Галина Мария. Гиви и Шендерович

   — О нет, говорю тебе, сие сотворили еще Те, Кто в Колодце, во времена незапамятные, позабытые, — возразил второй разбойник.
   — Умолкните, шакалы! — прошипел Предводитель. — Или хотите накликать еще одну беду?
   Гиви почувствовал, как по спине, невзирая на раскаленное солнце, побежали мурашки: откуда-то из-за развалин донесся долгий, раздирающий душу звук — словно тысячи истомленных душ согласным хором испустили свой последний трепещущий вздох.
   Верблюды, которые до сей поры стояли относительно спокойно, пережевывая жвачку и явно наслаждаясь тем, что зловредные птицы Анка больше не пикировали на их мохнатые спины, одновременно вздернули головы и подобрали распущенные задние ноги.
   Разбойники дружно упали на колени, упершись лбами в песок и прикрыв головы руками и завыли так жалобно, что на миг даже заглушили вопли, издаваемые неведомо кем в прохладным глубинах развалин.
   — Соберите свое мужество, о, ничтожные, — воскликнул Предводитель, который, надо отдать ему должное, был смелым человеком, — ибо оно понадобится и вам и мне. Это всего лишь ветер воет меж камней — ничего больше!
   — Это не ветер, — прошептал первый разбойник, смуглое лицо которого побледнело — это Те, Кто в Колодце! Они поднимаются!
   — О нет, — шепотом же возразил второй, — это дэвы…
   — Это что еще за штуки? — спросил Шендерович с опасливым интересом, пихая Гиви локтем в бок. — Оно что, так и задумано?
   — По-моему, нет, — шепотом отозвался Гиви.
   — А! — оживился Шендерович, — непредвиденный фактор!
   Он огляделся по сторонам, явно намечая путь к бегству.
   — Эх, — бормотал он себе под нос, — если б не птички…
   Птицы удобно расположились на скалах. От них веяло тем благожелательным спокойствием, с каким добродушный палач ожидает, пока его подопечный не сделает последнюю затяжку. Гиви показалось, что их прибавилось.
   — Вставайте, Львы Пустыни, — Предводитель явно решил воззвать к доблести спутников, — вспомни ты, Хасан, как твой отец, да обласкают его в райских садах тысячи девственниц, с одного удара зарубил гуль, которая в облике прекрасной женщины заманивала странников в свой шатер, обещая им еду и питье и иные услады, а потом пожирала их, да так, что даже косточек от иных не оставалось! Вспомни и ты, о, Ахмад, как дед твоего деда, да омоет его в райских кущах источник блаженства, поразил своим мечом гуль, которая, напротив, принимала облик женщины чудовищной, с грудями, закинутыми на плечи и клыками, торчащими из пасти, каковая заманивала путников…
   — У-уу-оо!
   Тоскующий зов отразился от скал, и на сей раз Гиви показалось, что прозвучал он где-то поблизости. Меж камнями мелькнула серая тень и скрылась в развалинах.
   — Гу-уль! — эхом отозвались разбойники, на сей раз придя к полному согласию, и вновь уперлись лбами в землю.
   — Ну, друг Гиви, — в голосе Шендеровича звучал искренний академический интерес, — а ты что скажешь?
   — Гулей не бывает, — констатировал Гиви, пытаясь сохранить остатки рассудка, и на всякий случай прижимаясь беззащитной спиной к уцелевшей каменной кладке — это, наверное…
   — Гиена? — с готовностью подсказал Шендерович.
   — Нет… это…
   — Шакал?
   — Нет…
   — У-оо-аа-АХ!
   Верблюды забили копытами, а белая верблюдица Предводителя истошно заревела, оправдывая свое прозвище.
   Предводитель, было, втянул голову в плечи, но тут же выпрямился и вздернул подбородок. Гиви даже почувствовал к нему определенное уважение.
   — Глядите, трусливые порождения земляных червей, — сказал он, обращаясь к двум согнутым спинам, — как должно вести себя мужчине и воину.
