Гайдуков Сергей. Мастер тату

   – Михальской, – сказал Молчун. – Людмилы Михальской. Я ее родственник. Дядя.
   На удивление Молчуна, вопросов больше не последовало.
   – Тогда вам по коридору налево, – сказал дежурный. – Только Филимонова там сейчас нет. Он на выезде.
   – Я подожду, – сказал Молчун, подумав про себя, что это даже хорошо, что Филимонова нет на месте – будет время подготовиться к разговору. Время подумать обо всей той лжи, которую еще понадобится сказать.
   – Он не скоро вернется, – добавил дежурный.
   – Я подожду, – сказал Молчун.
   Свое слово он сдержал и прождал майора Филимонова три с половиной часа. Скамейка в коридоре перед филимоновским кабинетом была жесткая и неудобная, вероятно, сработанная по спецзаказу, чтобы подозреваемые привыкали к жесткости скамьи подсудимых. Но именно благодаря жесткости скамьи Молчун, за эти три с лишним часа не задремал – он постоянно ерзал, менял положение тела, перенося вес то на одну ягодицу, то на другую, то вставал и прохаживался взад-вперед, то снова садился...
   К семи часам вечера Молчун утомился и вскакивать со скамейки перестал. Он просто неподвижно сидел, привалившись спиной и затылком к холодной стене защитного цвета.
   – Ко мне?
   Молчун открыл глаза. Грузный мужчина лет сорока выискивал нужный ключ из целой связки. На Молчуна он не глядел.
   – К Филимонову, – сказал Молчун.
   – Вот он я, – устало проговорил мужчина. – По повестке?
   – Нет, – быстро ответил Молчун. Эту часть разговора он продумал заранее. – Я родственник Людмилы Михальской. Хотел узнать, как продвигается расследование...
   – Ну проходи, если родственник, – буркнул Филимонов. Молчун поспешно вскочил с жесткой скамейки и вошел в кабинет вслед за майором. Филимонов молча кивнул на стул, Молчун присел и понял, что стул немногим отличается по жесткости от скамейки в коридоре. Не иначе как вся мебель здесь была "спецмебелью". Еще Молчуну не понравились решетки на окнах. Кабинет располагался на первом этаже, так что все было вполне объяснимо... Но Молчуну все равно не нравилось сидеть в помещении с зарешеченными окнами.
   – Родственник? – спросил Филимонов уже из-за стола. – А я уж думал, никто так и не объявится. Родителям в Белогорск я отправил извещение, но в ответ ни слуху ни духу... А вы из Белогорска?
   – Нет, я в Москве живу, – сказал Молчун. – Я – дядя.
   – Можно посмотреть ваши документы? – небрежно произнес Филимонов. – Так, на всякий случай...
   – Пожалуйста, – сказал Молчун, заранее начиная нервничать. Вечно у него возникали проблемы с документами. Или потеряет, или краской зальет, или забудет... Повестка эта, хотя бы... "Раз дело дошло до паспорта, жди неприятностей", – подумал Молчун. И в сотый раз пожалел, что не существует на свете машины времени, чтобы можно прокрутить время назад и избавиться от всего этого кошмара...
   – Она – Михальская, – сказал Филимонов. – А у вас другая фамилия.
   – Я – дядя по материнской линии, – сказал Молчун.
   – Прописаны в Ростовской области...
   – Московская регистрация имеется, – поспешно заверил Молчун.
   – Да я вижу, что имеется... Охранником, что ли, работаешь?
   – Почему охранником? – слегка растерялся Молчун. В голову сразу стукнуло: "Идиот, забыл вытащить из паспорта рекламную карточку "Каприза"!" Оказывается, не забыл. Оказывается, не в этом было дело.
   – Я гляжу – мужик в форме, крепкий... В то же время – без понтов, без золота на шее, без перстней и прочего барахла. Значит, не деловой. Стало быть, либо охранник, либо военный.
