Мы снижаемся чуть ли не до земли, бомбим, поливаем врага огнем из пушек и пулеметов. Нас ведет неукротимая ненависть к чужеземным поработителям и острое чувство того, что мы нужны тем маленьким фигуркам, цепь которых успешно продвигается вперед. Мы стараемся работать за всю группу…
   Домой мы возвратились гордые от сознания выполненного долга. А там нам уже готовили встречу. Не успел я доложить о выполнении задания, как командир полка обрушился на меня, пригрозил отдать под суд военного трибунала. Приказал построить полк.
   Перед строем полка все повторилось.
   Мне бы сказать: «Виноват, товарищ майор, больше такое не повторится». А я твержу и твержу одно и то же, словно таблицу умножения:
   — Иначе поступить не мог. Возвращение группы считаю неправильным. Я по приказу выполнял боевое задание. Полковой стоит на своем.
   — Кто хочет сказать? — обращается он к летчикам, но желающих выступить не нашлось. И в этом дружном сплоченном молчании личного состава полка я вдруг почувствовал одобрение, поддержку. И хотя, в общем-то, формально командир полка был прав, я выше поднял голову.
   А утром наша эскадрилья снова вылетела громить врага.
   Наши части захватили крупный вражеский аэродром. Удар был настолько стремительный, что фашисты не успели поднять в воздух самолеты. Их осталось на аэродроме несколько десятков. Мы с удовольствием прохаживались по бетонированным полосам и дорожкам, осматривали склады и хранилища. Капитально обосновывались фашисты на нашей земле! Но они просчитались в своих коварных планах и вот бегут на запад, бросив вместе с награбленным добром и собственные самолеты.
   Командование полка поручило капитану Анисову, хорошо знавшему немецкую авиатехнику, познакомить летчиков с трофейными самолетами. Анисов повел нас к машинам и стал знакомить с тактико-техническими данными каждого типа самолетов. Особое внимание он уделял анализу их слабых сторон.
   После самолетов нас, летчиков, тщательно ознакомили с зенитными орудиями врага.
   Два дня мы изучали трофейную технику, узнали много нового и полезного, а затем снова двинулись вслед за фронтом, который все дальше и дальше уходил на запад.
   Один аэродром сменялся другим. В Розовке, километрах в тридцати от города Мелитополя, нам пришлось задержаться. Наши войска закрепились на рубеже вдоль небольшой реки Молочная. Сюда подтягивались резервы, строились укрепления, траншеи, блиндажи. Фашистские войска, бесконечным потоком отступавшие под нашими ударами на запад, заняли оборону. Гитлеровское военное командование направляло сюда новые пополнения. Целыми днями мы не покидали самолетов, вылетали бомбить штурмовать их.
   На аэродроме Григорьевна разведка обнаружила, большую группу самолетов противника. Нашему полку приказано уничтожить их. Полк повел командир 2-й эскадрильи 3 капитан Михаил Степанищев. Весельчак и балагур на земле, в воздухе он становился строгим и расчетливым командиром. Не впервые ведет нас Степанищев. Под его командованием мы не раз летали, вступая в трудные бои, и всегда возвращались с победой. За ним мы готовы были, как говорят, в огонь и в воду. А для меня, к тому же, Михаил был близким другом.
   Чтобы сократить время, командование полка решило произвести групповой взлет поэскадрильно в линию: первая, вторая, третья. Пилоты полны внимания. Ждем команды.
   И вот первая линия устремляется вперед, за ней идут другие. Небо гудит от мощного рева моторов. Над аэродромом противника — густая туча пыли. Мы появились неожиданно и отбомбились удачно. Но только стали заходить на штурмовку, опомнившиеся фашисты открыли сильный зенитный огонь. Вижу, Степанищев отворачивает от аэродрома. Недоумевая, эскадрильи идут за ним. Что с командиром? Сколько раз водил нас в бой, сколько зенитных батарей уничтожил, ничего не боялся, а тут, когда рядом весь полк… Нет, тут что-то не так!