   Он выдернул саблю из изукрашенных сафьяновых ножен и крадущейся кошачьей походкой двинулся вдоль стены, углубляясь в развалины, а потом и вовсе скрылся за поворотом. Его спутники как по команде подняли головы, проводили его безнадежным взглядом, а потом снова уперли развившиеся чалмы в грунт.
   — Линяем? — интимно проговорил Шендерович, оборачиваясь к Гиви.
   — А птицы? — усомнился Гиви, озирая черную сыпь, усеявшую развалины.
   — Да и хрен с ними? — предположил Шендерович.
   Осторожно, боком они стали продвигаться к проему меж двумя полуобрушившимися каменными кладками. Ахмад и Хасан даже не обернулись в их сторону, продолжая удерживать свою смиренную позицию. Тем более, что зловещий вой прозвучал снова, на этот раз в некотором отдалении, дошел до нестерпимо высокой ноты, а затем резко оборвался.
   Раздался глухой удар, с каким падает на песок тяжелое тело.
   Ахмад и Хасан вновь подняли головы.
   — Эй, куда это вы? — завопил Хасан, заметив эволюции пленников.
   — Да так, — ответил Гиви, рассеянно отряхивая песок со штанины, — прогуляться пошли…
   — Я тебе прогуляюсь, выкормыш землеройки! — свирепо воскликнул Хасан, восстанавливая позорно утраченное лицо и одновременно обнажая кинжал. — Ахмад, держи их!
   — Опомнись, о, доблестный муж, — польстил Гиви, — или рискнули бы мы удалиться хоть на шаг в столь опасном месте, где на каждом шагу рыщут гули?
   Хасан, которого вернули, если так можно выразиться, к реальности, слегка попятился, одновременно нервно озираясь по сторонам.
   — С гулью, — раздалось у него за спиной, — покончено.
   Ахмад и Хасан слегка подпрыгнули и одновременно обернулись.
   Предводитель небрежно очищал саблю обрывком чалмы, вывалянном в песке.
   — Не что иное, как трусость, проявленная вами, о, переделанные женщины, — сказал он голосом, исполненным печального достоинства, укоризненно покачивая головой, — позволила мне проявить доблесть. Ибо вот эта сабля разрубила гуль пополам, от макушки, до причинного места, если оно у нее имелось.
   Ахмад и Хасан издали короткий дружный вой, на сей раз выражающий восторг.
   — Что он говорит? — прошипел Шендерович, пихая Гиви локтем в бок, на котором вследствие подобных манипуляций уже образовался изрядный синяк.
   — Что убил гуль, — вздохнул Гиви.
   — Это и вправду была гуль? — шепотом спросил Шендерович.
   — Понятия не имею.
   — Так спроси! Чего стал столбом?
   — Не гневайся, о, Источник Терпения, — робко проговорил Гиви, — но хотел бы я посмотреть на эту тварь, а также показать ее моему спутнику, ибо в наших краях такого не водится.
   — Ежели у вас нет гулей, то кто же у вас есть? — удивился Предводитель.
   — Ну… волки, потом медведи… потом эти… алканосты… Йети! Во! Дикие люди в горах водятся, огромные и шерстью поросшие.
   — Не иначе как тоже гули, — кивнул Предводитель. Однако не могу я исполнить твое желание, сын любопытной матери, ибо в обычае гули испаряться серым дымом, ежли вскроешь им нутро.
   — А-а, — понимающе протянул Гиви, и, обернувшись к Шендеровичу, пояснил, — Миша, ничего не выйдет. Тело покойницы испарилось серым дымом.
   — Ох, крутит он что-то, — покачал головой Шендерович, — ох, крутит.
   — Шевелитесь же, о, мои верные соратники, — обернулся Предводитель к своим людям, — и оставьте страхи, ибо зло уничтожено вот этой рукой. Настоятельно необходимо ныне собрать все что горит, и сотворить жаркое пламя, ибо близится ночь, а создания пустыни, обитающие во мраке, боятся огня.
