Страница:
Предположим некую совокупность слов и символов. Чтобы решить, образуют ли они грамматические общности типа фразы или логические общности типа пропозиции, необходимо и достаточно определить, по каким правилам они построены. «Пьер не ходил на карьер» образует фразу, а «Карьер не Пьер на ходил» не образует; «A+B=C+D» конституирует пропозицию, но «ADC+ = D» не конституирует. Только исследование элементов и их распределения по отношению к естественной или искусственной системе языка позволяет установить различие между тем, что является пропозицией, и тем, что ею не является, между тем, что является фразой, и беспорядочным нагромождением слов. Это исследование достаточно для того, чтобы определить, к какому типу грамматической структуры относится интересующая нас фраза (утвердительная фраза, фраза, построенная в прошедшем времени, фраза, содержащая или не содержащая именное подлежащее и т. д.) или какому типу пропозиций отвечает ряд рассматриваемых нами знаков (равнозначность между двумя суммами). В крайнем случае, можно анализировать фразу или пропозицию, которая определяется как «одна и только одна», без какой-либо другой, служащей ей контекстом, без единой совокупности фраз или связанных с ней пропозиций, — пусть даже в данных условиях они будут бесполезны и непригодны к использованию, это не помешает их признанию в своей единичности.
Несомненно, найдется несколько возражений. Например, такого рода: пропозиция может быть создана и индивидуализирована как таковая только при условии, что известна система аксиом, которым она подчинена; не образует она ли определение, правило, конвенцию письма ассоциированного поля, которое неотделимо от пропозиции (так же, как грамматические правила, скрыто находящиеся в произведении в компетенции субъекта, необходимы для того, чтобы можно было опознать фразу определенного типа)? Тем не менее, необходимо отметить, что эта совокупность — действительная и возможная — располагается на ином уровне, нежели пропозиция или фраза. Она основывается на своих элементах, их возможных последовательностях и распределениях. Она не связывает их друг с другом. Она предполагается посредством пропозиции. На это можно возразить, что большинство пропозиций (не тавтологических) не могут быть проверены исходя только из правил их построения и для того, чтобы решить, ложные они или истинные, необходимо применить референт; но, истинная или ложная, пропозиция всегда остается пропозицией, и вряд ли применение референта решает, пропозиция она или нет. Это верно и для фраз: в большинстве случаев они могут производить смысл только в контексте (хотя бы они и содержали деиктические элементы, отсылающие к конкретной ситуации или использовали местоимения первого и второго лица, обозначавшие говорящего субъекта и его собеседников, или применяли местоименные элементы и частицы, относящиеся к предыдущим фразам). Но то обстоятельство, что смысл не может быть завершен, не мешает фразе быть грамматически полной и автономной. Видимо, недостаточно хорошо известно, что «хочет сказать» совокупность слов типа «Это я вам скажу завтра»; во всяком случае, нельзя ни датировать этот завтрашний день, ни назвать собеседников, ни догадаться о том, что должно быть сказано. Это ничего более, кроме как обычная фраза, согласованная с правилами построения французского языка. Наконец, станут возражать, что без контекста сложно определить структуру фразы (фраза «Если он умер, я этого никогда не узнаю» может быть построена как «В том случае, если он умер, мне никогда не узнать об этом» или же «Мне никогда не сообщили бы о его смерти»). Но в данном случае речь идет о совершенно определенной двусмысленности, одновременные возможности которой можно перечислить и которая является частью собственно структуры фразы. В общем и целом, можно сказать, что фраза или пропозиция — даже изолированная, даже оторванная от естественного контекста, который ее проясняет, даже освобожденная и отделенная от всех элементов, с которыми скрыто или явственно она могла бы соотноситься, — всегда остается фразой или пропозицией, и всегда возможно опознать ее как таковую.
Однако функция высказывания не может выполняться во фразе или пропозиции в свободном состоянии демонстрируя тем самым, что она не является чистой и простой конструкцией предварительных элементов. Для того, чтобы появилось высказывание и речь коснулась высказывания недостаточно произнести или написать фразу в определенном отношении к полю объектов или к субъекту; необходимо еще включить ее в отношения со всем прилегающим полем. Или, скорее, — поскольку речь здесь идет не о дополнительных отношениях, которые сказываются в других отношениях, — нельзя произнести или написать фразу, нельзя привести ее к существованию высказывания, если не используется побочное пространство. Высказывание всегда имеет края, населенные другими высказываниями. Эти края отличаются от того, что обычно понимают под «контекстом» — действительным или словесным — то есть от совокупности элементов ситуации или речи, мотивирующих формулировку и тем самым определяющих смысл. Они отличаются от перечисленного постольку, поскольку делают его возможным: контекстуальное отношение между фразой и другими окружающими ее фразами различно в случае романа или, например, физического трактата; оно будет различаться между формулировкой и объективной средой, когда речь идет о разговоре или, например, о результатах опыта. Именно на основании более общего отношения между формулировками, на основании всей вербальной сети определяется действие контекста. Края не тождественны и различным текстам, различным фразам, которые субъект может представлять в уме, когда говорит; здесь они еще более беспорядочны, нежели данное психологическое окружение; до некоторой степени они определяют его, так как в соответствии с положением, статусом и ролью формулировки среди остальных, в соответствии с тем, что она вписывается в поле литературы или должна рассеяться как незначительный предмет, в соответствии с тем, что она является частью рассказа или руководит доказательством — способ присутствия других высказываний в сознании субъекта не будет одинаковым: используются разные уровни, разные формы лингвистического опыта, словесной памяти, упоминания уже сказанного. Психологический ореол формулировки управляется издали диспозициями поля высказываний.
