Страница:
Гриффин оглядел цепочку скованных друг с другом заключенных. Те закивали, подтверждая сказанное. Похоже, такова и будет официальная сводка событий. Сержант снова посмотрел вверх, на линию крыши, прикидывая, не следует ли ему разделить эту братию и дожимать поодиночке. Но решил, что без толку. Даже сейчас, когда на крыше, как ему было известно, орудовали два эксперта-криминалиста, отсюда, с этой точки и под этим углом, не видно было ни черта. Но вот с противоположной стороны улицы...
Из радиопереговорных устройств, притороченных к поясам обоих Джеков, послышался голос:
— Мы нашли оружие. — Это докладывали с крыши технари криминалисты. — Нападавший воспользовался винтовкой «AR-15», с оптическим прицелом марки «Льюпольд», в магазине патроны «ремингтон», калибра 0,223 дюйма. Также обнаружили два армейских одеяла, черные комбинезоны, пару перчаток для стрельбы и пару ботинок. Да еще три пустые обертки от упаковки печенья «Фиг ньютонс» фирмы «Набиско». Видно, наш приятель не довольствовался простым печеньем, а употреблял только ванильное с фруктовой прослойкой.
— Окурки сигарет? — с надеждой спросил один из Джеков.
— Никаких окурков, — ответил криминалист. — Извини, Джек.
— Хреново. — Первый Джек мрачно посмотрел на второго. Окурки таили бездну информации — от примет марки до следов слюны, по которой можно определить ДНК.
— Выше голову, — ободряюще произнес Гриффин. — У вас есть обувь. Только подумайте, сколько всего можно выжать из обуви.
Оба Джека опять повеселели.
— Да, обувь — это мы любим, — закивали они. — Мы много чего умеем делать с обувью.
Еще раз ободряюще кивнув этой парочке, Гриффин подошел к судебным приставам штата. Все трое сгрудились вокруг детектива Майка Уотерса, бравшего у них официальные показания с помощью диктофона «Норелко».
— Гриффин! — воскликнул первый судебный чиновник и отодвинулся от диктофона, чтобы с чувством пожать Гриффину руку.
— Привет, Джерри, как поживаешь?
Коренастый, крепко сбитый, с редеющими седыми волосами, Джерри был ветераном полицейского фронта, человеком старой закалки. Он еще помогал натаскивать старшего брата Гриффина, Фрэнка. Впрочем, Джерри помогал натаскивать почти каждого из тех, кто сейчас носил серую форму судебного пристава.
— Отлично, отлично, — ответил Джерри. — В общем, могло быть хуже. Мать честная! Я слышал, будто ты собираешься вернуться, но и представить не мог, что из всех дней выберешь именно этот! Умеешь подгадать. У тебя прямо нюх на эти дела, верно, Грифф? Послушай, ты, что ли, заправляешь этим цирком на проволоке?
— Да нет, я всего лишь рядовой работяга. Привет, Джордж, привет, Том. — Гриффин пожал руки двум другим мужчинам.
Стоящий рядом детектив Уотерс смущенно кашлянул. Сержант запоздало повернулся к коллеге. Детектив Майк Уотерс был пятью годами моложе Гриффина. Худой и долговязый, питающий слабость к темно-синим костюмам, он напоминал амбициозного агента ФБР. При этом Уотерс был умен, находчив, энергичен, а за обманчивой внешностью скрывались большая физическая сила и вдумчивое спокойствие. Многие подозреваемые недооценивали его. Но больше одного раза они в эту ошибку не впадали.
Когда-то Гриффин приветствовал Майка сердечным «Привет, братец Скунс!» А Уотерс зычно гудел в ответ: «Здорово, братец Обезьяна!» Теперь эти времена прошли. И Гриффин не знал, вернутся ли они когда-нибудь.
— Сержант! — вежливо проговорил Уотерс.
— Детектив! — в тон ему отозвался Гриффин.
Все три судебных чиновника навострили уши, переводя заинтересованные взгляды с одного офицера на другого. Несомненно, им была известна та история. Коли уж на то пошло, они, вероятно, активно способствовали ее распространению. Сейчас Гриффин старался — правда, не вполне успешно — держать взгляд подальше от носа Уотерса. Но что поделать — Уотерс тоже непроизвольно скашивал взгляд на кулак Гриффина.
Оба мужчины нервно переключили внимание на судебных приставов. Молчание чересчур затянулось, становясь неловким. Черт, подумал Гриффин.
Уотерс снова неуклюже прочистил горло.
— Итак, вы, ребята, говорили, что...
— Ах да! — подхватил нить беседы Джерри. — Мы проверили внутренний дворик, желая удостовериться, что все в порядке.
— Открыли двери фургона, — добавил Джордж.
— Заняли позицию, — внес свою лепту Том. — Начали выводить заключенных...
— И тут трах!
— Тарарах! — добавил Джордж.
— Ясное дело, высокомощная винтовка. Такой хороший, громкий выстрел. Честное слово, я в первый момент подумал, что кто-то охотится на оленей.
— Потом у меня в глазах покраснело. В буквальном смысле. Эта штуковина разбрызгалась повсюду.
— Парень так и рухнул. Он был мертв еще прежде, чем коснулся земли. О таких вещах часто слышишь, но я ни разу не видел ничего подобного.
— А я как заору: «Ложись!»
— Это точно: Джерри завопил: «Ложись!» — и мы все бухнулись наземь. Понимаешь, когда солнце встает из-за крыши и лупит тебе прямо в глаза, просто ни черта не видишь. Препоганейший момент во всей моей жизни.
— Мне показалось, будто я вижу какое-то движение. Вроде кто-то бежит. Но это все.
— Потом мы услышали, как с той стороны улицы вопят журналисты: «На крыше, на крыше!», «Вон он, вон он!»
— Какие-нибудь характерные черты? — подбадривал Уотерс. — Рост, вес?
— Там было даже не разобрать, мужчина это или женщина, — честно признался Джерри. — Говорю, это скорее походило на промелькнувший в кадре силуэт. Мгновенно промелькнувший. Совершенно ясно: это снайпер-одиночка высокой квалификации, мастер своего дела.
Уотерс посмотрел на пристава.
— Снайпер-одиночка, мастер своего дела... Хм, представляете, как я приду с этим описанием к своему лейтенанту? Бога ради, Джерри, мне нужен словесный портрет.
Трое приставов смущенно поежились.
— Извините, ребята, — пожал плечами Джерри, — но вы сами взгляните наверх. Не видно буквально ни черта.
— Впрочем, попробуйте тряхануть репортеров, — посоветовал Джордж. У них местоположение было гораздо выгоднее. Кстати — они ведь могли даже заснять того типа.
