Страница:
Положил наповал, каждого точно в сердце, доказав преимущество снайперской винтовки Драгунова перед охотничьим оружием в условиях дикой природы. Мы с «калашами» тоже пасовали. Пухлый, восстановив картину происшедшего, приказал нам оставаться на месте.
– Немец бродит где-то поблизости, – объявил он, забрав у Глинника ганс-винт, – я попробую его выследить. Вы сидите тихо. Не вздумайте стрелять на звук, можете меня зацепить. Тогда вернусь – буду всех трахен зи попен! Вообще замрите. Не маячьте. Не пердите и не курите, а то на запах такие неприятности поналетят, что ваши обугленные трупики будут жевать ежики в кустах. Все поняли?
Мы угрюмо выразили согласие. Оставаться в Синяве навечно никто не хотел. Тем более с очком, порванным на британский флаг. Уже смеркалось. Жуткий день продолжал свое кровопролитное течение.
Пухлый исчез между деревьями, словно растаял. Мы посидели немного, тише мыши, но потом человеческая натура взяла свое. Крейзи закурил в кулак, выпуская дым к земле. У Димы запищала «Моторола», и он ответил, чтобы перезвонили попозже. Глинник взял вовановский АКМ и вызвался побродить вокруг стоянки. Я не возражал. Охранение – штука нужная. Не хватало еще, чтобы снайпер подкрался незамеченным на расстояние прямой видимости. Мы хоть и засели весьма укромно (местность изобиловала кустарником), однако от русской инкарнации Дерсу Узала можно было ждать чего угодно.
Бесспорно, в замысле Пухлого – отсидеться до темноты, а ночью покинуть лес – имелось рациональное зерно: по ночнику немцы воевать не станут. В принципе, до Мурманского шоссе дойти можно часа за три, если рысить налегке, бросив рюкзаки и оружие. Автоматы все равно придется ныкать. Не ловить же с ними машину на трассе? Вариант, в целом, был приемлемый, только не для меня. Стопорнуть тачку и уехать в город я не мог. Оставленная на даче Пухлого «Нива», а главное, Доспехи Чистоты вынуждали вырываться из окружения и остальных тащить за собой – один в поле не воин.
Ба-бах! – раскатилось по лесу. Без боев Синяву пройти не удалось. Мы завозились, стараясь определить, где стреляют. Ба-бах! Лупцевали из ганс-винта. Так громко могла шмалять только винтовка с запирающимся затвором.
Значит, Пухлый выпас наемника и уничтожил его!
С автоматами наперевес мы рванули в сторону выстрелов.
– Чо, Вован?! – едва завидев его, закричал Крейзи.
– «Чо, чо»-болт в очо! – прокомментировал Чачелов и так посмотрел на Сашку, будто хотел дать ему в бороду, но с трудом удержался. – Вы куда выперлись, представители гуманоидной расы?
– А что? – растерялся Крейзи. – Мы думали, ты подбил древолаза.
– Сначала научись думать, – зло сплюнул Пухлый. – Я вам что сказал делать? Сидеть на жопе ровно!
– Мы и сидели, – обиделся Крейзи.
– О-о, какая попсня! – надрывно воскликнул Пухлый. Свойственная ему флегматичность исчезла. Впервые я видел Вована таким взбешенным и сильно растерялся. Опешили и остальные трофейщики. – Сидели они! А где тогда Глинник?
Глинника среди нас и вправду не оказалось.
– Где он? – почуяв непоправимое, спросил я.
– Похряли, – угрюмо бросил Пухлый и повел нас к Глиннику.
Похожий в полевой форме на немецкого часового, наш соратник раскорячился под кустом неподалеку от стоянки. Фельдграу была залита кровью. Древолаз зарезал его как браконьера: полоснул ножом по горлу и рассек вместе с артериями голосовые связки, чтобы страж предсмертным воплем не поднял тревогу. Разрез был очень длинный и глубокий – от уха до уха. Чувствовалась умелая рука. Чтобы научиться так пластать, надо было пройти большую практику.
Кто-то с огромным опытом смертоубийств за спиною неприметно ходил рядом с нами, постепенно сужая круги.
– Иду по следу, – стал рассказывать Пухлый, поглядывая главным образом в мою сторону, – вижу, он с телом возится. Такой весь в масксети, в лохмах, ветках, бесформенный, как большая кочка, даже винтовка зелеными тряпками обмотана. Вот ты какой, думаю, деточка! Выстрелил в него – он пропал. Отшагнул и исчез, я не заметил, куда он спрятался, – далеко было, да и темно уже. Жахнул повторно туда, где он мог находиться. Промазал, ебучий случай.
– Как теперь поступим? – поинтересовался Дима.
– Будем уматывать, и так потери несем, – сказал Пухлый. – Преследовать засадного немца слишком опасно, он сейчас вдесятеро бдительнее стал. Поэтому сваливаем. Враг отступил, время у нас есть. Скоро стемнеет – никаких следов не отыщешь.
Мы помчались собираться и оправляться, переобуться, кому надо, и прочее, что необходимо перед маршем. Идти придется далеко, без остановки и быстро.
Достав из рюкзака АПС, я отошел облегчиться по-большому. Терпеть не могу справлять нужду прилюдно. Я все-таки джентльмен и даже в обстановке повышенного риска стараюсь соблюдать приличие.
Чтобы не испачкать штаны, я забрался на величественный пень с трухлявой сердцевиной и нагадил ему в душу. Автомат стоял прислоненный рядом. В руке я держал пучок широкой травы.
Звенели комары. Сгущались сумерки. Приглушенно журчал впереди ручей. Даже безгласный организационный шум нашей кодлы казался не столь уж громким.
Пользуясь случаем, я рассмотрел рассаженные утром колени. Царапины покрылись грязной коркой, словно я лазил на четырех костях, как минимум, неделю. Вообще-то мои внутренние часы примерно столько же и отстучали: наполненный вереницей запредельной остроты приключений день стоил обычных семи суток моей и без того богатой впечатлениями жизни.
Сделав дело, я встал, застегнулся и взял автомат. Уходить почему-то не хотелось. Я вдруг понял, что остался наедине с Лесом. А Лес был чем-то большим, нежели скопище деревьев, выросших на костях мертвецов. Он звал меня, и я шагнул вперед.
Я полностью отдавал себе отчет в том, что делаю. Знал, что в лагере меня покамест не хватились, а если хватятся – тотчас поверну назад. Однако время в запасе имелось.
Влекло меня к ручью. Едва он показался из-за деревьев, как я остановился. Сделал еще шажок и замер не дыша. Весьма кстати.