   А самолет Степанищева уходит все дальше и дальше от недобитого фашистского аэродрома. Заметно падала скорость, снижалась высота. И только когда он чуть не врезался в лесную полосу, стало понятным, что самолет командира подбит. Тут же часть машин вернулась штурмовать немецкий аэродром. Провожавшие самолет Степанищева летчики видели, что его машина не слушается управления, но Степанищев сумел перетянуть над лесопосадкой и сел на ровном поле в нескольких километрах от аэродрома, на занятой врагом территории.
   Ведомый Степанищева лейтенант Ларик Павлов неотступно следовал за командиром. Он словно хотел поддержать его своими крыльями, заходил то справа, то слева. Но что он мог сделать, если у машины столько ран, а главное — остановился мотор?
   Оставалось последнее — попытаться сесть рядом и спасти экипаж подбитого самолета на своем штурмовике. И не успели мы еще прийти в себя от случившегося, как Ларик круто развернулся и сел рядом с машиной командира.
   Мы образовали круг и принялись кружить над полем. Мысленно торопим товарищей; «Быстрей, быстрей, пока не появились фашисты и ничто не мешает взлететь!..»
   Нервы напряжены до предела. Я уверен, если бы на помощь Степанищему не пришел Павлов, это сделал бы любой из нас. Что бы ни случилось, а командира из беды выручать готов каждый летчик.
   Сверху хорошо видно, как экипаж покидает подбитый самолет и бежит к машине Павлова. Но видим мы и то, как к месту приземления наших штурмовиков спешат фашистские солдаты. Они мчатся на грузовиках, на мотоциклах, скачут на лошадях…
   Теперь спасти товарищей могли только мы. Дружно заговорили пушки и пулеметы наших самолетов. Фашисты бросили машины, заметались по полю. Теперь им не до наших товарищей.
   А Степанищев со стрелком уже рядом с самолетом Павлова. Еще минута — и они в самолете. Теперь задача — взлететь. Вспоминаю гибель Безуглова и содрагаюсь; нет, нет, мы этого не допустим…
   Павлов разворачивает самолет, идет на взлет. Тут снова появляются вражеские солдаты. И опять мы, не жалея боеприпасов, строчим по ним из пулеметов и бьем из пушек. Некоторые наши самолеты снижаются так, что вот-вот начнут рубить гитлеровцев винтами, и враг не выдерживает — разбегается по полю. В это время самолет Павлова отрывается от земли и круто набирает высоту. Мы пристраиваемся к нему и берем курс на свой аэродром. Но нам опять не везет: из-за облаков вываливаются «мессершмитты». Теперь держись!
   Не сговариваясь, меняем строй, плотно прикрываем самолет Павлова. Наша задача — дружным огнем отгонять истребителей и постепенно оттягиваться на свою территорию. Так и делаем. А «мессершмитты» заходят то с одной, то с другой стороны, но наш непрерывный огонь с самолетов заставляет их прекратить преследование, и мы уже без осложнений добираемся до своего аэродрома.
   На земле нас ждут, считают самолеты; нет одного! Но кто же на этот раз не вернулся? Когда эскадрильи пошли на посадку, с земли определили — нет самолета Степанищева. Все сняли шапки. Кто-то сказал:
   — Такого орла потеряли! Кто теперь будет водить полк на задания?.. Да и стрелок у него был — парень что надо…
   Пока на командном пункте горевали и строили всякие догадки о судьбе Степанищева, мы зарулили на свои стоянки, покинули самолеты и, собравшись большой группой, направились докладывать о выполнении задания.
   Идем дружно, весело. А собравшиеся на командном пункте смотрят на нас с недоумением: что за чудеса — самолет Степанищева не вернулся на аэродром, а летчик, как ни в чем не бывало, живой и невредимый, вместе с другими идет докладывать о результатах. Может, это не он? Или кто-то ошибся номером и спутал самолеты?
   Но самолет капитана действительно не вернулся с боевого задания. Крылья друзей спасли отважного комэска, вырвали его из лап коварного врага. Летный коллектив полка горячо приветствовал своих героев.
   Узнав, как все произошло, товарищи бросились обнимать Павлова и Степанищеаа, поздравлять их с успешным возвращением. За этот подвиг Родина присвоила Ларику Павлову звание Героя Советского Союза. Михаила Степанищева и двоих стрелков командование наградило боевыми орденами. День вручения наград для всех был большим праздником. Мы еще раз обняли боевых друзей.

Глава восьмая
Редкий случай

   Уже осень. Погода часто портится и мешает нам летать. Колеса вязнут в грязи, взлет затруднен, посадка опасна. Но воевать надо. Пехота ждет нашей поддержки.
   Сегодня неожиданно посветлело, и мы с раннего утра в воздухе. Близится двадцать шестая годовщина Октябрьской революции, и всем летчикам хочется преподнести любимому празднику побольше боевых подарков. Недавно мы группой два раза летали бомбить и штурмовать аэродром, уничтожили и повредили более тридцати вражеских самолетов. Есть на нашем счету танки, автомашины, артиллерийские батареи. А сегодня должны быть снова танки. Как-то сложится этот день?..
   Мне вспоминается один из последних моих боевых вылетов, чуть не стоивший мне жизни.
   Группа наших самолетов вылетела штурмовать вражескую колонну танков. Работали на минимальной высоте. Не успел я сбросить все бомбы, чувствую, самолет мой дрожит. Бросаю взгляд на правое крыло — в плоскости огромная дыра. Пытаюсь развернуться для нового захода — машина не слушается руля, тянет в сторону.
   Пришлось уйти с поля боя и впервые в жизни сбросить бомбы вне цели. Очень обидно, но что поделаешь! Главное теперь — перетянуть через линию фронта и спасти машину. А она шла очень тяжело. Много сил приложил я, чтобы дотянуть до аэродрома. Посмотрели техники удивились, как мог лететь самолет с развороченным крылом? Пришлось заменить плоскость.
   Сегодня в полет меня провожала Галя. Она и раньше часто выходила к старту и украдкой махала мне рукой. Нам казалось, что этого никто не замечал. Но мы, конечно, ошибались.
   Близкая дружба наша началась летом, во время нашего отдыха. Галина часто оставалась в Должанской, а наш полк отвели на один из аэродромов подальше от фронта. Скучно мне было без нее. Медленно тянулись дни. Тогда по-настоящему и понял я, что дороже этой девушки для меня Никого нет. Как-то меня послали в Должанскую проверить, как идет ремонт самолетов. Я разыскал ее. По вечерам мы подолгу бродили в окрестностях станции, собирали цветы, шутили. А однажды, не знаю, откуда только смелость взялась, я признался, что люблю ее, и тут же спросил, когда будет наша свадьба.
   Галя слушала меня молча. На щеках ее заблестели две полоски. Она почему-то плакала.
   — Сейчас война, Муса, — сказала она. — Время ли свадьбы играть?
   — На войне, Галя, не только воюют. На войне и любят, и ненавидят. Жизнь продолжается. И я никаким фашистам не позволю отнять мое счастье!
   О дне свадьбы мы тогда не договорились. Нужно было получить разрешение начальства, а это не так просто. Недавно женился Ларик Павлов. Пойду по его следам. Думаю, не откажут. А на Октябрьские праздники и свадьбу сыграем! Так мысленно рассуждаю я, сидя в кабине самолета. Наша группа подходит к району цели. Пикирую. Нажимаю на кнопку бомбосбрасывателя. Обычно мы дублируем сброс бомб вручную с помощью аварийного сбрасывателя. Но на этот раз я только хотел это сделать, как послышался голос Кирьянова:
   — Все уже отбомбились. Мы одни… Нас атакуют! Нас атакуют!
   Я хорошо знаю, что это значит, особенно, если к хвосту самолета пристроился вражеский истребитель. Теперь не зевай. А если растеряешься, промедлишь — будешь сбит. И я уже не думаю об аварийном сбрасывании — не до него.
   Маневрируя, бросая самолет из стороны в стороны, ухожу из-под прицельного огня. Отчетливо слышу стрекот пулемета Кирьянова. Значит, «мессершмитт» продолжает нападение. Упрямый попался фашист. Я снова бросаю самолет из стороны в сторону. А Саша строчит и строчит! Отбив атаки истребителя, беру курс на свой аэродром.
   На душе радостно. Хочется перекинуться с кем-нибудь словом, разрядить возбуждение. И я кричу Кирьянову:
   — Ну как, Саша, жив?
   — Все в порядке, товарищ командир, — бодро докладывает стрелок.
   — Нас взять не так просто!
   — Маневр был что надо. Спасибо.
   — И тебе спасибо. Патроны небось все расстрелял?
   — Самая малость осталась.
   Сели, зарулили на свою стоянку. Как ни в чем не бывало ведем разговор с Кирьяновым.
   — А крыло, гад, он все-таки нам попортил. Смотри, сколько дыр пробил?
   — Залатают, — успокаиваю Кирьянова.
   — Все равно жалко — совсем новое…
   Вдруг слышу возбужденный шепот техников. Спрашиваю:
   — Что там у вас? Молчание.
   — Вы что, оглохли?
   — Товарищ командир, вы бомбы сбросили?
   — Сбросил, а что?
   — Посмотрите!
   Чувствую, как по спине бегут мурашки, на лбу выступи холодный пот. Гляжу на Кирьянова — он бледен. Стоим ошарашенные, слова сказать не можем. Оказывается, электросбрасыватель не сработал и бомбы остались на месте. Выходит, мы целых полчаса сидели на «пороховой бочке».
   Я на секунду представил, что могло случиться. Взрыв мог произойти также и при посадке. Известно, что сажать самолет с подвешенными бомбами запрещено.
   Наконец ко мне возвращается способность говорить, и я спрашиваю:
   — Висят, значит?
   — Висят. Полюбуйтесь.
   Впоследствии, когда я уже командовал эскадрильей, а затем стал штурманом полка, всегда рассказывал подчиненным об этом случае для «узелка» на память.
   Молва о посадке с бомбами облетела весь полк. Узнала о том и Галя. Встретившись со мной вечером, печально покачала головой и укоризненно сказала:
   — Как же так, Муса? Ведь мы могли сегодня уже не увидеться больше.
   Мне стало стыдно. Как это я забыл продублировать сброс? Не должен я допускать такие оплошности: в полку каждая машина на счету. Да и жизнь свою подвергать такой опасности глупо.
   Я мог оправдываться перед командиром эскадрильи, перед техниками, перед самим собой, наконец, но перед Галей я оправдываться не мог. Она каждый день живет в тревоге, и всякий раз, когда заставляю ее лишний раз волноваться, я чувствую перед ней большую вину. Вот как сейчас, например.
   — Так уж получилось, — говорю я. — Но обещаю, что больше такого не будет.
   Галя вскинула на меня темные, полные слез глаза и торопливо кивнула.
   — Только ты, пожалуйста…
   Я не дал ей закончить, взял под руку, и мы не спеша пошли вдоль деревни.
   У ворот дома, где она временно проживала с подругами, мы остановились. Летом мы посидели бы на лавочке, а сейчас сырой осенний холод пробирает до костей.
   — У тебя ноги в сапогах совсем застыли, кашлять будешь. Иди. Завтра встретимся, — говорю я.
   А она как-то особенно задумчива. Ей хочется что-то сказать. Я замечаю это и прихожу к ней на помощь.
   — Ты что-то скрываешь от меня, Галя?
   — Нет, нет… Хотя… Я давно хотела тебе сказать? Она начинает внимательно рассматривать свои рукавички.
   — Я давно хотела сказать, Муса.
   — Ну, ну, говори.
   — Только ты, пожалуйста, не сердись!
   — О чем ты хочешь сказать?
   — Я давно думаю, может быть, нам лучше расстаться?
   — Ты этого желаешь?
   — Не во мне дело.
   — А в ком?
   — В ком, в ком.., как маленький. Неужели ничего не видишь?
   — А что я должен видеть?
   — Летчики подсмеиваются. Некоторые приставать с вопросами стали.
   — Кто?
   — Ну, хотя бы инженер полка.
   — Что ему надо?
   Не пойму; в шутку или всерьез, но упрекает… Инженер полка Григорий Иванович Суглобов, Галин начальник, не раз говорил мне:
   — Ох, Гареев, Гареев! Сбиваешь с пути истинного моих подчиненных. Смотри — женю!
   — Я бы рад…
   — Рад, рад… Знаю я вас, ухарей! Ходит, ходит, а потом, глядишь, и «подарочек». Куда она с ним пойдет, в войну-то?
   — Да что вы, Григорий Иванович! Разве можно!
   — То-то! Женился бы лучше. Вон Павлов — раз, два и свадьба!
   Инженер Суглобов был добрым и порядочным человеком. Конечно, над Галей он подшучивает, как и надо мной.
   Галя смотрит на меня вопросительно. И я решился на то, к чему готовился уже не один месяц.
   — Завтра пойду к командиру полка.
   — Зачем?
   — За разрешением на свадьбу.
   — Что ты, Муса! Не разрешит! — тихо сказала она.
   — Разрешит. Павлов женился? А я что, хуже? Пойдем завтра вместе.
   — Что ты, что ты! Иди один, я боюсь… Это уже было согласие. А разрешения командира полка я добьюсь.
   На следующее утро мы пошли к полковому. Спрятавшись за самолетами, Галя осталась ждать моего возвращения, а я решительно направился к землянке командира полка. К моему счастью, он в этот момент зачем-то вышел на улицу. Я — к нему.
   — Товарищ майор, разрешите обратиться?
   — Слушаю тебя, Гареев.
   — Хочу жениться. Дайте разрешение!..
   — Жениться?
   — Так точно!
   — Недавно Павлов женился, теперь тебя потянуло. А воевать кто будет?
   — Мы, товарищ майор!
   — Какой ты летчик, если обзаведешься женой? Полетишь, а думать о чем или о ком будешь?
   — Как лучше выполнить приказ, товарищ майор! Полковой задумался, вздохнул и недовольно сказал:
   — Война, а тут хоть ясли открывай. На ком хоть жениться собираешься?
   — На укладчице парашютов Галине Мигуновой.
   — На той сибирячке?
   — Так точно!
   — Хорошая девушка, плохого не скажешь, — сказав так, командир полка запрокинул голову вверх и стал рассматривать забившие небо низкие осенние тучи.
   — Опять погода мокрая, а воевать надо. Только что из дивизии звонили: нужны штурмовики.
   Он долго еще глядел в небо, ругал погоду, ворчал на кого-то, а я стоял и ждал.
   Выговорившись, он окинул меня сердитым взглядом:
   — Ты все стоишь, Гареев? Чего еще надо?
   — Так, товарищ майор. Я за разрешением.
   — А я что, запретил? Женись, раз не терпится. Но чтобы летал мне лучше всех в полку!
   — Постараюсь, товарищ майор. Спасибо! — радостно выпалил я.
   — Передай привет невесте. Жалко мне ее, намается она с тобой.
   — Ничего, привыкнет! — крикнул я. В этот момент я простил полковнику и его крикливость, и грубоватость. Я был очень благодарен ему и не скрывал своего ликования. Галя ждала. Увидев меня, она словно засветилась.
   — Разрешил?
   — Еще бы не разрешил!.. Разрешил, Галинка! Готовься к свадьбе!
   Подхватив девушку на руки, я закружил ее на виду у всего аэродрома.
   Несмотря на плохую погоду, группа наших штурмовиков, тяжело гудя и разбрызгивая колесами жидкую черную грязь, вырулила на старт.
   В этой группе ведущим пары лечу и я бомбить вражеский аэродром.
   Самолет за самолетом медленно разбегаются по разбухшему от осенних дождей полю аэродрома и с трудом отрываются от земли. В воздухе, собравшись в группу, мы берем курс на запад и вскоре подходим к линии фронта.
   Густая низкая облачность буквально прижимает нас к земле. Линию фронта проскакиваем на бреющем полете без особых трудностей.
   Теперь — на аэродром!
   Противник, видимо, не ожидал, что в такую погоду авиация поднимется в воздух, и всполошился лишь тогда, когда наши бомбы стали рваться на стоянках самолетов. Заработали зенитки, но огонь их не достигал цели. Вдобавок наш комэск для борьбы с ними выделил два самолета. Продолжаем наносить удары по аэродрому.
   На поле стоит несколько «юнкерсов» и «мессершмиттов». Один «юнкере» горит, вспыхивает и «мессершмитт». А куда это под бомбами спешит юркий заправщик?
   На крайней стоянке я различаю длинное тело истребителя. Теперь все ясно-хочет взлететь! Ну, нет. Этого мы не допустим!
   Пикирую на заправщик. Несколько выстрелов из пушки — и он вспыхивает так ярко, что я невольно закрываю глаза.
   Налетаю на пытающегося подняться в воздух «мессершмитта». Вижу, как снаряд точно попадает в цель.
   Задание выполнено, можно возвращаться домой…
   На стоянке меня уже поджидает Галя. Спрыгнув на землю, беру ее под руку, и мы отправляемся искать инженера полка Суглобова, чтобы доложить о нашей женитьбе и пригласить на свадьбу. Какое веселье без Григория Ивановича! Его уважают в полку и считаются с его мнением»
   Суглобов встретил нас приветливо:
   — Все боитесь разлучиться? Все вместе?
   — Мы поженились, Григорий Иванович. Доложить вам пришли.
   — Ну! Решились наконец. А у полкового были? Разрешил?
   — Разрешил. Против свадьбы не возражает.
   — Это хорошо…
   Суглобов согласился взять на себя роль посаженного отца, хозяйка, у которой он жил, — роль посаженной матери. «Даже на фронте все должно быть как следует, — говорил Григорий Иванович. — Свадьба — самый большой праздник в жизни человека». И мы были согласны с ним.
   Свадьба прошла весело, шумно, с тысячами всяческих пожеланий.
   А на следующий день рано утром полк подняли по тревоге.
   Через несколько минут, попрощавшись с Галей, я шел к своему самолету.
   Кирьянов встретил меня веселой улыбкой;
   — Вот как начался ваш медовый месяц, товарищ командир!
   — Да, Сашок, начался. Постараемся, чтобы фашистам он запомнился так же, как и мне.

Глава девятая
Крылом к крылу с друзьями

   Летне-осенняя кампания 1943 года была завершена советскими войсками блестяще.
   За это время Красная Армия окончательно захватила стратегическую инициативу в свои руки и нанесла по врагу тяжелые удары, после которых он уже не мог оправиться. Сталинград и Курск стали символом грядущего поражения фашистской Германии. Успехи советских войск во втором периоде войны создали все предпосылки для окончательного освобождения нашей территории и полного разгрома фашизма.
   В это время из-под Мелитополя наш полк перебазировался поближе к Никопольскому плацдарму на аэродром Успеновка. Здесь мы простояли почти пять месяцев, — до начала боев по освобождению Крыма.