И судебные приставы, не без некоторого мстительного удовлетворения, поскольку их поставили в неприятное положение допрашиваемых, улыбнулись сыщикам. Пока они разговаривали, ропот в толпе журналистов, удерживаемых поодаль от здания суда, усилился. Теперь в этом шуме было что-то от приближения разъяренного Кинг-Конга.
Уотерс вздохнул, мгновенно затосковал и повесил голову. Прессу он терпеть не мог. Однажды, когда они с Гриффином работали вместе, он обмолвился в формулировке, и ошибка не ускользнула от уха репортера. Последствия детективу пришлось потом расхлебывать в течение нескольких недель. К тому же, как он потом признался Гриффину, его зад, запечатленный на пленке, казался еще более тощим, чем в действительности. Двое респектабельных граждан Род-Айленда направили письма редактору с просьбой, чтобы кто-нибудь в управлении полиции штата проследил за питанием детектива Уотерса.
— Так вы уверены, что ничего не видели? — в последний раз подстегнул он судебных маршалов.
Те покачали головами, теперь уже — с откровенным ликованием в глазах. Но потом добряк Джерри сжалился над ним.
— Если не хочешь связываться с прессой, обратись к женщинам, — обронил он.
— К женщинам? — громко и недоуменно переспросил Гриффин, подключаясь к разговору.
— Ну да, к тем трем женщинам, которые пострадали от Эдди. Ты что, «Новости» не смотришь?
— Ах, к тем, — отозвался Гриффин, хотя на самом деле месяцами не включал телевизор и весьма слабо представлял себе дело Насильника из Колледж-Хилла.
— Давайте смотреть правде в глаза, — продолжал Джерри. — Если у кого и была причина превратить Эдди в ливерный паштет, так только у этих трех леди. Сам бы я поставил на последнюю, как ее там? Джиллиан Хейз. А что? Она дама хладнокровная и одним своим взглядом могла бы стереть человека с лица земли. Нельзя забывать о том, что Эдди сделал с ее сестрой.
— Да нет, нет, — нетерпеливо отмахнулся Джордж. — Эта Хейз даже не была изнасилована. Если уж говорить о том, кто мог это сделать, так это вторая — Кэрол Розен, жена богача из Ист-Сайда. Моя невестка работает в пункте первой помощи при центре социально-психологической поддержки женщин и детей, и она дежурила в ту ночь, когда привезли миссис Розен. Мать честная, что этот Эдди с ней понаделал! Просто чудо, что ей не понадобилась пластическая операция, чтобы привести лицо в порядок. Двадцать к одному, что наш стрелок был в жемчугах.
— Вы оба ошибаетесь, — вмешался Том. — Во-первых, абсолютно исключено, что какая-то из этих женщин стреляла сама. Ни под каким видом не стали бы они сами стрелять. Можно подумать, что руководитель рекламного агентства или светская дама станет карабкаться и бегать по крышам со снайперской винтовкой. Ключ к этому убийству зарыт там, где была первая жертва. Хорошенькая молоденькая студенточка Песатуро...
— Ах, оставь эту девушку в покое! — сурово оборвал его Джерри. — Мег Песатуро даже ничего не помнит. — К тому же она еще совсем ребенок.
— Это она говорит, что ничего не помнит. У меня всегда были большие сомнения на сей счет. Может, она просто не пожелала распространяться на эту тему, не хочет, чтобы ей лезли в душу. Дело семейное... А вы знаете, что у нее за семья. — Том обвел всех многозначительным взглядом, и все с готовностью подались вперед, даже Гриффин. Офицеры органов правопорядка никогда не гнушались небольшой толикой пикантных сплетен.
— Винни Песатуро, — сообщил Том притихшим в ожидании собеседникам. — Да-да, любимый букмекер семьи Карлоне. Если Винни сочтет необходимым что-то сделать, не сомневайтесь: это будет сделано. Так что, может, милашка Мег и в самом деле ничего не помнит, но, вполне возможно, гнет корпоративную линию, а Винни между тем нажимает нужные кнопки. В результате мы имеем выстрел с крыши и взрыв неподалеку. Ох, да в этом деле повсюду раскиданы визитные карточки семейства Карлоне. Помяните мое слово — это Мег Песатуро.
Глава 5
Из радиопереговорных устройств, притороченных к поясам обоих Джеков, послышался голос:
— Мы нашли оружие. — Это докладывали с крыши технари криминалисты. — Нападавший воспользовался винтовкой «AR-15», с оптическим прицелом марки «Льюпольд», в магазине патроны «ремингтон», калибра 0,223 дюйма. Также обнаружили два армейских одеяла, черные комбинезоны, пару перчаток для стрельбы и пару ботинок. Да еще три пустые обертки от упаковки печенья «Фиг ньютонс» фирмы «Набиско». Видно, наш приятель не довольствовался простым печеньем, а употреблял только ванильное с фруктовой прослойкой.
— Окурки сигарет? — с надеждой спросил один из Джеков.
— Никаких окурков, — ответил криминалист. — Извини, Джек.
— Хреново. — Первый Джек мрачно посмотрел на второго. Окурки таили бездну информации — от примет марки до следов слюны, по которой можно определить ДНК.
— Выше голову, — ободряюще произнес Гриффин. — У вас есть обувь. Только подумайте, сколько всего можно выжать из обуви.
Оба Джека опять повеселели.
— Да, обувь — это мы любим, — закивали они. — Мы много чего умеем делать с обувью.
Еще раз ободряюще кивнув этой парочке, Гриффин подошел к судебным приставам штата. Все трое сгрудились вокруг детектива Майка Уотерса, бравшего у них официальные показания с помощью диктофона «Норелко».
— Гриффин! — воскликнул первый судебный чиновник и отодвинулся от диктофона, чтобы с чувством пожать Гриффину руку.
— Привет, Джерри, как поживаешь?
Коренастый, крепко сбитый, с редеющими седыми волосами, Джерри был ветераном полицейского фронта, человеком старой закалки. Он еще помогал натаскивать старшего брата Гриффина, Фрэнка. Впрочем, Джерри помогал натаскивать почти каждого из тех, кто сейчас носил серую форму судебного пристава.
— Отлично, отлично, — ответил Джерри. — В общем, могло быть хуже. Мать честная! Я слышал, будто ты собираешься вернуться, но и представить не мог, что из всех дней выберешь именно этот! Умеешь подгадать. У тебя прямо нюх на эти дела, верно, Грифф? Послушай, ты, что ли, заправляешь этим цирком на проволоке?
— Да нет, я всего лишь рядовой работяга. Привет, Джордж, привет, Том. — Гриффин пожал руки двум другим мужчинам.