Ассоциированное поде, которое производит из фразы и знакового ряда высказывания и позволяет им обладать определенным контекстом, частным репрезентативным содержанием, представляет собой сложную структуру.
Сначала оно образуется рядом других формулировок, внутри которых высказывание вписывается и формирует элемент (игра реплик, составляющих разговор, система доказательства, ограниченная предпосылка с одной стороны и требованиями — с другой, последовательность утверждений, конституирущих рассказ). Оно обращается также в совокупность формулировок, с которыми, скрыто иди явственно, соотносится высказывание либо для того, чтобы их повторить или изменить и приспособить, либо для того, чтобы противопоставить их друг Другу, либо для того, чтобы говорить о них в свою очередь. Не существует высказывания, которое бы так или иначе не вводило в ситуацию другие высказывания (ритуальные элементы в рассказе, уже утвержденные доказательством пропозиций, общепринятые фразы в разговоре). Более того, оно образуется совокупностью формулировок, последующей возможностью которых распоряжается высказывание и которые могут идти за ним в качестве следствия, естественного продолжения или возражения (порядок не открывает те же самые возможности высказывания, что пропозиции аксиоматики или начало рассказа). Наконец, оно образуется совокупностью формулировок, статус которых разделяет рассматриваемое высказывание, среди которых оно занимает место вне линейного порядка, с которых оно стирается или напротив будет оценено, сохранено, сакрализовано и представлено как возможный объект будущему дискурсу (высказывание неотделимо от статуса, который может получить в качестве «литературы» или как несущественное замечание, вполне достойное быть забытым, или как установленная навсегда научная истина, или как пророческие слова и т. д.). Во всяком случае, можно сказать, что последовательность лингвистических элементов является высказыванием лишь в том случае, если она помещена в поле высказываний, где и появляется в качестве единичного элемента.
Высказывание — не прямая проекция определенной ситуации на план речи или совокупности репрезентаций. Оно применяется не просто через субъект, который порождает некоторое число элементов и лингвистических правил. С самого начала, от своих истоков оно вырисовывается в поле высказывания, где у него есть место и статус, который предполагает для него возможные отношения с прошлым и открывает прогнозируемое будущее. Любое высказывание существует подобным частным образом: нет высказывания вообще, свободного, безразличного и независимого, но лишь высказывание, включенное в последовательность или совокупность, высказывание, играющее роль среди других, основывающееся на них и отличающееся от них; оно всегда включено в игру высказываний, в которой у него есть своя простая и незначительная, как ему и подобает, роль, тогда как грамматическое построение для своего осуществления нуждается в элементах и правилах и, в конечном счете, возможно представить себе язык (разумеется, искусственный), который использовал бы для своего построения и всех нужд только одну фразу. Впрочем, учитывая алфавит и правила построения формальной системы, можно полностью определить первую пропозицию этого языка, но она тоже не является высказыванием. Нет высказывания, которое не предполагало бы других высказываний, которое не имело бы вокруг себя поля сосуществований, эффектов и последовательностей, распределения функций и ролей.
Если и возможно говорить о высказывании, то постольку, поскольку фраза (или пропозиция) фигурируют в определенной точке, в определенном положении, в игре высказываний, которая его переполняет. На основании сосуществования высказываний, на автономном и описательном уровне выделяются грамматические отношения между фразами, логические отношения между пропозициями и металингвистические отношения между языком и речью-объектом, речью, определяющей свои правила, риторические отношения между группами (или элементами) фраз. Очевидно, мы вправе анализировать все эти отношения, не ставя во главу угла самое поде высказываний, то есть область сосуществования, где выполняется функция высказывания. Но они могут существовать и поддаются анализу постольку, поскольку эти фразы были «высказываниями»; другими словами, постольку, поскольку они проявляют себя в поле высказываний, которое позволяет им находиться в определенной последовательности или порядке, сосуществовать и играть роль по отношению друг к другу. Высказывание, едва ли будучи принципом индивидуализации означающих совокупностей (значащим «атомом», исходя из которого существует смысл) — это то, что располагает сигнификативные, или означающие, общности в пространстве, где они умножаются и накапливаются.
d) Наконец, для того, чтобы последовательность лингвистических элементов могла рассматриваться и анализироваться как высказывание, необходимо, чтобы она выполняла четвертое условие: она должна обладать материальным существованием. Возможно ли говорить о высказывании, если оно не произнесено вслух, если его нельзя увидеть, если оно не воплощено в ощущаемом элементе и не оставило следа — всего за несколько мгновений — в памяти или пространстве? Возможно ли говорить о высказывании как о фигуре идеальной и безмолвной? Высказывание всегда дано «через» материальную толщу, — даже если оно рассеяно, даже если оно приговорено (с явным трудом) исчезнуть. Да и не только высказывание нуждается в материальности, — она, в свою очередь, тоже не дана ему в дополнение, но в каком-то смысле его образует. Составленная из одних и тех же слов, наделенная одним и тем же смыслом, пребывающая в семантической и синтаксической тождественности, фраза не конституирует одно и то же высказывание, если она произнесена кем-либо в разговоре или напечатана в романе, если она была написана некогда, несколько веков тому назад, и если она вновь появляется теперь в устной формулировке. Координаты и материальный статус высказывания являются некоторыми из присущих характерных особенностей. Это более, чем очевидно. Наверное. Так как, едва вещам уделяют толику внимания, они становятся менее ясными, а проблемы умножаются.