   — Ты посылаешь нас искать кизяк в развалины, о, отважный? — робко спросил Хасан, — но кто поручится, что сия гуль была единственной?
   — Я, — холодно ответил Предводитель, поигрывая саблей.
   — Разве не следует нам двигаться дальше, о, первый средь первых? Не стоит гневить того, кто может разгневаться!
   — Должно быть, ты лучше меня ведаешь, что потребно предпринять, так, Хасан? — совсем уж ледяным голосом спросил Предводитель, — отвечу тебе, что ежли найдешь ты способ поднять этих птиц в воздух и отправить их в горы Кафа, а то и велеть им утопиться в Бахр Лут — море Лота, то охотно последуем мы за тобой.
   — Я… прости, опора тысячи опор.
   — Прощаю неразумного, — кивнул Предводитель, пряча саблю в ножны, — однако добавлю, что ежли бы ты отдавал приказы, а я подчинялся, был бы ты Предводителем, а я — Хасаном. Шевелитесь же, курдючные бараны, пока не облегчил я вас на вес ваших курдюков!
   — А мы, о, пример доблести? — с надеждой вопросил Гиви, — разве не должно и нам добавить свой кизяк к общему костру? Ибо, хотя и не разили врага в честном бою, ничем мы не уступим в отваге твоим доблестным спутникам!
   Он осторожно оглянулся. Птицы Анка явно устраивались на ночлег. Они прекратили перепархивать с места на место и сидели неподвижно, спрятав головы под крыло. Может, подумал он, ночью они вообще отказываются летать?
   — Что ты ему сказал? — вновь заволновался Шендерович.
   — Смыться хочу, — сквозь зубы пояснил Гиви. — Подрядился кизяк собирать.
   — А!
   — Оставайтесь на месте, о, трудолюбивые, — сухо сказал Предводитель, — без вас управимся.
   Гиви открыл, было, рот, чтобы завести привычную шарманку о стоянке усердия, но передумал — Предводитель выразительно похлопывал по навершию рукояти сабли, не спуская с пленников внимательных глаз. Сумерки загустевали, словно перенасыщенный раствор, в развалинах свистел ветер… Утихомирившиеся верблюды задумчиво чавкали, флегматично двигая челюстями. Хасан и Ахмад, не решаясь отдаляться на значительное расстояние, сновали в пределах видимости, что-то подбирая с земли в полы своих одеяний. Надо же, думал Гиви, сколько тут кизяка!
   — Мусор, — вздохнул Предводитель, глядя в согнутые спины разбойников, — взял я с собой негодных, нестоящих, ибо многие знания, как рек один неглупый неверный, умножают скорбь. Так не лучше ли прекратить их земные скорби, дабы знания не растрачивались понапрасну?
   — А что же ты, о, победитель гулей? — осторожно поинтересовался Гиви, — коли оно так, разве ты не в меньшей опасности?
   — О! — рассеянно отмахнулся Предводитель, — я бы на твоем месте, о, любопытствующий, не стал бы тревожиться раньше времени, ибо тот, кто тревожится раньше времени совершает рискованную продажу, ибо меняет неведомое будущее на треволнения в настоящем.
   — Ну, ежели так… — протянул Гиви, чувствуя, что не в силах плести нить изысканной беседы по причине усталости и ноющего копчика. Вдобавок от страха в животе у него поворачивалось что-то холодное и скользкое, словно он ненароком проглотил лягушку.
   Наконец, на площадке меж камнями образовалась изрядная кучка бурого бесформенного топлива, изящно декорированная сухими веточками какой-то местной версии перекати-поля. Ахмад высек искру и раздул крохотное пламя, бледные язычки которого плясали в недружелюбном воздухе, точно маленькие духи пустыни.
   — Да будет благословенно пламя костра, живительное, обогревающее! — воскликнул Предводитель, протянув руку к огню, — ты Хасан, и ты, Ахмад, займитесь приготовлением пищи, ибо она подкрепляет силы и утоляет голод. Ибо имеется в переметных сумках вяленое мясо в количестве необходимом и достаточном, да и лепешки найдутся…
   — Не лучше ли нам убраться отсюда, о, Алчущий добычи, — робко спросил Хасан.