Стоящий рядом детектив Уотерс смущенно кашлянул. Сержант запоздало повернулся к коллеге. Детектив Майк Уотерс был пятью годами моложе Гриффина. Худой и долговязый, питающий слабость к темно-синим костюмам, он напоминал амбициозного агента ФБР. При этом Уотерс был умен, находчив, энергичен, а за обманчивой внешностью скрывались большая физическая сила и вдумчивое спокойствие. Многие подозреваемые недооценивали его. Но больше одного раза они в эту ошибку не впадали.
Когда-то Гриффин приветствовал Майка сердечным «Привет, братец Скунс!» А Уотерс зычно гудел в ответ: «Здорово, братец Обезьяна!» Теперь эти времена прошли. И Гриффин не знал, вернутся ли они когда-нибудь.
— Сержант! — вежливо проговорил Уотерс.
— Детектив! — в тон ему отозвался Гриффин.
Все три судебных чиновника навострили уши, переводя заинтересованные взгляды с одного офицера на другого. Несомненно, им была известна та история. Коли уж на то пошло, они, вероятно, активно способствовали ее распространению. Сейчас Гриффин старался — правда, не вполне успешно — держать взгляд подальше от носа Уотерса. Но что поделать — Уотерс тоже непроизвольно скашивал взгляд на кулак Гриффина.
Оба мужчины нервно переключили внимание на судебных приставов. Молчание чересчур затянулось, становясь неловким. Черт, подумал Гриффин.
Уотерс снова неуклюже прочистил горло.
— Итак, вы, ребята, говорили, что...
— Ах да! — подхватил нить беседы Джерри. — Мы проверили внутренний дворик, желая удостовериться, что все в порядке.
— Открыли двери фургона, — добавил Джордж.
— Заняли позицию, — внес свою лепту Том. — Начали выводить заключенных...
— И тут трах!
— Тарарах! — добавил Джордж.
— Ясное дело, высокомощная винтовка. Такой хороший, громкий выстрел. Честное слово, я в первый момент подумал, что кто-то охотится на оленей.
— Потом у меня в глазах покраснело. В буквальном смысле. Эта штуковина разбрызгалась повсюду.
— Парень так и рухнул. Он был мертв еще прежде, чем коснулся земли. О таких вещах часто слышишь, но я ни разу не видел ничего подобного.
— А я как заору: «Ложись!»
— Это точно: Джерри завопил: «Ложись!» — и мы все бухнулись наземь. Понимаешь, когда солнце встает из-за крыши и лупит тебе прямо в глаза, просто ни черта не видишь. Препоганейший момент во всей моей жизни.
— Мне показалось, будто я вижу какое-то движение. Вроде кто-то бежит. Но это все.
— Потом мы услышали, как с той стороны улицы вопят журналисты: «На крыше, на крыше!», «Вон он, вон он!»
— Какие-нибудь характерные черты? — подбадривал Уотерс. — Рост, вес?
— Там было даже не разобрать, мужчина это или женщина, — честно признался Джерри. — Говорю, это скорее походило на промелькнувший в кадре силуэт. Мгновенно промелькнувший. Совершенно ясно: это снайпер-одиночка высокой квалификации, мастер своего дела.
Уотерс посмотрел на пристава.
— Снайпер-одиночка, мастер своего дела... Хм, представляете, как я приду с этим описанием к своему лейтенанту? Бога ради, Джерри, мне нужен словесный портрет.
Трое приставов смущенно поежились.
— Извините, ребята, — пожал плечами Джерри, — но вы сами взгляните наверх. Не видно буквально ни черта.
— Впрочем, попробуйте тряхануть репортеров, — посоветовал Джордж. У них местоположение было гораздо выгоднее. Кстати — они ведь могли даже заснять того типа.
И судебные приставы, не без некоторого мстительного удовлетворения, поскольку их поставили в неприятное положение допрашиваемых, улыбнулись сыщикам. Пока они разговаривали, ропот в толпе журналистов, удерживаемых поодаль от здания суда, усилился. Теперь в этом шуме было что-то от приближения разъяренного Кинг-Конга.
Уотерс вздохнул, мгновенно затосковал и повесил голову. Прессу он терпеть не мог. Однажды, когда они с Гриффином работали вместе, он обмолвился в формулировке, и ошибка не ускользнула от уха репортера. Последствия детективу пришлось потом расхлебывать в течение нескольких недель. К тому же, как он потом признался Гриффину, его зад, запечатленный на пленке, казался еще более тощим, чем в действительности. Двое респектабельных граждан Род-Айленда направили письма редактору с просьбой, чтобы кто-нибудь в управлении полиции штата проследил за питанием детектива Уотерса.
— Так вы уверены, что ничего не видели? — в последний раз подстегнул он судебных маршалов.
Те покачали головами, теперь уже — с откровенным ликованием в глазах. Но потом добряк Джерри сжалился над ним.
— Если не хочешь связываться с прессой, обратись к женщинам, — обронил он.
— К женщинам? — громко и недоуменно переспросил Гриффин, подключаясь к разговору.
— Ну да, к тем трем женщинам, которые пострадали от Эдди. Ты что, «Новости» не смотришь?
— Ах, к тем, — отозвался Гриффин, хотя на самом деле месяцами не включал телевизор и весьма слабо представлял себе дело Насильника из Колледж-Хилла.
— Давайте смотреть правде в глаза, — продолжал Джерри. — Если у кого и была причина превратить Эдди в ливерный паштет, так только у этих трех леди. Сам бы я поставил на последнюю, как ее там? Джиллиан Хейз. А что? Она дама хладнокровная и одним своим взглядом могла бы стереть человека с лица земли. Нельзя забывать о том, что Эдди сделал с ее сестрой.
— Да нет, нет, — нетерпеливо отмахнулся Джордж. — Эта Хейз даже не была изнасилована. Если уж говорить о том, кто мог это сделать, так это вторая — Кэрол Розен, жена богача из Ист-Сайда. Моя невестка работает в пункте первой помощи при центре социально-психологической поддержки женщин и детей, и она дежурила в ту ночь, когда привезли миссис Розен. Мать честная, что этот Эдди с ней понаделал! Просто чудо, что ей не понадобилась пластическая операция, чтобы привести лицо в порядок. Двадцать к одному, что наш стрелок был в жемчугах.
— Вы оба ошибаетесь, — вмешался Том. — Во-первых, абсолютно исключено, что какая-то из этих женщин стреляла сама. Ни под каким видом не стали бы они сами стрелять. Можно подумать, что руководитель рекламного агентства или светская дама станет карабкаться и бегать по крышам со снайперской винтовкой. Ключ к этому убийству зарыт там, где была первая жертва. Хорошенькая молоденькая студенточка Песатуро...
