Страница:
Их странная связь, без любви и нежности, зиждущаяся на ничем не приправленном равнодушно-быстром сексе, длилась почти два года. Потом он вдруг скоропостижно женился на официантке из закусочной, у которой никогда прежде не водилось мужей, зато имелись детишки-двойняшки ясельного возраста. Саманта изумилась, но не расстроилась и поняла, что этот период благополучно завершен – пора двигаться дальше.
Следующие два года она встречалась с шарообразным ведущим некоего морально-нравственного ток-шоу – великолепно образованным умницей, острословом и, как неожиданно оказалось, редкостным похабником. Он поступил испытанным способом: за–брал Саманту к себе и сделал редактором передачи. К этому времени она уже немного освоила профессии монтажера и звукорежиссера, поняла, как текст сочетается с «картинкой», каковы принципы музыкального оформления программы, в каких случаях кадру следует быть «глубоким», а в каких «плоским». Этот любовник дал Саманте очень много: во-первых, он вплотную занялся ее эстетическим образованием, открыв перед ней мир литературы и живописи. Кино Саманта приплюсовала сама, справедливо сочтя, что без этого вида искусства сегодня не обойтись. Во-вторых, именно ему удалось разбудить в ней чувственность: только с этим лысоватым, вечно задыхающимся от собственного веса, но донельзя искушенным толстяком Саманта впервые испытала острый до судороги оргазм и поняла наконец, какое неистовое блаженство может дарить ей собственное тело, если правильно к нему подступиться. Запечатанный магиче–ский кувшин был вскрыт, спавший джинн вырвался на волю и начал безумствовать: теперь все и вся было подчинено его воле.
Свое двадцатипятилетие Саманта встречала на работе – в этот день ее загрузили по полной программе. Когда коллеги-мужчины неожиданно стали по одному просачиваться в огороженный плексигласовой перегородкой отсек, где она уже несколько часов безвылазно сидела перед монитором, и преподносить ей трогательные милые презенты, она чуть не прослезилась от умиления. Один подарил ей миниатюрный сборник стихов Верлена, другой оранжевого плюшевого слоника, третий зачем-то приволок огромный плакат с изображением модной рок-группы. Саманта в равной степени радовалась всем подаркам и даже успевала чмокать дорогих сотрудников в колючие щеки. Только вечером Саманта с ужасом вспомнила, что подруге Джоди, с которой она в последнее время почти перестала общаться, позавчера тоже исполнилось двадцать пять и она будет последней скотиной, если не позвонит ей и не поздравит, пусть и с опозданием.
Жизнь Джоди пару лет назад сделала крутой вираж. К двадцати трем годам она, кажется, испытала все – в том числе наркотики и групповой секс. Правда, это не помешало ей получить блестящее образование и устроиться на работу в компанию, занимающуюся новейшим средством коммуникации: мобильными телефонами. Джоди успевала многое и регулярно отчитывалась о своих достижениях Саманте. Слушая хрипловатый голос подруги, та приходила в ужас, но не подавала виду, чтобы, как когда-то в юности, ничем не выдать собственную неискушенность в некоторых вопросах. Затем Джоди вдруг скоропалительно вышла замуж за джазового саксофониста, играющего в ночном клубе, и заявила, что теперь станет порядочной и скромной женщиной, посвящающей все свое время исключительно мужу: она сама будет готовить ему обеды и гладить рубашки. У Саманты, видевшей супруга Джоди всего один раз и отнесшейся к нему довольно брезгливо, возникло сомнение, что у него вообще имеются рубашки. Грязный, патлатый, на редкость уродливый крючконосый парень носил только безразмерные майки, но она не стала делиться своими соображениями с Джоди. С тех пор прошло два года – брак лучшей по–други скрипел по всем швам, но пока держался.
Набрав знакомый телефонный номер, Саманта уже вдохнула побольше воздуха, собираясь с ходу высказать заготовленную порцию поздравлений, но голос взявшей трубку Джоди зазвучал настолько непривычно, что Саманта осеклась. Когда она спросила, что случилось, Джоди – железная, ироничная, ядовитая, непрошибаемая Джоди – вдруг разрыдалась и сквозь слезы жалобно проскулила:
– Сэм, это ужасно… Я залетела…
– Как?!
– Я страшно отравилась… три месяца назад… ничего не могла есть… меня все время рвало… и я какое-то время не принимала таблетки. Надеялась… что ничего не случится… Потом снова стала их принимать, но… Я все думала: «Как же долго… держится во мне эта отрава. Уже столько времени прошло, а меня еще подташнивает». И живот ныл… и голова кружилась… Мне и в голову не приходило, Сэм! А вчера… Вчера… – Всхлипывания перешли в тоскливые завывания, и Саманте пришлось покрепче прижать трубку к уху, чтобы разбирать слова, изливающиеся из Джоди вместе со слезами. – Уже десять недель, Сэм! Надо срочно что-то делать! Срочно!
– А ты не хочешь родить ребенка? – робко поинтересовалась Саманта, стараясь, чтобы этот вопрос прозвучал как можно тактичнее. Ответом стало новое завывание.
– Ага, родить!.. Я спросила моего благоверного, как он на это смотрит. А он ответил, чтобы я избавлялась от этой дряни, и побыстрее! Он так и сказал: «От дряни»! О-о-о-о… Я ненавижу его! Бедный, бедный ребенок… У него, наверное, уже ножки есть и ручки…
– И ты послушаешься мужа?
– А что мне остается?! – истерично взвизгнула Джоди. – Кому еще я нужна?! Кто еще захочет на мне жениться, кто выдержит со мной столько времени?! А ведь он изменяет мне, Сэм!
– Почему ты так думаешь?
– Я не думаю, я знаю… А сегодня я нашла в ящике стола два билета на теннисный матч. Он ничего мне про них не говорил, он не со мной собирался идти!!! О-о-о… Скотина, подонок… Когда он придет, Сэм, я помашу этими билетами у него перед носом, а потом разорву их на мелкие кусочки! И пусть только попробует меня тронуть – я беременная женщина!
– Это билеты на турнир, который начнется через неделю в Кейн-Хаусе?
– Откуда я знаю, Сэм?! Я их не изучала!
– Джоди, милочка, разорви только один билет! А второй отдай мне. Пожалуйста… Прости, но мне очень хочется съездить в Кейн-Хаус.
Джоди немного подумала, а потом яростно шмыгнула носом.
– Хорошо… Плевать мне на все. Разорву один.
