– Надо бы подать в суд на каменщиков, – сказал господин Штайнхёгер на диване, – не обезопасили на ночь галерею. Ушли вчера и бросили все, как было. Знали, что сегодня праздник и работать не будут, но ни о чем не подумали.
   – Каменщики не виноваты, – сказала привратница, – за это отвечает фирма. И за этот инструмент, что за дверью госпожи Моосгабр и в проезде. Не гори там ночью свет, любой мог бы об эти кирпичи и тачку разбиться. А бочка с известкой, представляете, если госпожа Моосгабр упадет в нее… на фирму надо в суд подать, – сказала привратница.
   – А кто на нее должен подать? – испуганно спросила госпожа Штайнхёгер. – Фаберы?
   – Бесполезно, – сказала госпожа Моосгабр и, отойдя от буфета, тоже села на стул, – если бы об эти кирпичи кто-то разбился или я упала бы в бочку, они сказали бы, что надо быть повнимательнее. Скажут, что и мальчику незачем было лезть на леса. Не лез бы, а прошел бы по галерее, где положено, не свалился бы. Такая фирма еще вам докажет, что мальчик пил по дороге пиво из жбана и что у него закружилась голова. Пейте чай, берите булку.
   Штайнхёгеры кивнули и опустили головы, а привратница, сжав под горлом блузку, молчала. Потом все стали пить чай.
   Когда часы у печи пробили девять, в проезде раздались шаги и госпожа Моосгабр замерла на минуту. Но по-видимому, это был господин Фабер, возвратившийся из полицейского участка. Госпожа Фабер, по-прежнему прямая и холодная, со жбаном на коленях, без единого слова встала, потом встали и остальные.
   – Вывесим черный флаг, госпожа Моосгабр, – вздохнула привратница, – он у вас в шкафу в коридоре и шест тоже у вас.
   И госпожа Моосгабр кивнула.
   – Он у меня, – кивнула госпожа Моосгабр, – и еще тот, запасной. Тотчас вывешу его на ночь. Хорошо, что, госпожа Фабер немного отдохнула и чуть успокоилась. Не убивайтесь, – повторила она и пошла открывать дверь.
   – Послушайте, госпожа Моосгабр, – сказала привратница, оставшись в кухне наедине с госпожой Моосгабр, – послушайте, я должна вам сказать кое-что. Как-то это странно. Инспектор сказал «свалился, да-да, свалился», но сказал это так странно, будто говорил «не свалился». Будто хотел сказать что-то другое. Мне почудилось, он хотел сказать, как бы что-то вроде… словом, не знаю. – И привратница тряхнула головой, сжав под горлом блузку, а потом неожиданно сказала: – Ну ладно. Мне что-то примстилось, может, я и ошиблась.
   Когда удалилась и привратница, госпожа Моосгабр привела в порядок стол, вылила ведро, стоявшее в комнате, и вышла в коридор. Там она вынула из шкафа аккуратно сложенный черный флаг на древке, из-за шкафа вытащила шест. Шест был очень длинный, до самого потолка, и госпожа Моосгабр, выходя с ним из двери в проезд, поневоле чуть наклонила его… В проезде она обогнула кирпичи, тачку и бочку и вышла на улицу.
   Шагах в десяти от домовых ворот горела уличный газовый фонарь. Он был слишком слабым для того, чтобы достаточно освещать пространство перед убогим домом, но все-таки полной темноты там не было. Туда падал свет из верхних окон, ясным было небо в зареве неоновых огней из других, более богатых районов города, и еще, возможно, свет исходил от ракет, что запускались где-то на звездодроме и во дворце по случаю именин Альбина Раппельшлунда. Госпожа Моосгабр с шестом и флагом в руке чуть огляделась в этой слабо освещенной улице, и вдруг ей показалось, будто на углу она видит какие-то тени. Вроде бы там появились две человеческие тени, и у госпожи Моосгабр опять на миг защемило сердце. Она поспешно насадила древко флага на конец шеста и, подняв, вставила его в скобу, которая торчала над домовыми воротами под окном второго этажа. Флаг развернулся и повис. Госпожа Моосгабр снова посмотрела на угол улицы, но там уже никого не было. Угол улицы опустел. Госпожа Моосгабр с шестом быстро свернула в проезд и прошла в свою квартиру. Она тщательно заперла дверь, а шест опять водворила за шкаф в коридоре. Потом направилась в кухню и некоторое время стояла там как потерянная.