Из зеленой копны, которую я поначалу принял за растительный сгусток, выбрался человек. Он был высок и налысо брит. Лицо его показалось мне смутно знакомым. Человек снял заляпанную кровью милитари, положил ружье, напоминающее толстую замшелую ветку, и принялся отмываться в ручье. Правую половину спины и плечо покрывала сложная вязь татуированного кельтского узора. Я ни у кого из знакомых не мог припомнить такой.
Не рискуя далее испытывать судьбу, я опустил глаза. Люди чувствуют, когда на них смотрят, а заметь меня этот человек – одним трофейщиком станет меньше.
Вот я и стоял, ждал, когда он завершит омовение. Внутри у меня царило странное оцепенение и покой. В подобный коматоз, наверное, впадает птичка, когда мимо проползает змея. Древняя защитная реакция.
Человек так и не допер, что за ним подглядывают. Стемнело, да и мой КЗС обладал неплохими камуфлирующими свойствами. Но главное, я сохранял неподвижность.
Пока купальщик облачался в маскировочный прикид, я отвалил задом наперед, потерял его из поля зрения и, сделав вывод, что он тоже не видит меня, поспешно ретировался.
Древолаз засадный действительно оказался нашим старым другом. В особенности другом Пухлого. Мои догадки подтвердились.
– Ты видел Вову Богунова, – уверенно заключил Пухлый, выслушав описание остроконечного кельтского орнамента. – Татуировку он наколол после армии, тебе простительно не знать.
– Что же ты его не шлепнул? – укоризненно спросил Боря. – У тебя же «стечкин» был.
– Я о нем даже не вспомнил, – честно признался я.
Навьюченные трофейщики обступили меня, опасливо поглядывая в сторону ручья.
– Может быть, и правильно, что ты не стал за пистолет хвататься, – задумчиво произнес Пухлый. – Нас и так мало осталось.
– Ну, Рыжий, какая сволочь! – возмутился Дима. – Зачем же он своих друзей долбит?!
Трофейщики пребывали в непонятках. Я помалкивал насчет Доспехов Чистоты и охотящихся за ними «светлых братьев». Ребятушки способны ради своего спасения привязать меня к дереву, оставив на съедение диким зверям и цивилизованным арийцам. Либо договориться с «братьями» о капитуляции с последующей выдачей нужного им человека. Такой обмен был бы вполне в их духе.
– Между прочим, друзей он как раз щадит, – заметил Чачелов.
Действительно, Вова Рыжий меня, Пухлого, Крейзи и Диму не тронул, хотя мог пристрелить еще утром, за компанию с Акимом. Валил он только тех, кого не знал, за исключением лесника, к которому испытывал вполне заслуженную ненависть.
– Зачем он этим занимается? – продолжал гадать мент. – Устроить такую бойню – это каким же отморозком надо быть?!
– После армии Вова сильно изменился, – пробормотал Пухлый, словно оправдывая дружка. – За бутерброд способен Родину продать. И вообще он аморальный типус.
Я же все никак не мог взять в толк, каким образом на меня вышли. Да еще отыскали в проводники моего товарища. Интересно, сколько Рыжему заплатили, чтобы он вписался в такую затею? Наверное, много – такая работа стоит дороже бутерброда.
– Пошли посмотрим, – сказал мне Пухлый. Он проверил наличие патрона в казеннике ганс-винта.
– А вы, исчезающее племя, – обратился он к остаткам отряда, – сидите очень тихо. Помните, что Глинника ежики уже вовсю точат.
У ручья мы нашли мину. К воде между кустов открывался удобный проход, и там стоял натяжник. Иди я без Пухлого – обязательно бы подорвался. Чачелов же словно знал, где будет шнур. Похоже, древолазом действительно был Вова Богунов. Старые друзья мыслили одинаково.
Чачелов снял мину и убрал ее в рюкзак. Я такие изучал на военной кафедре: противопехотная осколочная мина заградительная ПОМЗ-2М. В рубчатый корпус вставляется 50-граммовая толовая шашка и взрыватель без замедлителя. Стоит выдернуть чеку – и мгновенно становишься фаршем.
– Хуевая хуйня, – поделился Вован результатами наблюдения. – Он заметил твои следы. Вот, – показал он, – Рыжий подходил к тому месту, где ты стоял и смотрел. Теперь он знает, что ты его видел.
– Чем это плохо? – осведомился я.
– Он будет стараться ликвидировать тебя как единственного свидетеля. Тебе не помешало бы переобуться. Это поможет, если только он уже не установил, кому конкретно принадлежат следы. А вообще-то нам нужно уходить как можно быстрее. Одним натяжником Рыжий не ограничится.
– Это точно, – согласился я.
Следопуты ждали нас в полнейшем безмолвии.
– Уносимся как бешеные сайгаки, – не стал вдаваться в подробности Пухлый.
Тон его был настолько серьезен, что желающих получить разъяснения не нашлось. Пухлый торопился, понимая, что теперь мы лишены даже того жалкого иммунитета, который был у нас, как у друзей древолаза, пока он не понял, что идентифицирован. Устроенное им мочилово – штука слишком зверская, чтобы выпускать из леса очевидцев, пусть они даже и товарищи по детским играм. Теперь Рыжий перехлопает нас поодиночке. «Вот и вся любовь».
Корявая твердь под каблуками известила, что мы выбрались на дорогу. Вокруг было не видно ни зги. Нам оставалось усердно пешедралить, осязая ногами путь, чтобы не сбиться.
На заднице у Димы снова запиликала «Моторола». В прозрачном оконце футляра загорелась надпись «Call».
– Выруби телефон, – бросил на ходу Пухлый. – Сколько раз тебе можно повторять, дурья башка? Кузьмин недоделанный!
Пухлый шел впереди, за ним Боря, далее: Дима, я и Крейзи – замыкающим.
– Понял, не бухти. – Мент дал отбой вызову. Просто нажал кнопку сброса, не обесточивая аппарат, о чем свидетельствовал зеленый огонек индикатора настройки.
Через несколько минут мобила засигналила вновь. Очевидно, кому-то срочно нужно было до мента дозвониться.
– Выключи его совсем, – сказал я.
Дима вздохнул, примирившись с необходимостью остаться без связи, но тут красные буквы «Cal» с треском погасли, и я почувствовал, как что-то обожгло предплечье, а затем пластиковые осколки больно резанули по руке.
Бах! – грянул эсвэдэшный выстрел. Дима упал. Я по инерции наскочил на него, споткнулся и выронил автомат. На своих двоих, впрочем, удержался. Трофейщики дружно ломанулись кто куда. Мимо меня пронесся Крейзи, обдав вонью давно не мытого тела. Закричал раненный в попец Дима. Мощная винтовочная пуля, должно быть, разнесла ему тазовую кость. Теперь он мог только ползти, что сводило шансы выбраться из Синявы к нулю. Однако спасать жертву собственной безалаберности никто не спешил.
