх меня. В кабинете не осталось ничего, кроме густой тишины, которая наконец разрешилась очередным глубоким вздохом. При этом лицо его изменилось. Он едва заметно улыбался. С каким-то странным облегчением. По крайней мере, мне так показалось.
— Да, — сказал он, — теперь я могу собой гордиться.
— В каком смысле?
— Я все-таки неплохо разбираюсь в людях. Человек, которого я нанял на работу двадцать лет назад, оказался гением.
— Кем?
Улыбка на его лице стала шире. Уголки губ чуть задрожали, расползаясь в стороны.
Насмотревшись на эти метаморфозы, я спросил:
— Итак. Что вы будете делать? Компьютерная графика — революционный метод обработки изображения. В наши дни без нее не выживут ни кино, ни реклама. Вы же предлагаете рекламу наших напитков на основе подделки. Реклама на основе этого видео — один из вариантов технического мошенничества. Если его разоблачат, пострадает не только рекламируемый продукт. Встанет вопрос о доверии ко всей компании в целом. А однажды подорванное доверие восстановить практически невозможно. Иначе говоря, такой ролик ставит под угрозу выживание «Напитков Тайкэй».
Улыбка не исчезла с его губ, когда он спросил:
— А если бы я предложил тебе поучаствовать в таком мошенничестве?
— Я бы отказался. А если бы вы стали выкручивать мне руки — сообщил бы об этом всем своим знакомым на телевидении.
— Толково, — ответил он спокойно. — Тогда мы немедленно останавливаем производство этого ролика.
— Хорошо. В таком случае прошу вас лично сообщить об этом господину Санаде.
— Нет проблем…
Я глубоко вздохнул. И только тут заметил, что стою столбом посреди кабинета. Меня снова мутило.
— На этом, если позволите, я откланяюсь.
— Погоди.
— Что-то еще?
Исидзаки посмотрел на меня с подозрением:
— А почему ты ничего не спрашиваешь? Ты собирался изготавливать рекламу под моим началом. Неужели ты ничего не хотел спросить? Или у тебя не было никаких сомнений?
— Я — человек, который через две недели отсюда исчезнет. Ваш приказ об отмене ролика я воспринимаю как сигнал о том, что весь наш разговор уходит в прошлое. А копаться в прошлом не в моих интересах.
Оставив на столе лишь его кассету, я собрал остальные пленки. Он молча следил за мной. Я сложил вещи в кофр и повернулся к выходу. В нависшей паузе он тихо сказал:
— Ну что ж… Спасибо тебе за все.
Я посмотрел ему прямо в глаза. Сегодня я уже слышал эти слова. Накануне моего увольнения он благодарил меня во второй раз. И говорил при этом не как президент, но как усталый старик. Словно душа его уже готова отмучиться. Я вспомнил его голос сегодня утром: «Эти кадры — мой стыд». Может, он имел в виду совсем не то, что мне показалось? В торжественном спокойствии его лица я вдруг прочел глубокую скорбь. По крайней мере, мне так почудилось.
Молча поклонившись, я вышел. И отправился в медпункт.
6
Звонил не будильник.
Что же? Я открыл глаза и уперся взглядом в сумеречную стену. Взглянул на часы. Пять утра. Вчера я проснулся во столько же. Голова раскалывалась, мозги опять превратились в соевый творог. Как вчера на Роппонги. Единственное отличие — сегодня меня разбудил не дождь, а мобильник.
Трубка валялась рядом с кроватью. Я слушал ее трели и ждал, пока прояснится голова. События вчерашнего вечера вертелись в памяти бессвязными обрывками. Я вспомнил, как врач в медпункте взглянул на градусник и выпучил глаза:
— Сорок и три! Как вы еще на ногах стоите?! Немедленно домой и в постель!
И я решил последовать его совету. Вернулся в отдел и доложил Санаде о заключении врача. Президент Санаде уже позвонил. Как видно, ничего подробно не объяснял — дескать, ролик отменяется, и никаких деталей. Санада выглядел так, словно его укусила лиса. Охары на месте не было, и, когда я попросил передать ей, что заказ монтажной студии отменяется, его перекосило еще больше. Наверно, представил, в какую сумму это нам обойдется. И все же его ума хватило на то, чтобы не орать на человека с температурой за сорок. Моя болезнь меня спасла.
Что было дальше — я помнил крайне плохо.