   — Сказано, не лучше, — отрезал Предводитель, — и делай, что велено, пока я не вступил в беседу с твоим языком без твоего участия!
   Разбойники отошли к верблюдам и стали копаться в сумках. Предводитель задумчиво наблюдал за ними, продолжая похлопывать рукой по рукояти сабли. Тени от развалин растворились в окружающем сумраке — лишь на площадке, где горел костер, дрожал слабый круг света…
   Верблюды вдруг вновь, как по команде, вскинули головы и заревели, заставив разбойников мигом отскочить и схватиться за оружие. Хасан выхватил из-за седла единственный уцелевший лук, наложил на тетиву стрелу и замер на полусогнутых.
   — Мама родная, — пробормотал Гиви невнятно, поскольку не сумел справиться с отвалившейся челюстью.
   — Ни хрена себе! — задумчиво откликнулся Шендерович.
   Из— за развалин выступила смутно видимая во мраке человеческая фигура. Двигалась она неуверенно, пошатываясь и ударяясь о торчащие каменные выступы, однако же, Гиви углядел в ее очертаниях что-то странно знакомое. Когда человек (ежели это и впрямь был человек) приблизился достаточно, чтобы на его лицо упали слабые отсветы костра, Гиви узнал Предводителя разбойников.
   Он оглянулся.
   Предводитель сидел, скрестив ноги, и пожирал завернутый в лепешку кусок копченого мяса.
   Гиви вновь повернул голову.
   Предводитель разбойников надвигался на маленький отряд и уже пересек смутную границу, отделяющую окружающий мрак от света костра.
   У стены отчаянно ревела и билась на привязи белая верблюдица.
   Ахмад и Хасан взвыли.
   Оба Предводителя выглядели совершенно одинаково, если не считать того, что один стоял, второй же сидел у костра.
   — Оборотень! — одновременно выкрикнули оба, причем, каждый протянул руку, указывая пальцем на другого.
   — Оборотень! — завыли Ахмад и Хасан, вертя головами по сторонам — Джи-инн! Ифри-ит!
   — Что встали, шакалы! — завопил тот Предводитель, что стоял, — стреляйте! Вот он, сидит!
   — Хитрая тварь, — холодно сказал тот Предводитель, что сидел, отбрасывая лепешку и, в свою очередь, вскочил, поспешно протягивая руку за саблей на поясе, — путает следы!
   — Вы что, шакалы, своего Предводителя не узнали? — воскликнул тот, что вышел из тьмы, в свою очередь, положив руку на рукоять сабли. — Оборотень, не кто иной, сидит с вами!
   Гиви и Шендерович переглянулись и начали осторожно отодвигаться от костра поближе к скалам. Ни Ахмад, ни Хасан, ни ночной гость не обратили на них никакого внимания, но Предводитель номер один, который, казалось, был способен видеть все одновременно, уставил на них сухой острый палец и проговорил:
   — Куда?
   Приятели замерли на месте, точно в старинной детской игре.
   — А вы куда смотрите, бараньи потроха, — заорал Предводитель номер один, оборачиваясь к Ахмаду и Хасану. — Или вы не видите, кто перед вами? Морок, наваждение! Холодная сталь — вот лучшее угощение для таких как он!
   — У-у! — завыли Ахмад и Хасан еще пуще прежнего.
   — Подманил меня, обернувшись прекрасной гулью, да и ударил по голове, — гнул свое ночной гость, — только к ночи я и пришел в себя. Ах вы, негодные, ничтожные, неужто не можете отличить истину от подделки? С кем вы делили хлеб и мясо, о, пустоголовые? С нечистью! Да вы только гляньте на его уши!
   Гиви покосился на Предводителя номер один. Уши у него были прикрыты чалмой.
   — Нет, вы поглядите на его уши! — воскликнул двойник.
   Гиви покосился на уши ночного гостя. Они тоже были прикрыты чалмой.