Все заботились о своей шкуре, чтобы в ней не наделали дырок диаметром 7,62 миллиметра. Я также не составлял исключения и понесся напрямки. Ветки хлестали по лицу, за пазухой болтался «стечкин». Прикрывая глаза, чтобы не выстегнуло ненароком, я позорно бежал с поля боя. «Стало быть, накрылась наша партизанщина».
Большие трофейщицкие маневры завершились полным разгромом.
К рассвету вох-денгарах угомонились. Я даже ухитрился вздремнуть. Потом стало всходить солнце, я выбрался из берлоги и принялся определяться на местности.
В поисках ориентиров побрел по дуге и вышел к речке. Выяснилось, что я нахожусь вблизи поляны, где был убит Аким. Драпал я воистину без оглядки. Отсюда до трассы было часа два быстрого хода, место оказалось не самое плохое. Возблагодарив многострадальные ноги, вынесшие меня сюда, я двинулся вдоль реки. Обошел натяжник, приметный из-за осевшей на нем росы. Хотел обогнуть злосчастную поляну, как вдруг разобрало любопытство: в каком виде там пребывает Аким? Интерес был дурной, но я ничего не мог с собой поделать.
Акимов лежал в той же самой позе, в какой мы его с Пухлым оставили. Снайпер-альбинос отсутствовал, вероятно, забрали немцы. Трофейщик же со своим шпалером был никому не нужен.
Я подобрал винтовку. «Стечкин» всю ночь грелся у меня за пазухой, но в условиях пересеченной местности пистолет был малоэффективен. «В лесу тот сильнее, у кого ствол длиннее». Шпалер я намеревался держать наготове – вдруг нарвусь на немцев. Притырить его можно было и у Мурманского шоссе.
Тяжелая скользкая винтовка Маузера с тронутым свежей ржавчиной граненым казенником выглядела совершенно допотопным «ружжом». Я вспомнил изящную СВДУ и пожалел, что бросил ее, убегая с поляны. Даже АКМ был образчиком совершенства по сравнению с древним шпалером.
Я открыл затвор. На траву выскочил превосходной сохранности гансовский патрон. Я подобрал его и вщелкнул обратно в магазин. Дослал вперед и вниз прямой кованый рычаг. Посмотрел на Акима и оторопел.
Сначала мне показалось, что его тело разделилось, подобно бактерии, отпочковавшей дочернюю клетку. Когда первая волна изумления откатилась, я осознал, что нахожусь на поляне не один – у головы трупа сидел гмох. Как падалыцик. Словно что-то стерег или выжидал, маленький мохнатый предвестник несчастья. От него расходилась зловещая тишина. На миг замолчали птицы.
Гмох поднял голову и посмотрел на меня. Из густой шерсти торчало свиное рыло. Это был проводник в потусторонний мир Синявы. Там Акима ждали безмолвные гансы в нетленных шинелях.
И тогда я выстрелил в этого гада. Пялиться на него не было мочи. Теперь и я вошел в число тех, кто увидел гмоха. Я судорожно передернул затвор, уперевшись прикладом в живот. А когда снова поднял глаза, то увидел, что гмох исчез.
Была ли это галлюцинация или в лесу действительно обитали инфернальные выродки – осталось неизвестным. Да я и узнавать не хотел. Как в атаку, я сломился в кусты, и проклятое место осталось у меня за спиною.
Часть 4
14
– Немец бродит где-то поблизости, – объявил он, забрав у Глинника ганс-винт, – я попробую его выследить. Вы сидите тихо. Не вздумайте стрелять на звук, можете меня зацепить. Тогда вернусь – буду всех трахен зи попен! Вообще замрите. Не маячьте. Не пердите и не курите, а то на запах такие неприятности поналетят, что ваши обугленные трупики будут жевать ежики в кустах. Все поняли?
Мы угрюмо выразили согласие. Оставаться в Синяве навечно никто не хотел. Тем более с очком, порванным на британский флаг. Уже смеркалось. Жуткий день продолжал свое кровопролитное течение.
Пухлый исчез между деревьями, словно растаял. Мы посидели немного, тише мыши, но потом человеческая натура взяла свое. Крейзи закурил в кулак, выпуская дым к земле. У Димы запищала «Моторола», и он ответил, чтобы перезвонили попозже. Глинник взял вовановский АКМ и вызвался побродить вокруг стоянки. Я не возражал. Охранение – штука нужная. Не хватало еще, чтобы снайпер подкрался незамеченным на расстояние прямой видимости. Мы хоть и засели весьма укромно (местность изобиловала кустарником), однако от русской инкарнации Дерсу Узала можно было ждать чего угодно.
Бесспорно, в замысле Пухлого – отсидеться до темноты, а ночью покинуть лес – имелось рациональное зерно: по ночнику немцы воевать не станут. В принципе, до Мурманского шоссе дойти можно часа за три, если рысить налегке, бросив рюкзаки и оружие. Автоматы все равно придется ныкать. Не ловить же с ними машину на трассе? Вариант, в целом, был приемлемый, только не для меня. Стопорнуть тачку и уехать в город я не мог. Оставленная на даче Пухлого «Нива», а главное, Доспехи Чистоты вынуждали вырываться из окружения и остальных тащить за собой – один в поле не воин.
Ба-бах! – раскатилось по лесу. Без боев Синяву пройти не удалось. Мы завозились, стараясь определить, где стреляют. Ба-бах! Лупцевали из ганс-винта. Так громко могла шмалять только винтовка с запирающимся затвором.
Значит, Пухлый выпас наемника и уничтожил его!
С автоматами наперевес мы рванули в сторону выстрелов.
– Чо, Вован?! – едва завидев его, закричал Крейзи.
– «Чо, чо»-болт в очо! – прокомментировал Чачелов и так посмотрел на Сашку, будто хотел дать ему в бороду, но с трудом удержался. – Вы куда выперлись, представители гуманоидной расы?
– А что? – растерялся Крейзи. – Мы думали, ты подбил древолаза.
– Сначала научись думать, – зло сплюнул Пухлый. – Я вам что сказал делать? Сидеть на жопе ровно!
– Мы и сидели, – обиделся Крейзи.
– О-о, какая попсня! – надрывно воскликнул Пухлый. Свойственная ему флегматичность исчезла. Впервые я видел Вована таким взбешенным и сильно растерялся. Опешили и остальные трофейщики. – Сидели они! А где тогда Глинник?