   – Охранник, – согласился Молчун. – Я это... Склады охраняю.
   – Платят нормально?
   – Нормально, – сказал Молчун. – Я, собственно, за этим в Москве и...
   – Племянница тоже в Москву за деньгами приехала?
   Молчун подумал и решил, что нужно изобразить печаль. Он тяжко вздохнул и сказал, глядя в пол:
   – Она... Она все хотела манекенщицей стать. За этим и приехала. А получилось... Получилось все по-другому.
   – Да уж, – согласился Филимонов. – Вышло все совсем не так, как хотелось. Она тебе небось заливала, что в какой-нибудь школе манекенщиц учится?
   – Точно, – сказал Молчун, радуясь, что майор оказался таким хорошим человеком и сам все придумывал за Молчуна. – А я же проверить не могу...
   – Знаешь, – Филимонов навалился грудью на стол, приблизив лицо к Молчуну. – Я ведь чего так с тобой... У меня у самого дочь – восемнадцать лет. И я ее совсем не знаю. То есть она мне тоже чего-то рассказывает, про колледж и про подруг... Только я не знаю – правда это или нет. И я дико боюсь, что в один злополучный день я – вот как ты теперь – узнаю, что в ее словах не было ни капли правды... Но будет уже слишком поздно.
   – Да, – вздохнул Молчун. – Это такое дело...
   – Это такая жизнь, – уточнил Филимонов и потер и без того красные глаза.

Глава 22

   Первое, о чем подумал Кирилл, после того как Мурзик условным стуком пробарабанил в дверь 526-го и та открылась, было: "Их тут слишком много".
   В стандартном двухместном номере находилось четверо мужчин. Пришли Мурзик и Кирилл – получилось шестеро. В номере стало тесно. И еще там стало напряженно.
   – Ну чего ты мотаешься туда-сюда?! – рявкнул на Мурзика коренастый горбоносый мужик в джинсах и красной майке. – Люди на товаре вторые сутки сидят, а ты не можешь его забрать отсюда! Я же тебе сказал, что делать. На кой хрен ты вернулся? И это еще что за хмырь с тобой?
   – Вова Рыжий, – сказал Мурзик, судя по его виду уже сомневавшийся – правильно ли он сделал, что вернулся в номер. – Вова на Глобуса работает... Я ему пару "чеков" хотел продать...
   – Ты урод, Мурзик! – сказал горбоносый. – Из-за копеек суетишься, а насчет товара, который стоит... До хера он стоит, короче говоря, а ты с ним разобраться не можешь! Я завязываю с тобой работать, честное слово...
   – Че ты психуешь, Закир... – попробовал обороняться Мурзик, но в ответ был послан далеко и надолго. Кирилл не торопил события, он осматривался, считал и соображал. Фамилии двоих приезжих, что сняли номер, – Закиров и Абдюшев. Получается, что Закиров – это Горбоносый. Абдюшев... Наверное, тот усатый, что дремлет в кресле. И еще двое. Один, круглолицый веснушчатый парень, лежит на кровати и спит. Другой сидит на подоконнике и внимательно следит за Кириллом. Черт, этот тип на подоконнике – самый настоящий негр. Росту в нем, наверное, метра два, не меньше. Кирилл уже не чувствовал себя таким уж большим. Да и умным, в общем-то, тоже...
   – Закир, забери у него "пушку", – вдруг сказал негр без малейшей тени акцента.
   – Без проблем, – поспешно развел руками Кирилл. – Держите, ребята...
   – Держим, не переживай, – утешил его Закир, вытащив Кириллов "ПМ" у него из-за пояса и небрежно бросив на журнальный столик между пепельницей и пивными бутылками. От резкого звука усатый в кресле открыл глаза и уставился на Кирилла:
   – Это кто?
   Усатому объяснили, и тот равнодушно махнул рукой:
   – Ну так отвесьте ему...