Вернувшись к себе на Готанду, я откупорил бутылку виски. Это я еще помню. Потом навалился сои. Вязкий, как болото, он то отпускал, то накрывал меня снова. Кажется, я просыпался и снова пил. Возле кровати валялась пустая бутылка. Простыни взмокли от пота, хоть выжимай.
Наконец я взял трубку. Звонил Какисима.
— Хориэ? Срочно дуй на работу,
— Какого черта? — еле выдавил я. — Что там делать в такую рань?
— Президент Исидзаки скончался. Остатки сна улетучились.
«Не может быть!» — пронеслось в голове. Душа раскололась надвое: горечь с облегчением пополам. Я переложил трубку в другую руку.
— Когда?
— Вчера… Вернее, уже сегодня. Примерно в час ночи. Самоубийство.
— Самоубийство?!
— Детали потом расскажу, — деловито добавил он. — В полвосьмого — экстренное собрание совета директоров. В девять — официальное оповещение сотрудников, в одиннадцать — встреча Тадокоро с прессой. А до того я хочу собрать как можно больше информации о том, что случилось. Вчера Исидзаки вызывал тебя и Санаду. Ни цель этой встречи, ни содержание вашего разговора пока никому не известны.
— Ну еще бы, — сказал я.
— В общем, я у себя.
— Понял. Через полчаса буду.
Я вылез из постели. Голова разваливалась на куски. Температура упала, хотя и не понятно на сколько. Может, просто похмелье? Как бы там ни было, Какисиме сейчас хреновей, чем мне. Не знаю, когда он услышал эту новость, но похоже, этой ночью он не ложился. Судя по голосу в трубке, мне он звонил далеко не первому. Я наскоро напялил костюм и сунул в карман градусник, купленный вчера в аптеке.
На двадцатом этаже царила тихая паника. Двери зала для совещаний, из которого я звонил Охаре, были открыты. Пять или шесть директоров уже сидели внутри и с таинственным видом о чем-то шептались.
Я прошел мимо, сразу в кабинет Какисимы.
Дверь я открыл без стука. Какисима сидел за столом и глядел в монитор. Лицо его было серым от усталости.
— Ну вот… Газетчики уже в курсе, — проворчал он и глубоко вздохнул. — В срочных новостях уже написали. Сейчас набьются сюда как сельди в бочку. Не было печали.
— Откуда узнали-то? От полиции, что ли? Он покачал головой:
— Черт его знает… Ты, кстати, меня извини. Я тебе еще раз звонил, да ты уже ушел.
— Зачем?
— После тебя я звякнул Санаде. Он сказал, что у тебя температура за сорок. Прости, я не знал.
— Мне уже лучше. Не бери в голову.
В такси по дороге на работу я измерил температуру. Тридцать восемь с мелочью. Наверное, из-за того, что всю ночь потел.
— Значит, Санада тоже скоро притащится?
— Ага. Я уже обзвонил всех начальников отделов и выше. Когда все соберутся, проведем экстренное собрание. Тебя, конечно, можно было не дергать. По телефону бы обо всем договорились.
— Да все в порядке. Санада живет в Фунабаси, ему целый час добираться. Вот и расскажи пока, что случилось.
Какисима кивнул и, борясь с усталостью, начал рассказ.
Десять лет назад у Исидзаки умерла от какой-то болезни жена. С тех пор он жил втроем со старшим сыном и невесткой. Внуков у него не было. Вчера вечером около девяти он вернулся домой в Хироо. Не слишком поздно, не слишком рано. Как всегда, принял ванну и около полуночи закрылся в своем кабинете.
Сын Исидзаки работал архитектором в компании «Строительство Нидзё». Вчера вечером он взял работу на дом и не спал допоздна. Возвращаясь из туалета мимо кабинета отца, вдруг заметил, как из-под двери выбивается свет. Шел уже второй час ночи. Обычно в это время отец уже слал. Сын постучал, но никто не ответил. Тогда он открыл дверь. И увидел тело отца, висевшее в центре комнаты.
Тут же позвонили в «119»[16]. Примчалась «скорая», но жизнь Исидзаки уже оборвалась. Врач попытался сделать массаж сердца, но тело было уже холодным.
Затем пришел участковый, узнавший о произошедшем от службы спасения.
На рабочем столе Исидзаки нашли два конверта. Один адресован сыну, другой — гендиректору «Напитков Тайкэй».