Глинника среди нас и вправду не оказалось.
– Где он? – почуяв непоправимое, спросил я.
– Похряли, – угрюмо бросил Пухлый и повел нас к Глиннику.
Похожий в полевой форме на немецкого часового, наш соратник раскорячился под кустом неподалеку от стоянки. Фельдграу была залита кровью. Древолаз зарезал его как браконьера: полоснул ножом по горлу и рассек вместе с артериями голосовые связки, чтобы страж предсмертным воплем не поднял тревогу. Разрез был очень длинный и глубокий – от уха до уха. Чувствовалась умелая рука. Чтобы научиться так пластать, надо было пройти большую практику.
Кто-то с огромным опытом смертоубийств за спиною неприметно ходил рядом с нами, постепенно сужая круги.
– Иду по следу, – стал рассказывать Пухлый, поглядывая главным образом в мою сторону, – вижу, он с телом возится. Такой весь в масксети, в лохмах, ветках, бесформенный, как большая кочка, даже винтовка зелеными тряпками обмотана. Вот ты какой, думаю, деточка! Выстрелил в него – он пропал. Отшагнул и исчез, я не заметил, куда он спрятался, – далеко было, да и темно уже. Жахнул повторно туда, где он мог находиться. Промазал, ебучий случай.
– Как теперь поступим? – поинтересовался Дима.
– Будем уматывать, и так потери несем, – сказал Пухлый. – Преследовать засадного немца слишком опасно, он сейчас вдесятеро бдительнее стал. Поэтому сваливаем. Враг отступил, время у нас есть. Скоро стемнеет – никаких следов не отыщешь.
Мы помчались собираться и оправляться, переобуться, кому надо, и прочее, что необходимо перед маршем. Идти придется далеко, без остановки и быстро.
Достав из рюкзака АПС, я отошел облегчиться по-большому. Терпеть не могу справлять нужду прилюдно. Я все-таки джентльмен и даже в обстановке повышенного риска стараюсь соблюдать приличие.
Чтобы не испачкать штаны, я забрался на величественный пень с трухлявой сердцевиной и нагадил ему в душу. Автомат стоял прислоненный рядом. В руке я держал пучок широкой травы.
Звенели комары. Сгущались сумерки. Приглушенно журчал впереди ручей. Даже безгласный организационный шум нашей кодлы казался не столь уж громким.
Пользуясь случаем, я рассмотрел рассаженные утром колени. Царапины покрылись грязной коркой, словно я лазил на четырех костях, как минимум, неделю. Вообще-то мои внутренние часы примерно столько же и отстучали: наполненный вереницей запредельной остроты приключений день стоил обычных семи суток моей и без того богатой впечатлениями жизни.
Сделав дело, я встал, застегнулся и взял автомат. Уходить почему-то не хотелось. Я вдруг понял, что остался наедине с Лесом. А Лес был чем-то большим, нежели скопище деревьев, выросших на костях мертвецов. Он звал меня, и я шагнул вперед.
Я полностью отдавал себе отчет в том, что делаю. Знал, что в лагере меня покамест не хватились, а если хватятся – тотчас поверну назад. Однако время в запасе имелось.
Влекло меня к ручью. Едва он показался из-за деревьев, как я остановился. Сделал еще шажок и замер не дыша. Весьма кстати.
Из зеленой копны, которую я поначалу принял за растительный сгусток, выбрался человек. Он был высок и налысо брит. Лицо его показалось мне смутно знакомым. Человек снял заляпанную кровью милитари, положил ружье, напоминающее толстую замшелую ветку, и принялся отмываться в ручье. Правую половину спины и плечо покрывала сложная вязь татуированного кельтского узора. Я ни у кого из знакомых не мог припомнить такой.
Не рискуя далее испытывать судьбу, я опустил глаза. Люди чувствуют, когда на них смотрят, а заметь меня этот человек – одним трофейщиком станет меньше.
Вот я и стоял, ждал, когда он завершит омовение. Внутри у меня царило странное оцепенение и покой. В подобный коматоз, наверное, впадает птичка, когда мимо проползает змея. Древняя защитная реакция.
Человек так и не допер, что за ним подглядывают. Стемнело, да и мой КЗС обладал неплохими камуфлирующими свойствами. Но главное, я сохранял неподвижность.
Пока купальщик облачался в маскировочный прикид, я отвалил задом наперед, потерял его из поля зрения и, сделав вывод, что он тоже не видит меня, поспешно ретировался.
Древолаз засадный действительно оказался нашим старым другом. В особенности другом Пухлого. Мои догадки подтвердились.
– Ты видел Вову Богунова, – уверенно заключил Пухлый, выслушав описание остроконечного кельтского орнамента. – Татуировку он наколол после армии, тебе простительно не знать.
– Что же ты его не шлепнул? – укоризненно спросил Боря. – У тебя же «стечкин» был.
– Я о нем даже не вспомнил, – честно признался я.
Навьюченные трофейщики обступили меня, опасливо поглядывая в сторону ручья.
– Может быть, и правильно, что ты не стал за пистолет хвататься, – задумчиво произнес Пухлый. – Нас и так мало осталось.
– Ну, Рыжий, какая сволочь! – возмутился Дима. – Зачем же он своих друзей долбит?!
Трофейщики пребывали в непонятках. Я помалкивал насчет Доспехов Чистоты и охотящихся за ними «светлых братьев». Ребятушки способны ради своего спасения привязать меня к дереву, оставив на съедение диким зверям и цивилизованным арийцам. Либо договориться с «братьями» о капитуляции с последующей выдачей нужного им человека. Такой обмен был бы вполне в их духе.
– Между прочим, друзей он как раз щадит, – заметил Чачелов.
Действительно, Вова Рыжий меня, Пухлого, Крейзи и Диму не тронул, хотя мог пристрелить еще утром, за компанию с Акимом. Валил он только тех, кого не знал, за исключением лесника, к которому испытывал вполне заслуженную ненависть.
– Зачем он этим занимается? – продолжал гадать мент. – Устроить такую бойню – это каким же отморозком надо быть?!
– После армии Вова сильно изменился, – пробормотал Пухлый, словно оправдывая дружка. – За бутерброд способен Родину продать. И вообще он аморальный типус.
Я же все никак не мог взять в толк, каким образом на меня вышли. Да еще отыскали в проводники моего товарища. Интересно, сколько Рыжему заплатили, чтобы он вписался в такую затею? Наверное, много – такая работа стоит дороже бутерброда.
– Пошли посмотрим, – сказал мне Пухлый. Он проверил наличие патрона в казеннике ганс-винта.