   Очевидно, усатый был здесь главным, потому что Закир перестал ругаться с Мурзиком, пошел в ванную комнату и принес оттуда сверток, внутри которого лежали расфасованные порции наркотика – "чеки".
   – Сколько тебе, Вова? – спросил Закир неприязненно Кирилл подумал и сказал, что штук пять хватит. Закир отделил от кучки пять "чеков" и выложил их на столе.
   – Бабки давай, – подал голос Мурзик. Кирилл полез было в карман, но усатый снова открыл глаза.
   – Мне послышалось или парень вправду на Глобуса пашет?
   – На Глобуса, – сказал Кирилл, еще не зная, хорошо это или плохо.
   – Тогда скажи Глобусу, – лениво протянул усатый, – что у меня имеется элитный товар. Чистейший "кокс", ни разу не разбодяженный... Белейший как снег. Суперкачественный продукт.
   – Да-а, – негр на подоконнике мечтательно причмокнул. – Такой "кокс", наверное, Березовский каждый день нюхает!
   – Папа римский не отказался бы от такого "кокса", – пафосно заметил усатый. – Глобус тоже может попробовать, если поспешит... Эй, Закир, дай парню на пробу, чтобы он мог подтвердить Глобусу.
   – Только товар переводить, – проворчал Закир, но подчинился и вытащил из какого-то тайника целлофановый квадратик, заполненный белым порошком. Пять кирилловских "чеков" он скинул на кровать, а на освободившееся место аккуратно высыпал кокаин.
   – Садись, – велел усатый Кириллу. – Садись и попробуй. И скажи мне потом, что ничего лучшего в жизни ты не пробовал. И скажи это потом Глобусу.
   – Ага, – кивнул Кирилл, медленно опускаясь на кровать. Справа от него сидел Мурзик, завистливо косясь на журнальный столик. Впереди и чуть слева сидел в кресле усатый и выжидающе смотрел на Кирилла. Напротив кровати покачивал длинными ногами в тренировочных синих штанах огромный негр. У выхода из комнаты стоял мрачный Закир, скрестив на груди мускулистые руки. И только конопатый парень на кровати безмятежно сопел себе, улыбаясь каким-то своим снам.
   Кирилл посмотрел на рассыпанный по столу порошок и понял, что сам себя загнал в ловушку. Все в этом номере таило угрозу – и кокаин, и негр, и Закир, и Мурзик...
   – Давай, Вова, не тяни, – сказал усатый, и Кирилл почувствовал, как обращенные на него взгляды становятся все более напряженными и подозрительными. Ловушка под названием "кокаин" смотрела на Кирилла, а Кирилл смотрел на нее. Он знал, чего можно ожидать от злобного жестокого бандита, но вот чего ожидать от кокаина, он не знал. Поэтому Кирилл решил, что это самая опасная ловушка. И ошибся.
   – Я чего-то не пойму, – зловеще проговорил Закир. Кирилл закрыл глаза и опустил голову к столу, будто нырнул в воду. Порошок пролетел вверх в носоглотку как бешеный экспресс.
   – Хоп, – одобрительно сказал усатый.
   В этот момент в коридоре Львов остановился и мотнул головой в сторону двери с цифрой 526. Парень из гостиничной службы безопасности осторожно поднес ключ к замку.
   – Я войду первым, – предупредил Хорек и снял пистолет с предохранителя.

Глава 23

   Он рассуждал про тяготы жизни еще минут десять. Молчун все это время согласно кивал, не решаясь нарушить ход мыслей Филимонова своими вопросами. Выходило, что у Филимонова забот полон рот, и в какой-то миг Молчуну даже подумалось, что не фиг тут сидеть со своей ерундой, у человека вон какие проблемы... Но потом Молчун все же собрался, улучил момент, когда Филимонов заталкивал в рот сигарету, и осторожно проговорил:
   – Я хотел бы узнать... Как там продвигается расследование...