   «Утром собиралась на свадьбу, – сказала она себе, – а вечером пошла вешать черный флаг. Что же, собственно, сегодня случилось, – спросила она себя, – что я должна обо всем этом думать? И к тому же сегодня был вроде какой-то праздник…»
   Госпожа Моосгабр посмотрела на буфет, и в ее возбужденной голове мелькнула мысль, что пора бы лечь спать.

IV

   Справа от могилы поставили гроб, а за ним на холмик земли положили цветы. Господин Фабер уставился в яму у своих ног, госпожа Фабер, прямая и холодная, смотрела куда-то вперед на бесконечные ряды памятников. Рядом с Фаберами стоял церковный служка, а за ним несколько человек, среди них – Штайнхёгеры, привратница Кральц и госпожа Моосгабр с большой черной сумкой. Среди провожающих почетное место занимала высокая стройная женщина с тонким надменным лицом и какими-то нотами в руке. Это была госпожа Кнорринг из Охраны матери и ребенка.
   Но люди стояли не только за Фаберами и жалким церковным служкой. С правой стороны могилы, где находился гроб и за ним – холмик глины с букетом цветов, тянулся узкий проход, и там стояли трое. Стоял там старый господин в котелке и расстегнутом фраке, под которым была жилетка, а на ней висела золотая цепочка с часами. Рядом стояла пожилая пухленькая женщина в голубом летнем чепце, из-под которого буйно выбивались черные локоны. Это была госпожа Айхенкранц, хозяйка лавочки, что помещалась между кладбищем и парком. Возле нее вертелся паренек в бело-голубой полосатой майке. Госпожа Айхенкранц временами бросала взгляд на госпожу Кнорринг из Охраны и поминутно дергала паренька за локоть.
   – Веди себя пристойно, – шептала она, дергая паренька за локоть, – люди смотрят на нас.
   Но маленький полосатый Айхенкранц на унимался: заведя руку назад, он теребил букет цветов на холмике глины и потихоньку, словно прячась, отступал за спину матери.
   – Ты на похоронах, здесь госпожа Кнорринг из Охраны, – шипела госпожа Айхенкранц на паренька, – не вертись и не прячься за мою спину…
   Но мальчик не обращал внимания на слова матери. Он все время вертелся, теребил букет за своей спиной и все дальше прятался за мать.
   – Хоронят твоего товарища, – толкнула госпожа Айхенкранц мальчика, – озорничал по-глупому, и видишь, чем кончил. Скоро бедняга будет в могиле!
   Тем временем церковный служка завершил молитву, и ненадолго воцарилась тишина. Господин Фабер продолжал пялиться в яму у своих ног, а госпожа Фабер, прямая и холодная, смотрела перед собой на бесконечные ряды памятников. Потом могильщики взялись за веревки и стали опускать гроб. Маленький Айхенкранц, спрятавшись за матерью, перестал наконец теребить букет и беспокойно заерзал. В эту минуту заерзал и старый господин в котелке, расстегнутом фраке и с цепью на жилетке, стоявший возле госпожи Айзенкранц с другой стороны. Когда гроб грохнулся на дно могилы, мальчик за матерью пожал плечами и, сунув руку в карман, взошел на холмик земли. И, прежде чем госпожа Айхенкранц успела оглянуться и схватить его за руку, его бело-голубая полосатая майка мелькнула за холмиком и исчезла среди дальних могил, словно слилась с ними. Госпоже Айхенкранц и старому господину в котелке теперь пришлось сойти с места, где они стояли, так как могильщики начали бросать в яму землю, лежавшую под цветами позади них. Вдруг старый господин в котелке крикнул.