Конечно, хотелось бы сказать, что если высказывание лишь отчасти характеризуется материальным статусом, и если его тождественность чувствительна к изменениям этого статуса, то это же свойство присуще фразам и пропозициям: материальность знаков действительно совсем не чужда грамматике и даже логике. Известны теоретические проблемы, которые ставит перед ней материальное постоянство используемых знаков (как определить тождественность символа через разные субстанции, в которые он может быть воплощен и видоизменен в допустимые для него формы? Как его опознать и убедиться, что он-тот же самый, если его нужно определять как «конкретное физическое тело»?). Так же хорошо известны проблемы, которые ставит перед ней самое понятие «последовательность символов» (что означает предшествовать и следовать? приходить «до» и «после»? в каком пространстве расположены эти понятия?). Несколько лучше известны отношения материальности языка — роль письменности и алфавита, то, что в письменном тексте и в разговоре, в газете и книге, в письме и на афише используется совершенно разный синтаксис и словарь; более того, существуют последовательности слов, которые образуют индивидуализированные ивполне приемлемые фразы, если они фигурируют в заголовках газеты, и которые тем не менее в разговоре никогда не могли бы считаться фразой, имеющей смысл. Однако материальность играет для высказывания намного более важную роль: она не просто принцип смены, изменения критериев знания или определение лингвистических совокупностей меньшего масштаба (и уровня). Она отрицается самим высказыванием: нужно, чтобы высказывание имело материю, отношение, место и дату. И когда эти необходимые условия изменятся, оно само меняет тождественность- Сразу же возникает масса вопросов: одно высказывание или несколько образует одна и та же фраза, произнесенная громким или тихим голосом' каждое ли повторяемое предложение дает место высказыванию, когда заучивают текст наизусть, или следует полагать, что повторяется одно и то же? сколько высказываний во фразе, правильно переведенной на иностранный язык — два или одно? сколько высказываний можно насчитать в коллективном повторении текста — на молитве или уроке? как установить тождественность высказывания, учитывая эти случайные обстоятельства, повторения и переписывания?
Помимо всего прочего, проблема осложняется тем, что часто между уровнями царит неразбериха. Преде всего нужно выделить множественность актов высказывания. Нам возразят, что акт высказывания выполнен всякий раз, когда передана совокупность знаков. Каждая из этих артикуляций имеет пространственно-временную индивидуальность. Два человека могут одновременно сказать одно и то же, но, поскольку их двое, будет два разных акта высказывания. Один и тот же субъект может несколько раз повторить одну и ту же фразу, — таким образом, получится несколько разных актов высказываний во времени. Акт высказывания — не повторяющееся событие; оно имеет свою пространственную и временную единичность, которую нельзя не учитывать. Однако единичность влечет за собой некоторое количество постоянных — грамматических, семантических, логических — с помощью которых можно, нейтрализуя момент высказывания и координаты, его индивидуализирующие, опознать общую форму фразы, значения, пропозиции. Время и место акта высказывания, материальное отношение, им используемое, становятся тогда, по меньшей мере, малозначимыми; выделяется же форма, которая бесконечно повторяется и может дать место наиболее рассеяным высказываниям.
Итак, само высказывание не может быть сведено к чистому событию акта высказывания, так как, несмотря на свою материальность, оно может быть повторено: ничто не мешает нам сказать, что одна и та же фраза, произнесенная двумя людьми в разных обстоятельствах, конституирует только одно высказывание. И тем не менее, оно не сводится к грамматической или логической форме, поскольку оно чувствительно к различиям материала, материи, времени и места. Какова же эта материальность, присущая высказыванию и узаконивающая некоторые единичные повторения? Как становится возможным то, что можно говорить об одном и том же высказывании там, где есть несколько разных актов высказываний — тогда как следует говорить о нескольких высказываниях там, где нельзя опознать формы, структуры, правила построения и тождественные намерения? Каков же режим повторяющейся материальности,характеризующий высказывание?
Не это ли как раз ощутимая количественная материальность, данная в форме цвета, звука или твердости, и разграфленная той же пространственной ориентацией, что и перцептивное пространство? Возьмем очень простой пример: текст, воспроизведенный несколько раз, несколько изданий одной и той же книги или, еще лучше, разные экземпляры одного и того же тиража не образуют различных высказываний: во всех изданиях «Цветов зла» (не исключая варианты и недошедшие целиком тексты) мы вновь находим ту же самую игру высказываний, хотя ни буквы, ни чернила, ни бумага, ни любой способ локализации текста и расположения знаков не будут одинаковы: изменилась каждая крупица материальности. Но в данном случае эти «маленькие» различия не способны исказить тождественность высказывания и вызвать к существованию другое; они полностью нейтральны в основном — конечно, материальном, но одинаково институциональном и экономическом — элементе «книги»: книга, каким бы ни было количество экземпляров и изданий, на каких бы различных материалах она не возникала, — это место строгой равноценности для высказываний, для них это инстанция бесконечного повторения тождественности. Первый пример показывает, что материальность высказывания определяется вовсе не занимаемым пространством или датой формулировки, но, скорее, статусом вещи или объекта, — всегда неопределенным, но изменяющимся, относительным и всегда готовым быть поставленным под вопрос статусом: известно, например, что для историков литературы издание книги, опубликованной самим автором, имеет иной статус, нежели посмертные издания, что высказывания имеют в данном случае единичную ценность и являются не проявлением одной и той же совокупности, но тем, что должно быть и будет повторено. Подобным же образом, нельзя утверждать наличие равноценности между текстами Конституции и Библии или религиозного откровения и любыми рукописями или печатными текстами, которые воспроизводят их с помощью той же самой письменности, тех же букв и аналогичных материалов: с одной стороны, суть сами высказывания, с другой — их воспроизведения. Высказывание не отождествляется с фрагментом материи; его тождественность изменятся вместе со всем режимом материальных институций.