   – А никак, – быстро ответил Филимонов и развел руками. Его слова прозвучали так исчерпывающе, что Молчун хотел было подняться со своего неудобного стула да пойти домой. Он даже чуть оторвал ягодицы от стула – к счастью, Филимонов в клубах табачного дыма этого не заметил и счел нужным дополнить свое заявление:
   – Сам посуди, с чего оно будет двигаться? Три недели назад у нас тут укротителю тигров, народному артисту, голову проломили...
   – У вас тут? – удивился Молчун, оглядывая тесный кабинет. В его представлении укротители все были плотными мужчинами с хлыстами и пистолетами, в высоких цилиндрах... Поэтому было непонятно, как в одном кабинете могли уместиться и сам укротитель, и те отчаянные ребята, что покусились на целостность укротительского черепа.
   – В районе, я имею в виду, – уточнил Филимонов. – Так вот, к чему я это тебе говорю... Народного артиста! Среди бела дня! При десяти свидетелях! И тоже – ни тпру ни ну. Соображаешь?
   Молчун неопределенно покачал головой.
   – А ты соображай, – посоветовал Филимонов. – Не хочу тебя обидеть, но племянница твоя была совсем не народная артистка. Она была проститутка. Знаешь, как их еще называют?
   Это Молчун знал.
   – Бляди, – сказал он и, кажется, не угадал. Филимонов вздохнул.
   – Группа риска их называют, – сказал Филимонов. – В том смысле, что они сами нарываются на такие истории. Да еще ночью, да еще на съемной квартире. Свидетелей нет, улик эти гаврики тоже не оставили... Как я буду двигать это дело? Тем более что спросят с меня в первую очередь за народного артиста, будь он неладен! А за твою племянницу с меня не спросят. Это я тебе честно говорю, откровенно, соображаешь? Глухое дело. Филимонов запыхтел как паровоз, изредка молниеносными движениями стряхивая пепел в банку из-под пива.
   – Ну а хотя бы версии какие-нибудь? Предположения? – сказал Молчун с намеренной обреченностью в голосе. – Если квартира съемная, то ведь хозяева видели тех людей, кому сдавали...
   – Ну видели, – равнодушно согласился Филимонов. – А толку? Хозяйка квартиры – бабка семидесяти лет. Каждый вечер выходит на Садовое кольцо с деревяшкой на шее "Сдаю квартиру". Ясно, кому она сдает – проституткам да их клиентам. Память у нее соответственно возрасту – ну было каких-то два мужика, ну дала она им ключи от квартиры... Лиц не помнит. Помнит, что один был повыше, другой пониже. Каши из этого не сваришь.
   – А может быть, это конкурирующая группировка? – не без труда выговорил Молчун заготовленный вопрос. Филимонов посмотрел на него как на идиота.
   – Какая группировка? Какие конкуренты? Твоя племянница и ее подруга сами по себе работали, без всяких группировок. А если бы они кому мешали, так им бы в худшем случае морды набили. Но не убили бы. И уж тем более не стали бы ноги резать...
   – Ноги? – помимо воли Молчуна перед его глазами поплыла квартира на Ленинском проспекте, темные лужи крови... И ноги. Неподвижные, неестественно вывернутые. Мертвые. – Резать? – переспросил Молчун будто в трансе.
   – Я не должен тебе это показывать, – сказал Филимонов. – Но я так чувствую, что ты мужик крепкий...
   Просто чтобы ты понял, какая мразь встречается в столице нашей Родины...
   Он вытащил из бумажного пакета несколько фотографий, и в глаза Молчуну ударила та же самая картина, которую ему только что нарисовала его память. Молчун медленно перебирал снимки. Общий план. Одно тело. Второе тело. Крупный план...
   – Ту, другую девчонку, ее просто зарезали, – пояснил Филимонов. – А вот с твоей племянницей... С Людмилой, да? С ней похуже поступили.
