Наталья ФУРТАЕВА
ОДНАЖДЫ ГДЕ-ТО…

* * *

   Темно. Темно, как у негра в… Господи, что это со мной? Почему так темно? И почему это я лежу в своей новой шубе? — Сознание возвращалось медленно-медленно, мысли ворочались вяло, как снулая рыба. И — вообще состояние глубокого похмелья. — Блин! Я же не пила и не пью совсем почти!
   Я прикоснулась к пустой и одновременно тяжелой голове. Блин! Блин! И еще раз блин!!! Где моя новая зверски модная шляпка?! Я целых полгода деньги копила на новую шубу, а на шляпу так еще и занимать пришлось! Я же полгода жила, чуть ли не впроголодь, даже похудела на семь килограммов восемьсот граммов! А теперь лежу неизвестно где в новенькой шубе и без шляпы! Да я же тем уродам, кто это сделал, ноги из жопы повыдергаю!
   От злости у меня в голове прояснилось. Лежу, поди, где-нибудь на грязном полу, пачкаю драгоценную шубу!… Я прикоснулась рукой к тому, на чем лежала, и тут-то меня такой ужас обуял, что я даже заорать не смогла. Это вам не мурашки по коже — у меня вся наличная шерсть дыбом встала. А у вас бы не встала? Если я в своей новой шубе вышла на улицу в одиннадцать утра десятого ноября — в День милиции. День был необычно для этого времени морозным и солнечным. Ночью снежок выпал. (Вообще, что с погодой происходит?) А лежала я в сочной густой траве! И по запаху — молодой, весенней!
   Сколько времени я так провела — парализованная ужасом — не знаю. Думаю, не очень долго. В экстремальных ситуациях я начинаю быстрее соображать, в панику не впадаю, как моя подружка Ленка. Скорее, наоборот, становлюсь хладнокровной и спокойной, как удав после обеда. А тут ситуация — экстремальней некуда.
   Так! Может, провал в памяти? Сейчас таких случаев — пруд пруди. Вчера в «Комсомолке» читала. Но там все забывали, кто они и откуда, а я себя помню. Так, мне чуть-чуть за пятьдесят, выгляжу моложе года на четыре, а в потемках так и вовсе… Зовут Наталья. Дети взрослые. Семейные. Я уже пять раз бабушка. Работаю в одной хорошей фирме, на хорошей работе, хотя могли бы и побольше платить… Нет, это я все помню. До того самого десятого ноября.
   А сейчас, судя по траве и лесным запахам, весна! Нет-нет, спокойно, и все сначала.
   Итак, утром десятого ноября я шла по улице по делам в новой шубе и модной шляпе. Кстати, шляпка мне очень идет, особенно с этой шубой и с новой стрижкой. Все женщины в отделе это признали, а в соседнем отделе, наоборот, мол, ничего особенного. А это верный признак того, что я не зря голодала и с покупкой попала в точку! Дальше. Было морозно, но солнечно. Я повернула за угол возле аптеки. И в глаза мне просто брызнуло солнце. Вот! Вот!!! Солнце-то было слева, а я повернула у аптеки на право! Направо! Солнце не могло мне ударить в глаза, оно же сзади светило!
   И это все, что я помню. Солнце, которое не могло быть там, где оно оказалось, а теперь темнота, трава подо мной и вокруг меня и запахи весеннего леса. Я осторожно приподнялась, огляделась — ни фига не видно. Подняла голову — в чернильной темноте едва-едва пробивались неясные искорки звезд, наверное, небо в тучах. Ну, слава богу, я не ослепла, хоть одна беда миновала. Руки ноги целы, голова тоже на месте, только без шляпы… Одежда на мне в порядке, если полагаться на осязание. Значит, это не ограбление и не изнасилование, еще раз — слава богу!