Саманте повезло совершенно фантастически, хотя ее слегка терзали угрызения совести – она так цинично нажилась на несчастье подруги. Билет оказался именно на то число, когда в соревновании должен был принять участие гигант Эдвард Мёль, один из ее любимых теннисистов. И пусть он скатывался в мировом рейтинге все ниже и ниже, пусть на турнирах «Большого шлема» ему уже ничего не светило – но на искусственном покрытии и у себя дома у Мёля, безусловно, были шансы. Если подфартит с соперником.
Солнце в этот день палило нестерпимо, ни на одной трибуне не было и намека на тень, поэтому у входа на стадион Саманта купила желтую бейсболку с символикой турнира. Заняв свое место, она надвинула бейсболку на самые глаза, огляделась и с удовольствием отметила, что муж Джоди, как бы женушка его ни честила, приобрел билеты на один из лучших секторов боковой трибуны: следить отсюда за игрой было сплошным наслаждением. Кресло справа пустовало, слева сидела противная вертлявая дама в дурацкой шляпке и без конца позвякивала многочисленными браслетами – это чуточку раздражало, но приподнятого настроения не портило. Когда появился высоченный загорелый Мёль и побрел по кромке корта своей фирменной – неспешной, чуть косолапой – походкой, толпа встретила его восторженным ревом и овацией. Саманта не хлопала: она придирчиво, со знанием дела оглядела Мёля с головы до пят и пришла к выводу, что, если оценивать его мужскую привлекательность по десятибалль–ной системе, он вполне заслуживает девятки с какой-нибудь дробью. Длинные каштановые локоны, перехваченные пестрой повязкой, слегка трепал ветер, а такое восхитительное зрелище никогда не оставляло Саманту равнодушной. Правда, Мёль выглядел чересчур напряженным: по его виду сразу можно было определить, что он не ждет от этой игры ничего хорошего и настраивается скорее не столько на победу, сколько на достойное поражение.
Поначалу, впрочем, ничто не предвещало печального финала: казалось, что силы соперников практически равны. Каждый гейм невыносимо затягивался, солнце припекало все жарче, игроки выглядели все более и более измотанными: в перерывах Мёль медленными круговыми движениями вытирал совершенно мокрое лицо и жадно пил воду, глядя прямо перед собой отсутствующим взглядом. Когда он в очередной раз припал к пластиковой бутылочке, извлеченной из сумки, Саманта услышала голос дамы в шляпке, сидящей слева от нее:
– Жалко безумно, но Мёль долго не продержится. Этот парнишка его загоняет. У него пушечные удары.
– Вы думаете? – глухо спросил ее спутник, которого не было видно. Его голос звучал как-то странно: почему-то Саманте вдруг вспомнился голос Роя, произнесшего в ту памятную ночь: «Я догадался». – Но пока счет равный.
– Во втором сете все изменится. У Мёля просто иссякнут силы. Он начнет мазать, не попадать первым мячом да и мчаться к сетке после каждой подачи уже не сможет. Его время ушло. Фернандес его с легкостью добьет. Он играет примитивно – да, но крепенько и надежно. Посмотрите на него. Он словно молодой бычок.
«Она права, – подумала Саманта. – Очень жаль, но она права. С такими слабыми подачами в современном теннисе делать нечего. Красота игры сейчас никому не нужна. Нужна только мощь. А Фернандес лупит так, словно деревья валит. Бедный Мёль. Его время действительно ушло».
Несмотря на свою нелепую шляпку, дамочка оказалась настоящей провидицей: во втором сете начался сущий разгром. Мёль уже ничего не мог сделать, да и не пытался, он не столько гонялся за мячом, сколько провожал его глазами, то и дело прижимая ко лбу край насквозь промокшей майки. Он проиграл невероятно быстро: Фернандес разделал его всухую. Слева раздался торжествующий голос:
– Вот видите! Я предупреждала: так и будет.
«А тебя это радует? – со злостью подумала Саманта. – Старая дура… Мёль, конечно, сейчас в полном нокауте – и моральном, и физическом. Но может, он все-таки будет раздавать автографы по пути в раздевалку? Черт, пусть хоть какая-то память останется об этой бесславной игре. Надо срочно спускаться, такой шанс подворачивается раз в жизни! Только попроворнее!»
Саманта стремглав бросилась к лестнице, по дороге чувствительно толкнув свою злорадную соседку, не оборачиваясь буркнула что-то извинительное и полетела вниз. Мёль и впрямь еще был в зоне досягаемости: он медленно, тяжело дыша и косолапя сильнее обычного, двигался вдоль ограждения, то и дело поправляя на плече сумку с ракетками; автоматически, даже не глядя на выстроившуюся очередь поклонниц, брал протягиваемые ему открытки и рекламки, расписывался и передавал обратно. Он выглядел не расстроенным, но опустошенным, покорившимся своей участи. Его волосы уже не развевались на ветру, а висели тяжелыми влажными прядями. Саманта, пристроившаяся в самом конце бурляще-повизгивающей очереди, торопливо порылась в сумочке и извлекла толстый красный фломастер, непонятно как, но очень кстати там оказавшийся. Только вот заблаговременно обзавестись рекламным буклетиком она не догадалась, билет на матч куда-то запропастился, а Мёль неотвратимо приближался – он должен был приблизиться через пару секунд. В последнее мгновение она стащила с головы бейсболку и протянула ее подошедшему Мёлю вместе с фломастером.
Кричащее сочетание красного и желтого, вероятно, впечатлило его: он поднял глаза, посмотрел на Саманту и неожиданно притормозил. Его взгляд вначале стал просто осмысленным, потом заинтересованным, потом почти восхищенным. Искренне надеясь, что сейчас на ее щеках играет нежный румянец, а нос не успел обгореть, Саманта кокетливо улыбнулась, распрямила спину и поправила светлые локоны. Она знала, что в последнее время расцвела особенно буйно и пышно, но воспринимала свою яркую кукольную внеш–ность как данность – на телевидении хватало привлекательных женщин, тамошние мужчины привыкли к постоянному лицезрению смазливых мордашек и не таращились на каждую красотку с восторгом и изумлением, как на свалившуюся с неба инопланетянку. У Мёля, похоже, было совсем другое мнение на сей счет. Он расписался на козырьке, не сводя с Саманты темно-серых, чуть прищуренных глаз, а потом, продолжая сжимать бейсболку в левой руке, а фломастер в правой, вдруг спросил:
– Как тебя зовут?
Его интонация понравилась Саманте: вопрос прозвучал не нагло, а абсолютно естественно, словно они встретились на какой-нибудь вечеринке.
