Боец, порывшись в кармане гимнастерки, протянул нам несколько пожелтевших, многократно свернутых и немного потертых листков.
Это были фронтовые листовки. В одной из них рассказывалось о поединке пяти черноморцев с танками врага. Другая была посвящена героическому подвигу матроса, ценой собственной жизни спасшего от гибели наши корабли.
В одном из сборников документов и материалов о Великой Отечественной войне напечатан этот документ.
В грозные дни первого штурма, когда немцы рвались к Севастополю, севернее деревни Дуванкой они захватили господствующую высоту 103,4. Если немцы прорвутся, то они пойдут к Севастополю. Батальон морской пехоты, в котором служил Фильченко, получил задание отбить высоту и закрепиться на ней. Четыре дня шли ожесточенные бои. Отчаянными контратаками моряки овладели высотой. Тогда гитлеровцы бросили в бой танки. На высоту обрушился пулеметный огонь, множество снарядов и авиабомб.
Любой ценой надо было остановить танки, отсечь от них пехоту.
— Кто пойдет на это дерзкое и отважное дело? — спросил комиссар батальона. Вызвались все, но честь выпала политруку Фильченко, красноармейцам Цибулько, Паршину, Красносельскому, Одинцову.
В первой волне шли семь немецких танков. Подпустив их на дистанцию броска гранаты, Фильченко дал сигнал к бою. Неравный поединок пятерых отважных бойцов против семи стальных чудовищ длился около двух часов; три танка герои подожгли бутылками с горючей смесью, остальные ушли назад.
Через несколько часов снова показались фашистские танки. Их было уже пятнадцать, и опять Цибулько из своего противотанкового ружья бьет по смотровым щелям и останавливает бронированную машину.
Патроны кончились, он ползет навстречу надвигающемуся танку, бросает две гранаты. Второй танк выходит из строя. Под третий танк летят последние гранаты — гусеница перебита. В это время пуля смертельно ранит героя. Красносельский ждет, а когда танки подходят ближе, бросает подряд несколько бутылок с горючей смесью и поджигает две машины. Вражеский пулеметчик дает длинную очередь. Смертью храбреца погибает смелый… На Фильченко, Паршина и Одинцова идут сразу пять танков.
Они уже в 50 метрах. Тогда политрук, чтобы наверняка подорвать танк, подвязывает к поясу гранаты, вскакивает и устремляется им навстречу, бросается под гусеницы. Раздается взрыв, и бронированная машина подбита.
Следуя примеру политрука, Паршин и Одинцов поступают также. Взрываются и эти два танка.
Оставшиеся восемь вражеских машин стремительно отступают. Поединок пяти черноморцев с 22 танками выигран. Ценой своей жизни они уничтожили из них 10, закрыв своими телами дорогу на Севастополь. Погибли политрук Николай Дмитриевич Фильченко и его боевые друзья, совершив подвиг.
Так сражались первые защитники Севастополя на земле. В небе Севастополя совершил героический подвиг летчик-штурмовик 307-го штурмового авиационного полка П.Ф. Надеждин. Он наносил удары по узлам сопротивления врага. В одном из вылетов вражеская зенитная артиллерия подожгла его самолет. Машина загорелась. Ни летчик, ни стрелок не воспользовались парашютами. Они решили драться до последнего дыхания. На горящем «Ил-2» Надеждин стал искать подходящий объект. Сверху хорошо был виден склад горючего. Если его поджечь, самолеты врага не поднимутся в воздух. Цель стоит того, чтобы отдать за нее жизнь.
Горящая машина, нацеленная на склад, вошла в пике. Взрыв. Красные языки пламени и черные клубы дыма поднялись высоко в небо…
…Побывали мы на мысе Херсонес и воочию увидели результаты своей работы. Не раз наши летчики наблюдали эту картину с воздуха, но на земле все было куда более впечатляющим.
Более страшную картину представлял собой аэродром, который бомбили и штурмовали мы чуть ли не каждый день. Он имел две взлетные полосы. Пока мы бомбили одну из них, противник взлетал с другой… Разгадать бы нам эту «загадку» раньше!.»
Из этой поездки мы вынесли еще большую уверенность в своих силах. Домой возвращались готовые к новым боевым делам.
Глава одиннадцатая
Глава двенадцатая
Это были фронтовые листовки. В одной из них рассказывалось о поединке пяти черноморцев с танками врага. Другая была посвящена героическому подвигу матроса, ценой собственной жизни спасшего от гибели наши корабли.
В одном из сборников документов и материалов о Великой Отечественной войне напечатан этот документ.
В грозные дни первого штурма, когда немцы рвались к Севастополю, севернее деревни Дуванкой они захватили господствующую высоту 103,4. Если немцы прорвутся, то они пойдут к Севастополю. Батальон морской пехоты, в котором служил Фильченко, получил задание отбить высоту и закрепиться на ней. Четыре дня шли ожесточенные бои. Отчаянными контратаками моряки овладели высотой. Тогда гитлеровцы бросили в бой танки. На высоту обрушился пулеметный огонь, множество снарядов и авиабомб.
Любой ценой надо было остановить танки, отсечь от них пехоту.
— Кто пойдет на это дерзкое и отважное дело? — спросил комиссар батальона. Вызвались все, но честь выпала политруку Фильченко, красноармейцам Цибулько, Паршину, Красносельскому, Одинцову.
В первой волне шли семь немецких танков. Подпустив их на дистанцию броска гранаты, Фильченко дал сигнал к бою. Неравный поединок пятерых отважных бойцов против семи стальных чудовищ длился около двух часов; три танка герои подожгли бутылками с горючей смесью, остальные ушли назад.
Через несколько часов снова показались фашистские танки. Их было уже пятнадцать, и опять Цибулько из своего противотанкового ружья бьет по смотровым щелям и останавливает бронированную машину.
Патроны кончились, он ползет навстречу надвигающемуся танку, бросает две гранаты. Второй танк выходит из строя. Под третий танк летят последние гранаты — гусеница перебита. В это время пуля смертельно ранит героя. Красносельский ждет, а когда танки подходят ближе, бросает подряд несколько бутылок с горючей смесью и поджигает две машины. Вражеский пулеметчик дает длинную очередь. Смертью храбреца погибает смелый… На Фильченко, Паршина и Одинцова идут сразу пять танков.
Они уже в 50 метрах. Тогда политрук, чтобы наверняка подорвать танк, подвязывает к поясу гранаты, вскакивает и устремляется им навстречу, бросается под гусеницы. Раздается взрыв, и бронированная машина подбита.