— Ах, оставь эту девушку в покое! — сурово оборвал его Джерри. — Мег Песатуро даже ничего не помнит. — К тому же она еще совсем ребенок.
— Это она говорит, что ничего не помнит. У меня всегда были большие сомнения на сей счет. Может, она просто не пожелала распространяться на эту тему, не хочет, чтобы ей лезли в душу. Дело семейное... А вы знаете, что у нее за семья. — Том обвел всех многозначительным взглядом, и все с готовностью подались вперед, даже Гриффин. Офицеры органов правопорядка никогда не гнушались небольшой толикой пикантных сплетен.
— Винни Песатуро, — сообщил Том притихшим в ожидании собеседникам. — Да-да, любимый букмекер семьи Карлоне. Если Винни сочтет необходимым что-то сделать, не сомневайтесь: это будет сделано. Так что, может, милашка Мег и в самом деле ничего не помнит, но, вполне возможно, гнет корпоративную линию, а Винни между тем нажимает нужные кнопки. В результате мы имеем выстрел с крыши и взрыв неподалеку. Ох, да в этом деле повсюду раскиданы визитные карточки семейства Карлоне. Помяните мое слово — это Мег Песатуро.
Глава 5
Мег
Она счастливо смеется. Почему, сама не знает...
Приехала полиция... Какая-то девушка — говорят, ее соседка по комнате — плачет...
А Мег стоит на улице, рядом с квартирой, и смотрит в темное небо, где, подобно крохотным чудесным светлячкам, мерцают звезды. Прохладный ветерок овевает ей щеки, она стоит, обхватив себя руками, и тихонько смеется, полная пьянящим, легкомысленным счастьем.
Полицейские хотят отвезти ее в больницу. Они смотрят на нее со странным выражением.
— Какая прекрасная ночь, — говорит она им. — Посмотрите, какая восхитительная ночь!
Встревоженный словами Мег офицер усаживает ее на заднее сиденье патрульной машины. Она тихонько мурлычет себе под нос. Потом дотрагивается до щеки и ощущает первый проблеск воспоминаний.
Прикосновение — легчайшее, как шепот листвы, неправдоподобно нежное. Глаза — цвета густого шоколада, взгляд — проникающий в самую глубину ее глаз. Ее сердца. Зарождение медленной, сладостной улыбки.
— Кто я? — спрашивает она сидящих впереди полицейских.
— Почему бы вам не подождать, пока мы доберемся до больницы? — отвечают они.
И она ждет, пока они доберутся до больницы. Мег чувствует себя хорошо. Она напевает какую-то мелодию, которая все крутится в голове. Мег грезит наяву о легчайших, как нежный шепот, как дуновение ветерка, прикосновениях. Она сладко дрожит в предвкушении поцелуя.
В больнице ее вталкивают в двери приемного отделения для жертв несчастных случаев, ведут в маленькую комнату для медицинских осмотров. Туда же торопливо входит медсестра, специалист по осмотру жертв сексуального насилия. Видимо, она знает этих полицейских, что весьма кстати для Мег, которая тут совсем никого не знает.
— Насколько тяжелый случай? — быстро спрашивает медсестра.
— Это мы хотим узнать у вас. Соседка по комнате пришла домой и нашла ее привязанной к кровати. Сама пострадавшая утверждает, что не помнит ровно ничего, включая собственное имя...
— Как меня зовут? — нарушает молчание Мег.
Они оставляют ее вопрос без внимания.
— Она заявляет, что свою соседку тоже не помнит, — добавляет полицейский офицер. — Вообще никого и ничего. Ее товарка дала нам контактный телефон, так что родители вот-вот будут здесь.
Медсестра, резко вздернув подбородок, указывает на Мег:
— Она была в этой самой одежде?
— Нет, подруга освободила ее от пут и одела, прежде чем позвонить нам. — В голосе полицейского слышатся досада и раздражение. — Кто-то должен, в конце концов, втолковать людям элементарные вещи. Изорванную футболку мы нашли на полу, и там же — трусики. Все это уже отправлено в лабораторию.
— Я упакую для экспертизы и эту одежду, на тот случай, если какой-то волос или волокна человеческой ткани прикасались к ее внутренней поверхности. Я помечу эти вещи как вторичный комплект. Не возражаете?
Офицер пожал плечами:
— Наше дело гонять машину. Какого черта нам до этого?
— Эй, послушайте, — снова говорит Мег, — разве нынче не чудесная ночь?
Полицейские дико смотрят на нее и переглядываются. Медсестра делает им знак удалиться и подходит к Мег. У медсестры голубые глаза. Эти глаза смотрят на нее доброжелательно, но вместе с тем проницательно и строго.
— Как тебя зовут? — спрашивает она и с характерным треском быстро натягивает перчатки.
— Не знаю. Об этом я их и спрашивала. Та девушка называла меня Мег. Возможно, я и есть Мег.
— Понимаю. А сколько тебе лет, Мег?
Над этим вопросом девушка задумывается. Какое-то число вдруг вспыхивает у нее в голове.
— Может, девятнадцать?
Медсестра кивает — очевидно, этот ответ кажется ей приемлемым.
— А какой сегодня день?
Это уже проще.
— Среда, — сразу отвечает Мег. — Одиннадцатое апреля.
— Очень хорошо, Мег. Мне только необходимо еще кое-что проверить. Я знаю, это не слишком приятно, но больно не будет. Пожалуйста, пойми: наша задача — помочь тебе. Даже если покажется, что мы задаем слишком много вопросов, поверь, мы делаем это только ради твоего блага.
Сестра подходит к ней ближе. Обтянутыми перчаткой пальцами берет Мег за запястье. В ту же секунду Мег отшатывается и в ужасе и отвращении отдергивает руку.
— Нет, — твердо говорит она и решительно трясет головой, сама не понимая почему. Ночь уже больше не кажется ей такой чудесной. — Нет, — повторяет Мег, — нет, нет.
— Твое запястье кровоточит, — терпеливо объясняет сестра. — Я просто хочу взглянуть. Понять, не нужно ли его обработать. — И опять своей перчаткой берет за руку Мег.
— Нет! — На этот раз Мег пулей соскакивает со стола. Она прижимает к груди свое окровавленное запястье, чувствуя, что сердце колотится, как кузнечный молот. Она отчаянно ищет пути к спасению. Дверь заперта. Мег захлопнута, как в мышеловке, в малюсенькой комнате для медосмотров, наедине с этой женщиной и с этими перчатками. Перчатки издают запах. Неужели женщина его не чувствует? Этот запах ужасен, ужасен.