Итак, высказывание может быть одним и тем же — будь то рукопись на листе бумаги иди опубликованный в книге текст; оно может быть одним и тем же — произнесено ли оно вслух, напечатано на афише или воспроизведено на магнитофонной ленте; однако когда романист произносит какую-либо фразу в повседневной жизни и затем помещает ее, ничего не изменив, в рукопись, которую пишет, вкладывая ее в уста персонажа или даже позволяя произвести ее тому анонимному голосу, что слывет голосом автора, нельзя утверждать, что в этом случае речь идет об одном и том же высказывании. Режим материальности, которому непосредственно подчиняются высказывания, является скорее порядком институции, нежели пространственно-временной локализации; он определяет скорее возможности повторной записи и переписи(а также пороги и пределы), нежели ограниченные и «ленные» индивидуальности.
Тождественность высказывания подчинена второй совокупности условий и пределов, предписанных ей совокупностью других высказываний, среди которых оно фигурирует, областью, в которой его можно использовать или применять, ролью или функцией, которые оно должно исполнять. Утверждения «Земля круглая» или «Виды эволюционируют» не являются одним и тем же высказыванием до и после Коперника, до и после Дарвина; в столь простых формулировках изменился не смысл слов, но отношение этих утверждений к другим пропозициям, условия их использования и «реинвестирования», поле опыта, возможных проверок, разрешаемых проблем, с которыми можно их соотнести. Фраза «Сны реализуют желания» может повторяться веками, но она не будет одним и тем же высказыванием и у Платона, и у Фрейда. Схема применения, правила применения, созвездия, где они могут играть роль, их стратегические возможности образуют для высказываний поле стабилизации,которое, несмотря на все различия актов высказывания, позволяет им повторяться в своей тождественности, но, кроме семантических, грамматических и наиболее очевидных формальных тождественностей, это поле может определять порог, с которого равноценности более не существует, и нужно признать появление нового высказывания. Без сомнения, можно пойти далее и предположить, что одно и то же высказывание существует там, где, тем не менее, не тождественны ни слова, ни синтаксис, ни самый язык. Возьмем ли мы дискурс или синхронный перевод, научный текст на английском языке и его французскую, суждение о трех колоннах на трех различных языках — число высказываний будет не равно числу используемых языком. У нас получается только одна совокупность высказываний в различных лингвистических формах. Более того, данная информация может быть переведена еще раз, но уже с помощью других слов, в упрощенной синтаксической структуре или на установленном коде. Если информативное содержание и возможности использования — одинаковы, то можно будет сказать, что во всех случаях перед нами одно и то же высказывание.
К тому же, в данном случае речь идет не о критерии индивидуализации высказывания, но, скорее, о его принципе изменения: он более разнообразен, нежели структура фразы, а его тождественность тоньше, легче, изменчивей, нежели тождественность семантической или грамматической совокупности, либо более постоянен, нежели эта структура, а его тождественность шире, прочнее и устойчивей. Более того, не только тождественность высказывания не может быть раз и навсегда установлена по отношению к тождественности фразы, но она сама по себе относительна и неустойчива в соответствии с употреблением, которое находят высказыванию, и тем, как им распоряжаются.
Когда высказывание используют для того, чтобы вычленить из него грамматическую структуру, риторическую конфигурацию или коннотации, носителем которых оно является, вполне очевидно, что его нельзя рассматривать как тождественное в языке оригинала и перевода. Но если попробовать ввести его в процесс экспериментальной проверки, текст и перевод будут образовывать одну и ту же совокупность высказываний. К тому же, на определенной ступени макроистории можно предположить, что утверждение «Виды эволюционируют» образуют одно и то же высказывание у Дарвина и у Симпсона; на более тонком уровне, рассматривая более ограниченные поля употребления («неодарвинизм» в противопоставлении собственной системе Дарвина), мы имеем дело с двумя разными высказываниями. Постоянство высказывания, сохранение его тождественности в единичных событиях актов высказываний, раздвоения в тождественности форм, — все это является функцией поля использования,которым оно оказывает окружено.
Таким образом, высказывание не должно пониматься как событие, которое производилось бы в определенном месте и времени, которое было бы возможно полностью воспроизвести в акте памяти. Между тем очевидно, что оно не является также и идеальной формой, которую всегда можно актуализировать в любом теле, в какой бы то ни было совокупности и при любых материальных условиях. Слишком часто повторяющееся для того, чтобы полностью соответствовать пространственно-временным координатам своего рождения (оно отлично от даты и места появления), слишком тесно связанное с тем, что его окружает и учреждает, для того, чтобы быть столь же свободным, как чистая форма (в отличие от законов построения, управляющих совокупностью элементов), высказывание некоторой переменной тяжестью, относительным весом в том поле, куда оно помещено, некоторым постоянством, допускающим разнообразные использования, временной непрерывностью, которая лишена инерции простого следа и не проспит своего прошлого. В то время, как акт высказывания может быть вновь начатили вновь вспомнится,а форма (лингвистическая или логическая) может быть вновь актуализирована,высказывание может быть повторено, —но всегда при соблюдении строгих условий.