   – Зачем это, а? – дрожащим голосом произнес Молчун, держа перед глазами снимок. – Зачем такое было делать? Какой в этом смысл?
   – Мы же с тобой нормальные люди, – сказал Филимонов, забирая у Молчуна фотографии. – Нам не понять смысла того, что делают психи. Психи, уроды и подонки. Иных слов у меня для них нет. Два психа покупают проституток, но вместо того, чтобы их по-человечески трахнуть, убивают. Ну что это такое? Куда катится этот мир?
   Молчун поднялся со стула. Он не знал, куда катится этот мир. Он вообще много чего не знал. Он не мог представить причину, по которой у молодой красивой девушки нужно было вырезать с внутренней стороны бедер два куска, кожи квадратной формы. Он не мог это объяснить ни себе, ни тем более Стасу.
   Филимонов предложил позвонить через месяц-полтора, и Молчун кивнул, хотя прекрасно понимал, что не будет звонить и не будет приходить... Филимонов был слишком страшным человеком – у него были фотографии ног Милы Михальской. Крупным планом. И у него были фотографии ее мертвого лица – лица, на котором глаза... Молчун подумал, что так, должно быть, выглядит взгляд с того света – безнадежный вопль о помощи, прощальный взор на оставляемый мир живых... Молчун не знал, что внушило ему больший ужас – раны на теле Милы или же ее глаза.
   Он быстрым шагом добрался до автобусной остановки, купил в киоске банку пива и выпил ее почти залпом. Вскоре Молчун понял, что пивом тут не обойдешься – страшные картинки все еще стояли перед глазами.
   Автобус довез его до станции метро. Тут Молчун зашел в магазин, купил бутылку водки и заботливо спрятал ее под куртку. В вагоне метро Молчун сразу пробился в дальний угол, да там и остался, чтобы ненароком не задели его драгоценный груз. На Кольцевой народу в вагоне стало меньше, Молчун сел на освободившееся место, откинулся на спинку сиденья, перед собой... И понял, что сходит с ума.
   Прямо на него смотрела Мила Михальская.

Глава 24

   Порошок пронесся по носоглотке горячим смерчем и ударил точно в центр мозга. Само собой, Кирилл не мог этого видеть, но он чувствовал, что удар пришелся именно туда. И от удара там будто вспыхнула ярчайшая лампочка, будто внутреннее солнце поселилось в черепе у Кирилла, и солнце пустило свои длинные горячие лучи по нервным окончаниям...
   Это внутреннее просветление длилось несколько секунд, а потом Кирилл почувствовал, как лучи слабеют, пропадают, гибнут. В отчаянии он пытался их найти, но просветление и тепло сменились холодом и разочарованием...
   – Ну как? – влез кто-то с ненужным глупым вопросом в то время, как Кирилл еще надеялся отыскать ускользающие лучики тепла, иссыхающие ручейки покоя и внутреннего света.
   – Нормально, – шепотом сказал Кирилл и открыл глаза. Действительность резко ударила своей грубостью и несовершенством – журнальный столик с поцарапанной полировкой, громоздкий холодный пистолет, какие-то белые разводы...
   – Хорошо вставило? – допытывался какой-то кретин. – Вот скажи потом Глобусу...
   – Какое там вставило, – вмешался третий, большой и черный. Кирилл даже не подозревал, что бывают такие. – Смотри, у него все на морде осталось. На носу и на губах.
   – Ты че, Вован, – рассмеялся голос справа. – В первый раз, что ли...
   Смех не понравился Кириллу. И вообще, все здесь было как-то недружелюбно. И напряженно. Глупые вопросы, глупый смех. Взять бы пистолет да перестрелять всех этих козлов. Только уж слишком тяжелая на вид эта штука...
   Он по-прежнему сидел, низко опустив голову, а вокруг говорили новые глупости, типа:
   – Мурзик, ты где откопал этого кадра? Какой-то он...
   – Как будто и вправду первый раз нюхнул...