— Исидзаки повесился?! Какисима кивнул:
— На электрическом шнуре. Закрепил его на крюке для люстры. Как только врач засвидетельствовал факт смерти, сын позвонил руководству компании. Гендиректору в том числе. Тадокоро тут же сообщил мне, и я выехал на место происшествия. Часа в два ночи. А под утро судмедэкспертиза подтвердила факт самоубийства.
— Погоди-погоди, — перебил его я. — Какая еще экспертиза?
Какисима недоуменно посмотрел на меня:
— Обычная, в институте Тоё… Скорее всего, тело уже привезли домой. Что-то не так?
— Ну конечно, — ответил я. — Ты что, думаешь, судмедэкспертиза производится после любой смерти? Ничего подобного! В тех случаях, когда подозрения в убийстве не возникает — смерть через повешение, пожар или ДТП, — достаточно официального вскрытия, которое подтверждает, что смерть была ненасильственной. Таким вскрытием занимается патологоанатом в обычном морге. А экспертизу поручают институтам, которых в Токио всего пять или шесть, лишь когда нужно установить причину смерти. То есть только в том случае, когда вероятность убийства достаточно велика…
— Откуда ты всего этого набрался?
— Ты забыл, где меня воспитывали?
Он взглянул на меня, помолчал и сменил тему:
— В общем, это самоубийство. Только что пришло подтверждение из полиции.
— Но зачем было привлекать судмедэкспертов? Тут что-то не так.
— Ну, тогда вот тебе еще одна деталь, — продолжал Какисима. — Районом Хироо, где жил Исидзаки, должны заниматься полицейские из округа Адзабу. Об этом мне участковый сказал. Тот же, что сообщил результаты экспертизы. Вот только в дом к Исидзаки чуть позже заявился еще и человек из Второго отдела полицейского департамента. Об этом болтали полицейские из Адзабу. А я краем уха подслушал.
— Хм-м… — протянул я. — Второй отдел? «Интеллектуальные преступления и финансовые махинации»?
— Похоже на то. Если об этом разнюхают газетчики, скандала не избежать.
— У тебя есть какие-то догадки?
— Может, и есть, но я не уверен. Пока ничего сказать не могу. Хотя бы из уважения к покойнику. Так или иначе, факт самоубийства уже доказан. Да и предсмертные письма это подтверждают окончательно.
— Ты знаешь, что в этих письмах? Он кивнул:
— Мне показывал гендиректор. «Всю вину за кризис в компании я беру на себя. Прошу разобраться с последствиями». И подпись.
— И больше ничего?
— Ни словечка. Письмо сыну он мне тоже дал посмотреть. Там все еще короче. «Прости за доставленное беспокойство. Счастья вам с Киёко». Киёко — это невестка. Обе подписи подлинные, подозрения не вызывают. По словам сына, Исидзаки, вернувшись с работы, вел себя совершенно обычно. Да и полиция не сомневается в самоубийстве. Сын также сказал, что старик страдал легкой формой депрессивного психоза — об этом я сам впервые услышал — и время от времени наведывался к врачу. В тот самый институт Тоё, где проводилась экспертиза.
— Хм-м… — снова промычал я.
— Я же попросил тебя приехать в такую рань, чтобы ты рассказал о том, что случилось вчера. Конечно, я мог бы спросить и Санаду, но мне показалось, он знает не все. Вчера после обеда ты звонил президенту, не так ли? Нисимура, его секретарша, обмолвилась об этом по телефону.
Я мысленно усмехнулся. Какисима в своем репертуаре. Даже из Нисимуры вытянул все, что мог.
— Ну, давай по порядку, — сказал я. — Утром президент говорил с нами о новом ролике.
— Новом ролике?
Скрывать смысла не было. Так или иначе, Санада выболтает все, что знает. Я рассказал о том, как президент отреагировал на мое увольнение. О видеозаписи. О том, что мы увидели на экране. Наконец — о приказе Исидзаки: изготовить тест-версию нового ролика «Антика». Чем дольше я говорил, тем больше лицо Какисимы вытягивалось от удивления. Хотя расскажи ему это Санада, он бы удивился ничуть не меньше.
Я продолжал. Но уже осторожнее. С самого начала я решил рассказать ему только о первой беседе с Исидзаки. О нашем втором разговоре никто не знал. Как и том, что я вообще к нему поднимался. Ни Санада, ни даже Нисимура, которую президент отослал по каким-то делам.