Следуя примеру политрука, Паршин и Одинцов поступают также. Взрываются и эти два танка.
Оставшиеся восемь вражеских машин стремительно отступают. Поединок пяти черноморцев с 22 танками выигран. Ценой своей жизни они уничтожили из них 10, закрыв своими телами дорогу на Севастополь. Погибли политрук Николай Дмитриевич Фильченко и его боевые друзья, совершив подвиг.
Так сражались первые защитники Севастополя на земле. В небе Севастополя совершил героический подвиг летчик-штурмовик 307-го штурмового авиационного полка П.Ф. Надеждин. Он наносил удары по узлам сопротивления врага. В одном из вылетов вражеская зенитная артиллерия подожгла его самолет. Машина загорелась. Ни летчик, ни стрелок не воспользовались парашютами. Они решили драться до последнего дыхания. На горящем «Ил-2» Надеждин стал искать подходящий объект. Сверху хорошо был виден склад горючего. Если его поджечь, самолеты врага не поднимутся в воздух. Цель стоит того, чтобы отдать за нее жизнь.
Горящая машина, нацеленная на склад, вошла в пике. Взрыв. Красные языки пламени и черные клубы дыма поднялись высоко в небо…
…Побывали мы на мысе Херсонес и воочию увидели результаты своей работы. Не раз наши летчики наблюдали эту картину с воздуха, но на земле все было куда более впечатляющим.
Более страшную картину представлял собой аэродром, который бомбили и штурмовали мы чуть ли не каждый день. Он имел две взлетные полосы. Пока мы бомбили одну из них, противник взлетал с другой… Разгадать бы нам эту «загадку» раньше!.»
Из этой поездки мы вынесли еще большую уверенность в своих силах. Домой возвращались готовые к новым боевым делам.
Глава одиннадцатая
«Тяжело в ученье, легко в бою»
Меня вызвал командир полка. Я быстро собрался и вместе с посыльным отправился в штаб. «Полковой просто так не вызывает. Значит, нужен. Наверное, опять какое-нибудь задание», — подумал я.
Усадив меня и окинув изучающим взглядом, командир спросил:
— Ну, как, Гареев, не надоело тебе еще ходить в заместителях? Не пора ли взяться за эскадрилью? Такого вопроса я, признаться, не ожидал.
— У нас есть командир эскадрильи, — ответил я, несколько растерявшись. — Анисов — замечательный летчик и командир. Я хотел бы всю войну быть его заместителем… Командир полка понимающе улыбнулся и твердо сказал:
— А вот командование на это согласиться не может. Опыта и знаний у тебя достаточно. Пора командовать эскадрильей. Решено назначить тебя командиром второй эскадрильи.
— Второй? Но ведь в ней не осталось почти ни одного полного экипажа! Кем же там командовать?
— Ты прав. В боях за Крым мы почти полностью потеряли эту эскадрилью. От нее остался один экипаж. Придется поработать и сколотить новую эскадрилью из молодого пополнения. У тебя это получится, с людьми работать умеешь. Требователен, сдержан, имеешь авторитет… Ну, а командование поможет.
К такому разговору я не был готов и попросил дать мне подумать.
— Хорошо, — согласился командир полка, — один день на размышления. Прошу учесть, что приказ уже подписан.
Домой вернулся расстроенный, уходить от Анисова мне не хотелось. Я учился у него при каждом вылете. Вместе мы готовили экипажи, передавали им свой опыт. Не случайно даже в таких трудных боях, какие преподнес нам Крым, наша эскадрилья не потеряла почти ни одного самолета. А летчики второй погибли почти все. Я углубился в свои мысли, и это заметила Галя. Она всегда каким-то образом угадывала мои мысли, мое настроение и приходила мне на помощь.
— Что с тобой, Муса? На тебе лица нет. Случилось что-нибудь?
Мне не хочется заставлять ее волноваться, и я долго отнекиваюсь. Но Галю не проведешь. Приходится все же сознаться:
— Не хотелось мне расставаться с Анисовым, Галя.
— А в чем дело?
— Назначен командиром во вторую эскадрилью.
— Ну и что?
— Дадут новичков, а из них когда еще настоящих летчиков сделаешь.
Галя начинает убеждать меня в том, что положение в полку сложное и сформировать вторую эскадрилью будет нелегко, но это необходимо, потому нужен бывалый опытный летчик, имеющий за плечами не один боевой вылет. По ее словам выходит, что этот человек не кто иной, как я. В конце концов советует мне поговорить с Анисовым. Что скажет он?
После разговора с Галей мне становится легче. Иду к Анисову. О моем новом назначении он уже знает.
— Будь на месте полкового, я сделал бы то же самое, — говорит он мне.
— Значит, советуешь? — спрашиваю я.
— Не то слово. Надо! Понимаешь, надо! Будет трудно — это верно. Но у тебя хорошая школа. За плечами — Сталинград, «Миус-фронт», Донбасс, Никополь, Крым. Справишься!
— Одному не под силу. Хоть бы один экипаж дали из нашей эскадрильи.
— А кого бы ты хотел взять?
— Виктора Протчева! — не задумываясь, ответил я. — Мы с ним друзья. Лучшего заместителя мне не надо.
— Ну что ж. Я не против. Бери! Думаю, командир полка не станет возражать.
Полковой согласился, удовлетворил мою просьбу. Я стал командиром второй эскадрильи, моим заместителем — Виктор Протчев.
Я заметил, что жена в последние дни стала немного грустной.
Я плохо разбирался в житейских вопросах. И не подумал, что из-за того, что у нас будет ребенок, придется расстаться. А почему нам расставаться?
— Какой-то ты наивный, Муса! Нынче мы здесь, завтра там… Ребенку условия нужны.
— Как же быть? — задумался я, побежденный ее доводами. — Может, в Симферополе тебя устроить?
— Зачем в Симферополе? Поеду домой, к маме.
— Далековато, — попытался возразить я.
— Не на век же расстанемся. Кончится война, заберешь нас к себе.
— Мне будет трудно без тебя, Галя. Я уже привык к тому, что ты всегда ждешь меня.
— А ты думаешь обо мне в бою?
— В бою? Нет. В бою я думаю только о способах выполнения боевого задания…
Галя тяжело вздохнула. Чтобы отвлечь ее от невеселых мыслей, я завел разговор о том, как мы назовем будущего сына.
То, что у нас родится сын, мы почему-то были уверены.
— Назовем его Валерием, как Чкалова! Пусть он будет таким же сильным и смелым.