– А вы, исчезающее племя, – обратился он к остаткам отряда, – сидите очень тихо. Помните, что Глинника ежики уже вовсю точат.
У ручья мы нашли мину. К воде между кустов открывался удобный проход, и там стоял натяжник. Иди я без Пухлого – обязательно бы подорвался. Чачелов же словно знал, где будет шнур. Похоже, древолазом действительно был Вова Богунов. Старые друзья мыслили одинаково.
Чачелов снял мину и убрал ее в рюкзак. Я такие изучал на военной кафедре: противопехотная осколочная мина заградительная ПОМЗ-2М. В рубчатый корпус вставляется 50-граммовая толовая шашка и взрыватель без замедлителя. Стоит выдернуть чеку – и мгновенно становишься фаршем.
– Хуевая хуйня, – поделился Вован результатами наблюдения. – Он заметил твои следы. Вот, – показал он, – Рыжий подходил к тому месту, где ты стоял и смотрел. Теперь он знает, что ты его видел.
– Чем это плохо? – осведомился я.
– Он будет стараться ликвидировать тебя как единственного свидетеля. Тебе не помешало бы переобуться. Это поможет, если только он уже не установил, кому конкретно принадлежат следы. А вообще-то нам нужно уходить как можно быстрее. Одним натяжником Рыжий не ограничится.
– Это точно, – согласился я.
Следопуты ждали нас в полнейшем безмолвии.
– Уносимся как бешеные сайгаки, – не стал вдаваться в подробности Пухлый.
Тон его был настолько серьезен, что желающих получить разъяснения не нашлось. Пухлый торопился, понимая, что теперь мы лишены даже того жалкого иммунитета, который был у нас, как у друзей древолаза, пока он не понял, что идентифицирован. Устроенное им мочилово – штука слишком зверская, чтобы выпускать из леса очевидцев, пусть они даже и товарищи по детским играм. Теперь Рыжий перехлопает нас поодиночке. «Вот и вся любовь».
Корявая твердь под каблуками известила, что мы выбрались на дорогу. Вокруг было не видно ни зги. Нам оставалось усердно пешедралить, осязая ногами путь, чтобы не сбиться.
На заднице у Димы снова запиликала «Моторола». В прозрачном оконце футляра загорелась надпись «Call».
– Выруби телефон, – бросил на ходу Пухлый. – Сколько раз тебе можно повторять, дурья башка? Кузьмин недоделанный!
Пухлый шел впереди, за ним Боря, далее: Дима, я и Крейзи – замыкающим.
– Понял, не бухти. – Мент дал отбой вызову. Просто нажал кнопку сброса, не обесточивая аппарат, о чем свидетельствовал зеленый огонек индикатора настройки.
Через несколько минут мобила засигналила вновь. Очевидно, кому-то срочно нужно было до мента дозвониться.
– Выключи его совсем, – сказал я.
Дима вздохнул, примирившись с необходимостью остаться без связи, но тут красные буквы «Cal» с треском погасли, и я почувствовал, как что-то обожгло предплечье, а затем пластиковые осколки больно резанули по руке.
Бах! – грянул эсвэдэшный выстрел. Дима упал. Я по инерции наскочил на него, споткнулся и выронил автомат. На своих двоих, впрочем, удержался. Трофейщики дружно ломанулись кто куда. Мимо меня пронесся Крейзи, обдав вонью давно не мытого тела. Закричал раненный в попец Дима. Мощная винтовочная пуля, должно быть, разнесла ему тазовую кость. Теперь он мог только ползти, что сводило шансы выбраться из Синявы к нулю. Однако спасать жертву собственной безалаберности никто не спешил.
Все заботились о своей шкуре, чтобы в ней не наделали дырок диаметром 7,62 миллиметра. Я также не составлял исключения и понесся напрямки. Ветки хлестали по лицу, за пазухой болтался «стечкин». Прикрывая глаза, чтобы не выстегнуло ненароком, я позорно бежал с поля боя. «Стало быть, накрылась наша партизанщина».
Большие трофейщицкие маневры завершились полным разгромом.
* * *
Ночь я провел в яме под корнями вывороченной ветром сосны. Вокруг что-то ахало, пукало и стенало. Синявинский пандемониум пополнился свежими неприкаянными душами. Я сидел и трясся, дикие голоса нагоняли атавистическую жуть.К рассвету вох-денгарах угомонились. Я даже ухитрился вздремнуть. Потом стало всходить солнце, я выбрался из берлоги и принялся определяться на местности.
В поисках ориентиров побрел по дуге и вышел к речке. Выяснилось, что я нахожусь вблизи поляны, где был убит Аким. Драпал я воистину без оглядки. Отсюда до трассы было часа два быстрого хода, место оказалось не самое плохое. Возблагодарив многострадальные ноги, вынесшие меня сюда, я двинулся вдоль реки. Обошел натяжник, приметный из-за осевшей на нем росы. Хотел обогнуть злосчастную поляну, как вдруг разобрало любопытство: в каком виде там пребывает Аким? Интерес был дурной, но я ничего не мог с собой поделать.
Акимов лежал в той же самой позе, в какой мы его с Пухлым оставили. Снайпер-альбинос отсутствовал, вероятно, забрали немцы. Трофейщик же со своим шпалером был никому не нужен.
Я подобрал винтовку. «Стечкин» всю ночь грелся у меня за пазухой, но в условиях пересеченной местности пистолет был малоэффективен. «В лесу тот сильнее, у кого ствол длиннее». Шпалер я намеревался держать наготове – вдруг нарвусь на немцев. Притырить его можно было и у Мурманского шоссе.
Тяжелая скользкая винтовка Маузера с тронутым свежей ржавчиной граненым казенником выглядела совершенно допотопным «ружжом». Я вспомнил изящную СВДУ и пожалел, что бросил ее, убегая с поляны. Даже АКМ был образчиком совершенства по сравнению с древним шпалером.
Я открыл затвор. На траву выскочил превосходной сохранности гансовский патрон. Я подобрал его и вщелкнул обратно в магазин. Дослал вперед и вниз прямой кованый рычаг. Посмотрел на Акима и оторопел.
Сначала мне показалось, что его тело разделилось, подобно бактерии, отпочковавшей дочернюю клетку. Когда первая волна изумления откатилась, я осознал, что нахожусь на поляне не один – у головы трупа сидел гмох. Как падалыцик. Словно что-то стерег или выжидал, маленький мохнатый предвестник несчастья. От него расходилась зловещая тишина. На миг замолчали птицы.
Гмох поднял голову и посмотрел на меня. Из густой шерсти торчало свиное рыло. Это был проводник в потусторонний мир Синявы. Там Акима ждали безмолвные гансы в нетленных шинелях.