«Спасибо тебе за все…» Тихий голос до сих пор звучал у меня в ушах. И не случайно. После всего, что произошло, мрачное, неотвязное подозрение терзало мне душу. А что, если именно я каким-то образом повлиял на его роковое решение?
— Вернувшись от президента, я просмотрел эту запись несколько раз. Все хорошенько обдумал — и снова поднялся к нему… Прости, что сам себя хвалю, но рейтинг нынешней рекламы «Антика» довольно высок. Я действительно думаю, что в ближайшее время стоит крутить только ее и не дразнить судьбу. Конечно, этот новый видеоряд мог бы вызвать довольно бурную реакцию. Но, скорее всего, ненадолго. И если думать о стабильности имиджа, то в интересах компании лучше всего ничего не менять. Так я и посоветовал президенту… Он, похоже, со мной согласился. И в итоге отменил свой приказ. А я вернул ему пленку.
— С ума сойти… — сказал Какисима. — Что, эти любительские кадры и правда настолько сильные?
— Правда, — только и сказал я.
— На самом деле с этим профессором Ёдой я однажды встречался. Никогда бы не подумал, что он такой отчаянный смельчак…
— Встречался?
— Ну, не совсем. Слушал как-то его лекцию на конференции старших менеджеров. А потом обменялся визитками на вечернем банкете. Вряд ли он меня помнит. Но в моей памяти он остался как человек большого ума.
— Ну-ну… — сказал я. — Так или иначе, пока об этой записи лучше никому не рассказывать.
— Это еще почему?
— «Эти кадры — мой стыд». Так он сказал.
Какисима удивился. Я объяснил. Дескать, все было снято чересчур хладнокровно. Настолько, что сам Исидзаки этого устыдился. Но все же он решил изготовить ролик и показать эти кадры широкой публике. Такому парадоксу я и сам удивился. И своего удивления не скрыл. Ни вчера утром от президента, ни теперь от Какисимы.
— Да, действительно… — задумчиво кивнул Какисима. — Такая дилемма частенько встает перед совестливыми операторами.
— Вот почему об этом лучше не рассказывать никому, включая Санаду. Пусть это останется между нами. Даже гендиректору, пожалуй, не стоит этого знать. Считай, что я лично тебя прошу.
— Да, конечно, я понимаю. Тема закрытая, но… скрывать это даже от генерального?
— Исидзаки сказал, что эти кадры — его стыд. Зачем бесчестить память мертвого самурая? Сам говоришь: о каких-то вещах ты не мог бы никому рассказать… Вот и давай уважать покойника.
Какисима помолчал, затем как будто согласился:
— Ладно… Будь по-твоему. Генеральному я не скажу. А если ситуация потребует — заранее с тобой посоветуюсь.
Я вздохнул.
— А кстати, что с его кабинетом?
— Сам собираюсь взглянуть, когда Нисимура придет. Запасной ключ только у нее. Сперва думал поискать там какие-нибудь мотивы его самоубийства. Но теперь придется проверить, не осталось ли там этой чертовой пленки…
— Боюсь, никаких мотивов этого самоубийства ты там не найдешь.
— Наверное, ты прав. Но мало ли что.
И тут в кабинет вошла Нисимура. Бледная как полотно.
— Извините, что долго…
Я впервые задумался о ее возрасте. Похоже, ей не было и сорока. Ее голос, обычно такой механический, теперь дрожал.
— Простите, что так рано вас потревожил, — ответил ей Какисима.
— Ну что вы, — всхлипнула Нисимура. — Но зачем же он?.. Да еще так внезапно…
Какисима в двух словах рассказал ей, что произошло. Затем добавил:
— Я хотел бы осмотреть его кабинет. Вы мне откроете?
Что же? Я открыл глаза и уперся взглядом в сумеречную стену. Взглянул на часы. Пять утра. Вчера я проснулся во столько же. Голова раскалывалась, мозги опять превратились в соевый творог. Как вчера на Роппонги. Единственное отличие — сегодня меня разбудил не дождь, а мобильник.
Трубка валялась рядом с кроватью. Я слушал ее трели и ждал, пока прояснится голова. События вчерашнего вечера вертелись в памяти бессвязными обрывками. Я вспомнил, как врач в медпункте взглянул на градусник и выпучил глаза:
— Сорок и три! Как вы еще на ногах стоите?! Немедленно домой и в постель!