   Кирилл тихонько захихикал над этими идиотами и зачем-то проговорил, медленно и надменно:
   – Мне привычней по вене, мальчики...
   – Посмотри у него руки, – тут же сказал кто-то. Они ему не верили. Вот козлы! Взгляд Кирилла снова сосредоточился на пистолете. Можно даже не стрелять, можно пригрозить им, и они все мигом улетят из комнаты. Оставят Кирилла одного. Наверное, так и нужно сделать. Господи, они собираются засучить ему рукава!
   – Пошли вы, – буркнул Кирилл, вяло взмахивая руками. Кто-то резко бросил ему: "Сиди!" – и треснул ладонью по лбу, Кирилла передернуло, он попытался поймать обидчика за руку, но лишь рассек пустое пространство... Почему его не могут оставить в покое?
   И будто издеваясь над ним – всплеск шума и криков справа. Кто-то вломился в номер, и все стали двигаться очень быстро, и каждый вопил... И от этого шума у Кирилла сдавило будто тисками виски. Он понял, что сейчас умрет, если этот шум не прекратится.
   Горбоносый урод производил больше всего шума – он стоял, чуть согнувшись, посреди комнаты и тянул куда-то правую руку, а в руке держал... Плевать, что он там держал. Кирилл убил его первым.
   Пистолет и вправду оказался дьявольски тяжелым, он норовил выскользнуть из пальцев Кирилла, "ствол" клонился все время вниз, а там внизу какой-то дурак в кожаной куртке пытался заползти под кровать... Он, должно быть, удивился, когда Кирилл случайно выстрелил ему между лопаток.
   Затем Кирилл все же приподнял "ствол" – уровень шума был все еще чертовски высок. Шум еще не был окончательно добит. Кирилл посмотрел перед собой и увидел источник шума: большой черный человек стремительно двигался на него. Широко раскрыв рот и раскинув руки, будто собираясь обнять Кирилла. Будто он был старым приятелем Кирилла. Но Кирилл точно знал – черный прикидывается. Он не друг. Кирилл убил и его.
   А поскольку черный был очень большим, стрелять пришлось несколько раз. Руке стало горячо, и что-то столь же горячее брызнуло Кириллу на лицо.
   Черный рухнул, из вредности погрохотав напоследок. А Кирилл еще некоторое время пострелял по инерции, а затем понял, что наступила тишина. Он облегченно вздохнул, улыбнулся, разжал пальцы и выронил пустой "Макаров". Тишина лилась в уши, как ангельская музыка, а в воздухе вокруг летало что-то белое, похожее на снег.
   "Новый год?" – удивился Кирилл. Ему стало совсем весело, он перешагнул через труп Мурзика и двинулся куда-то вперед, вперед, вперед... По дороге он ненароком споткнулся обо что-то.
   "Что-то" на самом деле было Львовым. Хорька Кирилл миновал чуть раньше.

Глава 25

   А на Лужкова он вовсе и не был похож – особенно когда надевал очки. В очках он был просто немолодым человеком среднего роста, средней комплекции и ничем не выделяющейся среди других наружности. Очки придавали ему интеллигентный вид, но он не носил их постоянно – сейчас он просто читал газету, старательно минуя взглядом раздел криминальной хроники. Просто удивительно, какими тупыми и невежественными могут быть люди – они упоминали его поступки именно в разделе криминальной хроники, считая ЭТО преступлением, считая ЭТО проявлением жестокости, похоти, больной психики... Они не понимали истинной сути происходящего. Что ж, на то они и люди.
   Поезд постепенно набирал ход, читать становилось труднее, и он в конце концов отложил газету в сторону. Времени на чтение будет еще предостаточно – дорога от Москвы до Белогорска длинная. Такая же длинная, как дорога от Белогорска до Москвы. Последнее время ему часто приходилось ездить то в одну сторону, то в другую. Иногда по прямой, иногда с пересадками – чтобы не примелькаться проводницам и вокзальным работникам.