   — Что они говорят? — отчаянно взывал Шендерович у него за спиной.
   — Да хрен их знает. Спорят, кто настоящий…
   — И кто же?
   — Миша, слушай, понятия не имею.
   — Лапы когтистые, не иначе, прячет он в своих сапогах.
   — Да вы стащите с него сапоги! У него же копыта!
   Ни Хасан, ни Ахмад ни с кого из Предводителей стаскивать сапоги явно не хотели. Они по-прежнему застыли, присев на полусогнутых и дико озираясь по сторонам.
   Новый Предводитель в отчаяньи плюнул и выхватил саблю, коротко взблеснувшую в свете костра. Это и решило дело.
   Хасан, лук в руках которого так и ходил ходуном, на миг остолбенел, потом спустил тетиву. Стрела коротко свистнула, вспарывая ночной воздух, и вонзилась ночному гостю прямо в шею. Тот удивленно поднял руку, точно отмахиваясь от надоедливой пчелы, наткнулся на торчащее из шеи короткое древко, невнятно охнул, подогнул колени и стал медленно крениться на песок. По шее его текла струйка крови, которая в полумраке казалась черной.
   — О-ох! — взвыл Хасан, не менее остальных пораженный своим поступком.
   Предводитель упал, ноги в сафьяновых сапогах дернулись раз-другой, прочерчивая в песке глубокие борозды, и, скорчившись, застыл.
   Ахмад и Хасан упали на колени, дико озираясь.
   — Ну-у, — благосклонно проговорил тот, кто сидел у костра, — не так уж плохо…
   — Г-господин! — запинаясь, вытолкнул из себя Хасан.
   — Какой я тебе господин, дурень, — ухмыльнулся Предводитель, показывая острые зубы.
   — Э-э… — Хасан, казалось, потерял способность к членораздельной речи.
   — Или не пристрелил ты сейчас своего господина? — произнес Предводитель, оборачиваясь к разбойникам, — ибо тот, кто сидел с вами у костра, не он, а я…
   Что— то такое было в его лице, что Ахмад и Хасан вновь хором взвыли и кинулись прочь, забыв и про верблюдов, и про птиц Анка, которые, впрочем, отреагировали на происшедшее лишь тем, что, выпростав головы, сонно перекликались друг с другом. Две согнутые в ужасе спины на миг мелькнули меж развалин, жуткий, почти нечеловеческий вой раздался вдали и затих…
   — Ну вот, — с удовлетворением произнес оборотень, вновь усаживаясь поудобней. — Неплохо получилось, верно? Честно говоря, убийство мне претит, но эти трусливые злодеи и сами управились.
   Гиви вновь переглянулся с Шендеровичем и начал медленно пятиться.
   — Куда, придурки? — прикрикнул оборотень, — или вы хотите поменять избавление на плен?
   Для верности он подобрал с земли брошенный Хасаном лук и умостил его на коленях.
   — Блин! — проговорил Шендерович, почесывая затылок и стараясь не смотреть на лежащее поблизости тело, — это что ж такое творится? Узурпация? Незаконный брат-близнец? Или ему пластическую операцию следали?
   — Обычный оборотень, — пояснил Гиви.
   — А-а, — протянул Шендерович, — И как это я сразу не догадался!
   — Обычных оборотней не бывает, — сказал оборотень, который, в отличие от настоящего предводителя разбойников, обладал способностью понимать незнакомую речь, — а я принял этот облик, чтобы вырвать вас из лап разбойников. Да и, честно говоря, немного тут хитрости, поскольку был ваш пленитель жаден и жесток. Будь он мудр и благороден, задача была бы неизмеримо труднее. Впрочем, — добавил он, — тогда бы и хитрость подобная не понадобилась. Ибо муж добрый и мудрый не стал бы выменивать чужие жизни на блага земные, которые, честно говоря, всего лишь мусор… кстати, о, мудрый Гиви, почему ты все время выступаешь при своем друге и спутнике в качестве толмача? Или он, подобно тебе, не унаследовал от своего великого предка способность понимать все сущие языки?