И я решил последовать его совету. Вернулся в отдел и доложил Санаде о заключении врача. Президент Санаде уже позвонил. Как видно, ничего подробно не объяснял — дескать, ролик отменяется, и никаких деталей. Санада выглядел так, словно его укусила лиса. Охары на месте не было, и, когда я попросил передать ей, что заказ монтажной студии отменяется, его перекосило еще больше. Наверно, представил, в какую сумму это нам обойдется. И все же его ума хватило на то, чтобы не орать на человека с температурой за сорок. Моя болезнь меня спасла.
Что было дальше — я помнил крайне плохо.
Вернувшись к себе на Готанду, я откупорил бутылку виски. Это я еще помню. Потом навалился сои. Вязкий, как болото, он то отпускал, то накрывал меня снова. Кажется, я просыпался и снова пил. Возле кровати валялась пустая бутылка. Простыни взмокли от пота, хоть выжимай.
Наконец я взял трубку. Звонил Какисима.
— Хориэ? Срочно дуй на работу,
— Какого черта? — еле выдавил я. — Что там делать в такую рань?
— Президент Исидзаки скончался. Остатки сна улетучились.
«Не может быть!» — пронеслось в голове. Душа раскололась надвое: горечь с облегчением пополам. Я переложил трубку в другую руку.
— Когда?
— Вчера… Вернее, уже сегодня. Примерно в час ночи. Самоубийство.
— Самоубийство?!
— Детали потом расскажу, — деловито добавил он. — В полвосьмого — экстренное собрание совета директоров. В девять — официальное оповещение сотрудников, в одиннадцать — встреча Тадокоро с прессой. А до того я хочу собрать как можно больше информации о том, что случилось. Вчера Исидзаки вызывал тебя и Санаду. Ни цель этой встречи, ни содержание вашего разговора пока никому не известны.
— Ну еще бы, — сказал я.
— В общем, я у себя.
— Понял. Через полчаса буду.
Я вылез из постели. Голова разваливалась на куски. Температура упала, хотя и не понятно на сколько. Может, просто похмелье? Как бы там ни было, Какисиме сейчас хреновей, чем мне. Не знаю, когда он услышал эту новость, но похоже, этой ночью он не ложился. Судя по голосу в трубке, мне он звонил далеко не первому. Я наскоро напялил костюм и сунул в карман градусник, купленный вчера в аптеке.
На двадцатом этаже царила тихая паника. Двери зала для совещаний, из которого я звонил Охаре, были открыты. Пять или шесть директоров уже сидели внутри и с таинственным видом о чем-то шептались.
Я прошел мимо, сразу в кабинет Какисимы.
Дверь я открыл без стука. Какисима сидел за столом и глядел в монитор. Лицо его было серым от усталости.
— Ну вот… Газетчики уже в курсе, — проворчал он и глубоко вздохнул. — В срочных новостях уже написали. Сейчас набьются сюда как сельди в бочку. Не было печали.
— Откуда узнали-то? От полиции, что ли? Он покачал головой:
— Черт его знает… Ты, кстати, меня извини. Я тебе еще раз звонил, да ты уже ушел.
— Зачем?
— После тебя я звякнул Санаде. Он сказал, что у тебя температура за сорок. Прости, я не знал.
— Мне уже лучше. Не бери в голову.
В такси по дороге на работу я измерил температуру. Тридцать восемь с мелочью. Наверное, из-за того, что всю ночь потел.
— Значит, Санада тоже скоро притащится?
— Ага. Я уже обзвонил всех начальников отделов и выше. Когда все соберутся, проведем экстренное собрание. Тебя, конечно, можно было не дергать. По телефону бы обо всем договорились.
— Да все в порядке. Санада живет в Фунабаси, ему целый час добираться. Вот и расскажи пока, что случилось.
Какисима кивнул и, борясь с усталостью, начал рассказ.
Десять лет назад у Исидзаки умерла от какой-то болезни жена. С тех пор он жил втроем со старшим сыном и невесткой. Внуков у него не было. Вчера вечером около девяти он вернулся домой в Хироо. Не слишком поздно, не слишком рано. Как всегда, принял ванну и около полуночи закрылся в своем кабинете.