   С годами переносить дорогу становится тяжелее, но он не жаловался, хотя три года назад перевалил за пять десятков. Возраст не играл большой роли – он и дни рождения перестал отмечать, не потому что боялся старости, а просто... Просто это было неважно.
   Важно было другое – хорошо и вовремя выполнить свою работу. Даже не работу – слишком уж казенное слово, – а долг. Хотя и это слово звучало тускло, не отражая всей важности, всей грандиозности...
   Пока у него получалось. Он серьезно относился к своим обязанностям, а потому срывов не было. Все шло своим чередом, одно за другим, этаким круговоротом, который был частью другого, более значимого круговорота. Работа была еще далека от завершения, но и сил было достаточно.
   Тем более что поездок теперь будет меньше. Практически не будет – московские дела завершены, и оставался Белогорск. Поработать там придется на совесть...
   Проводница молча принесла стакан чая – крепкого, без сахара, как он и просил. Мысли о предстоящей большой работе заставили пассажира улыбнуться...
   Улыбнуться и нежно погладить небольшой черный чемоданчик, который лежал на нижней полке рядом с пассажиром.

Часть вторая

Глава 1

   Даже по прошествии трех дней правоохранительные органы Белогорска все еще не могли восстановить полную картину всего случившегося в номере 526 гостиницы "Алмаз". Хотя вроде бы непреодолимых препятствий к тому не было, а были целых три свидетеля, сохранившие память, трезвый рассудок и способность говорить. Свидетели были. Толку от них не было.
   Оперуполномоченного Иванова примчавшийся в гостиницу ОМОН обнаружил в состоянии легкой прострации. Кирилл стоял, привалившись к дверному косяку, и пытался сосчитать то, что ему казалось большими снежинками, а на самом деле являлось выпущенными из подушки перьями. Лицо его было бледным и испачканным в чем-то, что протокол определил как "порошкообразное вещество белого цвета". Когда пришли результаты экспертизы этого вещества, подполковник Бородин схватился за голову.
   Из прострации Кирилл вышел довольно скоро, в тот же день, он не стал отказываться отвечать на вопросы, однако радости допрашивающим это не доставило. Кирилл изумительно подробно излагал ход событий того злополучного дня – но лишь до того момента, когда Львов побежал звонить Хорьку, а Кирилл остался на этаже. Тут воспоминания Кирилла становились отрывочными, ну а после того, как Кирилл переступил порог номера 526, ему как будто начисто стерли память. Иванов осознал себя уже в окружении омоновцев, то есть когда все самое интересное уже случилось, и семь трупов устилали ковровое покрытие гостиничного номера.
   Когда Кириллу объявили, что согласно данным экспертизы пятеро из семи застрелены из его, Кирилла, табельного оружия, он лишь пожал плечами. Ему и вправду нечего было сказать на этот счет.
   Еще был сотрудник гостиничной службы безопасности. Всего Львов притащил на пятый этаж двоих секьюрити, первый из них осторожно отпер дверь номера, дал возможность ворваться внутрь обалденно крутому Хорьку и сам вошел следом. Следом за Хорьком он словил пулю. Оставался второй, но этот товарищ, не претендуя на звание героя, в номер соваться не стал, переждав стрельбу в коридоре. Было ясно, что каких-либо подробных сведений от него не дождешься. К тому же охранник внезапно оказался обладателем чрезмерно тонкой душевной организации, сказался нервно потрясенным и залег дома, не реагируя на приглашения побеседовать со следователями. Потом этот тип так же внезапно оклемался и сам явился для дачи показаний, да не куда-нибудь, а прямо в прокуратуру. И стал говорить там такое, что подполковник Бородин, когда узнал, снова схватился за голову... Ну да об этом позже.
   И еще оставался старший оперуполномоченный Львов. Этот на первых порах молчал как рыба, впрочем, у него на это была причина, да еще и не одна.