   – Помогите, – крикнул он, – помогите! Люди, помогите! Меня… – Он хватался за карман и жилетку, на которой висела золотая цепочка с часами. – Меня обокрали. Меня обокрали.
   – Помилуйте, вы у могилы, – сказал кто-то за Фаберами, и один из могильщиков заметил:
   – Ведите себя прилично.
   – Да это же неправда, – чуть погодя сказала госпожа Айхенкранц – румяная пухлощекая, в голубом чепце и локонах – госпоже Кнорринг, когда похороны уже завершились и госпожа Айхенкранц, госпожа Кнорринг, еще несколько дам и старый господин в котелке стояли неподалеку от могилы под каштаном на дороге, – как так? Часы ведь у вас. – Госпожа Айхенкранц повернулась к старому господину и указала на его жилетку под фраком: – Они висят, как и висели.
   – Да не часы, – заскулил старый господин, – а портмоне. Отсюда, из фалды.
   – О, мсье, – сказала госпожа Айхенкранц уже довольно резко, – кто знает, где вы потеряли деньги. Может, их у вас и вовсе не было.
   – Что вы, были, – скулил старый господин, – я не хожу на кладбище без денег. Я и на троллейбусе не смог бы проехать. Целых два гроша там было.
   – Госпожа Айхенкранц, – сказала в свою очередь госпожа Кнорринг, высокая, стройная женщина с тонким надменным лицом и нотами в руке, – вся суть в том, что жалобы на вашего сына в Охране множатся. В школе пропадают вещи, и все подозревают его. Не слушается, прогуливает уроки, шляется.
   – Я не в силах за ним уследить, – громко застонала госпожа Айхенкранц, с неизменным румянцем на пухлых щеках, – у меня лавка. Не могу же я ходить за ним по пятам, не могу уследить за каждым его шагом. Откуда мне знать, где он шляется? Но чтоб воровал – уж это позвольте. Я всегда была приличная, честная, в кого бы ему быть другим? Это только по наследству передается.
   – А духовое ружье, мадам, – покачала головой госпожа Кнорринг и прижала ноты к груди, – что неделю назад отобрал у него полицейский? Стрелял птиц здесь на кладбище. По зябликам и синицам. Стрелять по любой живой мишени запрещено.
   – Но стрелял он не по зябликам и не по синицам, – возразила госпожа Айхенкранц, – не по козам и не по белкам, а уж по белкам – и говорить нечего, он их так любит. Он любит всех зверушек и птиц. Собрался было зимой стрелять по воронам, они же вред наносят. Но все равно ни в одну не попал, посмотрите, сколько их на этом кладбище… – Госпожа Айхенкранц указала на бесконечные ряды памятников и деревьев вокруг, где как раз в эту минуту не было ни единой вороны. – Ни одной вороны мальчик не подстрелил. Да он и не попал бы. Ни одной вороны не тронул.
   – Госпожа Айхенкранц, – сказала госпожа Кнорринг и переложила ноты из одной руки в другую, – вы о нем мало заботитесь. Говорите, что не можете уследить за ним, что у вас, дескать, лавка. Что не можете ходить за ним по пятам, не можете уследить за каждым его шагом. Вы о нем плохо заботитесь, и в таком случае Охрана может забрать его у вас.
   – Помилуйте, Бога ради, – вскричала госпожа Айхенкранц и схватилась за черные локоны под чепцом, – как это я о нем мало забочусь? Забочусь о нем, как могу. Я ведь глаз с него не спускаю. Я ведь о каждом его шаге знаю. И ест он вдосталь, и спит хорошо, ни в чем не знает нужды. Дети ювелиров и то не живут так, как он.
   – Госпожа Моосгабр, – сказала госпожа Кнорринг, чуть повернувшись к госпоже Моосгабр, стоявшей сзади с большой черной набитой сумкой возле привратницы, – госпожа Моосгабр. Двенадцатилетний сын присутствующей здесь госпожи Айхенкранц прогуливает уроки, шляется и подстреливает птиц. Вам здесь на кладбище известно об этом. Известно об этом лучше, чем господам Смиршу и Ландлу, знаете, кого я имею в виду, ах да… – госпожа Кнорринг вдруг осеклась, – впрочем, вы их еще не знаете, они в Охране новенькие. Короче, госпожа Моосгабр, займитесь этим и приходите в Охрану оповестить меня. А сейчас мне пора на репетицию хора. – И госпожа Кнорринг, переложив ноты из одной руки в другую, пошла прочь – никто и опамятоваться не успел.