– Саманта.
Мёль улыбнулся впервые за последние полтора часа, точнее, это была бледная тень улыбки на лице очень уставшего человека, опустил глаза и резво начертал рядом со своей подписью несколько цифр. Передавая бейсболку через ограждение обратно, он негромко сказал:
– Позвони мне, Саманта.
И он двинулся дальше. Саманта ошеломленно смотрела ему вслед, держа бейсболку с нацарапанным на ней номером телефона прямо перед собой, будто прося милостыню. Почти у самого входа в тоннель, ведущий в раздевалку, Мёль обернулся, вновь скользнул по ней оценивающим взглядом, поднес левую руку с отставленными мизинцем и большим пальцем к уху и повторил:
– Позвони мне, Саманта.
Из-за шума постепенно рассасывающейся за спиной толпы Саманта не расслышала сказанных слов, но догадаться, что Мёль вторично произнес ту же фразу, было несложно.
Несколько дней Саманта терзалась сомнениями, стоит ли звонить Мёлю и какими могут оказаться последствия этого звонка. Нужно ли бросаться в подобную авантюру и затевать роман (в чем сомневаться не приходится, выражение его глаз было вполне однозначным) с публичным человеком, практически знаменитостью, да еще спортсменом? Конечно, это лестно – ведь он хорош собой, за ним бегают толпы поклонниц, а он выделил из сборища именно ее. С другой стороны, кто может дать ей гарантию, что многолетняя слава не превратила его в законченного подонка, обращающегося с женщинами по-скот–ски? Ведь даже его короткое требование позвонить прозвучало как категоричный приказ, отданный тихим, но твердым тоном. В конце концов, раскинув и так и этак, она рассудила: жизнь дается нам всего один раз. И почему бы не воспользоваться предоставленным шансом на непредсказуемое любовное приключение? Отступить она всегда успеет. Но по крайней мере будет что вспомнить в старости.
Когда Саманта набирала его номер, ее не покидало ощущение нереальности происходящего. Звонить Эдварду Мёлю – почти то же самое, что звонить Тому Крузу, или Брайану Бойтано, или английской королеве. Позвонить и сказать: «Привет, это я, Саманта. Как дела?» Выдержав лишь три гудка, Саманта уже протянула палец к рычагу, чтобы нажать на него и никогда больше не набирать эту сказочно невероятную последовательность цифр, заставляющую ее вибрировать от смятения и дурацкого страха, но в этот самый момент трубку сняли, и приятный мужской голос произнес:
– Алло, я слушаю.
Саманта растерялась. Она не знала, кто подошел к телефону, что ей следует сказать, и поэтому произнесла именно те слова, которые минуту назад казались ей такими глупыми:
– Добрый день. Это я, Саманта.
– О-о-о-о… – пропел голос, взлетая все выше и выше. – Саманта… Синеглазая блондинка с южной трибуны. Привет, привет. Я уж не думал, что ты все-таки позвонишь. Я решил, что так погано играл, что все хорошенькие девушки объявили мне бойкот. Приятно…
– Ты играл очень красиво, как всегда, сероглазый шатен, – ответила Саманта потихоньку приходя в себя. Подумаешь, Эдвард Мёль. Просто молодой бойкий козлик – такой же, как все. – У тебя восхитительные удары по линии. Они так выверены, так безукоризненно точны. Но этот аргентинец…
– …Играл лучше. Я понял. Ему, наверное, на этой адской жаре было вполне комфортно, даже прохладно. А у меня ко второму сету красные круги поплыли перед глазами. Я уже и не различал: мячик на меня летит или солнечный блик… Да черт с ними, с аргентинцем и с этим турниром, с которого я так позорно вылетел. Слушай, синеглазая блондинка с южной трибуны, как ты относишься к идее встретиться еще раз – и не на корте, а в каком-нибудь более тенистом месте?
Конечно, он действовал нахрапом. С другой стороны – а как еще он должен был действовать? Вежливо побеседовать минут пять о новейших тенденциях в мировом теннисе и распрощаться? Саманта сочла его поведение вполне логичным и дала согласие на встречу.
Эду Мёлю было двадцать шесть лет, его карьера резво шла на спад: новое поколение теннисистов – девятнадцатилетние дюжие парни, сердца которых пока работали мощно и бесперебойно, как ракетные двигатели, – выталкивало Мёля с корта своими широкими плечами. Эд неуклонно спускался в мировом рейтинге и уже благополучно выехал за пределы первой сотни. Но поскольку он по-прежнему оставался единственным в стране теннисистом экстра-класса (к тому же в меру обаятельным и фотогеничным), его охотно привлекали для рекламы спортивной одежды, бытовой техники, лекарственных средств – и на этом он загребал столько, что смело мог скатываться хоть в третью сотню. Прошли те времена, когда он круглогодично колесил с турнира на турнир, не зная ни летних, ни зимних каникул. Теперь, по его словам, он собирался участвовать разве что в нескольких турнирах в год, и его совершенно не пугало, что это отрицательно скажется на рейтинге. Эд потихоньку завершал свою профессиональную спортивную карьеру и намеревался в ближайшее время опробовать свои силы то ли в аптечном, то ли в ресторанном бизнесе.
Как некогда полузабытый Рой, Эд тоже не торопился с обольщением: первые недели их общения он предпочел насытить событийно, сделав их фантастически яркими и головокружительными. Он ухаживал невероятно активно: казалось, его жизненные силы стремительно иссякают, только когда он выходит на корт, а вне корта сил и выносливости у него хватает на пятерых. Почти ежевечерне он таскал «синеглазую блондинку» по кегельбанам и богемным ночным клубам, где проходили выступления каких-то модных поп– и рок-исполнителей, упоенно танцевал, делился околоспортивными сплетнями, красочно рассказывал о полученных им за годы выступлений травмах, развлекал Саманту всеми доступными средствами и бесконечно закармливал ее экзотическими блюдами, которые Саманта порой боялась положить в рот. Впрочем, сушеная рыба в коньяке ей понравилась. А вот когда она в очередном шумном и веселом заведении попробовала обожаемую Эдом мексиканскую закуску начо – омлет с сыром под острым соусом из авокадо с чесноком, ей чуть не стало плохо: она задохнулась и долго, страдальчески мыча, запивала блюдо холодной водой.