   Да! Еще сумочки нет. Правда, там ничего особо ценного не было: ни денег, ни драгоценностей. Обычная дамская сумка — хранилище тысячи полезных мелочей. Особенно если учесть, что перед этим я пробежалась по длинному ряду торговых павильончиков и сделала массу мелких, но нужных приобретений. Купила, например, маленькую сувенирную фляжку коньяка — презент для начальника, он бывший мент. Мелкий такой подхалимаж. Еще пару бинтов и катушку пластыря, я этим окошки утепляю, где дует. Несколько пакетиков приправ и бульонные кубики, баночку растворимого кофе, пакетик сахара, пузырек марганцовки — цветы полить и т. д. Но сумку жалко — новая совсем и очень вместительная, хотя внешне и не выглядит такой.
   Так, давай сначала. Солнце, которое не солнце, ударило в глаза. Потом я очнулась здесь, не знаю где. Сколько времени я была в отключке? Судя по тому, что я не хочу есть и в туалет тоже не хочу, — недолго. В своей конторе перед выходом я пила кофе и съела солидный кусок торта. У нашей бухгалтерши Евдокии Ивановны родился внук, и она на радостях сгоняла в «Луизу» за «Зимней вишней». М-м-м! Вкуснятина! Наши дамы все боятся лишних калорий, а я и так похудевшая, так что — оторвалась по полной!
   Пусть я была без сознания, физиология-то не отключается, и, если я все еще чувствую приятную тяжесть в желудке и никаких позывов «под кустик», значит, прошло ну никак не более двух часов. Мама родная! Это где же я? И какой силой меня из зимы в лето перенесло? Из го рода в лес? Из ясного дня в беспросветную ночь? За каких-то два часа? Страх снова опутал меня такой липкой паутиной, что опять волосы дыбом поднялись: а что, если здесь вечная ночь? Нет, спокойно! Трава в полной темноте не может расти столь густой и сочной. Я сорвала стебелек, растерла в пальцах, понюхала, пожевала даже: настоящая весенняя, сочная трава. Ну и нечего гнать, надо спокойно дождаться утра. Наступит же оно когда-нибудь.
   Я снова поглядела на небо, проблески звезд вроде бы стали поярче. Прислушалась: тишина такая полная — оглохнуть можно. Пошарила руками вокруг — трава, трава, и больше ничего. О! Шляпа! Моя шляпа! Не потерялась, рядышком лежала, просто в темноте я ее не увидела. Потом нащупала и сумку, проверила на ощупь — вроде все цело. Ну и ладно. Теперь осталось дождаться утра, рассмотреть, куда меня занесла нелегкая, и решить, что делать дальше. И, успокоенная, я свернулась калачиком и уснула.
   Не знаю, сколько я спала, но выспалась хорошо. Даже голова не болела, и вообще чувствовала я себя, как в двадцать лет. Только рука затекла от неудобного положения, ну, слава богу, значит, живая я. А то ничего не болит в пятьдесят лет — это умерла, что ли? Несогласная я — только шубу купила, даже покрасоваться не успела и уже умирать? Руку закололо от возобновившегося тока крови, это меня окончательно успокоило: живая я!
   Темнота рассеивалась, серела, но вместо тьмы поднимался густой, как кисель, туман. Не понос, так золотуха! Я сидела в белой кисее тумана, по-прежнему ничего не видя. Даже собственную руку надо было поднести к самым глазам, чтобы разглядеть. Ничего подобного в жизни не наблюдала.
   Зато появилось ощущение, что меня рассматривают. Кто?! И как? В таком-то тумане. Но это ощущение не исчезало. Меня не просто рассматривали, меня изучали. Я очень хорошо улавливала чужие эмоции: заинтересованность, удивление и… доброжелательность. Да. Враждебности не ощущалось, это точно. Мне и так было весьма не по себе, да еще и это пристальное внимание! Я должна была что-то сделать, что-то дурацкое, иначе я просто сошла бы с ума. Например, спеть песенку Винни Пуха или громко со вкусом выматериться. Ага, скажете приличной женщине такое… Фу-у!… Ну-ну! Вас бы на мое место подопытной букашки, небось и не такое бы сделали.