Через несколько дней она уехала к матери на родину.
Знакомлюсь с пополнением. Внимательно присматриваюсь к прибывшим в мою эскадрилью летчикам, веду с ними беседы.
Они мне кажутся совсем молодыми. Несмотря на то, что мы почти одногодки, я чувствую себя намного старше их. Наверное, это потому, что ребята только окончили летные училища, ничего еще не видели, а за моей спиной уже 132 боевых вылета. Выходит, я действительно старше их. Старше на те самые 132 боевых вылета, которые от стен Сталинграда привели меня в эти солнечные южные степи. Сколько лет составят эти вылеты в моей жизни, покажет будущее, но они действительно сделали меня старше моих двадцати двух лет. Это я чувствую, находясь рядом с прибывшими в эскадрилью моими одногодками.
Вместе со мной проверяет их подготовку мой заместитель Виктор Протчев. Проанализировав свои наблюдения, мы разрабатываем план занятий и приступаем к повседневной учебе.
— Ребятам повезло, — улыбается Протчев, — прибыли к нам в тихое время. А что было бы с ними, попади они на фронт месяцем раньше?
Успеют навоеваться. Нужна только более интенсивная практика на занятиях. И, хотя специального времени на учебу нам не отведено, используем каждый день пребывания на аэродроме.
Летный состав других эскадрилий отдыхает, а мы летаем. Не жалею ни сил, ни времени, чтобы добиться от каждого из новичков отличной техники пилотирования, отрабатываю с ними боевые развороты, глубокие и мелкие виражи, противозенитные маневры, заходы на цель, пикирование.,, Только после этого ставлю задачу добиться отличной слетанности пар и звеньев. Известно, за несколько дней не «делаешь того, на что обычно затрачиваются месяцы, но иного выхода нет. Трудно нам с Протчевым, трудно летчикам, но и они довольны; дело заметно подвигается вперед. Из молодых особенно выделяются Кузин, Кошелюк, Заровняев, Мясников. Я беру негласное шефство над Кузиным, Протчев-над Кошелюком. Они должны стать нашими ведомыми.
В один из таких напряженных дней меня вызвали в штаб полка. Захожу к полковому, а там уже целая группа наших летчиков. Все — бывалые, не первый год на фронте. Ну, думаю, опять новое задание! И, наверное, посерьезнее последнего, — не случайно же собраны лучшие штурмовики полка!
«Боевое задание» оказалось неожиданным:
— Мы получили путевки в санаторий для летчиков, — объявил заместитель командира полка по политчасти. — С пользой для здоровья своего и дела несколько дней отдохнете, пока стоим в Крыму.
Летчики встретили эту новость веселыми возгласами. Мне же было не до веселья. Заметив мое настроение, полковой спросил:
— Что, Гареев, Евпатория тебя не устраивает?
— Не устраивает, товарищ майор.
— Почему?
— Не до отдыха сейчас. Дел в эскадрилье много.
— Знаю. Но тебе отдохнуть необходимо. Оставь эскадрилью на Протчева, пусть занимается с летчиками, а сам поезжай.
— Одному Протчеву трудно, товарищ майор.
— Пусть привыкает.
Виктор тоже посоветовал мне ехать…
Все будто во сне. И хотя Евпатория изрядно покалечена войной, здесь на тихом солнечном берегу ярче думается о мире, о доме, о родных.
Просторные светлые комнаты, чистые постели, вкусная еда, цветы на столах, мирный шелест моря — настраивают на отдых и радушные мысли. Кажется, так и лежал бы весь день на теплом песке, смотрел в мирное синее небо и мечтал. Но вот подходит вечер — и душу наполняет тревога: как там в полку, в эскадрилье? Скорее бы кончался отдых!
Чтобы немного отвлечься, выхожу к морю. У Севастополя я видел его суровым, кипящем от гнева и огня, а здесь оно ласковое и доброе.
И вдруг вижу — рядом на берегу раздевается незнакомый летчик. У него совершенно седые волосы и страшное, изуродованное огнем лицо, красное, с глубокими шрамами и бороздами, спустившимися на шею и плечи…
Заметив мой взгляд, он отворачивается и идет в море. Я представляю, как, несмотря на страшную боль от ожогов, продолжал он вести бой и выпрыгнул с парашютом.
Кто он? Где воевал? Как его зовут?
Подойти к нему у меня не хватает смелости. Я остаюсь на берегу. И опять вспомнился день, когда мы хоронили наших боевых друзей — Ларика Павлова и Степу Якимова.
Их нашли после освобождения Сиваша и Веселого. Самолет Павлова наполовину вошел в землю. Удар был настолько сильным, что даже золотая звездочка Героя на груди Ларика оказалась помятой… Сердце сжимается от горя.
— Товарищ капитан! Товарищ капитан!
Ко мне шел человек из штаба нашего полка.
— Что случилось?
— Снимаемся.
— Куда? Когда?
— Не знаю. Я невольно улыбнулся.
— Вот и хорошо, — говорю я. — В такое время курорт устроили…
— Сколько отдыхали?
— Два дня…
— Немного, товарищ капитан.
Через несколько часов мы уже были в полку. Оказывается, командующий нашей 8-й воздушной армией генерал Т.Т. Хрюкин назначен командующим 1-й воздушной армией, действующей на 3-м Белорусском фронте. В первую воздушную вливается и наша дивизия. Летчики настроены по-боевому. Постараемся, говорят они, чтобы и впредь 1-я гвардейская штурмовая авиационная Сталинградская Краснознаменная ордена Суворова дивизия была впереди!
В Сарабузе мы не задержались. Вскоре наша дивизия, возглавляемая полковником С.Д. Прутковым, оставила Крым и перебазировалась на новый фронт.
Летели через Запорожье, Харьков, Орел. Я поставил перед эскадрильей задачу — воспользоваться перелетом и хорошенько отработать технику пилотирования и групповую слетанность. За дни перелета боевая подготовка нашего подразделения сделала еще один шаг вперед.
Обосновавшись на новом аэродроме, мы продолжали упорно учиться. Особое внимание обращалось на отработку техники пилотирования у молодых летчиков в одиночных и в групповых полетах. От техники пилотирования в бою зависит самое главное — выполнение боевого задания и успешное отражение атак вражеских истребителей. Мы старались, чтобы навыки, необходимые боевому летчику, у наших ребят были доведены до автоматизма.