Как ни странно, Эда нигде особенно не узнавали: в цивильной одежде и без пестрой повязки на голове он выглядел совершенно по-иному – куда более респектабельно и обворожительно. Он умел красиво и броско подавать и самого себя, и свое ухаживание: при каждой встрече в его машине Саманту неизменно дожидался ворох свежайших роз, засыпавших заднее сиденье. При расставании Эд вручал ей эту благоухающую нежную охапку, и Саманта волокла ее к себе. Ее комната уже походила на склад при цветочном магазине – распиханные по всем углам розы усердно источали дурманящий аромат, а новые и новые букеты некуда было девать.
Саманта неотвратимо влюблялась: процесс погружения в любовное марево шел стремительно и бурно. Подобных эмоций она прежде не испытывала – хотя это был широко распространенный клинический случай с круглосуточными мыслями только о нем единственном, бесконечным устным и письменным повторением его имени, потерей веса и появлением туманной томности во взоре. Но, как и любой другой женщине, собственные чувства казались Саманте неповторимыми и уникальными.
В середине июля неутомимый Эд потащил Саманту на международные соревнования по прыжкам в воду. Она знала, сколько стоят билеты на мероприятие подобного уровня, и оценила усилия Эда, хотя сидеть несколько часов кряду на узком пластмассовом стульчике под обезумевшим от трудолюбия солнцем, а в это лето оно будто бы и не заходило – жарило и жарило, не зная устали, было тяжеловато. Соревнования транслировались по телевидению, и в промежутках между прыжками камера обшаривала трибуны, вылавливая наиболее колоритные и пригодные для показа физиономии, которые незамедлительно появлялись на большом экране, установленном напротив прыжковой вышки. В какой-то момент Саманта увидела себя и задумавшегося о чем-то Эда, сияюще улыбнулась невидимому объективу и негромко произнесла:
– Эд, нас заметили. Оскалься и помаши ручкой. Доставь удовольствие своим фанаткам.
Бросив мимолетный взгляд на экран, Эд хмыкнул:
– Да ну… Лучше я их разочарую. Сейчас у сотен телевизоров раздастся коллективный вопль отчаяния.
Он подмигнул жадно следящей за ним камере, подтянул Саманту к себе и демонстративно приник к ее губам. Мощная женская логика была немедленно пущена в ход, и Саманта вместо того, чтобы целиком отдаться чувственной благодати, ощутила внезапную злость: что это за кривлянье на потеху толпе? Неужели их первый поцелуй должен был состояться на глазах у миллионов зрителей? И уж не для того ли он ее поцеловал, чтобы повысить собственный рейтинг и – вослед – рекламные гонорары? Это было бы издевательством над ее бурно расцветающей любовью, сладко и жарко томящей душу и тело. Однако вырываться из его объятий она не посмела, дабы не сделать этот маленький спектакль еще более увлекательным. А то прыжки вообще перестанут показывать: все будут следить, как знаменитый Эдвард Мёль пристает на трибуне к какой-то светловолосой дуре, а та со злобой брыкается. А потом этот сюжет повторят в вечерних новостях, а потом в событиях недели… А потом еще месяц ее знакомые доброжелательные телевизионщики будут сочиться ядом, обсуждая во всех подробностях увиденную интермедию.
Построение безукоризненной логической цепочки внезапно прервалось: кипевшая от досады и гнева Саманта, категорически не желавшая переключаться на более приличествующую ситуации любострастно-эротическую волну, вдруг осознала, что ее лицо вновь обжигает солнце – Эд, любезно накрывший ее собственной тенью на время поцелуя, приостановил процесс и слегка отстранился.
– А мне понравилось, – заметил он, переворачивая свою каскетку козырьком назад. На секунду он повернул голову к мерцающей ярко-голубой зыби, в которую только что врезалось очередное загорелое тело, подняв вихренно-пенный столб бриллиантовых брызг, а затем вновь уперся взглядом в Саманту. – Ты очень вкусная. Как подогретое ванильное мороженое.
– Что значит подогретое?
– Ну… У меня в детстве часто болело горло, а мороженого хотелось. Поэтому мама клала его в миску и разогревала. Получалась такая тепленькая сладенькая жижица, которую можно пить прямо из чашки.
– Какая гадость!
– Нет, это дело привычки. Мне нравилось – я трескал ее с удовольствием. А потом я стал заниматься спортом, и горло болеть перестало… Давай еще разок, а?
– Мы для этого пришли в бассейн? И для этого ты купил билеты на самые лучшие места? Чертовски оригинально. Не в кино, не в машине, а на трибуне, да еще под прицелом камеры… Бесплатное спорт-эротик-шоу – не забудьте включить телевизор… А тебе нравится быть публичным человеком, да, Эд?
– М-м? – спросил Эд несколько озадаченно. – Я не понял: тебя что-то обидело? То, что на нас смотрят? У-у-у, какие мы стеснительные, синеглазка… Ладно, пусть допрыгают, потом…
Уже в машине Эд спросил более свойственным ему уверенным тоном:
– Может, прокатимся ко мне, в Ричмонд-Хилл? Здесь недалеко, всего полчаса пути. Устрою тебе экскурсию по дому, покажу мои трофеи, которые я насобирал, пока у меня еще были силы гонять по корту три часа подряд и бросаться на каждый мячик. Поедем?
Саманта ощутила двойственное чувство: с одной стороны, ее позабавило, что он не откровенно и прямо предлагает ей наконец уж заняться сексом, а тривиально вуалирует свои истинные намерения – словно она юная робкая дева. С другой стороны, она надеялась, что давно ожидаемое приглашение прозвучит несколько иначе: более лирико-романтично или, напротив, страстно и пылко. Ну уж как позвали, так позвали.