И тогда я выстрелил в этого гада. Пялиться на него не было мочи. Теперь и я вошел в число тех, кто увидел гмоха. Я судорожно передернул затвор, уперевшись прикладом в живот. А когда снова поднял глаза, то увидел, что гмох исчез.
Была ли это галлюцинация или в лесу действительно обитали инфернальные выродки – осталось неизвестным. Да я и узнавать не хотел. Как в атаку, я сломился в кусты, и проклятое место осталось у меня за спиною.
Часть 4
СЛАВЯНСКАЯ СЕЧА
14
Винтовку я утопил на картах. Кому-нибудь акимовский шпалер послужит хорошим трофеем – я бросил его в торфяник с патроном в стволе, чтобы не разочаровывать коллегу. Под водой «маузер» долго, очень долго будет оставаться пригодным для стрельбы. Туда же я отправил и охотничий тесак в ножнах из бобрового хвоста – в родную, так сказать, среду.
Для меня оружие открытого ношения становилось обузой – скинув изорванный КЗС, я выходил к даче Пухлого.
Только сейчас, при отступлении, у меня созрела мысль, что все не так уж плохо: жить можно и в городе, только не сильно светясь, например, не у мамы, а у Маринкиных родителей. Зря, что ли, налаживал отношения? Разумеется, одалживаться у тещи – вариант, с которым я предпочел бы повременить, но сейчас я был приперт к стенке и выбирать не приходилось.
Вопреки ожиданиям на даче я никого из трофейщиков не обнаружил, включая самого Пухлого. Неужели древолаз засадный перещелкал их всех? Зайдя в дом, я был неприятно поражен обилием незнакомых рюкзаков и баулов. В них лежала еда, одежда и туалетные принадлежности. Складывалось впечатление, будто к Чачелову прибыла лох-группа для экскурсии по местам боев. Теряясь в догадках, я поспешил к тайнику, где лежали Доспехи Чистоты. Тайник-то тайник – закуток за печкой, но, поди ж ты, сумка с латами оказалась в целости и сохранности. Только я извлек их из нычки, как шум снаружи привлек мое внимание.
«Неужели наши? Ну хоть кто-то выбрался!» – Я подскочил к окну и моментально отпрянул. Во двор, устало волоча ноги, входила «лох-группа» в пестром натовском камуфляже.
Все стало ясно. Немцы устроили здесь разгрузочный пункт, воспользовавшись тем, что хозяев нет и не будет. Цинично и практично. Идея вполне в духе Рыжего. Измотанная маневрами группа возвращалась из леса, а отдохнувшая со свежими силами отправилась вылавливать строптивого кладоискателя. А он (о ирония судьбы!) сам пришел к ним, только попал в пересменок, когда никого на базе не было.
Я лихорадочно соображал, что же предпринять. Мозгами шевелить требовалось очень быстро, так как времени на все про все оставалось секунд двадцать, – а потом немцы появятся в доме.
Но я знал, что делать. Следовало бежать: садами, огородами, как угодно, лишь бы прорваться сквозь заслон «светлых братьев». Уносить Доспехи в руке при этом неудобно, и я вывернул на пол сумку. Под тяжеленной аммуницией со скрипом прогнулись доски. Я выдернул из внутреннего кармана «стечкин», положил рядом и буквально занырнул в латы, нацепив их прямо поверх куртки. На все ушло секунд десять, немцы едва успели дойти до середины двора. Доспехи болтались на мне, и я наспех зафиксировал их нижними ремешками. Подобрал АПС и встал на ноги. По ступеням крыльца затопали арийские башмаки. Я выключил предохранитель и вдруг понял, что рад встрече со «светлыми братьями».
Дверь в жилую половину открывалась наружу. Едва ее потянули на себя, как я с разбегу врезал по ней ногой. Доспехи увеличили мой вес килограммов на двадцать, и удар получился приличным. В тамбуре заорали. Я дал короткую очередь в дверь и ломанулся к окну, выходящему на заднюю сторону двора. Распахнув рамы, я перелез через подоконник и спрыгнул на землю. Проверять, холостыми ли патронами заряжены автоматы «светлых братьев», отчаянно не хотелось, и я пустился наутек.
Пуганул я немцев здорово. Не сразу врубившись, что имеют дело с одиночным противником, они сосредоточились у крыльца и тем самым дали мне фору во времени.
Я затаился под кустами смородины в тенистом саду напротив участка Пухлого. Отсюда хорошо просматривался его двор. Немцы суетились, разворачиваясь в цепь, и двинулись в мою сторону, пристально всматриваясь в кусты и кроны деревьев.
«Хрена лысого вы меня достанете, ребята!» – подумал я. У меня появился веселый и злобный боевой настрой. Немцы озирались, не желая втягивать в разборки местное население. Милиция тут была им не нужна.
– Паситесь, козлята, – пробормотал я, прикинул, надежно ли прикроет меня картофельная ботва, и выскользнул из-под воняющих человеческим гумусом кустов.
Я быстро полз между грядок, надеясь, что смородина заслонит предательски шевелящуюся ботву. Расчет оправдался – немцы меня не заметили, далеко было. Я обошел соседский дом, из которого никто благоразумно не высовывался, и прокрался на участок Пухлого.
«Светлые» оставили охранять дом баскетбольного роста братана, который слонялся по двору, повесив на шею автомат. Увидев меня, сторож остолбенел и запоздало схватился за оружие. Он не был готов к встрече с воином в сияющих доспехах. Я и сам поздновато его заметил, но у меня имелось солидное преимущество – «стечкин» был наготове, я крепко сжимал его обеими руками.
«Светлый брат» дернул вверх цевье, намереваясь перехватить за рукоять и срезать меня очередью. Я не дал ему времени заполучить приз, хладнокровно, как в тире, положив маслину в лобешник. Немец крутнулся на месте и упал, конвульсивно суча в пыли ногами. – Это вам не пейнтбол, ребятушки, – процедил я и поспешил ретироваться, пока на выстрел не прибежали охотники.
Я победно пересек двор и достал из-под застрехи убранные перед походом ключи от «Нивы». Взял у «братка» автомат с парой магазинов и сел в машину. Мотор охотно завелся, словно тоже спешил убраться поскорее из Богом проклятой Синявы.
Я торопился в город. Надо было узнать, что случилось с Маринкой. Ничто меня больше так не терзало, как тревога за жену. Я убрал Доспехи Чистоты в багажник и стартовал. Странная отвага овладела мною. Я знал, что еду воевать. Мстить и сражаться. Иного выхода «Светлое братство» мне не оставило.