   — От какого предка? — заинтересовался Гиви.
   — Неважно. Смотри на меня, о, потомок Авраама! И, хотя я не ангел Суруш, возможно сумею повторить то, что уже сделано.
   Он слегка помахал ладонью перед носом Шендеровича, и тот покорно потянулся за его рукой, точно привязанный на невидимой нитке. Гиви покосился на оборотня и слегка отпрянул, увидев, как в глазах того загораются красные огоньки. Наконец, оборотень вновь резко взмахнул ладонью, обрывая нить, Шендерович отпрянул и затряс головой.
   — Ну? — скептически поинтересовался он.
   — Что — ну? — в свою очередь вопросил загадочный гость, — или мои речи все еще темны для твоего слуха?
   — Да вроде нет, — удивленно отозвался Шендерович, озадаченно потирая ладонью затылок.
   — А коли так, — спокойно заметил пришелец, — я бы настоятельно советовал тебе и твоему другу взять этого незадачливого водителя вольных стрелков, да и похоронить его, как подобает. Недобрым он был человеком, как я уже сказал, но и он заслуживает того, чтобы быть похороненным по человечески, а там уж пусть с ним разбирается Тот, кто знает о нас больше, чем мы с вами, о, путники, заблудившиеся на просторах вселенной!
   — А эти… гули? — поинтересовался Шендерович, истомленный вынужденным молчанием, — чудовищные порождения пустыни, или как их там? Они нас не тронут?
   — Помилуй, мой отважный друг, — возразил пришелец, — неужто ты, просвещенный человек, веришь этим детским байкам?
   — Ну, — неуверенно отозвался Шендерович, с опаской разглядывая незнакомца, — как сказать…
   — А ежели честно, то гули есть для тех, кто в них верит, и нету для тех, кто в них не верит. А потому берите попону вон с того верблюда, и пусть она будет последним прибежищем злодею — не такое уж это плохое прибежище для человека, чей нос давно уже почернел от грехов. Вон за тем рухнувшим караван-сараем видел я яму — как раз ему по росту.
   Шендерович рассеянно огляделся вокруг, потом многозначительно покосился в сторону Гиви.
   — И ежели вы намерены воспользоваться случаем и бежать, — сказал незнакомец, прочтя его мысли, — то оставьте это намерение, ибо птицы Анка — мои.
   Он сложил губы и как-то по-особенному свистнул. С места сорвалась, отделившись от черной стаи, крохотная точка и приблизилась, постепенно увеличиваясь в размере и трепеща крыльями, а потом уселась на плечо незнакомца. Склонив голову, она поглядела на путников насмешливым блестящим глазом.
   — О! — удивился Шендерович, — эту мы уже видели!
   Птица подняла хохолок, поиграла им, потом опустила.
   — Мы зовем ее Худ-Худ, — пояснил незнакомец, — эта птица очень полезна для поручений обитателям небес и духам. Нет более прославленной и почитаемой птицы на всем Востоке, так что извольте относиться к ней с должным почтением. Она проследит, чтобы вы исполнили все, как подобает.
   Птица вновь сорвалась с места и села на обломок скалы, выжидательно поглядывая на Шендеровича.
   — У, зараза фискальная, — пробормотал Шендерович, неохотно поднимаясь с места.
   — А как вернетесь, — благожелательно заметил незнакомец, — и омоетесь вон из того меха, то, полагаю, уместно будет приступить к трапезе, которая до некоторой степени есть трапеза поминальная. Ибо дух вашего пленителя, убитого трусливыми соратниками, взывает об успокоении.
   — Ну да, ну да, — согласился Шендерович, стаскивая с верблюда изукрашенную попону и с той же неохотой направляясь к лежащему поблизости телу. Гиви вздохнул и последовал за ним.
 

* * *

 
   Взошла остророгая луна, и в ее холодном свете верблюды шумно вздыхали и переминались с ноги на ногу. Из-за развалин раздался долгий переливчатый вой, оборвавшийся на высокой ноте. Гиви вздрогнул.