Усадьба Эда выглядела запущенной, необжитой. Огромный сад неприятно поражал полным отсутствием зелени: здесь не было ни цветов, ни деревьев, насколько хватало глаз стелился бесконечный зеленый газон из дерна, за домом он плавно переходил во вполне ухоженный теннисный корт, и лишь по самому краю сада тянулась вереница неровно постриженных невысоких кустарников. Впрочем, дом из мелкого серого камня с бурой черепичной крышей показался Саманте довольно симпатичным. Она немного повеселела, когда увидела у фасадной стены очаровательную композицию: к стоящему деревянному колесу, стилизованному под старинное, то ли от телеги, то ли от тачки, была одним концом прикреплена широкая доска, уходящая под углом вверх и уложенная другим концом на пузатую, тоже стилизованную под старину бочку. На доске высились несколько бочонков-клумб меньшего размера, полные красных мелких цветов, и гигантская медная потускневшая от времени лейка с узким длинным носиком. У самого входа в дом на каменных плитах располагалась отполированная деревянная скамья с резной спинкой, перед ней жался низкий столик с тем же рисунком; на столике стоял белый керамический поднос, а на нем – две запылившиеся высокие чашки, разрисованные веселенькими незабудками. На вопросительный взгляд Саманты Эд пожал плечами:
Следующие два года она встречалась с шарообразным ведущим некоего морально-нравственного ток-шоу – великолепно образованным умницей, острословом и, как неожиданно оказалось, редкостным похабником. Он поступил испытанным способом: за–брал Саманту к себе и сделал редактором передачи. К этому времени она уже немного освоила профессии монтажера и звукорежиссера, поняла, как текст сочетается с «картинкой», каковы принципы музыкального оформления программы, в каких случаях кадру следует быть «глубоким», а в каких «плоским». Этот любовник дал Саманте очень много: во-первых, он вплотную занялся ее эстетическим образованием, открыв перед ней мир литературы и живописи. Кино Саманта приплюсовала сама, справедливо сочтя, что без этого вида искусства сегодня не обойтись. Во-вторых, именно ему удалось разбудить в ней чувственность: только с этим лысоватым, вечно задыхающимся от собственного веса, но донельзя искушенным толстяком Саманта впервые испытала острый до судороги оргазм и поняла наконец, какое неистовое блаженство может дарить ей собственное тело, если правильно к нему подступиться. Запечатанный магиче–ский кувшин был вскрыт, спавший джинн вырвался на волю и начал безумствовать: теперь все и вся было подчинено его воле.
Свое двадцатипятилетие Саманта встречала на работе – в этот день ее загрузили по полной программе. Когда коллеги-мужчины неожиданно стали по одному просачиваться в огороженный плексигласовой перегородкой отсек, где она уже несколько часов безвылазно сидела перед монитором, и преподносить ей трогательные милые презенты, она чуть не прослезилась от умиления. Один подарил ей миниатюрный сборник стихов Верлена, другой оранжевого плюшевого слоника, третий зачем-то приволок огромный плакат с изображением модной рок-группы. Саманта в равной степени радовалась всем подаркам и даже успевала чмокать дорогих сотрудников в колючие щеки. Только вечером Саманта с ужасом вспомнила, что подруге Джоди, с которой она в последнее время почти перестала общаться, позавчера тоже исполнилось двадцать пять и она будет последней скотиной, если не позвонит ей и не поздравит, пусть и с опозданием.
Жизнь Джоди пару лет назад сделала крутой вираж. К двадцати трем годам она, кажется, испытала все – в том числе наркотики и групповой секс. Правда, это не помешало ей получить блестящее образование и устроиться на работу в компанию, занимающуюся новейшим средством коммуникации: мобильными телефонами. Джоди успевала многое и регулярно отчитывалась о своих достижениях Саманте. Слушая хрипловатый голос подруги, та приходила в ужас, но не подавала виду, чтобы, как когда-то в юности, ничем не выдать собственную неискушенность в некоторых вопросах. Затем Джоди вдруг скоропалительно вышла замуж за джазового саксофониста, играющего в ночном клубе, и заявила, что теперь станет порядочной и скромной женщиной, посвящающей все свое время исключительно мужу: она сама будет готовить ему обеды и гладить рубашки. У Саманты, видевшей супруга Джоди всего один раз и отнесшейся к нему довольно брезгливо, возникло сомнение, что у него вообще имеются рубашки. Грязный, патлатый, на редкость уродливый крючконосый парень носил только безразмерные майки, но она не стала делиться своими соображениями с Джоди. С тех пор прошло два года – брак лучшей по–други скрипел по всем швам, но пока держался.
Набрав знакомый телефонный номер, Саманта уже вдохнула побольше воздуха, собираясь с ходу высказать заготовленную порцию поздравлений, но голос взявшей трубку Джоди зазвучал настолько непривычно, что Саманта осеклась. Когда она спросила, что случилось, Джоди – железная, ироничная, ядовитая, непрошибаемая Джоди – вдруг разрыдалась и сквозь слезы жалобно проскулила:
– Сэм, это ужасно… Я залетела…
– Как?!
– Я страшно отравилась… три месяца назад… ничего не могла есть… меня все время рвало… и я какое-то время не принимала таблетки. Надеялась… что ничего не случится… Потом снова стала их принимать, но… Я все думала: «Как же долго… держится во мне эта отрава. Уже столько времени прошло, а меня еще подташнивает». И живот ныл… и голова кружилась… Мне и в голову не приходило, Сэм! А вчера… Вчера… – Всхлипывания перешли в тоскливые завывания, и Саманте пришлось покрепче прижать трубку к уху, чтобы разбирать слова, изливающиеся из Джоди вместе со слезами. – Уже десять недель, Сэм! Надо срочно что-то делать! Срочно!
– А ты не хочешь родить ребенка? – робко поинтересовалась Саманта, стараясь, чтобы этот вопрос прозвучал как можно тактичнее. Ответом стало новое завывание.
– Ага, родить!.. Я спросила моего благоверного, как он на это смотрит. А он ответил, чтобы я избавлялась от этой дряни, и побыстрее! Он так и сказал: «От дряни»! О-о-о-о… Я ненавижу его! Бедный, бедный ребенок… У него, наверное, уже ножки есть и ручки…
– И ты послушаешься мужа?
– А что мне остается?! – истерично взвизгнула Джоди. – Кому еще я нужна?! Кто еще захочет на мне жениться, кто выдержит со мной столько времени?! А ведь он изменяет мне, Сэм!
– Почему ты так думаешь?
– Я не думаю, я знаю… А сегодня я нашла в ящике стола два билета на теннисный матч. Он ничего мне про них не говорил, он не со мной собирался идти!!! О-о-о… Скотина, подонок… Когда он придет, Сэм, я помашу этими билетами у него перед носом, а потом разорву их на мелкие кусочки! И пусть только попробует меня тронуть – я беременная женщина!
– Это билеты на турнир, который начнется через неделю в Кейн-Хаусе?
– Откуда я знаю, Сэм?! Я их не изучала!
– Джоди, милочка, разорви только один билет! А второй отдай мне. Пожалуйста… Прости, но мне очень хочется съездить в Кейн-Хаус.
Джоди немного подумала, а потом яростно шмыгнула носом.
– Хорошо… Плевать мне на все. Разорву один.
Саманте повезло совершенно фантастически, хотя ее слегка терзали угрызения совести – она так цинично нажилась на несчастье подруги. Билет оказался именно на то число, когда в соревновании должен был принять участие гигант Эдвард Мёль, один из ее любимых теннисистов. И пусть он скатывался в мировом рейтинге все ниже и ниже, пусть на турнирах «Большого шлема» ему уже ничего не светило – но на искусственном покрытии и у себя дома у Мёля, безусловно, были шансы. Если подфартит с соперником.