Наиболее опытные летчики нашего полка — Тюленев, Степанищев, Анисов и другие — избегали шаблона в тактике полетов и ведения воздушных боев. Этому навыку учились у них многие, в том числе и я. Это важное качество мы терпеливо прививали летчикам нашей эскадрильи, внушая им, что к каждому вылету необходимо подходить творчески, в зависимости от обстановки, и что шаблон в бою — самый опасный враг летчика. Во время больших операций над аэродромами и передним краем летало много самолетов. Иногда в вылете участвовало по нескольку десятков машин. Отстал, нарушил строй, неосмотрительно сделал маневр — столкнешься с товарищем или подставишь под удар свою машину.
Воздушный бой скоротечен, как правило, изобилует массой неожиданных, острых ситуаций и побеждает тот, кто умеет быстро ориентироваться в воздушной и наземной обстановке, не теряет хладнокровия и мгновенно принимает правильное решение. Ясно, что эти качества не приходят сами собой. Их нужно воспитывать. Воспитывать в процессе каждого вылета, боя. Умению хорошо воевать. Всему этому и учили мы с Протчевым наших питомцев, руководствуясь известным суворовским правилом: «Тяжело в ученье, легко в бою!» А бои не заставили себя долго ждать. Мы продолжали учиться в боевых условиях.
Усадив меня и окинув изучающим взглядом, командир спросил:
— Ну, как, Гареев, не надоело тебе еще ходить в заместителях? Не пора ли взяться за эскадрилью? Такого вопроса я, признаться, не ожидал.
— У нас есть командир эскадрильи, — ответил я, несколько растерявшись. — Анисов — замечательный летчик и командир. Я хотел бы всю войну быть его заместителем… Командир полка понимающе улыбнулся и твердо сказал:
— А вот командование на это согласиться не может. Опыта и знаний у тебя достаточно. Пора командовать эскадрильей. Решено назначить тебя командиром второй эскадрильи.
— Второй? Но ведь в ней не осталось почти ни одного полного экипажа! Кем же там командовать?
— Ты прав. В боях за Крым мы почти полностью потеряли эту эскадрилью. От нее остался один экипаж. Придется поработать и сколотить новую эскадрилью из молодого пополнения. У тебя это получится, с людьми работать умеешь. Требователен, сдержан, имеешь авторитет… Ну, а командование поможет.
К такому разговору я не был готов и попросил дать мне подумать.
— Хорошо, — согласился командир полка, — один день на размышления. Прошу учесть, что приказ уже подписан.
Домой вернулся расстроенный, уходить от Анисова мне не хотелось. Я учился у него при каждом вылете. Вместе мы готовили экипажи, передавали им свой опыт. Не случайно даже в таких трудных боях, какие преподнес нам Крым, наша эскадрилья не потеряла почти ни одного самолета. А летчики второй погибли почти все. Я углубился в свои мысли, и это заметила Галя. Она всегда каким-то образом угадывала мои мысли, мое настроение и приходила мне на помощь.
— Что с тобой, Муса? На тебе лица нет. Случилось что-нибудь?
Мне не хочется заставлять ее волноваться, и я долго отнекиваюсь. Но Галю не проведешь. Приходится все же сознаться:
— Не хотелось мне расставаться с Анисовым, Галя.
— А в чем дело?
— Назначен командиром во вторую эскадрилью.
— Ну и что?
— Дадут новичков, а из них когда еще настоящих летчиков сделаешь.
Галя начинает убеждать меня в том, что положение в полку сложное и сформировать вторую эскадрилью будет нелегко, но это необходимо, потому нужен бывалый опытный летчик, имеющий за плечами не один боевой вылет. По ее словам выходит, что этот человек не кто иной, как я. В конце концов советует мне поговорить с Анисовым. Что скажет он?
После разговора с Галей мне становится легче. Иду к Анисову. О моем новом назначении он уже знает.
— Будь на месте полкового, я сделал бы то же самое, — говорит он мне.
— Значит, советуешь? — спрашиваю я.
— Не то слово. Надо! Понимаешь, надо! Будет трудно — это верно. Но у тебя хорошая школа. За плечами — Сталинград, «Миус-фронт», Донбасс, Никополь, Крым. Справишься!
— Одному не под силу. Хоть бы один экипаж дали из нашей эскадрильи.
— А кого бы ты хотел взять?
— Виктора Протчева! — не задумываясь, ответил я. — Мы с ним друзья. Лучшего заместителя мне не надо.
— Ну что ж. Я не против. Бери! Думаю, командир полка не станет возражать.
Полковой согласился, удовлетворил мою просьбу. Я стал командиром второй эскадрильи, моим заместителем — Виктор Протчев.
Я заметил, что жена в последние дни стала немного грустной.
Я плохо разбирался в житейских вопросах. И не подумал, что из-за того, что у нас будет ребенок, придется расстаться. А почему нам расставаться?
— Какой-то ты наивный, Муса! Нынче мы здесь, завтра там… Ребенку условия нужны.
— Как же быть? — задумался я, побежденный ее доводами. — Может, в Симферополе тебя устроить?
— Зачем в Симферополе? Поеду домой, к маме.
— Далековато, — попытался возразить я.
— Не на век же расстанемся. Кончится война, заберешь нас к себе.
— Мне будет трудно без тебя, Галя. Я уже привык к тому, что ты всегда ждешь меня.
— А ты думаешь обо мне в бою?
— В бою? Нет. В бою я думаю только о способах выполнения боевого задания…
Галя тяжело вздохнула. Чтобы отвлечь ее от невеселых мыслей, я завел разговор о том, как мы назовем будущего сына.
То, что у нас родится сын, мы почему-то были уверены.
— Назовем его Валерием, как Чкалова! Пусть он будет таким же сильным и смелым.
Через несколько дней она уехала к матери на родину.
Знакомлюсь с пополнением. Внимательно присматриваюсь к прибывшим в мою эскадрилью летчикам, веду с ними беседы.
Они мне кажутся совсем молодыми. Несмотря на то, что мы почти одногодки, я чувствую себя намного старше их. Наверное, это потому, что ребята только окончили летные училища, ничего еще не видели, а за моей спиной уже 132 боевых вылета. Выходит, я действительно старше их. Старше на те самые 132 боевых вылета, которые от стен Сталинграда привели меня в эти солнечные южные степи. Сколько лет составят эти вылеты в моей жизни, покажет будущее, но они действительно сделали меня старше моих двадцати двух лет. Это я чувствую, находясь рядом с прибывшими в эскадрилью моими одногодками.