   С минуту на кладбищенской дорожке под каштаном стояла тишина.
   Потом госпожа Айхенкранц с неизменно румяными щеками под черными локонами и голубым чепцом повернулась к госпоже Моосгабр и сказала чуть не плача:
   – Я порядочная вдова, забочусь о мальчике, как могу. Забочусь так, что с ног валюсь, ну есть ли у кого право забрать его у меня? Вы служите в Охране?
   – Я Наталия Моосгабр, я там не служу, а просто оказываю помощь, – сказала госпожа Моосгабр, – у меня и такой документ есть.
   – У госпожи Моосгабр и такой документ есть, – вмешалась в разговор привратница, – двадцать лет, как она этим занимается. И этому бедняге Фаберу, – она указала на могилу мальчика поодаль, которую уже засыпали, – этому бедняге она глаз сохранила. Не будь ее, бедняжка глаз потерял бы.
   – У меня и такой документ есть, – повторила госпожа Моосгабр и вынула из сумки карточку, – вот, мадам, видите? Удостоверение. На нем печать и даже подпись госпожи Кнорринг.
   Госпожа Айхенкранц взглянула на удостоверение и невольно попятилась.
   – Но я же забочусь о сыне, – повторила она, теперь уже довольно резко, и схватилась за чепец на локонах, – я порядочная вдова, имею лавку. И иду сейчас искать мальчика.
   – А как же я? – засипел старый господин в котелке, расстегнутом фраке и с золотой цепочкой на жилетке, который все еще стоял там, переступая с ноги на ногу. – А как же я? Вы, мадам, – сказал он госпоже Моосгабр, – собираетесь расследовать это дело?
   – Собираюсь расследовать, – кивнула госпожа Моосгабр.
   – Госпожа Моосгабр собирается расследовать, – вмешалась в разговор привратница, – у нее большой опыт, она оказывает помощь в Охране уже двадцать лет.
   – Всемилостивый Боже, – вскричала госпожа Айхенкранц опять довольно резко, – мадам, он же ничего не взял у этого господина. Он этого господина даже не знает. Он ни разу в жизни не видел его, и я тоже.
   – Но какое это имеет значение, не правда ли? – проскулил старый господин и, снова обратившись к госпоже Моосгабр, сказал: – Итак, мадам, вы расследуете это дело.
   – Но не так все просто, – сказала госпожа Моосгабр и затрясла большой черной набитой сумкой. – Прежде всего я должна повидать этого мальчика. Прежде всего я должна расспросить его о том о сем. Прежде всего я должна выяснить. Ступайте домой, – сказала она старому господину в котелке, – через три дня в два часа пополудни приходите к госпоже Кнорринг в Охрану. Она вам сообщит, что мне удалось выяснить. А сейчас я пойду, мадам, с вами, – сказала она госпоже Айхенкранц, – с вами, а мальчика вы постарайтесь найти. Но прежде вы пойдете со мной.
   – Боже всемогущий, – вскричала госпожа Айхенкранц и вытаращила глаза, – не в полицию же? Я порядочная вдова, никаких дел у меня с полицией не было, о сыне я забочусь.
   – Не в полицию, нет, – госпожа Моосгабр затрясла большой черной набитой сумкой, – не в полицию, а вон туда, чуть дальше, к могиле. Там у меня могила, и уж коли я здесь, я должна поглядеть на нее. А как погляжу, сразу же начнем искать мальчика.
   – Великий Боже, – вскричала на этот раз привратница и окинула взором бесконечные могилы, – жаль, что не могу с вами, я бы помогла вам. Разве вы его, мадам… – обратилась она к госпоже Айхенкранц, – найдете?