Повторяющаяся материальность, которая характеризует функцию высказывания, вызывает к жизни высказывание как специфический и парадоксальный объект, но все же как объект среди тех объектов, которые производятся, обрабатываются, используются, преобразуются, обмениваются, комбинируются, разбираются и собираются, может быть, разрушаются людьми. Вместо того, чтобы быть раз и навсегда сказанной вещью — затерянной в прошлом, как итог сражения, геологическая катастрофа или смерть короля — высказывание одновременно с появлением в своей материальности, возникает со своим статусом, включается в систему, располагается в поле использования, поддается перемещениям и возможным изменениям, участвует в операциях и стратегиях, где его тождественность поддерживается или исчезает.
Несомненно, найдется несколько возражений. Например, такого рода: пропозиция может быть создана и индивидуализирована как таковая только при условии, что известна система аксиом, которым она подчинена; не образует она ли определение, правило, конвенцию письма ассоциированного поля, которое неотделимо от пропозиции (так же, как грамматические правила, скрыто находящиеся в произведении в компетенции субъекта, необходимы для того, чтобы можно было опознать фразу определенного типа)? Тем не менее, необходимо отметить, что эта совокупность — действительная и возможная — располагается на ином уровне, нежели пропозиция или фраза. Она основывается на своих элементах, их возможных последовательностях и распределениях. Она не связывает их друг с другом. Она предполагается посредством пропозиции. На это можно возразить, что большинство пропозиций (не тавтологических) не могут быть проверены исходя только из правил их построения и для того, чтобы решить, ложные они или истинные, необходимо применить референт; но, истинная или ложная, пропозиция всегда остается пропозицией, и вряд ли применение референта решает, пропозиция она или нет. Это верно и для фраз: в большинстве случаев они могут производить смысл только в контексте (хотя бы они и содержали деиктические элементы, отсылающие к конкретной ситуации или использовали местоимения первого и второго лица, обозначавшие говорящего субъекта и его собеседников, или применяли местоименные элементы и частицы, относящиеся к предыдущим фразам). Но то обстоятельство, что смысл не может быть завершен, не мешает фразе быть грамматически полной и автономной. Видимо, недостаточно хорошо известно, что «хочет сказать» совокупность слов типа «Это я вам скажу завтра»; во всяком случае, нельзя ни датировать этот завтрашний день, ни назвать собеседников, ни догадаться о том, что должно быть сказано. Это ничего более, кроме как обычная фраза, согласованная с правилами построения французского языка. Наконец, станут возражать, что без контекста сложно определить структуру фразы (фраза «Если он умер, я этого никогда не узнаю» может быть построена как «В том случае, если он умер, мне никогда не узнать об этом» или же «Мне никогда не сообщили бы о его смерти»). Но в данном случае речь идет о совершенно определенной двусмысленности, одновременные возможности которой можно перечислить и которая является частью собственно структуры фразы. В общем и целом, можно сказать, что фраза или пропозиция — даже изолированная, даже оторванная от естественного контекста, который ее проясняет, даже освобожденная и отделенная от всех элементов, с которыми скрыто или явственно она могла бы соотноситься, — всегда остается фразой или пропозицией, и всегда возможно опознать ее как таковую.
Однако функция высказывания не может выполняться во фразе или пропозиции в свободном состоянии демонстрируя тем самым, что она не является чистой и простой конструкцией предварительных элементов. Для того, чтобы появилось высказывание и речь коснулась высказывания недостаточно произнести или написать фразу в определенном отношении к полю объектов или к субъекту; необходимо еще включить ее в отношения со всем прилегающим полем. Или, скорее, — поскольку речь здесь идет не о дополнительных отношениях, которые сказываются в других отношениях, — нельзя произнести или написать фразу, нельзя привести ее к существованию высказывания, если не используется побочное пространство. Высказывание всегда имеет края, населенные другими высказываниями. Эти края отличаются от того, что обычно понимают под «контекстом» — действительным или словесным — то есть от совокупности элементов ситуации или речи, мотивирующих формулировку и тем самым определяющих смысл. Они отличаются от перечисленного постольку, поскольку делают его возможным: контекстуальное отношение между фразой и другими окружающими ее фразами различно в случае романа или, например, физического трактата; оно будет различаться между формулировкой и объективной средой, когда речь идет о разговоре или, например, о результатах опыта. Именно на основании более общего отношения между формулировками, на основании всей вербальной сети определяется действие контекста. Края не тождественны и различным текстам, различным фразам, которые субъект может представлять в уме, когда говорит; здесь они еще более беспорядочны, нежели данное психологическое окружение; до некоторой степени они определяют его, так как в соответствии с положением, статусом и ролью формулировки среди остальных, в соответствии с тем, что она вписывается в поле литературы или должна рассеяться как незначительный предмет, в соответствии с тем, что она является частью рассказа или руководит доказательством — способ присутствия других высказываний в сознании субъекта не будет одинаковым: используются разные уровни, разные формы лингвистического опыта, словесной памяти, упоминания уже сказанного. Психологический ореол формулировки управляется издали диспозициями поля высказываний.
Ассоциированное поде, которое производит из фразы и знакового ряда высказывания и позволяет им обладать определенным контекстом, частным репрезентативным содержанием, представляет собой сложную структуру.