Вместе со мной проверяет их подготовку мой заместитель Виктор Протчев. Проанализировав свои наблюдения, мы разрабатываем план занятий и приступаем к повседневной учебе.
— Ребятам повезло, — улыбается Протчев, — прибыли к нам в тихое время. А что было бы с ними, попади они на фронт месяцем раньше?
Успеют навоеваться. Нужна только более интенсивная практика на занятиях. И, хотя специального времени на учебу нам не отведено, используем каждый день пребывания на аэродроме.
Летный состав других эскадрилий отдыхает, а мы летаем. Не жалею ни сил, ни времени, чтобы добиться от каждого из новичков отличной техники пилотирования, отрабатываю с ними боевые развороты, глубокие и мелкие виражи, противозенитные маневры, заходы на цель, пикирование.,, Только после этого ставлю задачу добиться отличной слетанности пар и звеньев. Известно, за несколько дней не «делаешь того, на что обычно затрачиваются месяцы, но иного выхода нет. Трудно нам с Протчевым, трудно летчикам, но и они довольны; дело заметно подвигается вперед. Из молодых особенно выделяются Кузин, Кошелюк, Заровняев, Мясников. Я беру негласное шефство над Кузиным, Протчев-над Кошелюком. Они должны стать нашими ведомыми.
В один из таких напряженных дней меня вызвали в штаб полка. Захожу к полковому, а там уже целая группа наших летчиков. Все — бывалые, не первый год на фронте. Ну, думаю, опять новое задание! И, наверное, посерьезнее последнего, — не случайно же собраны лучшие штурмовики полка!
«Боевое задание» оказалось неожиданным:
— Мы получили путевки в санаторий для летчиков, — объявил заместитель командира полка по политчасти. — С пользой для здоровья своего и дела несколько дней отдохнете, пока стоим в Крыму.
Летчики встретили эту новость веселыми возгласами. Мне же было не до веселья. Заметив мое настроение, полковой спросил:
— Что, Гареев, Евпатория тебя не устраивает?
— Не устраивает, товарищ майор.
— Почему?
— Не до отдыха сейчас. Дел в эскадрилье много.
— Знаю. Но тебе отдохнуть необходимо. Оставь эскадрилью на Протчева, пусть занимается с летчиками, а сам поезжай.
— Одному Протчеву трудно, товарищ майор.
— Пусть привыкает.
Виктор тоже посоветовал мне ехать…
Все будто во сне. И хотя Евпатория изрядно покалечена войной, здесь на тихом солнечном берегу ярче думается о мире, о доме, о родных.
Просторные светлые комнаты, чистые постели, вкусная еда, цветы на столах, мирный шелест моря — настраивают на отдых и радушные мысли. Кажется, так и лежал бы весь день на теплом песке, смотрел в мирное синее небо и мечтал. Но вот подходит вечер — и душу наполняет тревога: как там в полку, в эскадрилье? Скорее бы кончался отдых!
Чтобы немного отвлечься, выхожу к морю. У Севастополя я видел его суровым, кипящем от гнева и огня, а здесь оно ласковое и доброе.
И вдруг вижу — рядом на берегу раздевается незнакомый летчик. У него совершенно седые волосы и страшное, изуродованное огнем лицо, красное, с глубокими шрамами и бороздами, спустившимися на шею и плечи…
Заметив мой взгляд, он отворачивается и идет в море. Я представляю, как, несмотря на страшную боль от ожогов, продолжал он вести бой и выпрыгнул с парашютом.
Кто он? Где воевал? Как его зовут?
Подойти к нему у меня не хватает смелости. Я остаюсь на берегу. И опять вспомнился день, когда мы хоронили наших боевых друзей — Ларика Павлова и Степу Якимова.
Их нашли после освобождения Сиваша и Веселого. Самолет Павлова наполовину вошел в землю. Удар был настолько сильным, что даже золотая звездочка Героя на груди Ларика оказалась помятой… Сердце сжимается от горя.
— Товарищ капитан! Товарищ капитан!
Ко мне шел человек из штаба нашего полка.
— Что случилось?
— Снимаемся.
— Куда? Когда?
— Не знаю. Я невольно улыбнулся.
— Вот и хорошо, — говорю я. — В такое время курорт устроили…
— Сколько отдыхали?
— Два дня…
— Немного, товарищ капитан.
Через несколько часов мы уже были в полку. Оказывается, командующий нашей 8-й воздушной армией генерал Т.Т. Хрюкин назначен командующим 1-й воздушной армией, действующей на 3-м Белорусском фронте. В первую воздушную вливается и наша дивизия. Летчики настроены по-боевому. Постараемся, говорят они, чтобы и впредь 1-я гвардейская штурмовая авиационная Сталинградская Краснознаменная ордена Суворова дивизия была впереди!
В Сарабузе мы не задержались. Вскоре наша дивизия, возглавляемая полковником С.Д. Прутковым, оставила Крым и перебазировалась на новый фронт.
Летели через Запорожье, Харьков, Орел. Я поставил перед эскадрильей задачу — воспользоваться перелетом и хорошенько отработать технику пилотирования и групповую слетанность. За дни перелета боевая подготовка нашего подразделения сделала еще один шаг вперед.
Обосновавшись на новом аэродроме, мы продолжали упорно учиться. Особое внимание обращалось на отработку техники пилотирования у молодых летчиков в одиночных и в групповых полетах. От техники пилотирования в бою зависит самое главное — выполнение боевого задания и успешное отражение атак вражеских истребителей. Мы старались, чтобы навыки, необходимые боевому летчику, у наших ребят были доведены до автоматизма.
Наиболее опытные летчики нашего полка — Тюленев, Степанищев, Анисов и другие — избегали шаблона в тактике полетов и ведения воздушных боев. Этому навыку учились у них многие, в том числе и я. Это важное качество мы терпеливо прививали летчикам нашей эскадрильи, внушая им, что к каждому вылету необходимо подходить творчески, в зависимости от обстановки, и что шаблон в бою — самый опасный враг летчика. Во время больших операций над аэродромами и передним краем летало много самолетов. Иногда в вылете участвовало по нескольку десятков машин. Отстал, нарушил строй, неосмотрительно сделал маневр — столкнешься с товарищем или подставишь под удар свою машину.