Я пересек Синявино-1 и у выезда на Мурманское шоссе остановился, пропуская идущие по главной дороге машины. Поправил зеркало заднего вида. В дрожащем отражении промелькнуло лицо. Неприятно поразил властный прищур глаз, словно принадлежащий чужому человеку.
– Я так боялась за тебя, когда узнала от папы, куда ты уехал, – прошептала Маринка, повиснув у меня на шее.
– Так вот, значит, кто меня впиндюрил, – догадался я.
– Не злись на папу. Его спрашивали, – вступилась за отца Маринка, – а что он им мог сказать?
– Наврал бы что-нибудь, – неприязненно покосился я на тестя.
– Папа не такой человек, – вздохнула Маринка, не стесняясь родителей. – К тому же пойми, даже лучше, что он сразу правду сказал, а не стал запираться. Для всех нас лучше. Ты в наше положение войди.
– Мне – легко, – молвил я, вспоминая жуткого проводника смерти рядом с головой мертвого Акима, нелепо погибшего Балдориса, Глинника с перерезанной глоткой и Диму, ползущего с раскореженным тазом. – Для меня войти в чужое положение не составляет труда, ты же знаешь, дорогая.
– Напрасно ты так, – укорила жена, догадавшись о моих чувствах.
– Напрасно вы так, Илья, – неожиданно сварливым тоном заявила теща. – Вы бы посмотрели, что тут творилось. Полный дом бандитов. Все обыскали, пулемет ваш дурацкий нашли. Мы до сих пор оправиться не можем. Чуть нас всех не перебили. Так что нам расхлебывать ваши приключения нет нужды.
– Разумеется, – согласился я, сожалея, что эта дура не поучаствовала в кровавой мясорубке, устроенной по их наводке древолазом засадным в синявинском лесу. – Бесспорно, вы правы.
– Конечно, я права, – безапелляционно ответствовала Валерия Львовна. – И еще раз повторю: ваши проблемы нам не нужны. Решайте их сами, без нашего участия! И не впутывайте в разборки мою дочь!
– Мама, – осадила ее Маринка.
– А я только было собрался поселиться у вас, – сразил я наповал родню. – Мне ведь, сами понимаете, жить негде. Квартиру мою разбомбили. Да вам Марина, наверное, об этом рассказывала.
Теща едва не превратилась в соляной столп, однако она была женщиной слишком деятельной, чтобы безропотно сносить удары судьбы.
– Вы? Собираетесь? Жить? У нас?! – вопросила она в крайнем изумлении.
– А что тут такого? – дурашливо удивился я.
– Этого не будет никогда!!!
Валерия Львовна относилась к отряду непримиримых и в этом могла переплюнуть самого Джохара Дудаева с Ясиром Арафатом в придачу.
– Илья поживет с нами. У меня, – неожиданно возразила Маринка. Характером она была в мать. – Пока трудности не решатся, – добавила она.
Теща застыла с разинутым ртом.
– Не спорь, пожалуйста, мама, – обезоружила завершающим аккордом родительницу моя жена.
Теща не стала спорить, но это еще не означало, что она сдалась.
Правда, претензии ко мне больше не предъявляла.
Все это время Анатолий Георгиевич стоял в уголке прихожей, то ли не осмеливаясь вмешаться в спор, то ли просто в семейном совете права голоса не имея. Так или иначе, вопрос о моем проживании благополучно решился без него.
Ну, решился и решился. В ознаменование этого дела я сходил за бутылкой водки, и мы распили ее на четверых. Поначалу теща в вакханалии не участвовала, но потом присоединилась, смирившись. Когда водка закончилась, мы стали пить чай, потом дамы переместились на кухню, дабы с глазу на глаз перетереть свои женские проблемы, а мы с тестем устаканились в креслах.
Для меня оружие открытого ношения становилось обузой – скинув изорванный КЗС, я выходил к даче Пухлого.
Только сейчас, при отступлении, у меня созрела мысль, что все не так уж плохо: жить можно и в городе, только не сильно светясь, например, не у мамы, а у Маринкиных родителей. Зря, что ли, налаживал отношения? Разумеется, одалживаться у тещи – вариант, с которым я предпочел бы повременить, но сейчас я был приперт к стенке и выбирать не приходилось.
Вопреки ожиданиям на даче я никого из трофейщиков не обнаружил, включая самого Пухлого. Неужели древолаз засадный перещелкал их всех? Зайдя в дом, я был неприятно поражен обилием незнакомых рюкзаков и баулов. В них лежала еда, одежда и туалетные принадлежности. Складывалось впечатление, будто к Чачелову прибыла лох-группа для экскурсии по местам боев. Теряясь в догадках, я поспешил к тайнику, где лежали Доспехи Чистоты. Тайник-то тайник – закуток за печкой, но, поди ж ты, сумка с латами оказалась в целости и сохранности. Только я извлек их из нычки, как шум снаружи привлек мое внимание.
«Неужели наши? Ну хоть кто-то выбрался!» – Я подскочил к окну и моментально отпрянул. Во двор, устало волоча ноги, входила «лох-группа» в пестром натовском камуфляже.
Все стало ясно. Немцы устроили здесь разгрузочный пункт, воспользовавшись тем, что хозяев нет и не будет. Цинично и практично. Идея вполне в духе Рыжего. Измотанная маневрами группа возвращалась из леса, а отдохнувшая со свежими силами отправилась вылавливать строптивого кладоискателя. А он (о ирония судьбы!) сам пришел к ним, только попал в пересменок, когда никого на базе не было.
Я лихорадочно соображал, что же предпринять. Мозгами шевелить требовалось очень быстро, так как времени на все про все оставалось секунд двадцать, – а потом немцы появятся в доме.
Но я знал, что делать. Следовало бежать: садами, огородами, как угодно, лишь бы прорваться сквозь заслон «светлых братьев». Уносить Доспехи в руке при этом неудобно, и я вывернул на пол сумку. Под тяжеленной аммуницией со скрипом прогнулись доски. Я выдернул из внутреннего кармана «стечкин», положил рядом и буквально занырнул в латы, нацепив их прямо поверх куртки. На все ушло секунд десять, немцы едва успели дойти до середины двора. Доспехи болтались на мне, и я наспех зафиксировал их нижними ремешками. Подобрал АПС и встал на ноги. По ступеням крыльца затопали арийские башмаки. Я выключил предохранитель и вдруг понял, что рад встрече со «светлыми братьями».