Солнце в этот день палило нестерпимо, ни на одной трибуне не было и намека на тень, поэтому у входа на стадион Саманта купила желтую бейсболку с символикой турнира. Заняв свое место, она надвинула бейсболку на самые глаза, огляделась и с удовольствием отметила, что муж Джоди, как бы женушка его ни честила, приобрел билеты на один из лучших секторов боковой трибуны: следить отсюда за игрой было сплошным наслаждением. Кресло справа пустовало, слева сидела противная вертлявая дама в дурацкой шляпке и без конца позвякивала многочисленными браслетами – это чуточку раздражало, но приподнятого настроения не портило. Когда появился высоченный загорелый Мёль и побрел по кромке корта своей фирменной – неспешной, чуть косолапой – походкой, толпа встретила его восторженным ревом и овацией. Саманта не хлопала: она придирчиво, со знанием дела оглядела Мёля с головы до пят и пришла к выводу, что, если оценивать его мужскую привлекательность по десятибалль–ной системе, он вполне заслуживает девятки с какой-нибудь дробью. Длинные каштановые локоны, перехваченные пестрой повязкой, слегка трепал ветер, а такое восхитительное зрелище никогда не оставляло Саманту равнодушной. Правда, Мёль выглядел чересчур напряженным: по его виду сразу можно было определить, что он не ждет от этой игры ничего хорошего и настраивается скорее не столько на победу, сколько на достойное поражение.
Поначалу, впрочем, ничто не предвещало печального финала: казалось, что силы соперников практически равны. Каждый гейм невыносимо затягивался, солнце припекало все жарче, игроки выглядели все более и более измотанными: в перерывах Мёль медленными круговыми движениями вытирал совершенно мокрое лицо и жадно пил воду, глядя прямо перед собой отсутствующим взглядом. Когда он в очередной раз припал к пластиковой бутылочке, извлеченной из сумки, Саманта услышала голос дамы в шляпке, сидящей слева от нее:
– Жалко безумно, но Мёль долго не продержится. Этот парнишка его загоняет. У него пушечные удары.
– Вы думаете? – глухо спросил ее спутник, которого не было видно. Его голос звучал как-то странно: почему-то Саманте вдруг вспомнился голос Роя, произнесшего в ту памятную ночь: «Я догадался». – Но пока счет равный.
– Во втором сете все изменится. У Мёля просто иссякнут силы. Он начнет мазать, не попадать первым мячом да и мчаться к сетке после каждой подачи уже не сможет. Его время ушло. Фернандес его с легкостью добьет. Он играет примитивно – да, но крепенько и надежно. Посмотрите на него. Он словно молодой бычок.
«Она права, – подумала Саманта. – Очень жаль, но она права. С такими слабыми подачами в современном теннисе делать нечего. Красота игры сейчас никому не нужна. Нужна только мощь. А Фернандес лупит так, словно деревья валит. Бедный Мёль. Его время действительно ушло».
Несмотря на свою нелепую шляпку, дамочка оказалась настоящей провидицей: во втором сете начался сущий разгром. Мёль уже ничего не мог сделать, да и не пытался, он не столько гонялся за мячом, сколько провожал его глазами, то и дело прижимая ко лбу край насквозь промокшей майки. Он проиграл невероятно быстро: Фернандес разделал его всухую. Слева раздался торжествующий голос:
– Вот видите! Я предупреждала: так и будет.
«А тебя это радует? – со злостью подумала Саманта. – Старая дура… Мёль, конечно, сейчас в полном нокауте – и моральном, и физическом. Но может, он все-таки будет раздавать автографы по пути в раздевалку? Черт, пусть хоть какая-то память останется об этой бесславной игре. Надо срочно спускаться, такой шанс подворачивается раз в жизни! Только попроворнее!»
Саманта стремглав бросилась к лестнице, по дороге чувствительно толкнув свою злорадную соседку, не оборачиваясь буркнула что-то извинительное и полетела вниз. Мёль и впрямь еще был в зоне досягаемости: он медленно, тяжело дыша и косолапя сильнее обычного, двигался вдоль ограждения, то и дело поправляя на плече сумку с ракетками; автоматически, даже не глядя на выстроившуюся очередь поклонниц, брал протягиваемые ему открытки и рекламки, расписывался и передавал обратно. Он выглядел не расстроенным, но опустошенным, покорившимся своей участи. Его волосы уже не развевались на ветру, а висели тяжелыми влажными прядями. Саманта, пристроившаяся в самом конце бурляще-повизгивающей очереди, торопливо порылась в сумочке и извлекла толстый красный фломастер, непонятно как, но очень кстати там оказавшийся. Только вот заблаговременно обзавестись рекламным буклетиком она не догадалась, билет на матч куда-то запропастился, а Мёль неотвратимо приближался – он должен был приблизиться через пару секунд. В последнее мгновение она стащила с головы бейсболку и протянула ее подошедшему Мёлю вместе с фломастером.
Кричащее сочетание красного и желтого, вероятно, впечатлило его: он поднял глаза, посмотрел на Саманту и неожиданно притормозил. Его взгляд вначале стал просто осмысленным, потом заинтересованным, потом почти восхищенным. Искренне надеясь, что сейчас на ее щеках играет нежный румянец, а нос не успел обгореть, Саманта кокетливо улыбнулась, распрямила спину и поправила светлые локоны. Она знала, что в последнее время расцвела особенно буйно и пышно, но воспринимала свою яркую кукольную внеш–ность как данность – на телевидении хватало привлекательных женщин, тамошние мужчины привыкли к постоянному лицезрению смазливых мордашек и не таращились на каждую красотку с восторгом и изумлением, как на свалившуюся с неба инопланетянку. У Мёля, похоже, было совсем другое мнение на сей счет. Он расписался на козырьке, не сводя с Саманты темно-серых, чуть прищуренных глаз, а потом, продолжая сжимать бейсболку в левой руке, а фломастер в правой, вдруг спросил:
– Как тебя зовут?
Его интонация понравилась Саманте: вопрос прозвучал не нагло, а абсолютно естественно, словно они встретились на какой-нибудь вечеринке.
– Саманта.
Мёль улыбнулся впервые за последние полтора часа, точнее, это была бледная тень улыбки на лице очень уставшего человека, опустил глаза и резво начертал рядом со своей подписью несколько цифр. Передавая бейсболку через ограждение обратно, он негромко сказал:
– Позвони мне, Саманта.