Воздушный бой скоротечен, как правило, изобилует массой неожиданных, острых ситуаций и побеждает тот, кто умеет быстро ориентироваться в воздушной и наземной обстановке, не теряет хладнокровия и мгновенно принимает правильное решение. Ясно, что эти качества не приходят сами собой. Их нужно воспитывать. Воспитывать в процессе каждого вылета, боя. Умению хорошо воевать. Всему этому и учили мы с Протчевым наших питомцев, руководствуясь известным суворовским правилом: «Тяжело в ученье, легко в бою!» А бои не заставили себя долго ждать. Мы продолжали учиться в боевых условиях.
Глава двенадцатая
Белорусская операция
Многострадальная белорусская земля еще томилась под пятой фашистских оккупантов, ждала своих освободителей. Наши войска уже вошли на ее территорию, на рубеже восточнее Полоцка, Витебска, Орши, Могилева, Бобруйска, Ковеля. В первой половине 1944 года войска Красной Армии разгромили крупные группировки немецко-фашистских войск под Ленинградом, на Правобережной Украине, в Крыму. На очереди была Белоруссия.
Скоро, теперь уже совсем скоро! Это чувствовалось по всему. Вот уже несколько раз выезжали мы на наш передний край и проводили рекогносцировки. Встречаясь с командованием наземных войск, отрабатывали взаимодействие, внимательно изучали передний край обороны противника, наносили на карты будущие цели.
Многое еще не было ясно, но нетрудно догадаться, что наступательная операция готовится. Маршруты наших будущих боевых вылетов ведут за Борисов, Минск, Вильнюс! От удовольствия потираем руки. Только бы скорее начиналось. Как теперь известно, с нашей стороны в Белорусской операции участвовали войска 1-го Прибалтийского и трех Белорусских фронтов. Им противостоял сильный противник, насчитывавший более 60 дивизий и опиравшийся на глубоко эшелонированную оборону. Она состояла из нескольких полос. Общая глубина их доходила до 270 километров.
Операция готовилась очень тщательно. К этому времени тыл в достаточном количестве снабдил наши войска всем необходимым.
Сигнала к началу наступления ожидали 1 миллион 200 тысяч воинов, свыше 24 тысяч орудий и минометов, более 4 тысяч танков и самоходок, около 6 тысяч самолетов.
Наши предположения еще более укрепились, когда мы побывали на переднем крае и увидели, почувствовали настроение бойцов, которые всегда каким-то образом угадь^ вают близкое наступление. Помню, как худенький светловолосый танкист уверенно приглашал нас в гости.
— Через несколько дней я буду дома. Заходите в гости, мама такую бульбу поджарит — пальчики оближешь.
— А где твой дом, танкист?
— В Минске!..
Усталые и довольные возвращались мы на свой аэродром. А через несколько дней, 23 июня 1944 года, от Полоцка до Мозыря началась одна из крупнейших стратегических наступательных операций Советских Вооруженных Сил в Великой Отечественной войне.
Утро 23 июня выдалось сырое, туманное. Мы еще ночью, за несколько часов до начала операции, были ознакомлены со своими задачами и с нетерпением ожидали команды на вылет. Но густой туман закрыл аэродром. Летчики прислушиваются к далекому гулу начавшейся операции.
Часто звонят из штаба дивизии:
— Почему сидите, чего дожидаетесь? Другие авиаполки давно воюют.
— Туман над аэродромом! — кричит в аппарат начальник штаба полка Григорий Василия.
— Какой туман? Почему его нет на нашем аэродроме?
— Почему у вас нет, не знаю. А у нас все залепил — ничего не видно…
Когда поднялось солнце, туман поредел, и мы — группа за группой — вылетели на задание. На противника обрушились бомбы и снаряды.
Первые дни операции, как всегда, были очень напряженными для штурмовиков. Мы делали по нескольку вылетов в день, подолгу «висели» над передним краем врага, огнем пушек и пулеметов поддерживая наступательный порыв пехоты.
В эти дни я впервые увидел свою эскадрилью в бою. Летчики-новички летали не хуже других. Помня уроки сталинградских боев, когда нам приходилось бросать в труднейшие воздушные бои целые группы молодых необстрелянных летчиков, я вводил их в бой постепенно, по одному, учитывая, что это их первые бои, и старался строить свои маневры так, чтобы они были им под силу. Очень скоро они полностью освоились с боевой обстановкой, и уже к концу Белорусской операции нашу эскадрилью назвали одной из лучших в полку.
Когда оборона противника была прорвана, перед штурмовиками нашей дивизии встали новые задачи: уничтожать отступавшие части и подходившие резервы, поддерживать действия наших танков, громить тылы врага.
Километрах в семидесяти западнее линии фронта на Одной из станций скопилось много фашистских эшелонов, готовых к отправке на Минск. Ночью там работали наши бомбардировщики, но гитлеровцы уже восстановили движение. Командир полка приказал мне ни одного эшелона Не пропустить на запад.
Заместитель начальника штаба полка капитан Иван Шевчук спрашивает;
— Как пойдете? Вдоль дороги?
— Лучше стороной, а на станцию выйдем с запада. Только так, — докладываю я свое мнение.
— Не опоздаете?
— Если какой-нибудь эшелон вышел со станции, мы встретим его в пути.
— Тоже верно. Выполняйте!
На станцию летим всей эскадрильей. Чтобы обмануть бдительность вражеских зенитчиков, обходим ее стороной и, пролетев километров восемьдесят, делаем крутой разворот. Теперь идем вдоль железной дороги с запада на восток: ни одного эшелона не видно. Значит, они еще на станции.
А вот и станция! На ней стоят много составов. Паровозы нацелены на Минск. Машинисты сигналят, готовые в любую минуту покинуть станцию.
Приближение к станции наших самолетов вначале не вызвало у противника тревоги. Видимо, нас приняли за своих.
— Бить прежде всего по паровозам! — приказываю своим штурмовикам. И вот уже станцию сотрясают мощные разрывы бомб и снарядов. Несколько паровозов пытаются маневрировать, но вскоре они исчезают за белым паром, останавливаются. Израсходовав почти весь боезапас, возвращаемся домой. Навстречу нам идут новые группы наших самолетов. Их задача — добить врага. Мы тоже еще прилетим сюда…
Когда-то я мечтал стать железнодорожником. Поступив в школу военных летчиков, я навсегда распростился с заманчивой мечтой детства. Война еще дальше увела меня от моих прежних увлечений, но кто бы мог подумать, что именно она сделает меня Почетным железнодорожником!
Много лет спустя после окончания войны, я узнал такую историю.