   Многие уже ушли с похорон маленького Фабера, могилу засыпали, теперь на ней лежал букет цветов. Откуда-то издали донеслись звуки валторны, трубы и возвышенное пение.
   – Еще похороны, – сказала госпожа Моосгабр привратнице и затрясла большой черной набитой сумкой, а потом повернулась к госпоже Айхенкранц и сказала: – Пойдемте же.
   – А я как же? – заскулил старый господин в котелке, продолжая стоять под каштаном как столб.
   Они пошли дорогой под каштанами, и госпожа Айхенкранц с неизменным румянцем на пухлых щеках сказала:
   – Как он может утверждать, что мальчик обокрал его? Как он только позволяет себе такое? Мадам, я хорошо знаю мальчика, я вдова, мне пятьдесят. Он ни полушки не взял бы.
   – Не дай Бог вам ошибиться, мадам, – сказала госпожа Моосгабр, – я знаю одну мать, что так же вот ошибалась. Она так же думала, что с детьми все в порядке, а потом они оказались в спецшколе и в исправительном доме.
   – Но мой мальчик совсем не плохой, – сказала госпожа Айхенкранц, – кормлю его как положено, у меня же лавка. И ни в каких синиц и белок он не стрелял, он любит их, даже в ворон здесь, на кладбище, не стрелял. Он просто так играл, будто стреляет, но никогда ни в одну не попал, ни одной никогда не тронул. Он и цветов ни за что бы не взял.
   – Стрелять ни во что нельзя, – кивнула госпожа Моосгабр, – ни в какую живую мишень стрелять нельзя. Я, мадам, знаю мать, у которой сын уже в третий раз из тюрьмы возвращается, да и с дочкой дела не лучше.
   – Я забочусь о нем, как могу, – сказала госпожа Айхенкранц, – я всегда знаю, где он и что делает. О каждом его шаге знаю. Домой приходит, как только стемнеет. И чтобы где шляться – так ничего подобного. Он и свечки бы не украл.
   – Охрана может его взять у вас, – сказала госпожа Моосгабр, – надо слушаться и нельзя уроки прогуливать. Я знаю одну мать, которая пела детям колыбельную, а посмотрели бы вы на нее сейчас. Дочка замуж выходила и пирожки, что мать на свадьбу ей напекла, выбросила в окно лошади.
   – Может, черствые были, – сказала госпожа Айхенкранц.
   – Что вы, – госпожа Моосгабр затрясла большой черной набитой сумкой, – совсем свежие. Она пекла их целый день и положила туда масла, ванили и изюму. И творогу.
   – Мой мальчик не выбросил бы, – сказала госпожа Айхенкранц. – В крайнем случае дал бы лошади сахару. С какой стати Охране забирать его у меня? Он и лампады негасимой не взял бы…
   – Лампады негасимой… – покачала головой госпожа Моосгабр, – знаете, что с ним случится? Спецшкола, исправительный дом, чернорабочий, поденщик, под конец, может, и тюрьма… Я, мадам, знаю мать, у которой дочь замуж выходила, так эта дочь еще до ужина выгнала мать из трактира и даже сухой корки ей не дала. А на столе были ветчина и салат. И вино с лимонадом. А мать на эту свадьбу надела свое единственное праздничное платье.
   Они какое-то время шли молча, госпожа Моосгабр в старой длинной черной юбке, старом темном платке и кофте, с большой черной набитой сумкой, госпожа Айхенкранц – румяная, пухлощекая, в голубом чепце, из-под которого выглядывали черные локоны. Был прекрасный сентябрьский день, солнце сверкало в кронах деревьев и отражалось в надгробьях и цветах. Они шли по большой длинной дороге, окаймленной зелеными каштанами, но это была не главная дорога. Потом они подошли к перекрестку, за которым был участок больших красивых склепов.
   – Сейчас свернем туда, – сказала госпожа Моосгабр и затрясла сумкой, – там у меня могила. Пока я буду исполнять свои обязанности, вы должны найти мальчика.