И он двинулся дальше. Саманта ошеломленно смотрела ему вслед, держа бейсболку с нацарапанным на ней номером телефона прямо перед собой, будто прося милостыню. Почти у самого входа в тоннель, ведущий в раздевалку, Мёль обернулся, вновь скользнул по ней оценивающим взглядом, поднес левую руку с отставленными мизинцем и большим пальцем к уху и повторил:
– Позвони мне, Саманта.
Из-за шума постепенно рассасывающейся за спиной толпы Саманта не расслышала сказанных слов, но догадаться, что Мёль вторично произнес ту же фразу, было несложно.
Несколько дней Саманта терзалась сомнениями, стоит ли звонить Мёлю и какими могут оказаться последствия этого звонка. Нужно ли бросаться в подобную авантюру и затевать роман (в чем сомневаться не приходится, выражение его глаз было вполне однозначным) с публичным человеком, практически знаменитостью, да еще спортсменом? Конечно, это лестно – ведь он хорош собой, за ним бегают толпы поклонниц, а он выделил из сборища именно ее. С другой стороны, кто может дать ей гарантию, что многолетняя слава не превратила его в законченного подонка, обращающегося с женщинами по-скот–ски? Ведь даже его короткое требование позвонить прозвучало как категоричный приказ, отданный тихим, но твердым тоном. В конце концов, раскинув и так и этак, она рассудила: жизнь дается нам всего один раз. И почему бы не воспользоваться предоставленным шансом на непредсказуемое любовное приключение? Отступить она всегда успеет. Но по крайней мере будет что вспомнить в старости.
Когда Саманта набирала его номер, ее не покидало ощущение нереальности происходящего. Звонить Эдварду Мёлю – почти то же самое, что звонить Тому Крузу, или Брайану Бойтано, или английской королеве. Позвонить и сказать: «Привет, это я, Саманта. Как дела?» Выдержав лишь три гудка, Саманта уже протянула палец к рычагу, чтобы нажать на него и никогда больше не набирать эту сказочно невероятную последовательность цифр, заставляющую ее вибрировать от смятения и дурацкого страха, но в этот самый момент трубку сняли, и приятный мужской голос произнес:
– Алло, я слушаю.
Саманта растерялась. Она не знала, кто подошел к телефону, что ей следует сказать, и поэтому произнесла именно те слова, которые минуту назад казались ей такими глупыми:
– Добрый день. Это я, Саманта.
– О-о-о-о… – пропел голос, взлетая все выше и выше. – Саманта… Синеглазая блондинка с южной трибуны. Привет, привет. Я уж не думал, что ты все-таки позвонишь. Я решил, что так погано играл, что все хорошенькие девушки объявили мне бойкот. Приятно…
– Ты играл очень красиво, как всегда, сероглазый шатен, – ответила Саманта потихоньку приходя в себя. Подумаешь, Эдвард Мёль. Просто молодой бойкий козлик – такой же, как все. – У тебя восхитительные удары по линии. Они так выверены, так безукоризненно точны. Но этот аргентинец…
– …Играл лучше. Я понял. Ему, наверное, на этой адской жаре было вполне комфортно, даже прохладно. А у меня ко второму сету красные круги поплыли перед глазами. Я уже и не различал: мячик на меня летит или солнечный блик… Да черт с ними, с аргентинцем и с этим турниром, с которого я так позорно вылетел. Слушай, синеглазая блондинка с южной трибуны, как ты относишься к идее встретиться еще раз – и не на корте, а в каком-нибудь более тенистом месте?
Конечно, он действовал нахрапом. С другой стороны – а как еще он должен был действовать? Вежливо побеседовать минут пять о новейших тенденциях в мировом теннисе и распрощаться? Саманта сочла его поведение вполне логичным и дала согласие на встречу.
Эду Мёлю было двадцать шесть лет, его карьера резво шла на спад: новое поколение теннисистов – девятнадцатилетние дюжие парни, сердца которых пока работали мощно и бесперебойно, как ракетные двигатели, – выталкивало Мёля с корта своими широкими плечами. Эд неуклонно спускался в мировом рейтинге и уже благополучно выехал за пределы первой сотни. Но поскольку он по-прежнему оставался единственным в стране теннисистом экстра-класса (к тому же в меру обаятельным и фотогеничным), его охотно привлекали для рекламы спортивной одежды, бытовой техники, лекарственных средств – и на этом он загребал столько, что смело мог скатываться хоть в третью сотню. Прошли те времена, когда он круглогодично колесил с турнира на турнир, не зная ни летних, ни зимних каникул. Теперь, по его словам, он собирался участвовать разве что в нескольких турнирах в год, и его совершенно не пугало, что это отрицательно скажется на рейтинге. Эд потихоньку завершал свою профессиональную спортивную карьеру и намеревался в ближайшее время опробовать свои силы то ли в аптечном, то ли в ресторанном бизнесе.
Как некогда полузабытый Рой, Эд тоже не торопился с обольщением: первые недели их общения он предпочел насытить событийно, сделав их фантастически яркими и головокружительными. Он ухаживал невероятно активно: казалось, его жизненные силы стремительно иссякают, только когда он выходит на корт, а вне корта сил и выносливости у него хватает на пятерых. Почти ежевечерне он таскал «синеглазую блондинку» по кегельбанам и богемным ночным клубам, где проходили выступления каких-то модных поп– и рок-исполнителей, упоенно танцевал, делился околоспортивными сплетнями, красочно рассказывал о полученных им за годы выступлений травмах, развлекал Саманту всеми доступными средствами и бесконечно закармливал ее экзотическими блюдами, которые Саманта порой боялась положить в рот. Впрочем, сушеная рыба в коньяке ей понравилась. А вот когда она в очередном шумном и веселом заведении попробовала обожаемую Эдом мексиканскую закуску начо – омлет с сыром под острым соусом из авокадо с чесноком, ей чуть не стало плохо: она задохнулась и долго, страдальчески мыча, запивала блюдо холодной водой.
Как ни странно, Эда нигде особенно не узнавали: в цивильной одежде и без пестрой повязки на голове он выглядел совершенно по-иному – куда более респектабельно и обворожительно. Он умел красиво и броско подавать и самого себя, и свое ухаживание: при каждой встрече в его машине Саманту неизменно дожидался ворох свежайших роз, засыпавших заднее сиденье. При расставании Эд вручал ей эту благоухающую нежную охапку, и Саманта волокла ее к себе. Ее комната уже походила на склад при цветочном магазине – распиханные по всем углам розы усердно источали дурманящий аромат, а новые и новые букеты некуда было девать.