Мег в панике озирается. Бежать некуда. Спастись невозможно. Она оседает, сжимается, скрючивается в комочек на холодном белом полу. Оберегающе обхватывает себя кровоточащими руками и непонятно почему тихо скулит.
Сестра смотрит на нее. Ее твердое лицо не меняется. Застывшее на нем выражение недоступно для понимания, но по крайней мере она больше не приближается.
— Рука болит? — вкрадчиво спрашивает медсестра.
Мег об этом не думала. Но теперь, когда женщина спросила... Девушка опускает глаза на свои запястья. Тонкие, изящные суставы опоясаны большими, громадными рубцами. Она видит свежую кровь и темно-лиловые синяки, обезображивающие нежную кожу.
— Жжет, — удивленно замечает Мег.
Медсестра приседает на корточки, и глаза их оказываются на одном уровне.
— Мег, я хочу помочь тебе. Если позволишь, я обработаю твои запястья, и тебе станет легче. Я также хочу помочь и в другом отношении. Моя задача — содействовать поимке человека, который надругался над тобой, который причинил эту жгучую боль твоим рукам. Для этого мне нужно сделать несколько снимков, а также нужно осмотреть тебя всю. Я знаю, что сейчас это не легко для тебя. Но если ты спокойно доверишься мне, обещаю, что не причиню тебе боли.
Мег медленно кивает. Она не боится эту женщину. В сущности, ей даже нравится ее строгое лицо и внимательный, непроницаемый взгляд. Эта женщина кажется сильной, уверенной и знающей; хочется ей подчиняться. Мег поднимается с пола, выпрямляется. Протягивает ей свои ободранные, стертые руки.
Но как только женщина вновь дотрагивается до Мег, вновь касается ее кожи этими затянутыми в латекс пальцами...
— Мне плохо... меня сейчас стошнит! — восклицает Мег и бежит к стоящей в углу раковине из нержавеющей стали.
Дверь открывается, потом снова закрывается — это медсестра выходит из комнаты. Мег чуть отворачивает кран. Плещет воду на лицо; то же самое она проделывала уже дважды после того, как появилась полиция, — еще один момент, вызвавший у них неодобрительное ворчание.
Рот у Мег тоже болит. Она отыскивает зеркало и долго изучает свое лицо. Углы рта слегка кровоточат. Кожа в этих местах содрана.
Мег искренне озадачена. Она роется в памяти в поисках какой-нибудь подсказки, но все, что может припомнить, — это отдаленное, размытое ощущение нежных, как лепестки, прикосновений. Сладостная, дразнящая ласка. И Мег задерживает дыхание, страстно ожидая, что он прильнет ближе, ближе...
«Поцелуй меня, пожалуйста».
Она вся дрожит. А секунду спустя, впервые за всю ночь, осознает, что ей страшно.
Из-за двери доносятся голоса. Медсестра и полицейские опять говорят о ней.
— Латекс? Она была привязана полосками латекса? Бог ты мой, господа, уж эту-то подробность вы обязаны были сообщить мне. Стоит мне только приблизиться к ней в этих перчатках, и она едва не лезет на стену. Неудивительно, что она до безумия боится их.
— Значит, вы считаете, что она была изнасилована?
— Конечно же, она была изнасилована! Вы видели ее рот? При нормальном половом акте любовник обычно не затыкает своей партнерше рот кляпом.
— Да, верно... Но вы послушайте, что она твердит — «Какая чудесная ночь!». И все время мурлычет что-то под нос и сама себе улыбается. Это-то все откуда?
— Это называется «эйфория», офицер, — приподнятое эмоциональное состояние, защитная реакция организма. Пусть даже мисс Песатуро осознанно и не помнит об изнасиловании, ее подсознание чертовски хорошо знает, что произошло, и подсказывает: надо благодарить судьбу за то, что осталась жива.
Полицейские молчат. Еще через секунду дверь резко распахивается, и медсестра снова быстро и решительно входит в комнату. Испуганный взгляд Мег прикован к рукам женщины, но на сей раз они без перчаток. Сестра открывает шкафчик, вытаскивает коробку. Протягивает Мег.
— Это подойдет?
Мег заглядывает в коробку. Там тоже лежат перчатки, но другие. Она вытаскивает одну, держит в руке. Перчатка тонкая и пахнет резиной. Судя по надписи на коробке, виниловая. Девушка опять принюхивается. Тут же в памяти всплывают образы порошка для мытья посуды, мыльной воды. И больше ничего. Ничего страшного.
Мег возвращает коробку сестре.
— Да, подойдет. — Теперь ее голос столь же серьезен.
Медсестра расстилает на полу белую пеленку. Мег становится на нее, снимает одежду, лифчик и трусы. Женщина кладет каждую вещь в отдельный маркированный мешок. Мег вытягивает руки в стороны. Сестра делает полароидные снимки ее голого тела, в том числе рта, запястий и лодыжек. Проводит гребнем по волосам на лобке. Проба отправляется в очередной пакет.
Затем Мег просят лечь на спину на стол. Ее ступни вдевают в специальные стремена. Сердце опять начинает испуганно колотиться. Мег старается не думать об этом. Она напоминает себе, что должна доверять этой женщине, поскольку произошло что-то отвратительное и страшное — пускай даже она сама не помнит ничего, кроме темно-карих глаз, сладостного любовного поцелуя.
Мег дрожит... В комнате слишком холодно. Ее пугают тампоны, которыми орудует сестра. Пугают вещи, с которыми — как они могли бы знать — она прежде не сталкивалась. Мег слишком оголена, вся напоказ, слишком беззащитна, и, даже когда наконец сестра подает ей розовую больничную рубашку, неприятное чувство все равно остается.
Имеются свидетельства вагинального проникновения, говорит ей медсестра. Следы жидкости в шейке матки. Спрашивает, принимает ли Мег противозачаточные таблетки?
Это звучит уже более привычно. Мег кивает. Однако это только начало... Ей не обязательно принимать утреннюю порцию, если только она сама не хочет, но существует риск заражения инфекционной болезнью, передаваемой половым путем. Герпесом. Гонореей. СПИДом. Ей придется сдать кровь на анализ сегодня, а также в течение последующих недель, пока сохранится возможность проявления симптомов. Так, первые признаки СПИДа могут обнаружиться в течение полугода.
Мег снова кивает. Эйфория давно прошла. Она чувствует себя усталой. Более усталой, чем когда-либо. У нее болит рот. Болят лодыжки, кисти рук. Мег сидит, плотно скрестив ноги, и где-то там, глубоко внутри, в ней тлеет смутное желание, чтобы никто и никогда больше не прикасался к ней.