Железнодорожники станции Толочин были благодарны за то, что мы не причинили почти никакого вреда станционным строениям и эшелонам, загруженным награбленным народным добром, которое оккупанты приготовились вывезти в Германию. Их было несколько десятков. Народное добро осталось белорусскому народу, освобожденному из-под ига гитлеризма Красной Армией. А в знак благодарности Управление железной дороги присвоило нескольким летчикам, отличившимся в этих боях, звание Почетного железнодорожника. Среди них оказался и я.
С этой станцией у меня связано еще одно воспоминание.
Однажды, обходя Толочин вдоль шоссейной дороги, идущей на Минск, мы обратили внимание на длинную колонну «женщин» в белых платках.
— Смотри, Сашок, наших женщин в плен гонят! — сказал я своему стрелку, — Бежали бы лучше в леса, ведь наши уже на подходе!
— Что-то платки у них у всех одинаковые, товарищ капитан. Или гитлеровцы расщедрились, чтобы солнце не пекло головы рабынь?
«Одинаковые, верно… Странно», — думаю я и вспоминаю Крым: мы летали топить вражеские транспорты, набитые гитлеровцами. Однажды на верхней палубе большого парохода, идущего в сторону Румынии, мы увидели советских людей. Это были старики, женщины, дети. Фашисты взяли их с собой в качестве «прикрытия». Они знали, — бомбить своих людей у советских летчиков не поднимется рука.
«Коварный враг способен на все. Вдруг это колонна фашистов? Надо проверить», — решаю я, подаю товарищам сигнал, снижаюсь над дорогой и иду над ней на малой скорости. Колонна огромная и вся — в одинаковых белых платках. Даже конвоиров не видно…
— Сашок, ты понимаешь что-нибудь? — спрашиваю стрелка.
Кирьянов долго не отвечает. И вдруг кричит:
— Товарищ капитан, так это же немцы! Немцы!
Я снижаюсь еще ниже и убеждаюсь — фашисты. Прибавив газу, возвращаюсь в голову колонны. Эскадрилья следует за мной.
Объяснив экипажам обстановку, я разворачиваюсь и открываю по колонне ураганный огонь из всех пушек и пулеметов. Мои летчики тоже не жалеют снарядов и патронов. И вскоре от огромной колонны на дороге остаются только сотни трупов в белых платках.
Возвращаясь на аэродром, обнаруживаем еще несколько колонн, но у нас уже кончились боеприпасы. Придется вернуться еще раз. Теперь уже, может быть, всем полком…
Сломив сопротивление врага на его оборонительных рубежах, наши войска быстрыми темпами продвигались вперед. Разгром фашистов на оршанском и могилевском направлениях, ликвидация крупных группировок гитлеровских войск в районе Витебска и Бобруйска сделали свое дело. Немецко-фашистское командование спешно отводило уцелевшие части к Минску.
Чтобы не отставать от наших войск, мы перелетали с аэродрома на аэродром. Все это происходило так стремительно, что батальоны аэродромного обслуживания не поспевали за нами.
Иногда это приводило к тому, что мы оказывались в очень тяжелом положении.
Помню, мы только что перебрались на новый аэродром, сделали по одному вылету. Вечером мы свалились прямо у самолетов. Ночью слышим — выстрелы. Группа гитлеровцев напала на аэродром.
В районе восточное Минска наши войска окружили 100-тысячную группировку врага. Ликвидировать ее помогали белорусские партизаны, действовавшие в лесах. По блокированному противнику наносила удары наша бомбардировочная и штурмовая авиация.
Почувствовав, что кольцо окружения сжимается, брошенные на произвол судьбы гитлеровские войска разбились на небольшие группы. Днем они скрывались в лесах, а ночью делали яростные попытки вырваться из окружения. Чаще всего это им не удавалось, но тут какая-то группа все-таки пробилась и вышла на наш аэродром, который не имел серьезной охраны.
Скоро, теперь уже совсем скоро! Это чувствовалось по всему. Вот уже несколько раз выезжали мы на наш передний край и проводили рекогносцировки. Встречаясь с командованием наземных войск, отрабатывали взаимодействие, внимательно изучали передний край обороны противника, наносили на карты будущие цели.
Многое еще не было ясно, но нетрудно догадаться, что наступательная операция готовится. Маршруты наших будущих боевых вылетов ведут за Борисов, Минск, Вильнюс! От удовольствия потираем руки. Только бы скорее начиналось. Как теперь известно, с нашей стороны в Белорусской операции участвовали войска 1-го Прибалтийского и трех Белорусских фронтов. Им противостоял сильный противник, насчитывавший более 60 дивизий и опиравшийся на глубоко эшелонированную оборону. Она состояла из нескольких полос. Общая глубина их доходила до 270 километров.
Операция готовилась очень тщательно. К этому времени тыл в достаточном количестве снабдил наши войска всем необходимым.
Сигнала к началу наступления ожидали 1 миллион 200 тысяч воинов, свыше 24 тысяч орудий и минометов, более 4 тысяч танков и самоходок, около 6 тысяч самолетов.
Наши предположения еще более укрепились, когда мы побывали на переднем крае и увидели, почувствовали настроение бойцов, которые всегда каким-то образом угадь^ вают близкое наступление. Помню, как худенький светловолосый танкист уверенно приглашал нас в гости.
— Через несколько дней я буду дома. Заходите в гости, мама такую бульбу поджарит — пальчики оближешь.
— А где твой дом, танкист?
— В Минске!..
Усталые и довольные возвращались мы на свой аэродром. А через несколько дней, 23 июня 1944 года, от Полоцка до Мозыря началась одна из крупнейших стратегических наступательных операций Советских Вооруженных Сил в Великой Отечественной войне.
Утро 23 июня выдалось сырое, туманное. Мы еще ночью, за несколько часов до начала операции, были ознакомлены со своими задачами и с нетерпением ожидали команды на вылет. Но густой туман закрыл аэродром. Летчики прислушиваются к далекому гулу начавшейся операции.
Часто звонят из штаба дивизии:
— Почему сидите, чего дожидаетесь? Другие авиаполки давно воюют.
— Туман над аэродромом! — кричит в аппарат начальник штаба полка Григорий Василия.
— Какой туман? Почему его нет на нашем аэродроме?
— Почему у вас нет, не знаю. А у нас все залепил — ничего не видно…
Когда поднялось солнце, туман поредел, и мы — группа за группой — вылетели на задание. На противника обрушились бомбы и снаряды.
Первые дни операции, как всегда, были очень напряженными для штурмовиков. Мы делали по нескольку вылетов в день, подолгу «висели» над передним краем врага, огнем пушек и пулеметов поддерживая наступательный порыв пехоты.