   – Конечно, найду. – сказала госпожа Айхенкранц, – почему бы мне его не найти? Я о каждом его шаге знаю. Он здесь на кладбище.
   Они подошли к большому мраморному склепу с фигурой ангела, с фонарем для негасимой лампады и плитой, обнесенной оградкой. В оградке – полным-полно зеленой травы.
   – Вот мы и пришли, – сказала госпожа Моосгабр, – здесь вам придется меня подождать. Сперва сделаю самое необходимое, а уж потом исполню свой долг по отношению к детям.
   Госпожа Айхенкранц остановилась перед склепом и посмотрела на эпитафию. Большими золотыми буквами было написано:
 
   СЕМЬЯ ШКОЛЬНОГО СОВЕТНИКА
   БАРОНА ДЕ ШУБАУЭРА
 
   А под этим стояло:
 
   Школьный советник
   Иоахим барон де Шубауэр
   род. 1854, ум. 1914
 
   И далее целый ряд имен и дат: Матурин, Анна, Леопольд, Розалия.
   – Это ваша могила, мадам? – глухо спросила госпожа Айхенкранц.
   – Да, моя могила, – кивнула госпожа Моосгабр и, нагнувшись, открыла большую черную набитую сумку, – никого из рода уже нет в живых, и, кроме меня, никто за ней не ухаживает. Поэтому подождите меня здесь. – Госпожа Моосгабр достала из сумки лейку, метелку и садовые ножницы. – Потом пойдем искать мальчика, госпожа, госпожа… – запнулась она.
   – Айхенкранц, – быстро сказала госпожа Айхенкранц, – Клотильда Айхенкранц. Моя лавка между кладбищем и парком. У Филипова.
   Госпожа Моосгабр вытащила из сумки еще бутылку с водой и перелила воду в лейку. Потом взяла метелку, обмахнула часть мраморной плиты и вокруг фонаря для негасимой лампады. Ножницами немного подстригла траву в оградке. Потом протянула руку к лейке.
   – Обычно не ношу воду из дому, – сказала она, не оглядываясь, госпожа Айхенкранц стояла за ней, смотрела и не издавала ни звука, – беру ее здесь из бочки. Но сегодня принесла из дому, потому что была на похоронах и не хотела идти к бочке. Никого из рода уже нет в живых, и, кроме меня, никто не ухаживает за могилой, – повторила она.
   – Мадам, – сказала госпожа Айхенкранц, на этот раз мягко и довольно робко, – вы баронесса?
   – Я не баронесса, – сказала госпожа Моосгабр. – Я Наталия Моосгабр и сотрудничаю в Охране. Здесь, на кладбище, у меня несколько могил, за которыми я ухаживаю. Забочусь о них.
   – Однако, – удивилась госпожа Айхенкранц, и лицо ее прояснилось, – какие-то деньги вы же получаете за это?
   – Получаю, – кивнула госпожа Моосгабр и вынула из сумки еще тряпочку, – в месяц за все свои могилы получаю два гроша. У меня небольшая пенсия за мужа. Он был возчиком на пивоварне.
   – Постойте, мадам, – госпожа Айхенкранц стремительно кинулась к могиле, – я вам немного помогу. Эта тряпочка для надгробья? Я вам его оботру.
   – Что ж, оботрите, – сказала госпожа Моосгабр, – но осторожнее с ангелом. У него крыло повреждено.
   Госпожа Айхенкранц стала обтирать ангела и надгробье, госпожа Моосгабр – обметать другую часть плиты, и они скоро управились.
   – Как тут у вас трава прекрасно растет, – сказала госпожа Айхенкранц, – просто загляденье. Вы по весне ее сеете?
   – По весне ее сею, – сказала госпожа Моосгабр и спрятала в сумку весь свой инвентарь, – и еще землю взрыхляю. У меня дома есть тяпка, я люблю чистые, ухоженные могилы. А теперь пойдемте вот по этой дороге, что ведет к пятой часовне, – госпожа Моосгабр выпрямилась и кивнула на дорогу, – будем искать мальчика. Но сначала покажу вам еще несколько моих могил на этом участке.