   Как-то раз мою подружку Ленку какой-то маньяк в переулке остановил. У нее на нервной почве приступ смеха случился. Ну, еще бы! Ленку-то, с ее лошадиной внешностью и пятачком в кармане, кто-то собрался то ли грабить, то ли насиловать! Она как заржет! Маньяк с перепугу и дунул обратно туда, откуда вылез, на хорошей скорости. А вы бы остались на месте, когда Ленка ржет? Это и подготовленному человеку трудно выдержать, а тут еще фактор неожиданности сыграл. Думаю, тот несчастный до конца жизни по ночам будет писаться и кричать. Так Ленка и не узнала, чего он хотел все-таки: ограбить или изнасиловать. А может, просто спросить чего? Материться я не стала, а вдруг они по-русски не понимают? И все мое красноречие зря пропадет. Но чтобы успокоиться, я начала шептать молитвы. Все подряд, что помнила. И утренние, и вечерние. А кто знает — утро сейчас или вечер? Молитва меня успокаивала, давала какую-то уверенность. И я сочинила собственную молитву: «Отец наш, существующий везде, я дочь Твоя — Твоя частичка. Не оставляй меня своей заботой, дай силы мне принять напасть любую и с честью выдержать все испытания. И пусть на все Твоя вершится воля, приемлю все, что волею Твоей мне уготовано на том и этом свете…»
   Я почувствовала настороженность того, кто меня изучал. Нет, угрозы или опасности по-прежнему не было. Но тот как будто замер от неожиданности, остановился и прислушался. Хотя я и шептала-то одними губами, беззвучно. Не знаю, сколько времени это продолжалось, но тот, что меня изучал (кто или что?), долго не раздумывал. Туман начал редеть. Я по край ней Мере смогла свои собственные очертания разглядеть. И еще такая странность — туман не был мокрым. Ну, уходил он, как обычный туман, не оставляя капелек влаги. Я устала бояться, и эта странность меня даже не испугала.
   Наконец туман, ушел совсем. И я оказалась на большой лесной поляне. Ночью я не ошиблась, я действительно была в лесу, по времени года — середина весны. Поляна была покрыта ровной молодой травкой, кое-где желтели веснушки горицвета и кремовые венчики сон-травы. Очень красивая и какая-то торжественная поляна. Правда, ощущение такое, что ты в храме! А вокруг овальной поляны росли — мама, роди меня обратно! — такие исполинские кедры, что я и представить не могла, что подобные существуют! Могучие стволы — метров десять в поперечнике — несли такие мощные и огромные кроны, что у меня челюсть чуть навсегда на колене не осталась!
   Я настолько обалдела от этой картины, что низко-низко поклонилась и сказала вслух: «Здравствуй, лес-батюшка!» Я ж говорю, потребность была сделать что-то дурацкое, чтобы не рехнуться окончательно. И в голове моей прозвучал ответ: «И ты будь здравой, гостья!» Ну, это уже явный перебор! Я так и села — ноги не держали — и спросила обреченно:
   — У меня глюки?
   И снова в голове прозвучал ответ:
   — Ты в Заповедном лесу, человек.
   Мне потребовалось время, чтобы переварить услышанное, да и увиденное тоже. Я пощипала себя за руки и за ноги — нет, больно! Зажмурилась, посидела так, снова открыла глаза: все на месте — поляна, цветочки, деревья-исполины, и я посреди поляны сижу. Да что же это такое, мне же на работе надо быть! Как пить дать премии лишат… Мысль о работе была здесь настолько неуместной, что я, как Ленка, совершенно неприлично заржала. Когда истерика поутихла, спросила:
   — И как же я здесь очутилась?
   — Не здесь ты должна была оказаться. Не нашей волей из своего мира вырвана была и злу послужить могла. Но вынуждены были мы вмешаться, и теперь ты здесь.
   — Ну, так верните меня назад, домой! В чем проблема-то!?
   — Этого мы не можем. Ткань мироздания рвется от такого вмешательства, и множится зло и в нашем, и в вашем мире.
   — А мне-то что делать теперь? Кто-то там какую-то ткань рвет, что б ему вечным похмельем маяться, а я, выходит, крайняя?! — заорала я от отчаяния.
   — Успокойся, человек.