Сын Исидзаки работал архитектором в компании «Строительство Нидзё». Вчера вечером он взял работу на дом и не спал допоздна. Возвращаясь из туалета мимо кабинета отца, вдруг заметил, как из-под двери выбивается свет. Шел уже второй час ночи. Обычно в это время отец уже слал. Сын постучал, но никто не ответил. Тогда он открыл дверь. И увидел тело отца, висевшее в центре комнаты.
Тут же позвонили в «119»[16]. Примчалась «скорая», но жизнь Исидзаки уже оборвалась. Врач попытался сделать массаж сердца, но тело было уже холодным.
Затем пришел участковый, узнавший о произошедшем от службы спасения.
На рабочем столе Исидзаки нашли два конверта. Один адресован сыну, другой — гендиректору «Напитков Тайкэй».
— Исидзаки повесился?! Какисима кивнул:
— На электрическом шнуре. Закрепил его на крюке для люстры. Как только врач засвидетельствовал факт смерти, сын позвонил руководству компании. Гендиректору в том числе. Тадокоро тут же сообщил мне, и я выехал на место происшествия. Часа в два ночи. А под утро судмедэкспертиза подтвердила факт самоубийства.
— Погоди-погоди, — перебил его я. — Какая еще экспертиза?
Какисима недоуменно посмотрел на меня:
— Обычная, в институте Тоё… Скорее всего, тело уже привезли домой. Что-то не так?
— Ну конечно, — ответил я. — Ты что, думаешь, судмедэкспертиза производится после любой смерти? Ничего подобного! В тех случаях, когда подозрения в убийстве не возникает — смерть через повешение, пожар или ДТП, — достаточно официального вскрытия, которое подтверждает, что смерть была ненасильственной. Таким вскрытием занимается патологоанатом в обычном морге. А экспертизу поручают институтам, которых в Токио всего пять или шесть, лишь когда нужно установить причину смерти. То есть только в том случае, когда вероятность убийства достаточно велика…
— Откуда ты всего этого набрался?
— Ты забыл, где меня воспитывали?
Он взглянул на меня, помолчал и сменил тему:
— В общем, это самоубийство. Только что пришло подтверждение из полиции.
— Но зачем было привлекать судмедэкспертов? Тут что-то не так.
— Ну, тогда вот тебе еще одна деталь, — продолжал Какисима. — Районом Хироо, где жил Исидзаки, должны заниматься полицейские из округа Адзабу. Об этом мне участковый сказал. Тот же, что сообщил результаты экспертизы. Вот только в дом к Исидзаки чуть позже заявился еще и человек из Второго отдела полицейского департамента. Об этом болтали полицейские из Адзабу. А я краем уха подслушал.
— Хм-м… — протянул я. — Второй отдел? «Интеллектуальные преступления и финансовые махинации»?
— Похоже на то. Если об этом разнюхают газетчики, скандала не избежать.
— У тебя есть какие-то догадки?
— Может, и есть, но я не уверен. Пока ничего сказать не могу. Хотя бы из уважения к покойнику. Так или иначе, факт самоубийства уже доказан. Да и предсмертные письма это подтверждают окончательно.
— Ты знаешь, что в этих письмах? Он кивнул:
— Мне показывал гендиректор. «Всю вину за кризис в компании я беру на себя. Прошу разобраться с последствиями». И подпись.
— И больше ничего?
— Ни словечка. Письмо сыну он мне тоже дал посмотреть. Там все еще короче. «Прости за доставленное беспокойство. Счастья вам с Киёко». Киёко — это невестка. Обе подписи подлинные, подозрения не вызывают. По словам сына, Исидзаки, вернувшись с работы, вел себя совершенно обычно. Да и полиция не сомневается в самоубийстве. Сын также сказал, что старик страдал легкой формой депрессивного психоза — об этом я сам впервые услышал — и время от времени наведывался к врачу. В тот самый институт Тоё, где проводилась экспертиза.
— Хм-м… — снова промычал я.
— Я же попросил тебя приехать в такую рань, чтобы ты рассказал о том, что случилось вчера. Конечно, я мог бы спросить и Санаду, но мне показалось, он знает не все. Вчера после обеда ты звонил президенту, не так ли? Нисимура, его секретарша, обмолвилась об этом по телефону.
Я мысленно усмехнулся. Какисима в своем репертуаре. Даже из Нисимуры вытянул все, что мог.
— Ну, давай по порядку, — сказал я. — Утром президент говорил с нами о новом ролике.
— Новом ролике?