Сначала оно образуется рядом других формулировок, внутри которых высказывание вписывается и формирует элемент (игра реплик, составляющих разговор, система доказательства, ограниченная предпосылка с одной стороны и требованиями — с другой, последовательность утверждений, конституирущих рассказ). Оно обращается также в совокупность формулировок, с которыми, скрыто иди явственно, соотносится высказывание либо для того, чтобы их повторить или изменить и приспособить, либо для того, чтобы противопоставить их друг Другу, либо для того, чтобы говорить о них в свою очередь. Не существует высказывания, которое бы так или иначе не вводило в ситуацию другие высказывания (ритуальные элементы в рассказе, уже утвержденные доказательством пропозиций, общепринятые фразы в разговоре). Более того, оно образуется совокупностью формулировок, последующей возможностью которых распоряжается высказывание и которые могут идти за ним в качестве следствия, естественного продолжения или возражения (порядок не открывает те же самые возможности высказывания, что пропозиции аксиоматики или начало рассказа). Наконец, оно образуется совокупностью формулировок, статус которых разделяет рассматриваемое высказывание, среди которых оно занимает место вне линейного порядка, с которых оно стирается или напротив будет оценено, сохранено, сакрализовано и представлено как возможный объект будущему дискурсу (высказывание неотделимо от статуса, который может получить в качестве «литературы» или как несущественное замечание, вполне достойное быть забытым, или как установленная навсегда научная истина, или как пророческие слова и т. д.). Во всяком случае, можно сказать, что последовательность лингвистических элементов является высказыванием лишь в том случае, если она помещена в поле высказываний, где и появляется в качестве единичного элемента.
Высказывание — не прямая проекция определенной ситуации на план речи или совокупности репрезентаций. Оно применяется не просто через субъект, который порождает некоторое число элементов и лингвистических правил. С самого начала, от своих истоков оно вырисовывается в поле высказывания, где у него есть место и статус, который предполагает для него возможные отношения с прошлым и открывает прогнозируемое будущее. Любое высказывание существует подобным частным образом: нет высказывания вообще, свободного, безразличного и независимого, но лишь высказывание, включенное в последовательность или совокупность, высказывание, играющее роль среди других, основывающееся на них и отличающееся от них; оно всегда включено в игру высказываний, в которой у него есть своя простая и незначительная, как ему и подобает, роль, тогда как грамматическое построение для своего осуществления нуждается в элементах и правилах и, в конечном счете, возможно представить себе язык (разумеется, искусственный), который использовал бы для своего построения и всех нужд только одну фразу. Впрочем, учитывая алфавит и правила построения формальной системы, можно полностью определить первую пропозицию этого языка, но она тоже не является высказыванием. Нет высказывания, которое не предполагало бы других высказываний, которое не имело бы вокруг себя поля сосуществований, эффектов и последовательностей, распределения функций и ролей.
Если и возможно говорить о высказывании, то постольку, поскольку фраза (или пропозиция) фигурируют в определенной точке, в определенном положении, в игре высказываний, которая его переполняет. На основании сосуществования высказываний, на автономном и описательном уровне выделяются грамматические отношения между фразами, логические отношения между пропозициями и металингвистические отношения между языком и речью-объектом, речью, определяющей свои правила, риторические отношения между группами (или элементами) фраз. Очевидно, мы вправе анализировать все эти отношения, не ставя во главу угла самое поде высказываний, то есть область сосуществования, где выполняется функция высказывания. Но они могут существовать и поддаются анализу постольку, поскольку эти фразы были «высказываниями»; другими словами, постольку, поскольку они проявляют себя в поле высказываний, которое позволяет им находиться в определенной последовательности или порядке, сосуществовать и играть роль по отношению друг к другу. Высказывание, едва ли будучи принципом индивидуализации означающих совокупностей (значащим «атомом», исходя из которого существует смысл) — это то, что располагает сигнификативные, или означающие, общности в пространстве, где они умножаются и накапливаются.
d) Наконец, для того, чтобы последовательность лингвистических элементов могла рассматриваться и анализироваться как высказывание, необходимо, чтобы она выполняла четвертое условие: она должна обладать материальным существованием. Возможно ли говорить о высказывании, если оно не произнесено вслух, если его нельзя увидеть, если оно не воплощено в ощущаемом элементе и не оставило следа — всего за несколько мгновений — в памяти или пространстве? Возможно ли говорить о высказывании как о фигуре идеальной и безмолвной? Высказывание всегда дано «через» материальную толщу, — даже если оно рассеяно, даже если оно приговорено (с явным трудом) исчезнуть. Да и не только высказывание нуждается в материальности, — она, в свою очередь, тоже не дана ему в дополнение, но в каком-то смысле его образует. Составленная из одних и тех же слов, наделенная одним и тем же смыслом, пребывающая в семантической и синтаксической тождественности, фраза не конституирует одно и то же высказывание, если она произнесена кем-либо в разговоре или напечатана в романе, если она была написана некогда, несколько веков тому назад, и если она вновь появляется теперь в устной формулировке. Координаты и материальный статус высказывания являются некоторыми из присущих характерных особенностей. Это более, чем очевидно. Наверное. Так как, едва вещам уделяют толику внимания, они становятся менее ясными, а проблемы умножаются.