В эти дни я впервые увидел свою эскадрилью в бою. Летчики-новички летали не хуже других. Помня уроки сталинградских боев, когда нам приходилось бросать в труднейшие воздушные бои целые группы молодых необстрелянных летчиков, я вводил их в бой постепенно, по одному, учитывая, что это их первые бои, и старался строить свои маневры так, чтобы они были им под силу. Очень скоро они полностью освоились с боевой обстановкой, и уже к концу Белорусской операции нашу эскадрилью назвали одной из лучших в полку.
Когда оборона противника была прорвана, перед штурмовиками нашей дивизии встали новые задачи: уничтожать отступавшие части и подходившие резервы, поддерживать действия наших танков, громить тылы врага.
Километрах в семидесяти западнее линии фронта на Одной из станций скопилось много фашистских эшелонов, готовых к отправке на Минск. Ночью там работали наши бомбардировщики, но гитлеровцы уже восстановили движение. Командир полка приказал мне ни одного эшелона Не пропустить на запад.
Заместитель начальника штаба полка капитан Иван Шевчук спрашивает;
— Как пойдете? Вдоль дороги?
— Лучше стороной, а на станцию выйдем с запада. Только так, — докладываю я свое мнение.
— Не опоздаете?
— Если какой-нибудь эшелон вышел со станции, мы встретим его в пути.
— Тоже верно. Выполняйте!
На станцию летим всей эскадрильей. Чтобы обмануть бдительность вражеских зенитчиков, обходим ее стороной и, пролетев километров восемьдесят, делаем крутой разворот. Теперь идем вдоль железной дороги с запада на восток: ни одного эшелона не видно. Значит, они еще на станции.
А вот и станция! На ней стоят много составов. Паровозы нацелены на Минск. Машинисты сигналят, готовые в любую минуту покинуть станцию.
Приближение к станции наших самолетов вначале не вызвало у противника тревоги. Видимо, нас приняли за своих.
— Бить прежде всего по паровозам! — приказываю своим штурмовикам. И вот уже станцию сотрясают мощные разрывы бомб и снарядов. Несколько паровозов пытаются маневрировать, но вскоре они исчезают за белым паром, останавливаются. Израсходовав почти весь боезапас, возвращаемся домой. Навстречу нам идут новые группы наших самолетов. Их задача — добить врага. Мы тоже еще прилетим сюда…
Когда-то я мечтал стать железнодорожником. Поступив в школу военных летчиков, я навсегда распростился с заманчивой мечтой детства. Война еще дальше увела меня от моих прежних увлечений, но кто бы мог подумать, что именно она сделает меня Почетным железнодорожником!
Много лет спустя после окончания войны, я узнал такую историю.
Железнодорожники станции Толочин были благодарны за то, что мы не причинили почти никакого вреда станционным строениям и эшелонам, загруженным награбленным народным добром, которое оккупанты приготовились вывезти в Германию. Их было несколько десятков. Народное добро осталось белорусскому народу, освобожденному из-под ига гитлеризма Красной Армией. А в знак благодарности Управление железной дороги присвоило нескольким летчикам, отличившимся в этих боях, звание Почетного железнодорожника. Среди них оказался и я.
С этой станцией у меня связано еще одно воспоминание.
Однажды, обходя Толочин вдоль шоссейной дороги, идущей на Минск, мы обратили внимание на длинную колонну «женщин» в белых платках.
— Смотри, Сашок, наших женщин в плен гонят! — сказал я своему стрелку, — Бежали бы лучше в леса, ведь наши уже на подходе!
— Что-то платки у них у всех одинаковые, товарищ капитан. Или гитлеровцы расщедрились, чтобы солнце не пекло головы рабынь?
«Одинаковые, верно… Странно», — думаю я и вспоминаю Крым: мы летали топить вражеские транспорты, набитые гитлеровцами. Однажды на верхней палубе большого парохода, идущего в сторону Румынии, мы увидели советских людей. Это были старики, женщины, дети. Фашисты взяли их с собой в качестве «прикрытия». Они знали, — бомбить своих людей у советских летчиков не поднимется рука.
«Коварный враг способен на все. Вдруг это колонна фашистов? Надо проверить», — решаю я, подаю товарищам сигнал, снижаюсь над дорогой и иду над ней на малой скорости. Колонна огромная и вся — в одинаковых белых платках. Даже конвоиров не видно…
— Сашок, ты понимаешь что-нибудь? — спрашиваю стрелка.
Кирьянов долго не отвечает. И вдруг кричит:
— Товарищ капитан, так это же немцы! Немцы!
Я снижаюсь еще ниже и убеждаюсь — фашисты. Прибавив газу, возвращаюсь в голову колонны. Эскадрилья следует за мной.
Объяснив экипажам обстановку, я разворачиваюсь и открываю по колонне ураганный огонь из всех пушек и пулеметов. Мои летчики тоже не жалеют снарядов и патронов. И вскоре от огромной колонны на дороге остаются только сотни трупов в белых платках.
Возвращаясь на аэродром, обнаруживаем еще несколько колонн, но у нас уже кончились боеприпасы. Придется вернуться еще раз. Теперь уже, может быть, всем полком…
Сломив сопротивление врага на его оборонительных рубежах, наши войска быстрыми темпами продвигались вперед. Разгром фашистов на оршанском и могилевском направлениях, ликвидация крупных группировок гитлеровских войск в районе Витебска и Бобруйска сделали свое дело. Немецко-фашистское командование спешно отводило уцелевшие части к Минску.
Чтобы не отставать от наших войск, мы перелетали с аэродрома на аэродром. Все это происходило так стремительно, что батальоны аэродромного обслуживания не поспевали за нами.
Иногда это приводило к тому, что мы оказывались в очень тяжелом положении.
Помню, мы только что перебрались на новый аэродром, сделали по одному вылету. Вечером мы свалились прямо у самолетов. Ночью слышим — выстрелы. Группа гитлеровцев напала на аэродром.
В районе восточное Минска наши войска окружили 100-тысячную группировку врага. Ликвидировать ее помогали белорусские партизаны, действовавшие в лесах. По блокированному противнику наносила удары наша бомбардировочная и штурмовая авиация.
Почувствовав, что кольцо окружения сжимается, брошенные на произвол судьбы гитлеровские войска разбились на небольшие группы. Днем они скрывались в лесах, а ночью делали яростные попытки вырваться из окружения. Чаще всего это им не удавалось, но тут какая-то группа все-таки пробилась и вышла на наш аэродром, который не имел серьезной охраны.