Скрывать смысла не было. Так или иначе, Санада выболтает все, что знает. Я рассказал о том, как президент отреагировал на мое увольнение. О видеозаписи. О том, что мы увидели на экране. Наконец — о приказе Исидзаки: изготовить тест-версию нового ролика «Антика». Чем дольше я говорил, тем больше лицо Какисимы вытягивалось от удивления. Хотя расскажи ему это Санада, он бы удивился ничуть не меньше.
Я продолжал. Но уже осторожнее. С самого начала я решил рассказать ему только о первой беседе с Исидзаки. О нашем втором разговоре никто не знал. Как и том, что я вообще к нему поднимался. Ни Санада, ни даже Нисимура, которую президент отослал по каким-то делам.
«Спасибо тебе за все…» Тихий голос до сих пор звучал у меня в ушах. И не случайно. После всего, что произошло, мрачное, неотвязное подозрение терзало мне душу. А что, если именно я каким-то образом повлиял на его роковое решение?
— Вернувшись от президента, я просмотрел эту запись несколько раз. Все хорошенько обдумал — и снова поднялся к нему… Прости, что сам себя хвалю, но рейтинг нынешней рекламы «Антика» довольно высок. Я действительно думаю, что в ближайшее время стоит крутить только ее и не дразнить судьбу. Конечно, этот новый видеоряд мог бы вызвать довольно бурную реакцию. Но, скорее всего, ненадолго. И если думать о стабильности имиджа, то в интересах компании лучше всего ничего не менять. Так я и посоветовал президенту… Он, похоже, со мной согласился. И в итоге отменил свой приказ. А я вернул ему пленку.
— С ума сойти… — сказал Какисима. — Что, эти любительские кадры и правда настолько сильные?
— Правда, — только и сказал я.
— На самом деле с этим профессором Ёдой я однажды встречался. Никогда бы не подумал, что он такой отчаянный смельчак…
— Встречался?
— Ну, не совсем. Слушал как-то его лекцию на конференции старших менеджеров. А потом обменялся визитками на вечернем банкете. Вряд ли он меня помнит. Но в моей памяти он остался как человек большого ума.
— Ну-ну… — сказал я. — Так или иначе, пока об этой записи лучше никому не рассказывать.
— Это еще почему?
— «Эти кадры — мой стыд». Так он сказал.
Какисима удивился. Я объяснил. Дескать, все было снято чересчур хладнокровно. Настолько, что сам Исидзаки этого устыдился. Но все же он решил изготовить ролик и показать эти кадры широкой публике. Такому парадоксу я и сам удивился. И своего удивления не скрыл. Ни вчера утром от президента, ни теперь от Какисимы.
— Да, действительно… — задумчиво кивнул Какисима. — Такая дилемма частенько встает перед совестливыми операторами.
— Вот почему об этом лучше не рассказывать никому, включая Санаду. Пусть это останется между нами. Даже гендиректору, пожалуй, не стоит этого знать. Считай, что я лично тебя прошу.
— Да, конечно, я понимаю. Тема закрытая, но… скрывать это даже от генерального?
— Исидзаки сказал, что эти кадры — его стыд. Зачем бесчестить память мертвого самурая? Сам говоришь: о каких-то вещах ты не мог бы никому рассказать… Вот и давай уважать покойника.
Какисима помолчал, затем как будто согласился:
— Ладно… Будь по-твоему. Генеральному я не скажу. А если ситуация потребует — заранее с тобой посоветуюсь.
Я вздохнул.
— А кстати, что с его кабинетом?
— Сам собираюсь взглянуть, когда Нисимура придет. Запасной ключ только у нее. Сперва думал поискать там какие-нибудь мотивы его самоубийства. Но теперь придется проверить, не осталось ли там этой чертовой пленки…
— Боюсь, никаких мотивов этого самоубийства ты там не найдешь.
— Наверное, ты прав. Но мало ли что.
И тут в кабинет вошла Нисимура. Бледная как полотно.
— Извините, что долго…
Я впервые задумался о ее возрасте. Похоже, ей не было и сорока. Ее голос, обычно такой механический, теперь дрожал.
— Простите, что так рано вас потревожил, — ответил ей Какисима.
— Ну что вы, — всхлипнула Нисимура. — Но зачем же он?.. Да еще так внезапно…
Какисима в двух словах рассказал ей, что произошло. Затем добавил:
— Я хотел бы осмотреть его кабинет. Вы мне откроете?