Стук в дверь. В комнату просовывается голова офицера. Приехали родители Мег. А также детектив из полиции Провиденса. Оказывается, им нужно задать ей еще несколько вопросов...
— Не волнуйся, все будет в порядке, — говорит Мег медсестра.
Мег поднимает глаза, молча смотрит на женщину и наконец понимает. Понимает, что этой строгой, исполненной доброжелательной твердости женщине платят за то, чтобы она лгала... Мег была изнасилована. Она лишилась памяти и рассудка. Мег не узнает мужчину и женщину, которые, вбежав в комнату, бросаются к ней и, рыдая, повторяют ее имя.
Много чего произойдет с Мег в грядущие дни, недели, месяцы. Только вот в порядке ничего не будет. Чтобы привести все в порядок, потребуется куда более долгий срок. Всего вероятнее, на это уйдет вся жизнь.
* * *
Понедельник. Семь десять утра. Мег наконец выбралась из постели. Она неважно спала в эту ночь, хотя почему — сама толком не знает. Возможно, сегодня и знаменательный день, но, кажется, он гораздо знаменательнее для других, чем для нее. Генеральный прокурор Нед Д'Амато даже решил не вызывать Мег в суд для дачи показаний. Как без излишних церемоний, грубо-прямолинейно выразился сам Д'Амато, ну какой там от нее может быть прок, она и по сей день ничего не помнит о той ночи. В ходе перекрестного допроса защита просто сожрет ее с потрохами.
Добрая, нежная Мег. Милая, счастливая Мег, которая так ничего и не помнит.
Снизу, из кухни, доносятся приглушенные звон и громыхание кастрюль. Кажется, ее мать уже вовсю хлопочет, готовя завтрак. Потом слышится тоненький, писклявый смех, а следом — тоже тоненькое, пронзительно-требовательное: «Блинчики, блинчики!» Малышка Молли, маленькая сестренка Мег, любит вставать спозаранку: в шесть она уже всегда на ногах.
Провалы в памяти беспокоят Мег уже не так сильно. Месяца четыре назад она сделала открытие, что получит более глубинное, инстинктивное понимание вещей, если прислушается к своему внутреннему голосу. Так, например, Мег не помнила ни имени своей матери, ни ее возраста и не смогла бы составить ее словесный портрет. Но когда мать ворвалась тогда в больничную комнату и, широко раскинув руки, бросилась к ней и крепко обняла, судорожно сжимая ее дрожащие плечи, Мег сразу почувствовала, что эта женщина любит ее. Она ощутила то же самое в отношении своего отца и Молли. А когда они забрали ее домой, у Мег появилось безошибочное чувство, что она — дома, хотя и не могла бы назвать свой адрес.
Порой какие-то мелочи, незначительные детали воздействовали на память, что-то поворачивали в сознании, запускали какой-то механизм. Например, льющаяся из радиоприемника песня вдруг как-то взбалтывала, разгоняла в голове мутную пелену. Тогда Мег ощущала, что память как будто вздрагивает, порывается выйти из спячки. Что она вот-вот оживет и воплотится, как вертящееся на языке слово. Однако если Мег старалась слишком усердно, то вертящаяся где-то близко мысль почти немедленно исчезала. Тогда приходилось дожидаться, пока песня зазвучит снова, или ветерок опять донесет знакомый запах, или внезапно вернется какое-нибудь ощущение «дежа-вю».
Поэтому в последнее время она приучала себя не «стараться» слишком усердно. Мег стала больше сосредоточиваться на своем внутреннем голосе. Благодаря этому моменты половинчатой ясности задерживались, сохранялись, не рассеивались подобно клочьям сна. Мег проводила долгие периоды времени, размышляя ни о чем и обо всем сразу. Посттравматическая амнезия — это то, что позволяет уму приспособиться, примириться и совладать с реальностью, так сказали ей доктора. Форсирование приведет лишь к большей травме. Мег следовало отдыхать, хорошо питаться, привыкать к физическим нагрузкам. Другими словами, как можно лучше заботиться о себе.
Приехала полиция... Какая-то девушка — говорят, ее соседка по комнате — плачет...
А Мег стоит на улице, рядом с квартирой, и смотрит в темное небо, где, подобно крохотным чудесным светлячкам, мерцают звезды. Прохладный ветерок овевает ей щеки, она стоит, обхватив себя руками, и тихонько смеется, полная пьянящим, легкомысленным счастьем.
Полицейские хотят отвезти ее в больницу. Они смотрят на нее со странным выражением.
— Какая прекрасная ночь, — говорит она им. — Посмотрите, какая восхитительная ночь!
Встревоженный словами Мег офицер усаживает ее на заднее сиденье патрульной машины. Она тихонько мурлычет себе под нос. Потом дотрагивается до щеки и ощущает первый проблеск воспоминаний.
Прикосновение — легчайшее, как шепот листвы, неправдоподобно нежное. Глаза — цвета густого шоколада, взгляд — проникающий в самую глубину ее глаз. Ее сердца. Зарождение медленной, сладостной улыбки.
— Кто я? — спрашивает она сидящих впереди полицейских.
— Почему бы вам не подождать, пока мы доберемся до больницы? — отвечают они.
И она ждет, пока они доберутся до больницы. Мег чувствует себя хорошо. Она напевает какую-то мелодию, которая все крутится в голове. Мег грезит наяву о легчайших, как нежный шепот, как дуновение ветерка, прикосновениях. Она сладко дрожит в предвкушении поцелуя.
В больнице ее вталкивают в двери приемного отделения для жертв несчастных случаев, ведут в маленькую комнату для медицинских осмотров. Туда же торопливо входит медсестра, специалист по осмотру жертв сексуального насилия. Видимо, она знает этих полицейских, что весьма кстати для Мег, которая тут совсем никого не знает.
— Насколько тяжелый случай? — быстро спрашивает медсестра.
— Это мы хотим узнать у вас. Соседка по комнате пришла домой и нашла ее привязанной к кровати. Сама пострадавшая утверждает, что не помнит ровно ничего, включая собственное имя...
— Как меня зовут? — нарушает молчание Мег.
Они оставляют ее вопрос без внимания.
— Она заявляет, что свою соседку тоже не помнит, — добавляет полицейский офицер. — Вообще никого и ничего. Ее товарка дала нам контактный телефон, так что родители вот-вот будут здесь.
Медсестра, резко вздернув подбородок, указывает на Мег:
— Она была в этой самой одежде?
— Нет, подруга освободила ее от пут и одела, прежде чем позвонить нам. — В голосе полицейского слышатся досада и раздражение. — Кто-то должен, в конце концов, втолковать людям элементарные вещи. Изорванную футболку мы нашли на полу, и там же — трусики. Все это уже отправлено в лабораторию.