   Ничего себе — успокойся! Да я волком готова была выть. Называется, сбегала по делам — одна нога здесь, другая там! Что мне теперь до самой смерти на этой поляне сидеть и с деревьями разговаривать? Во, перспективочка!
   — Нет. Ты пойдешь к людям.
   Они что — мысли читают?
   — Да, мы слышим твои мысли. Можешь не озвучивать их.
   — А, ну это другое дело, — я и впрямь неожиданно успокоилась. Такая вдруг спокойная стала, как покойник. А что, все нормально: деревья-телепаты, ткань мироздания, перенос из мира в мир. Все ясно — я сошла с ума. Не надо было фантастику на ночь читать. Что-то чересчур так спокойно я об этом подумала, равнодушно так… А потом так же, без паники, упала в обморок. Я же женщина, в конце концов — существо слабое, беззащитное…
   Очнулась я оттого, что мне стало жарко. А вы полежите в шубе под солнышком — поймете. Солнце поднялось довольно высоко, и, хотя на поляне из-за кедров царил полумрак, все равно было очень тепло. Я села, сняла шубу. Эх! Не покрасоваться мне в ней! И обреченно спросила:
   — Что же мне делать, лес-батюшка?
   — Идти к людям. Твой рисунок в ткани мироздания нам не совсем ясен. Но ты пришла сюда, а не туда, где плетет свои сети зло. Ты не чуждая этому миру. И твой Бог — не чуждый. Молись своему Богу, он не оставит тебя. И мы поможем тебе, но свой рисунок ты создашь сама. Мы дадим тебе три дара, но не используй их во зло. Слушай сердце, оно у тебя доброе. И запомни — зло, как и добро, имеет множество личин. Не всегда верь глазам. А теперь ступай!
   У меня под ногами тут же образовалась тропинка. Ровная такая, гладкая. И я пошла по ней. Оглянулась, а там уже никакой тропы, как век не бывало. Впрочем, и не бывало. Сказала я мысленно лесу слова благодарности и потопала между исполинами-кедрами, куда вела тропка. Вот только что за дары — забыла спросить. Тут не только это забудешь, а и имя начальника не вспомнишь, даже за премию.
   Идти по тропе было легко. Да и одета я была прямо «в кон»: удобные сапожки на плоской подошве, черные джинсы, нараспашку пестренький блузон из хлопка и черный топик в облипочку. Между прочим, на мне, похудевшей, смотрится потрясающе — все недостатки скрывает и подчеркивает то, на что можно посмотреть. Не надо думать, что если я из деревни, так ни вкуса, ни стиля… Есть такие дамочки из соседнего отдела, носик морщат — дере-е-евня! Хотя носиком такой шнобель назвать… Смело, пожалуй. А то, что я всю жизнь в деревне прожила и только год назад в город перебралась — сыновья настояли, так это не делает меня второсортной. Скорее наоборот. У меня на этот счет мнение особое.
   Вот так и топала я часа два уже, а исполинский лес все не кончался. Тропинка вилась между мощнейшими стволами, покрытыми мхом. Под сплошными кронами стоял густой сумрак, почти ночь. Никакой растительности, никакого зверья, странная тишина: только лег кий шорох ветвей да изредка сверху, как будто издалека, птичий пересвист. Странно, усталости я не чувствовала, хотя тащила в руках шубу, сумку и шляпу. Наконец деревья стали вроде как чуток поменьше, вокруг посветлело, да и росли деревья уже пореже как-то. Еще часа через два я начала уставать, под деревьями появились солнечные зайчики. Кое-где между корнями пробивалась травка, между деревьями просветы увеличились, и деревья были уже этак метров пяти в диаметре. Шагала я бодро, думаю, километров тридцать протопала — вот это лесок!
   Наконец напомнили о себе и физиологические потребности, и я решила поискать хотя бы прошлогодние шишки. Но стоило мне сойти с тропы, как тут же я споткнулась о невесть откуда вынырнувший корень, зацепилась за какой-то сучок, оступилась в какую-то ямину, которой, клянусь, секунду назад не было! И упала, больно ушибив колено и оцарапав лоб. Лес недвусмысленно меня выпроваживал.