   – Так мы и их уберем? – быстро спросила госпожа Айхенкранц, но госпожа Моосгабр покачала головой:
   – Они уже со вчера убраны – сегодня хочу только проверить. Покажу их вам, и начнем искать мальчика.
   Они покинули могилу барона де Шубауэра и медленно пошли по направлению к пятой часовне. Участок больших красивых надгробий кончился, и снова показались маленькие бедные могилки.
   – Вот взгляните, – госпожа Моосгабр минутой позже остановилась и указала на одно округлое надгробье, – видите эту могилу? Это была счастливая мать. Восемьдесят лет жила, – указала она на надпись, – исключительно удачного сына имела. Он был строитель.
   Госпожа Айхенкранц остановилась и прочла золотую надпись на памятнике:
 
   ВИНЦЕНЗА КАНЦЕР
 
   – Он был строитель, она была счастлива, – затрясла госпожа Моосгабр сумкой, и госпожа Айхенкранц прочла второе имя под первым:
 
   СТРОИТЕЛЬ ВИНЦЕНЗ КАНЦЕР
 
   – Ну, а сейчас вам покажу совершенно другое, – сказала госпожа Моосгабр и пошла дальше, – свернем-ка на эту дорогу.
   Они свернули на довольно узкую дорогу и какое-то время шли молча. Мимо нескольких могил прошли по траве. Потом госпожа Моосгабр остановилась и указала на островерхий маленький памятник под зеленой березой.
   – Вот взгляните, – сказала она.
   Госпожа Айхенкранц подошла к могиле и прочла:
 
   ТЕРЕЗИЯ БЕКЕНМОШТ
 
   – А кто она, эта госпожа Бекенмошт?
   – Это была несчастная мать, – сказала госпожа Моосгабр и смела рукой с могильного холмика до времени опавшие листья, – неудачные у нее были дети. Чернорабочие и поденщики. Думала, что вырастут из них достойные люди и на старости лет будут ей подмогой. На старости лет она повесилась. – И, глядя на густые кусты чуть поодаль, закрывавшие ряд соседних могил, она сказала: – Один Бекенмошт, по-моему, еще жив – он каменотес. Гравирует надписи на памятниках здесь в мастерской на площади у главных ворот, мой сын Везр, думается, знаком с ним. Он вообще водит знакомство с каменотесами. Ну, пойдемте, мадам.
   Миновав несколько могил, они вышли по траве на маленькую дорожку, а потом свернули на большую.
   – А куда мы, собственно, идем? – спросила госпожа Айхенкранц и схватилась за чепец на локонах. – Кладбище ведь такое большое.
   – Вы же знаете, куда мы пойдем, – ответила госпожа Моосгабр, – вы же знаете место, где мальчик прячется.
   – Он не прячется, – сказала госпожа Айхенкранц, – он бегает. То туда, то сюда. Мог выбежать с кладбища на улицу, и, значит, на кладбище его уже нет. Но пойдемте хотя бы в эту сторону, там, может, мы его и найдем, – указала она в сторону пятой часовни.
   – Тогда лучше этим путем, – указала госпожа Моосгабр, – там у склепа Лохов водопровод.
   Они шли мимо шестнадцатого участка по большой дороге, которая вдали переходила в аллею, встречали людей, одетых по-летнему, а также всяких бабушек – стоял ведь прекрасный сентябрьский день, и госпожа Айхенкранц сказала:
   – Могилы должны быть чистыми и ухоженными. Это визитная карточка семьи. Ваши могилы, мадам, словно вылизанные, любо-дорого смотреть на них. – И, чуть погодя, добавила: – Да и неудивительно, что они такие, раз вы за ними так ухаживаете, даже землю взрыхляете по весне. Конечно, захотели бы вы, так заказов имели бы сколько душе угодно. Вы так хорошо это делаете, что и за могилой Неизвестного солдата смогли бы ухаживать. – И под конец добавила: – Возчики на пивоварнях были уважаемые люди. Без них пиво и не дошло бы до покупателей. Это я, мадам, и сама знаю как нельзя лучше.