Конечно, хотелось бы сказать, что если высказывание лишь отчасти характеризуется материальным статусом, и если его тождественность чувствительна к изменениям этого статуса, то это же свойство присуще фразам и пропозициям: материальность знаков действительно совсем не чужда грамматике и даже логике. Известны теоретические проблемы, которые ставит перед ней материальное постоянство используемых знаков (как определить тождественность символа через разные субстанции, в которые он может быть воплощен и видоизменен в допустимые для него формы? Как его опознать и убедиться, что он-тот же самый, если его нужно определять как «конкретное физическое тело»?). Так же хорошо известны проблемы, которые ставит перед ней самое понятие «последовательность символов» (что означает предшествовать и следовать? приходить «до» и «после»? в каком пространстве расположены эти понятия?). Несколько лучше известны отношения материальности языка — роль письменности и алфавита, то, что в письменном тексте и в разговоре, в газете и книге, в письме и на афише используется совершенно разный синтаксис и словарь; более того, существуют последовательности слов, которые образуют индивидуализированные ивполне приемлемые фразы, если они фигурируют в заголовках газеты, и которые тем не менее в разговоре никогда не могли бы считаться фразой, имеющей смысл. Однако материальность играет для высказывания намного более важную роль: она не просто принцип смены, изменения критериев знания или определение лингвистических совокупностей меньшего масштаба (и уровня). Она отрицается самим высказыванием: нужно, чтобы высказывание имело материю, отношение, место и дату. И когда эти необходимые условия изменятся, оно само меняет тождественность- Сразу же возникает масса вопросов: одно высказывание или несколько образует одна и та же фраза, произнесенная громким или тихим голосом' каждое ли повторяемое предложение дает место высказыванию, когда заучивают текст наизусть, или следует полагать, что повторяется одно и то же? сколько высказываний во фразе, правильно переведенной на иностранный язык — два или одно? сколько высказываний можно насчитать в коллективном повторении текста — на молитве или уроке? как установить тождественность высказывания, учитывая эти случайные обстоятельства, повторения и переписывания?
Помимо всего прочего, проблема осложняется тем, что часто между уровнями царит неразбериха. Преде всего нужно выделить множественность актов высказывания. Нам возразят, что акт высказывания выполнен всякий раз, когда передана совокупность знаков. Каждая из этих артикуляций имеет пространственно-временную индивидуальность. Два человека могут одновременно сказать одно и то же, но, поскольку их двое, будет два разных акта высказывания. Один и тот же субъект может несколько раз повторить одну и ту же фразу, — таким образом, получится несколько разных актов высказываний во времени. Акт высказывания — не повторяющееся событие; оно имеет свою пространственную и временную единичность, которую нельзя не учитывать. Однако единичность влечет за собой некоторое количество постоянных — грамматических, семантических, логических — с помощью которых можно, нейтрализуя момент высказывания и координаты, его индивидуализирующие, опознать общую форму фразы, значения, пропозиции. Время и место акта высказывания, материальное отношение, им используемое, становятся тогда, по меньшей мере, малозначимыми; выделяется же форма, которая бесконечно повторяется и может дать место наиболее рассеяным высказываниям.
Итак, само высказывание не может быть сведено к чистому событию акта высказывания, так как, несмотря на свою материальность, оно может быть повторено: ничто не мешает нам сказать, что одна и та же фраза, произнесенная двумя людьми в разных обстоятельствах, конституирует только одно высказывание. И тем не менее, оно не сводится к грамматической или логической форме, поскольку оно чувствительно к различиям материала, материи, времени и места. Какова же эта материальность, присущая высказыванию и узаконивающая некоторые единичные повторения? Как становится возможным то, что можно говорить об одном и том же высказывании там, где есть несколько разных актов высказываний — тогда как следует говорить о нескольких высказываниях там, где нельзя опознать формы, структуры, правила построения и тождественные намерения? Каков же режим повторяющейся материальности,характеризующий высказывание?
Не это ли как раз ощутимая количественная материальность, данная в форме цвета, звука или твердости, и разграфленная той же пространственной ориентацией, что и перцептивное пространство? Возьмем очень простой пример: текст, воспроизведенный несколько раз, несколько изданий одной и той же книги или, еще лучше, разные экземпляры одного и того же тиража не образуют различных высказываний: во всех изданиях «Цветов зла» (не исключая варианты и недошедшие целиком тексты) мы вновь находим ту же самую игру высказываний, хотя ни буквы, ни чернила, ни бумага, ни любой способ локализации текста и расположения знаков не будут одинаковы: изменилась каждая крупица материальности. Но в данном случае эти «маленькие» различия не способны исказить тождественность высказывания и вызвать к существованию другое; они полностью нейтральны в основном — конечно, материальном, но одинаково институциональном и экономическом — элементе «книги»: книга, каким бы ни было количество экземпляров и изданий, на каких бы различных материалах она не возникала, — это место строгой равноценности для высказываний, для них это инстанция бесконечного повторения тождественности. Первый пример показывает, что материальность высказывания определяется вовсе не занимаемым пространством или датой формулировки, но, скорее, статусом вещи или объекта, — всегда неопределенным, но изменяющимся, относительным и всегда готовым быть поставленным под вопрос статусом: известно, например, что для историков литературы издание книги, опубликованной самим автором, имеет иной статус, нежели посмертные издания, что высказывания имеют в данном случае единичную ценность и являются не проявлением одной и той же совокупности, но тем, что должно быть и будет повторено. Подобным же образом, нельзя утверждать наличие равноценности между текстами Конституции и Библии или религиозного откровения и любыми рукописями или печатными текстами, которые воспроизводят их с помощью той же самой письменности, тех же букв и аналогичных материалов: с одной стороны, суть сами высказывания, с другой — их воспроизведения. Высказывание не отождествляется с фрагментом материи; его тождественность изменятся вместе со всем режимом материальных институций.