— Я упакую для экспертизы и эту одежду, на тот случай, если какой-то волос или волокна человеческой ткани прикасались к ее внутренней поверхности. Я помечу эти вещи как вторичный комплект. Не возражаете?
Офицер пожал плечами:
— Наше дело гонять машину. Какого черта нам до этого?
— Эй, послушайте, — снова говорит Мег, — разве нынче не чудесная ночь?
Полицейские дико смотрят на нее и переглядываются. Медсестра делает им знак удалиться и подходит к Мег. У медсестры голубые глаза. Эти глаза смотрят на нее доброжелательно, но вместе с тем проницательно и строго.
— Как тебя зовут? — спрашивает она и с характерным треском быстро натягивает перчатки.
— Не знаю. Об этом я их и спрашивала. Та девушка называла меня Мег. Возможно, я и есть Мег.
— Понимаю. А сколько тебе лет, Мег?
Над этим вопросом девушка задумывается. Какое-то число вдруг вспыхивает у нее в голове.
— Может, девятнадцать?
Медсестра кивает — очевидно, этот ответ кажется ей приемлемым.
— А какой сегодня день?
Это уже проще.
— Среда, — сразу отвечает Мег. — Одиннадцатое апреля.
— Очень хорошо, Мег. Мне только необходимо еще кое-что проверить. Я знаю, это не слишком приятно, но больно не будет. Пожалуйста, пойми: наша задача — помочь тебе. Даже если покажется, что мы задаем слишком много вопросов, поверь, мы делаем это только ради твоего блага.
Сестра подходит к ней ближе. Обтянутыми перчаткой пальцами берет Мег за запястье. В ту же секунду Мег отшатывается и в ужасе и отвращении отдергивает руку.
— Нет, — твердо говорит она и решительно трясет головой, сама не понимая почему. Ночь уже больше не кажется ей такой чудесной. — Нет, — повторяет Мег, — нет, нет.
— Твое запястье кровоточит, — терпеливо объясняет сестра. — Я просто хочу взглянуть. Понять, не нужно ли его обработать. — И опять своей перчаткой берет за руку Мег.
— Нет! — На этот раз Мег пулей соскакивает со стола. Она прижимает к груди свое окровавленное запястье, чувствуя, что сердце колотится, как кузнечный молот. Она отчаянно ищет пути к спасению. Дверь заперта. Мег захлопнута, как в мышеловке, в малюсенькой комнате для медосмотров, наедине с этой женщиной и с этими перчатками. Перчатки издают запах. Неужели женщина его не чувствует? Этот запах ужасен, ужасен.
Мег в панике озирается. Бежать некуда. Спастись невозможно. Она оседает, сжимается, скрючивается в комочек на холодном белом полу. Оберегающе обхватывает себя кровоточащими руками и непонятно почему тихо скулит.
Сестра смотрит на нее. Ее твердое лицо не меняется. Застывшее на нем выражение недоступно для понимания, но по крайней мере она больше не приближается.
— Рука болит? — вкрадчиво спрашивает медсестра.
Мег об этом не думала. Но теперь, когда женщина спросила... Девушка опускает глаза на свои запястья. Тонкие, изящные суставы опоясаны большими, громадными рубцами. Она видит свежую кровь и темно-лиловые синяки, обезображивающие нежную кожу.
— Жжет, — удивленно замечает Мег.
Медсестра приседает на корточки, и глаза их оказываются на одном уровне.
— Мег, я хочу помочь тебе. Если позволишь, я обработаю твои запястья, и тебе станет легче. Я также хочу помочь и в другом отношении. Моя задача — содействовать поимке человека, который надругался над тобой, который причинил эту жгучую боль твоим рукам. Для этого мне нужно сделать несколько снимков, а также нужно осмотреть тебя всю. Я знаю, что сейчас это не легко для тебя. Но если ты спокойно доверишься мне, обещаю, что не причиню тебе боли.
Мег медленно кивает. Она не боится эту женщину. В сущности, ей даже нравится ее строгое лицо и внимательный, непроницаемый взгляд. Эта женщина кажется сильной, уверенной и знающей; хочется ей подчиняться. Мег поднимается с пола, выпрямляется. Протягивает ей свои ободранные, стертые руки.
Но как только женщина вновь дотрагивается до Мег, вновь касается ее кожи этими затянутыми в латекс пальцами...
— Мне плохо... меня сейчас стошнит! — восклицает Мег и бежит к стоящей в углу раковине из нержавеющей стали.
Дверь открывается, потом снова закрывается — это медсестра выходит из комнаты. Мег чуть отворачивает кран. Плещет воду на лицо; то же самое она проделывала уже дважды после того, как появилась полиция, — еще один момент, вызвавший у них неодобрительное ворчание.
Рот у Мег тоже болит. Она отыскивает зеркало и долго изучает свое лицо. Углы рта слегка кровоточат. Кожа в этих местах содрана.
Мег искренне озадачена. Она роется в памяти в поисках какой-нибудь подсказки, но все, что может припомнить, — это отдаленное, размытое ощущение нежных, как лепестки, прикосновений. Сладостная, дразнящая ласка. И Мег задерживает дыхание, страстно ожидая, что он прильнет ближе, ближе...
«Поцелуй меня, пожалуйста».
Она вся дрожит. А секунду спустя, впервые за всю ночь, осознает, что ей страшно.
Из-за двери доносятся голоса. Медсестра и полицейские опять говорят о ней.
— Латекс? Она была привязана полосками латекса? Бог ты мой, господа, уж эту-то подробность вы обязаны были сообщить мне. Стоит мне только приблизиться к ней в этих перчатках, и она едва не лезет на стену. Неудивительно, что она до безумия боится их.
— Значит, вы считаете, что она была изнасилована?
— Конечно же, она была изнасилована! Вы видели ее рот? При нормальном половом акте любовник обычно не затыкает своей партнерше рот кляпом.
— Да, верно... Но вы послушайте, что она твердит — «Какая чудесная ночь!». И все время мурлычет что-то под нос и сама себе улыбается. Это-то все откуда?
— Это называется «эйфория», офицер, — приподнятое эмоциональное состояние, защитная реакция организма. Пусть даже мисс Песатуро осознанно и не помнит об изнасиловании, ее подсознание чертовски хорошо знает, что произошло, и подсказывает: надо благодарить судьбу за то, что осталась жива.
Полицейские молчат. Еще через секунду дверь резко распахивается, и медсестра снова быстро и решительно входит в комнату. Испуганный взгляд Мег прикован к рукам женщины, но на сей раз они без перчаток. Сестра открывает шкафчик, вытаскивает коробку. Протягивает Мег.
