— Прочитайте, — лаконично ответил Джентри. Они сгрудились вокруг шерифа, рассматривая этот кусочек листа — простого листа обычной писчей бумаги, на котором были наклеены вырезанные явно из газеты слова. Эти клочки газеты и составляли довольно странное послание, которое гласило:
— “Попал в ловушку, нет никакой надежды. Не могу ничего исправить. Необходимо сойти со сцены”.
Все слова были то больше, то меньше, очевидно, они вырезались из разных статей или заголовков.
— Чертовски напоминает предсмертную записку, — пробормотал шериф Лассен.
Дюриэа, рассматривая бумагу, вдруг заметил:
— Обратите внимание, что весь текст составляет как бы три группы. Слова “попал в ловушку”, “нет никакой надежды”, похоже, вырезаны из одного заголовка. Слова “не могу ничего исправить” явно попали сюда уже из другого заголовка, несмотря на то что эта строка составлена из трех частей. Последняя же строка “Необходимо сойти со сцены” взята совсем из другой части газеты, возможно, из заголовка к передовице. Они напечатаны совсем другим шрифтом, посмотрите сами!
— Похоже, вы правы, — согласился шериф. Таким образом, из газеты были вырезаны три строки, — продолжал Дюриэа, — а слова “не могу ничего исправить” были явно скомпонованы, чтобы получилось связно.
— Ну и что, даже если это и так? — спросил шериф. — Я по-прежнему утверждаю, что это чертовски похоже на предсмертную записку.
— Да, конечно, — согласился Дюриэа. — Тем не менее в ней есть одна интересная деталь.
— Да? И что же это?
— Если эта записка настоящая, то этот человек не Прессман. Он упоминает о чем-то, чего “нельзя исправить”. Все, что мне удалось выяснить о Прессмане, говорит о том, что это довольно удачливый делец и дела его находятся в полном порядке, чтобы не сказать, процветают.
— Ну, — возразил Джентри, — разве можно говорить об этом с такой уверенностью. Очень часто люди, подобные ему, терпели крах. Причем катастрофа была тем больше, чем могущественнее казался человек.
— Да, согласен, — подтвердил шериф.
— Видите ли, я не отношу Прессмана к этой категории людей, — заявил Дюриэа. — Неужели вам не приходило в голову, Джентри, что все эти слова были, по всей видимости, вырезаны из одной газеты?
Джентри кивнул:
— Конечно, мы заметили это, мистер Дюриэа, и, поверьте, мы тут перевернули все вверх дном, пытаясь найти эту газету, из которой он все это вырезал. Но нам этого не удалось. Это единственное, что заставляет нас думать, а не убийство ли это, которое хотели бы выдать за самоубийство? Больше того, это, похоже, лист какого-то еженедельника, обратите внимание на качество бумаги… А ничего похожего в доме не обнаружено. Мы нашли письменный стол и несколько конвертов с марками, но ничего, хотя бы отдаленно напоминающего такую газету. Тем более, что эти газеты, как правило, довольно дорогие.
— Вы внимательно осмотрели дом?
— Да. Мы не передвигали тело и не дотрагивались ни до листка, ни до любого другого места, где должны были оставаться отпечатки пальцев. Но при этом мы обшарили весь дом буквально дюйм за дюймом.
— Эта лампа горела, когда вы приехали? — спросил Дюриэа.
— Да, мы ее не касались.
Дюриэа обернулся и заметил, что толпа зрителей, стоявших на крыльце и заглядывавших в окошко, сильно заслоняла свет. Он раздраженно передернул плечами, но потом взял себя в руки, вспомнив, что это все-таки не просто зрители, а люди, имеющие некоторый вес в обществе, например Эверетт Тру, редактор “Петри геральд”. Тем более он заметил, что может поднять штору на несколько дюймов, и света станет сразу больше. Дюриэа двинулся к окну и вдруг застыл от изумления: в человеке, который стоял, почти вплотную прижавшись к оконному стеклу, он внезапно узнал Грэмпса Виггинса.
Он сделал вид, будто не узнал Грэмпса, и дал ему возможность тихонько ускользнуть за чью-то спину.
Шериф заметил, как Дюриэа оглянулся на окно, и предложил:
— Может, поднять немного шторы, как вам кажется, Джентри? Станет лучше видно.
Полицейский послушно отправился к окну.
— Как вы думаете провести опознание? — осведомился Дюриэа.
— Я уже позвонил в контору Прессмана. Там уже никого не было, но на этот случай междугородный имеет номер, куда можно звонить даже ночью в случаях, подобных этому. Я объяснил им, в чем дело, и мне дали этот номер. Оказалось, что он принадлежит человеку по фамилии Стэнвуд, который является бухгалтером, казначеем и правой рукой Прессмана. Я сообщил ему, что не должно быть никакой шумихи. — Джентри взглянул на них немного виновато. — Дело в том, что я рассказал ему, что “Петри геральд” уже получила информацию о том, что Ридли — это на самом деле Прессман, и если это подтвердится, то ему будет лучше немедленно прислать сюда кого-нибудь, потому что человек, который был известен здесь под именем Ридли, сегодня был убит.
— И что он вам сказал на это?
— О, он был очень любезен. Поблагодарил меня, но мне не удалось ничего из него выудить, он только отвечал на мои вопросы. Единственное, что он сказал, это то, что постарается приехать как можно скорее.
— Когда вы ему звонили?
— Да в то же время, что и шерифу.
— Тогда он скоро должен быть уже здесь, — сказал Дюриэа, взглянув на часы?
— Давайте прикинем. Если вы звонили ему…
— Мне кажется, это он, — перебил его Джентри, когда раздался шорох колес подъехавшей к стоянке машины. — Ну и мощный же у него автомобиль. Мне его в окно видно.
На крыльце послышались быстрые шаги, и раздался голос одного из зрителей:
— Но они все там, внутри. Входите, если они за вами посылали.
Стэнвуд толчком открыл дверь и остановился на пороге, с вызывающим видом оглядывая находящихся в комнате.
— Ну, — сказал он, — в чем дело? Кому я понадобился?
— Вы и есть Стэнвуд? — спросил Джентри.
— Да, — кивнул Стэнвуд. Он взглянул на распростертое на полу тело, а затем перевел недоверчивый взгляд на Джентри. — Это что, ловушка? — спросил он с негодованием. — Вам бы хотелось, чтобы я кое-что рассказал вам об операциях моего шефа? Если это так, то вы зря на это рассчитываете.
— Эту хибару снимал Прессман? — спросил шериф.
— Вы зря обратились ко мне с этим вопросом. Я всего-навсего его бухгалтер.
— Вы хотите сказать, что даже если он и снимал этот домик, то вы все равно нам об этом не скажете?
— Я имею в виду, что мне платят за то, что я веду финансовую отчетность. Скажите же мне наконец, что вы конкретно от меня хотите?
Тут Лассен указал ему на труп.
— Взгляните на него, — спокойно сказал он.
— Хорошо, — согласился Стэнвуд.
— Полагаю, что мне следует это сделать. Господи Боже, никогда не думал, что можно так изуродовать человека, если попасть в него из револьвера!
— Револьвер достаточно мощный, большого калибра, — пояснил шериф?
— Давай, Джентри, снимай с него полотенце.
Полицейский наклонился и открыл мертвое лицо.
Стэнвуд попытался что-то сказать непослушными губами, но они ему не повиновались. Он издал какой-то непонятный, клокочущий звук, закашлялся, кивнул, лицо его, казалось, превратилось в какую-то маску.
— Да, это он, Прессман… Дайте мне выйти, мне нехорошо.
Глава 15
— “Попал в ловушку, нет никакой надежды. Не могу ничего исправить. Необходимо сойти со сцены”.
Все слова были то больше, то меньше, очевидно, они вырезались из разных статей или заголовков.
— Чертовски напоминает предсмертную записку, — пробормотал шериф Лассен.
Дюриэа, рассматривая бумагу, вдруг заметил:
— Обратите внимание, что весь текст составляет как бы три группы. Слова “попал в ловушку”, “нет никакой надежды”, похоже, вырезаны из одного заголовка. Слова “не могу ничего исправить” явно попали сюда уже из другого заголовка, несмотря на то что эта строка составлена из трех частей. Последняя же строка “Необходимо сойти со сцены” взята совсем из другой части газеты, возможно, из заголовка к передовице. Они напечатаны совсем другим шрифтом, посмотрите сами!
— Похоже, вы правы, — согласился шериф. Таким образом, из газеты были вырезаны три строки, — продолжал Дюриэа, — а слова “не могу ничего исправить” были явно скомпонованы, чтобы получилось связно.
— Ну и что, даже если это и так? — спросил шериф. — Я по-прежнему утверждаю, что это чертовски похоже на предсмертную записку.
— Да, конечно, — согласился Дюриэа. — Тем не менее в ней есть одна интересная деталь.
— Да? И что же это?
— Если эта записка настоящая, то этот человек не Прессман. Он упоминает о чем-то, чего “нельзя исправить”. Все, что мне удалось выяснить о Прессмане, говорит о том, что это довольно удачливый делец и дела его находятся в полном порядке, чтобы не сказать, процветают.
— Ну, — возразил Джентри, — разве можно говорить об этом с такой уверенностью. Очень часто люди, подобные ему, терпели крах. Причем катастрофа была тем больше, чем могущественнее казался человек.
— Да, согласен, — подтвердил шериф.
— Видите ли, я не отношу Прессмана к этой категории людей, — заявил Дюриэа. — Неужели вам не приходило в голову, Джентри, что все эти слова были, по всей видимости, вырезаны из одной газеты?
Джентри кивнул:
— Конечно, мы заметили это, мистер Дюриэа, и, поверьте, мы тут перевернули все вверх дном, пытаясь найти эту газету, из которой он все это вырезал. Но нам этого не удалось. Это единственное, что заставляет нас думать, а не убийство ли это, которое хотели бы выдать за самоубийство? Больше того, это, похоже, лист какого-то еженедельника, обратите внимание на качество бумаги… А ничего похожего в доме не обнаружено. Мы нашли письменный стол и несколько конвертов с марками, но ничего, хотя бы отдаленно напоминающего такую газету. Тем более, что эти газеты, как правило, довольно дорогие.
— Вы внимательно осмотрели дом?
— Да. Мы не передвигали тело и не дотрагивались ни до листка, ни до любого другого места, где должны были оставаться отпечатки пальцев. Но при этом мы обшарили весь дом буквально дюйм за дюймом.
— Эта лампа горела, когда вы приехали? — спросил Дюриэа.
— Да, мы ее не касались.
Дюриэа обернулся и заметил, что толпа зрителей, стоявших на крыльце и заглядывавших в окошко, сильно заслоняла свет. Он раздраженно передернул плечами, но потом взял себя в руки, вспомнив, что это все-таки не просто зрители, а люди, имеющие некоторый вес в обществе, например Эверетт Тру, редактор “Петри геральд”. Тем более он заметил, что может поднять штору на несколько дюймов, и света станет сразу больше. Дюриэа двинулся к окну и вдруг застыл от изумления: в человеке, который стоял, почти вплотную прижавшись к оконному стеклу, он внезапно узнал Грэмпса Виггинса.
Он сделал вид, будто не узнал Грэмпса, и дал ему возможность тихонько ускользнуть за чью-то спину.
Шериф заметил, как Дюриэа оглянулся на окно, и предложил:
— Может, поднять немного шторы, как вам кажется, Джентри? Станет лучше видно.
Полицейский послушно отправился к окну.
— Как вы думаете провести опознание? — осведомился Дюриэа.
— Я уже позвонил в контору Прессмана. Там уже никого не было, но на этот случай междугородный имеет номер, куда можно звонить даже ночью в случаях, подобных этому. Я объяснил им, в чем дело, и мне дали этот номер. Оказалось, что он принадлежит человеку по фамилии Стэнвуд, который является бухгалтером, казначеем и правой рукой Прессмана. Я сообщил ему, что не должно быть никакой шумихи. — Джентри взглянул на них немного виновато. — Дело в том, что я рассказал ему, что “Петри геральд” уже получила информацию о том, что Ридли — это на самом деле Прессман, и если это подтвердится, то ему будет лучше немедленно прислать сюда кого-нибудь, потому что человек, который был известен здесь под именем Ридли, сегодня был убит.
— И что он вам сказал на это?
— О, он был очень любезен. Поблагодарил меня, но мне не удалось ничего из него выудить, он только отвечал на мои вопросы. Единственное, что он сказал, это то, что постарается приехать как можно скорее.
— Когда вы ему звонили?
— Да в то же время, что и шерифу.
— Тогда он скоро должен быть уже здесь, — сказал Дюриэа, взглянув на часы?
— Давайте прикинем. Если вы звонили ему…
— Мне кажется, это он, — перебил его Джентри, когда раздался шорох колес подъехавшей к стоянке машины. — Ну и мощный же у него автомобиль. Мне его в окно видно.
На крыльце послышались быстрые шаги, и раздался голос одного из зрителей:
— Но они все там, внутри. Входите, если они за вами посылали.
Стэнвуд толчком открыл дверь и остановился на пороге, с вызывающим видом оглядывая находящихся в комнате.
— Ну, — сказал он, — в чем дело? Кому я понадобился?
— Вы и есть Стэнвуд? — спросил Джентри.
— Да, — кивнул Стэнвуд. Он взглянул на распростертое на полу тело, а затем перевел недоверчивый взгляд на Джентри. — Это что, ловушка? — спросил он с негодованием. — Вам бы хотелось, чтобы я кое-что рассказал вам об операциях моего шефа? Если это так, то вы зря на это рассчитываете.
— Эту хибару снимал Прессман? — спросил шериф.
— Вы зря обратились ко мне с этим вопросом. Я всего-навсего его бухгалтер.
— Вы хотите сказать, что даже если он и снимал этот домик, то вы все равно нам об этом не скажете?
— Я имею в виду, что мне платят за то, что я веду финансовую отчетность. Скажите же мне наконец, что вы конкретно от меня хотите?
Тут Лассен указал ему на труп.
— Взгляните на него, — спокойно сказал он.
— Хорошо, — согласился Стэнвуд.
— Полагаю, что мне следует это сделать. Господи Боже, никогда не думал, что можно так изуродовать человека, если попасть в него из револьвера!
— Револьвер достаточно мощный, большого калибра, — пояснил шериф?
— Давай, Джентри, снимай с него полотенце.
Полицейский наклонился и открыл мертвое лицо.
Стэнвуд попытался что-то сказать непослушными губами, но они ему не повиновались. Он издал какой-то непонятный, клокочущий звук, закашлялся, кивнул, лицо его, казалось, превратилось в какую-то маску.
— Да, это он, Прессман… Дайте мне выйти, мне нехорошо.
Глава 15
Милдред Дюриэа принесла мужу шлепанцы, трубку и спортивную вечернюю газету.
— Тяжелый был день? — спросила она.
Дюриэа удобно устроился в кресле, сбросил с себя туфли и надел шлепанцы, расстегнул пуговицы на пиджаке и со вздохом облегчения вытянул ноги.
— Если говорить о таких днях, как у меня выдался сегодня, — объявил он, — то что же тогда вообще такое “тяжелая работа”?
— Ну что же делать, — утешила Милдред, протягивая ему трубку и кисет, — ты же сам мечтал когда-то об этом.
— Да я разве спорю.
— Скажи-ка, — нетерпеливо спросила Милдред, — а деда ты там случайно не видел? Что он там делал?
— Твой дедуля, — был вынужден признаться Дюриэа, — вел себя прекрасно. Он замечательно держал себя в руках и ограничивал свою активность тем, что заглядывал во все окна и мучил вопросами свидетелей. В том, чтобы выкачать из человека как можно больше сведений, ему равных нет. Он ведь такой обаятельный. Подходит к человеку, улыбается как лучшему другу, завязывает разговор, и тот через минуту готов душу перед ним наизнанку вывернуть. Могу побиться об заклад на что угодно, что уже сейчас он знает об этом убийстве намного больше меня… Кстати, сколько ему лет?
— Боже мой! — воскликнула Милдред. — Я об этом не думала никогда. Но, по-моему, он не такой уж старый. Он просто достаточно умный человек, с большим жизненным опытом. Знаешь, что он мне напоминает? Старое-престарое седло из хорошей кожи, которое служит вечно.
— Знаешь, почему я спросил? — Дюриэа тщательно уминал табак в трубке. — Он часто утомляет меня, но никогда не раздражает. Знаешь, как это выглядит? Снует твой дед туда-сюда, задает вопросы то тому, то другому, и все охотно ему отвечают, что самое поразительное. Мне кажется, все дело в том, что он так переполнен энергией, так жизнелюбив, а это очень привлекает людей.
— Может быть, поэтому он и кажется моложе, чем он есть на самом деле, — откликнулась Милдред.
Она принесла стул и села, облокотившись на спинку его кресла и уткнув подбородок в переплетенные пальцы.
— Грэмпс всегда жил по своим собственным законам. Бог его знает, как он может поступить иногда. Я всегда боюсь, что он вляпается во что-то такое, что может принести неприятности и тебе. Правда, есть и кое-что утешительное. Он, наверное, скоро уедет, ведь обычно он не задерживается подолгу на одном месте.
— Почему, — спросил Дюриэа. — Он разве что-нибудь говорил об отъезде?
— Да нет. Но он ведь никогда не проводит больше нескольких дней на одном месте. Такой непоседа, и невозможно удержать его. Ему нравится ездить по стране в этом своем трейлере, заводить знакомства с разными людьми, но, обрати внимание, только с определенным типом людей. Он терпеть не может людей косных, высокоморальных и высокопринципиальных и, наоборот, обожает общаться с разными сомнительными личностями: бутлеггерами, бродягами, профессиональными боксерами, странствующими торговцами и тому подобными. В общем, ты понимаешь, что я имею в виду.
И ведь ему запросто может прийти в голову привезти кого-нибудь из них к нам, сюда, и это может быть кто угодно: взломщик сейфов, бутлеггер или старый шахтер-пьяница, который однажды в приступе белой горячки захочет поджечь город. Можешь представить себе последствия приезда такой компании, будет скандал, и это при твоем положении!..
— Перестань, — прервал ее Дюриэа. — Грэмпс, конечно, помешан на всем загадочном, но он никогда не сделает ничего такого, что могло бы скомпрометировать меня.
— Да, он по-настоящему уважает тебя, — вынуждена была признать Милдред, — но ведь он иногда просто непредсказуем. Бывают дни, когда с ним просто невозможно иметь дело. И ручным он никогда уже не будет, об этом можно и не мечтать. Он всегда был в семье паршивой овцой. Я знаю, что отец так никогда и не смог понять его, как ни старался.
— А Грэмпс-то сам понимал твоего отца? — поинтересовался Дюриэа.
Она рассмеялась.
— Грэмпс всегда говорил, что он пошел в мать. Ты же знаешь, бабушка с ним развелась в конце концов. Грэмпса это совершенно устраивало. С тех пор с оседлой жизнью для него было покончено.
Дюриэа с наслаждением выпустил первое кольцо дыма и нежно погладил руку жены.
— Грэмпс сегодня обедает с нами? — спросил он.
— По всей вероятности, нет. Он терпеть не может всякую “цивилизованную” еду и никогда не переодевается к обеду… Раз ты уж вернулся к разговору о нем, он, может быть, катит куда-нибудь в направлении Аляски или… — Она замолчала и прислушалась, а затем произнесла со вздохом: — Нет, я опять ошиблась.
Тарахтение мотора и неожиданные выхлопы подтвердили, что домик на колесах вместе со своим хозяином снова прибыл под гостеприимный кров Дюриэа.
На заднем крыльце раздались быстрые шаги. Хлопнула рывком открытая дверь, кто-то прошлепал через кухню и затем через столовую.
— Приготовься к худшему, — шепотом предупредила мужа Милдред. — Судя по походке, он одержим какой-то новой идеей. Во всяком случае, его явно гложет какая-то мысль.
— Хэлло, хэлло! — раздался жизнерадостный голос Грэмпса. — А где Френк?
Дюриэа с улыбкой взглянул на жену.
— Я здесь, — отозвался он.
Грэмпс ворвался в комнату как ураган:
— Что вы тут делаете?
— Отдыхаем, — ответила Милдред.
— Размышляете об убийстве? — спросил Грэмпс. — Я тут подумал…
Милдред резко встала.
— А теперь послушай меня, Грэмпс Виггинс. Оставь Френка в покое. Он приехал домой, чтобы отдохнуть немного и не думать ни о каком убийстве.
— Не думать об убийстве? — содрогнулся Грэмпс. — Это же одно из самых замечательных, тонко задуманных убийств, с которым человеку приходится сталкиваться за всю свою жизнь — и вы хотите выкинуть его из головы?!
— Пусть его говорит, — Дюриэа с улыбкой кивнул жене, выпустив голубоватое облачко ароматного дыма.
Вдруг, быстрыми, мелкими шажками подбежав к креслу, Грэмпс сунул руку в оттопыренный карман и выхватил оттуда револьвер.
Дюриэа внезапно потерял все свое хладнокровие и, схватив Милдред за руку, резко оттолкнул ее в сторону.
— Эй! — воскликнул он. — Поосторожнее с оружием! Но Грэмпс Виггинс, похоже, и не слышал его. Он изо всех сил пытался всунуть рукоятку револьвера в руку онемевшего от изумления окружного прокурора.
— Ну давай же, сынок, — приговаривал он. — Представь, что ты собираешься совершить убийство. Направь револьвер мне в голову и нажми на спуск. Он не заряжен.
Дюриэа выдвинул барабан и убедился, что он пуст.
— Ну, Грэмпс, — запротестовала Милдред, — оставь его в покое. Пусть он отдохнет, у него сегодня был тяжелый день.
— Отдых! — возопил Грэмпс. — Но вы же не можете заставить отдыхать свои мозги, разве что только займете их чем-нибудь другим. Да в любом случае, кто может думать об отдыхе, когда есть возможность расследовать убийство?! Ну же, сынок, давай, целься в меня и спускай курок!
Дюриэа весело подмигнул жене.
— Может быть, это действительно единственный способ в конце концов избавиться от него, — сказал он, смеясь, и поднял руку с револьвером.
— Нет, нет, не сюда, — остановил его Грэмпс. — Целься мне в голову. Ты должен постараться вышибить мне мозги.
— В конце концов, что вы затеяли, — спросил Дюриэа. — Хотите попробовать, хорошо ли быть трупом?
— Я хочу, чтобы ты почувствовал, каково быть убийцей, — терпеливо объяснил Грэмпс.
— Не думаю, что мне это так уж необходимо. Чего вы хотите этим добиться, Грэмпс?
— Это тебе так кажется. Сделай, как я говорю, Френк Дюриэа. Наведи револьвер мне в голову и спусти курок. Давай делай, что тебе говорят.
— Доставь ему это удовольствие, Френк, — сдалась Милдред. — В конце концов, он Виггинс, а никто из Виггинсов еще не умирал в своей постели.
— Мне нужно произнести напутственную речь или достаточно просто нажать на спуск? — любезно осведомился Дюриэа.
— Ты должен сыграть как можно лучше роль убийцы, — отмахнулся от него Грэмпс. — Сделай вид, что ты вне себя от ярости.
— Прелестная сцена, — кисло сказала Милдред.
— Давай, Френк, начинай представление.
Дюриэа спустил ноги со стула, с кряхтением вылез из удобного кресла, держа револьвер в руке, и с недовольным видом обернулся к Грэмпсу.
— Мне нужно держать револьвер в руках или положить его в карман, а потом выхватить его оттуда?
— Сначала положи его в карман, а вытащишь его, когда почувствуешь, что ты вне себя от ярости, — объяснил Грэмпс. — Попробуй-ка довести себя до бешенства. Нападай на меня. Из-за чего бы нам с тобой не сойтись во мнениях — может быть, из-за политики?
Дюриэа потерял терпение:
— Ну хорошо, но помните, что вы сами на это напросились. — Он с негодованием ткнул пальцем в направлении Грэмпса. — Мне уже осточертела ваша манера постоянно вмешиваться в мою жизнь и не давать мне ни минуты покоя, даже когда я отдыхаю. Только оттого, что у вас что-то не в порядке с головой, вы думаете, что и все остальные, так же как и вы, помешаны на различных загадочных убийствах. Вы, наверное, считаете, что работать окружным прокурором — это все равно что читать детективный журнал… А я, между прочим, настолько устал и от убийств, и от преступников, что, придя домой, мечтаю только об одном: ничего об этом не слышать. А вы… вы, видно, никогда ни от чего не устаете. Вам даже слово такое незнакомо. Да, конечно, вы неплохо готовите и неплохо смешиваете коктейли, но кроме того, вы разъезжаете на допотопном автомобиле, чей вид оскорбляет каждого, кто его видит; вы будите меня черт знает во сколько именно тогда, когда мне снится, может быть, самый приятный сон; вы накачиваете ликерами не только меня, но и мою жену, заставляете нас напиваться. Вы… вы проклятый старый пройдоха! Да вас и пристрелить мало!
— Молодец, парень! — похвалил его Грэмпс. — Боже мой! Ты сыграл это так, как будто действительно так думаешь. Ну просто настоящий артист. Не клади револьвер. Давай еще раз.
— Господи, стоило вам только приехать в наш город — и на нас посыпались несчастья. — Дюриэа уже почти привычно вошел в роль. — Кстати, когда вы приезжали в прошлый раз (помните?), тоже произошло убийство. И стоило вам только появиться в этот раз — бац! — и тут же еще одно… Да и вообще, насколько я знаю, это может быть самоубийство. Но вы…
— Самоубийство, как же! — воскликнул Грэмпс. — Вот этого-то я и добивался. Продолжай. Ты уже достаточно разъярился. Начинай стрелять. Давай целься в лоб.
— Очень хорошо, — заявил, разозлившись, Дюриэа. — Вы, в конце концов, сами на это напрашиваетесь. Наконец-то я с вами разделаюсь, и надеюсь, что навсегда.
Дюриэа сунул руку в карман, выхватил оттуда револьвер и сказал, направив его в лоб Грэмпсу Виггинсу:
— Теперь вам конец! — И нажал на спуск. Грэмпс усмехнулся:
— Ну вот и молодец, сынок. Теперь похоже. Вылитый убийца! Мне даже иногда казалось, что ты действительно убьешь меня, настолько убедительно ты сыграл… Все было чудесно, да только ты промахнулся. Попробуй-ка снова.
— Какого черта! Я не мог промахнуться, — заявил Дюриэа. — Ну хорошо, вот тебе, получай! — И он опять спустил курок.
Грэмпс Виггинс сделал нетвердый шаг вперед и покачнулся. Колени его подогнулись. Он упал на пол, дернулся, перекатился на спину и затих.
— Грэмпс! — заволновалась Милдред. — Господи! Френк! Может, у него плохо с сердцем?! Или от волнения…
— Замолчите! — своим жизнерадостным голосом сказал Грэмпс. — Я просто играю свою роль. Не мешайте мне.
— Он играет роль трупа, — шепотом подсказал жене прокурор.
— Вы угадали, я и есть труп, — объявил Грэмпс. — А ты убийца. Ну и как ты себя чувствуешь при этом?
— Небось пыжишься от гордости, — предположила Милдред. — Ну а теперь можно поставить трейлер на стоянку… Или мы обречены смотреть этот спектакль вплоть до конца расследования.
— Погоди! — отмахнулся Грэмпс. — Твоего мужа, по всей вероятности, обвинят в убийстве первой степени. А тебе предстоит остаться вдовой… Лучше будет, сынок, если ты постараешься, чтобы это выглядело как самоубийство. Положи револьвер мне в руку, а мое тело положи так, чтобы было видно, что я сам пустил себе пулю в лоб. Давай же! Живее же!
Грэмпс улегся на спину, слегка раскинул руки и закрыл глаза, но, и изображая из себя труп, он трещал без умолку, давая указания Дюриэа своим птичьим голосом.
— Нет, нет, ты недостаточно быстро действуешь, — сказал Грэмпс, увидев, что Френк колеблется. — Ты ведь испугался, спешишь, нервничаешь. Ну-ка, Милдред, изобрази-ка быстренько полицейскую машину, которая остановилась у входа. Напугай его.
Милдред с трудом изобразил полицейскую сирену.
— Давай-ка, — Грэмпс снова повернулся к Дюриэа, — пугайся же… А ты, Милдред, представь, что ты полицейский, и поднимись тяжелыми шагами на крыльцо.
Милдред тяжело затопала по полу. Улыбаясь, Дюриэа нагнулся над Грэмпсом, разогнул скрюченные пальцы старика, вложил в ладонь рукоятку револьвера и сказал:
— Все в порядке.
Милдред, изображая голос шерифа, рявкнула как можно оглушительнее, обращаясь к мужу:
— Эй, ты! Что ты здесь делаешь?
Робким, дрожащим голосом Дюриэа начал оправдываться:
— Честно, сержант, я не делал этого. Я к этому не имею ни малейшего отношения. Я вошел сюда только пару минут назад и нашел этого человека лежавшим на полу как раз в этой позе, как вы его видите сейчас. Бедняга! Должно быть, туго ему пришлось, вот и наложил на себя руки.
— Это вы так говорите, — сказала Милдред, рассматривая лежавшее почти у нее под ногами тело Грэмпса. — А вдруг вы сами его пристрелили, а потом просто вложили револьвер ему в руку?
— Нет, нет, — возразил Дюриэа с жаром. — Он покончил с собой, разве не видите, сержант? Он просто внезапно осознал бессмысленность и порочность своей жизни, подумал, сколько людей из-за него потеряли сон, и решил уйти из жизни.
— Угости-ка меня сигаретой, — попросила Милдред. Дюриэа протянул ей портсигар.
— Какая печальная история, — Милдред уже не могла выйти из своей роли. — Но вот что странно: как только на моем пути попадается труп, я тут же слышу ту же самую песню. Почему бы вам, ребятки, не придумать что-нибудь новенькое?
— Да правда это, сержант, чистая правда, вот не сойти мне с этого места.
— Да-да, конечно, — саркастически поддакнула Милдред. — Честно говоря, не нравится мне твоя физиономия. Ты, наверное, и родной жене можешь глотку перерезать. Клянусь…
Внезапно Грэмпс резко встал.
— Хреновый из тебя полицейский, — сказал он Милдред.
— Замолчи, — оскорбилась она. — Я как раз собиралась вывести его на чистую воду.
— Вас одурачили, — заявил Грэмпс. — Вас обоих одурачили. Разве вы не видите, что он сделал?
— Конечно, он ведь убил тебя, — ответила Милдред.
— Да, правильно, — согласился Грэмпс, — и затем наклонился надо мной, чтобы вложить револьвер мне в руку и сделать так, чтобы это выглядело как самоубийство. А он что сделал? Вы что, не поняли? Вы разве не поняли, что это полная бессмыслица?
— Вы о чем? — удивился Дюриэа.
— Да ведь ты вложил мне револьвер в левую руку. — И Грэмпс радостно улыбнулся.
Дюриэа неуверенно оглянулся:
— Да нет, не может быть. Я…
— Да, именно это ты сделал, — сказал Грэмпс, — и так же ты бы поступил и в другой раз. Ведь человек перед тобой лежал на спине, и ты видел его, как свое отражение в зеркале. А мы все привыкли видеть себя в зеркале и когда бреемся, и когда причесываемся, и когда поправляем галстук, и человек, которого мы видим в зеркале, всегда левша… Я имею в виду, что когда мы видим в зеркале, как поднимаем руку, это совсем не та рука… Вот так все и произошло. Ты нервничал и торопился, и когда вкладывал револьвер в руку человека, лежавшего на полу навзничь, то смотрел на него сверху вниз, и поэтому в девяти случаях из десяти ты вложил бы оружие в его левую руку.
Дюриэа задумался.
— Это интересная мысль, — наконец признал он.
— Интересная! — воскликнул Грэмпс. — Черт меня побери, если это не гениальная мысль! Это же совершенно определенно доказывает, что тот парень был убит. У него же револьвер был в левой руке. Его туда вложил убийца.
— Ну, в любом случае мы бы тоже в конце концов поняли это, — заявил Дюриэа.
— Хорошо, если так, — ответил Грэмпс. — А я боялся, что вы вцепитесь в эту версию о самоубийстве… Но я до сих пор еще не уверен, что вы поняли, в чем тут дело.
— Ну хорошо, расскажите же мне, в чем тут дело, — попросил Дюриэа. — А потом я хочу отдохнуть и спокойно покурить.
— А все дело в том, — пояснил Грэмпс, — что человек поступит так необдуманно только в том случае, если он безумно напуган и нервничает… Я сделал все для того, чтобы ты начал спешить. Ты-то, конечно, не был испуган, но, играя эту сцену с Милдред в роли полицейского, ты невольно заторопился и вследствие этого совершил ту же ошибку, что и убийца.
— Ну хорошо, — задумчиво сказал Дюриэа, бросив взгляд на жену. — Пусть в данном случае я двигался и быстрее, чем обычно. Так что с того?
— Неужели ты не понял? — изумился Грэмпс. — Если ты бы не так торопился, то непременно заметил бы ошибку и переложил бы револьвер в правую руку. Мы сейчас, конечно, просто сыграли, как в театре, эту сцену, но нам удалось заставить тебя спешить.
— Пожалуйста, продолжай, дедушка, — воскликнула Милдред. — Расскажи все сейчас, а то потом мне придется уйти, чтобы приготовить коктейли и подать ужин.
Грэмпс не заставил себя просить.
— Человек, убивший Прессмана, страшно спешил. Вероятно, произошло что-то, напугавшее его. И к этому моменту он еще не успел сделать все, что хотел. А ведь убийство было действительно подготовлено. И вдруг, когда он уже почти закончил создавать ту мизансцену самоубийства, которую готовил для нас, произошло нечто неожиданное и неприятное для него.
Дюриэа поудобнее уселся в кресле и, потянувшись за трубкой, сказал:
— Могу побиться об заклад, что вы раскопали что-то еще, Грэмпс.
— Черт возьми, ты угадал, — воскликнул Грэмпс. — Я действительно обнаружил кое-что еще.
— И что же?
— Я могу почти точно указать время, когда было совершено убийство.
— Это очень интересно, — сказал Дюриэа и добавил: — конечно, если вы действительно это можете сделать.
— Тяжелый был день? — спросила она.
Дюриэа удобно устроился в кресле, сбросил с себя туфли и надел шлепанцы, расстегнул пуговицы на пиджаке и со вздохом облегчения вытянул ноги.
— Если говорить о таких днях, как у меня выдался сегодня, — объявил он, — то что же тогда вообще такое “тяжелая работа”?
— Ну что же делать, — утешила Милдред, протягивая ему трубку и кисет, — ты же сам мечтал когда-то об этом.
— Да я разве спорю.
— Скажи-ка, — нетерпеливо спросила Милдред, — а деда ты там случайно не видел? Что он там делал?
— Твой дедуля, — был вынужден признаться Дюриэа, — вел себя прекрасно. Он замечательно держал себя в руках и ограничивал свою активность тем, что заглядывал во все окна и мучил вопросами свидетелей. В том, чтобы выкачать из человека как можно больше сведений, ему равных нет. Он ведь такой обаятельный. Подходит к человеку, улыбается как лучшему другу, завязывает разговор, и тот через минуту готов душу перед ним наизнанку вывернуть. Могу побиться об заклад на что угодно, что уже сейчас он знает об этом убийстве намного больше меня… Кстати, сколько ему лет?
— Боже мой! — воскликнула Милдред. — Я об этом не думала никогда. Но, по-моему, он не такой уж старый. Он просто достаточно умный человек, с большим жизненным опытом. Знаешь, что он мне напоминает? Старое-престарое седло из хорошей кожи, которое служит вечно.
— Знаешь, почему я спросил? — Дюриэа тщательно уминал табак в трубке. — Он часто утомляет меня, но никогда не раздражает. Знаешь, как это выглядит? Снует твой дед туда-сюда, задает вопросы то тому, то другому, и все охотно ему отвечают, что самое поразительное. Мне кажется, все дело в том, что он так переполнен энергией, так жизнелюбив, а это очень привлекает людей.
— Может быть, поэтому он и кажется моложе, чем он есть на самом деле, — откликнулась Милдред.
Она принесла стул и села, облокотившись на спинку его кресла и уткнув подбородок в переплетенные пальцы.
— Грэмпс всегда жил по своим собственным законам. Бог его знает, как он может поступить иногда. Я всегда боюсь, что он вляпается во что-то такое, что может принести неприятности и тебе. Правда, есть и кое-что утешительное. Он, наверное, скоро уедет, ведь обычно он не задерживается подолгу на одном месте.
— Почему, — спросил Дюриэа. — Он разве что-нибудь говорил об отъезде?
— Да нет. Но он ведь никогда не проводит больше нескольких дней на одном месте. Такой непоседа, и невозможно удержать его. Ему нравится ездить по стране в этом своем трейлере, заводить знакомства с разными людьми, но, обрати внимание, только с определенным типом людей. Он терпеть не может людей косных, высокоморальных и высокопринципиальных и, наоборот, обожает общаться с разными сомнительными личностями: бутлеггерами, бродягами, профессиональными боксерами, странствующими торговцами и тому подобными. В общем, ты понимаешь, что я имею в виду.
И ведь ему запросто может прийти в голову привезти кого-нибудь из них к нам, сюда, и это может быть кто угодно: взломщик сейфов, бутлеггер или старый шахтер-пьяница, который однажды в приступе белой горячки захочет поджечь город. Можешь представить себе последствия приезда такой компании, будет скандал, и это при твоем положении!..
— Перестань, — прервал ее Дюриэа. — Грэмпс, конечно, помешан на всем загадочном, но он никогда не сделает ничего такого, что могло бы скомпрометировать меня.
— Да, он по-настоящему уважает тебя, — вынуждена была признать Милдред, — но ведь он иногда просто непредсказуем. Бывают дни, когда с ним просто невозможно иметь дело. И ручным он никогда уже не будет, об этом можно и не мечтать. Он всегда был в семье паршивой овцой. Я знаю, что отец так никогда и не смог понять его, как ни старался.
— А Грэмпс-то сам понимал твоего отца? — поинтересовался Дюриэа.
Она рассмеялась.
— Грэмпс всегда говорил, что он пошел в мать. Ты же знаешь, бабушка с ним развелась в конце концов. Грэмпса это совершенно устраивало. С тех пор с оседлой жизнью для него было покончено.
Дюриэа с наслаждением выпустил первое кольцо дыма и нежно погладил руку жены.
— Грэмпс сегодня обедает с нами? — спросил он.
— По всей вероятности, нет. Он терпеть не может всякую “цивилизованную” еду и никогда не переодевается к обеду… Раз ты уж вернулся к разговору о нем, он, может быть, катит куда-нибудь в направлении Аляски или… — Она замолчала и прислушалась, а затем произнесла со вздохом: — Нет, я опять ошиблась.
Тарахтение мотора и неожиданные выхлопы подтвердили, что домик на колесах вместе со своим хозяином снова прибыл под гостеприимный кров Дюриэа.
На заднем крыльце раздались быстрые шаги. Хлопнула рывком открытая дверь, кто-то прошлепал через кухню и затем через столовую.
— Приготовься к худшему, — шепотом предупредила мужа Милдред. — Судя по походке, он одержим какой-то новой идеей. Во всяком случае, его явно гложет какая-то мысль.
— Хэлло, хэлло! — раздался жизнерадостный голос Грэмпса. — А где Френк?
Дюриэа с улыбкой взглянул на жену.
— Я здесь, — отозвался он.
Грэмпс ворвался в комнату как ураган:
— Что вы тут делаете?
— Отдыхаем, — ответила Милдред.
— Размышляете об убийстве? — спросил Грэмпс. — Я тут подумал…
Милдред резко встала.
— А теперь послушай меня, Грэмпс Виггинс. Оставь Френка в покое. Он приехал домой, чтобы отдохнуть немного и не думать ни о каком убийстве.
— Не думать об убийстве? — содрогнулся Грэмпс. — Это же одно из самых замечательных, тонко задуманных убийств, с которым человеку приходится сталкиваться за всю свою жизнь — и вы хотите выкинуть его из головы?!
— Пусть его говорит, — Дюриэа с улыбкой кивнул жене, выпустив голубоватое облачко ароматного дыма.
Вдруг, быстрыми, мелкими шажками подбежав к креслу, Грэмпс сунул руку в оттопыренный карман и выхватил оттуда револьвер.
Дюриэа внезапно потерял все свое хладнокровие и, схватив Милдред за руку, резко оттолкнул ее в сторону.
— Эй! — воскликнул он. — Поосторожнее с оружием! Но Грэмпс Виггинс, похоже, и не слышал его. Он изо всех сил пытался всунуть рукоятку револьвера в руку онемевшего от изумления окружного прокурора.
— Ну давай же, сынок, — приговаривал он. — Представь, что ты собираешься совершить убийство. Направь револьвер мне в голову и нажми на спуск. Он не заряжен.
Дюриэа выдвинул барабан и убедился, что он пуст.
— Ну, Грэмпс, — запротестовала Милдред, — оставь его в покое. Пусть он отдохнет, у него сегодня был тяжелый день.
— Отдых! — возопил Грэмпс. — Но вы же не можете заставить отдыхать свои мозги, разве что только займете их чем-нибудь другим. Да в любом случае, кто может думать об отдыхе, когда есть возможность расследовать убийство?! Ну же, сынок, давай, целься в меня и спускай курок!
Дюриэа весело подмигнул жене.
— Может быть, это действительно единственный способ в конце концов избавиться от него, — сказал он, смеясь, и поднял руку с револьвером.
— Нет, нет, не сюда, — остановил его Грэмпс. — Целься мне в голову. Ты должен постараться вышибить мне мозги.
— В конце концов, что вы затеяли, — спросил Дюриэа. — Хотите попробовать, хорошо ли быть трупом?
— Я хочу, чтобы ты почувствовал, каково быть убийцей, — терпеливо объяснил Грэмпс.
— Не думаю, что мне это так уж необходимо. Чего вы хотите этим добиться, Грэмпс?
— Это тебе так кажется. Сделай, как я говорю, Френк Дюриэа. Наведи револьвер мне в голову и спусти курок. Давай делай, что тебе говорят.
— Доставь ему это удовольствие, Френк, — сдалась Милдред. — В конце концов, он Виггинс, а никто из Виггинсов еще не умирал в своей постели.
— Мне нужно произнести напутственную речь или достаточно просто нажать на спуск? — любезно осведомился Дюриэа.
— Ты должен сыграть как можно лучше роль убийцы, — отмахнулся от него Грэмпс. — Сделай вид, что ты вне себя от ярости.
— Прелестная сцена, — кисло сказала Милдред.
— Давай, Френк, начинай представление.
Дюриэа спустил ноги со стула, с кряхтением вылез из удобного кресла, держа револьвер в руке, и с недовольным видом обернулся к Грэмпсу.
— Мне нужно держать револьвер в руках или положить его в карман, а потом выхватить его оттуда?
— Сначала положи его в карман, а вытащишь его, когда почувствуешь, что ты вне себя от ярости, — объяснил Грэмпс. — Попробуй-ка довести себя до бешенства. Нападай на меня. Из-за чего бы нам с тобой не сойтись во мнениях — может быть, из-за политики?
Дюриэа потерял терпение:
— Ну хорошо, но помните, что вы сами на это напросились. — Он с негодованием ткнул пальцем в направлении Грэмпса. — Мне уже осточертела ваша манера постоянно вмешиваться в мою жизнь и не давать мне ни минуты покоя, даже когда я отдыхаю. Только оттого, что у вас что-то не в порядке с головой, вы думаете, что и все остальные, так же как и вы, помешаны на различных загадочных убийствах. Вы, наверное, считаете, что работать окружным прокурором — это все равно что читать детективный журнал… А я, между прочим, настолько устал и от убийств, и от преступников, что, придя домой, мечтаю только об одном: ничего об этом не слышать. А вы… вы, видно, никогда ни от чего не устаете. Вам даже слово такое незнакомо. Да, конечно, вы неплохо готовите и неплохо смешиваете коктейли, но кроме того, вы разъезжаете на допотопном автомобиле, чей вид оскорбляет каждого, кто его видит; вы будите меня черт знает во сколько именно тогда, когда мне снится, может быть, самый приятный сон; вы накачиваете ликерами не только меня, но и мою жену, заставляете нас напиваться. Вы… вы проклятый старый пройдоха! Да вас и пристрелить мало!
— Молодец, парень! — похвалил его Грэмпс. — Боже мой! Ты сыграл это так, как будто действительно так думаешь. Ну просто настоящий артист. Не клади револьвер. Давай еще раз.
— Господи, стоило вам только приехать в наш город — и на нас посыпались несчастья. — Дюриэа уже почти привычно вошел в роль. — Кстати, когда вы приезжали в прошлый раз (помните?), тоже произошло убийство. И стоило вам только появиться в этот раз — бац! — и тут же еще одно… Да и вообще, насколько я знаю, это может быть самоубийство. Но вы…
— Самоубийство, как же! — воскликнул Грэмпс. — Вот этого-то я и добивался. Продолжай. Ты уже достаточно разъярился. Начинай стрелять. Давай целься в лоб.
— Очень хорошо, — заявил, разозлившись, Дюриэа. — Вы, в конце концов, сами на это напрашиваетесь. Наконец-то я с вами разделаюсь, и надеюсь, что навсегда.
Дюриэа сунул руку в карман, выхватил оттуда револьвер и сказал, направив его в лоб Грэмпсу Виггинсу:
— Теперь вам конец! — И нажал на спуск. Грэмпс усмехнулся:
— Ну вот и молодец, сынок. Теперь похоже. Вылитый убийца! Мне даже иногда казалось, что ты действительно убьешь меня, настолько убедительно ты сыграл… Все было чудесно, да только ты промахнулся. Попробуй-ка снова.
— Какого черта! Я не мог промахнуться, — заявил Дюриэа. — Ну хорошо, вот тебе, получай! — И он опять спустил курок.
Грэмпс Виггинс сделал нетвердый шаг вперед и покачнулся. Колени его подогнулись. Он упал на пол, дернулся, перекатился на спину и затих.
— Грэмпс! — заволновалась Милдред. — Господи! Френк! Может, у него плохо с сердцем?! Или от волнения…
— Замолчите! — своим жизнерадостным голосом сказал Грэмпс. — Я просто играю свою роль. Не мешайте мне.
— Он играет роль трупа, — шепотом подсказал жене прокурор.
— Вы угадали, я и есть труп, — объявил Грэмпс. — А ты убийца. Ну и как ты себя чувствуешь при этом?
— Небось пыжишься от гордости, — предположила Милдред. — Ну а теперь можно поставить трейлер на стоянку… Или мы обречены смотреть этот спектакль вплоть до конца расследования.
— Погоди! — отмахнулся Грэмпс. — Твоего мужа, по всей вероятности, обвинят в убийстве первой степени. А тебе предстоит остаться вдовой… Лучше будет, сынок, если ты постараешься, чтобы это выглядело как самоубийство. Положи револьвер мне в руку, а мое тело положи так, чтобы было видно, что я сам пустил себе пулю в лоб. Давай же! Живее же!
Грэмпс улегся на спину, слегка раскинул руки и закрыл глаза, но, и изображая из себя труп, он трещал без умолку, давая указания Дюриэа своим птичьим голосом.
— Нет, нет, ты недостаточно быстро действуешь, — сказал Грэмпс, увидев, что Френк колеблется. — Ты ведь испугался, спешишь, нервничаешь. Ну-ка, Милдред, изобрази-ка быстренько полицейскую машину, которая остановилась у входа. Напугай его.
Милдред с трудом изобразил полицейскую сирену.
— Давай-ка, — Грэмпс снова повернулся к Дюриэа, — пугайся же… А ты, Милдред, представь, что ты полицейский, и поднимись тяжелыми шагами на крыльцо.
Милдред тяжело затопала по полу. Улыбаясь, Дюриэа нагнулся над Грэмпсом, разогнул скрюченные пальцы старика, вложил в ладонь рукоятку револьвера и сказал:
— Все в порядке.
Милдред, изображая голос шерифа, рявкнула как можно оглушительнее, обращаясь к мужу:
— Эй, ты! Что ты здесь делаешь?
Робким, дрожащим голосом Дюриэа начал оправдываться:
— Честно, сержант, я не делал этого. Я к этому не имею ни малейшего отношения. Я вошел сюда только пару минут назад и нашел этого человека лежавшим на полу как раз в этой позе, как вы его видите сейчас. Бедняга! Должно быть, туго ему пришлось, вот и наложил на себя руки.
— Это вы так говорите, — сказала Милдред, рассматривая лежавшее почти у нее под ногами тело Грэмпса. — А вдруг вы сами его пристрелили, а потом просто вложили револьвер ему в руку?
— Нет, нет, — возразил Дюриэа с жаром. — Он покончил с собой, разве не видите, сержант? Он просто внезапно осознал бессмысленность и порочность своей жизни, подумал, сколько людей из-за него потеряли сон, и решил уйти из жизни.
— Угости-ка меня сигаретой, — попросила Милдред. Дюриэа протянул ей портсигар.
— Какая печальная история, — Милдред уже не могла выйти из своей роли. — Но вот что странно: как только на моем пути попадается труп, я тут же слышу ту же самую песню. Почему бы вам, ребятки, не придумать что-нибудь новенькое?
— Да правда это, сержант, чистая правда, вот не сойти мне с этого места.
— Да-да, конечно, — саркастически поддакнула Милдред. — Честно говоря, не нравится мне твоя физиономия. Ты, наверное, и родной жене можешь глотку перерезать. Клянусь…
Внезапно Грэмпс резко встал.
— Хреновый из тебя полицейский, — сказал он Милдред.
— Замолчи, — оскорбилась она. — Я как раз собиралась вывести его на чистую воду.
— Вас одурачили, — заявил Грэмпс. — Вас обоих одурачили. Разве вы не видите, что он сделал?
— Конечно, он ведь убил тебя, — ответила Милдред.
— Да, правильно, — согласился Грэмпс, — и затем наклонился надо мной, чтобы вложить револьвер мне в руку и сделать так, чтобы это выглядело как самоубийство. А он что сделал? Вы что, не поняли? Вы разве не поняли, что это полная бессмыслица?
— Вы о чем? — удивился Дюриэа.
— Да ведь ты вложил мне револьвер в левую руку. — И Грэмпс радостно улыбнулся.
Дюриэа неуверенно оглянулся:
— Да нет, не может быть. Я…
— Да, именно это ты сделал, — сказал Грэмпс, — и так же ты бы поступил и в другой раз. Ведь человек перед тобой лежал на спине, и ты видел его, как свое отражение в зеркале. А мы все привыкли видеть себя в зеркале и когда бреемся, и когда причесываемся, и когда поправляем галстук, и человек, которого мы видим в зеркале, всегда левша… Я имею в виду, что когда мы видим в зеркале, как поднимаем руку, это совсем не та рука… Вот так все и произошло. Ты нервничал и торопился, и когда вкладывал револьвер в руку человека, лежавшего на полу навзничь, то смотрел на него сверху вниз, и поэтому в девяти случаях из десяти ты вложил бы оружие в его левую руку.
Дюриэа задумался.
— Это интересная мысль, — наконец признал он.
— Интересная! — воскликнул Грэмпс. — Черт меня побери, если это не гениальная мысль! Это же совершенно определенно доказывает, что тот парень был убит. У него же револьвер был в левой руке. Его туда вложил убийца.
— Ну, в любом случае мы бы тоже в конце концов поняли это, — заявил Дюриэа.
— Хорошо, если так, — ответил Грэмпс. — А я боялся, что вы вцепитесь в эту версию о самоубийстве… Но я до сих пор еще не уверен, что вы поняли, в чем тут дело.
— Ну хорошо, расскажите же мне, в чем тут дело, — попросил Дюриэа. — А потом я хочу отдохнуть и спокойно покурить.
— А все дело в том, — пояснил Грэмпс, — что человек поступит так необдуманно только в том случае, если он безумно напуган и нервничает… Я сделал все для того, чтобы ты начал спешить. Ты-то, конечно, не был испуган, но, играя эту сцену с Милдред в роли полицейского, ты невольно заторопился и вследствие этого совершил ту же ошибку, что и убийца.
— Ну хорошо, — задумчиво сказал Дюриэа, бросив взгляд на жену. — Пусть в данном случае я двигался и быстрее, чем обычно. Так что с того?
— Неужели ты не понял? — изумился Грэмпс. — Если ты бы не так торопился, то непременно заметил бы ошибку и переложил бы револьвер в правую руку. Мы сейчас, конечно, просто сыграли, как в театре, эту сцену, но нам удалось заставить тебя спешить.
— Пожалуйста, продолжай, дедушка, — воскликнула Милдред. — Расскажи все сейчас, а то потом мне придется уйти, чтобы приготовить коктейли и подать ужин.
Грэмпс не заставил себя просить.
— Человек, убивший Прессмана, страшно спешил. Вероятно, произошло что-то, напугавшее его. И к этому моменту он еще не успел сделать все, что хотел. А ведь убийство было действительно подготовлено. И вдруг, когда он уже почти закончил создавать ту мизансцену самоубийства, которую готовил для нас, произошло нечто неожиданное и неприятное для него.
Дюриэа поудобнее уселся в кресле и, потянувшись за трубкой, сказал:
— Могу побиться об заклад, что вы раскопали что-то еще, Грэмпс.
— Черт возьми, ты угадал, — воскликнул Грэмпс. — Я действительно обнаружил кое-что еще.
— И что же?
— Я могу почти точно указать время, когда было совершено убийство.
— Это очень интересно, — сказал Дюриэа и добавил: — конечно, если вы действительно это можете сделать.