Дверь в жилую половину открывалась наружу. Едва ее потянули на себя, как я с разбегу врезал по ней ногой. Доспехи увеличили мой вес килограммов на двадцать, и удар получился приличным. В тамбуре заорали. Я дал короткую очередь в дверь и ломанулся к окну, выходящему на заднюю сторону двора. Распахнув рамы, я перелез через подоконник и спрыгнул на землю. Проверять, холостыми ли патронами заряжены автоматы «светлых братьев», отчаянно не хотелось, и я пустился наутек.
Пуганул я немцев здорово. Не сразу врубившись, что имеют дело с одиночным противником, они сосредоточились у крыльца и тем самым дали мне фору во времени.
Я затаился под кустами смородины в тенистом саду напротив участка Пухлого. Отсюда хорошо просматривался его двор. Немцы суетились, разворачиваясь в цепь, и двинулись в мою сторону, пристально всматриваясь в кусты и кроны деревьев.
«Хрена лысого вы меня достанете, ребята!» – подумал я. У меня появился веселый и злобный боевой настрой. Немцы озирались, не желая втягивать в разборки местное население. Милиция тут была им не нужна.
– Паситесь, козлята, – пробормотал я, прикинул, надежно ли прикроет меня картофельная ботва, и выскользнул из-под воняющих человеческим гумусом кустов.
Я быстро полз между грядок, надеясь, что смородина заслонит предательски шевелящуюся ботву. Расчет оправдался – немцы меня не заметили, далеко было. Я обошел соседский дом, из которого никто благоразумно не высовывался, и прокрался на участок Пухлого.
«Светлые» оставили охранять дом баскетбольного роста братана, который слонялся по двору, повесив на шею автомат. Увидев меня, сторож остолбенел и запоздало схватился за оружие. Он не был готов к встрече с воином в сияющих доспехах. Я и сам поздновато его заметил, но у меня имелось солидное преимущество – «стечкин» был наготове, я крепко сжимал его обеими руками.
«Светлый брат» дернул вверх цевье, намереваясь перехватить за рукоять и срезать меня очередью. Я не дал ему времени заполучить приз, хладнокровно, как в тире, положив маслину в лобешник. Немец крутнулся на месте и упал, конвульсивно суча в пыли ногами. – Это вам не пейнтбол, ребятушки, – процедил я и поспешил ретироваться, пока на выстрел не прибежали охотники.
Я победно пересек двор и достал из-под застрехи убранные перед походом ключи от «Нивы». Взял у «братка» автомат с парой магазинов и сел в машину. Мотор охотно завелся, словно тоже спешил убраться поскорее из Богом проклятой Синявы.
Я торопился в город. Надо было узнать, что случилось с Маринкой. Ничто меня больше так не терзало, как тревога за жену. Я убрал Доспехи Чистоты в багажник и стартовал. Странная отвага овладела мною. Я знал, что еду воевать. Мстить и сражаться. Иного выхода «Светлое братство» мне не оставило.
Я пересек Синявино-1 и у выезда на Мурманское шоссе остановился, пропуская идущие по главной дороге машины. Поправил зеркало заднего вида. В дрожащем отражении промелькнуло лицо. Неприятно поразил властный прищур глаз, словно принадлежащий чужому человеку.
* * *
Дома меня ждали. Живая и невредимая Маринка, стушевавшийся тесть и теща с недосказанными упреками. Последнее было малозначительным фактором, главное, что с женой ничего не случилось.– Я так боялась за тебя, когда узнала от папы, куда ты уехал, – прошептала Маринка, повиснув у меня на шее.
– Так вот, значит, кто меня впиндюрил, – догадался я.
– Не злись на папу. Его спрашивали, – вступилась за отца Маринка, – а что он им мог сказать?
– Наврал бы что-нибудь, – неприязненно покосился я на тестя.
– Папа не такой человек, – вздохнула Маринка, не стесняясь родителей. – К тому же пойми, даже лучше, что он сразу правду сказал, а не стал запираться. Для всех нас лучше. Ты в наше положение войди.
– Мне – легко, – молвил я, вспоминая жуткого проводника смерти рядом с головой мертвого Акима, нелепо погибшего Балдориса, Глинника с перерезанной глоткой и Диму, ползущего с раскореженным тазом. – Для меня войти в чужое положение не составляет труда, ты же знаешь, дорогая.
– Напрасно ты так, – укорила жена, догадавшись о моих чувствах.
– Напрасно вы так, Илья, – неожиданно сварливым тоном заявила теща. – Вы бы посмотрели, что тут творилось. Полный дом бандитов. Все обыскали, пулемет ваш дурацкий нашли. Мы до сих пор оправиться не можем. Чуть нас всех не перебили. Так что нам расхлебывать ваши приключения нет нужды.
– Разумеется, – согласился я, сожалея, что эта дура не поучаствовала в кровавой мясорубке, устроенной по их наводке древолазом засадным в синявинском лесу. – Бесспорно, вы правы.
– Конечно, я права, – безапелляционно ответствовала Валерия Львовна. – И еще раз повторю: ваши проблемы нам не нужны. Решайте их сами, без нашего участия! И не впутывайте в разборки мою дочь!
– Мама, – осадила ее Маринка.
– А я только было собрался поселиться у вас, – сразил я наповал родню. – Мне ведь, сами понимаете, жить негде. Квартиру мою разбомбили. Да вам Марина, наверное, об этом рассказывала.
Теща едва не превратилась в соляной столп, однако она была женщиной слишком деятельной, чтобы безропотно сносить удары судьбы.
– Вы? Собираетесь? Жить? У нас?! – вопросила она в крайнем изумлении.
– А что тут такого? – дурашливо удивился я.
– Этого не будет никогда!!!
Валерия Львовна относилась к отряду непримиримых и в этом могла переплюнуть самого Джохара Дудаева с Ясиром Арафатом в придачу.
– Илья поживет с нами. У меня, – неожиданно возразила Маринка. Характером она была в мать. – Пока трудности не решатся, – добавила она.
Теща застыла с разинутым ртом.
– Не спорь, пожалуйста, мама, – обезоружила завершающим аккордом родительницу моя жена.
Теща не стала спорить, но это еще не означало, что она сдалась.
Правда, претензии ко мне больше не предъявляла.
Все это время Анатолий Георгиевич стоял в уголке прихожей, то ли не осмеливаясь вмешаться в спор, то ли просто в семейном совете права голоса не имея. Так или иначе, вопрос о моем проживании благополучно решился без него.
Ну, решился и решился. В ознаменование этого дела я сходил за бутылкой водки, и мы распили ее на четверых. Поначалу теща в вакханалии не участвовала, но потом присоединилась, смирившись. Когда водка закончилась, мы стали пить чай, потом дамы переместились на кухню, дабы с глазу на глаз перетереть свои женские проблемы, а мы с тестем устаканились в креслах.