— Это подойдет?
Мег заглядывает в коробку. Там тоже лежат перчатки, но другие. Она вытаскивает одну, держит в руке. Перчатка тонкая и пахнет резиной. Судя по надписи на коробке, виниловая. Девушка опять принюхивается. Тут же в памяти всплывают образы порошка для мытья посуды, мыльной воды. И больше ничего. Ничего страшного.
Мег возвращает коробку сестре.
— Да, подойдет. — Теперь ее голос столь же серьезен.
Медсестра расстилает на полу белую пеленку. Мег становится на нее, снимает одежду, лифчик и трусы. Женщина кладет каждую вещь в отдельный маркированный мешок. Мег вытягивает руки в стороны. Сестра делает полароидные снимки ее голого тела, в том числе рта, запястий и лодыжек. Проводит гребнем по волосам на лобке. Проба отправляется в очередной пакет.
Затем Мег просят лечь на спину на стол. Ее ступни вдевают в специальные стремена. Сердце опять начинает испуганно колотиться. Мег старается не думать об этом. Она напоминает себе, что должна доверять этой женщине, поскольку произошло что-то отвратительное и страшное — пускай даже она сама не помнит ничего, кроме темно-карих глаз, сладостного любовного поцелуя.
Мег дрожит... В комнате слишком холодно. Ее пугают тампоны, которыми орудует сестра. Пугают вещи, с которыми — как они могли бы знать — она прежде не сталкивалась. Мег слишком оголена, вся напоказ, слишком беззащитна, и, даже когда наконец сестра подает ей розовую больничную рубашку, неприятное чувство все равно остается.
Имеются свидетельства вагинального проникновения, говорит ей медсестра. Следы жидкости в шейке матки. Спрашивает, принимает ли Мег противозачаточные таблетки?
Это звучит уже более привычно. Мег кивает. Однако это только начало... Ей не обязательно принимать утреннюю порцию, если только она сама не хочет, но существует риск заражения инфекционной болезнью, передаваемой половым путем. Герпесом. Гонореей. СПИДом. Ей придется сдать кровь на анализ сегодня, а также в течение последующих недель, пока сохранится возможность проявления симптомов. Так, первые признаки СПИДа могут обнаружиться в течение полугода.
Мег снова кивает. Эйфория давно прошла. Она чувствует себя усталой. Более усталой, чем когда-либо. У нее болит рот. Болят лодыжки, кисти рук. Мег сидит, плотно скрестив ноги, и где-то там, глубоко внутри, в ней тлеет смутное желание, чтобы никто и никогда больше не прикасался к ней.
Стук в дверь. В комнату просовывается голова офицера. Приехали родители Мег. А также детектив из полиции Провиденса. Оказывается, им нужно задать ей еще несколько вопросов...
— Не волнуйся, все будет в порядке, — говорит Мег медсестра.
Мег поднимает глаза, молча смотрит на женщину и наконец понимает. Понимает, что этой строгой, исполненной доброжелательной твердости женщине платят за то, чтобы она лгала... Мег была изнасилована. Она лишилась памяти и рассудка. Мег не узнает мужчину и женщину, которые, вбежав в комнату, бросаются к ней и, рыдая, повторяют ее имя.
Много чего произойдет с Мег в грядущие дни, недели, месяцы. Только вот в порядке ничего не будет. Чтобы привести все в порядок, потребуется куда более долгий срок. Всего вероятнее, на это уйдет вся жизнь.
* * *
Понедельник. Семь десять утра. Мег наконец выбралась из постели. Она неважно спала в эту ночь, хотя почему — сама толком не знает. Возможно, сегодня и знаменательный день, но, кажется, он гораздо знаменательнее для других, чем для нее. Генеральный прокурор Нед Д'Амато даже решил не вызывать Мег в суд для дачи показаний. Как без излишних церемоний, грубо-прямолинейно выразился сам Д'Амато, ну какой там от нее может быть прок, она и по сей день ничего не помнит о той ночи. В ходе перекрестного допроса защита просто сожрет ее с потрохами.
Добрая, нежная Мег. Милая, счастливая Мег, которая так ничего и не помнит.
Снизу, из кухни, доносятся приглушенные звон и громыхание кастрюль. Кажется, ее мать уже вовсю хлопочет, готовя завтрак. Потом слышится тоненький, писклявый смех, а следом — тоже тоненькое, пронзительно-требовательное: «Блинчики, блинчики!» Малышка Молли, маленькая сестренка Мег, любит вставать спозаранку: в шесть она уже всегда на ногах.
Провалы в памяти беспокоят Мег уже не так сильно. Месяца четыре назад она сделала открытие, что получит более глубинное, инстинктивное понимание вещей, если прислушается к своему внутреннему голосу. Так, например, Мег не помнила ни имени своей матери, ни ее возраста и не смогла бы составить ее словесный портрет. Но когда мать ворвалась тогда в больничную комнату и, широко раскинув руки, бросилась к ней и крепко обняла, судорожно сжимая ее дрожащие плечи, Мег сразу почувствовала, что эта женщина любит ее. Она ощутила то же самое в отношении своего отца и Молли. А когда они забрали ее домой, у Мег появилось безошибочное чувство, что она — дома, хотя и не могла бы назвать свой адрес.
Порой какие-то мелочи, незначительные детали воздействовали на память, что-то поворачивали в сознании, запускали какой-то механизм. Например, льющаяся из радиоприемника песня вдруг как-то взбалтывала, разгоняла в голове мутную пелену. Тогда Мег ощущала, что память как будто вздрагивает, порывается выйти из спячки. Что она вот-вот оживет и воплотится, как вертящееся на языке слово. Однако если Мег старалась слишком усердно, то вертящаяся где-то близко мысль почти немедленно исчезала. Тогда приходилось дожидаться, пока песня зазвучит снова, или ветерок опять донесет знакомый запах, или внезапно вернется какое-нибудь ощущение «дежа-вю».
Поэтому в последнее время она приучала себя не «стараться» слишком усердно. Мег стала больше сосредоточиваться на своем внутреннем голосе. Благодаря этому моменты половинчатой ясности задерживались, сохранялись, не рассеивались подобно клочьям сна. Мег проводила долгие периоды времени, размышляя ни о чем и обо всем сразу. Посттравматическая амнезия — это то, что позволяет уму приспособиться, примириться и совладать с реальностью, так сказали ей доктора. Форсирование приведет лишь к большей травме. Мег следовало отдыхать, хорошо питаться, привыкать к физическим нагрузкам. Другими словами, как можно лучше заботиться о себе.