Саманта неотвратимо влюблялась: процесс погружения в любовное марево шел стремительно и бурно. Подобных эмоций она прежде не испытывала – хотя это был широко распространенный клинический случай с круглосуточными мыслями только о нем единственном, бесконечным устным и письменным повторением его имени, потерей веса и появлением туманной томности во взоре. Но, как и любой другой женщине, собственные чувства казались Саманте неповторимыми и уникальными.
В середине июля неутомимый Эд потащил Саманту на международные соревнования по прыжкам в воду. Она знала, сколько стоят билеты на мероприятие подобного уровня, и оценила усилия Эда, хотя сидеть несколько часов кряду на узком пластмассовом стульчике под обезумевшим от трудолюбия солнцем, а в это лето оно будто бы и не заходило – жарило и жарило, не зная устали, было тяжеловато. Соревнования транслировались по телевидению, и в промежутках между прыжками камера обшаривала трибуны, вылавливая наиболее колоритные и пригодные для показа физиономии, которые незамедлительно появлялись на большом экране, установленном напротив прыжковой вышки. В какой-то момент Саманта увидела себя и задумавшегося о чем-то Эда, сияюще улыбнулась невидимому объективу и негромко произнесла:
– Эд, нас заметили. Оскалься и помаши ручкой. Доставь удовольствие своим фанаткам.
Бросив мимолетный взгляд на экран, Эд хмыкнул:
– Да ну… Лучше я их разочарую. Сейчас у сотен телевизоров раздастся коллективный вопль отчаяния.
Он подмигнул жадно следящей за ним камере, подтянул Саманту к себе и демонстративно приник к ее губам. Мощная женская логика была немедленно пущена в ход, и Саманта вместо того, чтобы целиком отдаться чувственной благодати, ощутила внезапную злость: что это за кривлянье на потеху толпе? Неужели их первый поцелуй должен был состояться на глазах у миллионов зрителей? И уж не для того ли он ее поцеловал, чтобы повысить собственный рейтинг и – вослед – рекламные гонорары? Это было бы издевательством над ее бурно расцветающей любовью, сладко и жарко томящей душу и тело. Однако вырываться из его объятий она не посмела, дабы не сделать этот маленький спектакль еще более увлекательным. А то прыжки вообще перестанут показывать: все будут следить, как знаменитый Эдвард Мёль пристает на трибуне к какой-то светловолосой дуре, а та со злобой брыкается. А потом этот сюжет повторят в вечерних новостях, а потом в событиях недели… А потом еще месяц ее знакомые доброжелательные телевизионщики будут сочиться ядом, обсуждая во всех подробностях увиденную интермедию.
Построение безукоризненной логической цепочки внезапно прервалось: кипевшая от досады и гнева Саманта, категорически не желавшая переключаться на более приличествующую ситуации любострастно-эротическую волну, вдруг осознала, что ее лицо вновь обжигает солнце – Эд, любезно накрывший ее собственной тенью на время поцелуя, приостановил процесс и слегка отстранился.
– А мне понравилось, – заметил он, переворачивая свою каскетку козырьком назад. На секунду он повернул голову к мерцающей ярко-голубой зыби, в которую только что врезалось очередное загорелое тело, подняв вихренно-пенный столб бриллиантовых брызг, а затем вновь уперся взглядом в Саманту. – Ты очень вкусная. Как подогретое ванильное мороженое.
– Что значит подогретое?
– Ну… У меня в детстве часто болело горло, а мороженого хотелось. Поэтому мама клала его в миску и разогревала. Получалась такая тепленькая сладенькая жижица, которую можно пить прямо из чашки.
– Какая гадость!
– Нет, это дело привычки. Мне нравилось – я трескал ее с удовольствием. А потом я стал заниматься спортом, и горло болеть перестало… Давай еще разок, а?
– Мы для этого пришли в бассейн? И для этого ты купил билеты на самые лучшие места? Чертовски оригинально. Не в кино, не в машине, а на трибуне, да еще под прицелом камеры… Бесплатное спорт-эротик-шоу – не забудьте включить телевизор… А тебе нравится быть публичным человеком, да, Эд?
– М-м? – спросил Эд несколько озадаченно. – Я не понял: тебя что-то обидело? То, что на нас смотрят? У-у-у, какие мы стеснительные, синеглазка… Ладно, пусть допрыгают, потом…
Уже в машине Эд спросил более свойственным ему уверенным тоном:
– Может, прокатимся ко мне, в Ричмонд-Хилл? Здесь недалеко, всего полчаса пути. Устрою тебе экскурсию по дому, покажу мои трофеи, которые я насобирал, пока у меня еще были силы гонять по корту три часа подряд и бросаться на каждый мячик. Поедем?
Саманта ощутила двойственное чувство: с одной стороны, ее позабавило, что он не откровенно и прямо предлагает ей наконец уж заняться сексом, а тривиально вуалирует свои истинные намерения – словно она юная робкая дева. С другой стороны, она надеялась, что давно ожидаемое приглашение прозвучит несколько иначе: более лирико-романтично или, напротив, страстно и пылко. Ну уж как позвали, так позвали.
Усадьба Эда выглядела запущенной, необжитой. Огромный сад неприятно поражал полным отсутствием зелени: здесь не было ни цветов, ни деревьев, насколько хватало глаз стелился бесконечный зеленый газон из дерна, за домом он плавно переходил во вполне ухоженный теннисный корт, и лишь по самому краю сада тянулась вереница неровно постриженных невысоких кустарников. Впрочем, дом из мелкого серого камня с бурой черепичной крышей показался Саманте довольно симпатичным. Она немного повеселела, когда увидела у фасадной стены очаровательную композицию: к стоящему деревянному колесу, стилизованному под старинное, то ли от телеги, то ли от тачки, была одним концом прикреплена широкая доска, уходящая под углом вверх и уложенная другим концом на пузатую, тоже стилизованную под старину бочку. На доске высились несколько бочонков-клумб меньшего размера, полные красных мелких цветов, и гигантская медная потускневшая от времени лейка с узким длинным носиком. У самого входа в дом на каменных плитах располагалась отполированная деревянная скамья с резной спинкой, перед ней жался низкий столик с тем же рисунком; на столике стоял белый керамический поднос, а на нем – две запылившиеся высокие чашки, разрисованные веселенькими незабудками. На вопросительный взгляд Саманты Эд пожал плечами: