Очень хотелось поделиться своими мыслями с командиром полка, но до меня ли ему сейчас. У него столько забот. Да и напористости у меня для такого разговора с ним не хватало. «Пойду лучше к командиру эскадрильи», — решил я.
Командир эскадрильи внимательно выслушал мою горячую сбивчивую речь, а когда я закончил, сказал:
— Шаблон надо изживать, ты прав. Но это не просто: ты летишь из одного полка, ведущий группы из другого, истребители прикрытия — из третьего. Этим, видимо, займется штаб дивизии.
— Но ведь что-то делать нужно!
— Конечно. Попробую поговорить с командиром полка. А то, что ты предлагаешь, это неплохо, Гареев. Воевать нужно с умом. Иди пока отдыхай.
Но хотя я очень устал, ночью снова долго не мог уснуть. Думал о том же; как отойти нам от постылого шаблона.
Глава третья
Глава четвертая
Глава пятая
Командир эскадрильи внимательно выслушал мою горячую сбивчивую речь, а когда я закончил, сказал:
— Шаблон надо изживать, ты прав. Но это не просто: ты летишь из одного полка, ведущий группы из другого, истребители прикрытия — из третьего. Этим, видимо, займется штаб дивизии.
— Но ведь что-то делать нужно!
— Конечно. Попробую поговорить с командиром полка. А то, что ты предлагаешь, это неплохо, Гареев. Воевать нужно с умом. Иди пока отдыхай.
Но хотя я очень устал, ночью снова долго не мог уснуть. Думал о том же; как отойти нам от постылого шаблона.
Глава третья
Бои, бои, бои
С 12 по 15 декабря шел густой снегопад, авиация не могла подняться в небо. Но вот наконец погода улучшилась, и мы получили возможность помочь нашим наземным войскам, которым в эти дни было очень тяжело. Штурмовая и бомбардировочная авиация работала с большим подъемом. Летчики по нескольку раз в день вылетали бомбить войска Манштейна.
…Под крыльями самолетов — бескрайняя белая степь. Ползут на восток танковые колонны врага. На белом снегу они видны довольно четко, хотя и выкрашены в белый цвет.
Вражеских истребителей не видно. Наше господство в воздухе становится все более очевидным, и мы, штурмовики, чувствуем себя более уверенно.
Я спокойно наблюдаю и вижу, как движутся вражеские колонны, различаю танки, автомашины, артиллерийские орудия. Сейчас бы в самый раз ударить по ним.
Самолет ведущего ныряет вниз. За ним устремляются и другие машины. Мы стреляем из пушек и пулеметов, реактивных установок, сбрасываем бомбы. Один заход, другой, третий! На белом снегу вспыхивают новые и новые костры.
Отбомбившись и отштурмовав, мы уходим на свой аэродром. Потерь нет. А навстречу нам идут все новые и новые группы краснозвездных самолетов. Они довершают то, что начали мы.
Так продолжалось несколько дней. Успехи были очевидными — мы меняли высоту, больше маневрировали, отходили от старых шаблонов.
Авиация активно участвовала в организации воздушной блокады окруженного под Сталинградом противника. Истребители уничтожали вражеские самолеты в небе, штурмовики — на аэродромах. И те и другие действовали как в районе окружения, так и за внешним фронтом, где располагались гитлеровские аэродромы, с которых поднимались транспортные самолеты.
В эти горячие дни мы научились не только штурмовать и бомбить наземные цели, но и сражаться с фашистскими самолетами. Наши Ил-2 успешно справлялись с транспортной авиацией противника. Подойдет, бывало, штурмовик вплотную, ударит из всех пушек и пулеметов сразу — и огромный самолет камнем падает на землю.
Особенно хорошо загорались транспортные машины от наших реактивных снарядов.
Обстановка в этом районе была сложной и переменчивой. Сверху было трудно различить, где противник, а где свои. Поэтому перед каждым вылетом командир полка повторял;
— Обстановка опять изменилась, будьте внимательны, не ударьте по своим…
Идем в заданный район. Видимость плохая. Приходится лететь совсем низко, почти бреющим полетом.
Внизу показалась дорога. На ней — грузовики, повозки, колонны людей. Все это движется куда-то на север, должно быть, на передовую.
При нашем появлении над колоннами взлетают солдатские шапки; это наши приветствуют свою авиацию. Летим дальше.
Внизу рвутся снаряды, то тут, то там вспышки орудийных выстрелов. Идет бой.
Находим фашистскую артиллерийскую батарею, еще раз визуально проверяем и убеждаемся, что это действительно не наша, и начинаем бомбить и штурмовать. От батареи остаются одни искореженные куски металла.
В этих боях я прошел хорошую школу: бомбил аэродромы врага, штурмовал колонны танков, уничтожал артиллерийские и минометные батареи противника. Теперь я не новичок в небе. Чувствую, что смогу выполнить любое боевое задание.
Во второй половине января 1943 года советские войска заканчивали ликвидацию блокированной под Сталинградом группировки врага, но мне не посчастливилось быть участником этих исторических событий.
Как-то утром меня и других товарищей вызвал к себе командир полка. Расспросив о настроении и боевых успехах, он повел такой разговор:
— Однажды я слышал, как вы, Гареев, рассказывали товарищам о заводе, где строятся наши самолеты. Очень интересно видеть, как собирают штурмовики?
— Интересно, товарищ командир. Прямо на глазах самолет растет! — не удержался я.
— Хочешь еще раз на этом заводе побывать? Тут я понял, о чем пойдет речь. Оставлять фронт мне никак не хотелось.
— Второй раз смотреть неинтересно. В первый — другое дело.
Командир полка улыбнулся и взял со стола какую-то бумагу.
— Понимаю вас, Гареев. Однако лететь все-таки придется. Нужно перегнать новые самолеты…
И вот я снова на авиационном заводе. Меня еще тут помнят, встречают как родного.
Беспримерная победа наших войск под Сталинградом окрылила советских людей. Они выше подняли головы и словно помолодели. Всюду только и говорили о битве на Волге и уверенно смотрели вперед;
— Ну, теперь пойдет. Теперь погоним. Раз палка надломилась, до конца сломается…
На стенах цехов, на воротах, прямо на станках рабочие писали; «Слава героям Сталинграда!», «Здесь трудятся по-сталинградски», «Все — для фронта, все — для победы!»
Узнав, что я прибыл из-под Сталинграда, меня поздравляли, жали руки, хвалили. Подростки-рабочие смотрели на меня с нескрываемой завистью.
Теперь я уже не боялся их вопросов. Слава многих наших летчиков-сталинградцев перешагнула уже далеко за пределы фронта. О них-то я и рассказывал рабочим в обеденные перерывы.
Свидетелем многих подвигов наших авиаторов я был сам, о многих слышал от товарищей, читал в газетах. Так что рассказывать было о чем. Например, вот об этом.
…В середине декабря 1942 года танковые колонны гитлеровцев были еще в силе. Неожиданные их удары пробили брешь в обороне наших войск.
В один из таких дней в небо поднялся штурмовик сержанта Нуркена Абдирова. Вместе с другими товарищами он получил задание нанести бомбовый удар по танкам противника.
И вот внизу фашистские танки!
Штурмовики сделали один заход, второй, и вдруг машина Абдирова озарилась пламенем. Первая мысль летчика — выброситься с парашютом. Но внизу территория, занятая врагом.
Пламя обжигало лицо, руки, грудь, но летчик не покидал машины. Дотянув до скопления вражеских танков, он решительно направил свой самолет вниз…
Совершившему подвиг Нуркену Абдирову Родина посмертно присвоила звание Героя Советского Союза.
Как-то, проходя по одному из цехов завода, я услышал знакомый голос:
— Родненький, вернулся!.. Живой!..
Обернувшись, я увидел пожилую женщину с тяжелыми натруженными руками. Ту самую, которая в прошлый мой приезд просила бить фашистских супостатов, не жалея своих жизней.
Я поздоровался.
— Ну, спасибо, родные, обрадовали, — продолжала она. — Побили, отменно побили. Бейте и дальше так же. А мы еще лучше работать будем.
В свой полк я возвращался с хорошим настроением.
Ликвидировав окруженную под Сталинградом группировку врага, наши наземные войска ушли далеко на запад, и мы оказались в глубоком тылу. Но и здесь были видны результаты боевой работы, великой победы Красной Армии. Мимо нашего аэродрома несколько дней тянулись длинные колонны пленных гитлеровских солдат и офицеров, а во время полетов под крыльями наших самолетов проплывали широкие равнины с полузанесенными снегом трупами и разбитой вражеской техникой.
Пришло время и нам сняться со своего аэродрома и лететь вдогонку за фронтом. Последний полет над руинами героического города. Прощай, Сталинград! В твоем небе я получил первое боевое крещение. Здесь, над твоими разрушенными площадями и улицами, в боях с врагом я приобрел необходимый опыт и почувствовал себя настоящим штурмовиком, познакомился с замечательными людьми. Многих из них уже нет. Они погибли, защищая Родину. Мы отстояли тебя, и за каждый твой камень враг заплатил дорогой ценой. Тут только при ликвидации окруженной группировки фашисты потеряли 147 тысяч человек убитыми и более 90 тысяч пленными. С 19 ноября 1942 года по 2 февраля 1943 года, за время с начала контрнаступления советских войск под Сталинградом до капитуляции Паулюса, гитлеровцы потеряли более 800 тысяч человек, до двух тысяч танков и самоходных орудий, свыше 10 тысяч орудий и минометов, свыше 70 тысяч автомашин.
Большой вклад в эту победу внесла и наша авиация. После станут известны полные данные; с 19 ноября 1942 года по 2 февраля 1943 года наша авиация произвела в этом районе 35929 самолето-вылетов, сбросила 141 тысячу бомб, израсходовала 30 тысяч реактивных снарядов, уничтожила 3 тысячи самолетов врага. Это радовало.
И вот снова фронт. Нас ждали новые бои.
…Под крыльями самолетов — бескрайняя белая степь. Ползут на восток танковые колонны врага. На белом снегу они видны довольно четко, хотя и выкрашены в белый цвет.
Вражеских истребителей не видно. Наше господство в воздухе становится все более очевидным, и мы, штурмовики, чувствуем себя более уверенно.
Я спокойно наблюдаю и вижу, как движутся вражеские колонны, различаю танки, автомашины, артиллерийские орудия. Сейчас бы в самый раз ударить по ним.
Самолет ведущего ныряет вниз. За ним устремляются и другие машины. Мы стреляем из пушек и пулеметов, реактивных установок, сбрасываем бомбы. Один заход, другой, третий! На белом снегу вспыхивают новые и новые костры.
Отбомбившись и отштурмовав, мы уходим на свой аэродром. Потерь нет. А навстречу нам идут все новые и новые группы краснозвездных самолетов. Они довершают то, что начали мы.
Так продолжалось несколько дней. Успехи были очевидными — мы меняли высоту, больше маневрировали, отходили от старых шаблонов.
Авиация активно участвовала в организации воздушной блокады окруженного под Сталинградом противника. Истребители уничтожали вражеские самолеты в небе, штурмовики — на аэродромах. И те и другие действовали как в районе окружения, так и за внешним фронтом, где располагались гитлеровские аэродромы, с которых поднимались транспортные самолеты.
В эти горячие дни мы научились не только штурмовать и бомбить наземные цели, но и сражаться с фашистскими самолетами. Наши Ил-2 успешно справлялись с транспортной авиацией противника. Подойдет, бывало, штурмовик вплотную, ударит из всех пушек и пулеметов сразу — и огромный самолет камнем падает на землю.
Особенно хорошо загорались транспортные машины от наших реактивных снарядов.
Обстановка в этом районе была сложной и переменчивой. Сверху было трудно различить, где противник, а где свои. Поэтому перед каждым вылетом командир полка повторял;
— Обстановка опять изменилась, будьте внимательны, не ударьте по своим…
Идем в заданный район. Видимость плохая. Приходится лететь совсем низко, почти бреющим полетом.
Внизу показалась дорога. На ней — грузовики, повозки, колонны людей. Все это движется куда-то на север, должно быть, на передовую.
При нашем появлении над колоннами взлетают солдатские шапки; это наши приветствуют свою авиацию. Летим дальше.
Внизу рвутся снаряды, то тут, то там вспышки орудийных выстрелов. Идет бой.
Находим фашистскую артиллерийскую батарею, еще раз визуально проверяем и убеждаемся, что это действительно не наша, и начинаем бомбить и штурмовать. От батареи остаются одни искореженные куски металла.
В этих боях я прошел хорошую школу: бомбил аэродромы врага, штурмовал колонны танков, уничтожал артиллерийские и минометные батареи противника. Теперь я не новичок в небе. Чувствую, что смогу выполнить любое боевое задание.
Во второй половине января 1943 года советские войска заканчивали ликвидацию блокированной под Сталинградом группировки врага, но мне не посчастливилось быть участником этих исторических событий.
Как-то утром меня и других товарищей вызвал к себе командир полка. Расспросив о настроении и боевых успехах, он повел такой разговор:
— Однажды я слышал, как вы, Гареев, рассказывали товарищам о заводе, где строятся наши самолеты. Очень интересно видеть, как собирают штурмовики?
— Интересно, товарищ командир. Прямо на глазах самолет растет! — не удержался я.
— Хочешь еще раз на этом заводе побывать? Тут я понял, о чем пойдет речь. Оставлять фронт мне никак не хотелось.
— Второй раз смотреть неинтересно. В первый — другое дело.
Командир полка улыбнулся и взял со стола какую-то бумагу.
— Понимаю вас, Гареев. Однако лететь все-таки придется. Нужно перегнать новые самолеты…
И вот я снова на авиационном заводе. Меня еще тут помнят, встречают как родного.
Беспримерная победа наших войск под Сталинградом окрылила советских людей. Они выше подняли головы и словно помолодели. Всюду только и говорили о битве на Волге и уверенно смотрели вперед;
— Ну, теперь пойдет. Теперь погоним. Раз палка надломилась, до конца сломается…
На стенах цехов, на воротах, прямо на станках рабочие писали; «Слава героям Сталинграда!», «Здесь трудятся по-сталинградски», «Все — для фронта, все — для победы!»
Узнав, что я прибыл из-под Сталинграда, меня поздравляли, жали руки, хвалили. Подростки-рабочие смотрели на меня с нескрываемой завистью.
Теперь я уже не боялся их вопросов. Слава многих наших летчиков-сталинградцев перешагнула уже далеко за пределы фронта. О них-то я и рассказывал рабочим в обеденные перерывы.
Свидетелем многих подвигов наших авиаторов я был сам, о многих слышал от товарищей, читал в газетах. Так что рассказывать было о чем. Например, вот об этом.
…В середине декабря 1942 года танковые колонны гитлеровцев были еще в силе. Неожиданные их удары пробили брешь в обороне наших войск.
В один из таких дней в небо поднялся штурмовик сержанта Нуркена Абдирова. Вместе с другими товарищами он получил задание нанести бомбовый удар по танкам противника.
И вот внизу фашистские танки!
Штурмовики сделали один заход, второй, и вдруг машина Абдирова озарилась пламенем. Первая мысль летчика — выброситься с парашютом. Но внизу территория, занятая врагом.
Пламя обжигало лицо, руки, грудь, но летчик не покидал машины. Дотянув до скопления вражеских танков, он решительно направил свой самолет вниз…
Совершившему подвиг Нуркену Абдирову Родина посмертно присвоила звание Героя Советского Союза.
Как-то, проходя по одному из цехов завода, я услышал знакомый голос:
— Родненький, вернулся!.. Живой!..
Обернувшись, я увидел пожилую женщину с тяжелыми натруженными руками. Ту самую, которая в прошлый мой приезд просила бить фашистских супостатов, не жалея своих жизней.
Я поздоровался.
— Ну, спасибо, родные, обрадовали, — продолжала она. — Побили, отменно побили. Бейте и дальше так же. А мы еще лучше работать будем.
В свой полк я возвращался с хорошим настроением.
Ликвидировав окруженную под Сталинградом группировку врага, наши наземные войска ушли далеко на запад, и мы оказались в глубоком тылу. Но и здесь были видны результаты боевой работы, великой победы Красной Армии. Мимо нашего аэродрома несколько дней тянулись длинные колонны пленных гитлеровских солдат и офицеров, а во время полетов под крыльями наших самолетов проплывали широкие равнины с полузанесенными снегом трупами и разбитой вражеской техникой.
Пришло время и нам сняться со своего аэродрома и лететь вдогонку за фронтом. Последний полет над руинами героического города. Прощай, Сталинград! В твоем небе я получил первое боевое крещение. Здесь, над твоими разрушенными площадями и улицами, в боях с врагом я приобрел необходимый опыт и почувствовал себя настоящим штурмовиком, познакомился с замечательными людьми. Многих из них уже нет. Они погибли, защищая Родину. Мы отстояли тебя, и за каждый твой камень враг заплатил дорогой ценой. Тут только при ликвидации окруженной группировки фашисты потеряли 147 тысяч человек убитыми и более 90 тысяч пленными. С 19 ноября 1942 года по 2 февраля 1943 года, за время с начала контрнаступления советских войск под Сталинградом до капитуляции Паулюса, гитлеровцы потеряли более 800 тысяч человек, до двух тысяч танков и самоходных орудий, свыше 10 тысяч орудий и минометов, свыше 70 тысяч автомашин.
Большой вклад в эту победу внесла и наша авиация. После станут известны полные данные; с 19 ноября 1942 года по 2 февраля 1943 года наша авиация произвела в этом районе 35929 самолето-вылетов, сбросила 141 тысячу бомб, израсходовала 30 тысяч реактивных снарядов, уничтожила 3 тысячи самолетов врага. Это радовало.
И вот снова фронт. Нас ждали новые бои.
Глава четвертая
Новое пополнение
Весть о приезде к нам девушек разлетелась по полку мгновенно. Летчики острили:
— Растают наши мужественные сердца от девичьих очей. Ребята, как воевать без сердец будем?
— А мы кое-кому примус вместо сердца вмонтируем. Коптит сильно, но зато горит хорошо — на керосине.
— Да, некоторым будет не до полетов…
Шутки, смех, взаимное подтрунивание. Слышу и в свой адрес; «Не устоишь». Но я отношусь к этой фразе без особых эмоций, потому что и раньше с девушками не общался, а дружить — тем более.
Однажды, вернувшись с задания, летчики нашего полка, как всегда, собрались возле командного пункта и шумно делились впечатлениями. Я любил эти минуты возвращения на аэродром, с удовольствием слушал товарищей, но сам в разговор вступал редко. Отец учил меня, что хвастовство — самое последнее дело, и это правило я усвоил на всю жизнь. А иным ребятам все-таки хотелось «выложиться». Что ж, это даже необходимо, так как давало разрядку, снимало возникшее в ходе боя нервное перенапряжение.
Вот и на этот раз все было как обычно. Из веселого разноголосого шума вырывались отдельные фразы, слова:
— Нет, нет! А ты видел?..
— О, брат, это была картина! Я его ка-а-к шарахнул!.. В жестах, интонациях и радость, и гордость, и невинная похвальба, и неподдельная настоящая русская удаль. Это и понятно: задание командования выполнено, все вернулись на свой аэродром — разве это не повод для радости? Не каждый день так бывает.
Когда кто-то чересчур увлекался и, завравшись, забывал чувство меры, находчивый Володя Анисов был обычно тут как тут:
— Пригнись, орлы.
Все, естественно, приседали. А он как ни в чем не бывало заканчивал:
— Брехня летит!
Гром хохота.
В это время и появились в нашем полку девушки. Я стоял в сторонке, слушая веселую болтовню товарищей, и заметил их первым.
— О чем это они? — спросила одна подругу.
— О полетах. Ты что, не знаешь летчиков? Хвастают, небось. Профессиональная слабость.
— А этот, длинный, что в сторонке стоит? Он что — не летчик?
— Летчик. На татарина смахивает. Что-то есть… У, какой бука…
Постояв недолго, девушки ушли. Их разговор меня задел; «бука»! Это смотря как судить! Может, «бука», а может, и нет. Гляди, какие нашлись!..
А фронтовая жизнь шла своим чередом. Мы вылетали на боевые задания, бомбили, штурмовали противника.
Фронт стабилизировался. Наши войска готовились к наступлению на рубеже реки Миус. Гитлеровцы создали здесь мощную линию обороны, для прорыва которой потребовались впоследствии крупные силы и героические усилия как стрелковых и артиллерийских частей, так и авиационных. Не случайно «Миус-фронт» вошел героической страницей в историю Великой Отечественной войны.
В конце мая 1943 года штурмовикам работы хватало: приходилось делать по нескольку вылетов в день. Мы действовали на коммуникациях врага, бомбили железные и автомобильные дороги, по которым выдвигались в район реки Миус танки, артиллерия и пехота, всячески мешали оборонительным работам противника, вели воздушные бои с авиацией.
В то время я уже служил в 76-м гвардейском штурмовом авиационном полку и получил, наконец, машину, о которой столько мечтал — двухместный Ил-2.
«Блуждание» из полка в полк мне основательно надоело, и я был очень рад тому, что, может быть, в этом полку задержусь подольше. Так, к счастью, и случилось. В этом полку я провоевал до конца войны, пропахал с ним не одну сотню километров, хорошо узнал его людей и крепко подружился с ними.
…В один из последних дней мая капитан Александр Буданов повел нашу эскадрилью за Миус. Разведка донесла, что по железной дороге движется большой эшелон с военной техникой. На штурмовку его и повел нас Буданов.
Над железнодорожным составом эскадрилья появилась неожиданно. В это время он как раз подходил к станции, то серьезно осложнило наше положение, потому что по нашим самолетам стали бить не только зенитки, установленные на платформах эшелона, но и несколько батарей, прикрывавших станцию.
Капитан Буданов не растерялся. Быстро оценив обстановку, он приказал мне по радио:
— «Сокол шесть-семнадцать», подавите батареи противника, а мы идем на эшелон.
— Понял вас, «Сокол шесть-десять!»-ответил я и тут же направил свою машину на ближайшую батарею. Поняв меня, за мной устремилось все звено. И началось…
Через несколько минут батарея врага замолчала. Оставались еще две! Они захлебывались огнем, мешая нашим штурмовикам заняться эшелоном.
И снова я веду свое звено в бой. Пока не вошел в пике, успеваю подумать: хватит ли f нас боеприпасов, чтобы подавить обе батареи? А держать их под огнем нужно как можно дольше, чтобы дать возможность командиру эскадрильи выполнить задание и отойти от станции.
Решение приходит неожиданно — нужно разделить звено на пары и делать боевые заходы, чередуя их с холостыми. Орудийные расчеты во время атаки на них штурмовиков укроются в щели. Так поможем командиру и сами выполним задачу.
Приняв решение, отдаю по радио необходимые приказы и, убедившись, что меня поняли правильно, начинаю штурмовку.
Когда от железнодорожного эшелона остались одни горящие обломки, капитан Буданов повел эскадрилью домой. Мне он сказал:
— Спасибо, «Сокол шесть-семнадцать!» Славно прикрыли. Передаю всем твоим экипажам благодарность.
Голос у командира был усталый, но довольный. Кричу своему стрелку-Саше Кирьянову;
— Слышишь, Сашок, это нам. Доволен командир нашей работой!
Эскадрилья потерь не имела, хотя многие машины получили повреждения. Зато противник лишился эшелона с техникой.
Самолеты идут на свой аэродром, можно и помечтать. Мне вдруг вспомнилось, как капитан Буданов подвел меня к новенькому двухместному Ил-2 и сказал;
— Вот на этом «горбатом» и будешь летать. — «Горбатыми» почему-то называли наши свой Ил-2, Несколько обидная кличка.
— Со стрелком?
— А как же! Теперь — только так!
— Это хорошо. А где стрелок?
— Будет, не волнуйся. Такого подберем — как у Христа за пазухой будешь!
Не знаю, как бывает «у Христа за пазухой», но стрелок мне попался хороший. У Саши Кирьянова было простое крестьянское лицо, внимательные быстрые глаза и широкая добрая улыбка. Он был не только метким стрелком, но и верным другом. Хорошо знал самолет и мечтал переучиться на летчика.
Однажды в полете услышал я голос стрелка;
— Товарищ командир, внизу два самолета! Гляжу — верно. С крестами. Уже заходят в хвост командиру эскадрильи. А истребители прикрытия высоко. Не успеют!
Нужно спасать командира.
Быстро прибавляю газ, иду вниз. Теперь дело решат секунды. На моей стороне высота, которая прибавляет мне скорость и обеспечивает внезапность. Только бы фашист не опередил. Только бы успеть!..
Каждая секунда неумолимо сближает нас с фашистскими истребителями. Когда до ведущего «мессершмитта» остается не более ста метров, открываю огонь из всех пушек и пулеметов. «Худой» словно натыкается на каменную преграду, вздрагивает и в следующее мгновение идет к земле. Потом, уже на аэродроме, я узнал, что мы сбили гитлеровского стервятника. А со вторым «худым» расправились подошедшие наши истребители.
У меня «окно» — до следующего вылета несколько часов свободного времени. Идти в землянку не хочется, сижу в кабине самолета и гляжу в синее июньское небо. Оно такое ясное, будто и нет войны, будто в мире тихо и спокойно, слышу, как шумят в поле хлеба.
Иногда к реальной действительности возвращает меня мой стрелок. Саша Кирьянов расстелил на траве брезент и чистит свой пулемет. Он усердно старается. С таким стрелком не пропадешь, в любом бою прикроет.
Вдруг раздается женский голос:
— Я укладчица парашютов. Пришла проверить, как вы их храните.
— Пожалуйста, проверяйте, — не отрываясь от своего занятия, говорит Кирьянов.
Голос девушки мне показался знакомым. Уж не та ли пожаловала, что назвала меня «букой»?
Повозившись с парашютами, девушка недовольно заявила:
— Какие же вы неряхи! Парашюты лежат на масле, а они хоть бы что! Испортятся ведь, вам же хуже будет.
— Так уж и испортятся? — огрызнулся Саша. — И кто только тебя сюда послал? Откуда такая проверяльщица взялась?
— Прислали, — смутившись объяснила девушка.
— Присылают всяких, — глубоко вздохнул Кирьянов. — Парашют — не пулемет, с ним ничего не случится. Очередь до него никак не доходит.
— И пулемет, и парашют стрелок обязан знать!
— А вы-то знаете пулемет? — спросил Саша..
— А как же! — отозвалась девушка.
— Собери!
— И соберу!
Через несколько минут пулемет был собран.
— Принимай, стрелок. Стреляй себе на здоровье.
— Молодец, — похвалил девушку Саша. — Где научились?
— Война всему научит.
— Ну, смотри-ка ты! — удивленно и ласково проговорил Кирьянов.
Мне понравилась эта бойкая девушка. Боясь, что могу больше не увидеть ее, торопливо вылезаю из кабины.
— Что здесь происходит? — спрашиваю строго.
— Сержант Галина Мигунова. Проверяю состояние парашютов вашего самолета.
— А что их проверять? Они нам не нужны, прыгать не собираемся.
— Напрасно храбритесь, товарищ командир. Многие так говорят, а потом, глядишь, и прыгнули.
— То многие, а то — мы!
Мне хочется поговорить с ней о чем-нибудь другом, но у меня ничего не получается и я отхожу в сторону. Издалека слышу, как она спрашивает Кирьянова:
— Он что — всегда такой?
— Какой?
— Ну, сердитый, что ли…
— Он не сердитый, а серьезный и строгий. Большая река, товарищ укладчица парашютов, течет без шума.
— Это каркая же здесь «река»?-недоумевает девушка. — О чем ты?
— Да так, к слову пришлось. Башкир он, Муса наш. Вот и вспомнил их пословицу. Ясно?
— Ясно! Хорошая пословица.
— Пословица хорошая, и командир неплох, — уточнил Кирьянов, — Это он только с виду кремень, а в душе добрый, как ребенок. Только это разглядеть нужно.
— Ну?
— А чтобы хвастать, как некоторые,-ни-ни! Вот вчера сбил в бою «худого» — и ни слова об этом. Будто мы каждый день истребителей сбиваем.
Я слышу рассудительный разговор Кирьянова и невольно завидую ему; нашел же человек о чем поговорить с девушкой. И как у него все легко и просто получается. Будто век с ней знаком. А вот я так не умею.
Еще раз напомнив о парашютах, Галя ушла. Маленькая, в белой от частой стирки гимнастерке, в больших сапогах. Совсем еще девочка. Ей бы в читальном зале над книжкой сидеть, а она — на фронте. Нелегко, поди, ей тут, а у меня и хорошего слова для нее не нашлось. И в самом деле, разве я не «бука»? С первого взгляда точно охарактеризовала меня. Недовольный собой, снова забираюсь в свой самолет.
— Растают наши мужественные сердца от девичьих очей. Ребята, как воевать без сердец будем?
— А мы кое-кому примус вместо сердца вмонтируем. Коптит сильно, но зато горит хорошо — на керосине.
— Да, некоторым будет не до полетов…
Шутки, смех, взаимное подтрунивание. Слышу и в свой адрес; «Не устоишь». Но я отношусь к этой фразе без особых эмоций, потому что и раньше с девушками не общался, а дружить — тем более.
Однажды, вернувшись с задания, летчики нашего полка, как всегда, собрались возле командного пункта и шумно делились впечатлениями. Я любил эти минуты возвращения на аэродром, с удовольствием слушал товарищей, но сам в разговор вступал редко. Отец учил меня, что хвастовство — самое последнее дело, и это правило я усвоил на всю жизнь. А иным ребятам все-таки хотелось «выложиться». Что ж, это даже необходимо, так как давало разрядку, снимало возникшее в ходе боя нервное перенапряжение.
Вот и на этот раз все было как обычно. Из веселого разноголосого шума вырывались отдельные фразы, слова:
— Нет, нет! А ты видел?..
— О, брат, это была картина! Я его ка-а-к шарахнул!.. В жестах, интонациях и радость, и гордость, и невинная похвальба, и неподдельная настоящая русская удаль. Это и понятно: задание командования выполнено, все вернулись на свой аэродром — разве это не повод для радости? Не каждый день так бывает.
Когда кто-то чересчур увлекался и, завравшись, забывал чувство меры, находчивый Володя Анисов был обычно тут как тут:
— Пригнись, орлы.
Все, естественно, приседали. А он как ни в чем не бывало заканчивал:
— Брехня летит!
Гром хохота.
В это время и появились в нашем полку девушки. Я стоял в сторонке, слушая веселую болтовню товарищей, и заметил их первым.
— О чем это они? — спросила одна подругу.
— О полетах. Ты что, не знаешь летчиков? Хвастают, небось. Профессиональная слабость.
— А этот, длинный, что в сторонке стоит? Он что — не летчик?
— Летчик. На татарина смахивает. Что-то есть… У, какой бука…
Постояв недолго, девушки ушли. Их разговор меня задел; «бука»! Это смотря как судить! Может, «бука», а может, и нет. Гляди, какие нашлись!..
А фронтовая жизнь шла своим чередом. Мы вылетали на боевые задания, бомбили, штурмовали противника.
Фронт стабилизировался. Наши войска готовились к наступлению на рубеже реки Миус. Гитлеровцы создали здесь мощную линию обороны, для прорыва которой потребовались впоследствии крупные силы и героические усилия как стрелковых и артиллерийских частей, так и авиационных. Не случайно «Миус-фронт» вошел героической страницей в историю Великой Отечественной войны.
В конце мая 1943 года штурмовикам работы хватало: приходилось делать по нескольку вылетов в день. Мы действовали на коммуникациях врага, бомбили железные и автомобильные дороги, по которым выдвигались в район реки Миус танки, артиллерия и пехота, всячески мешали оборонительным работам противника, вели воздушные бои с авиацией.
В то время я уже служил в 76-м гвардейском штурмовом авиационном полку и получил, наконец, машину, о которой столько мечтал — двухместный Ил-2.
«Блуждание» из полка в полк мне основательно надоело, и я был очень рад тому, что, может быть, в этом полку задержусь подольше. Так, к счастью, и случилось. В этом полку я провоевал до конца войны, пропахал с ним не одну сотню километров, хорошо узнал его людей и крепко подружился с ними.
…В один из последних дней мая капитан Александр Буданов повел нашу эскадрилью за Миус. Разведка донесла, что по железной дороге движется большой эшелон с военной техникой. На штурмовку его и повел нас Буданов.
Над железнодорожным составом эскадрилья появилась неожиданно. В это время он как раз подходил к станции, то серьезно осложнило наше положение, потому что по нашим самолетам стали бить не только зенитки, установленные на платформах эшелона, но и несколько батарей, прикрывавших станцию.
Капитан Буданов не растерялся. Быстро оценив обстановку, он приказал мне по радио:
— «Сокол шесть-семнадцать», подавите батареи противника, а мы идем на эшелон.
— Понял вас, «Сокол шесть-десять!»-ответил я и тут же направил свою машину на ближайшую батарею. Поняв меня, за мной устремилось все звено. И началось…
Через несколько минут батарея врага замолчала. Оставались еще две! Они захлебывались огнем, мешая нашим штурмовикам заняться эшелоном.
И снова я веду свое звено в бой. Пока не вошел в пике, успеваю подумать: хватит ли f нас боеприпасов, чтобы подавить обе батареи? А держать их под огнем нужно как можно дольше, чтобы дать возможность командиру эскадрильи выполнить задание и отойти от станции.
Решение приходит неожиданно — нужно разделить звено на пары и делать боевые заходы, чередуя их с холостыми. Орудийные расчеты во время атаки на них штурмовиков укроются в щели. Так поможем командиру и сами выполним задачу.
Приняв решение, отдаю по радио необходимые приказы и, убедившись, что меня поняли правильно, начинаю штурмовку.
Когда от железнодорожного эшелона остались одни горящие обломки, капитан Буданов повел эскадрилью домой. Мне он сказал:
— Спасибо, «Сокол шесть-семнадцать!» Славно прикрыли. Передаю всем твоим экипажам благодарность.
Голос у командира был усталый, но довольный. Кричу своему стрелку-Саше Кирьянову;
— Слышишь, Сашок, это нам. Доволен командир нашей работой!
Эскадрилья потерь не имела, хотя многие машины получили повреждения. Зато противник лишился эшелона с техникой.
Самолеты идут на свой аэродром, можно и помечтать. Мне вдруг вспомнилось, как капитан Буданов подвел меня к новенькому двухместному Ил-2 и сказал;
— Вот на этом «горбатом» и будешь летать. — «Горбатыми» почему-то называли наши свой Ил-2, Несколько обидная кличка.
— Со стрелком?
— А как же! Теперь — только так!
— Это хорошо. А где стрелок?
— Будет, не волнуйся. Такого подберем — как у Христа за пазухой будешь!
Не знаю, как бывает «у Христа за пазухой», но стрелок мне попался хороший. У Саши Кирьянова было простое крестьянское лицо, внимательные быстрые глаза и широкая добрая улыбка. Он был не только метким стрелком, но и верным другом. Хорошо знал самолет и мечтал переучиться на летчика.
Однажды в полете услышал я голос стрелка;
— Товарищ командир, внизу два самолета! Гляжу — верно. С крестами. Уже заходят в хвост командиру эскадрильи. А истребители прикрытия высоко. Не успеют!
Нужно спасать командира.
Быстро прибавляю газ, иду вниз. Теперь дело решат секунды. На моей стороне высота, которая прибавляет мне скорость и обеспечивает внезапность. Только бы фашист не опередил. Только бы успеть!..
Каждая секунда неумолимо сближает нас с фашистскими истребителями. Когда до ведущего «мессершмитта» остается не более ста метров, открываю огонь из всех пушек и пулеметов. «Худой» словно натыкается на каменную преграду, вздрагивает и в следующее мгновение идет к земле. Потом, уже на аэродроме, я узнал, что мы сбили гитлеровского стервятника. А со вторым «худым» расправились подошедшие наши истребители.
У меня «окно» — до следующего вылета несколько часов свободного времени. Идти в землянку не хочется, сижу в кабине самолета и гляжу в синее июньское небо. Оно такое ясное, будто и нет войны, будто в мире тихо и спокойно, слышу, как шумят в поле хлеба.
Иногда к реальной действительности возвращает меня мой стрелок. Саша Кирьянов расстелил на траве брезент и чистит свой пулемет. Он усердно старается. С таким стрелком не пропадешь, в любом бою прикроет.
Вдруг раздается женский голос:
— Я укладчица парашютов. Пришла проверить, как вы их храните.
— Пожалуйста, проверяйте, — не отрываясь от своего занятия, говорит Кирьянов.
Голос девушки мне показался знакомым. Уж не та ли пожаловала, что назвала меня «букой»?
Повозившись с парашютами, девушка недовольно заявила:
— Какие же вы неряхи! Парашюты лежат на масле, а они хоть бы что! Испортятся ведь, вам же хуже будет.
— Так уж и испортятся? — огрызнулся Саша. — И кто только тебя сюда послал? Откуда такая проверяльщица взялась?
— Прислали, — смутившись объяснила девушка.
— Присылают всяких, — глубоко вздохнул Кирьянов. — Парашют — не пулемет, с ним ничего не случится. Очередь до него никак не доходит.
— И пулемет, и парашют стрелок обязан знать!
— А вы-то знаете пулемет? — спросил Саша..
— А как же! — отозвалась девушка.
— Собери!
— И соберу!
Через несколько минут пулемет был собран.
— Принимай, стрелок. Стреляй себе на здоровье.
— Молодец, — похвалил девушку Саша. — Где научились?
— Война всему научит.
— Ну, смотри-ка ты! — удивленно и ласково проговорил Кирьянов.
Мне понравилась эта бойкая девушка. Боясь, что могу больше не увидеть ее, торопливо вылезаю из кабины.
— Что здесь происходит? — спрашиваю строго.
— Сержант Галина Мигунова. Проверяю состояние парашютов вашего самолета.
— А что их проверять? Они нам не нужны, прыгать не собираемся.
— Напрасно храбритесь, товарищ командир. Многие так говорят, а потом, глядишь, и прыгнули.
— То многие, а то — мы!
Мне хочется поговорить с ней о чем-нибудь другом, но у меня ничего не получается и я отхожу в сторону. Издалека слышу, как она спрашивает Кирьянова:
— Он что — всегда такой?
— Какой?
— Ну, сердитый, что ли…
— Он не сердитый, а серьезный и строгий. Большая река, товарищ укладчица парашютов, течет без шума.
— Это каркая же здесь «река»?-недоумевает девушка. — О чем ты?
— Да так, к слову пришлось. Башкир он, Муса наш. Вот и вспомнил их пословицу. Ясно?
— Ясно! Хорошая пословица.
— Пословица хорошая, и командир неплох, — уточнил Кирьянов, — Это он только с виду кремень, а в душе добрый, как ребенок. Только это разглядеть нужно.
— Ну?
— А чтобы хвастать, как некоторые,-ни-ни! Вот вчера сбил в бою «худого» — и ни слова об этом. Будто мы каждый день истребителей сбиваем.
Я слышу рассудительный разговор Кирьянова и невольно завидую ему; нашел же человек о чем поговорить с девушкой. И как у него все легко и просто получается. Будто век с ней знаком. А вот я так не умею.
Еще раз напомнив о парашютах, Галя ушла. Маленькая, в белой от частой стирки гимнастерке, в больших сапогах. Совсем еще девочка. Ей бы в читальном зале над книжкой сидеть, а она — на фронте. Нелегко, поди, ей тут, а у меня и хорошего слова для нее не нашлось. И в самом деле, разве я не «бука»? С первого взгляда точно охарактеризовала меня. Недовольный собой, снова забираюсь в свой самолет.
Глава пятая
Неудача
День начался с того, что меня вызвали к командиру полка.
— Вот что, Гареев, — сразу же приступил он к делу. — Ставлю задачу — учись фотографировать результаты бомбежки и штурмовки. Мы тут подумали, ты подойдешь. Хорошо летаешь, спокоен.
Окинув меня быстрым критическим взглядом, он подчеркнул последнее слово, повторив его дважды, и продолжал:
— Устанавливай на самолете фотоаппарат и учись. Задача ясна?
— Так точно, ясна!
— Даю в твое распоряжение техника Легонькова. Он в этом вопросе специалист. Постарайтесь управиться побыстрее.
Техник Легоньков действительно был мастер на все руки. Получив задание, он что-то недолго прикидывал в уме, потом решительно полез в самолет и принялся там стучать.
— Ты что там гремишь? — спросил я..
— Дыру пробиваю!
— Дыру мне фашист и без твоей помощи пробьет. Ты лучше постарайся залатать старые.
— Старые залатаем, это верно. А эту дыру все-таки пробьем. Иначе не установишь фотоаппарат.
— Ну, ладно, давай. Только не угробь машину, — вон как гремишь!
Закрепив аппарат, Легоньков провел провода, укрепил на ручке управления кнопку и, довольный своим изобретением, доложил:
— Принимайте работу. Сделал на совесть. Просто и надежно, — улыбнулся техник. — Можете испытать.
— А вот сейчас и испытаю.
Я тут же запустил мотор и поднялся в воздух. Снял свой аэродром и снимки отнес командиру полка. Он остался доволен.
— С какой высоты снимали?
— С восьмисот.
— Так делай и дальше!
Фотографирование обернулось для меня большими бедами. Но я в то время об этом не мог знать.
Через несколько дней капитан Буданов повел группу штурмовиков на подавление артиллерийских батарей противника. Мне командир полка поставил дополнительную задачу — фотографирование.
— Да, только чтобы снимки были отличными. Понял?
— Понял!
— А когда начнешь фотографировать? Я молчал. Это дело мне было в новинку.
— Отбомбишься вместе со всеми, — разъяснил командир полка. — Группа уйдет, тогда и действуй. Ясно?
— Так точно, ясно.
— Ну, коли ясно, тогда выполняй задание…
На небе — ни облачка. Ярко светит летнее солнце. Товарищи, весело переговариваясь, идут к самолетам, а мне почему-то невесело.
Сказать «действуй» — просто, а вот попробуй выполни задание! Я представил, как после штурмовки группа улетит на свой аэродром, а я останусь один. На меня обрушится море огня. Могут появиться и истребители. А ты, несмотря ни на что, не меняя курса, на одной и той же высоте, на одной и той же скорости фотографируй. Мишень — лучше не придумаешь!
А задачу выполнять нужно. Я настраиваю себя на полет.
Ревут моторы. Машины одна за другой взмывают в воздух. С соседнего аэродрома поднимаются прикрывающие нас истребители.
Летим к линии фронта.
Вижу: капитан Буданов качает крыльями. Это значит — приближаемся к району цели. Теперь ухо держи востро! Сейчас начнется!
И точно, буквально через несколько секунд штурмовик командира устремился к земле. За ним пошли в пике и другие самолеты. Один заход, второй, третий!..
Отштурмовав, группа уходит домой.
Я остаюсь.
Набираю нужную высоту и иду строго горизонтально, не меняя скорости и направления. И сразу, как того и ожидал, по мне открывают огонь крупнокалиберные зенитные орудия врага. «Букеты» разрывов «расцветают» то справа, то слева. Я их хорошо вижу. О них предупреждает меня и мой стрелок Кирьянов. В голосе его тревога, нетерпение, но разве сейчас время объяснять, что я лишен маневра и лечу точно привязанный к канату? Вернемся живыми на аэродром, там и расскажу.
А Кирьянов опять;
— Товарищ командир, разрывы слева! Разрывы слева!
Я продолжаю лететь в избранном мною направлении.
Зенитки противника бьют непрерывно. Но я лечу, и нервы мои не сдали!
Разрывы вокруг самолета клубятся все кучней и кучней. И Кирьянов, сам того не замечая, опять кричит:
— Разрывы слева!.. Разрывы справа!.. Разрывы сзади!.. Чудак Александр, ведь я прекрасно все вижу. Но что поделаешь — приказ есть приказ. Снимки должны быть отличными, их никто не сделает за нас.
Нервы напряжены до предела, но я по-прежнему не меняю курса. Еще немного — и можно выключить фотоаппарат. Тогда у меня руки станут менее занятыми — не собьют.
Еще немного, совсем немного! И вдруг слышу взволнованый голос Саши:
— Товарищ командир, подходят два истребителя. Вы меня поняли? Подходят два «худых»!
— Вижу, Сашок, вижу. Держись, дружище!
Я дотягиваю последние метры, выключаю фотоаппарат и, маневрируя, иду к линии фронта. Поздно! Кирьянов докладывает:
— Разворачиваются, заходят в хвост…
Голос стрелка спокоен и тверд: теперь и он, наконец, вступает в бой. А в бою Саша Кирьянов всегда такой.
Слышу грохот пулемета Кирьянова. Отгонит или не отгонит? А до аэродрома еще далеко!
Пули бьют по правому крылу. Кошу глаза вправо — плоскость пробита. Бросаю самолет из стороны в сторону, ухожу из-под прицельного огня.
— Заходят слева, заходят слева! — докладывает Кирьянов. Начинаю маневрировать, но очередь с «мессершмитта» все же достает меня. Теперь дыра и в левой плоскости. Самолет становится тяжелее, но идет еще хорошо. Только бы перетянуть через линию фронта! Бросаю самолет вниз: нужно прикрыть «живот». Если «мессершмитты» подберутся к самолету снизу, нам придется туго. Кирьянов внизу их не достанет, и они собьют нас в два счета. Пусть лучшеатакуют сверху.
Пулемет Кирьянова тарахтит на пределе. «Молодец, Саша, — думаю я. — Отобьет. Сейчас это сделать ему удобнее всего».
— Вот что, Гареев, — сразу же приступил он к делу. — Ставлю задачу — учись фотографировать результаты бомбежки и штурмовки. Мы тут подумали, ты подойдешь. Хорошо летаешь, спокоен.
Окинув меня быстрым критическим взглядом, он подчеркнул последнее слово, повторив его дважды, и продолжал:
— Устанавливай на самолете фотоаппарат и учись. Задача ясна?
— Так точно, ясна!
— Даю в твое распоряжение техника Легонькова. Он в этом вопросе специалист. Постарайтесь управиться побыстрее.
Техник Легоньков действительно был мастер на все руки. Получив задание, он что-то недолго прикидывал в уме, потом решительно полез в самолет и принялся там стучать.
— Ты что там гремишь? — спросил я..
— Дыру пробиваю!
— Дыру мне фашист и без твоей помощи пробьет. Ты лучше постарайся залатать старые.
— Старые залатаем, это верно. А эту дыру все-таки пробьем. Иначе не установишь фотоаппарат.
— Ну, ладно, давай. Только не угробь машину, — вон как гремишь!
Закрепив аппарат, Легоньков провел провода, укрепил на ручке управления кнопку и, довольный своим изобретением, доложил:
— Принимайте работу. Сделал на совесть. Просто и надежно, — улыбнулся техник. — Можете испытать.
— А вот сейчас и испытаю.
Я тут же запустил мотор и поднялся в воздух. Снял свой аэродром и снимки отнес командиру полка. Он остался доволен.
— С какой высоты снимали?
— С восьмисот.
— Так делай и дальше!
Фотографирование обернулось для меня большими бедами. Но я в то время об этом не мог знать.
Через несколько дней капитан Буданов повел группу штурмовиков на подавление артиллерийских батарей противника. Мне командир полка поставил дополнительную задачу — фотографирование.
— Да, только чтобы снимки были отличными. Понял?
— Понял!
— А когда начнешь фотографировать? Я молчал. Это дело мне было в новинку.
— Отбомбишься вместе со всеми, — разъяснил командир полка. — Группа уйдет, тогда и действуй. Ясно?
— Так точно, ясно.
— Ну, коли ясно, тогда выполняй задание…
На небе — ни облачка. Ярко светит летнее солнце. Товарищи, весело переговариваясь, идут к самолетам, а мне почему-то невесело.
Сказать «действуй» — просто, а вот попробуй выполни задание! Я представил, как после штурмовки группа улетит на свой аэродром, а я останусь один. На меня обрушится море огня. Могут появиться и истребители. А ты, несмотря ни на что, не меняя курса, на одной и той же высоте, на одной и той же скорости фотографируй. Мишень — лучше не придумаешь!
А задачу выполнять нужно. Я настраиваю себя на полет.
Ревут моторы. Машины одна за другой взмывают в воздух. С соседнего аэродрома поднимаются прикрывающие нас истребители.
Летим к линии фронта.
Вижу: капитан Буданов качает крыльями. Это значит — приближаемся к району цели. Теперь ухо держи востро! Сейчас начнется!
И точно, буквально через несколько секунд штурмовик командира устремился к земле. За ним пошли в пике и другие самолеты. Один заход, второй, третий!..
Отштурмовав, группа уходит домой.
Я остаюсь.
Набираю нужную высоту и иду строго горизонтально, не меняя скорости и направления. И сразу, как того и ожидал, по мне открывают огонь крупнокалиберные зенитные орудия врага. «Букеты» разрывов «расцветают» то справа, то слева. Я их хорошо вижу. О них предупреждает меня и мой стрелок Кирьянов. В голосе его тревога, нетерпение, но разве сейчас время объяснять, что я лишен маневра и лечу точно привязанный к канату? Вернемся живыми на аэродром, там и расскажу.
А Кирьянов опять;
— Товарищ командир, разрывы слева! Разрывы слева!
Я продолжаю лететь в избранном мною направлении.
Зенитки противника бьют непрерывно. Но я лечу, и нервы мои не сдали!
Разрывы вокруг самолета клубятся все кучней и кучней. И Кирьянов, сам того не замечая, опять кричит:
— Разрывы слева!.. Разрывы справа!.. Разрывы сзади!.. Чудак Александр, ведь я прекрасно все вижу. Но что поделаешь — приказ есть приказ. Снимки должны быть отличными, их никто не сделает за нас.
Нервы напряжены до предела, но я по-прежнему не меняю курса. Еще немного — и можно выключить фотоаппарат. Тогда у меня руки станут менее занятыми — не собьют.
Еще немного, совсем немного! И вдруг слышу взволнованый голос Саши:
— Товарищ командир, подходят два истребителя. Вы меня поняли? Подходят два «худых»!
— Вижу, Сашок, вижу. Держись, дружище!
Я дотягиваю последние метры, выключаю фотоаппарат и, маневрируя, иду к линии фронта. Поздно! Кирьянов докладывает:
— Разворачиваются, заходят в хвост…
Голос стрелка спокоен и тверд: теперь и он, наконец, вступает в бой. А в бою Саша Кирьянов всегда такой.
Слышу грохот пулемета Кирьянова. Отгонит или не отгонит? А до аэродрома еще далеко!
Пули бьют по правому крылу. Кошу глаза вправо — плоскость пробита. Бросаю самолет из стороны в сторону, ухожу из-под прицельного огня.
— Заходят слева, заходят слева! — докладывает Кирьянов. Начинаю маневрировать, но очередь с «мессершмитта» все же достает меня. Теперь дыра и в левой плоскости. Самолет становится тяжелее, но идет еще хорошо. Только бы перетянуть через линию фронта! Бросаю самолет вниз: нужно прикрыть «живот». Если «мессершмитты» подберутся к самолету снизу, нам придется туго. Кирьянов внизу их не достанет, и они собьют нас в два счета. Пусть лучшеатакуют сверху.
Пулемет Кирьянова тарахтит на пределе. «Молодец, Саша, — думаю я. — Отобьет. Сейчас это сделать ему удобнее всего».