   — Всего лишь шакал, — успокоил его пришелец.
   — А, — сказал Гиви, отгрызая кусок от жесткого мяса, завернутого в лепешку, — тогда ничего…
   — А еще потомок Шемхазая, — укорил его Шендерович.
   — Помилуй, о, мой беспокойный друг, — удивился незнакомец, — какой же он потомок Шемхазая? Ог, царь Вассанский, единственный уцелевший на Земле исполин, насколько мне известно, не оставил потомства. Что неудивительно — где ему найти пару — при таких-то габаритах? Впрочем, поскольку каждый из живущих на Земле без сомнения чей-нибудь, да потомок, то и другу вашему есть, чем гордиться.
   — А эти, братья, говорили…
   — А! — сказал незнакомец, — маги? Ну, эти соврут не за дорого. В их речах, ежели честно, вообще нет ни крупицы истины, поскольку истина им вообще неведома.
   — Допускаю, — согласился Шендерович, наглея на глазах, — но они, по крайней мере, представились!
   — Не имена то были, но лишь прозвания, каковыми они, для пущей важности, сами себя именовали. А если ты, о, сын Авраама, намекаешь, что не назвал я вам своего подлинного имени, то, значит, есть тому своя причина. Можете называть меня Шейхом, ибо это до какой-то степени соответствует истине. Еще добавлю, что не желаю я вам зла.
   — Поверю на слово, — мрачно сказал Шендерович.
   — Погоди, Миша, — поспешно проговорил Гиви, поскольку Шендерович, угнетенный вынужденным молчанием и общим унизительным положением явно лез на рожон, — ежели все так, как ты говоришь, о, Шейх, не прояснишь ли, куда мы попали и кому мы тут потребны? Ибо за нами гоняются уж, почитай, не первые сутки люди, нам вовсе неведомые.
   — Зачем и кому вы потребны, я сказать не могу, поскольку нет у меня на то права, но добавлю, что сие должно открыться вам в соответствующее время, — сказал Шейх, — скажу лишь, что испытания ваши еще не закончились, и потребуют равно мужества и проницательности. Впрочем, — он чуть поклонился путникам, — успели вы выказать оба этих качества, так что не сомневаюсь я, что Тот, кто держит весь мир, точно драгоценный камень в ладони, избрав вас, вновь явил любовь свою и милосердие, изначально Ему присущие.
   — Э… — Шендерович почесал затылок, — польщен. А все-таки, где мы находимся? Типа, с географической точки зрения? Ибо пребывали мы в Стамбуле, он же Константинополь, он же Византия, он же Цареград, а потом очутились неведомо как, неведомо где…
   — Где? — сурово переспросил Шейх, — в сердце мира. Ибо сердцем мира зовется то, что существует везде — и нигде. Всегда — и никогда. И то, что происходит здесь, так или иначе происходит во всех мирах, подобно кругам по воде, что распространяются от брошенного камня. И не только на Земле во всех ее проявлениях, но и в горних сферах, ибо все, что делается наверху, есть результат действий человека.
   — С точки зрения географии это как-то сомнительно, — заметил Шендерович, скептически поджав губы.
   — А кто говорит о географии? — воскликнул Шейх и в глазах его вновь загорелись красные огоньки. — География — услада простецов, изначально положивших сущему жесткие пределы. Для тех же, кто смотрит глубже и дальше, пределов нет. Ибо они лишь завесы, стенки сосудов, отделяющих один мир от другого, но проницаемые для посвященных…
   — Ну да, ну да, — устало подтвердил Шендерович, у которого имелась уже практика общения с облеченными властью умопомешанными. — В сердце мира, понятное дело. И вообще — Что такое география? Лженаука! Продажная… э-э… гетера материализма.
   — Чую я насмешку в твоих речах, — заметил Шейх, — а раз так, то скажи мне, о, скрытый книжник, ежли ты так веришь в географию, — где, по-твоему, мы находимся?