   Ну, уж дудки, я голодной смертью погибать не собираюсь.
   — Лес-батюшка, — возопила я, — я же есть хочу и пить! И устала уже, сколько можно голодной топать! Неужели тут никакой еды нет? Блин, тоже мне — последнего героя нашли.
   Тропинка тут же вильнула в сторону и метров через пятьдесят привела меня на крошечную полянку — в два шага шириной. Из-под корня кедра-исполина пробивался крошечный ключик и через шажок пропадал в траве. Интерес но, он всегда здесь был или только сейчас для меня вынырнул? Вода была вкуснейшая! Не успела я досыта напиться, как по стволу вниз спустилась белка. В лапках она держала сушеный гриб. Присела передо мной и что-то зацокала. Я осторожно, боясь спугнуть — первый зверек за целый день, протянула руку. И белка положила свой гриб мне в ладошку!
   — Это мне? — глупо спросила я.
   Белка, понятное дело, ничего не ответила. Цокнула что-то и метнулась вверх по стволу. Сомнительное блюдо — высушенный в анти санитарных условиях гриб без соли и специй и даже без тепловой обработки. Но выбирать не приходится — не в ресторане. Я осторожно положила гриб в рот. Да, явно не восточная кухня, но есть можно. Вновь появилась белка, да не одна, а с товарками. И у каждой гриб! Сложили их возле меня и умчались за следующими. Натаскали целую кучку. Хватило поесть и с собой горстку взять. А уж когда они натаскали мне с две пригоршни ядрышек кедровых орешков, так это прямо пир горой получился. Я искренне поблагодарила и белок, и лес.
   Усталости я не чувствовала, наоборот — была полна бодрости и энергии. А вот это уже было странно. Это с моими-то болячками и после такого марш-броска!? Да я уже два часа назад должна была с палочкой «шкандыбать» и охать. А сейчас лежать под деревом в предынфарктном состоянии. Однако я готова хоть до Китая топать, и никакой тебе усталости. Может, это и есть дар Заповедного леса — здоровье, бодрость и силы, каких не бывало и в молодости? Ответ сам собой появился в голове: «Да, это первый дар!» Ух, ты!!
   Я посмотрела на свои руки. Никаких следов полиартрита! Пальцы снова ровненькие, пряменькие и… Я даже глаза протерла и снова уставилась на свои ладони. Я же деревенская! У меня же руки огрубевшие, жесткие, навечно обветренные! Год городской жизни не сделал их нежнее. А сейчас я смотрела на узкие изящные ладони с тонкой бело-розовой кожей и гладенькими розовыми ноготками! Я торопливо вытрясла из сумки косметичку и уставилась на себя в зеркальце. Как говорит моя подружка Ленка: «Держите меня семеро! Можно за интимные места!» Из зеркальца на меня смотрела я, но будто из фотоальбома тридцатилетней давности. Гладкая упругая кожа, яркие пухлые губы, никаких кругов под глазами, никаких даже намеков на морщинки… Да я такой красивой отродясь не была! Ей-богу! Не кокетничаю! К свежести и яркости молодости прибавились шарм и элегантность зрелости и спокойная красота мудрости прожитых лет. Получилось что-то потрясающее! Наши дамы из всех отделов просто охренели бы!
   Я и то едва от шока отошла. Интересно, а седина тоже исчезла? Жаль, волосы только позавчера покрасила — не видно. Надо так понимать, что это и есть второй дар Великих Кедров. Да-а; уж если первые два дара оказались столь драгоценными, каким же будет третий? Но ответа я не получила. Ладно, поживем — будем поглядеть, как говорит Ленка. Еще не много полюбовавшись на себя красивую, я поднялась с травки — надо двигать дальше. Тут же под ногами появилась тропинка. Ну, блин, сказка, да и только!
   Вскоре лес заметно изменился. Спустилась я с пригорка в лощинку, а уже сосновый лес. Сосны тоже огромные, но до Великих Кедров им далеко. Часто попадались пихты, раза два тропа пробегала краем ельника. Кедры тоже попадались небольшими группами, чаще на пригорках, как военачальники среди полков. Но тоже просто здоровенные, и все. Видимо, Заповедный лес кончился. Стали появляться поляны с цветами и бабочками, с гудением шмелей и тонкими рябинками с маленькими клейкими листочками. Воздух звенел от птичьего гомона, сновали шустрые белки, пару раз я спугнула зайчишек. В общем, нормальный бор. Даже появилось чувство, что я у себя дома. Просто заблудилась немного. Тропа прибежала к говорливому ручью. Я напилась, умылась, пожевала сушеных грибов и двинулась дальше.
   Часам этак к пяти вечера, если мне не изменило чувство времени и солнышко здесь нормальное, тропа вывела меня к торной дороге. Довольно широкая лесная дорога, вот только ездят по ней редко и на лошадях. Колеи узкие — тележные и лошадиные копыта, к тому же трав кой зарастают уже. И куда же мне повернуть — направо или налево? Тропа исчезла, словно ее и не было, и лес мне ответа не дал. Та-ак, тропа подвела к дороге справа под острым углом, значит, и двигать мне в том направлении.
   Ну я и двинула. А минут через пятнадцать оказалась я на поляне. Небольшая, зелененькая такая поляна. Травка на ней ровненькая, изумрудная. Вот только уж больно ровненькая, и цветочки на ней не растут, и дорога куда-то подевалась. Как ножом ее обрезало на краю этой завлекательной полянки. А вот по другую сторону поляны дорога опять просматривается. А по краям ее стеной поднялись непролазные колючие кусты — не обойти стороной-то. Чем дольше я на эту проклятую поляну любовалась, тем меньше она мне нравилась. Попятилась я назад потихоньку, а когда повернулась, чтобы дать деру, столкнулась нос к носу с мальчишкой. От неожиданности я аж подпрыгнула:
   — Ты чего честных девушек пугаешь!? Я ж так по ночам писаться начну!
   — Да я не хотел тебя пугать, — и скалится во всю веснушчатую рожу, — я тебя окликнуть хотел, а ты попятилась. Чего ты там увидела?
   — Да вон, полянка уж больно красивая, такая красивая, что страшно что-то стало.
   Улыбка у парня тут же испарилась, он быстро шагнул мимо меня вперед и присвистнул:
   — Бучило! Еще вчера не было. Худо!
   Повернулся, подхватил меня под локоть.
   — Пойдем-ка отсюда подальше, худое это дело — бучило на дороге появилось.
   Какое-то время мы быстро двигались по дороге, потом свернули в лес и пошли в сторону, забирая, однако, в том направлении, в каком я шла прежде. Мальчишка несколько раз оглянулся, но рассматривал он, скорее, наш след, чем оставленный позади лес. Да и мальчишкой я его зря назвала. Просто он ростом чуть по выше меня, тоненький, а лет-то ему, пожалуй, семнадцать-восемнадцать. Маленькая собачка — до старости щенок, а рука у него по-мужски твердая и сильная, под тонкой рубашкой перекатывались не мальчишечьи мускулы.
   — А бучило — это что? — первой нарушила я молчание.
   — А ты, что ли, не знаешь? — Парень явно удивился. — Чего тогда сбежала?
   — Дорога по поляне не шла, а за поляной опять появилась. И кусты по бокам — не обойти. Нигде нет, а тут выросли. Вот и не понравилась она мне.
   — Так ты никогда их не видела раньше?
   — Не только не видела, но и не слышала.
   — А ты вообще-то откуда здесь взялась? Одна среди леса, одета чудно. Куда идешь-то?
   Ох, кабы я знала! Подумала я, подумала и сказала правду:
   — Кедры меня к людям послали, тропинку проложили. Тропинка меня вот до дороги довела и исчезла. Я и пошла — не знаю куда.
   — Кедры? Великие Кедры?! — Парень даже остановился и рот открыл. — А я-то думаю, по чему твои следы посреди дороги появились, как с неба ты упала, — посмотрел на меня внимательно, даже очень внимательно, — и не врешь ты, уж я бы учуял.
   Куда уж тут врать, когда явь чуднее сказки. Взошли мы на какой-то пригорок, густо поросший высокими кустами. Спутник мой неожиданный внимательно огляделся, потом провел меня какой-то собачьей тропочкой в глубь зарослей и остановился на небольшой полянке, со всех сторон окруженной кустами. Посредине чернело небольшое кострище, рядом с ним лежала кучка хвороста — судя по всему, поляна не раз служила кому-то прибежищем.
   — Здесь мы и заночуем, если у тебя нет других планов. Завтра посмотрим на бучило еще разок и двинем до дому. Согласна?
   Я пожала плечами. Выбирать явно не приходилось. Парень быстро разжег костер, принес откуда-то котелок с водой, спроворил похлебку. И все это молча, исподтишка наблюдая за мной. Я тоже молчала — пыталась разрешить проблему: все-таки сошла я с ума или нет? Ну, сами подумайте: откуда бы мне знать аборигенский язык? На слух парень нес тарабарщину, но я его прекрасно понимала! А когда сама открывала рот, то несла такую же галиматью; однако сознание отмечало, что говорю я правильно. Да и парень меня понимал. Чувство было такое же, когда я начала понимать с пятое на десятое английский. Но английский-то я три года в институте учила, а говорю все равно с чудовищным акцентом. А тут с ходу, будто век так разговаривала, будто на родном русском! Нет, точно — я сошла с ума! Я уж было стала впадать в отчаяние, когда пришел ответ. В голове прозвучало: «Это часть третьего дара».
   Ну ничего себе! А сразу-то сказать нельзя было! Так я и впрямь сбрендю и не замечу! Но тем не менее мне сразу полегчало. Я даже забыла спросить: а каким же окажется целый дар, если знание аборигенского — часть? Да и ответ-то, думаю, я все равно не получила бы. И принялась я с интересом рассматривать своего нечаянного спутника. Морда у парня была явно славянская, вполне симпатичная, русые волосы и серые глаза. И хотя с губ не сходила улыбка, глаза были внимательные, цепкие. Одет он был в какую-то причудливую смесь древнерусского и северо-индейского прикидов. Камуфляжной расцветочки. Н-да, фасончик — Юдашкин обзавидуется. И парень меня явно изучал. Я его, по-моему, сильно удивила и озадачила. Ну еще бы! А вы бы не озадачились появлением средневековой дамы у себя на даче незнамо откуда? Не то из психушки, не то… Хотя, есть ли здесь психушки?… Лучше бы не было.
   Наконец похлебка сварилась. Парень поста вил передо мной котелок, протянул ложку и ломоть серого хлеба:
   — Отведай хлеб-соль. Ложка одна, по очереди есть будем. Согласна?
   А чего бы мне несогласной быть? Я же весь день сушеными грибами питалась всухомятку. А варево оказалось вкусным. Я с некоторым трудом удержалась от того, чтобы съесть больше половины. От души поблагодарила парня и отдала ему котелок и ложку, взамен получив деревянную чашу с травяным чаем. Парень был явно доволен моим аппетитом. А может, чем-то еще в моем поведении? Откуда мне знать?
   Но вот с ужином было покончено, и парень устроил мне наконец-то допрос. Надо сказать, допрос хитрый — прямо инспектор Лосев какой-то. Парень был явно неглупый, и рассказ мой он воспринял серьезно. А вопросы ставил так, чтобы подловить меня на вранье. Но я не врала. Рассказ начала с того места, как очнулась в Заповедном лесу, и продолжила до момента встречи с ним.
   — А откуда ты? Из каких краев? — спросил он после моего рассказа.
   — С Земли, из России. Не знаю, слышал ли ты о моей стране. Но только в нашем мире нет этого места, где я сейчас с тобой нахожусь, — это стопудово!
   — Чуден твой рассказ, трудно поверить. Но неправду я сразу бы учуял, а в твоем рассказе неправды не чую. Ладно, придем домой, у Наны спросим, где твой дом. Нана из древних, она многое знает, что другим неведомо. А зовут-то тебя как?