   Пока наши наземные войска готовились к новому мощному наступлению, мы, авиаторы, трудились без отдыха. Не давали засевшему на плацдарме противнику покоя — бомбили его переправы, штурмовали подходившие резервы, батареи и другие объекты. Командование фронта использовало авиацию и для нанесения штурмовых ударов по войскам противника, лихорадочно готовившегося к обороне в Крыму.
   За эти долгие и трудные месяцы войны я со своими боевыми друзьями совершил немало вылетов.
   Был у меня друг-москвич Виктор Протчев. Удивительный это был молодой человек: лицо — мальчика, губы пухлые, как у ребенка. Кто не видел его в бою, мог подумать;
   «Ну, какой из него летчик?..» Правильно говорят, что внешность обманчива. Летал Виктор хорошо, воевал храбро, но всегда старался быть незаметным. Станут его хвалить, краснеет, словно девушка, захлопает пушистыми ресницами и будто в оправдание заметит:
   — Так уж получилось. Если бы не ребята…
   Когда Виктор вылетал, я всегда волновался и с нетерпением ждал его возвращения.
   …Однажды воздушная разведка донесла, что на аэродроме в районе северо-западнее Каховки сосредоточилась большая группа самолетов противника. Нашему полку командование приказало — нанести удар по аэродрому.
   Вылетели тремя группами. Обрушив на аэродром бомбовый удар, отштурмовали, и лишь когда собрались в группы, заметили, что нет двух самолетов; Виктора Протчева и его напарника Григория Надточиева.
   Заныло сердце: неужели сбили?
   Спросил у Кирьянова. Не видел ли он, что случилось с Протчевым и Надточиевым?
   — Не знаю, — ответил. Запросил комэска Анисова:
   — «Сокол шесть-тридцать». Я «Сокол — шесть-тридцать один». Нет двоих. Не видел ли, что с ними случилось?
   Но и командир эскадрильи ничего не видел.
   Я попросил разрешение остаться и поискать товарищей. Анисов ответил так:
   — А потом тебя самого искать надо будет? Веди свою группу домой.
   Приказ есть приказ, — лечу на свой аэродром. А на душе тяжело: «Эх, Муса, Муса! Куда это годиться — друга подбили, а ты даже не видел, что с ним произошло?..»
   Остаток дня я провел на аэродроме в ожидании возвращения друзей.
   Наступил вечер. И вдруг к аэродрому во весь опор скачет группа всадников. Откуда они появились и что им нужно здесь? Видим, одеты они в летную форму — вместо ушанок шлемофоны, на ногах унты. Это были Протчев и Надточиев.
   Радости не было конца, а когда успокоились, Виктор рассказал, что с ними приключилось.
   Когда звенья делали первый заход, самолет Виктора Протчева подбила вражеская зенитка. Он отвернул от аэродрома и пошел на вынужденную посадку, благополучно приземлился в поле в нескольких километрах от него. Это видел его ведомый Григорий Надточиев. И, несмотря на то, что летал еще немного, не оставил в беде товарища: развернулся, посадил свой «Ил» рядом с самолетом командира. Взяв на борт экипаж подбитого штурмовика, пошел на взлет. Вокруг уже бегали гитлеровцы. Их становилось все больше, а самолет медленно, тяжело проваливаясь в грязь, набрав необходимую скорость, взлетел. Не зная маршрута на свой аэродром, Надточиев приземлился на первой же удобной площадке на нашей территории.
   За этот подвиг Григорию Надточиеву было присвоено звание Героя Советского Союза. Но награду летчик получить не успел: в боях за Крым, при штурме Сапун-горы, он погиб смертью храбрых.
   Взаимная выручка, чувство братской дружбы и взаимопомощи на фронте творили настоящие чудеса. Они были развиты во всех родах войск, особенно — у летчиков. Пилоты часто шли на верную смерть, но друга, товарища спасали. И неслучайно о советских летчиках суровых военных лет написано немало стихов.
 
У летчиков наших такая порука,
Такое заветное правило есть;
Врага уничтожить Но друга спасти —
— большая заслуга, это высшая честь!