Итак, высказывание может быть одним и тем же — будь то рукопись на листе бумаги иди опубликованный в книге текст; оно может быть одним и тем же — произнесено ли оно вслух, напечатано на афише или воспроизведено на магнитофонной ленте; однако когда романист произносит какую-либо фразу в повседневной жизни и затем помещает ее, ничего не изменив, в рукопись, которую пишет, вкладывая ее в уста персонажа или даже позволяя произвести ее тому анонимному голосу, что слывет голосом автора, нельзя утверждать, что в этом случае речь идет об одном и том же высказывании. Режим материальности, которому непосредственно подчиняются высказывания, является скорее порядком институции, нежели пространственно-временной локализации; он определяет скорее возможности повторной записи и переписи(а также пороги и пределы), нежели ограниченные и «ленные» индивидуальности.
Тождественность высказывания подчинена второй совокупности условий и пределов, предписанных ей совокупностью других высказываний, среди которых оно фигурирует, областью, в которой его можно использовать или применять, ролью или функцией, которые оно должно исполнять. Утверждения «Земля круглая» или «Виды эволюционируют» не являются одним и тем же высказыванием до и после Коперника, до и после Дарвина; в столь простых формулировках изменился не смысл слов, но отношение этих утверждений к другим пропозициям, условия их использования и «реинвестирования», поле опыта, возможных проверок, разрешаемых проблем, с которыми можно их соотнести. Фраза «Сны реализуют желания» может повторяться веками, но она не будет одним и тем же высказыванием и у Платона, и у Фрейда. Схема применения, правила применения, созвездия, где они могут играть роль, их стратегические возможности образуют для высказываний поле стабилизации,которое, несмотря на все различия актов высказывания, позволяет им повторяться в своей тождественности, но, кроме семантических, грамматических и наиболее очевидных формальных тождественностей, это поле может определять порог, с которого равноценности более не существует, и нужно признать появление нового высказывания. Без сомнения, можно пойти далее и предположить, что одно и то же высказывание существует там, где, тем не менее, не тождественны ни слова, ни синтаксис, ни самый язык. Возьмем ли мы дискурс или синхронный перевод, научный текст на английском языке и его французскую, суждение о трех колоннах на трех различных языках — число высказываний будет не равно числу используемых языком. У нас получается только одна совокупность высказываний в различных лингвистических формах. Более того, данная информация может быть переведена еще раз, но уже с помощью других слов, в упрощенной синтаксической структуре или на установленном коде. Если информативное содержание и возможности использования — одинаковы, то можно будет сказать, что во всех случаях перед нами одно и то же высказывание.
К тому же, в данном случае речь идет не о критерии индивидуализации высказывания, но, скорее, о его принципе изменения: он более разнообразен, нежели структура фразы, а его тождественность тоньше, легче, изменчивей, нежели тождественность семантической или грамматической совокупности, либо более постоянен, нежели эта структура, а его тождественность шире, прочнее и устойчивей. Более того, не только тождественность высказывания не может быть раз и навсегда установлена по отношению к тождественности фразы, но она сама по себе относительна и неустойчива в соответствии с употреблением, которое находят высказыванию, и тем, как им распоряжаются.
Когда высказывание используют для того, чтобы вычленить из него грамматическую структуру, риторическую конфигурацию или коннотации, носителем которых оно является, вполне очевидно, что его нельзя рассматривать как тождественное в языке оригинала и перевода. Но если попробовать ввести его в процесс экспериментальной проверки, текст и перевод будут образовывать одну и ту же совокупность высказываний. К тому же, на определенной ступени макроистории можно предположить, что утверждение «Виды эволюционируют» образуют одно и то же высказывание у Дарвина и у Симпсона; на более тонком уровне, рассматривая более ограниченные поля употребления («неодарвинизм» в противопоставлении собственной системе Дарвина), мы имеем дело с двумя разными высказываниями. Постоянство высказывания, сохранение его тождественности в единичных событиях актов высказываний, раздвоения в тождественности форм, — все это является функцией поля использования,которым оно оказывает окружено.
Таким образом, высказывание не должно пониматься как событие, которое производилось бы в определенном месте и времени, которое было бы возможно полностью воспроизвести в акте памяти. Между тем очевидно, что оно не является также и идеальной формой, которую всегда можно актуализировать в любом теле, в какой бы то ни было совокупности и при любых материальных условиях. Слишком часто повторяющееся для того, чтобы полностью соответствовать пространственно-временным координатам своего рождения (оно отлично от даты и места появления), слишком тесно связанное с тем, что его окружает и учреждает, для того, чтобы быть столь же свободным, как чистая форма (в отличие от законов построения, управляющих совокупностью элементов), высказывание некоторой переменной тяжестью, относительным весом в том поле, куда оно помещено, некоторым постоянством, допускающим разнообразные использования, временной непрерывностью, которая лишена инерции простого следа и не проспит своего прошлого. В то время, как акт высказывания может быть вновь начатили вновь вспомнится,а форма (лингвистическая или логическая) может быть вновь актуализирована,высказывание может быть повторено, —но всегда при соблюдении строгих условий.
Повторяющаяся материальность, которая характеризует функцию высказывания, вызывает к жизни высказывание как специфический и парадоксальный объект, но все же как объект среди тех объектов, которые производятся, обрабатываются, используются, преобразуются, обмениваются, комбинируются, разбираются и собираются, может быть, разрушаются людьми. Вместо того, чтобы быть раз и навсегда сказанной вещью — затерянной в прошлом, как итог сражения, геологическая катастрофа или смерть короля — высказывание одновременно с появлением в своей материальности, возникает со своим статусом, включается в систему, располагается в поле использования, поддается перемещениям и возможным изменениям, участвует в операциях и стратегиях, где его тождественность поддерживается или исчезает.